Страница:
фермерские союзы.
Главная несправедливость, от которой теперь страдает фермер,
заключается в том, что он, правда, главный производитель, но не главный
продавец и принужден продавать свои продукты тому, кто им придает форму,
годную для продажи. Если бы он мог превращать свое зерно в муку, свой скот в
говядину, своих свиней в ветчину и шпик, он не только извлекал бы
неограниченный доход из своих изделий, но, сверх того, помог бы соседним
поселениям быть не зависимыми от средств сообщения и поднять транспортное
дело путем освобождения его от бремени необработанных продуктов. План не
только благоразумен и осуществим, но становится все более неизбежным. Даже
больше, он может быть сейчас же осуществлен во многих местностях. Но его
влияние на положение железнодорожного сообщения и на цены съестных припасов
обнаружится полностью только тогда, когда он будет проведен широко и в
различных областях.
В этом заслуга всеуравнивающей справедливости, что предприятие, которое
не исполняет действительной службы, недолговечно.
Мы обнаружили, что благодаря нашей обычной деловой политике оказалось
возможным удешевить наш тариф на Детройт-Толедо-Айронтонской жел. дороге и,
кроме того, делать лучшие дела. Поэтому мы много раз понижали цены, но
Всесоюзная Коммерческая Комиссия отказывала нам в утверждении. Можно ли при
таких условиях считать жел. дороги деловым предприятием или средством
служения обществу?
Никто не превосходит Томаса Эдиссона в дальновидности и
сообразительности. Я познакомился с ним много лет тому назад, когда состоял
в Детройтском Электрическом Обществе -- это было, должно быть, около 1887 г.
В Атлантик-Сити состоялся конгресс электротехников, на котором Эдиссон, как
стоявший во главе этой науки, делал доклад. В то время я как раз работал над
моим газовым мотором и большинство людей, включая и моих коллег по
Электрическому Обществу, пытались объяснить мне, что трудиться над газовым
мотором значит терять время -- что будущность принадлежит электричеству. Эта
критика, однако, не имела на меня влияния. Я усиленно работал над своей
идеей. Но когда я оказался в одном помещении с Эдиссоном, мне пришло в
голову, что было бы все-таки очень хорошо узнать, придерживается ли великий
знаток электричества тоже того мнения, что будущность принадлежит
электричеству. По окончании доклада мне удалось на минуту поймать мистера
Эдиссона одного и я рассказал ему, над чем я работаю.
Он сейчас же преисполнился интереса, как и вообще интересовался всякой
научной работой. Потом я спросил у него, имеют ли, по его мнению, будущность
двигатели внутреннего сгорания. Он ответил, примерно, следующее:
-- Да, всякий легковесный двигатель, который способен развивать большее
число лошадиных сил и не нуждается ни в каком особенном источнике силы,
имеет будущность. Мы не знаем, чего можно достигнуть при помощи
электричества, но я полагаю, что оно не всемогуще. Продолжайте работу над
вашей машиной. Если вы достигнете цели, которую себе поставили, то я вам
предсказываю большую будущность.
В этих словах сказался весь Эдиссон. Он сам являлся средоточием
электрической промышленности, в то время молодой и полной воодушевления.
Огромное большинство электротехников ничего не видело, кроме своего
электричества, но их вождь понял с кристальной ясностью, что
одна-единственная сила не в состоянии выполнить своей работы. Потому-то он и
являлся их вождем.
Такова моя первая встреча с Эдиссоном. Я вновь увидел его лишь много
лет спустя, когда наш мотор был усовершенствован и уже поступил в
производство. Он хорошо еще помнил нашу первую встречу. С тех пор я часто
бывал в его обществе. Он принадлежит к числу моих ближайших друзей, и
нередко мы обменивались с ним мыслями.
Его знания почти универсальны. Нет предмета, которым бы он не
интересовался, и он не признает в этом отношении никаких ограничений. Он
верит, что все возможно, но при этом не теряет почвы под ногами. Он
продвигается шаг за шагом. "Невозможное" является для него названием вещей,
для выполнения которых у нас пока не достает знаний. Он убежден, что по мере
прогресса знаний, нам удастся создать силу, способную преодолеть
"невозможное". Это рациональный путь для совершения "невозможного".
Иррациональный путь состоит в попытках, предпринимаемых без
предварительного, тщательного накопления знаний.
Эдиссон лишь на пути к вершине своего могущества. Это человек, который
покажет нам, чего в состоянии достигнуть химия. Ибо он подлинный
исследователь, видящий в знании, к которому он без устали стремится,
исключительно средство для достижения мирового прогресса. Он не принадлежит
к числу тех цеховых ученых, которые только и делают, что накопляют знания,
превращая свой мозг в какой-то музей. Эдиссон несомненно величайший
исследователь мира и может быть самый непригодный в деловом отношении
человек. В деловых вопросах он почти ровно ничего не понимает.
Джон Берроуз также принадлежал к числу лиц, почтивших меня своей
дружбой. Я тоже люблю птиц и жизнь на сельском приволье. Я люблю бродить по
дорогам и лазить через заборы. На нашей ферме имеется около 500 домиков для
птиц. Мы называем их нашими птичьими гостиницами, и в одной из них, в "Отеле
Пончартрэн" -- домике для ласточек -- устроено целых 76 квартир.
Птицы -- лучшие товарищи. Мы не можем обходиться без них, благодаря
красоте и оживлению, которое вносит их общество. Мы даже нуждаемся в них по
чисто хозяйственным мотивам, как в истребителях вредных насекомых.
Единственный раз, когда я воспользовался Фордовской организацией для
воздействия на законодательство, дело касалось птиц -- и цель в данном
случае, как мне кажется, освятила средства. Билль Уикса и Маклина,
требовавший защиты перелетных птиц, все откладывался в конгрессе, ожидая
своей естественной смерти. Истинным сторонникам билля не удалось возбудить
среди членов конгресса достаточно сильного интереса к нему. Мы стали
негласно на защиту законопроекта и попросили каждого из наших 6000 торговых
посредников телеграфировать своему представителю в конгрессе. Наконец, птицы
все же как будто получили право голоса, и закон был принят. Кроме этого
случая мы никогда не пользовались нашей организацией в политических целях и
никогда этого не сделаем. Мы стоим на той точке зрения, что наши служащие
имеют право на самостоятельное мнение.
Но вернемся к Джону Берроузу. Я, конечно, знал, кто он такой, и читал
почти все, им написанное, но никогда не думал с ним встретиться -- до
последних лет, когда он начал обнаруживать ненависть к современному
прогрессу. Он презирал деньги, особенно власть, которую они дают низменным
людям для извращения человеческой природы. И вот он стал проникаться
чувством отвращения к промышленности, приносящей деньги. Он ненавидел шум
фабрик и железных дорог. Он критиковал промышленный прогресс и утверждал,
что автомобиль убивает способность понимать природу. Я держался совершенно
иного мнения. Мне казалось, что чувства отвлекли его на неправильный путь, и
я послал ему автомобиль с просьбой самому испробовать, не послужит ли он ему
средством для лучшего понимания природы. Этот автомобиль, когда он научился
им управлять, коренным образом изменил его точку зрения. Он нашел, что
автомобиль, вопреки его прежнему взгляду, дал ему возможность больше видеть
и, с того момента как машина оказалась в его распоряжении, почти все свои
экскурсии для ловли птиц, стал предпринимать, сидя за рулем. Он не мог не
заметить, что во время своих поездок он уже не вынужден больше
ограничиваться несколькими милями в окружности, но что ему стали доступны
громадные пространства.
Автомобиль этот положил начало нашей дружбе -- чудесной дружбе. Каждый,
кто знаком с Джоном Берроузом, неизбежно становится лучше. По руду занятий
он был профессиональным естествоиспытателем, но не принадлежал и к числу
тех, кто чувствами заменяет суровый научный труд. Так легко стать
сентиментальным среди природы, но добиться истинного понимания птицы -- так
же трудно, как и истинного понимания механического принципа.
Впоследствии он занялся философией. Философия его была не столько
натурфилософией, как естественной философией -- то были широкие, тихие
мысли, то была философия человека, проведшего свою жизнь в тишине среди
деревьев. Он не был ни язычником, ни пантеистом; но он не ощущал большой
разницы между окружающей нас природой и природой человека или между
человеческой и божественной природой.
Когда он перешагнул через седьмой десяток, он изменил свою точку зрения
на промышленность. Возможно, что это произошло не без моего участия. Он
понял, что не все ведь могут жить ловлей птиц. Одно время он питал ненависть
к современному прогрессу, во всех его видах, особенно если он оказывался
связанным с углем и шумным движением. Это почти граничило с литературной
аффектацией. Со временем он научился любить строй современной жизни и, хотя
это интересно, еще интереснее, что это произошло на 70 году его жизни. Джон
Берроуз никогда не чувствовал себя слишком старым для того, чтобы
чему-нибудь научиться. Он рос духовно до конца. Кто так окоченел, что не в
состоянии больше меняться, тот уже умер. Похоронный обряд в таком случае
является лишь простой формальностью.
Если кто был ему ближе всех, так это Эмерсон. Он не только знал
Эмерсона наизусть, но был весь проникнут его духом. Он научил меня любить
Эмерсона. Он настолько впитал в себя Эмерсона, что временами мыслил, как
Эмерсон, и даже говорил его языком. Позже он нашел, однако, свою собственную
дорогу -- и это было лучше для него.
В смерти Джона Берроуза не было ничего печального. Когда в дни урожая
золотится спелая рожь, ложится под лучами солнца и жнецы связывают ее в
снопы, в этом нет ничего печального. Она созрела, и ее срок исполнился --
такова же была смерть Джона Берроуза. Дни его были днями полной зрелости и
урожая, но не днями упадка. Он работал почти до самого конца. Его идеи
торжествовали за порогом смерти. Похоронили его в любимой им местности на 84
году жизни. И место это сохранится таким, каким он его любил.
Джон Берроуз, Эдиссон и я вместе с Гарвеем С. Файрестоком совершили ряд
путешествий по стране. Мы ездили караваном автомобилей и спали в палатках.
Однажды мы проехались по Адирондакским горам, другой раз с севера на юг по
Аллеганским. Наши поездки были чудесны -- но понемногу они стали привлекать
к себе слишком большое внимание.
* * *
Я сейчас более, чем когда-либо, настроен против войны и думаю, что
повсюду народ в общем знает -- несмотря на то, что политики этого не знают
-- что войны никогда еще ничего не решали. Именно война превратила
организованную, плодотворную жизнь всего мира в беспорядочный и бесформенный
хаос. Конечно, существуют люди, которые обогащаются во время войны, но
многих она же превращает в нищих. Разбогатевшие, к тому же, не принадлежат к
тем, кто был на фронте или честно участвовал в общей работе в тылу. Истинный
патриот никогда не станет наживать деньги на войне. Ни один истинно честный
человек не мог бы извлекать деньги из приносимых в жертву чужих жизней. Пока
солдаты, отдающие свою жизнь, и матери, приносящие в жертву своих сыновей,
не стараются извлечь прибыль из своей жертвы, пока это время не наступило,
ни один гражданин не должен стремиться к наживе, доставляя своей стране
средства для защиты ее существования.
Если, действительно, в будущем войны не прекратятся, то честному
предпринимателю будет все труднее и труднее считать своим неотъемлемым
правом извлекать из войны легкую и высокую прибыль. Нажившийся на войне с
каждым днем теряет право на уважение. Сама алчность когда-нибудь будет
принуждена уступить перед непопулярностью и оппозицией, которые встречает
военный спекулянт. Каждому предпринимателю следует быть сторонником мира,
ибо мир является его сильнейшей опорой. И, кстати, разве творческий дух
когда-либо проявлял большее бесплодие, чем в военное время?
Беспристрастное исследование последней войны, предшествовавших ей
событий и ее последствий неопровержимо свидетельствует о наличности в мире
могущественной группы властителей, предпочитающих оставаться в тени, не
стремящихся к видным должностям и внешним знакам власти, не принадлежащих
притом к определенной нации, а являющихся интернациональными -- властителей,
которые пользуются правительствами, широко раскинутыми промышленными
организациями, газетными агентствами и всеми средствами народной
психологии--для того, чтобы наводить панику на мир. Это старая уловка
игроков -- кричать "полиция!", когда много денег на столе, хватать во время
паники деньги и улетучиваться. В мире также есть сила, которая кричит
"война!", и убегает с добычей во время замешательства народов.
Нам не следует забывать, что несмотря на одержанную нами военную
победу, миру до сих пор не удалось разбить наголову подстрекателей,
натравивших народы друг на друга. Не следует забывать, что война ведь
искусственное зло, которое, следовательно, может создаваться применением
определенных технических приемов. Кампания военной травли ведется почти по
тем же правилам, как и всякая иная кампания. При помощи всевозможных хитрых
выдумок внушают народу неприязнь к нации, с которой хотят вести войну.
Сначала вызывают подозрение у одного, затем у другого народа. Для этого
требуется всего лишь несколько агентов, со смекалкой и без совести, и
пресса, интересы которой связаны с теми, кому война принесет желанную
прибыль. Очень скоро окажется налицо повод к выступлению. Не представляет ни
малейшего труда найти повод, когда взаимная ненависть двух наций достигла
достаточной силы.
Во всех странах находились люди, которые радовались, когда разразилась
мировая война, и сожалели, когда она пришла к концу. Сотни американских
состояний возникли во время гражданской войны так же, как тысячи новых
состояний выросли на почве мировой войны. Нельзя отрицать, что войны
являются прибыльным делом для тех, кто не брезгует подобными деньгами. Войны
являются оргиями денег не менее, чем оргиями крови.
Нас не так легко было бы втянуть в войну, если бы мы сознали, в чем
истинное величие народа. От накопления частных состояний страна не
становится великой. Превращение земледельческого населения в промышленное
также не способствует величию страны. Страна становится великой, если
достояние ее распределяется среди возможно более широких кругов населения и
наиболее справедливым образом, при осторожном и разумном развитии ее
доходных источников и работоспособности народа.
Внешняя торговля приводит ко многим заблуждениям. Следует пожелать,
чтобы каждая нация научилась, насколько возможно, сама удовлетворять свои
потребности. Вместо того, чтобы стремиться установить зависимость других
наций от продуктов нашей промышленности, нам следовало бы желать, чтобы
каждая нация создала свою собственную промышленность и собственную культуру,
покоящуюся на твердом основании. Когда каждая нация научится производить те
вещи, производство которых ей под силу, тогда мы постепенно дойдем до того,
что станем служить друг другу в тех специальных областях, где отсутствует
конкуренция. Северный умеренный пояс никогда не сможет конкурировать с
тропиками в продуктах тропических стран. Наша страна никогда не вступит в
соревнование с Востоком в производстве чая или с Югом в производстве резины.
Наша внешняя торговля в значительной степени основана на отсталости
наших заграничных покупателей. Мотивом, питающим эту отсталость, является
эгоизм. Человечность -- мотив, который может помочь отсталым нациям
достигнуть прочного базиса для независимого существования. Хороший пример
--- Мексика! Мы много слышим о каком-то "развитии" Мексики. Эксплуатация --
вот то слово, которое было бы здесь более уместно. Если происходит
эксплуатация естественных богатств лишь ради умножения частных состояний
иностранных капиталистов, то это не развитие, а грабеж.
Близорукие люди пугаются и возражают:
-- Что же станет тогда с нашей внешней торговлей?
Если туземцы Африки начнут развозить свой собственный хлопок, население
России само займется производством сельскохозяйственных машин, а Китай будет
в состоянии сам удовлетворять свои потребности, то это, конечно, будет
большой переменой; но разве есть хоть один умный человек, который бы
серьезно верил, что мир в состоянии еще долго устоять на современных
началах, когда немногие нации снабжают весь мир? Мы должны освоиться с
мыслью о том времени, когда все народы будут уметь обходиться собственными
силами.
Если какая-либо страна безумно гордится своей внешней торговлей, то
она, обыкновенно, находится в зависимости от ввоза чужого сырья. Она
превращает свое население в фабричный материал, создает класс богачей,
пренебрегая своими ближайшими, кровными интересами. В Соединенных Штатах мы
так заняты развитием нашей собственной страны, что долго еще сможем обойтись
без внешней торговли. Наше сельское хозяйство достаточно развито, чтобы пока
прокормить нас, а денег для выполнения нашей работы у нас тоже достаточно.
Разве возможно что-либо более бессмысленное, чем картина безработицы в
Соединенных Штатах, возникающей лишь потому, что Япония или Франция нам не
шлют ордеров, в то время, как нам понадобится еще сто лет работы для
развития нашей страны?
Торговля началась с оказывания взаимных услуг. Люди несли свой избыток
тем, кто его не имел. Страна, в которой росла рожь, посылала свои богатства
в страну, где рожь не произрастала. Лесная страна отправляла свой лес в
безлесную равнину; страна, богатая виноградом -- свои плоды в страну Севера.
Страна степная -- давала свое мясо местностям, лишенным пастбищ.
Все это были лишь взаимные услуги. Если все народы на земном шаре
дойдут до возможности содержать самих себя, то торговля вернется к этому
положению. Деловое предприятие превратится опять в услугу. Конкуренции не
будет, ибо конкуренция окажется лишенной почвы. Народы будут
совершенствоваться в производствах, ведущих, по своей природе, скорее к
монополии, чем к конкуренции. Каждой расе присущи свои особенные природные
дарования; одной -- способность властвовать, другой -- уменье быть
колонизатором, этой -- призвание к мореплаванию, той -- к музыке; одной --
уменье заниматься сельским хозяйством, другой -- одаренность в деловой сфере
и т. д. Линкольн как-то сказал, что наш народ не может дольше существовать,
состоя из свободных и рабов. Также и человеческая раса не будет вечно
состоять из эксплуататоров и эксплуатируемых. Это ненадежное положение вещей
будет сохраняться до тех пор, пока мы не станем одновременно продавцами и
покупателями, производителями и потребителями, поддерживающими это
равновесие не ради прибыли, а ради взаимных услуг.
Франция в состоянии дать миру нечто такое, что никакая конструкция
убить не может, точно так же Италия, Россия, Южно-Американские Штаты,
Япония, Великобритания, Соединенные Штаты. Чем скорее мы вернемся к системе,
основанной на естественных способностях, и совершенно откажемся от системы
"тащи что можно", тем скорее мы обеспечим самоуважение наций и международный
мир. Попытка завладеть мировой торговлей может вызвать войну, но никогда не
приведет к экономическому процветанию. Настанет день, когда даже
международные финансовые круги поймут это.
Мне не удалось открыть ни одной честной и серьезной причины мировой
войны.
Мне кажется, что она выросла из запутанного положения, созданного
главным образом теми, кто надеялся выиграть от войны. На основании
полученных мною в 1916 году информации, я полагал, что некоторые нации
стремятся к миру и что они отнеслись бы сочувственно к демонстрации в пользу
мира. В надежде, что это соответствует истине, я финансировал экспедицию в
Стокгольм на судне, называемом с тех пор "Кораблем мира". Я не сожалею, что
предпринял эту попытку. Факт ее неудачи сам по себе для меня не является
неопровержимым доказательством того, что этой попытки не стоило делать. Наши
неудачи поучительнее наших удач. То, чему я во время этого путешествия
научился, вполне окупало потраченное время и расходы. Я не знаю, были ли мои
информации правильны или ложны, да это и безразлично для меня. Но я полагаю,
всякий согласится со мной, что мир находился бы сейчас в лучшем положении,
если бы представилась возможность уже в 1916 году окончить войну.
Ибо победители истощены своими победами, а побежденные -- своим
сопротивлением. Никто не извлек выгоды из войны, ни почетной, ни позорной.
Когда, наконец, Соединенные Штаты вступили в войну, я некоторое время
надеялся, что эта война положит конец всем войнам; теперь же я знаю, что
войны не в состоянии покончить с войной, совершенно так же, как
необыкновенно сильный пожар с пожарной опасностью. Я считаю долгом каждого
противника войны противодействовать войне до тех пор, пока, действительно,
не последовало объявление войны.
Мое отрицательное отношение к войне не основано ни на пацифизме, ни на
принципе непротивленчества. Возможно, что наша культура фактически еще стоит
на уровне, не допускающем мирного обсуждения международных вопросов;
возможно, что они фактически должны решаться с оружием в руках. Но
вооруженные столкновения никогда не приводили еще к разрешению какого-либо
вопроса.
Вооруженные столкновения могут лишь в крайнем случае вызвать в воюющих
душевное состояние, в котором они готовы обсудить, из-за чего они,
собственно, воюют.
Как только мы вступили в войну, все фордовские предприятия были
предоставлены в распоряжение правительства. До объявления войны мы
определенно отказывались от выполнения военных заказов для какой-либо из
воюющих сторон. Прерывать нормальный ход производства противоречит всем
нашим деловым принципам. Нашим принципам человечности также противоречит
присоединиться к какой-либо партии в войне, к которой не причастна наша
страна. Эти принципы, однако, потеряли свое значение в тот момент, когда
Соединенные Штаты вступили в войну. С апреля 1917 г. по ноябрь 1918 г. наши
фабрики работали исключительно для правительства. Конечно, мы продолжали,
как и прежде, производить автомобили и автомобильные части, грузовики и
санитарные автомобили в составе нашего общего производства, но наряду с этим
изготовляли еще много других, более или менее новых для нас, предметов.
В момент заключения перемирия мы оставили военную работу и вернулись к
нашей работе мирного времени.
Некогда весьма популярная книга Генри Форда "Моя жизнь, мои достижения"
носит, как видно из ее названия, автобиографический характер. В течение
десятилетий в США и ряде других буржуазных стран она служила своего рода
"деловой библией" честолюбивых и энергичных молодых людей, стремившихся
повторить стремительный взлет "наверх" трудолюбивого и смышленого
деревенского паренька, ставшего гордостью и символом Америки начала XX века,
-- миллиардером, автомобильным королем и даже одним из кандидатов в
президенты США.
Предметом особого внимания специалистов в области организации
производства выступает при чтении этой книги практическое воплощение
инженером-механиком, изобретателем и талантливым менеджером разработанных им
самим и заимствованных, в частности, у Тейлора, принципов рационального
функционирования хозяйственного комплекса -- конкретно гигантского
автомобиле- и тракторостроительного концерна "Форд".
Наконец, концептуально-мировоззренческий интерес вызывают содержащиеся
в книге не тривиальные, а подчас откровенно неожиданные для традиционного
образа размышления миллиардера о месте и роли производства в общественной
жизни, его динамике, тенденциях, стимулах и перспективах эволюции, влиянии
рациональной экономики на людей, в нее втянутых, и на человеческую
цивилизацию в целом.
Рубеж XIX и XX веков, на который падает "пик" деятельности Г. Форда,
был этапом завершения в главном и основном задач становления
индустриально-машинного производства и подспудной, не бросавшейся тогда еще
в глаза подготовки в рамках поточно-конвейерной системы материальных и
психологических предпосылок будущего "прорыва" человечества в эпоху НТР.
Исходной методологической парадигмой творческих поисков Г. Форда
выступает его убежденность в том, что модель "мира, состоящего из железных
машин и машин-людей" (стр. 12), вытесняющего природу и все подлинно
человеческое, отнюдь не предвещает светлого и радостного будущего. Более
того, она представляет собой довольно зримый тупик разогнавшемуся на рельсах
промышленной революции росту производительности общественного труда.
"Нынешняя система, -- сурово констатирует Г. Форд, -- не дает высшей
производительности, ибо способствует расточению во всех его видах; у
множества людей она отнимает продукт их труда. Она лишена плана" (стр. 13).
Главная несправедливость, от которой теперь страдает фермер,
заключается в том, что он, правда, главный производитель, но не главный
продавец и принужден продавать свои продукты тому, кто им придает форму,
годную для продажи. Если бы он мог превращать свое зерно в муку, свой скот в
говядину, своих свиней в ветчину и шпик, он не только извлекал бы
неограниченный доход из своих изделий, но, сверх того, помог бы соседним
поселениям быть не зависимыми от средств сообщения и поднять транспортное
дело путем освобождения его от бремени необработанных продуктов. План не
только благоразумен и осуществим, но становится все более неизбежным. Даже
больше, он может быть сейчас же осуществлен во многих местностях. Но его
влияние на положение железнодорожного сообщения и на цены съестных припасов
обнаружится полностью только тогда, когда он будет проведен широко и в
различных областях.
В этом заслуга всеуравнивающей справедливости, что предприятие, которое
не исполняет действительной службы, недолговечно.
Мы обнаружили, что благодаря нашей обычной деловой политике оказалось
возможным удешевить наш тариф на Детройт-Толедо-Айронтонской жел. дороге и,
кроме того, делать лучшие дела. Поэтому мы много раз понижали цены, но
Всесоюзная Коммерческая Комиссия отказывала нам в утверждении. Можно ли при
таких условиях считать жел. дороги деловым предприятием или средством
служения обществу?
Никто не превосходит Томаса Эдиссона в дальновидности и
сообразительности. Я познакомился с ним много лет тому назад, когда состоял
в Детройтском Электрическом Обществе -- это было, должно быть, около 1887 г.
В Атлантик-Сити состоялся конгресс электротехников, на котором Эдиссон, как
стоявший во главе этой науки, делал доклад. В то время я как раз работал над
моим газовым мотором и большинство людей, включая и моих коллег по
Электрическому Обществу, пытались объяснить мне, что трудиться над газовым
мотором значит терять время -- что будущность принадлежит электричеству. Эта
критика, однако, не имела на меня влияния. Я усиленно работал над своей
идеей. Но когда я оказался в одном помещении с Эдиссоном, мне пришло в
голову, что было бы все-таки очень хорошо узнать, придерживается ли великий
знаток электричества тоже того мнения, что будущность принадлежит
электричеству. По окончании доклада мне удалось на минуту поймать мистера
Эдиссона одного и я рассказал ему, над чем я работаю.
Он сейчас же преисполнился интереса, как и вообще интересовался всякой
научной работой. Потом я спросил у него, имеют ли, по его мнению, будущность
двигатели внутреннего сгорания. Он ответил, примерно, следующее:
-- Да, всякий легковесный двигатель, который способен развивать большее
число лошадиных сил и не нуждается ни в каком особенном источнике силы,
имеет будущность. Мы не знаем, чего можно достигнуть при помощи
электричества, но я полагаю, что оно не всемогуще. Продолжайте работу над
вашей машиной. Если вы достигнете цели, которую себе поставили, то я вам
предсказываю большую будущность.
В этих словах сказался весь Эдиссон. Он сам являлся средоточием
электрической промышленности, в то время молодой и полной воодушевления.
Огромное большинство электротехников ничего не видело, кроме своего
электричества, но их вождь понял с кристальной ясностью, что
одна-единственная сила не в состоянии выполнить своей работы. Потому-то он и
являлся их вождем.
Такова моя первая встреча с Эдиссоном. Я вновь увидел его лишь много
лет спустя, когда наш мотор был усовершенствован и уже поступил в
производство. Он хорошо еще помнил нашу первую встречу. С тех пор я часто
бывал в его обществе. Он принадлежит к числу моих ближайших друзей, и
нередко мы обменивались с ним мыслями.
Его знания почти универсальны. Нет предмета, которым бы он не
интересовался, и он не признает в этом отношении никаких ограничений. Он
верит, что все возможно, но при этом не теряет почвы под ногами. Он
продвигается шаг за шагом. "Невозможное" является для него названием вещей,
для выполнения которых у нас пока не достает знаний. Он убежден, что по мере
прогресса знаний, нам удастся создать силу, способную преодолеть
"невозможное". Это рациональный путь для совершения "невозможного".
Иррациональный путь состоит в попытках, предпринимаемых без
предварительного, тщательного накопления знаний.
Эдиссон лишь на пути к вершине своего могущества. Это человек, который
покажет нам, чего в состоянии достигнуть химия. Ибо он подлинный
исследователь, видящий в знании, к которому он без устали стремится,
исключительно средство для достижения мирового прогресса. Он не принадлежит
к числу тех цеховых ученых, которые только и делают, что накопляют знания,
превращая свой мозг в какой-то музей. Эдиссон несомненно величайший
исследователь мира и может быть самый непригодный в деловом отношении
человек. В деловых вопросах он почти ровно ничего не понимает.
Джон Берроуз также принадлежал к числу лиц, почтивших меня своей
дружбой. Я тоже люблю птиц и жизнь на сельском приволье. Я люблю бродить по
дорогам и лазить через заборы. На нашей ферме имеется около 500 домиков для
птиц. Мы называем их нашими птичьими гостиницами, и в одной из них, в "Отеле
Пончартрэн" -- домике для ласточек -- устроено целых 76 квартир.
Птицы -- лучшие товарищи. Мы не можем обходиться без них, благодаря
красоте и оживлению, которое вносит их общество. Мы даже нуждаемся в них по
чисто хозяйственным мотивам, как в истребителях вредных насекомых.
Единственный раз, когда я воспользовался Фордовской организацией для
воздействия на законодательство, дело касалось птиц -- и цель в данном
случае, как мне кажется, освятила средства. Билль Уикса и Маклина,
требовавший защиты перелетных птиц, все откладывался в конгрессе, ожидая
своей естественной смерти. Истинным сторонникам билля не удалось возбудить
среди членов конгресса достаточно сильного интереса к нему. Мы стали
негласно на защиту законопроекта и попросили каждого из наших 6000 торговых
посредников телеграфировать своему представителю в конгрессе. Наконец, птицы
все же как будто получили право голоса, и закон был принят. Кроме этого
случая мы никогда не пользовались нашей организацией в политических целях и
никогда этого не сделаем. Мы стоим на той точке зрения, что наши служащие
имеют право на самостоятельное мнение.
Но вернемся к Джону Берроузу. Я, конечно, знал, кто он такой, и читал
почти все, им написанное, но никогда не думал с ним встретиться -- до
последних лет, когда он начал обнаруживать ненависть к современному
прогрессу. Он презирал деньги, особенно власть, которую они дают низменным
людям для извращения человеческой природы. И вот он стал проникаться
чувством отвращения к промышленности, приносящей деньги. Он ненавидел шум
фабрик и железных дорог. Он критиковал промышленный прогресс и утверждал,
что автомобиль убивает способность понимать природу. Я держался совершенно
иного мнения. Мне казалось, что чувства отвлекли его на неправильный путь, и
я послал ему автомобиль с просьбой самому испробовать, не послужит ли он ему
средством для лучшего понимания природы. Этот автомобиль, когда он научился
им управлять, коренным образом изменил его точку зрения. Он нашел, что
автомобиль, вопреки его прежнему взгляду, дал ему возможность больше видеть
и, с того момента как машина оказалась в его распоряжении, почти все свои
экскурсии для ловли птиц, стал предпринимать, сидя за рулем. Он не мог не
заметить, что во время своих поездок он уже не вынужден больше
ограничиваться несколькими милями в окружности, но что ему стали доступны
громадные пространства.
Автомобиль этот положил начало нашей дружбе -- чудесной дружбе. Каждый,
кто знаком с Джоном Берроузом, неизбежно становится лучше. По руду занятий
он был профессиональным естествоиспытателем, но не принадлежал и к числу
тех, кто чувствами заменяет суровый научный труд. Так легко стать
сентиментальным среди природы, но добиться истинного понимания птицы -- так
же трудно, как и истинного понимания механического принципа.
Впоследствии он занялся философией. Философия его была не столько
натурфилософией, как естественной философией -- то были широкие, тихие
мысли, то была философия человека, проведшего свою жизнь в тишине среди
деревьев. Он не был ни язычником, ни пантеистом; но он не ощущал большой
разницы между окружающей нас природой и природой человека или между
человеческой и божественной природой.
Когда он перешагнул через седьмой десяток, он изменил свою точку зрения
на промышленность. Возможно, что это произошло не без моего участия. Он
понял, что не все ведь могут жить ловлей птиц. Одно время он питал ненависть
к современному прогрессу, во всех его видах, особенно если он оказывался
связанным с углем и шумным движением. Это почти граничило с литературной
аффектацией. Со временем он научился любить строй современной жизни и, хотя
это интересно, еще интереснее, что это произошло на 70 году его жизни. Джон
Берроуз никогда не чувствовал себя слишком старым для того, чтобы
чему-нибудь научиться. Он рос духовно до конца. Кто так окоченел, что не в
состоянии больше меняться, тот уже умер. Похоронный обряд в таком случае
является лишь простой формальностью.
Если кто был ему ближе всех, так это Эмерсон. Он не только знал
Эмерсона наизусть, но был весь проникнут его духом. Он научил меня любить
Эмерсона. Он настолько впитал в себя Эмерсона, что временами мыслил, как
Эмерсон, и даже говорил его языком. Позже он нашел, однако, свою собственную
дорогу -- и это было лучше для него.
В смерти Джона Берроуза не было ничего печального. Когда в дни урожая
золотится спелая рожь, ложится под лучами солнца и жнецы связывают ее в
снопы, в этом нет ничего печального. Она созрела, и ее срок исполнился --
такова же была смерть Джона Берроуза. Дни его были днями полной зрелости и
урожая, но не днями упадка. Он работал почти до самого конца. Его идеи
торжествовали за порогом смерти. Похоронили его в любимой им местности на 84
году жизни. И место это сохранится таким, каким он его любил.
Джон Берроуз, Эдиссон и я вместе с Гарвеем С. Файрестоком совершили ряд
путешествий по стране. Мы ездили караваном автомобилей и спали в палатках.
Однажды мы проехались по Адирондакским горам, другой раз с севера на юг по
Аллеганским. Наши поездки были чудесны -- но понемногу они стали привлекать
к себе слишком большое внимание.
* * *
Я сейчас более, чем когда-либо, настроен против войны и думаю, что
повсюду народ в общем знает -- несмотря на то, что политики этого не знают
-- что войны никогда еще ничего не решали. Именно война превратила
организованную, плодотворную жизнь всего мира в беспорядочный и бесформенный
хаос. Конечно, существуют люди, которые обогащаются во время войны, но
многих она же превращает в нищих. Разбогатевшие, к тому же, не принадлежат к
тем, кто был на фронте или честно участвовал в общей работе в тылу. Истинный
патриот никогда не станет наживать деньги на войне. Ни один истинно честный
человек не мог бы извлекать деньги из приносимых в жертву чужих жизней. Пока
солдаты, отдающие свою жизнь, и матери, приносящие в жертву своих сыновей,
не стараются извлечь прибыль из своей жертвы, пока это время не наступило,
ни один гражданин не должен стремиться к наживе, доставляя своей стране
средства для защиты ее существования.
Если, действительно, в будущем войны не прекратятся, то честному
предпринимателю будет все труднее и труднее считать своим неотъемлемым
правом извлекать из войны легкую и высокую прибыль. Нажившийся на войне с
каждым днем теряет право на уважение. Сама алчность когда-нибудь будет
принуждена уступить перед непопулярностью и оппозицией, которые встречает
военный спекулянт. Каждому предпринимателю следует быть сторонником мира,
ибо мир является его сильнейшей опорой. И, кстати, разве творческий дух
когда-либо проявлял большее бесплодие, чем в военное время?
Беспристрастное исследование последней войны, предшествовавших ей
событий и ее последствий неопровержимо свидетельствует о наличности в мире
могущественной группы властителей, предпочитающих оставаться в тени, не
стремящихся к видным должностям и внешним знакам власти, не принадлежащих
притом к определенной нации, а являющихся интернациональными -- властителей,
которые пользуются правительствами, широко раскинутыми промышленными
организациями, газетными агентствами и всеми средствами народной
психологии--для того, чтобы наводить панику на мир. Это старая уловка
игроков -- кричать "полиция!", когда много денег на столе, хватать во время
паники деньги и улетучиваться. В мире также есть сила, которая кричит
"война!", и убегает с добычей во время замешательства народов.
Нам не следует забывать, что несмотря на одержанную нами военную
победу, миру до сих пор не удалось разбить наголову подстрекателей,
натравивших народы друг на друга. Не следует забывать, что война ведь
искусственное зло, которое, следовательно, может создаваться применением
определенных технических приемов. Кампания военной травли ведется почти по
тем же правилам, как и всякая иная кампания. При помощи всевозможных хитрых
выдумок внушают народу неприязнь к нации, с которой хотят вести войну.
Сначала вызывают подозрение у одного, затем у другого народа. Для этого
требуется всего лишь несколько агентов, со смекалкой и без совести, и
пресса, интересы которой связаны с теми, кому война принесет желанную
прибыль. Очень скоро окажется налицо повод к выступлению. Не представляет ни
малейшего труда найти повод, когда взаимная ненависть двух наций достигла
достаточной силы.
Во всех странах находились люди, которые радовались, когда разразилась
мировая война, и сожалели, когда она пришла к концу. Сотни американских
состояний возникли во время гражданской войны так же, как тысячи новых
состояний выросли на почве мировой войны. Нельзя отрицать, что войны
являются прибыльным делом для тех, кто не брезгует подобными деньгами. Войны
являются оргиями денег не менее, чем оргиями крови.
Нас не так легко было бы втянуть в войну, если бы мы сознали, в чем
истинное величие народа. От накопления частных состояний страна не
становится великой. Превращение земледельческого населения в промышленное
также не способствует величию страны. Страна становится великой, если
достояние ее распределяется среди возможно более широких кругов населения и
наиболее справедливым образом, при осторожном и разумном развитии ее
доходных источников и работоспособности народа.
Внешняя торговля приводит ко многим заблуждениям. Следует пожелать,
чтобы каждая нация научилась, насколько возможно, сама удовлетворять свои
потребности. Вместо того, чтобы стремиться установить зависимость других
наций от продуктов нашей промышленности, нам следовало бы желать, чтобы
каждая нация создала свою собственную промышленность и собственную культуру,
покоящуюся на твердом основании. Когда каждая нация научится производить те
вещи, производство которых ей под силу, тогда мы постепенно дойдем до того,
что станем служить друг другу в тех специальных областях, где отсутствует
конкуренция. Северный умеренный пояс никогда не сможет конкурировать с
тропиками в продуктах тропических стран. Наша страна никогда не вступит в
соревнование с Востоком в производстве чая или с Югом в производстве резины.
Наша внешняя торговля в значительной степени основана на отсталости
наших заграничных покупателей. Мотивом, питающим эту отсталость, является
эгоизм. Человечность -- мотив, который может помочь отсталым нациям
достигнуть прочного базиса для независимого существования. Хороший пример
--- Мексика! Мы много слышим о каком-то "развитии" Мексики. Эксплуатация --
вот то слово, которое было бы здесь более уместно. Если происходит
эксплуатация естественных богатств лишь ради умножения частных состояний
иностранных капиталистов, то это не развитие, а грабеж.
Близорукие люди пугаются и возражают:
-- Что же станет тогда с нашей внешней торговлей?
Если туземцы Африки начнут развозить свой собственный хлопок, население
России само займется производством сельскохозяйственных машин, а Китай будет
в состоянии сам удовлетворять свои потребности, то это, конечно, будет
большой переменой; но разве есть хоть один умный человек, который бы
серьезно верил, что мир в состоянии еще долго устоять на современных
началах, когда немногие нации снабжают весь мир? Мы должны освоиться с
мыслью о том времени, когда все народы будут уметь обходиться собственными
силами.
Если какая-либо страна безумно гордится своей внешней торговлей, то
она, обыкновенно, находится в зависимости от ввоза чужого сырья. Она
превращает свое население в фабричный материал, создает класс богачей,
пренебрегая своими ближайшими, кровными интересами. В Соединенных Штатах мы
так заняты развитием нашей собственной страны, что долго еще сможем обойтись
без внешней торговли. Наше сельское хозяйство достаточно развито, чтобы пока
прокормить нас, а денег для выполнения нашей работы у нас тоже достаточно.
Разве возможно что-либо более бессмысленное, чем картина безработицы в
Соединенных Штатах, возникающей лишь потому, что Япония или Франция нам не
шлют ордеров, в то время, как нам понадобится еще сто лет работы для
развития нашей страны?
Торговля началась с оказывания взаимных услуг. Люди несли свой избыток
тем, кто его не имел. Страна, в которой росла рожь, посылала свои богатства
в страну, где рожь не произрастала. Лесная страна отправляла свой лес в
безлесную равнину; страна, богатая виноградом -- свои плоды в страну Севера.
Страна степная -- давала свое мясо местностям, лишенным пастбищ.
Все это были лишь взаимные услуги. Если все народы на земном шаре
дойдут до возможности содержать самих себя, то торговля вернется к этому
положению. Деловое предприятие превратится опять в услугу. Конкуренции не
будет, ибо конкуренция окажется лишенной почвы. Народы будут
совершенствоваться в производствах, ведущих, по своей природе, скорее к
монополии, чем к конкуренции. Каждой расе присущи свои особенные природные
дарования; одной -- способность властвовать, другой -- уменье быть
колонизатором, этой -- призвание к мореплаванию, той -- к музыке; одной --
уменье заниматься сельским хозяйством, другой -- одаренность в деловой сфере
и т. д. Линкольн как-то сказал, что наш народ не может дольше существовать,
состоя из свободных и рабов. Также и человеческая раса не будет вечно
состоять из эксплуататоров и эксплуатируемых. Это ненадежное положение вещей
будет сохраняться до тех пор, пока мы не станем одновременно продавцами и
покупателями, производителями и потребителями, поддерживающими это
равновесие не ради прибыли, а ради взаимных услуг.
Франция в состоянии дать миру нечто такое, что никакая конструкция
убить не может, точно так же Италия, Россия, Южно-Американские Штаты,
Япония, Великобритания, Соединенные Штаты. Чем скорее мы вернемся к системе,
основанной на естественных способностях, и совершенно откажемся от системы
"тащи что можно", тем скорее мы обеспечим самоуважение наций и международный
мир. Попытка завладеть мировой торговлей может вызвать войну, но никогда не
приведет к экономическому процветанию. Настанет день, когда даже
международные финансовые круги поймут это.
Мне не удалось открыть ни одной честной и серьезной причины мировой
войны.
Мне кажется, что она выросла из запутанного положения, созданного
главным образом теми, кто надеялся выиграть от войны. На основании
полученных мною в 1916 году информации, я полагал, что некоторые нации
стремятся к миру и что они отнеслись бы сочувственно к демонстрации в пользу
мира. В надежде, что это соответствует истине, я финансировал экспедицию в
Стокгольм на судне, называемом с тех пор "Кораблем мира". Я не сожалею, что
предпринял эту попытку. Факт ее неудачи сам по себе для меня не является
неопровержимым доказательством того, что этой попытки не стоило делать. Наши
неудачи поучительнее наших удач. То, чему я во время этого путешествия
научился, вполне окупало потраченное время и расходы. Я не знаю, были ли мои
информации правильны или ложны, да это и безразлично для меня. Но я полагаю,
всякий согласится со мной, что мир находился бы сейчас в лучшем положении,
если бы представилась возможность уже в 1916 году окончить войну.
Ибо победители истощены своими победами, а побежденные -- своим
сопротивлением. Никто не извлек выгоды из войны, ни почетной, ни позорной.
Когда, наконец, Соединенные Штаты вступили в войну, я некоторое время
надеялся, что эта война положит конец всем войнам; теперь же я знаю, что
войны не в состоянии покончить с войной, совершенно так же, как
необыкновенно сильный пожар с пожарной опасностью. Я считаю долгом каждого
противника войны противодействовать войне до тех пор, пока, действительно,
не последовало объявление войны.
Мое отрицательное отношение к войне не основано ни на пацифизме, ни на
принципе непротивленчества. Возможно, что наша культура фактически еще стоит
на уровне, не допускающем мирного обсуждения международных вопросов;
возможно, что они фактически должны решаться с оружием в руках. Но
вооруженные столкновения никогда не приводили еще к разрешению какого-либо
вопроса.
Вооруженные столкновения могут лишь в крайнем случае вызвать в воюющих
душевное состояние, в котором они готовы обсудить, из-за чего они,
собственно, воюют.
Как только мы вступили в войну, все фордовские предприятия были
предоставлены в распоряжение правительства. До объявления войны мы
определенно отказывались от выполнения военных заказов для какой-либо из
воюющих сторон. Прерывать нормальный ход производства противоречит всем
нашим деловым принципам. Нашим принципам человечности также противоречит
присоединиться к какой-либо партии в войне, к которой не причастна наша
страна. Эти принципы, однако, потеряли свое значение в тот момент, когда
Соединенные Штаты вступили в войну. С апреля 1917 г. по ноябрь 1918 г. наши
фабрики работали исключительно для правительства. Конечно, мы продолжали,
как и прежде, производить автомобили и автомобильные части, грузовики и
санитарные автомобили в составе нашего общего производства, но наряду с этим
изготовляли еще много других, более или менее новых для нас, предметов.
В момент заключения перемирия мы оставили военную работу и вернулись к
нашей работе мирного времени.
Некогда весьма популярная книга Генри Форда "Моя жизнь, мои достижения"
носит, как видно из ее названия, автобиографический характер. В течение
десятилетий в США и ряде других буржуазных стран она служила своего рода
"деловой библией" честолюбивых и энергичных молодых людей, стремившихся
повторить стремительный взлет "наверх" трудолюбивого и смышленого
деревенского паренька, ставшего гордостью и символом Америки начала XX века,
-- миллиардером, автомобильным королем и даже одним из кандидатов в
президенты США.
Предметом особого внимания специалистов в области организации
производства выступает при чтении этой книги практическое воплощение
инженером-механиком, изобретателем и талантливым менеджером разработанных им
самим и заимствованных, в частности, у Тейлора, принципов рационального
функционирования хозяйственного комплекса -- конкретно гигантского
автомобиле- и тракторостроительного концерна "Форд".
Наконец, концептуально-мировоззренческий интерес вызывают содержащиеся
в книге не тривиальные, а подчас откровенно неожиданные для традиционного
образа размышления миллиардера о месте и роли производства в общественной
жизни, его динамике, тенденциях, стимулах и перспективах эволюции, влиянии
рациональной экономики на людей, в нее втянутых, и на человеческую
цивилизацию в целом.
Рубеж XIX и XX веков, на который падает "пик" деятельности Г. Форда,
был этапом завершения в главном и основном задач становления
индустриально-машинного производства и подспудной, не бросавшейся тогда еще
в глаза подготовки в рамках поточно-конвейерной системы материальных и
психологических предпосылок будущего "прорыва" человечества в эпоху НТР.
Исходной методологической парадигмой творческих поисков Г. Форда
выступает его убежденность в том, что модель "мира, состоящего из железных
машин и машин-людей" (стр. 12), вытесняющего природу и все подлинно
человеческое, отнюдь не предвещает светлого и радостного будущего. Более
того, она представляет собой довольно зримый тупик разогнавшемуся на рельсах
промышленной революции росту производительности общественного труда.
"Нынешняя система, -- сурово констатирует Г. Форд, -- не дает высшей
производительности, ибо способствует расточению во всех его видах; у
множества людей она отнимает продукт их труда. Она лишена плана" (стр. 13).