Андрей БАСИРИН
УБИТЬ ЛАНСЕЛОТА
ПРОЛОГ
Это Аларик – страна варваров.
Цивилизация здесь ничего не значит. В землях Аларика царят холод и первобытные нравы. Вы мечтаете о вишневом сиропчике и пирожном в стиле рококо? Облизнитесь! Вас ждут медвежьи окорока и ячменный хлеб.
Северное сияние с этим категорически не согласно. Оно расцвечивает снега лимонными отблесками; оно сгущает в озерном льду коньячные оттенки, а ветви сосен обливает бело-зеленой глазурью. По небу пускает медовое зарево. Но все это в конечном счете уже неважно.
Настает особенное время, время перемен и чудес. И вороны, что топорщат перья на сосновой ветке, прекрасно это чувствуют:
– Пор-ра, кар-рлега.
– Вы совер-ршенно уверены?
– О да, кар-рлега. Посмотр-рите наверх.
– Категоррически да.
Вестницы рока напыжились, встопорщили перья и…
КАРРРРРРРРРРРР!!! – разнеслось над миром, подхваченное сотнями вороньих глоток.
Небо разодралось наискось, и в прореху пролилось золотое пламя. Оно выбросило павлиний хвост, распушило во все стороны протуберанцы. Над миром поплыла комета – знак того, что «старые добрые времена» уходят в историю.
На смену им пришли времена новые и злые.
Интересные времена.
Они ждали.
Вот коротышка в фиолетовом камзоле подпрыгнул и пристукнул каблуками. Льдистое облачко вырвалось из его рта:
– Н-н-не п-появился?… Н-нет?
Его коллега по несчастью простуженно закашлялся. Внешность его напоминала о финиковых пальмах, мраморных колоннах и статуях обнаженных девушек. Среди запорошенных снегом сосен он смотрелся так же, как галстук-бабочка на крестьянском полушубке.
– М-может быть, м-место ппри… рискорбно не то, – стуча зубами, откликнулся он, – ил-ли вр-ремя не оно?… Я уж-ж з-замучился ждать, в-весь ммммморозом прокляттым измучен.
Тога… вернее, четыре тонкие шерстяные тоги на его плечах отозвались печальным звоном. С губ сорвалась льдинка, завиваясь на лету квадратной спиралью-меандром. На аларикском морозе слова замерзают, еще толком не оформившись во фразу.
– Б-брат мой Архитит… – проникновенно начал коротышка, роняя угловатые готические льдинки. – Т-ты знаешь…
И осекся.
Внизу явственно прозвучал скрип снега.
Караульщики переглянулись. Почудилось, нет? Они бросились к краю тропы и принялись напряженно вглядываться в нижний виток серпантина.
Слух не обманул их. Скрип повторился и даже стал сильнее.
– Идут. Ну, хвалу воздадим же богам милосердным!
– Ага. Точно. Глинтвейну хочется… Скорее, Архитит!
Снежинки взметнулись в воздух. Караульщики рванули по серпантину, едва не выпрыгивая из сапог. На тропинке осталась горка элегантных льдистых крендельков; кое-где замерзший разговор пересекали иглы обеспокоенных взглядов и пушистые комочки напряженного молчания. Собеседники не доверяли друг другу, а потому предпочитали больше отмалчиваться, чем говорить.
Поблескивающую кучку слов накрыла рогатая тень. Бесплотная рука подобрала льдинку в готических изломах больших букв.
– Дюжина? – пробормотал путник. – Узнаю, узнаю. Как удачно.
Он принялся рыться в ледяном крошеве, словно лисица в мусорной куче. Несколько слов его особенно заинтересовали. У одного был отломан хвостик; путник не успокоился, пока не отыскал недостающее. Когда все слова оказались собраны, рогач покачал головой:
– Интересно, интересно… Что ж. Раз я им нужен – значит, приду.
– Идет! Идет!
Над заснеженной тропой взметнулись крохотные смерчики.
– ОН БЛИЗИТСЯ!!! ОН ИДЕ-О-ОТ!
Дверь заскрипела. В щель выглянула голова в шапке, похожей на иззябшую семью росомах. Цепкий взгляд ощупал сосны, комету в небе, лимонные отблески на снегу. Чуть задержался на двух силуэтах среди сугробов.
Голова скрылась. Лязгнул засов, отделяя постоялый двор от стены Урболкской чащи, и томительный звук гонга поплыл над опушкой.
Испытание началось.
«О КАЗНАЧЕЙ ПЫЛИ!» – разнеслось меж сугробов. Гулко заухал барабан.
«О СЧЕТОВОД, УСЛЫШЬ НАС!» – взывал невидимый жрец. Вступили невидимые бубны: «Тень-тери-дань-дань-дань! О-ньяри-дань-дань-дань!» Монотонно заныл варган.
– Откройте, предатели! – Караульщики забарабанили в дверь избушки. – Подлюги!! Иуды!!
«К ТЕБЕ ВЗЫВАЕМ, О ОТЕЦ ЗОЛ И НЕСЧАСТИЙ!»
«И раз! И два! – бубнил жрец. – Пиротехника не отстает, не отстает пиротехника…»
Меж кустов можжевельника вспыхнули синие и зеленые анатолайские свечи. Лес наполнился чадом и треском фейерверков. В цветном дыму зазмеились причудливые тени.
Очень подозрительные тени. Скажем так, внушающие…
…опасение?…
… неуверенность в происходящем?…
…или даже чувство, что…
Кто-то дышит тебе в затылок. Кто-то мохнатый, многорукий и безжалостный. Тот, чье имя…
«ВЕЛИКИЙ БУХГАЛТЕР»
…заставляет осыпаться снег с хвои, а помыслы…
«О, ПРИМИ КРОВАВУЮ ЖЕРТВУ! АХА-ХА! НАСЫТЬСЯ ЕЮ УТОЛИ УТОЛИ ВЕКОВОЙ ГОЛОД!!!»
…не оставляют ни малейшего сомнения.
«ГОЛОДНОГОЛОДНОГОЛОДНОВЫЙГОД!!!»
Караульные придвинулись друг к другу. Их зубы клацали в унисон:
– О боги, о боги, о боги! – бормотал коротышка.
– К преславным богам! На вершине Олира! Живущим! Взываю! – вторил ему верзила.
Взметнулись болотные огни. Расплескались, зашипели белые молнии, рождая трех призраков. Три волхва под безумной медовой звездой. Три силуэта в бесформенных балахонах – с руками, похожими на сухие ветви.
Голову среднего увенчивали оленьи рога.
«ВОССТАНЬТЕ, НИЧТОЖНЫЕ!»
«Тень-тирьяри-дари! О-рьяри-дари-дари!» – заливались бубны.
«Тарам-пам-пам! Тарьяри-пари-пам!» – выщелкивали барабанчики.
«ГРЯДЕТ ОН, И ПЛОТЬ ВАША СТАНЕТ ЕГО ПЛОТЬЮ! КРОВЬ – ЕГО КРОВЬЮ!»
Коротышка поднял к небу залитое слезами лицо. Рот его распялился в беззвучном крике:
– Нне-э-э-эт!!
– …Нне м-ма… ма-а…
– Соли, ваше магичество?
– Пудинга?
– Винца накатить? Принять, так сказать, на грудь. Зенки залить, соответственно.
К коротышке наперебой тянулись руки с тарелками и бокалами. Лица Дюжинцев светились сочувствием. Еще бы! Все когда-то вступали в клуб. Все проходили испытание. Клубное посвящение жестоко; ритуальный вызов Казначея Пыли кого угодно сведет с ума. И как тут не посочувствовать новичку?
– Пей, дорогой! – задушевно вступил баритон. – Когда Исаммет сделал клуб дозволенным и приятным для меня, я неделю пил. Ибо недостойно воинам Востока являть страх перед гяурами. А я явил.
Фиолетовый не ответил. Клацая зубами, он принялся глотать вино прямо из кувшина.
Об этом дне Бизоатон Фортиссимо, теперь уже верховный шарлатан Тримегистии, мечтал всю жизнь. Дюжина, власть, зверь великий – в его сознании эти понятия сливались воедино. Где одно, там и остальное.
И вот – дождался. Кто ж знал, что все это будет так жутко? По щекам коротышки бродили лихорадочные пятна. Взор был дик и беспокоен.
– Он идет. Верьте мне. Идет он.
– Да идет, идет, – успокоил его женский голос – Вы на исигское не больно-то налегайте, ваше магичество. От него в ушах тенькает… после посвящения-то.
– За Фортиссимо, господа! Выпьем!
Зазвенели бокалы. Подсвечники сверкали серебряной филигранью, инкрустированная перламутром клепсидра булькала в углу, отмеряя последние мгновения старой эпохи.
Короли обожают комфорт. Это хорошо видно по обстановке постоялого двора. На потемневших от времени столах лежат черные в рубиновых разводах скатерти. Блюда и кувшины изображают собой геральдических чудовищ: шипы в разные стороны, когти, зубы. Тронь – порежешься.
В этом – стиль Дюжины. Жизнь королевская беспокойна: восстания, заговоры, интриги. Того и гляди с трона скинут. Прихлебывая глинтвейн из кружки, шипастой, как морской еж, король самоуспокаивается. Да и сами посудите. Когда вы беретесь за нож с зубами на рукояти, вам не до сантиментов. Приходится постоянно пересчитывать пальцы, иначе мяса в тарелке окажется больше, чем до того, как вы туда сунулись. После дюжинского обеда любые интриги и дворцовые перевороты кажутся семечками.
Вазочка для пирожных уже украсилась редкими рубиновыми каплями. Салатница только готовилась, хищно пощелкивая челюстями, а кофейник вовсю пожинал кровавую жатву.
Короли волновались. Впервые за многие годы Дюжина превратилась в Одиннадцать. Из двоих новичков один погиб, а второй повредился рассудком.
– Это ужасно, ужасно! – шептались короли. – Несчастный Архитит.
– Исаммет дал, Исаммет взял, – лицемерно вздыхал шахинпадец. – Ай-вай-вай! Зачем, башка дурной? Зачем пропасть прыгнул? Кому теперь Махмуд сами люччи ковры продавать?
Но больше всех нервничал его преосвященство – бессменный председатель клуба. Взгляд жреца метался по замкнутому кругу.
Зарево за окном.
Водяные часы в углу.
Испуганные глаза коротышки Бизоатона.
Вновь клепсидра.
Вновь зарево.
Опять клепсидра.
Клепсидра вызывала у председателя наибольшую тревогу. Вода булькала, колесики проворачивались, но стрелки застыли почти вертикально. Длинная чуть-чуть отставала от короткой. До наступления полночи оставалась одна минута. И минута эта тянулась уже несколько часов.
– Эй, Лир, – рассеянно позвал председатель. – Подойдите-ка сюда, сын мой.
В голосе его не слышалось ничего, кроме аристократической скуки и желания развлечь себя беседой. Но король Лир был незаурядным дипломатом. Его магичество Бизоатон, например, еще в крохотном портшезике под стол ездил, когда Лир занял трон своего отца. Обойдя двух законных братьев, одного незаконного и с полдюжины двоюродных. И это не считая дядей и амбициозных советников.
– Ваше преосвященство?
– Скажите, Лир… Во время ритуала вы ничего не заметили? Такого… мнэ-э… – жрец пощелкал пальцами, подыскивая слово, – не совсем приличествующего обстановке.
– Ваше преосвященство?
В глазах короля горело искреннее стремление помочь. А еще – страх, уж его-то старый жрец умел разглядеть в людях. Король покосился на клепсидру.
– Вы имеете в виду существо в таком же балахоне, как у нас?
– Мм… Пожалуй.
– С настоящими рогами?
– Да. Если можно так выразиться.
– Бледное, со светящимися глазами?
– Да, да!
– Не видел, ваше преосвященство. Темно было.
– Жаль, сын мой. Очень жаль. Вы не находите, что здесь несколько душновато?
– Нахожу, ваше преосвященство.
– Тогда выйдем, прогуляемся, сын мой.
Наигранно-неспешным шагом они отправились вон из зала. За ними сразу же увязался Махмуд. Догадливость у сынов Востока в крови; одного взгляда на клепсидру хватило, чтобы понять, что происходит нечто странное. Один за другим дюжинцы покидали банкетный зал.
Последним выбежал шарлатан:
– Часдвена-а-адцатый!… – провыл он. – Часдвенадцатый-двенадцатый-двенадцатый! Когда-а-а?! Когда же… наступит эта трекля-атая полночь?!
Заботливые руки подхватили его под мышки.
– Он идет! – верещал Бизоатон. – Идет, верьте мне! Иде-оооот!!
– В конце концов, это возмутительно, господа, – послышались голоса. – Да кто же идет? Кто?! Кого ты видел?
– Меня.
Дюжинцы обернулись в замешательстве. Гигантская тень накрыла их – рогатая, растрепанная, дикая.
– Он видел меня, – объявил гость. – Приветствую вас, господа правители.
Никто не знает, как силы Зла выбирают жертву.
Некоторые закономерности все же существуют. Если вы – брюнетка с тонкими нервными губами и обреченностью во взгляде, то пощады не ждите. Опасно также быть прыщавым юнцом. Скептикам очень трудно – тем, что утверждают, будто привидений и живых мертвецов не существует.
Но Архитит не был ни первым, ни вторым, ни третьим. Просто в нужный миг он оказался на шаг ближе к лесу, чем Бизоатон. И сейчас стоял бледный, закутанный в лохматую шкуру с оленьими рогами.
Председатель опомнился первым:
– Великий Счетовод! – Он рухнул на колени, – Хвалу тебе возносим! Ты явился на наш зов?
– Счетовод! Казначей Пыли! – нестройно заголосили дюжинны, опускаясь в снег.
– Как мило. – Казначей приблизился к королям. – Да, явился. Во внеурочный год. И знаете зачем?
– Увы, – развел руками председатель. По лицу его пробежало нечто вроде сияния. – Это сокрыто от нас.
– Глупцы.
– Именно, ваше счетоводчество, – подтвердил председатель. – Шваль народишко, если честно. Вы уж просветите нас. Будьте добры.
– Ладно. Знаешь ли ты мои имена?
– Конечно.
– Тогда назови их.
– Казначей Пыли, – начал председатель. – Господин Бухгалтер. Великий Счетовод…
– Еще.
– Других не помню. Извините.
Человек в шкуре вздохнул:
– У вас короткая память, людишки. Я – Эра Чудовищ, тот, кто дал вам силу и власть. Мнилось мне, что знамений достаточно… Но нет. Я ошибся.
Уголки губ мертвого лица разочарованно опустились. Лир и Махмуд, не сговариваясь, придвинулись к председателю. Расшитые рунами халаты придавали им праздничный вид. Словно рождественская открытка: снег, сосны и три волхва под медовой звездой.
– Воронье кричит, надрывается. В небе повисла комета. С ее появлением заканчивается Эра Чудовищ. Я заканчиваюсь, я! Неужели вы забыли собственные легенды?
– Легенды? – Председатель огляделся, ища поддержки. – Но это невозможно… это… это как бы противоестественно даже. Я бы сказал, наверное…
Вздох пронесся над полянкой.
– Да, господа, – объявил Казначей. – Вновь родился вечный бунтарь. Ланселот. Отныне ваши звери великие в опасности.
– Но это невозможно! – Графиня Исамродская заломила руки. – О боги!… Да как же это?… Без зверей?… Быть не может!… Вы врете!… Скажите ему, Лир. Да, и вы, Махмудик!
Дюжинцы загомонили, забубнили, как испуганные дети. Мужественней всех оказался председатель. Выждав, когда короли успокоятся, он объявил твердым голосом:
– Э-э-э… Значица, так, господин Казначей. Мы, конечно, не против неумолимой поступи прогресса…
– …но?
– Я сказал «но»?… – В лице старого жреца проступило удивление. – Разве?
– Ваше преосвященство!
– Ну хорошо, хорошо. Ладно. Не будем спорить. Эры действительно должны меняться. Это закон. Но спросим себя: готова ли наша общественность к переменам? Что скажет народ?
– Мой народ не готов.
– И мой.
– Мой тоже, – понеслось со всех сторон. – Очень консервативная нация, знаете ли.
– Итак, – подытожил председатель, – мы все видим. Рождение Ланселота – это знаменательное событие, без него невозможно развитие общества…
– …но?
Опять это проклятое «но»! Его преосвященство поморщился. Прямота и недвусмысленность нарушали его жизненное кредо. Старому жрецу больше по душе были пути обходные, неявные. Намеки, полунамеки, тени, полутени…
К сожалению, Казначей Пыли так не думал:
– Но, ваше преосвященство?
– Но на этот раз Ланселот родился преждевременно. Да, господа. Его надо убить. Или обезвредить.
– Браво, ваше преосвященство! Порадовал старика, порадовал… И вы согласны мне помочь?
– Несомненно, господин!
– Что ж… – Известковый палец вытянулся в сторону шарлатана: – Ты. Да, ты. Подойди сюда.
– Я?
– Ну не я же. Иди, не бойся. Не съем. Ха-ха. Шутка!
Когда Фортиссимо приблизился, Казначей сообщил:
– Бунтарь родился в твоих землях. Ты знал это?
– Нет, господин. В Тримегистии давно не переписывали население.
– Зря. Дело хорошее. Рекомендую. – Белая рука протянулась к небу. – Так вот, Ланселот родился в Тримегистии. Мы не знаем, под каким именем. Не знаем, где. Известно лишь время – сейчас.
Пальцы Казначея прикоснулись к комете. Они сомкнулись. Сжали комету и…
…медовое сияние погасло. На белой ладони лежала сверкающая жемчужина.
– Возьми это, Бизоатон. Найдешь Ланселота и погубишь. Иначе вашим зверям не жить. – Жемчужина упала в ладонь тримегистийца. – Я же присмотрю за вами. Облик Архитита мне нравится. Стану править Анатолаем. Временами буду гостить у вас – то у одного, то у другого. Нечасто, не бойтесь. Итак, до встречи, господа!
Эра Чудовищ исчез. О его присутствии напоминала лишь оленья шкура на снегу. Его преосвященство пошевелил шкуру носком башмака:
– Вот оно как… Ланселот, значит. И как на грех – в Тримегистии, – он укоризненно посмотрел на Бизоатона. – Не ожидали от тебя. Подвел, брат.
Коротышка поперхнулся:
– Клянусь, господа! В три… нет, в два дня все устрою. Не жить ему!
– Успокойтесь, ваше магичество. Мы вам верим, верим. Но и вы, уж будьте добры, не подведите.
В молчании дюжинцы вернулись обратно. Ударили лиловые вспышки порталов – числом одиннадцать. Правители возвращались по домам.
Вороны недоуменно посмотрели на опустевшее небо.
– Ну что? Значит, кар?
– Вот тебе и кар-р, дурра. Грошдества не будет. Спи, давай!
Ветка опустела.
Булькнула клепсидра в углу опустевшего зала. Стрелки на циферблате застыли, показывая без одной минуты двенадцать. Время Террокса остановилось на рубеже эр, и ни одна толком не была властна над этой землей.
Так прошло двадцать три года.
А потом еще сто лет.
Цивилизация здесь ничего не значит. В землях Аларика царят холод и первобытные нравы. Вы мечтаете о вишневом сиропчике и пирожном в стиле рококо? Облизнитесь! Вас ждут медвежьи окорока и ячменный хлеб.
Северное сияние с этим категорически не согласно. Оно расцвечивает снега лимонными отблесками; оно сгущает в озерном льду коньячные оттенки, а ветви сосен обливает бело-зеленой глазурью. По небу пускает медовое зарево. Но все это в конечном счете уже неважно.
Настает особенное время, время перемен и чудес. И вороны, что топорщат перья на сосновой ветке, прекрасно это чувствуют:
– Пор-ра, кар-рлега.
– Вы совер-ршенно уверены?
– О да, кар-рлега. Посмотр-рите наверх.
– Категоррически да.
Вестницы рока напыжились, встопорщили перья и…
КАРРРРРРРРРРРР!!! – разнеслось над миром, подхваченное сотнями вороньих глоток.
Небо разодралось наискось, и в прореху пролилось золотое пламя. Оно выбросило павлиний хвост, распушило во все стороны протуберанцы. Над миром поплыла комета – знак того, что «старые добрые времена» уходят в историю.
На смену им пришли времена новые и злые.
Интересные времена.
* * *
…Театр начинается с вешалки, а клуб с традиций. Клуб Дюжины – один из старейших в нашем мире и один из престижнейших, смею заметить! Дюжина вершит дела Террокса. Ничто не происходит без ее участия. Если вы состоите в Дюжине – вы богаты, влиятельны и прекрасны, а главное – практически бессмертны.Дорога вилась мохнатым от инея серпантином. На одном из витков ее давно уже мерзли два человека. Время от времени они подбегали к краю обочины и вглядывались вниз.
Что же нужно, чтобы войти в клуб? Сущие пустяки.
Необходимо:
а) принадлежать к особам королевской крови;
б) владеть зверем великим.
Из этого правила есть исключения. Правитель Аларика единственный из королей не входит в клуб, потому что варвары ненавидят зверей великих. Но еще больше они ненавидят Дюжину.
По иронии судьбы для приема новичков Дюжина собирается именно в Аларике. Кандидатов ждут тяжкие испытания. По слухам, далеко не все неофиты их выдерживают.
Мир Террокс. Путеводитель д-ра Живокамня
Они ждали.
Вот коротышка в фиолетовом камзоле подпрыгнул и пристукнул каблуками. Льдистое облачко вырвалось из его рта:
– Н-н-не п-появился?… Н-нет?
Его коллега по несчастью простуженно закашлялся. Внешность его напоминала о финиковых пальмах, мраморных колоннах и статуях обнаженных девушек. Среди запорошенных снегом сосен он смотрелся так же, как галстук-бабочка на крестьянском полушубке.
– М-может быть, м-место ппри… рискорбно не то, – стуча зубами, откликнулся он, – ил-ли вр-ремя не оно?… Я уж-ж з-замучился ждать, в-весь ммммморозом прокляттым измучен.
Тога… вернее, четыре тонкие шерстяные тоги на его плечах отозвались печальным звоном. С губ сорвалась льдинка, завиваясь на лету квадратной спиралью-меандром. На аларикском морозе слова замерзают, еще толком не оформившись во фразу.
– Б-брат мой Архитит… – проникновенно начал коротышка, роняя угловатые готические льдинки. – Т-ты знаешь…
И осекся.
Внизу явственно прозвучал скрип снега.
Караульщики переглянулись. Почудилось, нет? Они бросились к краю тропы и принялись напряженно вглядываться в нижний виток серпантина.
Слух не обманул их. Скрип повторился и даже стал сильнее.
– Идут. Ну, хвалу воздадим же богам милосердным!
– Ага. Точно. Глинтвейну хочется… Скорее, Архитит!
Снежинки взметнулись в воздух. Караульщики рванули по серпантину, едва не выпрыгивая из сапог. На тропинке осталась горка элегантных льдистых крендельков; кое-где замерзший разговор пересекали иглы обеспокоенных взглядов и пушистые комочки напряженного молчания. Собеседники не доверяли друг другу, а потому предпочитали больше отмалчиваться, чем говорить.
Поблескивающую кучку слов накрыла рогатая тень. Бесплотная рука подобрала льдинку в готических изломах больших букв.
– Дюжина? – пробормотал путник. – Узнаю, узнаю. Как удачно.
Он принялся рыться в ледяном крошеве, словно лисица в мусорной куче. Несколько слов его особенно заинтересовали. У одного был отломан хвостик; путник не успокоился, пока не отыскал недостающее. Когда все слова оказались собраны, рогач покачал головой:
– Интересно, интересно… Что ж. Раз я им нужен – значит, приду.
– Идет! Идет!
Над заснеженной тропой взметнулись крохотные смерчики.
– ОН БЛИЗИТСЯ!!! ОН ИДЕ-О-ОТ!
Дверь заскрипела. В щель выглянула голова в шапке, похожей на иззябшую семью росомах. Цепкий взгляд ощупал сосны, комету в небе, лимонные отблески на снегу. Чуть задержался на двух силуэтах среди сугробов.
Голова скрылась. Лязгнул засов, отделяя постоялый двор от стены Урболкской чащи, и томительный звук гонга поплыл над опушкой.
Испытание началось.
«О КАЗНАЧЕЙ ПЫЛИ!» – разнеслось меж сугробов. Гулко заухал барабан.
«О СЧЕТОВОД, УСЛЫШЬ НАС!» – взывал невидимый жрец. Вступили невидимые бубны: «Тень-тери-дань-дань-дань! О-ньяри-дань-дань-дань!» Монотонно заныл варган.
– Откройте, предатели! – Караульщики забарабанили в дверь избушки. – Подлюги!! Иуды!!
«К ТЕБЕ ВЗЫВАЕМ, О ОТЕЦ ЗОЛ И НЕСЧАСТИЙ!»
«И раз! И два! – бубнил жрец. – Пиротехника не отстает, не отстает пиротехника…»
Меж кустов можжевельника вспыхнули синие и зеленые анатолайские свечи. Лес наполнился чадом и треском фейерверков. В цветном дыму зазмеились причудливые тени.
Очень подозрительные тени. Скажем так, внушающие…
…опасение?…
… неуверенность в происходящем?…
…или даже чувство, что…
Кто-то дышит тебе в затылок. Кто-то мохнатый, многорукий и безжалостный. Тот, чье имя…
«ВЕЛИКИЙ БУХГАЛТЕР»
…заставляет осыпаться снег с хвои, а помыслы…
«О, ПРИМИ КРОВАВУЮ ЖЕРТВУ! АХА-ХА! НАСЫТЬСЯ ЕЮ УТОЛИ УТОЛИ ВЕКОВОЙ ГОЛОД!!!»
…не оставляют ни малейшего сомнения.
«ГОЛОДНОГОЛОДНОГОЛОДНОВЫЙГОД!!!»
Караульные придвинулись друг к другу. Их зубы клацали в унисон:
– О боги, о боги, о боги! – бормотал коротышка.
– К преславным богам! На вершине Олира! Живущим! Взываю! – вторил ему верзила.
Взметнулись болотные огни. Расплескались, зашипели белые молнии, рождая трех призраков. Три волхва под безумной медовой звездой. Три силуэта в бесформенных балахонах – с руками, похожими на сухие ветви.
Голову среднего увенчивали оленьи рога.
«ВОССТАНЬТЕ, НИЧТОЖНЫЕ!»
«Тень-тирьяри-дари! О-рьяри-дари-дари!» – заливались бубны.
«Тарам-пам-пам! Тарьяри-пари-пам!» – выщелкивали барабанчики.
«ГРЯДЕТ ОН, И ПЛОТЬ ВАША СТАНЕТ ЕГО ПЛОТЬЮ! КРОВЬ – ЕГО КРОВЬЮ!»
Коротышка поднял к небу залитое слезами лицо. Рот его распялился в беззвучном крике:
– Нне-э-э-эт!!
– …Нне м-ма… ма-а…
– Соли, ваше магичество?
– Пудинга?
– Винца накатить? Принять, так сказать, на грудь. Зенки залить, соответственно.
К коротышке наперебой тянулись руки с тарелками и бокалами. Лица Дюжинцев светились сочувствием. Еще бы! Все когда-то вступали в клуб. Все проходили испытание. Клубное посвящение жестоко; ритуальный вызов Казначея Пыли кого угодно сведет с ума. И как тут не посочувствовать новичку?
– Пей, дорогой! – задушевно вступил баритон. – Когда Исаммет сделал клуб дозволенным и приятным для меня, я неделю пил. Ибо недостойно воинам Востока являть страх перед гяурами. А я явил.
Фиолетовый не ответил. Клацая зубами, он принялся глотать вино прямо из кувшина.
Об этом дне Бизоатон Фортиссимо, теперь уже верховный шарлатан Тримегистии, мечтал всю жизнь. Дюжина, власть, зверь великий – в его сознании эти понятия сливались воедино. Где одно, там и остальное.
И вот – дождался. Кто ж знал, что все это будет так жутко? По щекам коротышки бродили лихорадочные пятна. Взор был дик и беспокоен.
– Он идет. Верьте мне. Идет он.
– Да идет, идет, – успокоил его женский голос – Вы на исигское не больно-то налегайте, ваше магичество. От него в ушах тенькает… после посвящения-то.
– За Фортиссимо, господа! Выпьем!
Зазвенели бокалы. Подсвечники сверкали серебряной филигранью, инкрустированная перламутром клепсидра булькала в углу, отмеряя последние мгновения старой эпохи.
Короли обожают комфорт. Это хорошо видно по обстановке постоялого двора. На потемневших от времени столах лежат черные в рубиновых разводах скатерти. Блюда и кувшины изображают собой геральдических чудовищ: шипы в разные стороны, когти, зубы. Тронь – порежешься.
В этом – стиль Дюжины. Жизнь королевская беспокойна: восстания, заговоры, интриги. Того и гляди с трона скинут. Прихлебывая глинтвейн из кружки, шипастой, как морской еж, король самоуспокаивается. Да и сами посудите. Когда вы беретесь за нож с зубами на рукояти, вам не до сантиментов. Приходится постоянно пересчитывать пальцы, иначе мяса в тарелке окажется больше, чем до того, как вы туда сунулись. После дюжинского обеда любые интриги и дворцовые перевороты кажутся семечками.
Вазочка для пирожных уже украсилась редкими рубиновыми каплями. Салатница только готовилась, хищно пощелкивая челюстями, а кофейник вовсю пожинал кровавую жатву.
Короли волновались. Впервые за многие годы Дюжина превратилась в Одиннадцать. Из двоих новичков один погиб, а второй повредился рассудком.
– Это ужасно, ужасно! – шептались короли. – Несчастный Архитит.
– Исаммет дал, Исаммет взял, – лицемерно вздыхал шахинпадец. – Ай-вай-вай! Зачем, башка дурной? Зачем пропасть прыгнул? Кому теперь Махмуд сами люччи ковры продавать?
Но больше всех нервничал его преосвященство – бессменный председатель клуба. Взгляд жреца метался по замкнутому кругу.
Зарево за окном.
Водяные часы в углу.
Испуганные глаза коротышки Бизоатона.
Вновь клепсидра.
Вновь зарево.
Опять клепсидра.
Клепсидра вызывала у председателя наибольшую тревогу. Вода булькала, колесики проворачивались, но стрелки застыли почти вертикально. Длинная чуть-чуть отставала от короткой. До наступления полночи оставалась одна минута. И минута эта тянулась уже несколько часов.
– Эй, Лир, – рассеянно позвал председатель. – Подойдите-ка сюда, сын мой.
В голосе его не слышалось ничего, кроме аристократической скуки и желания развлечь себя беседой. Но король Лир был незаурядным дипломатом. Его магичество Бизоатон, например, еще в крохотном портшезике под стол ездил, когда Лир занял трон своего отца. Обойдя двух законных братьев, одного незаконного и с полдюжины двоюродных. И это не считая дядей и амбициозных советников.
– Ваше преосвященство?
– Скажите, Лир… Во время ритуала вы ничего не заметили? Такого… мнэ-э… – жрец пощелкал пальцами, подыскивая слово, – не совсем приличествующего обстановке.
– Ваше преосвященство?
В глазах короля горело искреннее стремление помочь. А еще – страх, уж его-то старый жрец умел разглядеть в людях. Король покосился на клепсидру.
– Вы имеете в виду существо в таком же балахоне, как у нас?
– Мм… Пожалуй.
– С настоящими рогами?
– Да. Если можно так выразиться.
– Бледное, со светящимися глазами?
– Да, да!
– Не видел, ваше преосвященство. Темно было.
– Жаль, сын мой. Очень жаль. Вы не находите, что здесь несколько душновато?
– Нахожу, ваше преосвященство.
– Тогда выйдем, прогуляемся, сын мой.
Наигранно-неспешным шагом они отправились вон из зала. За ними сразу же увязался Махмуд. Догадливость у сынов Востока в крови; одного взгляда на клепсидру хватило, чтобы понять, что происходит нечто странное. Один за другим дюжинцы покидали банкетный зал.
Последним выбежал шарлатан:
– Часдвена-а-адцатый!… – провыл он. – Часдвенадцатый-двенадцатый-двенадцатый! Когда-а-а?! Когда же… наступит эта трекля-атая полночь?!
Заботливые руки подхватили его под мышки.
– Он идет! – верещал Бизоатон. – Идет, верьте мне! Иде-оооот!!
– В конце концов, это возмутительно, господа, – послышались голоса. – Да кто же идет? Кто?! Кого ты видел?
– Меня.
Дюжинцы обернулись в замешательстве. Гигантская тень накрыла их – рогатая, растрепанная, дикая.
– Он видел меня, – объявил гость. – Приветствую вас, господа правители.
Никто не знает, как силы Зла выбирают жертву.
Некоторые закономерности все же существуют. Если вы – брюнетка с тонкими нервными губами и обреченностью во взгляде, то пощады не ждите. Опасно также быть прыщавым юнцом. Скептикам очень трудно – тем, что утверждают, будто привидений и живых мертвецов не существует.
Но Архитит не был ни первым, ни вторым, ни третьим. Просто в нужный миг он оказался на шаг ближе к лесу, чем Бизоатон. И сейчас стоял бледный, закутанный в лохматую шкуру с оленьими рогами.
Председатель опомнился первым:
– Великий Счетовод! – Он рухнул на колени, – Хвалу тебе возносим! Ты явился на наш зов?
– Счетовод! Казначей Пыли! – нестройно заголосили дюжинны, опускаясь в снег.
– Как мило. – Казначей приблизился к королям. – Да, явился. Во внеурочный год. И знаете зачем?
– Увы, – развел руками председатель. По лицу его пробежало нечто вроде сияния. – Это сокрыто от нас.
– Глупцы.
– Именно, ваше счетоводчество, – подтвердил председатель. – Шваль народишко, если честно. Вы уж просветите нас. Будьте добры.
– Ладно. Знаешь ли ты мои имена?
– Конечно.
– Тогда назови их.
– Казначей Пыли, – начал председатель. – Господин Бухгалтер. Великий Счетовод…
– Еще.
– Других не помню. Извините.
Человек в шкуре вздохнул:
– У вас короткая память, людишки. Я – Эра Чудовищ, тот, кто дал вам силу и власть. Мнилось мне, что знамений достаточно… Но нет. Я ошибся.
Уголки губ мертвого лица разочарованно опустились. Лир и Махмуд, не сговариваясь, придвинулись к председателю. Расшитые рунами халаты придавали им праздничный вид. Словно рождественская открытка: снег, сосны и три волхва под медовой звездой.
– Воронье кричит, надрывается. В небе повисла комета. С ее появлением заканчивается Эра Чудовищ. Я заканчиваюсь, я! Неужели вы забыли собственные легенды?
– Легенды? – Председатель огляделся, ища поддержки. – Но это невозможно… это… это как бы противоестественно даже. Я бы сказал, наверное…
Вздох пронесся над полянкой.
– Да, господа, – объявил Казначей. – Вновь родился вечный бунтарь. Ланселот. Отныне ваши звери великие в опасности.
– Но это невозможно! – Графиня Исамродская заломила руки. – О боги!… Да как же это?… Без зверей?… Быть не может!… Вы врете!… Скажите ему, Лир. Да, и вы, Махмудик!
Дюжинцы загомонили, забубнили, как испуганные дети. Мужественней всех оказался председатель. Выждав, когда короли успокоятся, он объявил твердым голосом:
– Э-э-э… Значица, так, господин Казначей. Мы, конечно, не против неумолимой поступи прогресса…
– …но?
– Я сказал «но»?… – В лице старого жреца проступило удивление. – Разве?
– Ваше преосвященство!
– Ну хорошо, хорошо. Ладно. Не будем спорить. Эры действительно должны меняться. Это закон. Но спросим себя: готова ли наша общественность к переменам? Что скажет народ?
– Мой народ не готов.
– И мой.
– Мой тоже, – понеслось со всех сторон. – Очень консервативная нация, знаете ли.
– Итак, – подытожил председатель, – мы все видим. Рождение Ланселота – это знаменательное событие, без него невозможно развитие общества…
– …но?
Опять это проклятое «но»! Его преосвященство поморщился. Прямота и недвусмысленность нарушали его жизненное кредо. Старому жрецу больше по душе были пути обходные, неявные. Намеки, полунамеки, тени, полутени…
К сожалению, Казначей Пыли так не думал:
– Но, ваше преосвященство?
– Но на этот раз Ланселот родился преждевременно. Да, господа. Его надо убить. Или обезвредить.
– Браво, ваше преосвященство! Порадовал старика, порадовал… И вы согласны мне помочь?
– Несомненно, господин!
– Что ж… – Известковый палец вытянулся в сторону шарлатана: – Ты. Да, ты. Подойди сюда.
– Я?
– Ну не я же. Иди, не бойся. Не съем. Ха-ха. Шутка!
Когда Фортиссимо приблизился, Казначей сообщил:
– Бунтарь родился в твоих землях. Ты знал это?
– Нет, господин. В Тримегистии давно не переписывали население.
– Зря. Дело хорошее. Рекомендую. – Белая рука протянулась к небу. – Так вот, Ланселот родился в Тримегистии. Мы не знаем, под каким именем. Не знаем, где. Известно лишь время – сейчас.
Пальцы Казначея прикоснулись к комете. Они сомкнулись. Сжали комету и…
…медовое сияние погасло. На белой ладони лежала сверкающая жемчужина.
– Возьми это, Бизоатон. Найдешь Ланселота и погубишь. Иначе вашим зверям не жить. – Жемчужина упала в ладонь тримегистийца. – Я же присмотрю за вами. Облик Архитита мне нравится. Стану править Анатолаем. Временами буду гостить у вас – то у одного, то у другого. Нечасто, не бойтесь. Итак, до встречи, господа!
Эра Чудовищ исчез. О его присутствии напоминала лишь оленья шкура на снегу. Его преосвященство пошевелил шкуру носком башмака:
– Вот оно как… Ланселот, значит. И как на грех – в Тримегистии, – он укоризненно посмотрел на Бизоатона. – Не ожидали от тебя. Подвел, брат.
Коротышка поперхнулся:
– Клянусь, господа! В три… нет, в два дня все устрою. Не жить ему!
– Успокойтесь, ваше магичество. Мы вам верим, верим. Но и вы, уж будьте добры, не подведите.
В молчании дюжинцы вернулись обратно. Ударили лиловые вспышки порталов – числом одиннадцать. Правители возвращались по домам.
Вороны недоуменно посмотрели на опустевшее небо.
– Ну что? Значит, кар?
– Вот тебе и кар-р, дурра. Грошдества не будет. Спи, давай!
Ветка опустела.
Булькнула клепсидра в углу опустевшего зала. Стрелки на циферблате застыли, показывая без одной минуты двенадцать. Время Террокса остановилось на рубеже эр, и ни одна толком не была властна над этой землей.
Так прошло двадцать три года.
А потом еще сто лет.
Глава 1
КАПИТАН ДЕРЕВУДА
Июньский лес плыл в кипучем зеленом сиянии. Щебетали птицы; белки сварливо переругивались, деля шишки… а впрочем, Эра их знает, что они делили. В воздухе витали ароматы хвои, зверобоя, иван-чая; откуда-то тянуло дымком костра. Аппетитно пахло овсянкой и мясным бульоном.
Женщина в клетчатом переднике и неуклюжих деревянных башмаках возилась у грубого очага. На закопченных рогульках висел огромный котел; языки пламени лениво облизывали его черные бока.
Что-то бормоча себе под нос, женщина помешивала в котле кулеш. Из кустов за ней наблюдали внимательные глаза. Оленята, барсучата и зайчата собирались сюда каждый вечер. Восторженно хлопая ушами, они тянули к котлу любопытные носы. Еще бы! Ведь кашу варила сама принцесса.
Дженни Кислая Мордашка взмахнула половником. Зверята шарахнулись врассыпную.
– Морду убери! Ты, тупая тварюга!
И тут же:
– Пшел вон! По рогам захотел?
Олененок скакнул в сторону. На мордочке его появилось озадаченное выражение. В своей недолгой, но наполненной событиями жизни он твердо усвоил две вещи.
1. Заблудившись, следует бежать к яркому белому пятну. Мамы-оленихи носят под хвостиком белую шерстку, чтобы оленята всегда могли их найти.
2. Девицы, разгуливающие по лесам в бальных платьях и хрустальных туфельках, любят чесать зверей за ушком. Могут угостить пирожными.
Но жизнь полна разочарований. Чудом увернувшись от половника, олененок обиженно затрусил в лес. Вслед ему неслось:
– Пшел вон! Пшел вон, пшел вон, ска-а-атина-а-а!
Это было непонятно и обидно. Жизненные устои олененка рушились, душа преисполнялась горечью и цинизмом. А ведь каких-то двадцать лет назад ее высочество Дженнифер была совершенно иной. Воздушной, легкомысленной, звонкоголосой. Могла на спор перепеть любого соловья. В крайнем случае кукушку.
Но жизнь в компании разбойников согнет в бараний рог самую восторженную оптимистку. Сперва ты замечаешь, что шелк для леса как-то не подходит. Затем туфелек на ногах становится мало. Меньше двух.
Встречать восходы пением становится все сложней и сложней…
…голос хрипнет, а руки покрываются цыпками…
…волосы секутся, лицо обветривается – сущее безобразие!…
…и, наконец, овеянные легендами вольные стрелки оказываются обыкновенными мужчинами. Такими, как все, – не хуже, но и не лучше. Их надо кормить, обстирывать, им надо штопать носки.
Единственное исключение из правила – капитан. И это ранит больнее всего. Даже сейчас, после всех этих унылых, мокрых, холодных лет в лесу, ничего не изменилось. Сиди Дженни во дворце, как тогда, помани ее Хок – сбежала бы, не задумываясь. Ну, разве шерстяные носки бы захватила.
Каша сонно ворочалась в своем закопченном ложе. Дженни постучала о край котла половником. Порыв ветра качнул верхушки сосен, и в кулеш упало несколько чешуек коры.
– Кашеваришь, Дженни? Славно! Что у нас на ужин?
Принцесса подняла взгляд. Торопливый румянец залил ее щеки. Перед ней стоял Хоакин Истессо. Тот самый капитан разбойников, из-за которого она когда-то бежала из дворца.
– Да, сударь… Простите, сударь… я…
Она попыталась спрятать под передник огрубевшие от работы руки. Ей стало невыносимо стыдно. Стыдно своего потрепанного платья и деревянных башмаков, уродливого полотенца на голове.
Своих тридцати восьми.
Капитан принюхался:
– Диво-аромат! Да ты свой парень, Дженни, – он небрежно потрепал повариху по подбородку. – Молодчина. И ребята в тебе души не чают.
Сказал и умчался – длинноногий, высокий. Лицо загорелое, брови вразлет, подбородок решительный. Шпага на поясе – умереть не встать! Такой же молодой, как двадцать лет назад.
Нисколько не изменившийся.
– Я молодчина, – прошептала Дженни, опускаясь на траву. – Я свой парень…
Слезы полились из глаз. Олененок просунул мордочку под локоть бывшей принцессы. Дженни обняла зверька:
– Он совсем не помнит меня… Слышишь? Он забыл свою Дженни. Ну как, как такое может быть?!
Олененок сочувственно завилял хвостиком. Лизнул принцессину щеку – та оказалась соленой. Вот незадача… Легенда о пирожно-сахарных принцессах рушилась на глазах.
Тем временем над Деревудом сгустились сумерки.
Пламя костра стало ярче. Тени уползли в лес, притаившись среди деревьев; там, меж теней, притаился Хоакин Истессо. К костру он не спешил. Не то чтобы он ненавидел веселье и смех – о нет! В двадцать три нужно быть безумцем, чтобы бежать развлечений. Но встреча с Дженни растревожила его. Напомнила что-то давнее, основательно забытое.
У костра прозвучал женский смех. Ему ответил китарок Реми Дофадо.
– Для вас, сударыня! – заявил бард галантно. – Исключительно для вас аранжирую.
Он извлек из глубин китарка залихватский аккорд.
Радостные крики наполняли лес. Звенели бокалы, что-то жизнерадостно рассказывал брату Такуану Малютка Джон. Здоровяка ничто не выбивало из колеи: ни ворчание жены, ни однообразие лесной жизни. Он всегда и везде чувствовал себя в своей тарелке.
– Гостья! Гостья! – проревел он. – Спойте нам, сударыня. Просим.
– С удовольствием, – ответил незнакомый женский голос – Жаль, что я не вижу вашего капитана.
– Он подойдет, сударыня. Но позже. На него иногда накатывает это… пипетическое вздохновение…
– Поэтическое вдохновение? Как интересно. Но слушайте же…
– …и малахолия.
– Хорошо-хорошо.
Вновь зазвенели струны. Разбойники притихли.
Книга эта составляла великую тайну разбойничьего капитана. По сути, она содержала дневник его жизни. Едва выдавалась свободная минутка, Истессо дописывал несколько строчек, а то и страничек. Но удивительно! Временами в ней появлялись совершенно незнакомые записи; их можно было читать как авантюрный роман. Если верить книге, с Хоакином порой случались удивительнейшие вещи. Например, когда Дженни исполнилось восемнадцать, Хоакин похитил ее из дворца. Они едва не поженились.
Странное дело… Год-другой, и Дженни исполнится сорок. Она превратилась в сварливое создание с красным лицом и заплаканными глазами. Но раньше-то, раньше!…
– Прости меня, Дженни, – вздохнул разбойник. – Наверное, любовь не всесильна. И с моим заклятием ей не справиться.
Женщина в клетчатом переднике и неуклюжих деревянных башмаках возилась у грубого очага. На закопченных рогульках висел огромный котел; языки пламени лениво облизывали его черные бока.
Что-то бормоча себе под нос, женщина помешивала в котле кулеш. Из кустов за ней наблюдали внимательные глаза. Оленята, барсучата и зайчата собирались сюда каждый вечер. Восторженно хлопая ушами, они тянули к котлу любопытные носы. Еще бы! Ведь кашу варила сама принцесса.
Дженни Кислая Мордашка взмахнула половником. Зверята шарахнулись врассыпную.
– Морду убери! Ты, тупая тварюга!
И тут же:
– Пшел вон! По рогам захотел?
Олененок скакнул в сторону. На мордочке его появилось озадаченное выражение. В своей недолгой, но наполненной событиями жизни он твердо усвоил две вещи.
1. Заблудившись, следует бежать к яркому белому пятну. Мамы-оленихи носят под хвостиком белую шерстку, чтобы оленята всегда могли их найти.
2. Девицы, разгуливающие по лесам в бальных платьях и хрустальных туфельках, любят чесать зверей за ушком. Могут угостить пирожными.
Но жизнь полна разочарований. Чудом увернувшись от половника, олененок обиженно затрусил в лес. Вслед ему неслось:
– Пшел вон! Пшел вон, пшел вон, ска-а-атина-а-а!
Это было непонятно и обидно. Жизненные устои олененка рушились, душа преисполнялась горечью и цинизмом. А ведь каких-то двадцать лет назад ее высочество Дженнифер была совершенно иной. Воздушной, легкомысленной, звонкоголосой. Могла на спор перепеть любого соловья. В крайнем случае кукушку.
Но жизнь в компании разбойников согнет в бараний рог самую восторженную оптимистку. Сперва ты замечаешь, что шелк для леса как-то не подходит. Затем туфелек на ногах становится мало. Меньше двух.
Встречать восходы пением становится все сложней и сложней…
…голос хрипнет, а руки покрываются цыпками…
…волосы секутся, лицо обветривается – сущее безобразие!…
…и, наконец, овеянные легендами вольные стрелки оказываются обыкновенными мужчинами. Такими, как все, – не хуже, но и не лучше. Их надо кормить, обстирывать, им надо штопать носки.
Единственное исключение из правила – капитан. И это ранит больнее всего. Даже сейчас, после всех этих унылых, мокрых, холодных лет в лесу, ничего не изменилось. Сиди Дженни во дворце, как тогда, помани ее Хок – сбежала бы, не задумываясь. Ну, разве шерстяные носки бы захватила.
Каша сонно ворочалась в своем закопченном ложе. Дженни постучала о край котла половником. Порыв ветра качнул верхушки сосен, и в кулеш упало несколько чешуек коры.
– Кашеваришь, Дженни? Славно! Что у нас на ужин?
Принцесса подняла взгляд. Торопливый румянец залил ее щеки. Перед ней стоял Хоакин Истессо. Тот самый капитан разбойников, из-за которого она когда-то бежала из дворца.
– Да, сударь… Простите, сударь… я…
Она попыталась спрятать под передник огрубевшие от работы руки. Ей стало невыносимо стыдно. Стыдно своего потрепанного платья и деревянных башмаков, уродливого полотенца на голове.
Своих тридцати восьми.
Капитан принюхался:
– Диво-аромат! Да ты свой парень, Дженни, – он небрежно потрепал повариху по подбородку. – Молодчина. И ребята в тебе души не чают.
Сказал и умчался – длинноногий, высокий. Лицо загорелое, брови вразлет, подбородок решительный. Шпага на поясе – умереть не встать! Такой же молодой, как двадцать лет назад.
Нисколько не изменившийся.
– Я молодчина, – прошептала Дженни, опускаясь на траву. – Я свой парень…
Слезы полились из глаз. Олененок просунул мордочку под локоть бывшей принцессы. Дженни обняла зверька:
– Он совсем не помнит меня… Слышишь? Он забыл свою Дженни. Ну как, как такое может быть?!
Олененок сочувственно завилял хвостиком. Лизнул принцессину щеку – та оказалась соленой. Вот незадача… Легенда о пирожно-сахарных принцессах рушилась на глазах.
Тем временем над Деревудом сгустились сумерки.
Пламя костра стало ярче. Тени уползли в лес, притаившись среди деревьев; там, меж теней, притаился Хоакин Истессо. К костру он не спешил. Не то чтобы он ненавидел веселье и смех – о нет! В двадцать три нужно быть безумцем, чтобы бежать развлечений. Но встреча с Дженни растревожила его. Напомнила что-то давнее, основательно забытое.
У костра прозвучал женский смех. Ему ответил китарок Реми Дофадо.
– Для вас, сударыня! – заявил бард галантно. – Исключительно для вас аранжирую.
Он извлек из глубин китарка залихватский аккорд.
запел Реми.
Брат Жак, известный огородник, —
…Да, господа, жизнь разбойничья – сплошные песни и пляски. Ну, хорошо, хорошо… иногда приходится делать перерыв. Грабить виконтов, например. Когда дождь на улице, тоже не особо попляшешь. Физзборн иногда с облавами приходит, епископ из Неттамгора предает лесных язычников анафеме. Но по пятницам повеселиться – святое дело.
Жасмине не было с ним сладу:
Под рясой прятал он рассаду,
О, не подумайте плохого!
Рассаду золотого корня —
Ей засадил семь грядок кряду.
Радостные крики наполняли лес. Звенели бокалы, что-то жизнерадостно рассказывал брату Такуану Малютка Джон. Здоровяка ничто не выбивало из колеи: ни ворчание жены, ни однообразие лесной жизни. Он всегда и везде чувствовал себя в своей тарелке.
– Гостья! Гостья! – проревел он. – Спойте нам, сударыня. Просим.
– С удовольствием, – ответил незнакомый женский голос – Жаль, что я не вижу вашего капитана.
– Он подойдет, сударыня. Но позже. На него иногда накатывает это… пипетическое вздохновение…
– Поэтическое вдохновение? Как интересно. Но слушайте же…
– …и малахолия.
– Хорошо-хорошо.
Вновь зазвенели струны. Разбойники притихли.
запела незнакомка.
Открою я тебе секрет один, —
Хоакин прислонился к сосне и закрыл глаза. Сегодня знаменательный день. В книге под иссиня-черной обложкой вот уже год не прибавлялось чужих записей.
Ты не слуга себе, не господин,
Твоя душа тюрьма – решетки, камни, стены.
Когда ты плачешь, в небе плачет дождь,
Года идут, а ты чего-то ждешь,
С застывшим сердцем, все такой же неизменный.
Книга эта составляла великую тайну разбойничьего капитана. По сути, она содержала дневник его жизни. Едва выдавалась свободная минутка, Истессо дописывал несколько строчек, а то и страничек. Но удивительно! Временами в ней появлялись совершенно незнакомые записи; их можно было читать как авантюрный роман. Если верить книге, с Хоакином порой случались удивительнейшие вещи. Например, когда Дженни исполнилось восемнадцать, Хоакин похитил ее из дворца. Они едва не поженились.
Странное дело… Год-другой, и Дженни исполнится сорок. Она превратилась в сварливое создание с красным лицом и заплаканными глазами. Но раньше-то, раньше!…
– Прости меня, Дженни, – вздохнул разбойник. – Наверное, любовь не всесильна. И с моим заклятием ей не справиться.