Хорошо бы посоветоваться с человеком ассоциации, видным государственным аналитиком. Но Гринько побоялся «подставить» этот ценнейший «кадр» под удар КГБ. Если органы сели ему «на хвост», то… крутись не крутись, ответ держать придется…
   Почти всю ночь Гринько проворочался в постели, а рано утром поспешил на службу, но не в Химки, а прямиком на Лубянку, решив доложить об увиденном не Петрушанскому, а знакомому генералу Изотову, ведающему оперативно-розыскной работой в Москве: «Пусть между собой разбираются как хотят, а он в этой опасной игре участвовать не желает». Уже подойдя к площади Дзержинского, Гринько вдруг снова засомневался. И тут его осенило: «Надо посоветоваться с Субботиным». Быстро добрался до метро «Кировская», вошел в здание почтамта. Со Старососненском его соединили быстро. К счастью, Субботин оказался дома. Прекрасно зная, что телефон в Старососненске не прослушивается, Гринько почти прямым текстом пересказал странную историю, попросил совета. Субботин сразу же забросал его вопросами: «Снял ли копию со списков? Есть ли на списке подпись? Давно ли знаком с полковником Петрушанским?» Получив на все вопросы отрицательные ответы, Субботин посоветовал: «Сними фотокопии, увеличь подпись, хотя бы первые буквы, через штаб-квартиру введем данные в компьютерное бюро. Там твой кроссворд разгадают быстро. И еще. Внезапно заболей, потяни пару дней, чтобы мы могли иметь на руках козыри. В управление не ходи, никого не принимай дома. А через три дня посоветуемся…»
* * *
   Как и было условлено, Гринько позвонил Субботину через три дня. К тому времени многое действительно прояснилось. Полковник Петрушанский входил в «группу сопротивления», так называли в ассоциации тех, кто мечтал о возврате прежнего режима. Ассоциация советовала Гринько выждать, как будут развиваться события, держать «на крючке» Петрушанского, в нужный момент, угрожая разоблачением, включить полковника в число потенциальных сторонников ассоциации. Остальное доделают специалисты ассоциации. По делам службы он уже трижды был в Европе, один раз в Америке. Там его прихватят. Делать это спецслужбы ассоциации умеют отлично.
   Окончательно успокоясь, Гринько поехал к полковнику Петрушанскому, извинился за вынужденную задержку, доложил о выполнении задания, передал список. Полковник даже не пригласил сесть. Снизу вверх смотрел на Гринько пустыми и жестокими глазами.
   – Вы мне все сказали, Гринько?
   – Вы сомневаетесь?
   – А если я попрошу вас пройти в лабораторию и провериться на детекторе? – Жестко прищурился.
   – А если я пойду на прием к Председателю и доложу о Люберцах? – Гринько мгновенно сообразил, Петрушанский что-то заподозрил. Может, засомневался в том, что Гринько болел. А может… И он решил опередить события, нарушив совет штаб-квартиры ассоциации. Риск оказался оправданным. Полковник мгновенно сменил гнев на милость, дружески хлопнул Гринько по плечу.
   – Ладно, не будем ссориться! Благодарю вас, можете идти!
   Гринько нужно было возвращаться в Химки, но он решил проверить искренность Петрушанского, пошел в сторону проспекта Калинина, ныряя в проходные дворы и снова появляясь на проспекте. И очень скоро выяснил, что «тащит за собой хвост»…
   Алла Возвышаева, вчерашняя крановщица, никак не могла привыкнуть к огромному кабинету председателя заводского комитета профсоюза. Ее пугал огромный дубовый стол, на котором могли спать три человека, смущал дорогой чернильный прибор из моржовой кости с фирменным знаком изготовителя: «Уэлен, север, 1942 год». Да и остальное в кабинете было чужеродным для характера Аллы: тумбочка при столе с тремя разноцветными телефонами, холодильник со всевозможной закусью и выпивкой на случай прихода высшего профсоюзного и партийного начальства.
   На первых порах ее председательствования буквально каждый тащил в кабинет что-нибудь в потном кулаке, благодарили за любую мелочь: путевку в санаторий, место в детсаду, материальную помощь. Помнится, однажды, прямо на заседании профкома, она прилюдно пошутила: «Как думаете, ребята, похожа я со своей мордуленцией на нищенку?» Ребята засмеялись. А она продолжила мысль: «Объясните в цехах и отделах, что хватит совать милостыню председателю, авось она не беднее вас». И завершила речь совсем неожиданно, в своем стиле, фраза эта долго гуляла по всему Старому металлургическому заводу: «Если кого сильно уважила, то… бери бутылку, приходи ко мне домой в любое время дня и ночи, нальем по стопарику, выпьем как друзья и… по своим квартирам». Не подозревала, чем обернется шутка: в завком и домой к ней стали тащить водку, коньяки, шампанское. И отступать было некуда. Даже после того как она написала статью в многотиражку, лавина водочных подношений не убавилась. Чтобы не компрометировать начальницу, работяги оставляли бутылки секретарю-машинистке, наивно надеясь, что эта бойкая секретарь-машинистка передаст «магар» по прямому назначению…
   Наконец-то завершился официальный рабочий день председателя завкома. Устала до чертиков. Сидела, не испытывая никаких желаний. Бывало, отвкалываешь смену на кране, среди огня и грохота, и то не так устанешь, как тут, в роскошном кабинете, в мягком кресле. Когда-то ее присуха, журналист Сергей Спичкин, рассказывал про нездешнего философа, который доказывал, что жизнь простого крестьянина куда спокойней и здоровей, чем жизнь, к примеру, академика, у которого и аппетита нет, и бессонница на перине из гагачьего пуха. Так и она, рабочая баба, волею судьбы попавшая в начальственное кресло, познала на себе прелесть руководства, когда после каждого разговора с человеком завыть по-волчьи хочется. Рвешься помочь, а чем? Завком – не пещера Аладдина. Алла потянулась так, что хрустнули кости, отключила один за другим все три телефона, нажала кнопку звонка. Секретарша, крашеная-перекрашеная особа по имени Софочка, словно улавливая желание начальства, внесла на расписном хохломском подносе ее любимую красную чашку с крепким чаем, бутерброды, сахарницу и лимон, нарезанный дольками.
   – Чаек-то кстати! Устала под завязку.
   Возвышаевой сегодня почему-то хотелось расслабиться, сбросить невидимую, но больно тяжелую тогу начальницы. Можно, конечно, было укатить домой, но… Существовало в партийных и профсоюзных организациях неукоснительное правило: после окончания рабочего времени нужно оставаться на посту еще около часа, в любую минуту могли позвонить либо из обкома профсоюза, либо из облсовпрофа, а то и прямо из ЦК профсоюза. Это было издавна заведенной проверкой подлинной деятельности ответственного лица: если на месте, значит, соответствует…
   Постояв немного в раздумье, она подошла к холодильнику, но открывать дверцу не стала, лишь приткнулась горячим лбом к полированной дверце. Хотелось остудить лицо, но поверхность холодильника была теплой, изнутри исходил тошнотворный запах портящихся продуктов.
   «Завтра же прикажу выбросить на помойку этот блестящий ящик», – остервенело подумала Алла, возвратилась в свое кресло, подперев лицо ладонями, задумалась. Господи святый! Какая благодать была в ту совсем недавнюю пору, когда она, свойская девка, вкалывала в первом труболитейном цехе. По-хозяйски восседала в обшарпанном, изрезанном перочинным ножом так называемом кресле в кабине крана. Снисходительно поглядывала сверху вниз на работяг в брезентовых робах и касках, что суетились возле разливочных машин. Ее обязанность была на первый взгляд не больно-то сложной, но очень ответственной – подавать на разливку ковши с расплавленным металлом. Однако от ее умения с первого захода подать ковш на стенд зависело многое: неосторожно качнешь ковш, и шмякнется на площадку огненный блин килограммов эдак на двести, ошпарит людей. К счастью, с Аллой подобных промашек не случалось, недаром имела высший, восьмой, разряд.
   И другая мысль пришла: «Что с людьми стало?» Никак не могла понять: люди в Старом поселке те же, а свирепость новая. Прежде в Старом поселке царила врожденная деликатность, идущая со времен, когда лет двести назад здесь был на постое гусарский полк, в коем почетным полковником считалась сама Анна Иоанновна. Знакомые и вовсе незнакомые люди на улицах обязательно здоровались друг с другом. В магазине можно было запросто взять денег в долг у первого встречного-поперечного. Вернуть долг вовремя считалось делом чести. В каждом доме обязательно велись записи в особые книги, иметь генеалогическое древо считалось святой обязанностью. Бывало, старухи тихо хвастались, вспоминая знатных предков. Радовались чужой удаче всей улицей, горевали тоже. Ежели кто умирал, собирали в последний путь всем миром. Словом, весь поселок можно было назвать большой семьей. Ее прежний-то ухажер, журналист Сергей Спичкин, всегда удивлялся, как он говорил, «маленькому граду Китежу», мечтал поступить на должность подручного в цех Старого завода, чтобы потом написать книгу. Эх, ма! И люди озверели. И Серега куда-то исчез.
   «Товарищ Спичкин! Дорогой ты мой человечек! Где нынче обитаешь? С какой бабой спишь?» – горестно подумала Алла, потянулась к вентилятору. Громкий гул заполнил кабинет. Воздушной струей взметнуло со стола бумаги. Пришлось собирать их и складывать в ящик.
   Причудливый ход мысли неожиданно вывел ее на главный вопрос – о смысле жизни. Чего добилась? Казалось, ухватила жар-птицу, но… будучи крановщицей, часто думала о парнях, грустила о несостоявшемся счастье, о детишках, которые, судя по всему, вряд ли у нее появятся. Вроде бы стало все забываться. В башке одни заявления, жалобы, протоколы, стенограммы, постановления. Но сейчас будто невзначай тронула свою самую больную струну. Был человек, который, несмотря на ее угловатую внешность, сумел разглядеть нечто такое, чего не было в пижонистых городских девках. Как глупо они разошлись. Серега был чересчур правдолюб, слыл идейным, убеждал ее отказаться от квартиры в новом доме, уступить многосемейным. И что толку от этой квартиры? А Серега? Недавно ей на глаза попалась заметка в городской газете. В ней резко ругали Сергея, приписывая ему страшные грехи: клевета на социалистический строй, отсутствие советского патриотизма, посягательство на устои общества. Тогда статья эта Аллу почти не тронула: не было дела до человека, порвавшего с ней. Сейчас же все увиделось в ином свете. Живо отыскала в груде бумаг номер городской газеты, внимательно перечитала. Остро задела фраза: «Решением бюро городского комитета партии не рекомендовано редакторам местных газет печатать этого агента иностранных спецслужб». Ей стало нестерпимо жалко Сергея. И себя тоже.
   Она подошла к окну, распахнула обе створки. Солнце, словно выбравшись из зарослей заброшенного сада, приподнялось краем диска над поселком. И ей вдруг почудилось, что это вовсе не солнце, а знакомый до сердечной боли металл, новорожденный металл в ковше. Кто хоть раз в жизни видел, как из огня и пламени рождается металл, тот не забудет этого момента никогда. Огонь и металл всегда незримыми нитями тесно связаны с человеком. Да, в тот злополучный и одновременно счастливый день, когда произошел страшный взрыв конвертера, за считанные минуты до взрыва они впервые встретились с Сергеем. Дотошный журналист забрался к ней в кабину разливочного крана. Было приятно такое внимание, и одновременно что-то сильно тревожило. Она хоть и с трудом, но выгнала Сергея из кабины и тем наверняка спасла ему жизнь. Двоим при взрыве было бы невозможно выбраться из горящей кабины. А через пару дней этот чудик приволок ей в больницу такой огромный букетище цветов, что медсестры не знали, куда их разложить. Потом они стали встречаться. О, какие разные были они люди! Он из бывших дворян, тонкая натура, не терпящая малейшей фальши, сухой, нервный. Она же, наоборот, из самых что ни на есть простых, да и не слишком образованная. Что он нашел в ней? И она, кажется, поняла мятущуюся душу Сергея. Вскоре обоим стало казаться, что уже никто не сможет разлучить их, разругались вдрызг из-за новой злосчастной квартиры. Он стыдил ее за использование служебного положения, а она никак не могла взять в толк, чем он недоволен. Вот погорячились и разошлись… Глупо, как все глупо получилось. Такого человека ей в жизни больше не сыскать.
   Алла очень разволновалась от этих воспоминаний. Решительно подошла к холодильнику, рванула на себя дверцу, сорвала шапочку с коньячной бутылки, налила коричневую жидкость в стакан, опрокинула по-мужски. Хотя и загорелось все внутри, закусывать не стала, хотелось сразу одуреть, чтобы разом отогнать безрадостные думы. Села в кресло, обхватив руками голову, и задремала.
   Звонок междугородного телефона, который никогда не отключала, прозвучал особенно резко. Он буквально ворвался в кабинет, разом вспугнув приятные и горькие воспоминания. Она уже умела различать звонки по «голосу» и наверняка знала, что за ним последует, каким будет разговор. Трубку сняла не сразу. Соображала, кто же может ей звонить в такое время. Звонок повторился.
   – Предзавкома Старого металлургического слушает! – буркнула нехотя, постепенно приходя в себя.
   – Алла Петровна! Как здорово, что я тебя застал. Горишь на работе! Пламенный большевистский привет! – Голос в трубке, мелодичный, с легкой картавинкой, показался ей очень знакомым.
   – Привет! Привет! – на всякий случай вежливо, с опаской ответила Возвышаева. Наверное, звонили из Москвы. – Внимательно вас слушаю. Чего хотите?
   – Чего хочу? – Собеседник засмеялся. – Очень и очень многого! Чувствую, не признала. Обидно, что так быстро люди забывают свое начальство. Гороховский говорит, в недавнем прошлом ваш директор! Ну, теперь вспомнила? – Молодо и задиристо захохотал.
   «Мать честная! И впрямь товарищ Гороховский. Ну, конечно, это он, самый удивительный человек, кого она знала: симпатяга, умница, каких поискать, удачлив, знаток иностранных языков, музыки, литературы, балета и еще черт-те чего, о чем она и понятия не имеет. Ведь совсем недавно, в прошлом году, они в составе делегации Героев Социалистического Труда ездили на Кубу, на день рождения товарища Фиделя Кастро. Он предложил Гороховскому поработать на Кубе, пообещал умопомрачительную сумму в долларах, виллу рядом с виллой покойного писателя Хемингуэя. И вообще-то получилась чудо-поездка: зажигательные танцы, музыка, купание при свете луны, банкеты. Народ-то кубинский жил по карточкам, а лидер… Ну, у лидеров всегда все в полном ажуре.
   В роскошном отеле, где они жили, Гороховский, будучи в превосходном настроении, под секретом сообщил ей, что, возможно, вскоре отбудет из Старососненска в Москву. Миссию здесь успешно выполнил, вывел Старый металлургический из прорыва, недаром в министерстве у него было прозвище «пожарная команда», его направляли на заводы, где дело «пахло керосином». Гороховский выправлял положение и с триумфом возвращался в столицу.
   – Я несказанно рада услышать вас! – наконец-то нашлась Алла. Она не кривила душой, ибо всегда боготворила Гороховского. И сейчас внутренне подтянулась, нельзя было разговаривать с этим человеком похоронным голосом. Гороховский всегда казался ей пришельцем из другого мира. – Откуда звоните? Кажется, что вы где-то рядом.
   – Из матушки-столицы, естественно, – басовито пророкотал в трубку Гороховский. – Вспоминаешь ли Кубу? Помнишь, как мы с тобой удивили их, кинувшись купаться в океан – при двадцатиградусной температуре? А они дрожали на берегу от холода.
   – Кубинцы, помню, нам еще рому бутылку поднесли для сугрева! – весело подхватила Алла, чувствуя, как поднимается настроение. Ее откровенно поразил и порадовал звонок «самого» Гороховского, польстило, что такой человек прекрасно помнит ее и разговаривает, как с ровней. – Вы меня извините, – вырвалось у нее, – только я сгораю от нетерпения, зачем я вам понадобилась?
   – Что ж, перейдем к делу, хотя… я не прочь бы поболтать с тобой, Алла, в тихом укромном местечке. Надеюсь, мы еще не раз встретимся.
   – Буду ждать! И все же, что случилось?
   – Дело в том, что я в Москве открываю собственное дело, коммерческое, с великой перспективой, все под крылом родного Министерства черной и цветной металлургии. При встрече расскажу подробнее.
   – Догадываюсь, – несмело предположила Алла, – металлом собираетесь торговать.
   – Ты почти угадала. Только не металлом, есть у нас на это министерство, а отходами, которые хозяйственники не знают куда сбагрить. Сама знаешь, сколько «лисьих хвостов» над городами, дышать людям стало тяжко.
   – Так вы эти… лисьи хвосты будете ловить и… в сумку?
   – В сумку и продавать за границу, за валюту. Очень выгодное предприятие, у меня уже заказов на пять лет вперед.
   – Да кому нужны отходы? Бесплатно бы их скинуть в овраги. Я читала, чей-то корабль полгода по морям блуждал с отходами, ни одна страна его не принимала, а вы… Прогорите еще.
   – Гороховский не прогорит.
   – Какую роль вы отводите моей скромной персоне, вчерашней крановщице? – Алла Возвышаева придвинула к себе блокнот, взяла остроотточенный карандаш, отлично понимая, что по пустякам к ней всесильный министерский любимец обращаться не станет. – Я готова записать задание.
   – Не задание, личная просьба, – сказал Гороховский, – отыщи ты мне с Старососненске Сергея Спичкина, городского журналиста. Ты, Алла, должна его помнить.
   – Разве в Москве своих щелкоперов мало?
   – Щелкоперов уйма, а таких, как Сергей, днем с огнем не сыскать. Как он нынче живет-может?
   – Хуже не бывает. По решению бюро горкома вытурили из всех газет. – Что-то больно кольнуло в душе.
   – Тем более надо помочь человеку. Алла Петровна, считайте, что сказанное мной – задание министра. – Гороховский больше не шутил. – Все! Два дня на поиски. А потом… жду звонка в любое время дня и ночи! – положил трубку на рычажок.
   Алла посидела некоторое время в глубокой задумчивости, пытаясь осмыслить, разобрать по частям весь странный разговор, докопаться до истины: «Зачем столичному асу жалкий провинциальный журналист? Что-то тут явно не склеивалось. Жаль, что с ее умом трудно докопаться до сути». Думала, все будет просто: созвонится с Булатовым, который водил с опальным журналистом дружбу, узнает адрес. Оказалось, Анатолий сам уже с полгода не видел Сергея. Алла принялась действовать самостоятельно. Господи! Батюшки светы! Где только не побывала, в какие трущобы, вплоть до городской свалки, не заглядывала. Сергей Спичкин, заметная фигура в городе, словно испарился. Посетила она тот самый аварийный дом, в котором, по слухам, последний раз видели Серегу. Шла, как эквилибрист, по раскачивающейся гнилой доске, рискуя рухнуть на груду ржавых труб. Теоретически, конечно, предполагала, но представить не могла, что в их рабочем районе сохранились этакие, как их тут называли, «Шанхай» – самые настоящие землянки, норы, шалаши из картона и рифленого железа. Возвышаева была потрясена. Она невзначай соприкоснулась с чем-то ужасным, омерзительным, неведомым прежде. Сей потайной пропащий мир жил по своим законам и нормам, совершенно не зная и не интересуясь ни советской, ни какой иной властью. Господи! После посещения «Шанхаев» она просыпалась ночью в холодном поту и потом, лежа на мягкой удобной постели, вспоминала о тех, кого случайно встретила среди отбросов общества, о которых долгие годы наша власть умалчивала, считая, что все советские люди счастливы. Опустившиеся бродяги с пустыми глазами, для них не было ничего святого, они пили денатурат, кололись всякой гадостью, горстями глотали всевозможные таблетки. Видела она и отечных от голода старух и стариков. Эти нищие питались отбросами со свалки, милостыней. Люди, а точнее, то, что некогда называлось людьми, Божьими созданиями, копались в кучах мусора возле коммерческих ларьков и палаток, оттесняя бродячих собак.
   Выручил, как всегда, случай. Прослышав о ее деле, в завком приковыляла бабка Матрена, бывшая газовщица Старого завода, орденоносец и кавалер. Сейчас она была больше похожа на бабу-ягу из сказки. Сказала, блестя единственным, да и то пьяным, глазом: «Люди толковали, будто ищешь Серегу-писателя. Правда ли?» Алла подтвердила. И тогда Матрена, наклоняясь к ней, сообщила: «Ты баба свойская, доверюсь. Серега твой с моим приемышем Колюней кемарят в сто третьем бараке, за свалкой. Помнишь, там давным-давно два барака снесло половодьем. Гони туда, покудова они не сбегли».
   В отдаленный заводской район, именуемый Ниженкой, Возвышаева поехала на завкомовской машине, на всякий случай прихватив с собой шофера Федю, здоровенного малого. Времена-то нынче пошли опасные. Оказалось, что бабка Матрена не обманула. Там, где когда-то темнели останки бараков, нынче стояли две веселые палатки оранжевого цвета.
   – Живут же люди! – усмехнулся Федя. – На природе! Ни тебе окалины, ни загазованности!
   Заслышав шум автомашины, из палаток вместо Колюни и Сергея повысыпали цыгане. Старухи совали под нос карты, мужики ласково гладили кузов «волги», пацаны стреляли глазами, что бы стибрить.
   – Товарищи цыгане! – Алла напрягла голос. – У меня к вам важное дело.
   – Говори! – ткнул в машину кнутовищем седой цыган с огромной серьгой в правом ухе.
   Алла объяснила суть своей просьбы: помочь найти двух здешних обитателей. Цыгане переглянулись:
   – А ты не из «легавки»?
   – Нет, я из завкома профсоюза, помочь хочу ребятам.
   – Сначала позолоти ручку! – выступила вперед старая цыганка.
   – На, подавись! – Алла сунула цыганке трешник, та поспешно сунула деньги куда-то в складки одежды, попыталась улизнуть. Однако Возвышаева успела цепко схватить женщину за плечо.
   – Чего, чего хватаешь! – огрызнулась цыганка, блеснув монистами. – Ищи своего черноглазого вона где! – Показала на какие-то кучи мусора.
   Сергей собственной персоной возник перед Аллой внезапно, выпрыгнул будто черт из табакерки, наверное, решил напугать незваную гостью. Коля-богодул, как верный оруженосец, держа недопитую бутылку портвейна в руке, появился следом, слегка покачиваясь. Возвышаева хоть и ждала этой встречи, но тут невольно отступила, не сразу признав в обитателе барака бывшего возлюбленного.
   – О, майн готт! – притворно-весело вскричал Сергей, радостно всплеснув руками. – Глянь, Коля, любимые народом и страной герои вспомнили о падших братьях и посещают нас явно с благотворительными целями.
   – Выходит, повезло! – бесцветно ответствовал Коля. – На опохмел будет.
   – Здравствуй, Сережа! – через силу проговорила Возвышаева, не зная, радоваться ей или огорчаться, застыдилась своего цветущего вида, яркой одежды. Как это не догадалась приехать в рабочей робе? Парень, которого она любила от всего сердца, с которым мечтала связать собственную судьбу, исчез, пропал начисто. Опухшее лицо, темные круги под глазами, щетина, даже трясущиеся руки выдавали в нем алкоголика.
   – Здравствуйте, товарищ, ежели не шутите! – Сергей пытался дурачиться, но она сразу разглядела в его глазах изумление и тайную радость.
   – Разговор есть. Пойдем в машину.
   – Предпочитаю свежий воздух. А вы выпейте с Нами, не брезгуйте, – неожиданно предложил Сергей. – Только в этом случае мы убедимся в чистоте ваших намерений.
   – Пойдем в машину, там и выпьем, ежели очень того хочешь! Ну! – резко прикрикнула Возвышаева. Она уже успела привыкнуть к тому, что дважды свои просьбы не повторяла. Однако ни Сергей, ни Коля-богодул не сдвинулись с места, зато к ним уже сбегались голопузые, несмотря на осеннюю прохладу, цыганята. – И не возражай мне, слышишь!
   – О, я давно отвык от такого тона! У нас, вам, наверное, известно, в стране отныне свобода слова. – Сергей продолжал валять дурака. – Адью, мадам!
   – Для тебя, дурака, стараюсь! – не выдержала Алла и, чувствуя, что нарастает в груди гнев, цепко схватила Сергея за плечо. – Ну, хватит! Садись в машину, поехали со мной!
   – Позвольте спросить: куда вы меня повезете, – посерьезнел Сергей. – В КПЗ или…
   – В Москву, в столицу Союза Советских Социалистических Республик. Тебя работать приглашают, дурень!
   – В Москву? Отказываюсь. Принципиально. Там шумно. – Сергей никак не мог остановиться. – Там друзей у меня не будет. И вино, говорят, дороже нашего. – И совсем трезвым тоном добавил: – Ну и фантазии у вас, товарищ Герой, можно сказать, глупые.
   – Я говорю вполне серьезно.
   – Вот ежели глотнешь прямо из горлышка, поверю.
   – Давай, зараза! – Она выхватила у Коли-богодула бутылку, приложилась к горлышку. Цыганята восторженно завизжали.
   – Сильна баба! – откровенно восхитился Коля, потянулся к бутылке. – Ей-ей, хорош! Нам на опохмел оставь.
   – Вот теперь я вам верю! – спокойно и трезво произнес Сергей. – Полностью поступаю в ваше распоряжение.
   Алла привезла Сергея Спичкина к себе в квартиру. Миндальничать с ним не стала. Чуть ли не силой втащила в ванную комнату, кинула халат. Потом они поужинали, выпили по паре рюмок кагора. Сергей чувствовал себя в этой квартире очень стесненно, разом потерял свой напускной апломб, порой говорил невпопад, смущался.
   Постелила ему Алла в столовой, на диване. И ушла в спальню, плотно прикрыв за собой дверь…
   В завком профсоюза они прибыли в начале десятого.
   – Раскрой уши, про тебя речь пойдет! – Алла принялась накручивать диск, моля в душе Бога, чтобы Гороховский был на месте. Даже подскочила от радости на своем председательском стуле:
   – Приветствую вас, товарищ Гороховский! Старый металлургический на проводе. Конечно, я!