– Дело ясное, что устаешь от занятий, а хочется очень смеяться: смех – да-с – дело доброе; я вот в театр не хожу; ну и вот: сочиняю стишки – так, на разные случаи жизни; так, – вроде прутковских.
   И вдруг оживился:
   – Вот Аннушка, Анна Ивановна – ясное дело – прислугой служила у нас: из купчих разорившихся…
   Очень забавно рукой подмахнул он; Лизаша, лисенком таясь и немного дичась, от души подхихикнула.
   – Аннушка… Ну, так я ей… Он со взлаем прочел:
 
И у меня была когда-то ванна, –
Сказала наша горничная Анна, –
Но, отдаваясь року злому,
Я ванну отдала городовому!.
 
   Зачем он рассказывал это, придя к фон-Мандро в первый раз?
   – Очень, знаете, скучно без смеха: комиссии, лекции – гм – заседанья: совета, правленья; и – да-с!
   Эдуард Эдуардович только что вновь собрался закурить, но, услышав о тяжких трудах, из почтения вынул сигару из губ, не поджегши, хотя уже спичкой он чиркнул; когда ж разговор перешел на житейские темы, – в рот сунул сигару: и чиркнул, смеясь и трясясь животом; и Лизаше вдруг стало понятно, зачем порет дичь знаменитый профессор, а «богушка» пляшет пред ним простеца. Они оба следят друг за другом.
   Действительно: старый профессор, бросая гротеск за гротеском, все будто Мандро надбуравливал глазками:
   – Где-то его я уж видел: не то фармазон, а не то миро, дер, – чорт дери: да-с – есть сметка и нюх.
   Все как будто хотел навести фон-Мандро на предмет для него интересный; Мандро же, почуявши что-то, – наддал простеца; дескать: это – напрасно; я – так себе: просто; стараясь избегнуть стаккато [73], он бархатным басом легато [74] наигрывал, заговоривши об экспорте масла сибирского в Англию:
   – Мы бы… «Вагон-ледник» сделают быстро… Железнодорожные сети, пути сообщенья…
   Взглянул гробовыми глазами, вторыми, – сквозь первые, глупо совиные; и, поперхнувшись дымком, клокотал горловым, изнурительным кашлем:
   – Кха-кхо!
   Отразилось в лице что-то горклое; и показалось, что в дряхлости он превратился в гориллу.
   Профессор подумал:
   «Да, да-с: человек с изворотливой совестью он».
   И – испытывал страх; между нами сказать, – наводил уже справки о нем: вспоминалися толки о том, что Мандро позволяет себе слишком много с одной гимназисточкой, даже – причастен к содомовским грехам; разогнать подозренья – итоги бессонных ночей и, быть может, кошмаров – пришел он.
   Они укрепились, когда за спиной у Мандро, из открытых дверей, сквозь диванную он заприметил кусок кабинета, – глубокого, синего, очень гнетущего тона, какой он уж видел; но – где? В подсознаньи, где желклые, желтые краски обыденной жизни съедалися пламенем?
   И – пламенело пустое, кричавшее, красное кресло оттуда.
 
***
 
   Уж подали чай и ликер на золотенький столик с фестонами; чашечку тихо поставил лакей перед ним (на фарфо-оовой чашечке – розаны бледно-брусничного цвета); Мандро предлагал «пралинэ» [75]:
   – Благодарствуйте!
   – Нет? я – возьму: я – такой сластоежка!
   Боднулся отчетливо вычерченными серебристыми прядями, точно рогами; профессор, при этом движеньи, которое вспомнил, схватяся за львиные лапочки кресла, почти привскочил, чтоб бежать: будто тут перед ним не Мандро, а горилла сидела.
   Все – вспомнилось!
   – Что с вами?
   – Так-с – ничего-с!
 
***
 
   Вот что – вспомнилось: утро – холодное, первое после жаров (это было полгода назад); в желтом доме, напротив, в окне, вместо Грибикова, – черно-синие баки торчали такие вот точно!!
   – Я думал, что вы…
   – Мне – пора-с!
   Тут профессор, вскочив с быстротой подозрительной, шаркнул, ткнув пальцы: Мандро тоже встал, изгибаясь затянутой позою, найденной в зеркале: и с перекошенной злою гримасой склонил седорогую голову, сжав крепко пальцы и склабясь над ними: как будто кусал эти пальцы; профессор же коротышем: не в ту дверь!
   – Не сюда: вот – сюда!
   Эдуард Эдуардович жест пригласительный вычертил длинной рукою (он был долгорукий); массивный, финифтевый перстень рубином стрельнул.
   И втроем – побежали: втроем очутились – в передней, в коврах, заглушавших пришлепочки эхо к раздельным хлопочкам шагов; уж профессор просунулся в шубу; неясно он видел (очки запотели): лежит размехастая круглая шапка его.
   Цап ее на себя!
   В тот же миг оцарапало голову что-то: из схваченной шапки над ярким махром головы опустились четыре ноги и пушистый развеялся хвост: этой шапкой взмахнувши, – ей в землю!
   Пред нею раскланялся он:
   – Извините-с – пожалуйста-с! Шапка же стала…
   – Ах, чорт дери: Васенька! Стала котом!
   Изогнув свою спину дугой, она бросилась в глубь корц. дора: кота вместо шапки надел!
   Подбегающий с шапкой лакей, фон-Мандро и Лизаша стоявшие с ртами раскрытыми, чтобы не лопнуть от хохота остолбенели, когда, не смеясь, как-то криво им всем подмигнувши, почти со слезами в глазах, громко вскрикнул-
   – Забавная-с штука-с: да, – да-с!
   И, схвативши коричневокожий портфель, побежал катышем прямо в дверь.

23

   Плевком, стертым прохожими, пал из подъезда и быстро пустился бежать, волоча свою шубу в прохожих; да – под-тепель; да, косохлесты дождя: полуталый ледок, слюноте-ки – какая-то каша, какая-то няша; размокропогодилось и распространилось лужами, заволдырились пузырики; да, – пережуй снегов.
   Дроботала пролетка.
   – Tapвpoe… pфe-pфe… старарое-старое… Тар-тар-тар! Тартары!
 
***
 
   – Как-с?
   – Что-с?
   Да, да – в подсознаньи стояло: еще накануне тот сон, будто Грибиков фукнул из форточки – пырснули прахом года многолобых усилий; и вот через день – в этой форточке встал: фон-Мандро…
   И сейчас же ответил себе он, что – дичь: поглядел чер-нобакий какой-нибудь; ведь не один фон-Мандро носил баки; окошко захлопнулось; был – листочес, сукодрал, древо-ломные скрипы.
   Тогда начинался холодный обвой городов…
 
***
 
   Вот и площадь: лавчонки, кирпичный чай в плитках; и – вывеска: «Белоцерковски й-Г усятинский – Овощи».
   Моську едва не зашиб; тут какая-то дама обиделась:
   – Экий нахал: куда прете?
   Хотя и надел он кота, над собой подшутивши, – какие там шутки; и шел с разгромленьем во взгляде, с разгрязом в сознанье средь течи людской, многорылой, ошибшись од-в переулком и думая, что – Табачихинский (шел Гнилозубовым); дом шоколадный, лицованный плитами, с глянем с подъездом из тесаных серых камней и с абаками желтых колонн; да, и – дворик квадратный; квадратные теНы; квадратные пространства сознанья; как их осознать? Ведь сознание – круг; квадратура – поверхность фигуры, в квадрат обращенной; задача, увы! – не решенная; да-с; осознать обстоянье – решить не решенное; и – в квадратурах запутался; не осознал обстоянья:
   – Кого вам?
   И дворник с метлой – перед ним; не на тот двор попал, хотя то же проделал он: по переулочку счетом пятьсот сорок девять шагов; лишь одно – в переулок не тот он свернул; тут – чужое; у тумб разыгрались мальчишки; потаск между ними веселый пошел; ворошился людьми переулок; дождило пустым пустоплюем кропившего жолоба; клок из тумана висел в нависающем исчерна-сизом и исчерна-синем прихмурьи, откуда рвануло струей ледяною.
   В чем дело?
   Мандро!
 
***
 
   Если б мог осознать впечатленье от звука «Мандро», то увидел бы: в «ман» было – синее: в «др» – было черное, будто хотевшее вспомнить когда-то увиденный сон; «ман» – манило; а «др» – ? Наносило удар.
 
***
 
   – Да, удар – над Москвой!
   Что такое сказал он, совсем неожиданно; и – осмотрелся: проперли составы фасадов: уроды природы; дом – каменный ком; дом за домом – ком комом; фасад за фасадом – ад адом; а двери, – как трещины.
   Страшно!
   Свисает фасад за фасадом под бременем времени: время, удав, – душит; бремя – обрушится: рушатся старым составом и он, и Москва, провисая над Тартаром.
   – Poe-рой… Роется… Старое-старое… тартарараровое…
   Тарта-мантор… мандор… Командор… – грохотала пролетка.
   А все выходило:
   – Мандро!
 
***
 
   Вдруг припомнился случай, с ним бывший, когда он звонился, забыв, что звонится к себе; и на голос прислуги, кто там, отозвался вопросом, к себе самому обращенным.
   – А что, барин дома?
   Услышав, что «барина» нет, он куда-то пошел: очевидно, домой; и тогда только понял, что был уже он у себя и что нечего было ему вопрошать «барин – дом а», когда этот «барин», – он сам (между нами, – какой же – он «барин»; смотрите, пожалуйста, – «барин»: ха-ха! Так какое-то, старое: роется в шубе под собственной дверью)
   – Рой-pфe-po-po – дроботала пролетка. Звонился.
   Играло вверху морозяной гирляндой созвездий; посмотришь – покажется: звездочка катится светленьким следц. ком; падает над головою; так небо овчинкой падет; так падет под ударом.
   – Др-дро!
   Черноротый подъезд съел его.
   – Вы бы, Дарьюшка, – знаете ли – не снимали б цепочки, а то, говоря рационально, – там всякие, воры ща. таются…
   – Слушаюсь!
   – С фомками…
   – Да-с.
   . – Без цепочки пропустите, «он» – дело ясное – цап-царап: по голове.
   И – пошел в кабинет.
   Нашел шлёпы: стал шлёпой; и вздевочным взором глядел в потолок; не обрушится ль; все – под ударом!
 
***
 
   Да, да!
   Переставить тома, переспрятать бумажки, следы замести; он над сваленем книг призадумался горько. Как муха в сетях паука, зажундел сам с собою, устроил пихели бумажек в набитые ящики; снова их вывалил, затрескотал дверцей шкафа.
   Кой-как распихал по томам.
   Быстроногое время совалось во все, точно Томочка-песик; теперь собиралось просунуться резким звоночком во входную дверь.
   Что-то – будет!… Наверное – что-то огромное, – вот-вот-вот-вот: подошло!
 
***
 
   Он надел на себя не кота, а – терновый венец.

ПРИМЕЧАНИЯ

   «Московский чудак» – роман, первая часть романа «Москва» Печатается по изд.: Белый А. Московский чудак. М.: Круг, 1926. Изданию романа предпослано предисловие автора, представленное в начале книги.