Басирин Андрей. Убить Ланселота

   – Эра Чудовищ.
   – Называй как хочешь. Старейшины Благого Двора говорят, что вам она пошла на пользу. Ты ведь не знаешь, что такое «война»?
   – Это вроде ланселотничанья?
   – Почти.
   Маггара задумалась. Не хватало слов, чтобы объяснить то, что для нее было очевидно. Террокс давно уже не знал войн. Каждый из двенадцати зверей мог с легкостью раскидать любую армию. Но сама по себе сила не способна ничего гарантировать.
   Важно равновесие сил.
   Это равновесие и обеспечивал Ланселот. Бродяга, бунтарь и убийца никуда не делся с Террокса. Время от времени он возрождался вновь, и его имя сдерживало зверей великих не хуже клеток и цепей. Не будь Ланселота, люди давно попали бы во власть чудовищ.
   Никто не знает, как связаны короли и звери великие. Но связь эта, несомненно, существует. Именно она делает правителей долгожителями. Когда умирает старый король, тот, кто приходит ему на смену, должен подчинить зверя своей воле. Иначе все его правление пойдет наперекосяк. Сделать это можно, напомнив чудовищу о том, кто способен победить его.
   О Ланселоте.
   – Так что все-таки означает «ланселотничать»?
   – Это… э-э… мм… Слушай, Хок. А ты не хочешь попробовать сам? Поланселотничать?
   Стрелок и фея переглянулись.
   – Поланселотничать. Попасть во дворец вместо Гури. Встретиться с Летицией и поговорить с шарлатаном. Маггара, ты просто чудо!
   – Я знаю.
   …Вскоре вырисовался план действий. Истессо нашел в нем лишь один недостаток: чтобы начать действовать, предстояло дождаться сумерек.
   – Ничего, – заявила фея. – Выспишься. Ты ведь не железный.
   – Спать мне не хочется.
   – А что тогда будешь делать? Ты же столько часов на ногах!
   С этим не поспоришь. Последние сутки (не считая времени, проведенного в карете) стрелок даже не присел. Когда силы оставляли его, он щекотал в носу травинкой. Чихание заменяло сон и отдых. Но долго так продолжаться не могло: Маггара устала раз за разом объяснять Хоакину что к чему. Пора было переходить к обычной человеческой жизни.
   Хоакин постучал дублоном о край тарелки. Тут же появился Кантабиле.
   – Милейший, – объявил стрелок, – мне у вас нравится, я хочу заночевать в «Чушке».
   – С удовольствием, сударь. Только мест нет.
   – Почему?
   – Праздник, сударь. Народу понаехало – что элементов на алхимическую свадьбу. Все комнаты заняты.
   – Что же делать?
   – Если хотите, могу постелить в конюшне. Но это вам влетит в дублончик. – Горацио сделал пальцами жест, будто солил жульен по-нищенски.
   – Хорошо, – сказал Истессо, доставая деньги, – Стелите. Вот вам задаток.
   Кантабиле огорчился. Впервые за долгие годы чутье подвело его. Трактирщик должен уметь на глазок определять толщину чужого кошелька, иначе грош цена его заведению – в прямом и переносном смысле.
   – Постойте. – Он накрыл ладонь Истессо своею. – Не так быстро, сударь. Есть варианты.
   – Ага. Значит, комната найдется?
   – Нет.
   – Но вы только что сказали!
   – О господи! – Трактирщик закатил глаза. – Нельзя же все воспринимать так буквально. Мои слова, сударь, являются метафорой. Иносказанием, понимаете? Синекдохой, литотой. В крайнем случае гиперболой.
   Хоакин не понял. Но на всякий случай уточнил:
   – Так что с комнатой? Есть, нет?
   – Идемте, сударь, я провожу вас. Это будет проще, чем объяснять таинства пятого измерения.
 
   В небе разлилась вечерняя синева. Мерцали звезды, паря в потоках теплого воздуха. Ночь обещала быть беззаботной и приятной. Кантабиле постелил Хоакину на крыше. Точнее, в звездочетской башенке под открытым небом.
   – Что вам эти продымленные комнаты? – рассуждал он. – Уродливый оскал урбанизации. Пора, пора быть ближе к природе.
   Хоакин, сотню лет проведший в близости к природе, смолчал. На крыше ему понравилось. У горизонта дрожат переливчатые огни магического сияния – Авроры Колоратуро; фонари отражались в черной воде каналов. Где-то пели гондольеры, и вода плескала под веслами гондол.
   – Какая ночь, – вздохнул Хоакин. – А я здесь сижу. Один.
   Чайник неразборчиво булькнул. Майская фея еще спала, да и элементаль тоже. Хоакин спустился во двор. Там он отыскал садовую лестницу, добыл моток веревки и пилу. Все это вместе со своими вещами он перенес в конюшню. Следовало подготовиться к тому, что трактир придется покидать в спешке.
   В гостях у жертвенной девы стрелок зря времени не терял. Летиция ждала карету, что должна была доставить ее и Гури во дворец. Хоакин рассчитывал на этой карете отправиться в гости к шарлатану. Но для этого следовало кое-что сделать.
   Из дверей вышла длиннолицая служанка с ведрами. Что-то бурча себе под нос, она выплеснула помои. На обратном пути ее ожидал сюрприз: на крыльце сидел Гури с китарком в руках.
   Шлепок. Визг. Звук пощечины.
   – Ви есть шалюн, йа? Уберите руки!
   – Сударыня!
   Загремело ведро. Гури взвыл.
   – Огонь девчонка, – пробормотал он. – Ну ничего. Здесь не вышло – попробуем с другой.
   Он подкрутил колки на грифе китарка и направился к окнам Летиции. Неудачи его не смущали.
   – Госпожа Ляменто, – позвал он. – Я знаю, что вы не спите. Выгляните же, о дивноглазая! Мне так не хватает вас.
   Затренькал китарок.

 
Под балконом моей милой, —
 

   запел Гури.

 
Я стою – веселый малый.
А любовь с ужасной силой,
А любовь с ужасной силой
Мое сердце растрепала.
 

   Отскочил Гури вовремя. Брызнули черепки, на земле расплескались осколки цветочного горшка.
   – Очень мило. – Певец поднял сломанный стебель герани. – Я сохраню этот цветок, сударыня. Ваш первый дар любви.
   Он огляделся. Из приоткрытой двери конюшни торчала лестница. По лицу его скользнула злорадная гримаса:
   – Ладно, недотрога, шутки кончились. Жди теперь гостей. – И он отправился к конюшне.
   Там его ждало разочарование. Лестница застряла намертво. Гури уперся ногой в косяк и рванул посильнее. Что-то затрещало, и нижняя ступенька осталась в руках донжуана. Сам же он полетел в выплеснутые служанкой помои.
   Двери трактира распахнулись. На крыльцо вывалилась пьяная компания.
   – А где Гури? – спросил кто-то. – Где наш герой?
   – Тсс! – ответили ему. – Он у Летиции. Серенады распевает.
   – Завидую мерзавцу, – горестно вымолвил первый голос – Все-то ему удача прет. И бабы на шею вешаются как одна. Вот что, что они в нем находят?
   Гури сидел тихо как мышка. О том, чтобы вернуться в трактир, не могло быть и речи.
   – Зверева труха, – выругался он. – Ленивое мужичье!
   Он юркнул в конюшню и закрыл дверь. Сердце колотилось. Сорвав с себя испоганенный камзол, Гури бросил его на землю.
   – Бог мой! В чем я теперь покажусь во дворце?
   Штаны вымокли и липли к телу. Рубашка воняла. Лошади в стойлах насмешливо глядели на донжуана. Оставалось одно: прокрасться к черному ходу и сдаться на милость Горацио. Скоро приедет карета, тут уж не до церемоний.
   Взгляд Гури упал на обломок лестницы, лежащий на земле. Донжуан похолодел: дерево было подпилено.
   – Зверь побери! Так, значит…
   Холодная сталь уперлась между лопаток охотника на чудищ.
   – Не двигайся, Гури, стой смирно. Вот так, хорошо… Молодец.
   Хоакин перехватил шпагу в левую руку и высморкался. Ему совсем не улыбалось чихнуть в неподходящий момент.
   – Кто вы? – дрожащим голосом спросил Гури.
   – Неважно, Гури. Где письмо?
   – Ка-акое письмо?
   – То самое. Рекомендательное, от бургомистра.
   – В ка-амзоле.
   – Достань, пожалуйста. И без фокусов, прошу. А то зарежу.
   Пальцы короля без королевства дрожали. Он вытащил из кармана плотный бумажный пакет и принялся вертеть в руках, не зная, что дальше.
   – Положи на ведро, – подсказал Хоакин. – Вот так, спасибо. А теперь вытяни руки. Не бойся, ничего плохого не случится.
   Гури повиновался. Истессо обмотал его запястья веревкой, а из носового платка сделал кляп.
   – Вот и все. Посидишь в конюшне. Самое тебе место, Гури.
   Пленник замычал и жалобно выпучил глаза. В душеХоакина шевельнулось нечто вроде сочувствия к побежденному. Среди стрелков было много людей, подобных Гури, а Истессо с ними вполне ладил. Предатель Реми тоже из той породы, напомнил он себе. Сейчас не время для сантиментов.
   Дверь заскрипела. Полоска радужного сияния расширилась. В ночном небе бушевала Аврора Колоратуро, и ее отблески падали на лицо связанного Гури.
   – Господин Хоакин? – позвал тревожный девичий голос – Вы здесь, господин Хоакин?
   – Кто это?
   Летиция проскользнула в конюшню.
   – Ох! Это я, Хоакин. Ваша фея сказала, что вы вызвали Гури на дуэль. Я так испугалась! Я и думать не могла, что вы воспримете мои слова всерьез.
   – А вы разве пошутили?
   – Да. То есть… То есть да, конечно! Неужели вы могли подумать, что я толкаю вас на убийство?
   Летиция только сейчас заметила связанного Гури. Неудачливый воздыхатель отчаянно замычал, призывая на помощь.
   – Жаль, – промолвил стрелок. – Это решило бы некоторые вопросы. Дело в том, что мне нужна ваша помощь. И это не шутка.
   – Помощь? Что я должна сделать?
   По мостовой зацокали копыта. Прогрохотала карета, въезжая во двор «Свинцовой Чушки». Та самая, из дворца.
   – Мне надо встретиться с шарлатаном.
   Девушка ахнула.
   – Хозяин! – донеслось снаружи. – Именем шарлатана! Здесь есть кто-нибудь?
   Стрелок с девушкой выбежали во двор. У ворот стоял неуклюжий высокий человек в клетчатом плаще герольда. На голове его болталась квадратная шапочка скисточкой. Кисточка щекотала щеку, и великан сдувал ее, страшно гримасничая.
   – Слава богу, – обрадовался он, увидев Летицию и Истессо. – Хоть кто-то появился. Вы хозяин этого заведения?
   За спиной герольда фыркнула лошадь. Карета покачнулась с пружинным звоном. Кучер продолжал дремать на козлах, словно происходящее его не касалось.
   Хоакин покачал головой:
   – Вам нужен Горацио Кантабиле. Позвать?
   Подслеповато щурясь, чиновник заглянул в лицо Хоакина. На переносице герольда краснел отпечаток от дужки очков; самих очков не было: герольд их разбил или забыл дома.
   – Зверева работа, – пожаловался он. – Мне п-поручили важное дело. И вот, кажется, я его п-провалил.
   – А кого вы ищете? – спросила девушка.
   – Господина Гил-Ллиу, охотника на чудовищ. Извините. Я очки уронил в фонтан, а без них ни зверя не вижу.
   Хоакин вопросительно посмотрел на Летицию. Та прижала палец к губам в знак молчания.
   – Вы везучий человек, – сказала она.
   – П-правда?
   – Гури Гил-Ллиу перед вами. Вот он.
   Герольд попытался снять и протереть несуществующие очки. На лице его отразилась растерянность.
   – Вот документы, – пришел на помощь Хоакин. – Письмо от бургомистра.
   – Да? – Лицо герольда просветлело. – Вы меня сп-пасаете. Благодарю вас, сударь. Едем немедленно!
   – Хорошо. Мне надо собраться. Это быстро.
   – А вы кто? – тем временем обратился герольд к девушке. – Только не говорите «нет», умоляю. Вы – Летиция Ляменто?…
   – Если говорить откровенно…
   – Ну слава богу. Хоть где-то я п-преуспел. – Герольд сдул со щеки кисточку. – Мое имя Антонио П-пердендози. Соблаговолите проследовать в карету, сударыня.
   Он вытянулся в неуклюже-галантном жесте, открывая перед девушкой дверцу.
   – Благодарю вас.
   Она уселась. Стрелок вернулся из сарая с пожитками; спрятав узлы под столик, он расположился напротив своей спутницы. Для герольда места не осталось, и Антонио пришлось примоститься рядом с кучером.
   – Ну поехали.
   Карета сорвалась с места. Зацокали копыта по булыжнику, заскрипели рессоры.
   – Как устроились? – донесся откуда-то сверху жизнерадостный голос Пердендози. – Все в порядке?
   – Да! – хором отозвались пассажиры.
   – Ну слава богу. Тогда вп-перед, на коронацию.
 
   Праздник бушевал на улицах города. Его можно было сравнить с взбесившимся селевым потоком. Порой его было столько, что он захлестывал окна кареты.
   Фейерверки! Анатолайские свечи! Шутихи!
   Трещат! Кружатся! Проносятся с визгом!
   А еще – маски, полумаски, блио, хрустальные туфельки (на самом деле – меховые, но тсс!). Шелка и муслин, бархат и парча.
   Песни, музыка, взрывы смеха.
   – Вот это да! – Девушка приникла к окну. – Настоящий праздник. Какой вы счастливый, Хоакин, живете в таком городе. А я – в монастырской глуши прозябаю.
   – На самом деле все не так, Летиция, – вздохнул стрелок. – Я тоже живу в захолустье. Деревуд. Слышали когда-нибудь?
   Ленты серпантина то и дело пересекали путь кареты. Цокот копыт мешался с нестройными звуками рожка; напоенный ароматами лилий и жареного мяса ветерок врывался в окно.
   – Деревуд? Мы проезжали его. Кстати, почему вы зовете меня Летицией?
   – То есть?
   – Я Лиза. Лиза Фуоко.
   – А Летиция кто?
   – Летиция – это старшая жрица, моя наставница. Вы ее видели.
   – Видел…
   – Она – лучшая жертвенная дева на всем Терроксе. Я перед ней преклоняюсь, честно! Когда матери Летиции было столько же, сколько мне, ее уже приглашали на жертвоприношения. Например, шахинпадский падишах.
   Шум праздника за окном на мгновение стих. Стал слышен голос кучера, напевавшего:

 
Такая с нами приключилась колбаса,
Наш скорбный путь благословили небеса.
Гал-леры!
 

   – И что?
   – Не сложилось. Наложницы приревновали. Но мать Ляменто не сдавалась. Она у нас знаете какая? Ух! – Девушка потрясла в воздухе сжатым кулачком. Глаза ее горели воодушевлением. – Она продолжала тренироваться. О ее занятиях ходили легенды.
   – Тренироваться? В чем же вы можете тренироваться?
   – Декламация скорбных од. Проклятия и жалобы на двенадцати языках. Сто пятьдесят шесть положений тела, знаменующих скорбь и печаль. Чудище же надо чем-то занять, пока оно плотоядно облизывается. – Фуоко вздохнула. – Мне до нее далеко… Я знаю лишь семьдесят позиций.
   Карета свернула в темный переулок. От «Свинцовой Чушки» до Бахамотовой Пустоши было рукой подать, но дорога заняла около часа. Антонио выполнял несколько поручений одновременно, и путь кареты по городу напоминал шарлатанов вензель.
   – К сорока шести ей стало потяжелее. Суставы не те, связанной долго не пролежишь… Был шанс, когда заболела графиня Исамродская, но не вышло. Мерзавка выздоровела, а госпожу настоятельницу прогнали вон.
   – Сколько же нынче госпоже Ляменто?
   – Шестьдесят три.
   – Впечатляющий опыт.
   – Точно. – Лиза покачала головой. – Я как представлю: сидит она сейчас у окна – старенькая, одинокая… Карету ждет. И комок к горлу. Хоакин, вы меня не выдадите?…
   – Ни в коем разе.
   – Спасибо! А то ужасно не хочется кончить как эта невезучая клуша. Чтоб состариться – и ни одного жертвоприношения. У меня тоже есть честолюбие.
   Карета остановилась. За окошком высилась знакомая громада Бахамотовой Пустоши. Дворец сиял разноцветными огнями; сверкающий дым окутывал его перламутровым флером, синие искорки метались по шпилям и флюгерам.
   Хоакин помог спутнице выбраться наружу. Лиза одернула платье, пригладила волосы и огляделась.
   – Красиво как. Не то что у нас в монастыре!
   Пердендози сполз с козел.
   – Госп-подин Гури, госп-пожа Летиция, – несколько суетливо расшаркался он. – П-прошу следовать за мной.
   Стражники у ворот скрестили алебарды. Мордатый – тот, что утром прогнал Хоакина, – выдвинулся вперед.
   – Стой, назад! Рубить буду! – рявкнул он. – Кто такие?
   – Антонио Пердендози, герольд его магичества. А с ним Гури Гил-Ллиу и Летиция Ляменто.
   Загремела решетка. Появился командир стражи – чернявый рубака со злым, исчерканным шрамами лицом.
   – Документы.
   – Пожалуйста.
   Антонио протянул бумаги. Командир стражи внимательно их изучил. Сличил портрет в пропуске с обликом Хоакина и нахмурился:
   – Не могу пропустить. Это не тот человек.
   – К-как же не тот?
   – Портрет. Видите? – Чернявый потыкал указательным пальцем в документы. – Здесь изображен красный камзол. А у этого зеленый.
   Антонио потянулся к отсутствующим очкам. Паника нахлынула на него.
   Хоакин поспешил на помощь:
   – Я протестую. Искусство условно!
   – Да! – поддержала Фуоко. – Художник тоже человек. И он имеет право на необычное, самостное видение Гури!
   – Вы, сударыня, вообще молчите, – осадил ее стражник. – Ваших документов я пока что не видел. Может, их и нету совсем.
   Фуоко напряглась. По ее лицу стало ясно, что она сейчас вцепится стражнику в волосы. Хоакин обнял ее за плечи.
   – Тихо, – шепнул он. – Разберемся.
   – Да я ничего. Но он же взятку вымогает!
   – Вот и хорошо. Если надо, сунем. Только надо выждать правильный момент.
   Спор становился все ожесточенней. Рядовые стражники не остались в стороне:
   – …гораздо проще, если бы она была принцессой, – горячился мордатый. – Гороху и перин в Пустоши хватает.
   – Чинушество! – вопил Пердендози. – Бюрократия!
   – Может, пусть пожалуется? – предложил второй стражник. – У меня жена вот тоже… Я чудовище, говорит, а она вроде как невинная жертва. Жертвы, они жаловаться любят.
   Лиза не удостоила солдата вниманием.
   – Хорошо, – подытожил человек в шрамах. – Значит, я этого дела решить не могу. Пошлем за Эрастофеном. Как он скажет – так и будет.
   Посыльный умчался. Ожидание потянулось тягучей волной – словно мед, льющийся из тарелки. Наконец послышались шаги. Из ворот вышел человек в холщовой хламиде. Волосы его курчавились, нос… знакомо ли вам выражение «античный нос»? Профилем Эрастофена гордился бы любой патриций Анатолая.
   Когда человек вышел под свет фонарей, стала заметна еще одна его особенность. Кожа Эрастофена была не просто бледна – цветом она напоминала моллюска, живущего в глубинах бессолнечных пещер. Волосы безжизненно белели, глаза отблескивали красным.
   Эрастофен был альбиносом.
   – Что случилось? – спросил он.
   – Неопознанные личности, – отрапортовал чернявый. – Этот, – палец обвиняюще уткнулся в Хоакина, – выдает себя за Гури Гил-Ллиу. Девица утверждает, что она – Летиция Ляменто. Никакими документами это не подтверждено.
   Гури… Ляменто… – Альбинос задумчиво пожевал губами. – Пропустите их, – веско объявил он. – Под мою ответственность.
   Чернявый стал по стойке смирно. Мордатый алебардист подобрал живот. Доспехи его пришли в движение, лязгая, словно караван верблюдов, груженный листовым железом.
   – Проходите.

Глава 5
В ПОИСКАХ УТРАЧЕННОГО ШАРЛАТАНА

   Зеркала, колонны, черное дерево перил. Багровые дорожки, цветные витражи в окнах… витражи заколдованы, они меняют Циркон до неузнаваемости, превращая в город сказок и легенд.
   Любуйтесь и трепещите.
   Перед вами – Бахамотова Пустошь.
   Сам по себе Бахамот – ничто. Он лишь тень на грани яви и сна. Воспоминание об ужасе и крови, умирающих воинах, кричащих девушках. Это ложное воспоминание: Бахамоту ни разу в жизни не доводилось сражаться.
   Но он умеет внушать уважение одним своим присутствием.
   Вот уже неделю в Циркон тянутся возы с дарами. Блеют овцы, кудахчут куры, ревут коровы. Середина лета – неудачное время, чтобы грабить подданных, но у королей свои правила игры.
   Когда шарлатан умирает, зверь великий беспокоится. Его приходится усмирять подарками и игрушками. Жертвенной девой, например. Так надо. Иначе зверь не признает нового повелителя.
   А еще чудовищу надо постоянно напоминать о том, что оно не бессмертно.
   – Кто это? – Секретарь поднял на вошедших усталые глаза.
   Пердендози по своему обыкновению сконфузился. Эрастофен молча забрал у него список и протянул секретарю.
   – Так, – ожил тот, водя пальцем по строчкам, – Жертвенная дева – одна штука. – Водянистые глазки забегали, пересчитывая девушек. – Наличествует. Далее: герой-спаситель – одна штука. Но здесь написано: Гил-Ллиу.
   Эрастофен нагнулся к уху секретаря и зашептал.
   – Понимаю, – кивнул тот. – Как всегда, в последний момент… Ладно, проходите.
   Будущих участников мистерии отвели в приемную. У Хоакина зарябило в глазах: зеленые, красные, синие и золотые шелка драпировок переливались, словно конфетные обертки. На столике лежала кипа гравюр. Стрелок принялся их листать.
   – Ух ты! – поразился он. – Никогда не думал, что у Буррехта столько «Меланхолий». А вот и «Дурачество глав пса» Вошха. Поразительно.
   Лизу трясло. Она сложила руки в молитвенном жесте, затем сжала кулаки. Нервно прошлась по приемной взад-вперед.
   – Волнуешься? – спросил Хоакин. Как-то так само собой получилось, что они перешли на «ты».
   – Еще бы. К этому дню я готовилась всю жизнь.
   – Я тоже волнуюсь, сам не знаю почему… А каково это – быть жертвой? – спросил вдруг он.
   – Трудно объяснить… Я ведь ничего другого не умею. Говорят, Бахамот убивает сразу. А вот тугрегский Варклап любит поизмываться. – Лиза говорила отрешенным голосом. Так говорят о чем-то далеком, неважном, что напрямую говорящего не касается. – А птица Рух поднимает тебя в небеса и роняет. Но потом ловит – и так много раз. Моя лучшая подруга из-за этого не стала жертвенной девой. Она боится высоты.
   – Я тоже боюсь высоты. – Глаза Хоакина затуманились воспоминаниями. – Поэтому в детстве лазал по самым высоким деревьям. И скалам. Назло собственному страху.
   – Хок, – Лизин голос дрогнул, – ты же не побежишь прямо сейчас искать шарлатана?
   Стрелок опустил глаза. Именно так он и собирался поступить.
   – Я не знаю… Не люблю официальщины. А после коронации Фероче будет не до меня.
   – Не уходи, Хок. Пожалуйста! Это же мое первое жертвоприношение. Я так хочу… – «…чтобы ты был рядом», – неожиданно для себя самой подумала она. А вслух произнесла: – Чтобы все прошло удачно.
   – У тебя получится. Летиция – лучшая жертвенная Дева на Терроксе. А ты ее лучшая ученица, иначе она бы тебя не взяла.
   – Правда?!
   – В Деревуде я всегда брал на дело лучших учеников.
   В последнем Хоакин не был уверен. Он не помнил своей разбойничьей жизни, а книга давала слабое представление о реальности. Но Лизу его слова успокоили.
   – Спасибо, Хок. Вот чудо: я уже не волнуюсь! Почти.
   Распахнулась потайная дверь за драпировками, и пошел деловитый Эрастофен.
   – Госпожа Фуоко, следуйте за мной. Вам надо подготовиться к встрече с чудищем. А вы останьтесь, господин герой. За вами я вернусь позже.
   Румянец сошел с лица Лизы.
   – Уже?
   Она пошатнулась и схватила Хоакина за плечо.
   – Не бойся, – шепнул стрелок, – я с тобой. Ни пуха ни пера!
   – К зверю, – ответила Лиза и, не оглядываясь, зашагала следом за альбиносом.
 
   Зеркала.
   Панели орехового дерева.
   Люстры, несущие гроздья колдовских огней.
   И вновь зеркала.
   Целое море зеркал.
   Мозаичные полы уходили вдаль сверкающими тропами. Багровые дорожки вились и вились без конца, превращая дворец в настоящий лабиринт. Отражения множились, и скоро Хоакин перестал понимать, где он и кто он. Если бы не фея, которую иллюзиями с толку не собьешь, он бы давно уже заблудился.
   Фея почему-то сердилась на стрелка.
   – Да в чем дело, Маггара? – не выдержал Хоакин. – Что тебе не нравится?
   – Она тебе верила. Она ждала твоей поддержки, твоего одобрения, а ты ее бросил.
   – Не бросил, а отпустил готовиться к ритуалу.
   – В пасть чудищу. Молодец. Умница, Хок.
   Обвинения Магтары были несправедливы и обидны: именно на такие слова отвечать труднее всего. Хоакин умолк в растерянности.

 
Как вы упрямы, сударь, как упрямы! —
 

   запела Маггара.

 
Меня упреки ваши ранят тяжко.
Любви прекрасной благородной дамы
Вы недостойны. Ах, наивная бедняжка!
 

   – Но…

 
Вы, сударь, слепы! Да! Да! Да!
 

   – О боже…

 
В груди у вас осколок льда,
Похоже
 

   – Маггара, стой!
   Вы, сударь, наломали дров немало.

 
Уйдите прочь. Довольно! Хватит! Я устала!
 

   Кто спорит с женщиной, сокращает себе жизнь.
   – Хорошо, хорошо, я виноват. Исправлюсь. Куда дальше?…
   – Налево. Видишь дверь со знаком нижних миров? Устроим привал.
   Знак, о котором говорила фея, походил на стилизованное изображение лохани. Внутри комната сияла непривычной белизной. Посредине стояла огромная мраморная ванна. Два крана, коврик в пупырышках, занавесь из бамбуковых реек.
   И ни малейшего намека на окна. Мертвенный белый спет лился из волшебного шара над головой.
   В кармане застучала табакерка. Стрелок щелкнул крышкой, и саламандра выбралась на волю.
   – Ох! – Огненная змейка скользнула по белым плиткам. – Роскошь! Блеск!
   – Инцери, веди себя прилично.
   – Ага, щаз. – Ящерка разбежалась и заскользила по кафельному полу, как на коньках. – Волшебный дворец шарлатана! – взвизгнула она.
   Кто-то снаружи подергал ручку, но, убедившись, что дверь заперта, ушел.
   – Зря мы ушли из приемной, – вздохнул Хоакин. – Эрастофен обещал рассказать что к чему.
   – Это была твоя идея – уйти.
   – Разве? Хорошо, хорошо, моя. Не спорю. – Он деланно нахмурился. – Что будем дальше делать?
   – Не знаю.
   Стрелок подошел к зеркалу. Из-за прозрачной поверхности на него смотрел совершенно незнакомый тип: веселый рубака, бесшабашный, мечтательный, «Это я, – подумал Хоакин. – И я чувствую себя на своем месте. Словно Горацио Кантабиле, что из отравителя сделался поваром. Только я из разбойников превращаюсь…»