Страница:
Михаил Сергеевич и Раиса Максимовна, разом забыв о своих спутниках, деловито прошли к выходу и вскоре исчезли, даже не попрощавшись. Сказка кончилась так же внезапно, как и началась.
Правда, членов делегации тоже не оставили заботливые люди из президентского окружения. Им подали черные автомашины с охраной и отвезли в шикарные номера третьего этажа гостиницы «Москва», строго наказав «не расслабляться, ибо через два с половиной часа им надлежало быть в ложе гостей на заседании Совета Союза Верховного Совета страны. Вслух Галина Ивановна и Разинков обсуждать приглашение не стали, у стен здесь наверняка были уши, но почти одновременно пожали плечами: „Заседание? Зачем оно им нужно? Вечером поезд уходил на Старососненск, а тут…“
Однако оба понимали и другое: видимо, после поездки в Америку, да еще в составе горбачевской делегации они естественным путем перешли в иную категорию граждан, где не принято задавать вопросов, нужно беспрекословно исполнять приказ. За них отныне, как когда-то говорили, думал фюрер.
В гостевой ложе Совета Союза их неожиданно отыскал милый сердцу Галины человек, бывший директор их металлургического комбината Шляпников, депутат и нынешний министр черной металлургии. Шляпников, пригладив ладонью седые вихры, по-отечески трижды облобызал Галину Ивановну, крепко обнял Разинкова. Каждый из этой троицы был привязан друг к другу, ибо судьба связала их и породнила. «Отцом» Галины и Разинкова в черной металлургии и был именно нынешний министр. Это он лет двадцать пять назад приметил ловкого подручного сталевара Разинкова, бывшего водолаза и велосипедиста, приблизил к себе, заставил учиться, бережно вел по всем сложным ступеням технологической лестницы, порой прощал обиды, грубость, высокомерие, терпеливо отучал от дурных привычек, наказывал по-отцовски. Прошли годы, и теперь его выученик взошел на металлургический Олимп.
С Галиной Ивановной у Шляпникова тоже были особые отношения. Старый «железный канцлер», как прозвали Шляпникова на комбинате, зорко рассмотрел у Галины необыкновенный талант. Ему пришлось применить все свои связи, чтобы отстоять право заниматься женщине исконным мужским делом – непрерывной разливкой стали, привил ей вкус к поиску, научил работать по принципу: «Ставь перед собой задачу сделать невозможное – получишь максимум». Галину Шляпников тоже по-отечески опекал, был у нее на свадьбе, на крестинах сына Игоря.
Раздражение вскоре окончательно прошло. Сидя рядом с министром, Галина Ивановна и Разинков постепенно заинтересовались «кухней», где готовились законы. В Большом Георгиевском зале яблоку негде было упасть, хотя вопрос-то не сулил особых сенсаций: утверждались кандидаты на посты председателей различных комиссий. Полноватый, с одутловатым лицом академик Евгений Примаков, как поговаривали в кулуарах, любимец Горбачева, самолично представлял кандидатов. Обычно это было формальностью, прежние депутаты, как роботы, поднимали руки всегда единогласно, но тут впервые произошла пробуксовка, что явно озадачило и спикера, и его заместителей. Наверное, слишком необычные, точнее сказать, слишком странные люди рекомендовались на высшие государственные посты. Министр Шляпников да краев был наполнен едкой иронией и, пользуясь тем, что в ложе рядом с ними больше никого не было, стал вслух давать свои оценки ставленникам Примакова, то бишь, Горбачева. Скорее всего, тут в который раз разыгрывалась карта президента: удалить из руководства примелькавшихся и одиозных людей, выдвинуть на государственную авансцену прежде неизвестных деятелей.
Разинков, внимательно слушая старшего друга и учителя, не переставая крутил головой, чертыхался в душе: «Сколько вокруг умнейших мужиков, таких, как их министр Шляпников, а ставят на пьедестал случайных людей». То и дело Разинков обращался взглядом на невозмутимое лицо Михаила Сергеевича, который с небольшим опозданием прибыл на заседание Верховного Совета. «Неужто ему, Генеральному секретарю, президенту, приветливому человеку, один черт, кто будет поддерживать его в случае чего? А может…» Разинков даже испугался этой мысли. – В газете «Советская Россия» он как-то прочел ехидную заметку, мол, Горбачев и папа римский еще в 1986 году тайно договорились развалить могучий Советский Союз, вернуть страны народной демократии в стан капитализма.
– Оскудела, что ли, наша страна на таланты, – язвительно проговорил Шляпников, лицо министра было суровым, скулы затвердели. – Чем хуже, тем лучше, ни хрена не пойму, убей меня Бог! Видать, идет некий сговор, непонятный нам, депутатам!
Почти четыре нестерпимо долгих часа продолжался этот абсурдный спектакль. Депутаты наконец свыклись с мыслью, что история пишется там, наверху, махнули на все рукой, послушно нажимали кнопки и решали тайно кроссворды.
В перерыве Шляпников подхватил под руки Галину Ивановну и Разинкова, повел к выходу из Георгиевского зала. Охрана сразу сдвинулась ближе, но старший с погонами полковника, глянув на удостоверение министра, только козырнул им.
Выйдя на площадь, все трое стали вдыхать морозный воздух, словно очищая легкие от душной атмосфера кремлевских заседаний.
– Айда, братцы-ленинградцы, ко мне на дачу! – повеселев, проговорил Шляпников. – Возражений нет? Тогда вперед!
В машине, не стесняясь шофера, которого, кстати, он тоже перевез из Старососненска, министр не переставал возмущаться: «Подумайте только, братцы, что получается! В правительстве Рыжкова сейчас 6 академиков, 34 доктора наук, тридцать семь руководителей крупных заводов и институтов, золотые умницы, а выдвигают бездарей, тупиц. Я, наверное, выжил из ума, ни хрена не волоку. Не пойму Горбачева, Рыжкова. Неужто это им выгодно? На столь высокие посты обычно ставят людей гениальных, с чудинкой, с Божьей искрой, а тут… До меня директором на Старососненском металлургическом комбинате был человек, который полностью игнорировал служебные автомашины, приезжал на службу не на авто, не в броневике, а на вороном коне, с именной шашкой на боку. Люди к этому привыкли и не удивлялись. Он был самим собой, без прикрас – бывший славный кавалерист, лихой рубака. Как такого было не уважать, а это… ни лица, ни имиджа, как говорят, ни кожи, ни рожи, хотя… рожи у всех – о-го-го! – Шляпников безнадежно махнул рукой, задумался, глядя в окно, думая о своем, наболевшем. Лишь когда „волга“ выкатила на Окружную дорогу и влилась в сплошной поток спешащего вырваться из Москвы транспорта, министр словно проснулся, будто бы закончил прерванную мысль: – Увижу Николая Ивановича Рыжкова, обязательно спрошу, по каким нынче правилам надобно вести игру? Он же старый друг металлургов, не станет кривить душой. Думаю, ему тоже непонятно, на кой ляд вытаскивают на свет Божий никчемных людишек, не раздумывая, вручают им бразды правления великой страной…»
Выкрашенные в защитный цвет, неимоверно тяжелые на вид ворота запретной дачной зоны «Завидово» открылись сами собой. «Завидово»! Сколько легенд ходило в народе об этом заповедном уголке Подмосковья. Будто бы живут тут отставные и нынешние маршалы да адмиралы, члены Политбюро, министры. Будто бы обитают в их заповедной зоне лоси, гуляющие по дачным участкам как в родном лесу.
– Ну, приехали, слава Богу! – с чувством проговорил Шляпников, с трудом выбираясь из машины. – Зачем только выбирают в Верховный Совет нужных стране людей? Видал, скучают академик Амосов, профессор Федоров! Сколько бы операций они свершили! Ладно, простите мое брюзжание! Осматривайтесь, и в дом!
Галина Иванова и Разинков оказались на лужайке, окруженной старыми соснами. Вдоль аллеи, ведущей к дому, стояли молодые березки. К ногам Галины Ивановны подскочила белка, задрав острую мордочку, встала на задние лапки, ожидая подачки.
– Ну, Серафим Васильевич, воздух тут у вас изумительный! – Галина Ивановна в душе жалела Шляпникова. В Старососненске он был всюду первым; на любом заседании, когда генеральный директор входил в зал, все вставали как по команде, а тут… – Она с любопытством оглянулась: справа и слева виднелись ажурные металлические ограды, за которыми, сквозь густые заросли деревьев, просматривались массивные дачи, совершенно непохожие друг на друга, но все они удачно вписывались в окрестный пейзаж. Разинков тоже жадно вдыхал осенний воздух. После тревожно-непонятной атмосферы кремлевского заседания здесь дышалось легко, воздух казался густым.
– Так и живем, братцы-ленинградцы, – по-стариковски проворчал Шляпников, – уголок заповедный, и я скоро буду тут грибы собирать. А что еще делать? Живой огонь вижу нынче редко, меня, старика, оттирают более молодые шаркуны. Порой вечером сяду на лужайке, костерок разожгу и любуюсь на огонь в одиночестве. Помнишь, Галя, ты рассказывала про муженька, он в молодости чудаком был, собирал людей каждый вторник к костру, где каждый исповедь вел?
– Было дело! – неохотно ответила Галина Ивановна. Ей стало неудобно перед Разинковым. Давно старалась в его присутствии вообще не упоминать имени Алексея Русича.
– Вы, наверное, не помните, что писал Роберт Бернс, – Шляпников, видимо, все еще находился под впечатлением кремлевского заседания:
– А удобно ли это? – осторожно осведомился Разинков. Отлично помнил: супруга Шляпникова, старая большевичка, недолюбливала его прежде, называла мелкобуржуазным элементом.
– Супруга в больнице, – растерянно проговорил Шляпников, – придется тебе, Галина, хозяйничать. Чай будем пить на веранде. Надеюсь, не замерзнем. Там и потолкуем. От вас хоть свежее слово услышу, а то здесь, в Москве, сижу как в гнилом болоте. – Шляпников обнял Разинкова и Галину Ивановну все еще сильными руками, повел в дом по прибитой первой изморозью траве…
Поздним вечером резко зазвонил телефон. Щелочихин поднял трубку: звонили от начальника областного управления КГБ полковника Баландина. Бесстрастный голос сообщил, что Петр Кирыч должен быть в 5 часов утра в управлении.
Томимый дурными предчувствиями, Петр Кирыч, еще окончательно не сообразив, зачем он это делает, решил позвонить Нине Александровне, ночью, домой. Эта женщина хотя и отдалилась от него, по-прежнему была бесконечно дорога, за долгие годы сделалась частью его самого. Она неизменно продолжала волновать воображение, ибо больная жена давным-давно была в тягость, а Нина, став директором «Пневматики», откровенно избегала его общества, объясняя это нынешним своим положением – мол, два члена бюро обкома партии никоим образом не должны давать повода для злословия. Петр Кирыч отлично понимал, что это простая отговорка. Мало того, ему докладывали, что в кругу близких ей людей она открыто провозглашала мысли весьма далекие от партийных идеалов. Приструнить бы ее, но рука не поднималась.
– Нина, тысячу извинений за ночной звонок! – торопливо проговорил в трубку, задохнулся от волнения, показалось, что слышит тончайший запах ее неповторимой кожи. – Есть одна просьба. Какая? Весьма странная. Пожалуйста, очень прошу, завтра, нет сегодня утром не выходи на работу, подожди моего звонка. А если не позвоню, то мои люди найдут тебя, окажут всяческую помощь, можешь на них положиться. Да-да, не волнуйся, тебе ничего не угрожает. Жди звонка!…
К серому громадному зданию областного КГБ автомашина первого секретаря обкома партии подошла около пяти часов утра. У главного подъезда тускло светила лампочка. Петра Кирыча удивило, что его никто из сотрудников не встречал. «Ну и порядочки пошли!» – буркнул Петр Кирыч и вошел в вестибюль. Дежурный офицер, узнав первого секретаря, молча козырнул ему, назвал номер кабинета начальника управления. Пришлось подниматься на второй этаж, искать нужную комнату.
Главный чекист области Николай Баландин, тридцативосьмилетний полковник, по слухам, убежденный демократ, крепкий мужчина с военной выправкой и острым взглядом, встал навстречу Петру Кирычу. Поздоровались за руку, пригласил сесть. Баландина недавно перевели из Перми в Старососненск, и якобы благословил полковника сюда на службу сам Горбачев.
Над городом вставал хмурый рассвет, а тут еще полковник самолично зашторил окна, и Петру Кирычу сразу стало недоставать воздуха. Наверное, не столько духота смутила его, сколько таинственность обстановки. Он подумал о самом худшем: «Вдруг этот бравый полковник раскопал или ему подсунули всю подноготную нынешнего первого секретаря обкома партии? Дядя – бывший министр внутренних дел Щелоков, да и у самого Петра Кирыча „рыльце“ было в густом пушку, люди просто не могли заподозрить в нем человека, который долгие годы просыпался ночью в холодном поту, видя одну и ту же картину – как за ним пришли молчаливые тени в штатском. Конечно, вряд ли кто-нибудь теперь докопается до давних и темных глубин, когда он, в бытность командиром полка внутренней охраны одной из колоний строгого режима, приказал расстрелять как за попытку к бегству группу взбунтовавшихся зеков. Зато нынешних просчетов было сколько угодно: круговая порука, связь с верными „шестерками“ из уголовного мира, которых он давным-давно купил, и они отныне служили ему с собачьей преданностью».
От подобных мыслей у Петра Кирыча вспотела шея, и он стал заметно нервничать, что не укрылось от проницательного глаза Баландина. Однако никаких чувств невозможно было разглядеть на его лице.
– Чашечку кофе? – вежливо спросил полковник. – Утром здорово подкрепляет.
– Не откажусь! – против воли произнес Петр Кирыч. Он никогда не пил кофе натощак, но ему позарез нужна была пауза в этом еще не начавшемся разговоре. Петр Кирыч думал, что начальник управления вызовет дежурного офицера, но Баландин сам вышел в приемную, вернулся в кабинет с подносом, на котором стояли две чашечки и китайский термос. В другое бы время Петр Кирыч обязательно пошутил ехидно по сему поводу, но сегодня ему явно было не до шуток.
Они стали медленно тянуть горький кофе из крохотных чашечек. Полковник молчал, «держал паузу», и это раздражало Петра Кирыча. «Говнюк! – мысленно выругался он. – Чего себе воображает, а?»
– Итак, Николай Сергеевич, я вас внимательно слушаю. – Брови-козырьки Петра Кирыча напряженно вскинулись и застыли.
– Отныне у нас может быть много свободного времени, – загадочно произнес полковник, отчего внутри Петра Кирыча похолодело, но он успел ухватиться за слово «у нас». Выходило, не о его личности пойдет речь.
– Что вы имеете в виду?
– Сегодня, а точнее вчера, – чуточку торжественно начал Баландин, – свершилась акция мирового значения. В печати еще сведений нет, но по своим каналам мы уже получили подробную информацию, как говорят на Западе, класса «ультра-си». – Он исподлобья взглянул в лицо Петра Кирыча, отчего тот вновь поежился, в душе проклиная этого неудавшегося драматического актера. – Распался Союз Советских Социалистических Республик.
– Слушай, полковник, – Петр Кирыч облегченно вздохнул: мимо прошел карающий меч. Теперь можно было все спокойно выяснять, – ты говори, да не заговаривайся! – Незаметно для себя перешел на привычное «ты». – Разъясни, пожалуйста, скажи, что неудачно пошутил. СССР не может распасться, развалиться как карточный домик.
– Товарищ секретарь обкома партии, – холодно остановил Петра Кирыча полковник, – я ставлю вас в известность, что…
– Николай Сергеевич, – не выдержал Петр Кирыч, – ты у нас в области недавно, порядков не знаешь: первого секретаря обкома нужно не ставить в известность, а докладывать ему. Продолжай.
– Хорошо, могу и доложить! – Ни один мускул не дрогнул на лице полковника. – Руководители четырех главных советских республик, возглавляемые Борисом Николаевичем Ельциным, в Беловежской Пуще объявили о распаде страны.
– Как это понимать? – До Петра Кирыча только теперь дошла вся абсурдность этого решения.
– Россия, Украина, Белоруссия и Казахстан объявили о своем выходе из СССР.
– Налей-ка, товарищ полковник, мне еще твоего паршивого кофе! – попросил Петр Кирыч, лихорадочно соображая, какое решение будет у Ельцина следующим. – Это что, горбачевское решение? Хотя… Глупости говорю.
– Нет.
– Ну и новости. Почему же Михаил Сергеевич не предотвратил распад? – Петру Кирычу вдруг захотелось встать и сорвать со стены портрет Горбачева, которого давно считал в душе ликвидатором, изменником, предателем партии.
Полковник ничего не ответил, сделал вид, что поглощен кофе. А Петр Кирыч уже был во власти новых ощущений. Лихорадочно думал, как поступить, что будет с ним? Не сомневался, что второй предатель партии Ельцин, которого он ненавидел с еще большей лютостью, чем Горбачева, спокойно им жить не даст. Отогнал давно вынашиваемую страшную мысль рвануть из города, из страны, благо валюта на первый случай припасена, а с ней дорога всюду открыта. Только бы Нина Александровна дала согласие.
– И еще, – холодно произнес Баландин. – Имею агентурные сведения о том, что, возможно, повторяю, возможно, на ближайшем заседании Верховного Совета Ельцин вообще запретит компартию.
– И я об этом подумал, – признался Петр Кирыч. – Ренегаты на полпути не останавливаются. А какие имеются подробности сговора?
– Имею только общие сведения. Завтра, простите, сегодня все наверняка будет опубликовано. А я посчитал своим долгом поставить вас заранее в известность, ибо не исключено, что в области могут возникнуть беспорядки.
– Ты очень правильно сделал, – Петр Кирыч встал. – Что ж, подождем разъяснений из центра. Я буду у себя. – Протянул руку полковнику…
Возвратясь в свой кабинет в массивном сером гранитном здании, Петр Кирыч не сразу приступил к работе. Поначалу, как и было обговорено, позвонил Нине Александровне, хотел сообщить новость, но она уже была на работе, не дождалась его разрешения. Звонить на «Пневматику» не пожелал. Чего это он, первый человек в области, губернатор, и будет таскаться за юбкой? Подошел к окну, отдернул шелковые гардины. Внизу в привычном заречном мареве лежала его столица. Город, в котором до сего момента он повелевал, образно говоря, казнил и миловал. Что-то будет теперь? С каких черных высот свалились на наши головы Горбачев и этот мужик из Свердловска? Все перебаламутили, поставили с ног на голову. Знающие люди утверждают, будто новые лидеры действуют по указке из-за океана – разваливают великую страну, ликвидируют братские страны демократии. Правда, лично он в заокеанскую договоренность не верит. Просто Россия не может жить без потрясений.
Змеилась внизу река Воронеж, а за ней, насколько хватал глаз, до самой линии горизонта прорисовывалась картина, которую можно было смело назвать «концом света» – разноцветные лисьи хвосты словно соревновались друг с другом по яркости ядовитых красок. Однако Петра Кирыча эта картина никогда не удручала. Все зависит от того, с каким настроением смотреть. Он лично, к примеру, видит перед собой вполне нормальный индустриальный пейзаж, олицетворяющий мощь великой страны – Союза Советских Социалистических Республик. И Петр Кирыч в который раз усомнился в сообщении начальника КГБ. Это же самая настоящая средневековая дикость – взять и развалить страну! Это не песочные домики рушить.
Однако времени на тягостные раздумья у него не было. Нужно действовать. Присев к столу, Петр Кирыч начал прикидывать, с кем из столичных чинов можно было бы потолковать по душам.
Друзей у него в Москве по-прежнему было множество. Но нынче ни кому всецело доверять нельзя: раскалывается страна, раскалываются симпатии людей. Остановился на Сытине, ответственном работнике Совмина. У них было много общих тайн, начиная от мелочей и кончая прочными связями с ведомством дяди.
На счастье, старый друг оказался в рабочем кабинете, даже не проводил совещаний. Они потолковали о житье-бытье, о здоровье, о семьях. Отлично понимали, что не ради праздного любопытства затеял Петр Кирыч этот разговор. Но Сытин явно избегал вести деловые переговоры. Петр Кирыч запоздало догадался, наверное, телефоны ответработников уже поставлены на прикол, иными словами, прослушиваются, но все же решил прощупать почву, спросил:
– Сергей Сергеевич, как там, в Москве?
– Москва велика, – насторожился Сытин, – ты чем, собственно говоря, интересуешься? Ценами? Стоимостью билетов в Большой театр?
– Сергей, ты меня удивляешь, – осторожно продолжал Петр Кирыч. – Разве над Испанией безоблачное небо?
– Но пасаран! – догадался Сытин. – На площадях и улицах нынче много народу. Сегодня что ни день, то новость.
– А Горбачев? – не выдержал Петр Кирыч, злясь на старого друга. – Какова его реакция на события в стране?
– Кирыч, ты знаешь, в столице, в коммерческих киосках, появился превосходный шоколад, прислать тебе с оказией пару пачек? – Сытин явно давал понять, что предположения Петра Кирыча относительно подслушивающих устройств оправдываются. – Ну, привет семье!
– Я перезвоню завтра.
– Мудрая мысль!…
Звонить в Москву Петру Кирычу не пришлось, ибо уже радио подтвердило: «В Белоруссии подписано соглашение между четырьмя бывшими республиками Союза о выходе из состава СССР». Еще раз просмотрев по телевидению «Новости дня», Петр Кирыч настроился на деловой тон. Жизнь продолжалась, нужно было «не терять лица». Рабочий день быстро вошел в привычную колею. На заседании бюро заслушали двух руководителей крупнейших сахарных заводов о подготовке переработки свеклы нового урожая, затем докладывал начальник УВД генерал Ачкасов о положении в области. Обычные криминальные случаи: убийства, изнасилования, драки на почве пьянства. Политических эксцессов не наблюдалось.
После заседания бюро, на которое почему-то не явилась Нина Александровна Жигульская, Петр Кирыч вел переговоры с министерствами, «выбивая» то трубы для мелиорации, то шифер для дачного поселка демобилизованных офицеров. Потом косяком пошли персональные дела, вызовы «на ковер» провинившихся. Петр Кирыч сегодня не был «кровожаден», лишь одного заставил выложить на стол партбилет за строительство дачи в три этажа. Внешне деятельность обкома партии не изменилась, правда, сотрудники были слегка рассеянны, не проявляли обычной инициативы, решения относили «на потом». Петр Кирыч отлично понимал инструкторов и заведующих отделами: великая, могучая страна никак не могла поверить первым сообщениям радио и телевидения, напряженно с непонятным упорством и надеждой ждала иных событий, ждала опровержений. Такого просто не могло быть, что СССР больше не существует на одной шестой части суши.
Перед обедом в кабинет Петра Кирыча неслышно вошел его самый любимый помощник из бывших кагэбешников, тихо, но настойчиво посоветовал перекусить в буфете, домой не ездить.
– Странный совет! – вскинулся Петр Кирыч. – Что-то произошло?
– Народ возбужден. На прилегающих к обкому улицах пробки. Да и на площади Ленина тоже, посмотрите сами! – кивнул на окна.
– Чего же раньше молчали? – Не дожидаясь ответа, Петр Кирыч встал, шагнул к окнам. И ему стало не по себе. Площадь была запружена народом. Над толпой реяли в прохладном воздухе алые стяги, будто бы сегодня праздник. Однако как мог он случиться без организующей и направляющей силы? От этой мысли Петру Кирычу стало неуютно и страшновато Люди смотрели в сторону обкома, в его сторону, что-то выкрикивали, размахивали красными стягами. А возле памятника Ленину, взгромоздясь на импровизированную трибуну из ящиков, ораторствовал незнакомый ему бородач.
Петр Кирыч возвратился к столу, сел в знаменитое на всю область огромное кожаное кресло, запустил короткие пальцы в волосы. Второй раз за прошедшие сутки почувствовал в душе страшную пустоту и растерянность. Оказывается, не все столь прочно, как казалось. Сколько раз партия всенародно утверждала: «Советский человек может спокойно смотреть в будущее». Вот и будущее мгновенно заволокло черными тучами. Не стало Страны Советов. Кто может гарантировать, что не будет развалена и Коммунистическая партия? Подумал о том, что обязательно нужно завтра же вновь собрать бюро, срочно ввести в состав начальника КГБ и командира местной воинской части. А почему, собственно, завтра? Счет, возможно, идет на секунды. Сегодня, конечно, вновь соберем бюро именно сегодня.
Вызвал помощника:
– Сколько времени нужно, чтобы собрать чрезвычайное заседание бюро обкома, расширенное бюро?
– Три часа, не меньше.
– Итак, – Петр Кирыч глянул на часы. – Сейчас 13.10. Давай, собирай всех на 16.00. Пригласи Баландина из КГБ и генерала Чагу. А я… – Мысль явилась вдруг. Сверкнула молнией. – А я еду в народ.
– На «Пневматику» или на металлургический комбинат?
– Думаю, на родной «Пневматике» меня лучше поймут. – Гнал от себя мысль, что была еще одна немаловажная причина поездки на «Пневматику»: страстно, до боли в сердце хотелось увидеть Нину Александровну, узнать, почему ослушалась совета, и, наконец, просто для вдохновения и спокойствия. Любопытно было бы узнать, каково ее мнение о решении четверки «самозванцев». Нина в последнее время, кажется, стала отходить от политики партии. Зато его отлично помнят на «Пневматике», пойдут за ним. Неужели советские люди, потерявшие право впредь так именоваться, смирятся, не подадут голоса протеста? Как бы то ни было, время суматошное, нужно быть готовым к любым неожиданностям.
Правда, членов делегации тоже не оставили заботливые люди из президентского окружения. Им подали черные автомашины с охраной и отвезли в шикарные номера третьего этажа гостиницы «Москва», строго наказав «не расслабляться, ибо через два с половиной часа им надлежало быть в ложе гостей на заседании Совета Союза Верховного Совета страны. Вслух Галина Ивановна и Разинков обсуждать приглашение не стали, у стен здесь наверняка были уши, но почти одновременно пожали плечами: „Заседание? Зачем оно им нужно? Вечером поезд уходил на Старососненск, а тут…“
Однако оба понимали и другое: видимо, после поездки в Америку, да еще в составе горбачевской делегации они естественным путем перешли в иную категорию граждан, где не принято задавать вопросов, нужно беспрекословно исполнять приказ. За них отныне, как когда-то говорили, думал фюрер.
В гостевой ложе Совета Союза их неожиданно отыскал милый сердцу Галины человек, бывший директор их металлургического комбината Шляпников, депутат и нынешний министр черной металлургии. Шляпников, пригладив ладонью седые вихры, по-отечески трижды облобызал Галину Ивановну, крепко обнял Разинкова. Каждый из этой троицы был привязан друг к другу, ибо судьба связала их и породнила. «Отцом» Галины и Разинкова в черной металлургии и был именно нынешний министр. Это он лет двадцать пять назад приметил ловкого подручного сталевара Разинкова, бывшего водолаза и велосипедиста, приблизил к себе, заставил учиться, бережно вел по всем сложным ступеням технологической лестницы, порой прощал обиды, грубость, высокомерие, терпеливо отучал от дурных привычек, наказывал по-отцовски. Прошли годы, и теперь его выученик взошел на металлургический Олимп.
С Галиной Ивановной у Шляпникова тоже были особые отношения. Старый «железный канцлер», как прозвали Шляпникова на комбинате, зорко рассмотрел у Галины необыкновенный талант. Ему пришлось применить все свои связи, чтобы отстоять право заниматься женщине исконным мужским делом – непрерывной разливкой стали, привил ей вкус к поиску, научил работать по принципу: «Ставь перед собой задачу сделать невозможное – получишь максимум». Галину Шляпников тоже по-отечески опекал, был у нее на свадьбе, на крестинах сына Игоря.
Раздражение вскоре окончательно прошло. Сидя рядом с министром, Галина Ивановна и Разинков постепенно заинтересовались «кухней», где готовились законы. В Большом Георгиевском зале яблоку негде было упасть, хотя вопрос-то не сулил особых сенсаций: утверждались кандидаты на посты председателей различных комиссий. Полноватый, с одутловатым лицом академик Евгений Примаков, как поговаривали в кулуарах, любимец Горбачева, самолично представлял кандидатов. Обычно это было формальностью, прежние депутаты, как роботы, поднимали руки всегда единогласно, но тут впервые произошла пробуксовка, что явно озадачило и спикера, и его заместителей. Наверное, слишком необычные, точнее сказать, слишком странные люди рекомендовались на высшие государственные посты. Министр Шляпников да краев был наполнен едкой иронией и, пользуясь тем, что в ложе рядом с ними больше никого не было, стал вслух давать свои оценки ставленникам Примакова, то бишь, Горбачева. Скорее всего, тут в который раз разыгрывалась карта президента: удалить из руководства примелькавшихся и одиозных людей, выдвинуть на государственную авансцену прежде неизвестных деятелей.
Разинков, внимательно слушая старшего друга и учителя, не переставая крутил головой, чертыхался в душе: «Сколько вокруг умнейших мужиков, таких, как их министр Шляпников, а ставят на пьедестал случайных людей». То и дело Разинков обращался взглядом на невозмутимое лицо Михаила Сергеевича, который с небольшим опозданием прибыл на заседание Верховного Совета. «Неужто ему, Генеральному секретарю, президенту, приветливому человеку, один черт, кто будет поддерживать его в случае чего? А может…» Разинков даже испугался этой мысли. – В газете «Советская Россия» он как-то прочел ехидную заметку, мол, Горбачев и папа римский еще в 1986 году тайно договорились развалить могучий Советский Союз, вернуть страны народной демократии в стан капитализма.
– Оскудела, что ли, наша страна на таланты, – язвительно проговорил Шляпников, лицо министра было суровым, скулы затвердели. – Чем хуже, тем лучше, ни хрена не пойму, убей меня Бог! Видать, идет некий сговор, непонятный нам, депутатам!
Почти четыре нестерпимо долгих часа продолжался этот абсурдный спектакль. Депутаты наконец свыклись с мыслью, что история пишется там, наверху, махнули на все рукой, послушно нажимали кнопки и решали тайно кроссворды.
В перерыве Шляпников подхватил под руки Галину Ивановну и Разинкова, повел к выходу из Георгиевского зала. Охрана сразу сдвинулась ближе, но старший с погонами полковника, глянув на удостоверение министра, только козырнул им.
Выйдя на площадь, все трое стали вдыхать морозный воздух, словно очищая легкие от душной атмосфера кремлевских заседаний.
– Айда, братцы-ленинградцы, ко мне на дачу! – повеселев, проговорил Шляпников. – Возражений нет? Тогда вперед!
В машине, не стесняясь шофера, которого, кстати, он тоже перевез из Старососненска, министр не переставал возмущаться: «Подумайте только, братцы, что получается! В правительстве Рыжкова сейчас 6 академиков, 34 доктора наук, тридцать семь руководителей крупных заводов и институтов, золотые умницы, а выдвигают бездарей, тупиц. Я, наверное, выжил из ума, ни хрена не волоку. Не пойму Горбачева, Рыжкова. Неужто это им выгодно? На столь высокие посты обычно ставят людей гениальных, с чудинкой, с Божьей искрой, а тут… До меня директором на Старососненском металлургическом комбинате был человек, который полностью игнорировал служебные автомашины, приезжал на службу не на авто, не в броневике, а на вороном коне, с именной шашкой на боку. Люди к этому привыкли и не удивлялись. Он был самим собой, без прикрас – бывший славный кавалерист, лихой рубака. Как такого было не уважать, а это… ни лица, ни имиджа, как говорят, ни кожи, ни рожи, хотя… рожи у всех – о-го-го! – Шляпников безнадежно махнул рукой, задумался, глядя в окно, думая о своем, наболевшем. Лишь когда „волга“ выкатила на Окружную дорогу и влилась в сплошной поток спешащего вырваться из Москвы транспорта, министр словно проснулся, будто бы закончил прерванную мысль: – Увижу Николая Ивановича Рыжкова, обязательно спрошу, по каким нынче правилам надобно вести игру? Он же старый друг металлургов, не станет кривить душой. Думаю, ему тоже непонятно, на кой ляд вытаскивают на свет Божий никчемных людишек, не раздумывая, вручают им бразды правления великой страной…»
Выкрашенные в защитный цвет, неимоверно тяжелые на вид ворота запретной дачной зоны «Завидово» открылись сами собой. «Завидово»! Сколько легенд ходило в народе об этом заповедном уголке Подмосковья. Будто бы живут тут отставные и нынешние маршалы да адмиралы, члены Политбюро, министры. Будто бы обитают в их заповедной зоне лоси, гуляющие по дачным участкам как в родном лесу.
– Ну, приехали, слава Богу! – с чувством проговорил Шляпников, с трудом выбираясь из машины. – Зачем только выбирают в Верховный Совет нужных стране людей? Видал, скучают академик Амосов, профессор Федоров! Сколько бы операций они свершили! Ладно, простите мое брюзжание! Осматривайтесь, и в дом!
Галина Иванова и Разинков оказались на лужайке, окруженной старыми соснами. Вдоль аллеи, ведущей к дому, стояли молодые березки. К ногам Галины Ивановны подскочила белка, задрав острую мордочку, встала на задние лапки, ожидая подачки.
– Ну, Серафим Васильевич, воздух тут у вас изумительный! – Галина Ивановна в душе жалела Шляпникова. В Старососненске он был всюду первым; на любом заседании, когда генеральный директор входил в зал, все вставали как по команде, а тут… – Она с любопытством оглянулась: справа и слева виднелись ажурные металлические ограды, за которыми, сквозь густые заросли деревьев, просматривались массивные дачи, совершенно непохожие друг на друга, но все они удачно вписывались в окрестный пейзаж. Разинков тоже жадно вдыхал осенний воздух. После тревожно-непонятной атмосферы кремлевского заседания здесь дышалось легко, воздух казался густым.
– Так и живем, братцы-ленинградцы, – по-стариковски проворчал Шляпников, – уголок заповедный, и я скоро буду тут грибы собирать. А что еще делать? Живой огонь вижу нынче редко, меня, старика, оттирают более молодые шаркуны. Порой вечером сяду на лужайке, костерок разожгу и любуюсь на огонь в одиночестве. Помнишь, Галя, ты рассказывала про муженька, он в молодости чудаком был, собирал людей каждый вторник к костру, где каждый исповедь вел?
– Было дело! – неохотно ответила Галина Ивановна. Ей стало неудобно перед Разинковым. Давно старалась в его присутствии вообще не упоминать имени Алексея Русича.
– Вы, наверное, не помните, что писал Роберт Бернс, – Шляпников, видимо, все еще находился под впечатлением кремлевского заседания:
Айда, братцы-ленинградцы, чай пить!
Жму руки дуракам обеими руками:
Как многим, в сущности, обязаны мы им!
Ведь если б не были другие дураками,
То дураками быть пришлось бы нам самим.
– А удобно ли это? – осторожно осведомился Разинков. Отлично помнил: супруга Шляпникова, старая большевичка, недолюбливала его прежде, называла мелкобуржуазным элементом.
– Супруга в больнице, – растерянно проговорил Шляпников, – придется тебе, Галина, хозяйничать. Чай будем пить на веранде. Надеюсь, не замерзнем. Там и потолкуем. От вас хоть свежее слово услышу, а то здесь, в Москве, сижу как в гнилом болоте. – Шляпников обнял Разинкова и Галину Ивановну все еще сильными руками, повел в дом по прибитой первой изморозью траве…
Поздним вечером резко зазвонил телефон. Щелочихин поднял трубку: звонили от начальника областного управления КГБ полковника Баландина. Бесстрастный голос сообщил, что Петр Кирыч должен быть в 5 часов утра в управлении.
Томимый дурными предчувствиями, Петр Кирыч, еще окончательно не сообразив, зачем он это делает, решил позвонить Нине Александровне, ночью, домой. Эта женщина хотя и отдалилась от него, по-прежнему была бесконечно дорога, за долгие годы сделалась частью его самого. Она неизменно продолжала волновать воображение, ибо больная жена давным-давно была в тягость, а Нина, став директором «Пневматики», откровенно избегала его общества, объясняя это нынешним своим положением – мол, два члена бюро обкома партии никоим образом не должны давать повода для злословия. Петр Кирыч отлично понимал, что это простая отговорка. Мало того, ему докладывали, что в кругу близких ей людей она открыто провозглашала мысли весьма далекие от партийных идеалов. Приструнить бы ее, но рука не поднималась.
– Нина, тысячу извинений за ночной звонок! – торопливо проговорил в трубку, задохнулся от волнения, показалось, что слышит тончайший запах ее неповторимой кожи. – Есть одна просьба. Какая? Весьма странная. Пожалуйста, очень прошу, завтра, нет сегодня утром не выходи на работу, подожди моего звонка. А если не позвоню, то мои люди найдут тебя, окажут всяческую помощь, можешь на них положиться. Да-да, не волнуйся, тебе ничего не угрожает. Жди звонка!…
К серому громадному зданию областного КГБ автомашина первого секретаря обкома партии подошла около пяти часов утра. У главного подъезда тускло светила лампочка. Петра Кирыча удивило, что его никто из сотрудников не встречал. «Ну и порядочки пошли!» – буркнул Петр Кирыч и вошел в вестибюль. Дежурный офицер, узнав первого секретаря, молча козырнул ему, назвал номер кабинета начальника управления. Пришлось подниматься на второй этаж, искать нужную комнату.
Главный чекист области Николай Баландин, тридцативосьмилетний полковник, по слухам, убежденный демократ, крепкий мужчина с военной выправкой и острым взглядом, встал навстречу Петру Кирычу. Поздоровались за руку, пригласил сесть. Баландина недавно перевели из Перми в Старососненск, и якобы благословил полковника сюда на службу сам Горбачев.
Над городом вставал хмурый рассвет, а тут еще полковник самолично зашторил окна, и Петру Кирычу сразу стало недоставать воздуха. Наверное, не столько духота смутила его, сколько таинственность обстановки. Он подумал о самом худшем: «Вдруг этот бравый полковник раскопал или ему подсунули всю подноготную нынешнего первого секретаря обкома партии? Дядя – бывший министр внутренних дел Щелоков, да и у самого Петра Кирыча „рыльце“ было в густом пушку, люди просто не могли заподозрить в нем человека, который долгие годы просыпался ночью в холодном поту, видя одну и ту же картину – как за ним пришли молчаливые тени в штатском. Конечно, вряд ли кто-нибудь теперь докопается до давних и темных глубин, когда он, в бытность командиром полка внутренней охраны одной из колоний строгого режима, приказал расстрелять как за попытку к бегству группу взбунтовавшихся зеков. Зато нынешних просчетов было сколько угодно: круговая порука, связь с верными „шестерками“ из уголовного мира, которых он давным-давно купил, и они отныне служили ему с собачьей преданностью».
От подобных мыслей у Петра Кирыча вспотела шея, и он стал заметно нервничать, что не укрылось от проницательного глаза Баландина. Однако никаких чувств невозможно было разглядеть на его лице.
– Чашечку кофе? – вежливо спросил полковник. – Утром здорово подкрепляет.
– Не откажусь! – против воли произнес Петр Кирыч. Он никогда не пил кофе натощак, но ему позарез нужна была пауза в этом еще не начавшемся разговоре. Петр Кирыч думал, что начальник управления вызовет дежурного офицера, но Баландин сам вышел в приемную, вернулся в кабинет с подносом, на котором стояли две чашечки и китайский термос. В другое бы время Петр Кирыч обязательно пошутил ехидно по сему поводу, но сегодня ему явно было не до шуток.
Они стали медленно тянуть горький кофе из крохотных чашечек. Полковник молчал, «держал паузу», и это раздражало Петра Кирыча. «Говнюк! – мысленно выругался он. – Чего себе воображает, а?»
– Итак, Николай Сергеевич, я вас внимательно слушаю. – Брови-козырьки Петра Кирыча напряженно вскинулись и застыли.
– Отныне у нас может быть много свободного времени, – загадочно произнес полковник, отчего внутри Петра Кирыча похолодело, но он успел ухватиться за слово «у нас». Выходило, не о его личности пойдет речь.
– Что вы имеете в виду?
– Сегодня, а точнее вчера, – чуточку торжественно начал Баландин, – свершилась акция мирового значения. В печати еще сведений нет, но по своим каналам мы уже получили подробную информацию, как говорят на Западе, класса «ультра-си». – Он исподлобья взглянул в лицо Петра Кирыча, отчего тот вновь поежился, в душе проклиная этого неудавшегося драматического актера. – Распался Союз Советских Социалистических Республик.
– Слушай, полковник, – Петр Кирыч облегченно вздохнул: мимо прошел карающий меч. Теперь можно было все спокойно выяснять, – ты говори, да не заговаривайся! – Незаметно для себя перешел на привычное «ты». – Разъясни, пожалуйста, скажи, что неудачно пошутил. СССР не может распасться, развалиться как карточный домик.
– Товарищ секретарь обкома партии, – холодно остановил Петра Кирыча полковник, – я ставлю вас в известность, что…
– Николай Сергеевич, – не выдержал Петр Кирыч, – ты у нас в области недавно, порядков не знаешь: первого секретаря обкома нужно не ставить в известность, а докладывать ему. Продолжай.
– Хорошо, могу и доложить! – Ни один мускул не дрогнул на лице полковника. – Руководители четырех главных советских республик, возглавляемые Борисом Николаевичем Ельциным, в Беловежской Пуще объявили о распаде страны.
– Как это понимать? – До Петра Кирыча только теперь дошла вся абсурдность этого решения.
– Россия, Украина, Белоруссия и Казахстан объявили о своем выходе из СССР.
– Налей-ка, товарищ полковник, мне еще твоего паршивого кофе! – попросил Петр Кирыч, лихорадочно соображая, какое решение будет у Ельцина следующим. – Это что, горбачевское решение? Хотя… Глупости говорю.
– Нет.
– Ну и новости. Почему же Михаил Сергеевич не предотвратил распад? – Петру Кирычу вдруг захотелось встать и сорвать со стены портрет Горбачева, которого давно считал в душе ликвидатором, изменником, предателем партии.
Полковник ничего не ответил, сделал вид, что поглощен кофе. А Петр Кирыч уже был во власти новых ощущений. Лихорадочно думал, как поступить, что будет с ним? Не сомневался, что второй предатель партии Ельцин, которого он ненавидел с еще большей лютостью, чем Горбачева, спокойно им жить не даст. Отогнал давно вынашиваемую страшную мысль рвануть из города, из страны, благо валюта на первый случай припасена, а с ней дорога всюду открыта. Только бы Нина Александровна дала согласие.
– И еще, – холодно произнес Баландин. – Имею агентурные сведения о том, что, возможно, повторяю, возможно, на ближайшем заседании Верховного Совета Ельцин вообще запретит компартию.
– И я об этом подумал, – признался Петр Кирыч. – Ренегаты на полпути не останавливаются. А какие имеются подробности сговора?
– Имею только общие сведения. Завтра, простите, сегодня все наверняка будет опубликовано. А я посчитал своим долгом поставить вас заранее в известность, ибо не исключено, что в области могут возникнуть беспорядки.
– Ты очень правильно сделал, – Петр Кирыч встал. – Что ж, подождем разъяснений из центра. Я буду у себя. – Протянул руку полковнику…
Возвратясь в свой кабинет в массивном сером гранитном здании, Петр Кирыч не сразу приступил к работе. Поначалу, как и было обговорено, позвонил Нине Александровне, хотел сообщить новость, но она уже была на работе, не дождалась его разрешения. Звонить на «Пневматику» не пожелал. Чего это он, первый человек в области, губернатор, и будет таскаться за юбкой? Подошел к окну, отдернул шелковые гардины. Внизу в привычном заречном мареве лежала его столица. Город, в котором до сего момента он повелевал, образно говоря, казнил и миловал. Что-то будет теперь? С каких черных высот свалились на наши головы Горбачев и этот мужик из Свердловска? Все перебаламутили, поставили с ног на голову. Знающие люди утверждают, будто новые лидеры действуют по указке из-за океана – разваливают великую страну, ликвидируют братские страны демократии. Правда, лично он в заокеанскую договоренность не верит. Просто Россия не может жить без потрясений.
Змеилась внизу река Воронеж, а за ней, насколько хватал глаз, до самой линии горизонта прорисовывалась картина, которую можно было смело назвать «концом света» – разноцветные лисьи хвосты словно соревновались друг с другом по яркости ядовитых красок. Однако Петра Кирыча эта картина никогда не удручала. Все зависит от того, с каким настроением смотреть. Он лично, к примеру, видит перед собой вполне нормальный индустриальный пейзаж, олицетворяющий мощь великой страны – Союза Советских Социалистических Республик. И Петр Кирыч в который раз усомнился в сообщении начальника КГБ. Это же самая настоящая средневековая дикость – взять и развалить страну! Это не песочные домики рушить.
Однако времени на тягостные раздумья у него не было. Нужно действовать. Присев к столу, Петр Кирыч начал прикидывать, с кем из столичных чинов можно было бы потолковать по душам.
Друзей у него в Москве по-прежнему было множество. Но нынче ни кому всецело доверять нельзя: раскалывается страна, раскалываются симпатии людей. Остановился на Сытине, ответственном работнике Совмина. У них было много общих тайн, начиная от мелочей и кончая прочными связями с ведомством дяди.
На счастье, старый друг оказался в рабочем кабинете, даже не проводил совещаний. Они потолковали о житье-бытье, о здоровье, о семьях. Отлично понимали, что не ради праздного любопытства затеял Петр Кирыч этот разговор. Но Сытин явно избегал вести деловые переговоры. Петр Кирыч запоздало догадался, наверное, телефоны ответработников уже поставлены на прикол, иными словами, прослушиваются, но все же решил прощупать почву, спросил:
– Сергей Сергеевич, как там, в Москве?
– Москва велика, – насторожился Сытин, – ты чем, собственно говоря, интересуешься? Ценами? Стоимостью билетов в Большой театр?
– Сергей, ты меня удивляешь, – осторожно продолжал Петр Кирыч. – Разве над Испанией безоблачное небо?
– Но пасаран! – догадался Сытин. – На площадях и улицах нынче много народу. Сегодня что ни день, то новость.
– А Горбачев? – не выдержал Петр Кирыч, злясь на старого друга. – Какова его реакция на события в стране?
– Кирыч, ты знаешь, в столице, в коммерческих киосках, появился превосходный шоколад, прислать тебе с оказией пару пачек? – Сытин явно давал понять, что предположения Петра Кирыча относительно подслушивающих устройств оправдываются. – Ну, привет семье!
– Я перезвоню завтра.
– Мудрая мысль!…
Звонить в Москву Петру Кирычу не пришлось, ибо уже радио подтвердило: «В Белоруссии подписано соглашение между четырьмя бывшими республиками Союза о выходе из состава СССР». Еще раз просмотрев по телевидению «Новости дня», Петр Кирыч настроился на деловой тон. Жизнь продолжалась, нужно было «не терять лица». Рабочий день быстро вошел в привычную колею. На заседании бюро заслушали двух руководителей крупнейших сахарных заводов о подготовке переработки свеклы нового урожая, затем докладывал начальник УВД генерал Ачкасов о положении в области. Обычные криминальные случаи: убийства, изнасилования, драки на почве пьянства. Политических эксцессов не наблюдалось.
После заседания бюро, на которое почему-то не явилась Нина Александровна Жигульская, Петр Кирыч вел переговоры с министерствами, «выбивая» то трубы для мелиорации, то шифер для дачного поселка демобилизованных офицеров. Потом косяком пошли персональные дела, вызовы «на ковер» провинившихся. Петр Кирыч сегодня не был «кровожаден», лишь одного заставил выложить на стол партбилет за строительство дачи в три этажа. Внешне деятельность обкома партии не изменилась, правда, сотрудники были слегка рассеянны, не проявляли обычной инициативы, решения относили «на потом». Петр Кирыч отлично понимал инструкторов и заведующих отделами: великая, могучая страна никак не могла поверить первым сообщениям радио и телевидения, напряженно с непонятным упорством и надеждой ждала иных событий, ждала опровержений. Такого просто не могло быть, что СССР больше не существует на одной шестой части суши.
Перед обедом в кабинет Петра Кирыча неслышно вошел его самый любимый помощник из бывших кагэбешников, тихо, но настойчиво посоветовал перекусить в буфете, домой не ездить.
– Странный совет! – вскинулся Петр Кирыч. – Что-то произошло?
– Народ возбужден. На прилегающих к обкому улицах пробки. Да и на площади Ленина тоже, посмотрите сами! – кивнул на окна.
– Чего же раньше молчали? – Не дожидаясь ответа, Петр Кирыч встал, шагнул к окнам. И ему стало не по себе. Площадь была запружена народом. Над толпой реяли в прохладном воздухе алые стяги, будто бы сегодня праздник. Однако как мог он случиться без организующей и направляющей силы? От этой мысли Петру Кирычу стало неуютно и страшновато Люди смотрели в сторону обкома, в его сторону, что-то выкрикивали, размахивали красными стягами. А возле памятника Ленину, взгромоздясь на импровизированную трибуну из ящиков, ораторствовал незнакомый ему бородач.
Петр Кирыч возвратился к столу, сел в знаменитое на всю область огромное кожаное кресло, запустил короткие пальцы в волосы. Второй раз за прошедшие сутки почувствовал в душе страшную пустоту и растерянность. Оказывается, не все столь прочно, как казалось. Сколько раз партия всенародно утверждала: «Советский человек может спокойно смотреть в будущее». Вот и будущее мгновенно заволокло черными тучами. Не стало Страны Советов. Кто может гарантировать, что не будет развалена и Коммунистическая партия? Подумал о том, что обязательно нужно завтра же вновь собрать бюро, срочно ввести в состав начальника КГБ и командира местной воинской части. А почему, собственно, завтра? Счет, возможно, идет на секунды. Сегодня, конечно, вновь соберем бюро именно сегодня.
Вызвал помощника:
– Сколько времени нужно, чтобы собрать чрезвычайное заседание бюро обкома, расширенное бюро?
– Три часа, не меньше.
– Итак, – Петр Кирыч глянул на часы. – Сейчас 13.10. Давай, собирай всех на 16.00. Пригласи Баландина из КГБ и генерала Чагу. А я… – Мысль явилась вдруг. Сверкнула молнией. – А я еду в народ.
– На «Пневматику» или на металлургический комбинат?
– Думаю, на родной «Пневматике» меня лучше поймут. – Гнал от себя мысль, что была еще одна немаловажная причина поездки на «Пневматику»: страстно, до боли в сердце хотелось увидеть Нину Александровну, узнать, почему ослушалась совета, и, наконец, просто для вдохновения и спокойствия. Любопытно было бы узнать, каково ее мнение о решении четверки «самозванцев». Нина в последнее время, кажется, стала отходить от политики партии. Зато его отлично помнят на «Пневматике», пойдут за ним. Неужели советские люди, потерявшие право впредь так именоваться, смирятся, не подадут голоса протеста? Как бы то ни было, время суматошное, нужно быть готовым к любым неожиданностям.