Страница:
кредитов, что стали бы больше походить на холодильники, чем на денежные
учреждения. Конечно, весьма естественно цепляться до последнего мгновения за
возможность высокой прибыли, но это, тем не менее, дурная деловая политика.
Что касается нашего сбыта, то после понижения цен он очень скоро
ослабел вновь. Мы все еще не вполне соответствовали покупательной
способности страны для того, чтобы сбывать наш товар без затруднений.
Розничные цены все еще не достигли своего уровня. Публика относилась
недоверчиво ко всякой цене. Мы приняли план осуществить дальнейшее понижение
цен и поэтому остановились на производстве примерно 100 000 автомобилей в
месяц. Подобное количество изделий, правда, никоим образом не оправдывалось
нашим сбытом, но мы хотели, прежде чем закроемся, превратить как можно
больше сырого материала в готовые изделия. Мы знали, что перерыв необходим
для того, чтобы составить инвентарь и произвести основательную чистку дома.
Мы хотели вновь открыться с существенно пониженными ценами, имея на складе
достаточное количество автомобилей для повысившегося спроса. Новые
автомобили могли бы тогда изготовляться из закупленного по более низким
ценам материала. Мы поставили себе целью добиться понижения цен.
В декабре мы закрылись с намерением возобновить производство через 14
дней. В действительности, у нас оказалось столько работы, что мы могли
открыться не раньше, как через шесть недель. Едва мы закрылись, как слухи о
нашем финансовом положении умножились. Сколько мне известно, многие
надеялись, что нам придется идти на поиски денег -- если мы нуждались в
деньгах, мы должны были уступить в наших требованиях. Но мы искали денег.
Нам их совсем и не надо было. Мы даже получили одно предложение. Один
чиновник одного нью-йоркского банка отыскал меня, чтобы изложить мне
финансовый план относительно большого займа, предусматривавшего даже то, что
представитель банка должен управлять нашими финансами в качестве казначея.
Люди, разумеется, желали нам добра. Мы, правда, не нуждались в деньгах, но в
данное время у нас, действительно, не было казначея. В этом отношении
банковские деятели верно учли наше положение. Поэтому я предложил моему сыну
Эдзелю взять на себя председательство в Обществе так же, как и его финансы.
Таким образом мы нашли казначея и, следовательно, больше не нуждались в
банковских дельцах.
Потом мы взялись за чистку дома. Во время войны мы были обязаны
выполнять всевозможные военные заказы и поэтому поневоле отступили от
принципа поставлять только определенный продукт. Благодаря этому возникло
много новых отделений. Увеличился персонал бюро; вместе с тем возникли
бесчисленные бесполезные учреждения, как следствие неединообразного
производства. Итак, мы начали ограничивать все, что не имело отношения к
автомобильному производству.
Единственная в данный момент подлежащая выплате сумма была 7 милл.
долларов -- добровольный платеж нашим рабочим. Здесь, правда, не было
обязательства, но мы хотели уплатить деньги к 1-му января. Мы взяли их
поэтому из наших наличных средств.
Во всей Америке мы содержим 35 филиальных отделений -- все монтажные
фабрики; но 22 из них производят также отдельные части. В то время они
прекратили действительное производство и только собирали автомобили.
Когда мы закрыли свою фабрику, у нас в Детройте не оказалось, можно
сказать, ни одного автомобиля. Все части были отправлены, так что
детройтские торговцы принуждены были посылать вплоть до Чикаго и Колумбии,
чтобы удовлетворить местную потребность. Наши филиальные учреждения снабжали
различных торговцев, согласно их годовому потреблению, примерно на один
месяц. Торговцы старались поэтому вовсю.
К концу мая мы созвали нашу основную организацию в составе около 10 000
человек, в большинстве начальников мастерских, их помощников и руководителей
групп и открыли Хайлэнд-Парковское производство. Потом мы обратили в деньги
заграничное имущество и продали наши побочные изделия.
Тут только могли мы начать производство полностью.
Чистка дома освободила нас от лишнего скарба, взвинчивавшего цены и
поглощавшего прибыль. Все, что нам было не нужно, мы продали. До сих пор
приходилось в день на один автомобиль 15 человек. Отныне мы пользовались 9
человеками на автомобиль. Это не значило, конечно, что из 15 человек шесть
потеряли место. Они только перестали быть в тягость производству. Понижение
цен мы провели в жизнь.
Наш конторский персонал был сокращен наполовину, и лишившимся мест была
предложена лучшая работа на фабриках. Большинство согласилось. Мы упразднили
все журналы нарядов и все виды статистики, не относящиеся непосредственно к
производству. Мы собирали горы статистических сведений единственно потому,
что они были интересны. Но статистикой не построишь автомобиля -- и она была
упразднена.
Мы сократили нашу телефонную сеть на 60%. В предприятии нуждаются в
телефоне только немногие сравнительно отделы. Прежде почти на 5 рабочих
приходился один старший рабочий, теперь едва на 20. Остальные старшие
рабочие работали у станков.
Благодаря этому производственные расходы сократились с 146 долларов до
93. Если учесть, какое значение это имело при ежедневном производстве свыше
4000 автомобилей, станет ясно, каким образом возможно, отнюдь не экономией и
не понижением заработной платы, а исключительно устранением излишнего
достигнуть так называемого "невозможного" понижения цен.
Самым важным, однако, было то, что мы открыли новый способ тратить
меньше денег в предприятии -- путем ускорения оборота. Для этого нам
понадобилась Детройт-Толедо-Айронтонская железная дорога и мы купили ее.
Железная дорога играла большую роль в нашей системе экономии. Остальным
средствам сообщения мной посвящена особая глава. После нескольких
экспериментов мы выяснили, что товарооборот может быть настолько повышен,
что позволит сократить цикл производства с 22 до 14 дней. Т. е. сырой
материал мог (круглым счетом) в 2/3 затрачиваемого до сего времени быть
закуплен, переработан и доставлен в виде готового изделия в руки розничных
продавцов. До сих пор у нас имелось запасов на складе на сумму около 60
милл. долларов для того, чтобы обеспечить непрерывность производства. Так
как мы сократили время на одну треть, то у нас освободилось 20 милл.
долларов, что обусловило сбережение процентов в 1,2 милл. ежегодно. Включая
инвентарь, нам удалось извлечь сбережений примерно на 8 милл. долларов, т.
е. мы могли освободить капитал в 28 милл. долларов, и проценты с этой суммы
числить, как сбережения.
1 января имели в своем распоряжении 20 милл. долларов наличными, 1
апреля -- 87 милл. долл., следовательно, на 27 милл. долл. больше, чем было
необходимо для погашения всего долга. Таков результат, который дала
повышенная деятельность предприятия. Сумму я разделяю следующим образом:
Имевшиеся в распоряжении наличные
средства к 1 января . . . . . . . . . . 20 000 000
Имевшееся в распоряжении имущество,
превращенное в наличные деньги с
1 января по 1 апреля . . . . . . . . . . 24 700 000
Деньги, полученные благодаря
ускоренной перевозке готовых
изделий . . . . . . . . . . . . . . . 28 000 000
Заграничное имущество . . . . . . . . . 3 000 000
Продажа побочных продуктов . . . . . . . 3 700 000
Продажа военных займов . . . . . . . . . 7 900 000
______________________________________________________
Итого. . . . . . . . . . . . . . . 87 300 000
Я рассказал все это дело не ради него самого, а для того, чтобы
показать, каким образом предприятие может помочь себе вместо того, чтобы
занимать чужие деньги. У нас было бы на 40 милл. долларов больше. Но что
произошло бы в этом случае? Разве это дало бы нам возможность вести дело
лучше, чем мы вели его до сих пор? Нет, наоборот. Если бы мы приняли заем,
наше стремление к удешевлению методов производства не осуществилось бы. Если
бы мы получили деньги по 6%, а, включая комиссионные деньги и т. д.,
пришлось бы платить больше, то одни проценты при ежегодном производстве в
500 000 автомобилей составили бы надбавку в 4 доллара на автомобиль. Одним
словом, мы вместо лучшего метода производства приобрели бы только тяжелый
долг. Наши автомобили стоили бы приблизительно на 100 долларов дороже, чем
сейчас, наше производство вместе с тем сократилось бы, потому что ведь и
круг покупателей сократился бы тоже. Мы могли бы выставить меньше рабочих и,
следовательно, меньше служить обществу. Было упомянуто, что финансисты
хотели поправить ущерб денежным займом вместо поднятия производственного
оборота. Они хотели дать не инженера, а казначея. Связь с банкирами и
является бедой для промышленности. Банкиры думают только о денежных
формулах. Фабрика является для них учреждением для производства не товаров,
а денег. Они не могут постичь, что предприятие никогда не стоит на месте,
что оно либо движется вперед, либо идет назад. Они рассматривают понижение
цен скорее как выброшенную прибыль, чем как основание для улучшения дела.
Банкиры играют в промышленности слишком большую роль. Тайно это
признало большинство деловых людей. Открыто это признается редко из страха
перед банкирами. Легче заработать состояние денежными комбинациями, чем
производственной работой. Удачливый банкир, в среднем, менее умен и
дальнозорок, чем удачливый предприниматель, и все-таки банкир практически
господствует в обществе над предпринимателем посредством господства над
кредитом.
Могущество банков за последние 15--20 лет, в особенности со времени
войны, очень возросло, и федеральная резервная система предоставляла им по
временам почти неограниченный кредит. Банкир, в силу своей подготовки, и,
прежде всего, по своему положению совершенно не способен играть руководящую
роль в промышленности. Поэтому не является ли тот факт, что владыки кредита
достигли за последнее время огромной власти, симптомом, что в нашей
финансовой системе что-то гнило. Банкиры попали в руководители
промышленности вовсе не благодаря своей индустриальной проницательности.
Скорее они сами почти невольно вовлечены туда системой. Поэтому, что
касается меня, мне хочется сказать, что финансовая система, по которой мы
работаем, вовсе не самая лучшая.
Я должен предупредить, что мои возражения вовсе не личного характера. Я
ничего не имею против банкиров, как таковых. Напротив, мы не можем
отказаться от умных, опытных в финансовой технике людей. Мы нуждаемся в
деньгах, и мы нуждаемся в кредите. Не то не мог бы осуществиться обмен
продуктов производства. Но поставили ли мы наше банковское и кредитное дело
на должные основы, это другой вопрос.
Я не имею намерения нападать на нашу финансовую систему. Я не нахожусь
в положении человека, который побежден системой и теперь жаждет мести. Лично
мне может быть безразлично, что сделают банковские воротилы, ибо мы достигли
возможности вести наше дело без помощи банков. Поэтому в своем исследовании
я не буду руководствоваться никакими личными побуждениями. Я хочу только
выяснить, дает ли существующая система максимум пользы большинству народа.
Никакая финансовая система не может быть признана хорошей, раз она
особенно покровительствует одному особому классу производителей. Поэтому
исследуем, нельзя ли сломить власть, которая покоится не на производстве
ценностей. Я того мнения, что способы производства нашей страны настолько
изменились, что золото уже не является лучшим мерилом их ценности и что
золотая валюта, как средство контролирования кредита, покровительствует
определенным классам. Границы кредита, в конце концов, растягиваются на
основании имеющегося в стране золота, безотносительно к имеющемуся в стране
богатству.
Народ занят денежным вопросом; и если бы владыки денег обладали
какими-нибудь сведениями, которые, по их мнению, могли бы спасти народ от
ошибок, то им надлежало бы поделиться с народом. Тот, кто полагает, что
народ легко провести, и он согласится и примет, словно молочные карточки,
любое количество банкнот, не понял народа. Только благодаря природному
здоровью народа, наши деньги, несмотря на фантастические, уснащенные
техническими терминами эксперименты финансистов, не обесценились.
Народ на стороне твердых денег. Он столь неуклонно на их стороне, что
является весьма серьезным вопросом, какими глазами взглянул бы он на
господствующую систему, если бы знал, во что они могут превратиться в руках
посвященных.
Нужно помочь народу правильно ценить деньги. Нужно сказать ему, что
такое деньги и что создает деньги и в чем заключается уловка, посредством
которой государства и народы подпадают под власть нескольких отдельных
индивидуумов.
В действительности, деньги очень простая вещь. Они являются частью
нашей общественной организации. Они обозначают самый непосредственный и
простой способ передавать ценности от одного человека к другому. Деньги, как
таковые, -- превосходная, даже необходимая вещь. По природе в них нет ничего
дурного; это одно из полезнейших изобретений человечества, и когда они
исполняют свое назначение, они не приносят никакого ущерба, а только помощь.
Но деньги должны были бы всегда оставаться деньгами. Метр имеет сто
сантиметров, но когда же доллар бывает долларом? Если бы угольный торговец
стал менять вес центнера или молочник вместимость литра, а метр был бы
сегодня 110, а завтра 80 сантиметров длиной (оккультическое явление, которое
объясняется многими, как "биржевая необходимость"), то народ мгновенно
позаботился бы об устранении этого. Какой же смысл вопиять о "дешевых
деньгах" или об "обесцененных деньгах", если 100-центовый доллар сегодня
превращается в 65-центовый, завтра в 50-центовый, а послезавтра в
47-центовый, как это случилось с добрыми старыми американскими золотыми и
серебряными долларами. Нужно, чтобы доллар всегда оставался 100-центовым;
это столь же необходимо, как то, чтобы кило имел постоянно тысячу граммов, а
метр -- 100 сантиметров.
Банковские деятели, которые предпринимают только чисто банковские
операции, должны были бы считать себя естественно призванными проверить и
изучить нашу денежную систему вместо того, чтобы довольствоваться местным
мастерством в банковском деле. Если бы они отняли у азартных игроков в
"деньги" звание "банкиров" и раз навсегда лишили бы их влиятельного
положения, которое дается их званием, то банковское дело было бы
реабилитировано и место, принадлежащее им на службе обществу, снова
возвращено.
И здесь, как всегда, возникает "если бы", но оно не непреодолимо.
События и так идут навстречу некоему кризису, и если те, кто имеет
техническую сноровку, не сплотятся для того, чтобы помочь, то, может быть,
сделают попытку помочь люди технически неподготовленные. Всякий прогресс
побуждает заинтересованных лиц ссудить свой опыт благу общества. Только
близорукие будут пытаться оспаривать прогресс, и сами падут жертвой этого.
Мы все образуем одно целое, мы должны все вместе идти вперед. Если
банковские дельцы воспринимают всякий прогресс исключительно как
противодействие глупцов, а всякий план улучшения, как непосредственный удар,
направленный против них, то они стоят на точке зрения, которая яснее ясного
доказывает, что они недостойны своей руководящей роли.
Мировое богатство не идентично деньгам и недостаточно ими представлено.
Золото, как таковое, не является ценным товаром. Золото так же не богатство,
как ордер на шляпу не шляпа. Но как выражение богатства оно может быть
употребляемо своими владельцами или господами так, что дает им господство
над кредитом, необходимым для производителей подлинных ценностей. Торговля
предметом обмена -- деньгами весьма выгодное дело. Но попутно с тем, как
деньги обращаются в предмет торговли, который можно покупать и продавать,
прежде чем подлинные ценности могут быть проданы или обменены, ростовщикам и
спекулянтам дается право взимать налоги с производства. Власть, которая
дается обладателям денег над промышленными силами, тем очевиднее выступает
наружу, чем яснее факт, что, хотя деньги должны представлять действительное
богатство мира, тем не менее богатство всегда больше денег и действительное
богатство зачастую поступает в рабство к деньгам. Это ведет к нелепому
парадоксу, что мир благословен богатством и все же терпит нужду.
Все это отнюдь не ничтожные факты, которые можно выразить цифрами и
потом откинуть в сторону; здесь дело идет о судьбе человечества. Бедность на
свете порождается в редчайших случаях отсутствием ценностей, но главным
образом недостатком денег. Мировая борьба наций на почве торговли, ведущая к
международному соперничеству и войнам, только один из таких фактов в их
отношении к человечеству.
Попытаемся положить основание лучшему методу.
Бедность проистекает из целого ряда источников, из которых главнейшие
поддаются учету. Я решительно считаю возможным уничтожить бедность и особые
привилегии. О том, что то и другoe желательно -- вопроса быть не может, так
как и бедность и привилегии неестественны, однако помощи мы можем ожидать
исключительно от работы, а не от законодательства.
Я подразумеваю под бедностью недостаток пищи, жилья и одежды как для
индивидуума, так и для семьи. Разница в образе жизни будет существовать
всегда. Бедность может быть устранена только избытком. В настоящее время мы
достаточно глубоко проникли в науку производства, чтобы предвидеть день,
когда производство, как и распределение, будут совершаться по таким точным
методам, что каждый будет вознагражден по своим способностям и усердию.
Первопричина бедности, по моему мнению, заключается прежде всего в
недостаточном соответствии между производством и распределением в
промышленности, как и в сельском хозяйстве, в отсутствии соразмерности между
источниками энергии и ее эксплуатацией. Убытки, происходящие от этого
несоответствия, огромны. Все эти убытки должно уничтожить разумное, служащее
делу руководительство. До тех пор, пока руководитель будет ставить деньги
выше служения, убытки будут продолжаться. Убытки могут быть устранены только
дальновидными, а не близорукими умами. Близорукие в первую голову думают о
деньгах и вообще не видят убытков. Они считают подлинное служение
альтруистическим, а не доходнейшим делом в мире. Они неспособны отойти от
менее важных предметов настолько, чтобы увидеть более важные и прежде всего
наиважнейшие, -- а именно, что чисто оппортунистическое производство,
рассматриваемое даже с исключительно денежной точки зрения, является самым
бездоходным.
Служение может опираться и на альтруистическое основание, но обычно в
таких случаях дешево стоит. Сентиментальность подавляет практичность.
Промышленные предприятия, конечно, были бы в состоянии вновь рассеять
некоторую пропорциональную часть созданных ими богатств, но
непроизводительные издержки обычно столь велики, что не хватает для всех
участников предприятия, несмотря на то, что товар продается по чрезмерно
высокой цене; в результате, промышленность сама ограничивает свое
распространение.
Вот несколько примеров непроизводительных трат: долина Миссисипи не
производит угля. Посреди нее струятся неисчислимые потенциальные лошадиные
силы -- Миссисипи. Если же живущее по ее берегам население хочет получить
энергию или тепло, то оно покупает уголь, который вырабатывается за тысячу
миль от него и, следовательно, должен быть оплачиваем много выше своей
нагревательной или двигательной ценности. Если же население не может
позволить себе покупать этот дорогой уголь, оно отправляется рубить деревья
и тем лишает себя одного из самых действительных средств для поддержания
силы воды. До самого последнего времени ему не приходило в голову
воспользоваться находящимся в непосредственной близости и почти не требующим
эксплуатационных затрат источником энергии, которого было бы вполне
достаточно на то, чтобы огромное население, питаемое этой долиной, было
обеспечено теплом, светом и двигательной силой.
Лекарство против бедности заключается не в мелочной бережливости, а в
лучшем распределении предметов производства. Понятия "бережливость" и
"экономия" преувеличены. Слово "бережливость" есть выражение болезни. Факт
непроизводительной траты открывается во всей своей трагической величине по
большей части случайно -- и сейчас же обнаруживается яростная реакция против
непроизводительной траты -- человек хватается за идею бережливости. К
сожалению, он только заменяет меньшее зло большим вместо того, чтобы пройти
обратно весь путь, ведущий от заблуждения к истине.
Бережливость -- излюбленное правило всех полуживых людей. Без сомнения,
бережливость лучше расточительности, но также неоспоримо, что она хуже
полезной затраты. Люди, которые от своих сбережений ничего не требуют,
проповедуют их, как добродетель. Но есть ли более жалкое зрелище, чем
несчастный озабоченный человек, который в лучшие и прекраснейшие дни своей
жизни цепляется за пару кусков твердого металла? Да стоит ли даже похвалы
сокращение до минимума жизненных потребностей? Мы все знаем этих, так
называемых "бережливых людей", которые как будто скупятся даже на то малое
количество воздуха, которое они потребляют, и частичку уважения, в котором
они заботливо себя ограничивают. Они скорчились как духовно, так и телесно.
Бережливость в этом смысле -- расточение жизненных соков и чувств. Ибо
существуют два вида расточительности: расточительность легкомысленных,
которые, прожигая жизнь, швыряют свою жизненную силу за окно, и
расточительность обладателей рыбьей крови, которые гноят ее из-за полного
неупотребления. Строгий скопидом подвергается опасности быть приравненным к
обладателю рыбьей крови. Расточительность является обычно реакцией против
гнета разумной траты в то время, как бережливость нередко бывает реакцией
против расточительности.
Все дано нам на потребу. Нет такого зла, которое возникло бы иначе, как
от злоупотребления. Самый большой грех, который мы можем совершить против
обыденных вещей, -- злоупотребление ими, разумеется, в более глубоком смысле
слова. Мы любим выражение "расточительность", но расточительность есть
только фаза злоупотребления. Всякая расточительность есть злоупотребление,
всякое злоупотребление -- расточительность.
Привычка копить может легко стать чрезмерной. Справедливо и даже
желательно, чтобы каждый имел запасный фонд; не иметь его в случае, если это
вообще возможно -- подлинная расточительность. Однако и в этом можно зайти
слишком далеко. Мы учим детей копить деньги. Как средство против
необдуманного и эгоистичного бросания денег это имеет цену. Но положительной
цены это не имеет; оно не ведет ребенка по правильному, здравому пути
полезного и здравого проявления и применения своего "я". Лучше учить ребенка
пользоваться деньгами и тратить их, чем копить. Большинство людей, которые
заботливо копят пару долларов, сделали бы лучше, употребив их сперва на
самого себя, потом на какую-нибудь работу. В конце концов они имели бы
больше сбережений, чем раньше. Молодые люди должны бы преимущественно
вкладывать деньги в свои собственные предприятия, чтобы умножить полезные
ценности. Когда они впоследствии достигнут вершины полезного творчества,
всегда будет время отложить, согласно определенным твердым основаниям,
большую часть доходов. В действительности, когда препятствуют самому себе
быть продуктивным, ничего не скапливают. Этим ограничивают только свое
непреложное достояние и понижают цену своего природного капитала. Принцип
правильной траты есть единственный необманный принцип. Трата положительна,
активна, животворна. Трата жива. Трата умножает сумму всего хорошего.
Личная нужда не может быть устранена без общих переустройств. Повышение
заработной платы, повышение прибылей, всякое повышение для того, чтобы
добыть больше денег, являются всего лишь отдельными попытками отдельных
классов вырваться из огня самим, не обращая внимания на судьбу ближних.
Господствует нелепое мнение, что можно каким-то образом устоять против
грозы, если добыть себе достаточное количество денег. Рабочие думают, что
могут противоборствовать ей, если добьются более высокой заработной платы.
Капиталисты полагают, что смогут бороться с ней, если будут извлекать больше
прибыли. Вера во всемогущество денег прямо трогательна. Деньги в нормальное
время весьма полезный предмет, но деньги сами по себе имеют меньше ценности,
чем люди, которые с их помощью вовлекаются в производство -- да и в этом
случае они могут быть употреблены во зло.
Невозможно вытравить мнение, будто между промышленностью и сельским
хозяйством существует естественный антагонизм. Это совершенно не так. Точно
так же нелепо мнение, будто людям надлежит вернуться к земле, потому что
города перенаселены. Если бы люди поступали согласно этому, сельское
хозяйство быстро перестало бы быть доходным занятием. Конечно, точно так же
неблагоразумно переселяться толпами в промышленные центры. Если деревня
опустеет, то какую же пользу будет иметь тогда промышленность? Между
учреждения. Конечно, весьма естественно цепляться до последнего мгновения за
возможность высокой прибыли, но это, тем не менее, дурная деловая политика.
Что касается нашего сбыта, то после понижения цен он очень скоро
ослабел вновь. Мы все еще не вполне соответствовали покупательной
способности страны для того, чтобы сбывать наш товар без затруднений.
Розничные цены все еще не достигли своего уровня. Публика относилась
недоверчиво ко всякой цене. Мы приняли план осуществить дальнейшее понижение
цен и поэтому остановились на производстве примерно 100 000 автомобилей в
месяц. Подобное количество изделий, правда, никоим образом не оправдывалось
нашим сбытом, но мы хотели, прежде чем закроемся, превратить как можно
больше сырого материала в готовые изделия. Мы знали, что перерыв необходим
для того, чтобы составить инвентарь и произвести основательную чистку дома.
Мы хотели вновь открыться с существенно пониженными ценами, имея на складе
достаточное количество автомобилей для повысившегося спроса. Новые
автомобили могли бы тогда изготовляться из закупленного по более низким
ценам материала. Мы поставили себе целью добиться понижения цен.
В декабре мы закрылись с намерением возобновить производство через 14
дней. В действительности, у нас оказалось столько работы, что мы могли
открыться не раньше, как через шесть недель. Едва мы закрылись, как слухи о
нашем финансовом положении умножились. Сколько мне известно, многие
надеялись, что нам придется идти на поиски денег -- если мы нуждались в
деньгах, мы должны были уступить в наших требованиях. Но мы искали денег.
Нам их совсем и не надо было. Мы даже получили одно предложение. Один
чиновник одного нью-йоркского банка отыскал меня, чтобы изложить мне
финансовый план относительно большого займа, предусматривавшего даже то, что
представитель банка должен управлять нашими финансами в качестве казначея.
Люди, разумеется, желали нам добра. Мы, правда, не нуждались в деньгах, но в
данное время у нас, действительно, не было казначея. В этом отношении
банковские деятели верно учли наше положение. Поэтому я предложил моему сыну
Эдзелю взять на себя председательство в Обществе так же, как и его финансы.
Таким образом мы нашли казначея и, следовательно, больше не нуждались в
банковских дельцах.
Потом мы взялись за чистку дома. Во время войны мы были обязаны
выполнять всевозможные военные заказы и поэтому поневоле отступили от
принципа поставлять только определенный продукт. Благодаря этому возникло
много новых отделений. Увеличился персонал бюро; вместе с тем возникли
бесчисленные бесполезные учреждения, как следствие неединообразного
производства. Итак, мы начали ограничивать все, что не имело отношения к
автомобильному производству.
Единственная в данный момент подлежащая выплате сумма была 7 милл.
долларов -- добровольный платеж нашим рабочим. Здесь, правда, не было
обязательства, но мы хотели уплатить деньги к 1-му января. Мы взяли их
поэтому из наших наличных средств.
Во всей Америке мы содержим 35 филиальных отделений -- все монтажные
фабрики; но 22 из них производят также отдельные части. В то время они
прекратили действительное производство и только собирали автомобили.
Когда мы закрыли свою фабрику, у нас в Детройте не оказалось, можно
сказать, ни одного автомобиля. Все части были отправлены, так что
детройтские торговцы принуждены были посылать вплоть до Чикаго и Колумбии,
чтобы удовлетворить местную потребность. Наши филиальные учреждения снабжали
различных торговцев, согласно их годовому потреблению, примерно на один
месяц. Торговцы старались поэтому вовсю.
К концу мая мы созвали нашу основную организацию в составе около 10 000
человек, в большинстве начальников мастерских, их помощников и руководителей
групп и открыли Хайлэнд-Парковское производство. Потом мы обратили в деньги
заграничное имущество и продали наши побочные изделия.
Тут только могли мы начать производство полностью.
Чистка дома освободила нас от лишнего скарба, взвинчивавшего цены и
поглощавшего прибыль. Все, что нам было не нужно, мы продали. До сих пор
приходилось в день на один автомобиль 15 человек. Отныне мы пользовались 9
человеками на автомобиль. Это не значило, конечно, что из 15 человек шесть
потеряли место. Они только перестали быть в тягость производству. Понижение
цен мы провели в жизнь.
Наш конторский персонал был сокращен наполовину, и лишившимся мест была
предложена лучшая работа на фабриках. Большинство согласилось. Мы упразднили
все журналы нарядов и все виды статистики, не относящиеся непосредственно к
производству. Мы собирали горы статистических сведений единственно потому,
что они были интересны. Но статистикой не построишь автомобиля -- и она была
упразднена.
Мы сократили нашу телефонную сеть на 60%. В предприятии нуждаются в
телефоне только немногие сравнительно отделы. Прежде почти на 5 рабочих
приходился один старший рабочий, теперь едва на 20. Остальные старшие
рабочие работали у станков.
Благодаря этому производственные расходы сократились с 146 долларов до
93. Если учесть, какое значение это имело при ежедневном производстве свыше
4000 автомобилей, станет ясно, каким образом возможно, отнюдь не экономией и
не понижением заработной платы, а исключительно устранением излишнего
достигнуть так называемого "невозможного" понижения цен.
Самым важным, однако, было то, что мы открыли новый способ тратить
меньше денег в предприятии -- путем ускорения оборота. Для этого нам
понадобилась Детройт-Толедо-Айронтонская железная дорога и мы купили ее.
Железная дорога играла большую роль в нашей системе экономии. Остальным
средствам сообщения мной посвящена особая глава. После нескольких
экспериментов мы выяснили, что товарооборот может быть настолько повышен,
что позволит сократить цикл производства с 22 до 14 дней. Т. е. сырой
материал мог (круглым счетом) в 2/3 затрачиваемого до сего времени быть
закуплен, переработан и доставлен в виде готового изделия в руки розничных
продавцов. До сих пор у нас имелось запасов на складе на сумму около 60
милл. долларов для того, чтобы обеспечить непрерывность производства. Так
как мы сократили время на одну треть, то у нас освободилось 20 милл.
долларов, что обусловило сбережение процентов в 1,2 милл. ежегодно. Включая
инвентарь, нам удалось извлечь сбережений примерно на 8 милл. долларов, т.
е. мы могли освободить капитал в 28 милл. долларов, и проценты с этой суммы
числить, как сбережения.
1 января имели в своем распоряжении 20 милл. долларов наличными, 1
апреля -- 87 милл. долл., следовательно, на 27 милл. долл. больше, чем было
необходимо для погашения всего долга. Таков результат, который дала
повышенная деятельность предприятия. Сумму я разделяю следующим образом:
Имевшиеся в распоряжении наличные
средства к 1 января . . . . . . . . . . 20 000 000
Имевшееся в распоряжении имущество,
превращенное в наличные деньги с
1 января по 1 апреля . . . . . . . . . . 24 700 000
Деньги, полученные благодаря
ускоренной перевозке готовых
изделий . . . . . . . . . . . . . . . 28 000 000
Заграничное имущество . . . . . . . . . 3 000 000
Продажа побочных продуктов . . . . . . . 3 700 000
Продажа военных займов . . . . . . . . . 7 900 000
______________________________________________________
Итого. . . . . . . . . . . . . . . 87 300 000
Я рассказал все это дело не ради него самого, а для того, чтобы
показать, каким образом предприятие может помочь себе вместо того, чтобы
занимать чужие деньги. У нас было бы на 40 милл. долларов больше. Но что
произошло бы в этом случае? Разве это дало бы нам возможность вести дело
лучше, чем мы вели его до сих пор? Нет, наоборот. Если бы мы приняли заем,
наше стремление к удешевлению методов производства не осуществилось бы. Если
бы мы получили деньги по 6%, а, включая комиссионные деньги и т. д.,
пришлось бы платить больше, то одни проценты при ежегодном производстве в
500 000 автомобилей составили бы надбавку в 4 доллара на автомобиль. Одним
словом, мы вместо лучшего метода производства приобрели бы только тяжелый
долг. Наши автомобили стоили бы приблизительно на 100 долларов дороже, чем
сейчас, наше производство вместе с тем сократилось бы, потому что ведь и
круг покупателей сократился бы тоже. Мы могли бы выставить меньше рабочих и,
следовательно, меньше служить обществу. Было упомянуто, что финансисты
хотели поправить ущерб денежным займом вместо поднятия производственного
оборота. Они хотели дать не инженера, а казначея. Связь с банкирами и
является бедой для промышленности. Банкиры думают только о денежных
формулах. Фабрика является для них учреждением для производства не товаров,
а денег. Они не могут постичь, что предприятие никогда не стоит на месте,
что оно либо движется вперед, либо идет назад. Они рассматривают понижение
цен скорее как выброшенную прибыль, чем как основание для улучшения дела.
Банкиры играют в промышленности слишком большую роль. Тайно это
признало большинство деловых людей. Открыто это признается редко из страха
перед банкирами. Легче заработать состояние денежными комбинациями, чем
производственной работой. Удачливый банкир, в среднем, менее умен и
дальнозорок, чем удачливый предприниматель, и все-таки банкир практически
господствует в обществе над предпринимателем посредством господства над
кредитом.
Могущество банков за последние 15--20 лет, в особенности со времени
войны, очень возросло, и федеральная резервная система предоставляла им по
временам почти неограниченный кредит. Банкир, в силу своей подготовки, и,
прежде всего, по своему положению совершенно не способен играть руководящую
роль в промышленности. Поэтому не является ли тот факт, что владыки кредита
достигли за последнее время огромной власти, симптомом, что в нашей
финансовой системе что-то гнило. Банкиры попали в руководители
промышленности вовсе не благодаря своей индустриальной проницательности.
Скорее они сами почти невольно вовлечены туда системой. Поэтому, что
касается меня, мне хочется сказать, что финансовая система, по которой мы
работаем, вовсе не самая лучшая.
Я должен предупредить, что мои возражения вовсе не личного характера. Я
ничего не имею против банкиров, как таковых. Напротив, мы не можем
отказаться от умных, опытных в финансовой технике людей. Мы нуждаемся в
деньгах, и мы нуждаемся в кредите. Не то не мог бы осуществиться обмен
продуктов производства. Но поставили ли мы наше банковское и кредитное дело
на должные основы, это другой вопрос.
Я не имею намерения нападать на нашу финансовую систему. Я не нахожусь
в положении человека, который побежден системой и теперь жаждет мести. Лично
мне может быть безразлично, что сделают банковские воротилы, ибо мы достигли
возможности вести наше дело без помощи банков. Поэтому в своем исследовании
я не буду руководствоваться никакими личными побуждениями. Я хочу только
выяснить, дает ли существующая система максимум пользы большинству народа.
Никакая финансовая система не может быть признана хорошей, раз она
особенно покровительствует одному особому классу производителей. Поэтому
исследуем, нельзя ли сломить власть, которая покоится не на производстве
ценностей. Я того мнения, что способы производства нашей страны настолько
изменились, что золото уже не является лучшим мерилом их ценности и что
золотая валюта, как средство контролирования кредита, покровительствует
определенным классам. Границы кредита, в конце концов, растягиваются на
основании имеющегося в стране золота, безотносительно к имеющемуся в стране
богатству.
Народ занят денежным вопросом; и если бы владыки денег обладали
какими-нибудь сведениями, которые, по их мнению, могли бы спасти народ от
ошибок, то им надлежало бы поделиться с народом. Тот, кто полагает, что
народ легко провести, и он согласится и примет, словно молочные карточки,
любое количество банкнот, не понял народа. Только благодаря природному
здоровью народа, наши деньги, несмотря на фантастические, уснащенные
техническими терминами эксперименты финансистов, не обесценились.
Народ на стороне твердых денег. Он столь неуклонно на их стороне, что
является весьма серьезным вопросом, какими глазами взглянул бы он на
господствующую систему, если бы знал, во что они могут превратиться в руках
посвященных.
Нужно помочь народу правильно ценить деньги. Нужно сказать ему, что
такое деньги и что создает деньги и в чем заключается уловка, посредством
которой государства и народы подпадают под власть нескольких отдельных
индивидуумов.
В действительности, деньги очень простая вещь. Они являются частью
нашей общественной организации. Они обозначают самый непосредственный и
простой способ передавать ценности от одного человека к другому. Деньги, как
таковые, -- превосходная, даже необходимая вещь. По природе в них нет ничего
дурного; это одно из полезнейших изобретений человечества, и когда они
исполняют свое назначение, они не приносят никакого ущерба, а только помощь.
Но деньги должны были бы всегда оставаться деньгами. Метр имеет сто
сантиметров, но когда же доллар бывает долларом? Если бы угольный торговец
стал менять вес центнера или молочник вместимость литра, а метр был бы
сегодня 110, а завтра 80 сантиметров длиной (оккультическое явление, которое
объясняется многими, как "биржевая необходимость"), то народ мгновенно
позаботился бы об устранении этого. Какой же смысл вопиять о "дешевых
деньгах" или об "обесцененных деньгах", если 100-центовый доллар сегодня
превращается в 65-центовый, завтра в 50-центовый, а послезавтра в
47-центовый, как это случилось с добрыми старыми американскими золотыми и
серебряными долларами. Нужно, чтобы доллар всегда оставался 100-центовым;
это столь же необходимо, как то, чтобы кило имел постоянно тысячу граммов, а
метр -- 100 сантиметров.
Банковские деятели, которые предпринимают только чисто банковские
операции, должны были бы считать себя естественно призванными проверить и
изучить нашу денежную систему вместо того, чтобы довольствоваться местным
мастерством в банковском деле. Если бы они отняли у азартных игроков в
"деньги" звание "банкиров" и раз навсегда лишили бы их влиятельного
положения, которое дается их званием, то банковское дело было бы
реабилитировано и место, принадлежащее им на службе обществу, снова
возвращено.
И здесь, как всегда, возникает "если бы", но оно не непреодолимо.
События и так идут навстречу некоему кризису, и если те, кто имеет
техническую сноровку, не сплотятся для того, чтобы помочь, то, может быть,
сделают попытку помочь люди технически неподготовленные. Всякий прогресс
побуждает заинтересованных лиц ссудить свой опыт благу общества. Только
близорукие будут пытаться оспаривать прогресс, и сами падут жертвой этого.
Мы все образуем одно целое, мы должны все вместе идти вперед. Если
банковские дельцы воспринимают всякий прогресс исключительно как
противодействие глупцов, а всякий план улучшения, как непосредственный удар,
направленный против них, то они стоят на точке зрения, которая яснее ясного
доказывает, что они недостойны своей руководящей роли.
Мировое богатство не идентично деньгам и недостаточно ими представлено.
Золото, как таковое, не является ценным товаром. Золото так же не богатство,
как ордер на шляпу не шляпа. Но как выражение богатства оно может быть
употребляемо своими владельцами или господами так, что дает им господство
над кредитом, необходимым для производителей подлинных ценностей. Торговля
предметом обмена -- деньгами весьма выгодное дело. Но попутно с тем, как
деньги обращаются в предмет торговли, который можно покупать и продавать,
прежде чем подлинные ценности могут быть проданы или обменены, ростовщикам и
спекулянтам дается право взимать налоги с производства. Власть, которая
дается обладателям денег над промышленными силами, тем очевиднее выступает
наружу, чем яснее факт, что, хотя деньги должны представлять действительное
богатство мира, тем не менее богатство всегда больше денег и действительное
богатство зачастую поступает в рабство к деньгам. Это ведет к нелепому
парадоксу, что мир благословен богатством и все же терпит нужду.
Все это отнюдь не ничтожные факты, которые можно выразить цифрами и
потом откинуть в сторону; здесь дело идет о судьбе человечества. Бедность на
свете порождается в редчайших случаях отсутствием ценностей, но главным
образом недостатком денег. Мировая борьба наций на почве торговли, ведущая к
международному соперничеству и войнам, только один из таких фактов в их
отношении к человечеству.
Попытаемся положить основание лучшему методу.
Бедность проистекает из целого ряда источников, из которых главнейшие
поддаются учету. Я решительно считаю возможным уничтожить бедность и особые
привилегии. О том, что то и другoe желательно -- вопроса быть не может, так
как и бедность и привилегии неестественны, однако помощи мы можем ожидать
исключительно от работы, а не от законодательства.
Я подразумеваю под бедностью недостаток пищи, жилья и одежды как для
индивидуума, так и для семьи. Разница в образе жизни будет существовать
всегда. Бедность может быть устранена только избытком. В настоящее время мы
достаточно глубоко проникли в науку производства, чтобы предвидеть день,
когда производство, как и распределение, будут совершаться по таким точным
методам, что каждый будет вознагражден по своим способностям и усердию.
Первопричина бедности, по моему мнению, заключается прежде всего в
недостаточном соответствии между производством и распределением в
промышленности, как и в сельском хозяйстве, в отсутствии соразмерности между
источниками энергии и ее эксплуатацией. Убытки, происходящие от этого
несоответствия, огромны. Все эти убытки должно уничтожить разумное, служащее
делу руководительство. До тех пор, пока руководитель будет ставить деньги
выше служения, убытки будут продолжаться. Убытки могут быть устранены только
дальновидными, а не близорукими умами. Близорукие в первую голову думают о
деньгах и вообще не видят убытков. Они считают подлинное служение
альтруистическим, а не доходнейшим делом в мире. Они неспособны отойти от
менее важных предметов настолько, чтобы увидеть более важные и прежде всего
наиважнейшие, -- а именно, что чисто оппортунистическое производство,
рассматриваемое даже с исключительно денежной точки зрения, является самым
бездоходным.
Служение может опираться и на альтруистическое основание, но обычно в
таких случаях дешево стоит. Сентиментальность подавляет практичность.
Промышленные предприятия, конечно, были бы в состоянии вновь рассеять
некоторую пропорциональную часть созданных ими богатств, но
непроизводительные издержки обычно столь велики, что не хватает для всех
участников предприятия, несмотря на то, что товар продается по чрезмерно
высокой цене; в результате, промышленность сама ограничивает свое
распространение.
Вот несколько примеров непроизводительных трат: долина Миссисипи не
производит угля. Посреди нее струятся неисчислимые потенциальные лошадиные
силы -- Миссисипи. Если же живущее по ее берегам население хочет получить
энергию или тепло, то оно покупает уголь, который вырабатывается за тысячу
миль от него и, следовательно, должен быть оплачиваем много выше своей
нагревательной или двигательной ценности. Если же население не может
позволить себе покупать этот дорогой уголь, оно отправляется рубить деревья
и тем лишает себя одного из самых действительных средств для поддержания
силы воды. До самого последнего времени ему не приходило в голову
воспользоваться находящимся в непосредственной близости и почти не требующим
эксплуатационных затрат источником энергии, которого было бы вполне
достаточно на то, чтобы огромное население, питаемое этой долиной, было
обеспечено теплом, светом и двигательной силой.
Лекарство против бедности заключается не в мелочной бережливости, а в
лучшем распределении предметов производства. Понятия "бережливость" и
"экономия" преувеличены. Слово "бережливость" есть выражение болезни. Факт
непроизводительной траты открывается во всей своей трагической величине по
большей части случайно -- и сейчас же обнаруживается яростная реакция против
непроизводительной траты -- человек хватается за идею бережливости. К
сожалению, он только заменяет меньшее зло большим вместо того, чтобы пройти
обратно весь путь, ведущий от заблуждения к истине.
Бережливость -- излюбленное правило всех полуживых людей. Без сомнения,
бережливость лучше расточительности, но также неоспоримо, что она хуже
полезной затраты. Люди, которые от своих сбережений ничего не требуют,
проповедуют их, как добродетель. Но есть ли более жалкое зрелище, чем
несчастный озабоченный человек, который в лучшие и прекраснейшие дни своей
жизни цепляется за пару кусков твердого металла? Да стоит ли даже похвалы
сокращение до минимума жизненных потребностей? Мы все знаем этих, так
называемых "бережливых людей", которые как будто скупятся даже на то малое
количество воздуха, которое они потребляют, и частичку уважения, в котором
они заботливо себя ограничивают. Они скорчились как духовно, так и телесно.
Бережливость в этом смысле -- расточение жизненных соков и чувств. Ибо
существуют два вида расточительности: расточительность легкомысленных,
которые, прожигая жизнь, швыряют свою жизненную силу за окно, и
расточительность обладателей рыбьей крови, которые гноят ее из-за полного
неупотребления. Строгий скопидом подвергается опасности быть приравненным к
обладателю рыбьей крови. Расточительность является обычно реакцией против
гнета разумной траты в то время, как бережливость нередко бывает реакцией
против расточительности.
Все дано нам на потребу. Нет такого зла, которое возникло бы иначе, как
от злоупотребления. Самый большой грех, который мы можем совершить против
обыденных вещей, -- злоупотребление ими, разумеется, в более глубоком смысле
слова. Мы любим выражение "расточительность", но расточительность есть
только фаза злоупотребления. Всякая расточительность есть злоупотребление,
всякое злоупотребление -- расточительность.
Привычка копить может легко стать чрезмерной. Справедливо и даже
желательно, чтобы каждый имел запасный фонд; не иметь его в случае, если это
вообще возможно -- подлинная расточительность. Однако и в этом можно зайти
слишком далеко. Мы учим детей копить деньги. Как средство против
необдуманного и эгоистичного бросания денег это имеет цену. Но положительной
цены это не имеет; оно не ведет ребенка по правильному, здравому пути
полезного и здравого проявления и применения своего "я". Лучше учить ребенка
пользоваться деньгами и тратить их, чем копить. Большинство людей, которые
заботливо копят пару долларов, сделали бы лучше, употребив их сперва на
самого себя, потом на какую-нибудь работу. В конце концов они имели бы
больше сбережений, чем раньше. Молодые люди должны бы преимущественно
вкладывать деньги в свои собственные предприятия, чтобы умножить полезные
ценности. Когда они впоследствии достигнут вершины полезного творчества,
всегда будет время отложить, согласно определенным твердым основаниям,
большую часть доходов. В действительности, когда препятствуют самому себе
быть продуктивным, ничего не скапливают. Этим ограничивают только свое
непреложное достояние и понижают цену своего природного капитала. Принцип
правильной траты есть единственный необманный принцип. Трата положительна,
активна, животворна. Трата жива. Трата умножает сумму всего хорошего.
Личная нужда не может быть устранена без общих переустройств. Повышение
заработной платы, повышение прибылей, всякое повышение для того, чтобы
добыть больше денег, являются всего лишь отдельными попытками отдельных
классов вырваться из огня самим, не обращая внимания на судьбу ближних.
Господствует нелепое мнение, что можно каким-то образом устоять против
грозы, если добыть себе достаточное количество денег. Рабочие думают, что
могут противоборствовать ей, если добьются более высокой заработной платы.
Капиталисты полагают, что смогут бороться с ней, если будут извлекать больше
прибыли. Вера во всемогущество денег прямо трогательна. Деньги в нормальное
время весьма полезный предмет, но деньги сами по себе имеют меньше ценности,
чем люди, которые с их помощью вовлекаются в производство -- да и в этом
случае они могут быть употреблены во зло.
Невозможно вытравить мнение, будто между промышленностью и сельским
хозяйством существует естественный антагонизм. Это совершенно не так. Точно
так же нелепо мнение, будто людям надлежит вернуться к земле, потому что
города перенаселены. Если бы люди поступали согласно этому, сельское
хозяйство быстро перестало бы быть доходным занятием. Конечно, точно так же
неблагоразумно переселяться толпами в промышленные центры. Если деревня
опустеет, то какую же пользу будет иметь тогда промышленность? Между