Беверли Джо. Сломанная роза

   — Лорда Вильяма Брома с ними нет. Он заболел и остался в Уолтхэме.
   Ранульф отставил вино.
   — Неужели? Вот это любопытно. Известно ли нам, что за недуг одолел его?
   — Нет, милорд.
   После недолгого раздумья Фламбар промолвил:
   — Тебе придется отправиться в Уолтхэм и разузнать, насколько серьезно болен лорд Вильям.
   — Но Джеанна и моя дочь находятся здесь, неподалелеку, в доме виноторговца Хьюго на Корсер-стрит. Дом почти не охраняется. Не стоит ли воспользоваться этим и схватить их?
   Как видно, осмысленный взгляд был случайностью, подумал Ранульф.
   — Ни в коем случае. Я не властен отдать такой приказ, Лондон — не моя епархия. Мы знаем, где они, и то хорошо. Я уже имел беседу с королем, упоминал и о твоем деле, и, надеюсь, он не замедлит отдать приказ повиноваться моему слову. Король не так глуп, чтобы спорить с Церковью в самом начале своего правления.
   В дверь снова постучал слуга.
   — Что еще?
   — Прошу прощения, милорд, нарочный от короля.
   — Так впусти же его! Пусть войдет!
   Нарочный оказался молодым, аккуратно одетым служкой; видимо, Генрих таких любил.
   — Милорд архиепископ, король желает вам доброго здоровья. Мне приказано известить вас о том, что завтра после утрени на суд короля будет представлено дело, которое может быть интересно вам.
   — Что за дело? — с рассчитанным равнодушием спросил Ранульф, тогда как Лоуик, будь он неладен, сопел и переминался с ноги на ногу, как жеребец, почуявший кобылу.
   — Галеран Хейвуд представил на суд короля дело о своей жене и ее ребенке. Вы, милорд, и сами упоминали о нем в беседе с его величеством.
   Будь этот молодой зубоскал слугой Фламбара, его высекли бы за наглость. Ранульф спокойно потягивал вино.
   — Ах, да, припоминаю… Дело пустяковое, но лорд Галеран, к сожалению, оказался несколько несговорчив.
   — Король приглашает вас присутствовать на слушании и выдвинуть любые доводы по делу, какие вы сочтете важными.
   — Король милостив и справедлив. Сэр Раймонд — вот он, перед вами, — тоже заинтересован в исходе дела, ибо он — отец того ребенка. Если его величество не возражает, я возьму с собою сэра Раймонда.
   — Я доложу, — кивнул служка и поспешил откланяться.
   — Свершилось, хвала архангелу Михаилу! — возопил Лоуик, положив руку на эфес меча.
   — Погоди радоваться, все еще впереди, коли король так настроен, — отрезал Ранульф. — У этого Генриха полно ублюдков среди приближенных, так что он, возможно, не считает блуд и распутство тяжким грехом.
   — Вы полагаете, милорд, что мы проиграем?
   — На всякий случай я приготовил другое оружие.
   — Оружие, милорд?
   Вместо ответа Фламбар указал на лежащий на столе свиток. Лоуик взял свиток, заметив притом: «Я не умею читать», — с таким видом, точно это свидетельствовало о его вящей доблести.
   — Так положи обратно, — вздохнул Фламбар. — Это запись о твоей помолвке с Джеанной, заверенная, как положено, несколькими свидетелями.
   —Но мы не были помолвлены.
   Фламбар почувствовал неодолимое желание ударить Лоуика по голове чем-нибудь тяжелым. Странно. Видимо, сказывалось постоянное напряжение последних дней.
   — Ты сам сказал, что таково было намерение лорда Фалька, вот я и воплотил его намерение в жизнь. Документ, сэр Раймонд, меняет все. Теперь ты можешь предъявить иск Галерану Хейвуду.
   Лоуик задумался.
   — Но если я подам ложный иск, господь отвернется от меня.
   Фламбар устало прикрыл глаза.
   — Зри в корень, ищи истину, не следуй слепо воле случая. Говори: была ли обещана тебе в жены леди Джеанна?
   — Да, но…
   — Разве подобное обещание не делает недействительной ее помолвку с Галераном?
   — А разве делает?
   — Да, — солгал Фламбар.
   — О, так если их брак недействителен… значит, она — моя!
   — Совершенно верно. Итак, мы не станем никому показывать этот документ без крайней нужды, но с ним мы ни за что не проиграем. Так или иначе, ты сразишься с Галераном и убьешь его, верно ведь? За твою жену и твое дитя. Лоуик расправил плечи и вытянулся в струнку.
   — За мою жену и мое дитя! — гаркнул он столь оглушительно, что у Фламбара заболела голова, но он только улыбнулся углами губ.
   —Однако было бы нелишне узнать, что там с Вильямом Брoмом, а Уолтхэм вовсе не далеко от нас. Отправляйтесь туда, сэр, и выясните все, что в ваших силах. Ежели лорд Вильям притворяется больным, это даст нам нeкоторый перевес.
   Рыцарь вышел. Архиепископ сам осушил его кубок и послал Лукаса следить за домом Хьюго, виноторговца на Корсер-стрит.
   Вскоре тот вернулся с весьма любопытными сведениями.

16

   Отвязав коней, Галеран и Рауль пустились в обратный путь к дому Хьюго, что заняло у них несколько больше времени, ибо теперь они двигались как бы против течения. На полпути они остановились у таверны утолить голод.
   С несказанным облегчением добравшись до Корсер-стрит, они въехали во двор, и тут им навстречу, заламывая руки, выбежала Мэри, насмерть испуганная, растрепанная, в сбившемся набок покрывале.
   — Лорд Галеран! Их всех увезли!
   — Мою жену? Ребенка? Кто? Лоуик? Фламбар? — Галеран вырвал из рук конюха поводья, готовый опять вскочить в седло.
   — Люди короля! — всхлипывала Мэри. — Они пришли и забрали их всех, и мы ничего не могли поделать!
   — Люди короля?!
   Мысли Галерана завертелись с бешеной быстротой. Накануне Генрих виделся с Фламбаром, выслушал его. Неужели король заодно с архиепископом? Что делать? Бежать?..
   — Куда их повезли? — выдохнул он, сжимая рукоять меча.
   — В монастырь Святой Хильды, что на Алдерсгейт-стрит, недалеко отсюда, — поспешно объяснила Мэри, и страхи Галерана мало-помалу улеглись. Монастырь — надежное убежище для Джеанны, если только ее не решили заточить там на всю жизнь.
   Он хотел уже скакать на Алдерсгейт-стрит, но Рауль остановил его.
   — Мне ехать с тобою?
   — Нет. Оставайся лучше здесь.
   — Тогда возьми с собой кого-нибудь еще. Не забывай первоначального плана.
   — Что? — недоуменно переспросил Галеран.
   — Прошлый раз, когда некто пытался схватить Джеанну и ребенка, частью общего замысла было твое убийство.
   — Но на сей раз это люди короля.
   — Игра может оказаться сложнее, чем ты думаешь, Фламбар, возможно, знает про этот монастырь — быть может, король даже сам сказал ему. Что помешает ему устроить новую засаду?
   — В самом центре города? Сомневаюсь. — Мысли Галерана избрали иное направление. — Как только Генрих узнал, что я в Вестминстере, Джеанна была взята под стражу его людьми. Не нравится мне это. Как видно, он уже решил, какой приговор вынести, разрази его гром.
   Рауль схватил друга за руку.
   — Галеран, придержи язык! Успокойся, прежде чем идти на улицу, и береги себя. Джеанне сейчас ничто не угрожает, но ты нужен ей живым и здоровым, иначе кто защитит ее?
   — Она в заточении. Что ждет ее, если Генрих и Церковь решат, что она должна понести наказание?
   — Ты все равно не смог бы помешать им.
   — Смог бы. И еще есть время.
   С этими словами Галеран вырвался из рук Рауля и устремился прочь, рассудив, что пеший в уличной толчее доберется до места быстрее, чем конный, и предоставив солдатам самим решать, следовать за ним или нет.
   Монастырь Святой Хильды располагался на нескольких десятках акров земли и был окружен высокими деревянными стенами. Превосходная тюрьма, подумал Галеран, но не такая уж неприступная. Он уже прикидывал, как вызволить отсюда жену.
   За стенами виднелись верхушки соломенных крыш и каменная колокольня; рядом, вероятно, находилась монастырская часовня. Ничего угрожающего Галеран не заметил, как ни старался.
   Разумеется, благочестивый дом и так был защищен богом и людьми, и всякий, кто вздумает нарушить покой обители, жестоко поплатился бы за это.
   Галеран позвонил в колокольчик у тяжелой дубовой двери, и в ней открылось окошко.
   — Я — Галеран Хейвуд. Пришел увидеться с женой.
   Окошко закрылось; дверь немедленно распахнулась.
   Страхи Галерана постепенно утихали.
   — Вы должны поговорить с матерью-настоятельницей, милорд, — сказала худенькая привратница и повела его за собой через чудесный монастырский сад, благоухающий цветами и травами.
   У Галерана отлегло от сердца. Монастырь Святой Хильды, как оказалось, не был мрачным застенком для кающихся грешниц. Просто король решил, что спокойней убрать подальше с глаз причину спора. Возможно даже, то была попытка оградить Джеанну и ее дитя от притязаний Церкви.
   Хотя теперь они, можно сказать, находились в руках Церкви…
   Комната матери-настоятельницы поражала суровой простотой: выбеленные стены, простые скамьи и столы, из украшений — лишь распятие слоновой кости. Столь же проста была и сама мать-настоятельница, женщина средних лет, изжелта-бледная, сухопарая, с большим носом; но эта строгая простота сообщала ей и ее обиталищу некое величие.
   — Лорд Галеран? — промолвила она, жестом приглашая его сесть.
   Галеран остался стоять.
   — Я желаю говорить с моей женою.
   Мать-настоятельница положила руки на стол.
   — С какой целью?
   — Дабы убедиться, что она здорова и находится здесь по доброй воле.
   — А если нет?
   — Тогда — забрать ее отсюда.
   Кустистые брови матери-настоятельницы поползли вверх, увлекая за собой непорочно-белое покрывало.
   — Вопреки велению короля, милорд? Мне приказано держать леди Джеанну здесь до тех пор, пока не будут решены все вопросы относительно нее и незаконнорожденного ребенка.
   — Приказано ли вам препятствовать нашей встрече? Монахиня ответила не сразу.
   — Нет, — сказала она наконец. — Подождите здесь, милорд, а я справлюсь, желает ли ваша супруга принять вас.
   Желает ли она…
   Галеран, не отрываясь, смотрел на закрывшуюся за монахиней дверь. Он спрашивал себя, а вдруг Джеанна в самом делерада оказаться здесь, за надежными монастырскими стенами, вдали от страхов и тревог своего шаткого положения. Он схватился за голову. Старые подозрения о чувстве Джеанны к Лоуику все еще гнездились в его мозгу и мучили и жгли его, стоило только вспомнить.
   Гнать, гнать от себя тяжкие мысли! Нельзя думать об этом, ибо завтра предстоит убедить короля простить грех Джеанне и оставить Донату на их с Галераном попечении.
   Вошла мать-настоятельница.
   — Она согласна видеть вас. Но, лорд Галеран, по нашим правилам вы не должны прикасаться друг к другу.
   — Понимаю.
   Он пошел за нею по коридору к двери, за которой оказалacь крохотная тесная комнатка. Маленькое высокое окошкo пропускало мало света, и Галеран не сразу разглядел в полумраке узкую кровать, лавку и скамеечку для колено-преклонения перед висящим на стене деревянным крестом. То была не гостиная, а монашеская келья. Посреди комнаты стояла Джеанна. Одна? Но где же Алина и Доната?
   — Ты здорова? — спросил Галеран, мысленно досадуя на то, что мать-настоятельница вошла с ним вместе. Если б не это, он обнял бы жену и не посмотрел бы на правила.
   — Да, конечно. Сначала, правда, я немного испугалась…
   — Еще бы. Но все это ненадолго: король намерен выслушать наше дело завтра утром.
   — Обитель — лучшее место для вознесения молитв об удачном исходе.
   — Да, пожалуй. — Что-то было не так. Деревянная статуя, с которой он разговаривал, мало напоминала обычную Джеанну. — Где Доната и Алина?
   — В другой комнате. Девочку мне приносят кормить. Галеран, ничего страшного в этом нет. В уединении мне проще размышлять и молиться.
   Он ей не верил, но причин для беспокойства не было. Да, сегодня Джеанна находится в плену. Завтра, быть может, ее заточение кончится.
   Если только король не отдал приказа держать ее в монастыре пожизненно.
   Но Галеран готов был сжечь монастырь, чтобы не допустить этого.
   Он постарался улыбнуться.
   — Не тревожься ни о чем. Завтра в это время мы, наверное, будем уже на пути к дому.
   Джеанна улыбнулась в ответ, и улыбка задержалась на миг в ее глазах.
   — Помилосердствуй! Мы провели столько времени в дороге — и сразу уедем, не останемся даже на день-два, не увидим празднеств?
   — Если хочешь, мы останемся.
   Галеран послал Джеанне воздушный поцелуй и хотел уже идти, но она снова заговорила.
   — Когда слушается наше дело?
   — После утрени.
   — Я смогу присутствовать?
   — Что ты имеешь сказать такого, чего не сказал бы я?
   — Мало ли что…
   Галеран знал свою Джеанну. Сейчас она что-то скрывала от него. Но также он знал, что заставить ее заговорить, да еще при монахине, нелегко. Как видно, Джеанне тяжко следовать своему решительному намерению стать доброй, кроткой женщиной и оставить все дела и тревоги мужчинам. Выдержит ли она? Если нет, все может рухнуть, ведь Галеран намерен убедить Генриха, что Джеанна согрешила именно из слабости, сломленная горем.
   — Джеанна, — веско произнес он, — предоставь это мне. Я никому не позволю причинить зло тебе или ребенку. Обещаю.
   Она поморщилась, точно от боли.
   — Конечно, я верю тебе, но… Ах, не слушай меня. Я знаю: ты все сделаешь как надо.
   — Молись, Джеанна, и терпеливо жди завтрашнего дня.
   Он вышел, и мать-настоятельница заперла дверь большим ключом.
   — Вряд ли это необходимо, мать.
   — Я следую приказу, лорд Галеран. Вы не можете отрицать: жена ваша согрешила. Незначительные тяготы, которые она претерпевает здесь, помогут ей спасти свою душу, а возможно — спасти всех вас.
   Галеран хотел возразить, но передумал. Если бы сейчас, поддавшись порыву, он силой освободил Джеанну, то его самого ждало бы либо изгнание, либо заточение, что вряд ли сделало счастливыми Джеанну и Донату.
   — Я хотел бы увидеть леди Алину и младенца и удостовериться, что они здоровы и благополучны.
   Громкo вздохнув, мать-настоятельница повела его через сад в другое крыло монастыря.
   —Разве не удобнее разместить их рядом? — спросил Галеран.
   — У нас оставались свободными только эти две комнаты, милорд. Многие просят у нас крова в последнее время.
   «И что же, вы держите под замком всех ваших гостей?» — чуть не спросил он, когда монахиня отпирала вторую дверь. Но не стоило ломать копья из-за этого. Джеанна в безопасности, хоть и встревожена. И если Алине, Уинифрид и Донате тоже ничто не угрожает, они могли подождать до завтра здесь.
   Мать-настоятельница ввела Галерана в маленькую, как у Джеанны, комнатку, в которой едва помещались две yзкие кровати и колыбель. Алина вскочила, завидев его; глаза ее лихорадочно блестели.
   — Галеран! Слава богу!
   Она бросилась бы ему на шею, но мать-настоятельница встала между ними неприступной скалою.
   — Ведите себя как подобает, девица!
   Личико Алины обиженно вытянулось, но она послушно отступила.
   — Нас привели сюда какие-то люди. У них была королевская печать, и…
   — Знаю, знаю, — кивнул Галеран. — Не тревожься, завтра все устроится. Как Доната?
   Алина оглянулась на колыбель, где мирно спала девочка.
   — Здорова. Но я не могу понять, зачем нас разлучили. Когда приходит время кормления, мы должны звать сестру, и она относит малышку к Джеанне.
   Галеран вопросительно посмотрел на мать-настоятельницу.
   — Мне было велено поселить леди Джеанну одну, милорд, с тем, чтобы она могла спокойно размышлять о своих грехах. При младенце ей не было бы покоя. Леди Джеанна сама сказала, что благодарна нам за то, как ее устроили. Ребенка ей приносят при малейшей необходимости.
   Все это глупо, но не глупей, чем сотни других дел, в которых правительство не могло разобраться. Подобные дела тем и опасны, что для них может не оказаться готового решения… Это не на шутку беспокоило Галерана, но он не стал тревожить понапрасну Алину и Уинифрид и только улыбнулся.
   — Пожалуй, Джеанне действительно полезно хоть недолго побыть в тишине и покое. Этот год выдался таким тяжелым.
   Простившись с женщинами, он покорно пошел прочь вслед за матерью-настоятельницей, позволив себе лишь раз оглянуться на запертую дверь Джеанны.
   Алина уселась на жесткую кровать и задумалась. Жаль, ей так я не удалось поговорить с Галераном наедине, ибо положение дел ей совсем не нравилось. Также хорошо было бы увидеться с Джеанной и сообща решить, как быть дальше. Что, если нелепый приговор — отдать Донату Лоуику — все же будет вынесен? Тогда они должны действовать!
   Вовремя короткого пути от Корсер-стрит до монастыря Джеанна приказала Алине беречь Донату, как зеницу ока. Нo разве убережешь такую крошку, если ее разлучат с матерью?
   Нет, если суждено случиться самому худшему, они с Джеанной должны быть готовы бежать, и бежать вместе. Это вполне возможно. Монастырь не охраняется. Единственное, что удерживает их здесь, — запертые двери.
   Алина встала, подошла к двери и, к своему разочарованию, поняла, что и запертые двери могут стать серьезной преградой на пути к свободе. В их комнате, к примеру, дверь была тяжелая, дубовая, обитая железными полосами, и замок тоже был железный, надежный. Алине показалось странным, что в мирной обители так заботились о неприступности келий, но, верно, эти комнаты часто использовались для содержания узников.
   Уинифрид, поникшая и жалкая, сидела на скамье и глядела в одну точку; Алина расхаживала по келье, не в силах усидеть на месте. Все-таки лучше спокойно подождать до завтра, решила она, наконец. Любая попытка к бегству будет расценена как неповиновение приказу короля.
   Ах, как мало она знала о подобных вещах!
   Ей нужно, непременно нужно посоветоваться с Джеанной!
   В колыбели заворочалась Доната, и Уинифрид взяла ее на руки, довольная, что ей нашлось какое-то занятие. Девочка огляделась вокруг и принялась сосать кулачок.
   — Она вот-вот захочет есть, — сказала Уинифрид. — Я перепеленаю ее.
   Гут Алину осенило. Она схватила иголку с ниткой и детское одеяльце и быстрыми стежками вышила по краю: «Что ты хочешь делать?», добавив несколько простеньких узоров для маскировки. Джеанна, конечно же, заметит свежую вышивку и прочтет послание.
   Завернув переодетую Донату в одеяльце и убедившись, что вышитый край заметен, она подошла к двери. На зов подоспела улыбающаяся монашка, взяла из рук Алины девочку и, воркуя над нею, унесла к Джеанне.
   Приветливость монашки несколько ободрила Алину, но теперь ей было еще более странно, почему их с Джеанной держат под замком в разных комнатах. Что могло это значить, и имело ли это какое-нибудь отношение к пресловутому завтрашнему слушанию дела в королевском суде?
   Обратно Донату должны были принести не скоро; Джеанна, разумеется, задержит ее у себя насколько возможно. Алина села и занялась настоящим вышиванием. Мысль ее блуждала, и потому иголка поминутно делала неверные стежки; к тому же высокое узкое оконце пропускало недостаточно света для столь тонкой работы. Жаль, она не взяла с собою прялку, ведь прясть можно и в полной темноте…
   Вдруг ей пришла в голову неприятная мысль: у Джеанны скорей всего нет ни иглы, ни нитки: Как же она ответит?
   Уинифрид легла и немедленно уснула. Алина могла лишь позавидовать подобной безмятежности.
   Джеанна сразу же заметила вышивку, но села кормить Донату, как ни в чем не бывало: монахиня, улыбчивая женщина средних лет, все никак не уходила, пожирая глазами младенца. Еще одна несчастная, которая тяготится избранной стезей? Глядя на нее, Джеанна решила, что Рауль прав, каковы бы ни были его побуждения. Если Алина хочет выйти замуж и иметь детей, лучше ей понять это до того, как она приговорит себя к вечному целомудрию.
   Доната, да благословит ее господь, вполне освоилась в келье и не находила свое положение неудобным. Найдя материнскую грудь, она нетерпеливо зачмокала, забавно вздохнула и занялась самым важным для себя делом — насыщением. Сестра Марта наконец-то ушла, и Джеанна развернула одеяльце, чтобы лучше разглядеть вышивку. Прочитав послание, она рассмеялась вслух. Умница Алина!
   Нo миг спустя ей уже стало не до смеха. Что ты хочешь делать? Отличный вопрос, что же она хотела делать?
   Да, она приняла решение умерить свой воинственный пыл, и намерена была придерживаться его. А немногим раньше обещала себе поручить все важные дела надежным и умелым рукам Галерана.
   Но сейчас, в столь смутное для них обоих время, она не была уверена, справится ли он. Дома, в Хейвуде, он рассказывал ей об Агнес, женщине, уличенной в прелюбодеянии, и общей радости, последовавшей за определенным ей наказанием. Он говорил — и не видел, или не желал видеть, что они оба оказались в том же положении, что и Агнес со своим мужем.
   Джеанна знала: она должна понести какое-то наказание за грех, и, как сама говорила, в глубине души даже ждала его. Наказание за грех расставило бы все по своим местам, восстановило утраченное равновесие и возвратило в душу покой. Без этого она не сможет позволить себе снова стать счастливой.
   Поединок чести для нее ничего не изменил бы, особенно — поединок между двумя мужчинами, каждый из которых дал ей ребенка; поединок, в котором неминуемо должен был погибнуть один из двоих. С этим она просто не смогла бы жить.
   Так что, благодаря архиепископу Фламбару, теперь у Джеанны была возможность облегчить душу, а быть может, и предотвратить кровопролитие. Но коли сидеть сложа руки и терпеливо ждать, пока все закончится само собой, ничего хорошего не выйдет…
   Доната насытилась; Джеанна распеленала ее и положила на кровать. Играя с девочкой, напевая вполголоса и двигая в такт мелодии ее ручками и ножками, она размышляла о неожиданной причастности архиепископа к своему заклюнию.
   Король приказал держать их всех в монастыре, но Фламбар добавил от себя одиночное заключение и строгую охрану. По-видимому, он рассказал матери Эгберте о тяжком прегрешении Джеанны и привлек ее на свою сторону.
   Мать Эгберта была невысокого мнения о Галеране.
   — Муж, оставляющий грех жены безнаказанным, сам становится грешником, — заявила она, закатывая рукав перед первым бичеванием незадолго до прихода Галерана. — Он уподобляется Адаму, совращенному Евой. Тебя следует пожалеть, дитя мое, ибо тобою дурно управляют.
   Джеанне стало любопытно: изменила ли мать-настоятельница свои взгляды, познакомившись с Галераном. Он отнюдь не был похож на человека, из слабости потакающего грехам жены. Но, поскольку он не желал наказывать ее, весь мир думал о нем так же, как мать Эгберта.
   И, разумеется, он потакал ей, думала Джеанна, грустно улыбаясь дочери. Хоть и не из слабости. Он снисходил к ней так же, как и она снисходила к нему, и они оба готовы были сражаться и умереть друг ради друга.
   В том-то и была трудность.
   Но это она навлекла на него и на себя бесчисленные беды, и она должна теперь искупить их, превозмочь любую боль, пусть даже потом Галеран разозлится на нее.
   Джеанна досадливо поморщилась, признавая, что отступает от решения быть праведной женщиной, способной терпеливо ждать, пока мужчины все устроят. Это было не по ней, и потому она могла лишь поступать так, как считала верным, и молить господа направить и вразумить ее.
   Сейчас необходимо безропотно принять наказание, сколь бы мучительным оно ни было, и после обратить это против архиепископа. Но, значит, завтра ей непременно нужно присутствовать на слушании, чтобы показать свою иссеченную спину. Король должен узнать, как Фламбар истолковал его приказ.
   Но мать-настоятельница ни за что не позволит…
   На Галерана тоже рассчитывать нельзя. Если б он узнал о бичеваниях, то немедля прекратил бы их. Было бы проще договориться с Раулем, но как дать ему знать? Только одним путем — через Алину. Джеанна не могла вообразить, как именно это сделать, но то был ее единственный шанс.
   Увы, ни иголки, ни ниток у нее с собою не было, и потому, предоставив Донате агукать и болтать ручками и ножками в свое удовольствие, она принялась искать в комнате что-нибудь, что могло бы оставить след. Ничего; но пол в комнате был земляной, и Джеанна наскребла щепотку земли, развела ее питьевой водой и принялась прилежно писать на одеяльце грязью.
   Читать Джеанна умела, но в письме была не сильна. Ее послание больше напоминало грязные разводы, чем слова. Оставалось лишь надеяться, что Алина разберет полуразмытые каракули. Заслышав шаги в коридоре, Джеанна поспешно запеленала Донату и передала ее с рук на руки сестре Марте.
   Затем преклонила колени перед крестом и стала горячо молиться в ожидании тяжкой десницы матери Эгберты. Bпростодушном порыве она предлагала Иисусу и Пречистой Марии свои страдания во искупление совершенного греха и, что еще важнее, во спасение жизней Галерана и Раймонда. Раймонд Лоуик был Джеанне совершенно безразличен, но она знала его почти всю свою жизнь и понимала, что сама ввела его во грех.
   Так как желала восстать против господа.
   Теперь эта мысль ужасала ее.
   О да, она заслуживала каждого удара розги, присужденного ей архиепископом Фламбаром; она готова была бы благословлять этого человека, если б не та засада с самострелом, которая — Джеанна нимало не сомневалась — была делом рук Фламбара. Раймонд никогда не пал бы столь низко.
   Немного погодя она услышала, как в замке повернулся ключ и дверь открылась. По легкому шороху можно было догадаться, что мать-настоятельница закатывает широкий рукав своего одеяния.
   — Да простит господь жалкую грешницу, — промолвила мать Эгберта, и розга опустилась на спину Джеанны.
   — Аминь, — отвечала Джеанна твердо.
   Всеблагая Мария, помоги и укрепи! Удар за ударом ложился на уже иссеченную спину, терпеть стало труднее. Джеанна вцепилась пальцами в край низенькой скамеечки. Она не позволяла себе закричать, лишь вздрагивала и молча считала удары.