Страница:
– Извините, Мария Семеновна, – вежливо проговорил Субботин, – вы могли бы нас оставить одних? – Проводив женщину, Субботин вернулся в коридор, подал толстяку платок, чтобы тот утер с лица кровь. Осторожно приоткрыл дверь, выглянул на лестничную клетку. Все было тихо. – Ну-с, господа рецидивисты, – мрачно заговорил Субботин, – чего не поделили, живо отвечайте!
– А ты откуда взялся, фраер недорезанный? – пропищал толстяк.
– И это вместо благодарности. Ай-яй-яй! – покачал головой Субботин. – Пантюха, в чем дело?
– За должком примчался, с Севера! – кивнул Пантюхин. – Начал меня трясти. А должок… должок-то не мой.
– Чей же?
– Крутишься? – Толстяк был сильно навеселе.
– За тобой, Пантюхин, приходили! – жестко бросил Субботин, дабы вывести соседа из равновесия.
– Откуда? С работы?
– Майор один интересовался. Ну, колитесь, сволочи! Иначе… Вот телефончик оставил майор, сейчас звякну и…
– Теле-фон-чик? – Пантюхин повертел бумажку в руках и обмяк. – А чего ему было надо?
– Сначала ты рассказывай, потом – я.
– Ну, этот… «Печатник» его кликуха была. Давным-давно в зоне смастерил станок, «куски» на нем стал вырисовывать и печати на линолеуме резал, с гербами.
– Это к делу не относится! – бросил толстяк.
– Ну, поделился он тогда денежками с одним человеком, вроде в долг дал, а теперь… оттянул «червонец», вышел, долг требует.
– Все законно! – поддакнул Субботин. – Долг платежом красен.
– Эх! – досадливо махнул рукой Пантюхин. – Тупой ты, писатель! Пускай канает отсюда, а я тебе потом все обскажу…
– Мать честная! – простонал Анатолий Булатов. – Что же это делается? – Почти в каждом номере газет читал о поджогах, грабежах, убийствах, читал, как увлекательные выдуманные истории, которые к нему не имели отношения. – И вот, пожалуйста. Опять на мели.
Медленно, с трудом переставляя негнущиеся ноги, перешел улицу, зашел в чахлый скверик, покрытый первым снежком, сел на скамейку, попытался успокоиться, но это ему плохо удавалось. Стон рвался из груди. Судьба повернулась к нему спиной. За что ни возьмется, все валится из рук. Вот она – фенита ля комедия, амба! Помнится, с горя решил отомстить всему белому свету, поступил грузчиком в овощной магазин, устроился по великой протекции, но по привычке совал нос не в свое дело, проявлял любопытство: куда идет товар, почему занижается сортность. Выгнали с треском. По совету друзей «пробил» в банке кредит, благо его там хорошо знали, назанимал в долг у знакомых и родни, приобрел новехонький газетный киоск. Начал обнадеживающе: заключил договор с Роспечатью, с облкниготоргом, с пятью издательствами. И пошло-поехало. От каждой проданной газеты, книжки, авторучки ему «капал» процент. Появилась первая наличность, но однажды в киоск вошли двое крепких парней, завели разговор, которого он втайне ждал и опасался. Они цинично заявили, что на первые три месяца они освобождают киоск от налога. «Вставай, батя, на ноги, а с весны будешь платить нам по 700 рублей ежемесячно». Спросил: «За какие заслуги?» Ему ответили, как положено, мол, будут охранять от других конкурентов. Он, помнится, вспылил, пообещал свернуть шею первому, кто сунется к нему. Расплата пришла незамедлительно – рэкетиры сожгли киоск с газетами, с журналами, книгами. А с ними сожгли последнюю надежду на то, что сумеет удержаться на плаву, рассчитается с долгами, выживет, выплывет. И теперь – на дно. Страшная тревога охватила все существо: «Каким образом возвращать кредит? У кого просить деньги? Что продавать?» Отогнал мысль о старой знакомой. Эта дама теперь при больших деньгах, дала бы хоть полмиллиона. Но он позорно бежал с ее брачного ложа и теперь с трепетом обходил ее дом за версту.
Обхватив голову руками, Булатов сидел неподвижно, уставясь в мокрый камешек на песке, будто гипнотизировал себя, стараясь не разрыдаться в голос. Отчаяние охватило Анатолия. «В какой стране мы живем? Кругом – дикая преступность. Разве мыслимо было прежде, в пору той несвободы, запросто обирать людей, сжигать их собственность? Отчего столь быстро развалилось все то, чем прежде жили? Не потому ли, что фундамент светлого будущего покоился на песке?»
– Эй, земляк! – окликнул его незнакомый голос. – Чего зажурился?
– А ты что, из церкви? – огрызнулся Анатолий. – Или из милиции?
– Все понятно, – протянул незнакомец, – ты хозяин сего киоска.
– Был хозяином, – вяло ответил Булатов, – был да сплыл. – Поднял голову. Перед ним стоял болезненного вида немолодой человек с крестом на шее, в потертом некогда бархатном пиджачке. Булатову показалось, что они уже прежде где-то встречались.
– Забижают со всех сторон русского человека, давят, как клопов, – сочувственно произнес болезненный незнакомец, – ничего, встает и наше солнышко над леском, встает, точит русак топор. Подожгли твое, видать, тоже жиды? Жиды и есть! Все скупили, мать их так и разэдак! Лады, не тужи, мужик, все образуется. А пока… на, почитай на досуге, что пишут люди, какую правду бают. – Он протянул Анатолию газету зеленого цвета. И тотчас исчез.
Булатов хотел отбросить газету, но машинально прочел название «Пульс Тушина». «Что это еще за пульс?» Вместо передовой статьи стихи. И заголовок. «Письмо Президенту Горбачеву». Так же машинально стал пробегать строки. Стихи оказались явно невысокого качества, но били, однако, не в бровь, а в глаз. И главное, очень соответствовали его нынешнему настроению.
Приостановился возле дверей какой-то забегаловки и сразу почувствовал острый голод. С утра во рту не было маковой росинки. Хотел зайти, выпить чашку чая, но встал на пороге как вкопанный. Вывеска гласила: «Столовая для людей, живущих ниже порога бедности». Это еще что за новости? Порог бедности! Первый раз прочитал эдакую фразу.
– Чего робеешь, мужичок? – запанибратски подтолкнул его к двери заросший мужичок с фингалом под глазом. – Иди, рубай! Завтраки и ужины бесплатно дают.
Анатолий шарахнулся в сторону, сгорая от стыда. Боже! До чего он дошел. Ведь с трудом подавил в себе желание зайти, поесть на халяву. Пропали все желания, растаяла надежда, что еще чудом теплилась в сердце. Он нищий, босяк, бомж! Да и семья их скоро пойдет по миру. Денег не хватает, мама Зина продает последнее барахло. Алексей Русич, правда, сейчас сводит концы с концами.
Неожиданно Булатову показалось, что его окликнули. Приостановился, с удивлением глядя, как вплотную к тротуару, прямо к нему, мягко шурша шинами, подкатила роскошная, блестящая черным лаком автомашина, явно иностранной марки. Хотел было поскорей уйти, досадуя на то, что ему почудилось, но… распахнулась передняя дверца и перед ним предстал моложавый человек с удивительно знакомыми чертами лица: чуточку выпуклые карие глаза, на подбородке приметная ямочка. Анатолий смотрел на человека и не узнавал его.
– Ну, разуй глаза, малыш! – весело пробасил хозяин роскошной автомашины. – Вижу, не признаешь друга детства Стасика Басинского.
– Стас, ты ли это? – искренне удивился Булатов. – Живем в одном городе и столько лет не встречались. Поди, лет двадцать пять.
– Четверть века, точно! – Басинский крепко обнял друга детства.
Стасик, бывший маменькин сынок, интеллигент, единственный в их классе носил очки. Бывало, Анатолию много раз приходилось вступаться за Стаса. Был малого роста, худосочен, но всегда привлекал Булатова многими удивительными качествами: начитан, с налету решал любые алгебраические задачи, учился в заочной физико-математической школе знаменитого на всю страну Московского физтеха, сторонился девчонок. Вся школа гордилась им, когда узнала, что Стасик получил золотую медаль на Всесоюзной физико-математической олимпиаде. А дальше, как водится, после десятого класса укатил в Москву. Дальнейшие следы его потерялись.
– Ну, рассказывай: академик, дипломат, директор НИИ? – Анатолию вновь стало неуютно, но на сей раз по иной причине: опять в тряпье, на ногах – стоптанные кроссовки, рукава у курточки – коротки. Он словно оглядел себя глазами процветающего Стасика.
– Академик, ученый, все это – сущая ерунда, – отмахнулся Стасик. – Есть, Толик, дела поинтересней. Есть мир, который человек должен увидеть.
– Бывали мы в Италии, где воздух голубой? – вновь попытался проникнуть в тайну друга детства Булатов. Он видел чужой мир только по телевизору, ездили за границу другие, имеющие тугие бумажники.
– Ладно, соловья баснями не кормят! – Стасик гостеприимно распахнул вторую дверцу с противоположной стороны. – Поехали в ресторацию, там и вспомним наивную нашу молодость. – И, чтобы рассеять смущение Анатолия Булатова, поспешил успокоить: – О деньгах не беспокойся, я угощаю.
Когда черная, сверкающая «вольво» притормозила возле крутящихся зеркальных дверей главного городского ресторана «Черноземье», из дверей стремительно выскочил швейцар с генеральскими золотыми галунами. Едва не упал. Предупредительно распахнул дверцу:
– Добро пожаловать! Милости просим!
– Благодарю, Михалыч! – бросил Стасик, не забыв сунуть в растопыренную ладонь смятую бумажку. Было у подъезда очень светло, и Анатолию показалось, что друг детства «кинул на лапу» швейцара доллар.
Ресторан «Черноземье», недавнее приобретение процветающего бизнесмена Ризаева, был еще полупустым. Здесь обычно собирались «деловые люди», прочие горожане обходили «Черноземье» стороной.
Предупредительный метрдотель при бабочке вежливо, под локоток проводил дорогих гостей в отдельную кабину, украшенную шелковыми шторками, включил мягкий боковой свет, с полупоклоном протянул Стасику меню в красочной обложке. Стасик, словно забыв о госте, откинулся на спинку стула и с удовольствием стал изучать обширное меню, потом долго, с расстановкой заказывал что-то подскочившему официанту. Анатолий тем временем исподтишка, чтобы не показаться провинциалом, оглядывал через приоткрытую дверь зал, на стенах которого в жанре хохломской росписи прослеживалась история их древнего города: первая кузница, приезд Петра Великого, парусные суда российского флота на реке Воронеж.
«Судьба любит поражать человека неожиданными выкрутасами и зигзагами», – подумал Булатов; он давно заметил, любая неприятность сменяется удачей. В тот, последний, раз, когда тоже был на грани отчаяния, встретил Ирину Тиунову, теперь вот – Стасик Басинский. Что-то сулит ему эта встреча?
Да, Анатолию было чему удивляться. Час назад едва не зашел в столовую для нищих, чтобы бесплатно съесть жидкую гороховую похлебку, а теперь…
– Что ж, Толик, – Стасик Басинский поднял бокал с искрящимся французским шампанским, – предлагаю первый тост, естественно, за случайную встречу!
– С удовольствием!
Стасик Басинский оказался вовсе не тем паинькой, каким был в детстве. Он чувствовал себя раскованным, не таясь говорил, что думал. Да и пил совсем не по-интеллигентному, не стеснялся наливать не в крошечные хрустальные рюмочки, а в бокалы. Постепенно стерлась невидимая грань, отделявшая Булатова от Басинского. Они снова были во власти воспоминаний, снова шутили. И вдруг… Стасик провозгласил весьма странный в наши дни тост:
– Давай, Толик, выпьем за Михаила Сергеевича Горбачева!
– О, нет, нет, извини, друг, но за этого человека, перевернувшего страну, пить отказываюсь. Он ренегат, предатель. Я не против перестройки, она давным-давно назрела. Начинать дело нужно, когда знаешь, чем его закончить.
– А это ты зря, – спокойно остановил словоизлияния Басинский, – Горбачева можно и нужно ругать, есть за что, но… – Он поднял вверх указательный палец. Анатолию показалось, что ноготь покрыт розовым лаком. – Именно Горбачев решился на перестройку, дал нам свободу, а что может быть выше свободы? Дураки и тупоголовые ставят во главу угла кусок колбасы и дешевую водку. А умные? Способные? Наконец, просто трудолюбивые? Они получили возможность зарабатывать любые деньги. Пожалуйста. Мой бедный отец, ты помнишь его, однажды получил за научную работу, будучи на пенсии, пятьсот рублей. И что ты думаешь? Собес отказал ему в пенсии на два месяца за то, что старик превысил границу дозволенного в сумме 350 рублей. Каково, а?
Булатов начал было возражать, но Стасик резко и умело прервал его, ловко переведя разговор на иные темы.
– Да ну их всех к чертям собачьим! Лучше расскажи, как ты живешь? Извини, но я вижу, судьба повернулась к тебе, прости, немытым задом. Понимаю, вопрос не деликатен, но… можешь не отвечать, если это неприятно. – Стасик плеснул себе в бокал красного вина из пузатой иностранной бутылки. Анатолий последовал его примеру. До сей минуты он старался держать характер, беспечно улыбался, шутил, а тут вдруг его потянуло на откровение. Выпал удобный случай не просто выплакаться человеку, который обязательно поймет, но и получить совет, как жить дальше. Вино развязало язык. Он заговорил о том, что нынче беден, как церковная крыса, что наступила пора отчаяния, что из полосы невезения не видит выхода. И подробно, не опуская деталей, с жаром поведал другу детства о том, как его «сжирало» начальство за вольнодумство, за нестандартную профсоюзную деятельность. Не упустил рассказа и об овощном магазине, о трагедии с газетным киоском.
– Ты работал в овощном грузчиком? – голос Стасика дрогнул. – Ты торговал газетами в киоске? Извини, но ты, брат, либо совсем сдурел, либо…
– Я тебя не понимаю? – Булатов растерялся. Ждал слов сочувствия, поддержки.
– Из овощного магазина без миллиона нынче не уходят. Это же настоящий клад, это банк, где без документов, без кредита выдают сотни тысяч.
– Прости меня, Стасик, но это разговор глухого со слепым. – Анатолий опешил. – Я мог только купить без очереди килограмм репы или картошки. Там миллионами и не пахнет, пахнет грязью и водкой.
– Дилетант! Ты – дилетант, воспитанный порочной системой. Ты – лошадь похоронного бюро, у которой шоры на глазах, она видит только то, что впереди.
– Просвети, ежели хочешь, но… все ваши комбинации не по моему уму. – Анатолий Булатов никак не мог понять, с какой истинной целью пригласил его процветающий Стасик в ресторан, не для науки обжуливания же? Однако была весьма любопытна механика отъема денег у населения.
– Сколько лет вас учила советская власть, так ничему и не научила, кроме слепого повиновения: «Есть!», «Слушаюсь!», «Будьте готовы!», «Всегда готовы!» – А ведь, говоря языком вашего овощного магазина, все проще пареной репы. – Стасику, видимо, доставляло истинное удовольствие поучать бывшего заступника. – Запомни примитивную истину: доставка овощей и фруктов идеального качества абсолютно невыгодна ни магазину, ни базам.
– Почему? – искренне удивился Анатолий Булатов, по-обывательски считая, что чем товар лучше, тем он дороже.
– Перейдем к простейшим примерам, – воодушевясь, продолжал Стасик. – Скажем, так, хранилище ваше рассчитано на 100 тонн картофеля. Если при закладке на хранение картофель не очень хороший, то на каждые сто килограммов разрешено списывать два килограмма отходов. Всегда, не за красивые, естественно, глазки, легко договориться с товароведами установить норму отходов два или три процента. Какая им разница? Дальше вступает в действие простая арифметика, четвертый класс начальной школы, но… для государства она дороже, чем высшая математика.
– Стас, прости, абсолютно ничего не понимаю, – признался Булатов. – Давай-ка я налью себе еще. – Он потянулся к бутылке, но Стасик решительно задержал его руку.
– Наберись терпения. Даю бесплатный совет, как разбогатеть, а ты… Итак, всего один процент, выторгованный у товароведов, даст тебе отличные шансы. Конкретно. От ста тысяч тонн один процент, как известно, составляет 100 ООО килограммов нормального картофеля. Даже по цене 10 копеек за кг. Это – сто тысяч рублей. Нет проблем. И еще. Это же азы рыночной экономики.
– Ты прав, нас этому не учили, – насупился Булатов, подивился: «Сколько пьет и все трезвый»
– Вас учили плавать в луже. Деньги, Толик, нынче буквально лежат под ногами, только не ленись нагибаться, подбирать. Неужто это так сложно для твоего просвещенного ума?
Стасик полюбовался на золотой перстень с ярким камнем, налил в бокал французского коньяка, посмотрел на свет. Напиток был темно-коричневого цвета, распространял чуточку горьковатый запах миндаля. Басинский, на мгновение забыв о собеседнике, стал пить коньяк крошечными глотками, закусывал ломтиками лимона, откровенно священнодействовал. Поднял глаза на Анатолия. – Не обижайся, друг детства, но… денег нынче нет только либо у ленивых, либо у глупых.
– Либо у честных! – буркнул Булатов.
– Сегодня, Толик, все средства массовой информации без устали толкуют о частной собственности, о грядущих социальных переменах, – снова вскочил на любимого конька Стасик. – А ведь все эти разглагольствования не стоят выеденного яйца. В нашей любимой стране, можешь мне поверить, ничего не изменится.
– Ради чего тогда все рушим? Ради демократии? – вяло спросил Булатов. Он заметил, что к их разговору явно прислушивается тип в черной куртке, одиноко сидящий напротив их кабинетика.
– Россия, Толик, приговорена историей нести тяжкий крест, пугать остальной мир. Нам что социализм, что капитализм – один черт. Все зыбко, все непрочно. Ну, к примеру, выкуплю я у государства завод. А дальше что? Кто поручится, что завтра у меня эту собственность не экспроприируют? Нам хоть японскую, хоть американскую конституции вводи – бесполезно. Ловкие российские махинаторы не допустят ни чистого коммунизма, ни чистого капитализма. Согласен?
– Нет, – Стас, не могу согласиться, – горячо возразил Анатолий. – Ты, видать, крутишься в мире дельцов. У вас, кажется, свои законы, свои конституции. А мы – честные люди.
– Понятно, честные и гордые. Гордитесь своим пролетарским происхождением. Ладно, оставайся со своими принципами, которые тебя не кормят. Мы ведь сюда пришли расслабиться, не так ли? А я лезу со своими нравоучениями. – Стасик, видимо, был неплохим психологом, мгновенно понял, что спорить с другом детства – бесполезное занятие, поэтому сразу взял быка за рога. – Киоск, говоришь, сгорел. А куда теперь нацелился?
– Ума не приложу, – развел руками Анатолий Булатов, – может, посоветуешь?
– Могу протежировать на мясокомбинат! – Стасик даже обрадовался: наконец-то этот упрямый правдолюб запросил помощи. Его сегодня буквально распирало желание показать свое могущество и благородство. – У тебя техническое образование?
– Что я там смогу делать?
– Чудак-рыбак! Ежели удастся пробиться в компрессорную машинистом, «лимон» срубишь уже на второй неделе.
– Миллион? – ахнул Булатов. Подобной суммы не мог даже представить.
– Миллион – не предел, он, считай, у тебя в кармане. – Стасик самодовольно посмотрел на бывшего заступника, явно любуясь его растерянностью. – Итак, пользуйся моментом, пока я добрый, миллионы не всякий будет раздаривать. Да, пожалуйста, не забудь, за протежирование и за науку отвалишь позже мне десять процентов дохода. Не обижайся, таков закон честного бизнеса.
– Стасик, я тебе и половину отдам, где же эти деньги могут лежать в компрессорной? – Понимал, конечно, что не пойдет на сделку с совестью; однако разбирало любопытство, какими путями вчерашние жулики сегодня становятся богачами.
– О, это же примитив, первый класс начальной школы. – Басинский был уже здорово навеселе. – Твоя задача плевая: сделать отклонение температуры всего на один градус, этой манипуляции ни один человек на мясокомбинате не заметит. Всего на один градус, но… в нужную сторону. Вымерзание тысяч тонн мяса даст столько дополнительных возможностей, что за одну смену ты можешь обеспечить себя. Ну, по рукам? Не вижу лихорадочного блеска золотоискателя в твоих глазах. Или не оценил?
– Услуга твоя, Стас, правда неоценимая, но…
– Опять? – всплеснул руками Стасик. – Опять в дурь попрешь?
– Прости, но роль миллионера меня будет тяготить. – Анатолий вдруг отчетливо представил свое положение: окончательно разорен и раздавлен. «А может, и впрямь попробовать удариться в жульничество?» – шевельнулась в мозгу слабая мысль. Не идти же на паперть с протянутой рукой.
Грянул духовой оркестр. Кажется, распорядитель вечера предупредил гостей ресторана, что марш «Прощание славянки» означает окончание сказочного сна, возвращение в мир жестокой действительности. Анатолий еще раз мысленно поблагодарил Его величество Случай за встречу с бывшим одноклассником и за вынужденную паузу в разговоре. За эти мгновения можно было очнуться от гипноза.
Басинский щедро расплатился с официантом. Тот, угодливо улыбаясь, подхватил Стасика под локоток, проводил до гардеробной.
– Послушай, Толя, – Стасик взял Булатова за руку, собираясь прощаться, – забудь о том, что я тебе тут наболтал. Плюнь и разотри. Я, можно сказать, устраивал тебе легонькую проверочку на честность.
– Зачем? – искренне удивился Анатолий Булатов. – Если ты не из органов безопасности, то мы встретились и разошлись.
– Не скажи. Днями из Москвы приезжает ко мне личный курьер главы нашего концерна. Я ему закину удочку насчет тебя. Такие кристально чистые люди нам позарез нужны. Понимаешь, в большом бизнесе очень важно отыскать преданных людей. Мой босс дважды вынужден был сменить весь персонал: проворовываются сволочи, покупаются конкурентами, а босс предательства не терпит. Кстати, Толя, ты же лично должен знать нашего президента. Одно время он был у вас на Старососненском металлургическом генеральным директором.
– А ты откуда взялся, фраер недорезанный? – пропищал толстяк.
– И это вместо благодарности. Ай-яй-яй! – покачал головой Субботин. – Пантюха, в чем дело?
– За должком примчался, с Севера! – кивнул Пантюхин. – Начал меня трясти. А должок… должок-то не мой.
– Чей же?
– Крутишься? – Толстяк был сильно навеселе.
– За тобой, Пантюхин, приходили! – жестко бросил Субботин, дабы вывести соседа из равновесия.
– Откуда? С работы?
– Майор один интересовался. Ну, колитесь, сволочи! Иначе… Вот телефончик оставил майор, сейчас звякну и…
– Теле-фон-чик? – Пантюхин повертел бумажку в руках и обмяк. – А чего ему было надо?
– Сначала ты рассказывай, потом – я.
– Ну, этот… «Печатник» его кликуха была. Давным-давно в зоне смастерил станок, «куски» на нем стал вырисовывать и печати на линолеуме резал, с гербами.
– Это к делу не относится! – бросил толстяк.
– Ну, поделился он тогда денежками с одним человеком, вроде в долг дал, а теперь… оттянул «червонец», вышел, долг требует.
– Все законно! – поддакнул Субботин. – Долг платежом красен.
– Эх! – досадливо махнул рукой Пантюхин. – Тупой ты, писатель! Пускай канает отсюда, а я тебе потом все обскажу…
* * *
Анатолий Михайлович Булатов, бывший председатель завкома металлургического завода, а ныне новоиспеченный коммерсант, запыхавшись, прибежал к своему газетному киоску в тот момент, когда его торговая точка, его гордость и надежда, уже догорала. Двое мужиков и три женщины, лениво переговариваясь, кляня всех лавочников и жуликов, стояли чуть поодаль. Неприступные, казалось бы, двери, металлический остов прокоптились насквозь. Огонь уже поутих, лишь разрозненные язычки пламени лизали железо. Тушить киоск уже не было смысла, вызывать пожарных – тоже.– Мать честная! – простонал Анатолий Булатов. – Что же это делается? – Почти в каждом номере газет читал о поджогах, грабежах, убийствах, читал, как увлекательные выдуманные истории, которые к нему не имели отношения. – И вот, пожалуйста. Опять на мели.
Медленно, с трудом переставляя негнущиеся ноги, перешел улицу, зашел в чахлый скверик, покрытый первым снежком, сел на скамейку, попытался успокоиться, но это ему плохо удавалось. Стон рвался из груди. Судьба повернулась к нему спиной. За что ни возьмется, все валится из рук. Вот она – фенита ля комедия, амба! Помнится, с горя решил отомстить всему белому свету, поступил грузчиком в овощной магазин, устроился по великой протекции, но по привычке совал нос не в свое дело, проявлял любопытство: куда идет товар, почему занижается сортность. Выгнали с треском. По совету друзей «пробил» в банке кредит, благо его там хорошо знали, назанимал в долг у знакомых и родни, приобрел новехонький газетный киоск. Начал обнадеживающе: заключил договор с Роспечатью, с облкниготоргом, с пятью издательствами. И пошло-поехало. От каждой проданной газеты, книжки, авторучки ему «капал» процент. Появилась первая наличность, но однажды в киоск вошли двое крепких парней, завели разговор, которого он втайне ждал и опасался. Они цинично заявили, что на первые три месяца они освобождают киоск от налога. «Вставай, батя, на ноги, а с весны будешь платить нам по 700 рублей ежемесячно». Спросил: «За какие заслуги?» Ему ответили, как положено, мол, будут охранять от других конкурентов. Он, помнится, вспылил, пообещал свернуть шею первому, кто сунется к нему. Расплата пришла незамедлительно – рэкетиры сожгли киоск с газетами, с журналами, книгами. А с ними сожгли последнюю надежду на то, что сумеет удержаться на плаву, рассчитается с долгами, выживет, выплывет. И теперь – на дно. Страшная тревога охватила все существо: «Каким образом возвращать кредит? У кого просить деньги? Что продавать?» Отогнал мысль о старой знакомой. Эта дама теперь при больших деньгах, дала бы хоть полмиллиона. Но он позорно бежал с ее брачного ложа и теперь с трепетом обходил ее дом за версту.
Обхватив голову руками, Булатов сидел неподвижно, уставясь в мокрый камешек на песке, будто гипнотизировал себя, стараясь не разрыдаться в голос. Отчаяние охватило Анатолия. «В какой стране мы живем? Кругом – дикая преступность. Разве мыслимо было прежде, в пору той несвободы, запросто обирать людей, сжигать их собственность? Отчего столь быстро развалилось все то, чем прежде жили? Не потому ли, что фундамент светлого будущего покоился на песке?»
– Эй, земляк! – окликнул его незнакомый голос. – Чего зажурился?
– А ты что, из церкви? – огрызнулся Анатолий. – Или из милиции?
– Все понятно, – протянул незнакомец, – ты хозяин сего киоска.
– Был хозяином, – вяло ответил Булатов, – был да сплыл. – Поднял голову. Перед ним стоял болезненного вида немолодой человек с крестом на шее, в потертом некогда бархатном пиджачке. Булатову показалось, что они уже прежде где-то встречались.
– Забижают со всех сторон русского человека, давят, как клопов, – сочувственно произнес болезненный незнакомец, – ничего, встает и наше солнышко над леском, встает, точит русак топор. Подожгли твое, видать, тоже жиды? Жиды и есть! Все скупили, мать их так и разэдак! Лады, не тужи, мужик, все образуется. А пока… на, почитай на досуге, что пишут люди, какую правду бают. – Он протянул Анатолию газету зеленого цвета. И тотчас исчез.
Булатов хотел отбросить газету, но машинально прочел название «Пульс Тушина». «Что это еще за пульс?» Вместо передовой статьи стихи. И заголовок. «Письмо Президенту Горбачеву». Так же машинально стал пробегать строки. Стихи оказались явно невысокого качества, но били, однако, не в бровь, а в глаз. И главное, очень соответствовали его нынешнему настроению.
Анатолий Булатов отложил газету в сторону. Прочитанное еще больше разбередило рану в душе. Человек писал выстраданное. Его незатейливые строки доставали до сердца, обжигали. «Как без веры дальше жить?» Еще не зная, что предпримет, Анатолий медленно побрел знакомой улицей к родному Старососненскому металлургическому. Люди узнавали его, здоровались, провожали недоуменными взглядами: «Видно, совсем дошел бывший наш предзавкома, укатали сивку крутые горки».
Михаил Сергеевич, позвольте обратиться,
Позвольте по душам поговорить.
И перед вами самому открыться,
И вас немного для людей открыть.
Я очень помню тот апрельский Пленум,
Когда решалась родины судьба.
Тогда вы были молодым и смелым,
Черненко был вам явно не чета!
И вот тогда, в далеком том апреле,
Вы стали мне, как Бог или Герой!
Я в вас тогда так искренне поверил,
Поверил, может, как никто другой.
Во всех речах звенела «перестройка»,
Во всех делах заметен был подъем!
И потому невыносимо горько
Осознавать: куда же мы идем?!
Михал Сергеич, да неужто снова
На лидера всем нам не повезло?
Эх, знать бы заклинательное слово,
Такое, чтобы всем нам помогло.
Чтоб больше не ошиблись мы ни разу,
Чтоб добросовестно работал ваш совет,
Ни одного чтоб вашего указу
На гвоздик не попало б в туалет.
А то ведь надо ж выдумать такое:
Проблем по горло. Ну хоть пруд пруди!
А вы взялись искоренять спиртное,
Не ведая, что ждет нас впереди.
Я видел вас с колхозниками в поле.
Вы спрашивали: «Пьют ли там теперь?»
А те лукавили: «Мол, пьющих нету боле,
У мужиков в уме одна постель».
А я смотрел и очень возмущался:
Как можно так дурачить, не стыдясь,
Главу КПСС и государства,
Советскую доверчивую власть?
Когда же беды, друг сменяя друга,
Обрушиваться стали на Союз,
Я верил: из заколдованного круга
Мы вырвемся и одолеем груз.
Но с каждым днем в стране тревожней было:
То Карабах поднялся, то Кузбасс,
То, как на грех, пропали соль и мыло…
Но все равно я очень верил в вас.
Потом мне вовсе непонятно было:
Ведь как же так? Ведь это ж стыд и срам!
Нам на Чернобыль денег не хватило,
Зато хватало партсекретарям…
Вот только тут я стал трезветь немножко,
От прежней радости в груди стихала блажь,
И понял я, даны Вы не от Бога —
Вы – самый заурядный лидер наш.
Такой, как все, что раньше вас бывали.
И каждый проводил эксперимент.
И все они к чему-то призывали.
Одно отличие: вы – первый Президент.
Вы первый стали сразу очень бойко
Крутить рулем, давая правый крен.
Но тут совсем затихла перестройка —
Вы не заметили. И вновь в итоге «хрен».
О, партия! Куда же делась проба?!
В какой химчистке грязный твой мундир?
Ты стала трутнем на спине народа,
А он не знал и все тебя кормил.
Какой же кровью и каким же потом
Нам предстоит еще за все платить?
Каким же надо быть «лжепатриотом»,
Чтоб так суметь Россию разорить?
Чтоб довести практически до гроба
Не город, не деревню, всю страну.
О, как же далеки вы от народа!
Да близки вы и не были ему.
Михал Сергеевич, заканчивая повесть,
О партии еще хочу спросить:
А был ли ум? Была ли честь и совесть?..
Кому же верить? Как без веры жить?..
Приостановился возле дверей какой-то забегаловки и сразу почувствовал острый голод. С утра во рту не было маковой росинки. Хотел зайти, выпить чашку чая, но встал на пороге как вкопанный. Вывеска гласила: «Столовая для людей, живущих ниже порога бедности». Это еще что за новости? Порог бедности! Первый раз прочитал эдакую фразу.
– Чего робеешь, мужичок? – запанибратски подтолкнул его к двери заросший мужичок с фингалом под глазом. – Иди, рубай! Завтраки и ужины бесплатно дают.
Анатолий шарахнулся в сторону, сгорая от стыда. Боже! До чего он дошел. Ведь с трудом подавил в себе желание зайти, поесть на халяву. Пропали все желания, растаяла надежда, что еще чудом теплилась в сердце. Он нищий, босяк, бомж! Да и семья их скоро пойдет по миру. Денег не хватает, мама Зина продает последнее барахло. Алексей Русич, правда, сейчас сводит концы с концами.
Неожиданно Булатову показалось, что его окликнули. Приостановился, с удивлением глядя, как вплотную к тротуару, прямо к нему, мягко шурша шинами, подкатила роскошная, блестящая черным лаком автомашина, явно иностранной марки. Хотел было поскорей уйти, досадуя на то, что ему почудилось, но… распахнулась передняя дверца и перед ним предстал моложавый человек с удивительно знакомыми чертами лица: чуточку выпуклые карие глаза, на подбородке приметная ямочка. Анатолий смотрел на человека и не узнавал его.
– Ну, разуй глаза, малыш! – весело пробасил хозяин роскошной автомашины. – Вижу, не признаешь друга детства Стасика Басинского.
– Стас, ты ли это? – искренне удивился Булатов. – Живем в одном городе и столько лет не встречались. Поди, лет двадцать пять.
– Четверть века, точно! – Басинский крепко обнял друга детства.
Стасик, бывший маменькин сынок, интеллигент, единственный в их классе носил очки. Бывало, Анатолию много раз приходилось вступаться за Стаса. Был малого роста, худосочен, но всегда привлекал Булатова многими удивительными качествами: начитан, с налету решал любые алгебраические задачи, учился в заочной физико-математической школе знаменитого на всю страну Московского физтеха, сторонился девчонок. Вся школа гордилась им, когда узнала, что Стасик получил золотую медаль на Всесоюзной физико-математической олимпиаде. А дальше, как водится, после десятого класса укатил в Москву. Дальнейшие следы его потерялись.
– Ну, рассказывай: академик, дипломат, директор НИИ? – Анатолию вновь стало неуютно, но на сей раз по иной причине: опять в тряпье, на ногах – стоптанные кроссовки, рукава у курточки – коротки. Он словно оглядел себя глазами процветающего Стасика.
– Академик, ученый, все это – сущая ерунда, – отмахнулся Стасик. – Есть, Толик, дела поинтересней. Есть мир, который человек должен увидеть.
– Бывали мы в Италии, где воздух голубой? – вновь попытался проникнуть в тайну друга детства Булатов. Он видел чужой мир только по телевизору, ездили за границу другие, имеющие тугие бумажники.
– Ладно, соловья баснями не кормят! – Стасик гостеприимно распахнул вторую дверцу с противоположной стороны. – Поехали в ресторацию, там и вспомним наивную нашу молодость. – И, чтобы рассеять смущение Анатолия Булатова, поспешил успокоить: – О деньгах не беспокойся, я угощаю.
Когда черная, сверкающая «вольво» притормозила возле крутящихся зеркальных дверей главного городского ресторана «Черноземье», из дверей стремительно выскочил швейцар с генеральскими золотыми галунами. Едва не упал. Предупредительно распахнул дверцу:
– Добро пожаловать! Милости просим!
– Благодарю, Михалыч! – бросил Стасик, не забыв сунуть в растопыренную ладонь смятую бумажку. Было у подъезда очень светло, и Анатолию показалось, что друг детства «кинул на лапу» швейцара доллар.
Ресторан «Черноземье», недавнее приобретение процветающего бизнесмена Ризаева, был еще полупустым. Здесь обычно собирались «деловые люди», прочие горожане обходили «Черноземье» стороной.
Предупредительный метрдотель при бабочке вежливо, под локоток проводил дорогих гостей в отдельную кабину, украшенную шелковыми шторками, включил мягкий боковой свет, с полупоклоном протянул Стасику меню в красочной обложке. Стасик, словно забыв о госте, откинулся на спинку стула и с удовольствием стал изучать обширное меню, потом долго, с расстановкой заказывал что-то подскочившему официанту. Анатолий тем временем исподтишка, чтобы не показаться провинциалом, оглядывал через приоткрытую дверь зал, на стенах которого в жанре хохломской росписи прослеживалась история их древнего города: первая кузница, приезд Петра Великого, парусные суда российского флота на реке Воронеж.
«Судьба любит поражать человека неожиданными выкрутасами и зигзагами», – подумал Булатов; он давно заметил, любая неприятность сменяется удачей. В тот, последний, раз, когда тоже был на грани отчаяния, встретил Ирину Тиунову, теперь вот – Стасик Басинский. Что-то сулит ему эта встреча?
Да, Анатолию было чему удивляться. Час назад едва не зашел в столовую для нищих, чтобы бесплатно съесть жидкую гороховую похлебку, а теперь…
– Что ж, Толик, – Стасик Басинский поднял бокал с искрящимся французским шампанским, – предлагаю первый тост, естественно, за случайную встречу!
– С удовольствием!
Стасик Басинский оказался вовсе не тем паинькой, каким был в детстве. Он чувствовал себя раскованным, не таясь говорил, что думал. Да и пил совсем не по-интеллигентному, не стеснялся наливать не в крошечные хрустальные рюмочки, а в бокалы. Постепенно стерлась невидимая грань, отделявшая Булатова от Басинского. Они снова были во власти воспоминаний, снова шутили. И вдруг… Стасик провозгласил весьма странный в наши дни тост:
– Давай, Толик, выпьем за Михаила Сергеевича Горбачева!
– О, нет, нет, извини, друг, но за этого человека, перевернувшего страну, пить отказываюсь. Он ренегат, предатель. Я не против перестройки, она давным-давно назрела. Начинать дело нужно, когда знаешь, чем его закончить.
– А это ты зря, – спокойно остановил словоизлияния Басинский, – Горбачева можно и нужно ругать, есть за что, но… – Он поднял вверх указательный палец. Анатолию показалось, что ноготь покрыт розовым лаком. – Именно Горбачев решился на перестройку, дал нам свободу, а что может быть выше свободы? Дураки и тупоголовые ставят во главу угла кусок колбасы и дешевую водку. А умные? Способные? Наконец, просто трудолюбивые? Они получили возможность зарабатывать любые деньги. Пожалуйста. Мой бедный отец, ты помнишь его, однажды получил за научную работу, будучи на пенсии, пятьсот рублей. И что ты думаешь? Собес отказал ему в пенсии на два месяца за то, что старик превысил границу дозволенного в сумме 350 рублей. Каково, а?
Булатов начал было возражать, но Стасик резко и умело прервал его, ловко переведя разговор на иные темы.
– Да ну их всех к чертям собачьим! Лучше расскажи, как ты живешь? Извини, но я вижу, судьба повернулась к тебе, прости, немытым задом. Понимаю, вопрос не деликатен, но… можешь не отвечать, если это неприятно. – Стасик плеснул себе в бокал красного вина из пузатой иностранной бутылки. Анатолий последовал его примеру. До сей минуты он старался держать характер, беспечно улыбался, шутил, а тут вдруг его потянуло на откровение. Выпал удобный случай не просто выплакаться человеку, который обязательно поймет, но и получить совет, как жить дальше. Вино развязало язык. Он заговорил о том, что нынче беден, как церковная крыса, что наступила пора отчаяния, что из полосы невезения не видит выхода. И подробно, не опуская деталей, с жаром поведал другу детства о том, как его «сжирало» начальство за вольнодумство, за нестандартную профсоюзную деятельность. Не упустил рассказа и об овощном магазине, о трагедии с газетным киоском.
– Ты работал в овощном грузчиком? – голос Стасика дрогнул. – Ты торговал газетами в киоске? Извини, но ты, брат, либо совсем сдурел, либо…
– Я тебя не понимаю? – Булатов растерялся. Ждал слов сочувствия, поддержки.
– Из овощного магазина без миллиона нынче не уходят. Это же настоящий клад, это банк, где без документов, без кредита выдают сотни тысяч.
– Прости меня, Стасик, но это разговор глухого со слепым. – Анатолий опешил. – Я мог только купить без очереди килограмм репы или картошки. Там миллионами и не пахнет, пахнет грязью и водкой.
– Дилетант! Ты – дилетант, воспитанный порочной системой. Ты – лошадь похоронного бюро, у которой шоры на глазах, она видит только то, что впереди.
– Просвети, ежели хочешь, но… все ваши комбинации не по моему уму. – Анатолий Булатов никак не мог понять, с какой истинной целью пригласил его процветающий Стасик в ресторан, не для науки обжуливания же? Однако была весьма любопытна механика отъема денег у населения.
– Сколько лет вас учила советская власть, так ничему и не научила, кроме слепого повиновения: «Есть!», «Слушаюсь!», «Будьте готовы!», «Всегда готовы!» – А ведь, говоря языком вашего овощного магазина, все проще пареной репы. – Стасику, видимо, доставляло истинное удовольствие поучать бывшего заступника. – Запомни примитивную истину: доставка овощей и фруктов идеального качества абсолютно невыгодна ни магазину, ни базам.
– Почему? – искренне удивился Анатолий Булатов, по-обывательски считая, что чем товар лучше, тем он дороже.
– Перейдем к простейшим примерам, – воодушевясь, продолжал Стасик. – Скажем, так, хранилище ваше рассчитано на 100 тонн картофеля. Если при закладке на хранение картофель не очень хороший, то на каждые сто килограммов разрешено списывать два килограмма отходов. Всегда, не за красивые, естественно, глазки, легко договориться с товароведами установить норму отходов два или три процента. Какая им разница? Дальше вступает в действие простая арифметика, четвертый класс начальной школы, но… для государства она дороже, чем высшая математика.
– Стас, прости, абсолютно ничего не понимаю, – признался Булатов. – Давай-ка я налью себе еще. – Он потянулся к бутылке, но Стасик решительно задержал его руку.
– Наберись терпения. Даю бесплатный совет, как разбогатеть, а ты… Итак, всего один процент, выторгованный у товароведов, даст тебе отличные шансы. Конкретно. От ста тысяч тонн один процент, как известно, составляет 100 ООО килограммов нормального картофеля. Даже по цене 10 копеек за кг. Это – сто тысяч рублей. Нет проблем. И еще. Это же азы рыночной экономики.
– Ты прав, нас этому не учили, – насупился Булатов, подивился: «Сколько пьет и все трезвый»
– Вас учили плавать в луже. Деньги, Толик, нынче буквально лежат под ногами, только не ленись нагибаться, подбирать. Неужто это так сложно для твоего просвещенного ума?
Стасик полюбовался на золотой перстень с ярким камнем, налил в бокал французского коньяка, посмотрел на свет. Напиток был темно-коричневого цвета, распространял чуточку горьковатый запах миндаля. Басинский, на мгновение забыв о собеседнике, стал пить коньяк крошечными глотками, закусывал ломтиками лимона, откровенно священнодействовал. Поднял глаза на Анатолия. – Не обижайся, друг детства, но… денег нынче нет только либо у ленивых, либо у глупых.
– Либо у честных! – буркнул Булатов.
– Сегодня, Толик, все средства массовой информации без устали толкуют о частной собственности, о грядущих социальных переменах, – снова вскочил на любимого конька Стасик. – А ведь все эти разглагольствования не стоят выеденного яйца. В нашей любимой стране, можешь мне поверить, ничего не изменится.
– Ради чего тогда все рушим? Ради демократии? – вяло спросил Булатов. Он заметил, что к их разговору явно прислушивается тип в черной куртке, одиноко сидящий напротив их кабинетика.
– Россия, Толик, приговорена историей нести тяжкий крест, пугать остальной мир. Нам что социализм, что капитализм – один черт. Все зыбко, все непрочно. Ну, к примеру, выкуплю я у государства завод. А дальше что? Кто поручится, что завтра у меня эту собственность не экспроприируют? Нам хоть японскую, хоть американскую конституции вводи – бесполезно. Ловкие российские махинаторы не допустят ни чистого коммунизма, ни чистого капитализма. Согласен?
– Нет, – Стас, не могу согласиться, – горячо возразил Анатолий. – Ты, видать, крутишься в мире дельцов. У вас, кажется, свои законы, свои конституции. А мы – честные люди.
– Понятно, честные и гордые. Гордитесь своим пролетарским происхождением. Ладно, оставайся со своими принципами, которые тебя не кормят. Мы ведь сюда пришли расслабиться, не так ли? А я лезу со своими нравоучениями. – Стасик, видимо, был неплохим психологом, мгновенно понял, что спорить с другом детства – бесполезное занятие, поэтому сразу взял быка за рога. – Киоск, говоришь, сгорел. А куда теперь нацелился?
– Ума не приложу, – развел руками Анатолий Булатов, – может, посоветуешь?
– Могу протежировать на мясокомбинат! – Стасик даже обрадовался: наконец-то этот упрямый правдолюб запросил помощи. Его сегодня буквально распирало желание показать свое могущество и благородство. – У тебя техническое образование?
– Что я там смогу делать?
– Чудак-рыбак! Ежели удастся пробиться в компрессорную машинистом, «лимон» срубишь уже на второй неделе.
– Миллион? – ахнул Булатов. Подобной суммы не мог даже представить.
– Миллион – не предел, он, считай, у тебя в кармане. – Стасик самодовольно посмотрел на бывшего заступника, явно любуясь его растерянностью. – Итак, пользуйся моментом, пока я добрый, миллионы не всякий будет раздаривать. Да, пожалуйста, не забудь, за протежирование и за науку отвалишь позже мне десять процентов дохода. Не обижайся, таков закон честного бизнеса.
– Стасик, я тебе и половину отдам, где же эти деньги могут лежать в компрессорной? – Понимал, конечно, что не пойдет на сделку с совестью; однако разбирало любопытство, какими путями вчерашние жулики сегодня становятся богачами.
– О, это же примитив, первый класс начальной школы. – Басинский был уже здорово навеселе. – Твоя задача плевая: сделать отклонение температуры всего на один градус, этой манипуляции ни один человек на мясокомбинате не заметит. Всего на один градус, но… в нужную сторону. Вымерзание тысяч тонн мяса даст столько дополнительных возможностей, что за одну смену ты можешь обеспечить себя. Ну, по рукам? Не вижу лихорадочного блеска золотоискателя в твоих глазах. Или не оценил?
– Услуга твоя, Стас, правда неоценимая, но…
– Опять? – всплеснул руками Стасик. – Опять в дурь попрешь?
– Прости, но роль миллионера меня будет тяготить. – Анатолий вдруг отчетливо представил свое положение: окончательно разорен и раздавлен. «А может, и впрямь попробовать удариться в жульничество?» – шевельнулась в мозгу слабая мысль. Не идти же на паперть с протянутой рукой.
Грянул духовой оркестр. Кажется, распорядитель вечера предупредил гостей ресторана, что марш «Прощание славянки» означает окончание сказочного сна, возвращение в мир жестокой действительности. Анатолий еще раз мысленно поблагодарил Его величество Случай за встречу с бывшим одноклассником и за вынужденную паузу в разговоре. За эти мгновения можно было очнуться от гипноза.
Басинский щедро расплатился с официантом. Тот, угодливо улыбаясь, подхватил Стасика под локоток, проводил до гардеробной.
– Послушай, Толя, – Стасик взял Булатова за руку, собираясь прощаться, – забудь о том, что я тебе тут наболтал. Плюнь и разотри. Я, можно сказать, устраивал тебе легонькую проверочку на честность.
– Зачем? – искренне удивился Анатолий Булатов. – Если ты не из органов безопасности, то мы встретились и разошлись.
– Не скажи. Днями из Москвы приезжает ко мне личный курьер главы нашего концерна. Я ему закину удочку насчет тебя. Такие кристально чистые люди нам позарез нужны. Понимаешь, в большом бизнесе очень важно отыскать преданных людей. Мой босс дважды вынужден был сменить весь персонал: проворовываются сволочи, покупаются конкурентами, а босс предательства не терпит. Кстати, Толя, ты же лично должен знать нашего президента. Одно время он был у вас на Старососненском металлургическом генеральным директором.