Страница:
Джеанна принялась ловко орудовать острым ножом. Волосы она подрезала совсем коротко, намного короче, чем принято. Щекочущие прикосновения ее пальцев к коже головы несказанно волновали его. Затем трижды взбила на его волосах густую мыльную пену, тщательно промыла, ополоснула чистой водой и осторожно расчесала.
— Не так уж плохо, — промолвила она наконец, — отвар персидской ромашки прогонит оставшихся вшей. Побрить тебя или ты предпочитаешь, чтобы этим занялся кто-нибудь из твоих людей?
Галеран бросил на нее быстрый взгляд.
— Если б ты хотела перерезать мне горло, то уже сделала бы это.
— Мужеубийц сжигают на костре.
Некоторое время Галеран пристально смотрел на жену, пытаясь вникнуть в смысл ее равнодушного замечания, потом вздохнул и закрыл глаза.
— Да. Побрей меня.
Острым лезвием Джеанна скоблила его подбородок и щеки, срезая жесткую щетину, а он между тем раздумывал, сколько времени протянет в этой пустоте, прежде чем перережет горло самому себе.
На миг ему померещилось, будто легкие пальцы коснулись его шрама, но он смолчал. Джеанна уже вытирала с его лица пену.
— Теперь встань, я принесу еще воды и оболью тебя. Галеран встал. Невозмутимое спокойствие жены начинало раздражать его.
— Ты забыла мне кое-что помыть.
Джеанна вздрогнула и круто обернулась к нему. Он понял, что спокойствие ее напускное. Но, верная себе, она уже не отвела глаз.
— Вода слишком грязная. Сначала ополосну тебя.
Она окатила его чистой водой, намылила мягкую ветошь и без видимых колебаний принялась мыть его мужское достоинство. При первом же ее прикосновении Галеран затаил дыхание, а еще минуту спустя его плоть стала твердой.
Рука Джеанны замерла.
— Галеран…
Неуверенность в голосе с головой выдала ее истинное душевное состояние. Этот голос робко просил о защите, в нем слышались покорность и согласие сделать все, что бы ни приказал Галеран. Если бы он велел: «Возьми меня в рот. Вылижи меня языком дочиста», — она повиновалась бы.
Неужели все, что осталось между ними, — страх и чувство вины?
— Дай-ка я сам. — Он взял из ее рук ветошь и быстро завершил мытье, потом вылез из кадки, сполоснув предварительно ноги от мыльной пены.
Джеанна уже совладала с собою и ждала его, держа наготове согретый холст, но от Галерана не укрылось, что она потупила взор — она, гордая Джеанна, смиренно опускавшая глаза лишь в церкви! Он насухо вытерся, обернул вокруг бедер полосу чистой ткани и сел на скамью.
И наконец произнес те слова, от которых прятался весь день.
— Расскажи мне о Галлоте.
Джеанна, складывавшая холст, застыла на месте.
— Он мертв.
— Знаю. Когда он умер?
— Десять с половиной месяцев тому назад.
Галеран понял, что это Джеанна помнила с точностью до дня, часа, биения сердца.
— Как он умер?
Джеанна до странности неловкими пальцами закончила складывать влажную ткань.
— Просто умер, и все.
— Дети не умирают просто так, Джеанна. У него была лихорадка? Горячка?
Она повернулась к нему лицом.
— Он просто умер. Он был весел и здоров, спал подле меня, я играла с ним, пока он не уснул…
Галеран подумал, что Джеанна не станет больше говорить. Видя, как ей больно, он даже не знал, хочет ли услышать продолжение немедленно.
— Разве капризничал чуть больше обычного. Не знаю… Я проверила какие-то счета, легла рядом с ним и тоже уснула. А когда проснулась, — тут ее голос упал до шепота, — он был уже мертв.
Галеран все смотрел на застывшее в гримасе боли лицо, точно надеялся прочесть в нем ответ на свой вопрос.
— От чего?
— Не знаю.
— Не прикидывайся дурочкой! Ты должна знать. Может, ты заспала его?
— Нет, — не поднимая глаз, ответила Джоанна.
— Джеанна, такое случается…
Она резко обернулась к нему.
— Я не могла его заспать! Такое случается только с пьяными, а я не была пьяна. Сон у меня очень чуткий, а ему было восемь месяцев. Даже если б я начала придавливать его во сне, он заворочался бы… — Ее губы задрожали, и она крепко сжала их. — Но он даже не пошевелился…
— Он был болен?
— Нет, нет… Несколько пятнышек на теле и личике, ничего опасного для жизни… Может, хватит на сегодня? Ведь все это уже прошло…
— Тогда от чего, во имя господа, умер мой сын?
Джеанна взглянула на него ледяными глазами.
— Может, это я убила его. Ведь ты именно так думаешь, вслед за Гилом? Ты же погиб, как сказал нам странствующий монах. А Лоуик был здесь, рядом, и хотел занять твое место, но при этом не хотел, чтобы его место со временем занял твой сын. От младенца так просто избавиться. Закрыть ладонью рот и нос…
— Для него — пожалуй.
Джеанна переменилась в лице, и Галеран понял, что не он первый делится с нею подобными догадками.
— Я спала в одной постели с Галлотом, — дрожащим голосом возразила она, — это было бы неосуществимо.
— Может, ты спала в одной постели с ними обоими? Миловалась с Лоуиком у бездыханного тела моего сына.
— Нет!
Галеран вскочил со скамьи.
— Клянусь Святым Распятием и Гвоздями, Джеанна, я доберусь до правды!
Она поднесла к губам руку.
— Галеран, не нужно больше обетов…
На минуту воцарилась тишина, и эту тишину разорвал требовательный громкий плач голодного младенца. Джеанна прикрыла руками грудь, но Галеран успел заметить два мокрых пятна, расползавшихся по рубахе. Когда-то молоко начинало сочиться из этих грудей при крике его сына, теперь же они принадлежали ребенку Раймонда Лоуика.
— Иди, корми, — проворчал он, и Джеанна выбежала из светлицы.
Оставшись один, Галеран остервенело ударил кулаком в стену, едва не разбив пальцы в кровь. Об ублажении плоти он уже не думал. Конечно, можно призвать Джеанну снова, когда она покормит ребенка, но Галеран понимал, что не сделает этого. Что бы ни случилось, он не мог использовать Джеанну как принадлежащую ему вещь для минутного удовлетворения физической нужды. Между ним и Джеанной должно было произойти нечто большее, чем соитие по нужде.
Он снова рухнул на скамью, обхватил голову руками. Возможно ли, чтобы Джеанна в самом деле убила их первенца?
Нет. Никогда. И он никогда не поверит в это.
Возможно ли, чтобы она потворствовала Лоуику, если ребенка убил он?
Вряд ли, хотя подчас любовь творит с людьми странные вещи. Что сделала любовь с ним самим?
Галеран видел, что с Джеанной творится что-то очень странное. События прошлого никак не выстраивались в единый ряд. Так, не приходилось сомневаться, что Джеанна понесла дитя от Лоуика примерно в то же время, когда умер Галлот и вскоре после известия о мнимой смерти мужа.
Возможно ли, чтобы Лоуик взял Джеанну силой?
Нет и опять нет. Джеанна отрезала бы ему срамное место и его же им бы накормила.
Вместо этого она удерживала Лоуика подле себя и отпустила его с миром при появлении Галерана. При всем желании в подобном поведении нельзя было усмотреть и намека на враждебность.
Итак, для того, чтобы обрести душевный покой, непременно надо понять, что произошло на самом деле. А вдруг Джеанна и Лоуик действительно, пусть по небрежению, виновны в смерти его сына?
Убить обоих.
У него не останется выбора.
Галеран снова встал и в отчаянии заходил по спальне, тщетно пытаясь восстановить события и найти приемлемое объяснение.
Он думал заснуть после мытья, но теперь нервное возбуждение перебороло усталость. Он не мог ни рассуждать, ни сидеть спокойно. И к тому же надобно было одеться.
Если только найдется, что надеть…
И снова болезненно кольнуло воспоминание о тех временах, когда Джеанна выбрасывала за окошко его одежду. Если она считала его погибшим, то, конечно, раздала бедным все его вещи. И даже если Лоуик не все забрал при бегстве, его рубахи и штаны Галерану будут велики…
Он откинул крышку большого деревянного ларя и остолбенел от изумления. Там, аккуратно сложенные, лежали все его вещи.
Они отлично сохранились, щедро переложенные отгоняющими моль и других вредителей травами. Галеран без труда нашел чистые штаны, рубаху — новую рубаху, сшитую искусными руками Джеанны, — и свою любимую красную шерстяную тунику, отороченную куньим мехом. Башмаки тоже были как новенькие, кожа ничуть не ссохлась, ибо ее аккуратно смазывали маслом.
Галеран задумчиво вертел в руках башмак. Если почти год назад Джеанна поверила известию о смерти мужа, к чему бы ей так заботиться о его вещах?
Пришли слуги, чтобы вынести бочку с грязной водой. Их, конечно, прислала Джеанна… Галеран оделся и с гудящей от усталости и спутанных мыслей головой вышел в зал; щелкнул пальцами, и слуга принес ему эля. Пропускать полуденную трапезу, собиравшую в зале всех обитателей замка, было бы неумно, и вот он прохаживался вдоль столов, обмениваясь с сидящими за ними людьми незначащими фразами.
Рауля нигде видно не было. Несомненно, он уже вовсю миловался с какой-нибудь веселой, сговорчивой девицей, которая только рада будет, коли бог пошлет, понести от него дитя, зная, что либо Хейвуд даст ей достаточно денег, чтобы вырастить его, либо выдаст ее замуж и в придачу опять же даст денег.
С простолюдинами все решалось просто.
Но вовсе не потому, что неверность легко прощалась. Ребенка сеньора обманутый муж мог принять в расчете на грядущие выгоды, но и он не потерпел бы ублюдка, прижитого от соседа.
Галеран поймал на себе косые взгляды. Несомненно, многие желали бы лично присутствовать при том, что происходило за дверью спальни; все держали ухо востро, дабы уловить долгожданные звуки заслуженной расправы.
Как они были бы разочарованы и озадачены, если б знали…
Но не только им было трудно понять происходящее.
Галеран оставил стол и пошел искать своего управляющего, Мэтью, который скорее всего мог дать ему ответ на некоторые вопросы. Собаки бежали следом.
Мэтью был дома. Он жил в низенькой хижине во дворе замка. По знаку Галерана охотно вышел и направился вместе с ним к наружной стене, где можно было поговорить без свидетелей.
— Слушаю, милорд.
— Как получилось, что Лоуик стал сенешалем?
Мэтью, основательный мужчина средних лет, неловко поправил пояс на объемистом животе.
— Он приехал просто так, милорд. Мы все его хорошо знали и потому без колебаний впустили в замок. Сэра Грегори тогда уже свел в могилу этот его кашель. Сказать по правде, он недолго протянул после вашего отъезда. Леди Джеанна вместе с вашим отцом задумались, кого бы взять на его место. Должно быть, услышав, что сэр Раймонд согласен, она отдала место ему.
Галеран попытался припомнить, был ли его сенешаль сэр Грегори, как-то особенно болен, когда они виделись в последний раз. Да, он был из тех, кто вечно кашляет. На вряд ли от него избавились, чтобы освободить место для Лоуика. Что-то слишком мудрено.
Но вдруг, точно удар, его оглушила мысль, что именно Джеанна настояла на его участии в крестовом походе. Если и существовал заговор, он должен был зреть много лет, а зародиться еще до помолвки.
Нет, не так давно, ведь Лоуик тоже женился и уехал к жене в Ноттингемшир. Но его жена умерла…
Еще одна удобная смерть.
— Мэтью, ты не помнишь, когда умерла жена Лоуика?
Тот бросил на Галерана хитрый, понимающий взгляд.
Неужели у всех в голове роятся такие же подозрения? Точнее, были ли эти подозрения хоть сколько-нибудь основательными?
— Примерно тогда же, когда вы, милорд, отправились в Палестину.
— А от чего она умерла?
— От какой-то лихорадки, милорд. По словам людей сэра Раймонда, которые были с ним здесь, она никогда не была особенно крепкой: все никак не могла выносить ребенка, четырежды скидывала. Но богатая. В приданое за ней дали, как я понял, добрый кусок земли в Бистоне, но по договору, если у нее не будет детей, земля отходила к ее семье. Уж как сэр Раймонд старался заполучить от нее наследника…
— Он всегда был честолюбив. — Галерану не приходилось иметь каких-либо дел с Лоуиком, но он знал, что это за человек. Лоуик был отважным и достойным рыцарем, но его честолюбия достало бы на двоих. Он был уверен, что его красота и воинское искусство дают ему право рассчитывать на высокое место в жизни — к примеру, на место супруга Джеанны из Хейвуда.
Когда Лоуик любезничал с Джеанной, приезжая в Хейвуд, Галеран расценивал это как стремление позлить его, а не обольстить ее, и никогда не относился к этому серьезно, не желая пятнать сплетнями доброе имя Джеанны, расстраивать тестя, доводить дело до поединка. В те времена он, пожалуй, уступил бы в поединке более рослому и сильному Лоуику.
Порой Галерану думалось, что таков и был план Лоуика — вынудить его к бою и убить. Грубо, но действенно.
Джеанна не отвергала ухаживаний Лоуика, но Галеран всегда считал, что ее резоны близки к его собственным: не вызывать кривотолков в доме. К тому же Лоуик, много лет служивший у ее отца оруженосцем, был ей во многих отношениях почти как брат.
Как-то раз Галеран спросил Фалька, отчего тот не дал Лоуику возможности жениться на Джеанне. Старый Фальк был не из тех, кто охотно объясняет другим, почему поступил так или иначе, однако, к удивлению Галерана, он ответил, что желал для своей наследницы лучшей партии, чем Лоуик. Отец Раймонда был давним другом Фалька. Они оба пришли в Англию вместе с Вильгельмом Завоевателем. Но в отличие от Фалька его друг был беден. Фальк из милости принял Раймонда к себе в дом, но счел излишним благодеянием принять его в семью как сына. По его словам, в этом не было никакого проку.
Был ли для Джеанны брак с Галераном лишь удобной ширмой? Неужели она все эти годы любила Лоуика?
6
— Не так уж плохо, — промолвила она наконец, — отвар персидской ромашки прогонит оставшихся вшей. Побрить тебя или ты предпочитаешь, чтобы этим занялся кто-нибудь из твоих людей?
Галеран бросил на нее быстрый взгляд.
— Если б ты хотела перерезать мне горло, то уже сделала бы это.
— Мужеубийц сжигают на костре.
Некоторое время Галеран пристально смотрел на жену, пытаясь вникнуть в смысл ее равнодушного замечания, потом вздохнул и закрыл глаза.
— Да. Побрей меня.
Острым лезвием Джеанна скоблила его подбородок и щеки, срезая жесткую щетину, а он между тем раздумывал, сколько времени протянет в этой пустоте, прежде чем перережет горло самому себе.
На миг ему померещилось, будто легкие пальцы коснулись его шрама, но он смолчал. Джеанна уже вытирала с его лица пену.
— Теперь встань, я принесу еще воды и оболью тебя. Галеран встал. Невозмутимое спокойствие жены начинало раздражать его.
— Ты забыла мне кое-что помыть.
Джеанна вздрогнула и круто обернулась к нему. Он понял, что спокойствие ее напускное. Но, верная себе, она уже не отвела глаз.
— Вода слишком грязная. Сначала ополосну тебя.
Она окатила его чистой водой, намылила мягкую ветошь и без видимых колебаний принялась мыть его мужское достоинство. При первом же ее прикосновении Галеран затаил дыхание, а еще минуту спустя его плоть стала твердой.
Рука Джеанны замерла.
— Галеран…
Неуверенность в голосе с головой выдала ее истинное душевное состояние. Этот голос робко просил о защите, в нем слышались покорность и согласие сделать все, что бы ни приказал Галеран. Если бы он велел: «Возьми меня в рот. Вылижи меня языком дочиста», — она повиновалась бы.
Неужели все, что осталось между ними, — страх и чувство вины?
— Дай-ка я сам. — Он взял из ее рук ветошь и быстро завершил мытье, потом вылез из кадки, сполоснув предварительно ноги от мыльной пены.
Джеанна уже совладала с собою и ждала его, держа наготове согретый холст, но от Галерана не укрылось, что она потупила взор — она, гордая Джеанна, смиренно опускавшая глаза лишь в церкви! Он насухо вытерся, обернул вокруг бедер полосу чистой ткани и сел на скамью.
И наконец произнес те слова, от которых прятался весь день.
— Расскажи мне о Галлоте.
Джеанна, складывавшая холст, застыла на месте.
— Он мертв.
— Знаю. Когда он умер?
— Десять с половиной месяцев тому назад.
Галеран понял, что это Джеанна помнила с точностью до дня, часа, биения сердца.
— Как он умер?
Джеанна до странности неловкими пальцами закончила складывать влажную ткань.
— Просто умер, и все.
— Дети не умирают просто так, Джеанна. У него была лихорадка? Горячка?
Она повернулась к нему лицом.
— Он просто умер. Он был весел и здоров, спал подле меня, я играла с ним, пока он не уснул…
Галеран подумал, что Джеанна не станет больше говорить. Видя, как ей больно, он даже не знал, хочет ли услышать продолжение немедленно.
— Разве капризничал чуть больше обычного. Не знаю… Я проверила какие-то счета, легла рядом с ним и тоже уснула. А когда проснулась, — тут ее голос упал до шепота, — он был уже мертв.
Галеран все смотрел на застывшее в гримасе боли лицо, точно надеялся прочесть в нем ответ на свой вопрос.
— От чего?
— Не знаю.
— Не прикидывайся дурочкой! Ты должна знать. Может, ты заспала его?
— Нет, — не поднимая глаз, ответила Джоанна.
— Джеанна, такое случается…
Она резко обернулась к нему.
— Я не могла его заспать! Такое случается только с пьяными, а я не была пьяна. Сон у меня очень чуткий, а ему было восемь месяцев. Даже если б я начала придавливать его во сне, он заворочался бы… — Ее губы задрожали, и она крепко сжала их. — Но он даже не пошевелился…
— Он был болен?
— Нет, нет… Несколько пятнышек на теле и личике, ничего опасного для жизни… Может, хватит на сегодня? Ведь все это уже прошло…
— Тогда от чего, во имя господа, умер мой сын?
Джеанна взглянула на него ледяными глазами.
— Может, это я убила его. Ведь ты именно так думаешь, вслед за Гилом? Ты же погиб, как сказал нам странствующий монах. А Лоуик был здесь, рядом, и хотел занять твое место, но при этом не хотел, чтобы его место со временем занял твой сын. От младенца так просто избавиться. Закрыть ладонью рот и нос…
— Для него — пожалуй.
Джеанна переменилась в лице, и Галеран понял, что не он первый делится с нею подобными догадками.
— Я спала в одной постели с Галлотом, — дрожащим голосом возразила она, — это было бы неосуществимо.
— Может, ты спала в одной постели с ними обоими? Миловалась с Лоуиком у бездыханного тела моего сына.
— Нет!
Галеран вскочил со скамьи.
— Клянусь Святым Распятием и Гвоздями, Джеанна, я доберусь до правды!
Она поднесла к губам руку.
— Галеран, не нужно больше обетов…
На минуту воцарилась тишина, и эту тишину разорвал требовательный громкий плач голодного младенца. Джеанна прикрыла руками грудь, но Галеран успел заметить два мокрых пятна, расползавшихся по рубахе. Когда-то молоко начинало сочиться из этих грудей при крике его сына, теперь же они принадлежали ребенку Раймонда Лоуика.
— Иди, корми, — проворчал он, и Джеанна выбежала из светлицы.
Оставшись один, Галеран остервенело ударил кулаком в стену, едва не разбив пальцы в кровь. Об ублажении плоти он уже не думал. Конечно, можно призвать Джеанну снова, когда она покормит ребенка, но Галеран понимал, что не сделает этого. Что бы ни случилось, он не мог использовать Джеанну как принадлежащую ему вещь для минутного удовлетворения физической нужды. Между ним и Джеанной должно было произойти нечто большее, чем соитие по нужде.
Он снова рухнул на скамью, обхватил голову руками. Возможно ли, чтобы Джеанна в самом деле убила их первенца?
Нет. Никогда. И он никогда не поверит в это.
Возможно ли, чтобы она потворствовала Лоуику, если ребенка убил он?
Вряд ли, хотя подчас любовь творит с людьми странные вещи. Что сделала любовь с ним самим?
Галеран видел, что с Джеанной творится что-то очень странное. События прошлого никак не выстраивались в единый ряд. Так, не приходилось сомневаться, что Джеанна понесла дитя от Лоуика примерно в то же время, когда умер Галлот и вскоре после известия о мнимой смерти мужа.
Возможно ли, чтобы Лоуик взял Джеанну силой?
Нет и опять нет. Джеанна отрезала бы ему срамное место и его же им бы накормила.
Вместо этого она удерживала Лоуика подле себя и отпустила его с миром при появлении Галерана. При всем желании в подобном поведении нельзя было усмотреть и намека на враждебность.
Итак, для того, чтобы обрести душевный покой, непременно надо понять, что произошло на самом деле. А вдруг Джеанна и Лоуик действительно, пусть по небрежению, виновны в смерти его сына?
Убить обоих.
У него не останется выбора.
Галеран снова встал и в отчаянии заходил по спальне, тщетно пытаясь восстановить события и найти приемлемое объяснение.
Он думал заснуть после мытья, но теперь нервное возбуждение перебороло усталость. Он не мог ни рассуждать, ни сидеть спокойно. И к тому же надобно было одеться.
Если только найдется, что надеть…
И снова болезненно кольнуло воспоминание о тех временах, когда Джеанна выбрасывала за окошко его одежду. Если она считала его погибшим, то, конечно, раздала бедным все его вещи. И даже если Лоуик не все забрал при бегстве, его рубахи и штаны Галерану будут велики…
Он откинул крышку большого деревянного ларя и остолбенел от изумления. Там, аккуратно сложенные, лежали все его вещи.
Они отлично сохранились, щедро переложенные отгоняющими моль и других вредителей травами. Галеран без труда нашел чистые штаны, рубаху — новую рубаху, сшитую искусными руками Джеанны, — и свою любимую красную шерстяную тунику, отороченную куньим мехом. Башмаки тоже были как новенькие, кожа ничуть не ссохлась, ибо ее аккуратно смазывали маслом.
Галеран задумчиво вертел в руках башмак. Если почти год назад Джеанна поверила известию о смерти мужа, к чему бы ей так заботиться о его вещах?
Пришли слуги, чтобы вынести бочку с грязной водой. Их, конечно, прислала Джеанна… Галеран оделся и с гудящей от усталости и спутанных мыслей головой вышел в зал; щелкнул пальцами, и слуга принес ему эля. Пропускать полуденную трапезу, собиравшую в зале всех обитателей замка, было бы неумно, и вот он прохаживался вдоль столов, обмениваясь с сидящими за ними людьми незначащими фразами.
Рауля нигде видно не было. Несомненно, он уже вовсю миловался с какой-нибудь веселой, сговорчивой девицей, которая только рада будет, коли бог пошлет, понести от него дитя, зная, что либо Хейвуд даст ей достаточно денег, чтобы вырастить его, либо выдаст ее замуж и в придачу опять же даст денег.
С простолюдинами все решалось просто.
Но вовсе не потому, что неверность легко прощалась. Ребенка сеньора обманутый муж мог принять в расчете на грядущие выгоды, но и он не потерпел бы ублюдка, прижитого от соседа.
Галеран поймал на себе косые взгляды. Несомненно, многие желали бы лично присутствовать при том, что происходило за дверью спальни; все держали ухо востро, дабы уловить долгожданные звуки заслуженной расправы.
Как они были бы разочарованы и озадачены, если б знали…
Но не только им было трудно понять происходящее.
Галеран оставил стол и пошел искать своего управляющего, Мэтью, который скорее всего мог дать ему ответ на некоторые вопросы. Собаки бежали следом.
Мэтью был дома. Он жил в низенькой хижине во дворе замка. По знаку Галерана охотно вышел и направился вместе с ним к наружной стене, где можно было поговорить без свидетелей.
— Слушаю, милорд.
— Как получилось, что Лоуик стал сенешалем?
Мэтью, основательный мужчина средних лет, неловко поправил пояс на объемистом животе.
— Он приехал просто так, милорд. Мы все его хорошо знали и потому без колебаний впустили в замок. Сэра Грегори тогда уже свел в могилу этот его кашель. Сказать по правде, он недолго протянул после вашего отъезда. Леди Джеанна вместе с вашим отцом задумались, кого бы взять на его место. Должно быть, услышав, что сэр Раймонд согласен, она отдала место ему.
Галеран попытался припомнить, был ли его сенешаль сэр Грегори, как-то особенно болен, когда они виделись в последний раз. Да, он был из тех, кто вечно кашляет. На вряд ли от него избавились, чтобы освободить место для Лоуика. Что-то слишком мудрено.
Но вдруг, точно удар, его оглушила мысль, что именно Джеанна настояла на его участии в крестовом походе. Если и существовал заговор, он должен был зреть много лет, а зародиться еще до помолвки.
Нет, не так давно, ведь Лоуик тоже женился и уехал к жене в Ноттингемшир. Но его жена умерла…
Еще одна удобная смерть.
— Мэтью, ты не помнишь, когда умерла жена Лоуика?
Тот бросил на Галерана хитрый, понимающий взгляд.
Неужели у всех в голове роятся такие же подозрения? Точнее, были ли эти подозрения хоть сколько-нибудь основательными?
— Примерно тогда же, когда вы, милорд, отправились в Палестину.
— А от чего она умерла?
— От какой-то лихорадки, милорд. По словам людей сэра Раймонда, которые были с ним здесь, она никогда не была особенно крепкой: все никак не могла выносить ребенка, четырежды скидывала. Но богатая. В приданое за ней дали, как я понял, добрый кусок земли в Бистоне, но по договору, если у нее не будет детей, земля отходила к ее семье. Уж как сэр Раймонд старался заполучить от нее наследника…
— Он всегда был честолюбив. — Галерану не приходилось иметь каких-либо дел с Лоуиком, но он знал, что это за человек. Лоуик был отважным и достойным рыцарем, но его честолюбия достало бы на двоих. Он был уверен, что его красота и воинское искусство дают ему право рассчитывать на высокое место в жизни — к примеру, на место супруга Джеанны из Хейвуда.
Когда Лоуик любезничал с Джеанной, приезжая в Хейвуд, Галеран расценивал это как стремление позлить его, а не обольстить ее, и никогда не относился к этому серьезно, не желая пятнать сплетнями доброе имя Джеанны, расстраивать тестя, доводить дело до поединка. В те времена он, пожалуй, уступил бы в поединке более рослому и сильному Лоуику.
Порой Галерану думалось, что таков и был план Лоуика — вынудить его к бою и убить. Грубо, но действенно.
Джеанна не отвергала ухаживаний Лоуика, но Галеран всегда считал, что ее резоны близки к его собственным: не вызывать кривотолков в доме. К тому же Лоуик, много лет служивший у ее отца оруженосцем, был ей во многих отношениях почти как брат.
Как-то раз Галеран спросил Фалька, отчего тот не дал Лоуику возможности жениться на Джеанне. Старый Фальк был не из тех, кто охотно объясняет другим, почему поступил так или иначе, однако, к удивлению Галерана, он ответил, что желал для своей наследницы лучшей партии, чем Лоуик. Отец Раймонда был давним другом Фалька. Они оба пришли в Англию вместе с Вильгельмом Завоевателем. Но в отличие от Фалька его друг был беден. Фальк из милости принял Раймонда к себе в дом, но счел излишним благодеянием принять его в семью как сына. По его словам, в этом не было никакого проку.
Был ли для Джеанны брак с Галераном лишь удобной ширмой? Неужели она все эти годы любила Лоуика?
6
Погрузившись в раздумье, Галеран забыл, что Мэтью все еще стоит рядом и терпеливо ждет Нет, он не собирался обсуждать со старым слугой то, о чем сейчас думал…
Слова трудно сходили с его языка.
— А что мой сын, Мэтью? Что тебе известно о том как он умер?
Тот посмотрел в сторону, тщательно откашлялся.
— Что до этого, милорд, тут кроется какая-то тайна. Такой славный был мальчуган, и уже начинал ходить. — Мэтью снова кашлянул, пытаясь, видимо, справиться с вставшим у него в горле комом. — Мы не слышали никаких воплей — ну, вы понимаете, о чем я толкую. Леди Джеанна вошла в зал с ребенком на руках и только и сказала: «Он не проснулся». Нас в зале было немного, и поначалу мы даже не знали, что и подумать, раз она так спокойна. Она же опять взглянула на малыша и совершенно обычным голосом сказала: «Я думаю, он умер». Потом повторила еще раз, но громче. А потом ее начало трясти…
И Мэтью опять закашлялся.
— Тут подоспели женщины, взяли у нее младенца, но он уже был холодный, и ничего поделать было нельзя.
Галеран слушал с закрытыми глазами, и грудь терзала невыносимая боль. Краткий рассказ слуги открыл ему глубину горя Джеанны. А он сам был так далеко… Он ничего не знал… Если есть на свете правда, он должен был знать.
Галлота не стало, когда он, его отец, был на пути к дому, быть может, в эти минуты в Константинополе усердные банщики разминали его усталое тело. Тогда, кажется, им овладело непонятное беспокойство и он решил добраться до Англии со свитой герцога Нормандского, но герцог путешествовал медленно, слишком медленно…
Тогда его мучили страшные сны об Иерусалиме, но никаких других дурных знаков он припомнить не мог. Даже на миг не сверкнула в сознании догадка, что за тысячи миль от Константинополя случилось непоправимое.
— Кто-нибудь мог сказать, отчего наступила смерть? — внезапно охрипшим голосом спросил он.
— Нет, милорд, никто не мог. Конечно, пошли всякие пересуды о колдовстве, сглазе и прочей чепухе. Вы ведь понимаете, люди есть люди. А после того припадка она… то есть леди Джеанна… стала такой спокойной. Продолжала жить как ни в чем не бывало.
— Она всегда так поступает, сам знаешь.
— Да, милорд, знаю, но для матери, потерявшей единственное дитя, такое поведение довольно странно. А если при этом незадолго до смерти малютки дошли вести о гибели мужа, оно странно тем паче. И даже хуже, чем странно.
Галеран смотрел на расстилающийся перед ним пейзаж, тающий в надвигавшейся ночи. Вдалеке в лагере отца мерцали костры. Галерану стало вдруг безумно жаль, что он так и не увидел своего первенца, что был так далеко от Хейвуда, когда стряслась беда.
А если б он был дома, беды могло и не случиться.
Возможно ли, чтобы любовь — или наваждение — позволила женщине потворствовать убийце собственного сына?
Но нельзя мучить себя!..
— Итак, Грегори умер, и Лоуик занял его место, — будто очнувшись от кошмара, заговорил Галеран. — Это случилось — дай подумать — спустя два месяца после моего отъезда.
— Да, господин.
— И тогда же леди Джеанна узнала о том, что понесла…
Галеран запнулся, затаил дыхание.
Понесла — от кого?
Столько лет бесплодных попыток, а тут вдруг, как по волшебству, — дитя. А потом, без всяких затруднений, еще одно. Неужели Джеанна спозналась с Лоуиком, как только распрощалась в Лондоне с мужем? Или даже была уже в тягости, когда убеждала его принять обет?
Нет, конечно, нет, и не подобает ему давать волю таким подозрениям. Галлот появился на свет через девять месяцев после той, последней ночи, почти день в день.
Ведь так?
— Галлот родился в день Святого Стефана, верно? — Так ему писала Джеанна.
— Да, милорд, мы все хорошо помним этот день. Воистину, счастливый был день.
Слава богу… После можно было бы проверить, сразу ли Джеанна вернулась в Хейвуд из Лондона. Но с нею вместе ехали лорд Вильям, ее дядя Губерт, еще десять вооруженных всадников, три женщины… Нужно обладать дьявольской сноровкой, чтобы при стольких свидетелях суметь уединиться с мужчиной.
— Сэр Раймонд всегда был сметлив, — промолвил Галеран. — Должен признать, он хорошо управлял Хейвудом.
— Да, милорд, — проворчал Мэтью.
— Отчего ты хмуришься?
— Он одержим гордыней и поступал так, будто все в замке принадлежит ему.
— Имел ли он основания?
Мэтью понял, о чем его спрашивали, и покачал головой.
— Не думаю, милорд.
Слышать это Галерану было приятно.
— Итак, следующим событием была весть о моей смерти.
— Да, господин мой. Нам рассказал об этом монах; до него дошли вести из Рима о гибели христианских рыцарей от рук неверных, и он счел вас одним из погибших. То была ночь слез, господин мой. — Мэтью закашлялся и отвел взгляд.
И Галерану было приятно, что его так оплакивали.
— А через несколько дней умер Галлот.
— Да, господин.
Галеран спрашивал, а сам втайне тревожился, как будут истолкованы его вопросы. Но Мэтью он доверял. Мэтью человек честный и преданный, он умеет держать язык за зубами.
— Как отнеслась жена к вести о моей смерти?
Старый слуга задумался и ответил не сразу.
— Господин мой, вы ведь знаете леди Джеанну. Ее поступки непредсказуемы. Эта новость потрясла ее, мы видели. Она задала монаху великое множество вопросов и была очень опечалена. Но потом собралась с духом и объявила, что не поверит в вашу смерть, пока не получит неопровержимых доказательств, а после как будто бы вовсе перестала думать об этом, только молилась больше обыкновенного. Помню, сэр Раймонд все уговаривал ее, все убеждал смириться с горем, но она лишь пожимала плечами. С сэром Раймондом она обходилась круто. Он все же убедил ее поговорить с вашим отцом, но до чего они тогда договорились, я так и не знаю. Леди Джеанна вернулась из Брома как ни в чем не бывало, и мы все приняли ее начало. Никто из нас не хотел верить, что вы погибли, милорд.
— Спасибо, Мэтью.
— Но после ее возвращения, — продолжал тот, — сэр Раймонд осмелел. Думаю, тогда-то он и возомнил, что отныне замок принадлежит ему.
— А потом умер Галлот.
— Да, милорд. И госпожа переменилась.
— Надо думать…
Галерану хотелось спросить, на самом ли деле Джеанна сделала Лоуика своим любовником, но промолчал, ибо знал, что так она и поступила.
Еще ему хотелось знать, в самом ли деле она допустила его к себе в постель почти сразу после вести о возможной гибели мужа, после, увы, бесспорной смерти сына. Но именно так и было, иначе девять месяцев спустя она не родила бы второго ребенка.
Почему, почему?
Но об этом, как понял Галеран, он не мог еще говорить даже с Мэтью. Поэтому он задал ему другой вопрос.
— Мэтью, скажи честно, как ты думаешь, отчего умер мой сын?
— Как на духу, господин мой, — не знаю. В колдовство и наговоры я не верю, а других объяснений у меня нет.
— Колдовство и сглазы — это все бабские бредни!
— А как же чудеса, господин мой?
— Чудеса — может быть.
— Но тогда и козни дьявола действуют?
Галеран вздохнул.
— Превосходный вопрос.
— Одно я знаю точно, милорд. Было бы куда лучше, если б леди Джеанна ложилась почивать с горем и тоской, а не с сэром Раймондом.
Галеран не хотел больше слушать, но слуга упрямо продолжал.
— В тот самый день, когда похоронили мальчика, она провела ночь с сэром Раймондом, и все об этом знали.
Галеран отвернулся, обрывая невыносимый разговор.
— Где похоронили Галлота?
— Во дворе церкви, у стены, милорд. Там камень.
Галеран знаком отослал слугу, а сам долго еще стоял на крепостной стене. Его мысль бесцельно блуждала среди разрозненных обломков прошлой жизни. Потом он спустился в церковный двор, нашел могилу сына и сотворил молитву у камня, отметившего краткое земное существование его первенца.
Кто-то посадил у могилы розовый куст, низенький и чахлый. Но этот куст все же будет жить, а Галлот — нет.
Целый час Галеран провел у камня. Вечерело, и ему хотелось уловить в сгущавшихся сумерках незримое присутствие того, кто меньше года тому назад был его плотью и кровью, но тщетно. Тогда он заставил себя подняться. Всю вчерашнюю ночь он молился и думал, а заснув на свежем ночном ветерке, совсем продрог. Было бы неумно повторить этот опыт нынче, когда ему так нужны силы и ясность мысли.
У дверей спальни Галеран замедлил шаг. Несмотря на все доводы разума, ему не хотелось проводить ночь в комнате, которую он столько счастливых лет делил с Джеанной. Он вовсе не был уверен, что сможет заснуть, окруженный воспоминаниями о былых радостях, но понимал, что, выбери он другую опочивальню, это породит новые толки и пересуды. Джеанна и ее ближайшие подруги отправятся спать в смежную комнатку вместе с ребенком. Можно будет вызвать ее к себе…
Нет, не стоит. Кроме того, изнеможение наконец перебороло чувственный голод.
Галеран разделся и улегся в постель.
И тут же ему захотелось вскочить, столь знакомо оказалось прикосновение к телу прохладных простыней. Пахло травами и чистым бельем, и эти запахи влекли за собою воспоминания. Его супружеское ложе осталось таким же, как три года назад.
Галеран со стоном перевернулся на живот, закрыл лицо руками. Когда-то он заставил себя верить, что отправляется в далекий поход по божьей воле, что по Его велению надолго оставляет Англию, дом и жену. Но если все его несчастья свершились по божьей воле, то определенно на небесах шутки были жестокими.
Он проснулся отдохнувшим, но с тяжелой от слишком долгого сна головой. Яркий свет слепил глаза даже сквозь сомкнутые веки, за окошком слышался скрип колес, разговоры — звуки наступившего дня. Давно пора вставать, но Галеран не спешил открыть глаза, не спешил потянуться, прогоняя сон. День нес с собою лишь новые тревоги и заботы.
Но снова засыпать тоже не хотелось, ибо сны — хотя он едва мог вспомнить, что ему снилось, — тоже были безрадостны. То ему виделся Иерусалим, реки крови, то Джеанна, то плач ребенка. Младенец рыдал так далеко, что невозможно было подоспеть вовремя и спасти его от германских рыцарей.
Самая мысль об этих снах разрывала голову, и Галеран открыл глаза…
…И увидел, что на его постели, скрестив ноги, сидит Джеанна и пристально смотрит на него.
На ней была только тонкая шелковая рубашка; распущенные волосы ниспадали на плечи, и летний ветерок играл тонкими светлыми прядками.
Сердце у Галерана забилось так, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди, мускулы окаменели от напряжения.
— Ты околдовала стражу?
— Я их убедила, что здесь мне будет так же безопасно, как и в соседнем покое. Стража стоит за твоей дверью.
— Могли бы они подумать и о моей безопасности.
На щеках Джеанны некрасивыми пятнами выступил румянец. Он редко видел ее такой робкой и смущенной.
— Но ты позволил побрить тебя: они должны знать, что ты меня не боишься.
— Тогда я не спал.
— Галеран, я никогда не желала тебе зла.
— А, так ты это нечаянно?
Она вздрогнула, будто ее ударили, и потупилась. Гадко и стыдно было Галерану видеть жену столь приниженной и тихой. Уж лучше бы она огрызнулась или даже ударила его.
— Чего ты хочешь? — вздохнул он.
Джеанна не подняла глаз, только пальцы ее нервно мяли тонкий кремовый шелк рубахи.
— Рауль де Журэ… Он рассказал мне про твой обет.
Галеран молча ругнул заботливого друга.
Не получив ответа, Джеанна взглянула на мужа, гордо подняла подбородок и стала почти похожа на себя прежнюю.
— Верно, ты бы предпочел, чтобы я прислала к тебе служанку?
Гордость велела Галерану выгнать жену.
Благоразумие вторило гордости.
Но его закружили чувства, исключающие и благоразумие, и гордость. Он молча откинул простыню.
Джеанна затаила дыхание, и в ее глазах мелькнул непонятный огонек. Холодный рассудок говорил Галерану, что умная женщина в подобных обстоятельствах не стала бы терять времени даром и воспользовалась бы возможностью заново привязать к себе мужа, а если на то будет божья воля, забеременеть.
Слова трудно сходили с его языка.
— А что мой сын, Мэтью? Что тебе известно о том как он умер?
Тот посмотрел в сторону, тщательно откашлялся.
— Что до этого, милорд, тут кроется какая-то тайна. Такой славный был мальчуган, и уже начинал ходить. — Мэтью снова кашлянул, пытаясь, видимо, справиться с вставшим у него в горле комом. — Мы не слышали никаких воплей — ну, вы понимаете, о чем я толкую. Леди Джеанна вошла в зал с ребенком на руках и только и сказала: «Он не проснулся». Нас в зале было немного, и поначалу мы даже не знали, что и подумать, раз она так спокойна. Она же опять взглянула на малыша и совершенно обычным голосом сказала: «Я думаю, он умер». Потом повторила еще раз, но громче. А потом ее начало трясти…
И Мэтью опять закашлялся.
— Тут подоспели женщины, взяли у нее младенца, но он уже был холодный, и ничего поделать было нельзя.
Галеран слушал с закрытыми глазами, и грудь терзала невыносимая боль. Краткий рассказ слуги открыл ему глубину горя Джеанны. А он сам был так далеко… Он ничего не знал… Если есть на свете правда, он должен был знать.
Галлота не стало, когда он, его отец, был на пути к дому, быть может, в эти минуты в Константинополе усердные банщики разминали его усталое тело. Тогда, кажется, им овладело непонятное беспокойство и он решил добраться до Англии со свитой герцога Нормандского, но герцог путешествовал медленно, слишком медленно…
Тогда его мучили страшные сны об Иерусалиме, но никаких других дурных знаков он припомнить не мог. Даже на миг не сверкнула в сознании догадка, что за тысячи миль от Константинополя случилось непоправимое.
— Кто-нибудь мог сказать, отчего наступила смерть? — внезапно охрипшим голосом спросил он.
— Нет, милорд, никто не мог. Конечно, пошли всякие пересуды о колдовстве, сглазе и прочей чепухе. Вы ведь понимаете, люди есть люди. А после того припадка она… то есть леди Джеанна… стала такой спокойной. Продолжала жить как ни в чем не бывало.
— Она всегда так поступает, сам знаешь.
— Да, милорд, знаю, но для матери, потерявшей единственное дитя, такое поведение довольно странно. А если при этом незадолго до смерти малютки дошли вести о гибели мужа, оно странно тем паче. И даже хуже, чем странно.
Галеран смотрел на расстилающийся перед ним пейзаж, тающий в надвигавшейся ночи. Вдалеке в лагере отца мерцали костры. Галерану стало вдруг безумно жаль, что он так и не увидел своего первенца, что был так далеко от Хейвуда, когда стряслась беда.
А если б он был дома, беды могло и не случиться.
Возможно ли, чтобы любовь — или наваждение — позволила женщине потворствовать убийце собственного сына?
Но нельзя мучить себя!..
— Итак, Грегори умер, и Лоуик занял его место, — будто очнувшись от кошмара, заговорил Галеран. — Это случилось — дай подумать — спустя два месяца после моего отъезда.
— Да, господин.
— И тогда же леди Джеанна узнала о том, что понесла…
Галеран запнулся, затаил дыхание.
Понесла — от кого?
Столько лет бесплодных попыток, а тут вдруг, как по волшебству, — дитя. А потом, без всяких затруднений, еще одно. Неужели Джеанна спозналась с Лоуиком, как только распрощалась в Лондоне с мужем? Или даже была уже в тягости, когда убеждала его принять обет?
Нет, конечно, нет, и не подобает ему давать волю таким подозрениям. Галлот появился на свет через девять месяцев после той, последней ночи, почти день в день.
Ведь так?
— Галлот родился в день Святого Стефана, верно? — Так ему писала Джеанна.
— Да, милорд, мы все хорошо помним этот день. Воистину, счастливый был день.
Слава богу… После можно было бы проверить, сразу ли Джеанна вернулась в Хейвуд из Лондона. Но с нею вместе ехали лорд Вильям, ее дядя Губерт, еще десять вооруженных всадников, три женщины… Нужно обладать дьявольской сноровкой, чтобы при стольких свидетелях суметь уединиться с мужчиной.
— Сэр Раймонд всегда был сметлив, — промолвил Галеран. — Должен признать, он хорошо управлял Хейвудом.
— Да, милорд, — проворчал Мэтью.
— Отчего ты хмуришься?
— Он одержим гордыней и поступал так, будто все в замке принадлежит ему.
— Имел ли он основания?
Мэтью понял, о чем его спрашивали, и покачал головой.
— Не думаю, милорд.
Слышать это Галерану было приятно.
— Итак, следующим событием была весть о моей смерти.
— Да, господин мой. Нам рассказал об этом монах; до него дошли вести из Рима о гибели христианских рыцарей от рук неверных, и он счел вас одним из погибших. То была ночь слез, господин мой. — Мэтью закашлялся и отвел взгляд.
И Галерану было приятно, что его так оплакивали.
— А через несколько дней умер Галлот.
— Да, господин.
Галеран спрашивал, а сам втайне тревожился, как будут истолкованы его вопросы. Но Мэтью он доверял. Мэтью человек честный и преданный, он умеет держать язык за зубами.
— Как отнеслась жена к вести о моей смерти?
Старый слуга задумался и ответил не сразу.
— Господин мой, вы ведь знаете леди Джеанну. Ее поступки непредсказуемы. Эта новость потрясла ее, мы видели. Она задала монаху великое множество вопросов и была очень опечалена. Но потом собралась с духом и объявила, что не поверит в вашу смерть, пока не получит неопровержимых доказательств, а после как будто бы вовсе перестала думать об этом, только молилась больше обыкновенного. Помню, сэр Раймонд все уговаривал ее, все убеждал смириться с горем, но она лишь пожимала плечами. С сэром Раймондом она обходилась круто. Он все же убедил ее поговорить с вашим отцом, но до чего они тогда договорились, я так и не знаю. Леди Джеанна вернулась из Брома как ни в чем не бывало, и мы все приняли ее начало. Никто из нас не хотел верить, что вы погибли, милорд.
— Спасибо, Мэтью.
— Но после ее возвращения, — продолжал тот, — сэр Раймонд осмелел. Думаю, тогда-то он и возомнил, что отныне замок принадлежит ему.
— А потом умер Галлот.
— Да, милорд. И госпожа переменилась.
— Надо думать…
Галерану хотелось спросить, на самом ли деле Джеанна сделала Лоуика своим любовником, но промолчал, ибо знал, что так она и поступила.
Еще ему хотелось знать, в самом ли деле она допустила его к себе в постель почти сразу после вести о возможной гибели мужа, после, увы, бесспорной смерти сына. Но именно так и было, иначе девять месяцев спустя она не родила бы второго ребенка.
Почему, почему?
Но об этом, как понял Галеран, он не мог еще говорить даже с Мэтью. Поэтому он задал ему другой вопрос.
— Мэтью, скажи честно, как ты думаешь, отчего умер мой сын?
— Как на духу, господин мой, — не знаю. В колдовство и наговоры я не верю, а других объяснений у меня нет.
— Колдовство и сглазы — это все бабские бредни!
— А как же чудеса, господин мой?
— Чудеса — может быть.
— Но тогда и козни дьявола действуют?
Галеран вздохнул.
— Превосходный вопрос.
— Одно я знаю точно, милорд. Было бы куда лучше, если б леди Джеанна ложилась почивать с горем и тоской, а не с сэром Раймондом.
Галеран не хотел больше слушать, но слуга упрямо продолжал.
— В тот самый день, когда похоронили мальчика, она провела ночь с сэром Раймондом, и все об этом знали.
Галеран отвернулся, обрывая невыносимый разговор.
— Где похоронили Галлота?
— Во дворе церкви, у стены, милорд. Там камень.
Галеран знаком отослал слугу, а сам долго еще стоял на крепостной стене. Его мысль бесцельно блуждала среди разрозненных обломков прошлой жизни. Потом он спустился в церковный двор, нашел могилу сына и сотворил молитву у камня, отметившего краткое земное существование его первенца.
Кто-то посадил у могилы розовый куст, низенький и чахлый. Но этот куст все же будет жить, а Галлот — нет.
Целый час Галеран провел у камня. Вечерело, и ему хотелось уловить в сгущавшихся сумерках незримое присутствие того, кто меньше года тому назад был его плотью и кровью, но тщетно. Тогда он заставил себя подняться. Всю вчерашнюю ночь он молился и думал, а заснув на свежем ночном ветерке, совсем продрог. Было бы неумно повторить этот опыт нынче, когда ему так нужны силы и ясность мысли.
У дверей спальни Галеран замедлил шаг. Несмотря на все доводы разума, ему не хотелось проводить ночь в комнате, которую он столько счастливых лет делил с Джеанной. Он вовсе не был уверен, что сможет заснуть, окруженный воспоминаниями о былых радостях, но понимал, что, выбери он другую опочивальню, это породит новые толки и пересуды. Джеанна и ее ближайшие подруги отправятся спать в смежную комнатку вместе с ребенком. Можно будет вызвать ее к себе…
Нет, не стоит. Кроме того, изнеможение наконец перебороло чувственный голод.
Галеран разделся и улегся в постель.
И тут же ему захотелось вскочить, столь знакомо оказалось прикосновение к телу прохладных простыней. Пахло травами и чистым бельем, и эти запахи влекли за собою воспоминания. Его супружеское ложе осталось таким же, как три года назад.
Галеран со стоном перевернулся на живот, закрыл лицо руками. Когда-то он заставил себя верить, что отправляется в далекий поход по божьей воле, что по Его велению надолго оставляет Англию, дом и жену. Но если все его несчастья свершились по божьей воле, то определенно на небесах шутки были жестокими.
Он проснулся отдохнувшим, но с тяжелой от слишком долгого сна головой. Яркий свет слепил глаза даже сквозь сомкнутые веки, за окошком слышался скрип колес, разговоры — звуки наступившего дня. Давно пора вставать, но Галеран не спешил открыть глаза, не спешил потянуться, прогоняя сон. День нес с собою лишь новые тревоги и заботы.
Но снова засыпать тоже не хотелось, ибо сны — хотя он едва мог вспомнить, что ему снилось, — тоже были безрадостны. То ему виделся Иерусалим, реки крови, то Джеанна, то плач ребенка. Младенец рыдал так далеко, что невозможно было подоспеть вовремя и спасти его от германских рыцарей.
Самая мысль об этих снах разрывала голову, и Галеран открыл глаза…
…И увидел, что на его постели, скрестив ноги, сидит Джеанна и пристально смотрит на него.
На ней была только тонкая шелковая рубашка; распущенные волосы ниспадали на плечи, и летний ветерок играл тонкими светлыми прядками.
Сердце у Галерана забилось так, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди, мускулы окаменели от напряжения.
— Ты околдовала стражу?
— Я их убедила, что здесь мне будет так же безопасно, как и в соседнем покое. Стража стоит за твоей дверью.
— Могли бы они подумать и о моей безопасности.
На щеках Джеанны некрасивыми пятнами выступил румянец. Он редко видел ее такой робкой и смущенной.
— Но ты позволил побрить тебя: они должны знать, что ты меня не боишься.
— Тогда я не спал.
— Галеран, я никогда не желала тебе зла.
— А, так ты это нечаянно?
Она вздрогнула, будто ее ударили, и потупилась. Гадко и стыдно было Галерану видеть жену столь приниженной и тихой. Уж лучше бы она огрызнулась или даже ударила его.
— Чего ты хочешь? — вздохнул он.
Джеанна не подняла глаз, только пальцы ее нервно мяли тонкий кремовый шелк рубахи.
— Рауль де Журэ… Он рассказал мне про твой обет.
Галеран молча ругнул заботливого друга.
Не получив ответа, Джеанна взглянула на мужа, гордо подняла подбородок и стала почти похожа на себя прежнюю.
— Верно, ты бы предпочел, чтобы я прислала к тебе служанку?
Гордость велела Галерану выгнать жену.
Благоразумие вторило гордости.
Но его закружили чувства, исключающие и благоразумие, и гордость. Он молча откинул простыню.
Джеанна затаила дыхание, и в ее глазах мелькнул непонятный огонек. Холодный рассудок говорил Галерану, что умная женщина в подобных обстоятельствах не стала бы терять времени даром и воспользовалась бы возможностью заново привязать к себе мужа, а если на то будет божья воля, забеременеть.