Беверли Джо. Сломанная роза

   Но однажды, когда до свадьбы оставался всего месяц, она все же подстерегла его в пустом коридоре.
   — Эй, будущий муж, ты уже готов поцеловать меня? — Теперь ей пришлось смотреть на него снизу вверх.
   О да, он был готов, даже слишком готов! Он схватил ее за руку, другой рукой обвил ее тонкую талию. Джеанна вся напружинилась, ее синие глаза широко раскрылись — от удивления? Или гнева? Или возбуждения? Он еще не умел читать в ее глазах, но сейчас не стал бы читать, даже если бы умел.
   Он прикоснулся губами к ее губам и остановился, ожидая, что будет делать она. Она не сделала ничего и лишь продолжала смотреть на него, не мигая.
   — Что, не знаешь, как дальше быть? — насмешливо пробормотал он прямо ей в губы.
   — Просто жду, пока ты сам все сделаешь, — огрызнулась она, но ее губы при этом невольно приблизились к его рту, и он почувствовал ее легкое теплое дыхание. Тело немедленно отозвалось, и Галеран испуганно замер.
   Но в глазах Джеанны заплясали искорки, а в следующий миг она легонько лизнула его губы кончиком языка.
   Ошеломленный, он оттолкнул ее, но не слишком сильно.
   — Кто научил тебя таким штукам?
   Она улыбнулась, и это взбесило его.
   — А тебя кто научил их узнавать?
   — У мужчин все не так, как у женщин.
   — Правда?
   Вконец разъярившись, он притянул ее к себе и поцеловал — крепко, даже грубо, не заботясь, нравится ей это или нет, но желая раз и навсегда показать, кто тут главный. Всего мгновение она оставалась неподвижной в его руках, а потом, сама поцеловала его, и дотронулась языком, и прижалась к нему всем телом!
   Галеран бездумно наслаждался, пока до него не дошло, что происходит. Тогда он оторвал ее от себя, тяжело дыша.
   — Ты уже целовалась раньше! Она лишь подбоченилась.
   — Неужели?
   — Кто он?
   — Зачем тебе знать?
   — Чтобы убить его!
   — Ты — убить? — расхохоталась она.
   И тогда он ударил ее.
   Джеанна вскрикнула, прикрыла ладонью покрасневшую щеку, потом зашипела от ярости, точно кошка, и накинулась на него, пустив в ход кулаки, ногти, всю силу хрупкого, но крепкого тела. Он попытался скрутить ее, но тщетно, и все кончилось настоящей дракой, самозабвенной и жестокой.
   Они катались по полу, тузили друг друга до синяков, царапались, их тонкие шелковые одежды превратились в лохмотья. Затем прибежали люди, растащили их, брыкающихся и рычащих друг на друга как бешеные псы, и Галерана отправили домой, в Бром, где он должен был предстать пред разгневанным отцом.

3

   — Старый Хейвуд готов расторгнуть помолвку, дубина ты этакая!
   — Она сводит меня с ума!
   — И поэтому ты решил побить ее? — Тяжелая длань лорда Уильяма со всего размаху опустилась на щеку Галерана, сбив его с ног. Он упал на колени, с кровью выплюнув два зуба. — Не мог, что ли, найти другого способа обращения с нежной девицей?
   — Нежной? Ты об этой волчице?
   Отец за шиворот поднял его, встряхнул, как куль с мукой, и с не меньшей силой огрел по другой щеке. Несмотря на внешнюю грубость и даже неотесанность, лорд Уильям не выносил, когда поднимали руку на женщину. Галерана он безжалостно дубасил, пока не устал, а тогда буркнул:
   — Убирайся с глаз моих, а когда очухаешься, возвращайся в Хейвуд и устрой все как положено.
   Три недели Галеран зализывал раны; три долгих недели понадобилось, чтобы затянулись рубцы и сошли синяки; три недели он призывал на русую голову Джеанны из Хейвуда все проклятия ада, но, как ни странно, ненавидя ее, он и скучал по ней. За это время ему так ни разу и не захотелось продвинуться дальше в любовной науке.
   Воротясь в Хейвуд, он вовсе не был уверен, что старый Фальк или его дочь очень ждут его возвращения, но точно знал: он хочет, чтобы его простили, ибо ему становилось жутко при одной мысли о том, что он может потерять Джеанну.
   Как бы там ни было, рассудил он, отец прав. Мужчине вовсе не обязательно бить женщину, чтобы заставить ее слушаться, — даже такую женщину, как Джеанна. Он готов извиниться перед ней, но в душе надеялся, что она не станет издеваться над ним и испытывать его терпение.
   К удивлению Галерана, лорд Фальк принял его радушно и не вспоминал о происшествии — лишь вскользь заметил, что, если вдруг Джеанна еще раз выведет его из себя, Галерану нужно сразу отколотить ее как следует, не поднимая лишнего шума.
   Сама идея отколотить Джеанну — если, конечно, ее не будут держать за руки шесть дюжих мужчин — показалась Галерану несколько пугающей, но он не стал спорить с лордом Фальком, а пошел искать свою невесту.
   Джеанна сидела в саду, тихая и подавленная, скорее опечаленная, чем довольная. Выслушав его заученные извинения, она промолвила:
   — Из-за тебя меня высекли.
   — Тебя? Из-за меня?!
   Ее глаза вспыхнули.
   — А если тебя тоже наказали, то поделом.
   — А если тебя — то и тебе поделом.
   — Я-то ничего не сделала!
   — Ты решила отравить мне жизнь!
   — У меня, милорд Галеран, право же, есть более интересные занятия, чем поиски отравы для вашей милости.
   — Ну так и веди себя, как подобает порядочной девице. Переругиваясь, они все же не сводили друг с друга глаз, смутно влекомые тем новым, что открылось им перед тем, как они подрались три недели назад.
   — Он правда высек тебя? — спросил Галеран. Она потупилась.
   — Он велел меня высечь.
   — Ах, так вот в чем дело!
   Она подняла ресницы, и ее глаза полыхнули огнем.
   — Попробуй высечь меня сам, Галеран, или вели другим, и ты пожалеешь!
   Позже, вернувшись к привычным занятиям: борьбе и скачкам на взмыленных конях, Галеран понял, что Джеанна права. Да, он мог настоять на своем: ведь он — мужчина, и на его стороне сила, власть, закон. Но даже если б дело зашло так далеко, Джеанна скорее умерла бы, чем покорилась. С другой стороны, он должен научиться укрощать ее, ибо самолюбие его было уязвлено. Однако тот способ, которым Галеран воспользовался бы с наибольшим удовольствием, пока не был ему разрешен, а потому всю остающуюся до свадьбы неделю он старательно избегал встреч с будущей женой.
   Это оказалось совсем не просто: кровь быстрее бежала у него в жилах, едва он видел ее; случайное соприкосновение рук за обедом сводило с ума; ее аромат кружил голову.
   Вероятно, сама Джеанна даже не догадывалась о своих чарах, не понимала, как томится желанием его молодое, полное сил тело; если б знала, уж наверное не упустила бы случая подразнить его.
   Галеран старался не попадаться ей на глаза, но она с дьявольским упорством оказывалась рядом с ним, где бы он ни прятался. Он научился избегать ее прикосновений, но она, казалось, каждую минуту стремилась дотронуться до его руки. А потом стала так ходить и так одеваться, что избегать ее сделалось для Галерана свыше всяких сил и доводов рассудка.
   Но он героически держался, смиряя себя молитвой и постом.
   Так продолжалось до тех пор, пока за два дня до свадьбы, проснувшись поутру, он не обнаружил Джеанну, сидевшую у него на кровати.
   — Ад и пламя, Джеанна! Что ты здесь делаешь?
   — Ты все бегаешь от меня, Галеран.
   Распущенные волосы струились по легкой рубахе, сквозь которую обольстительно просвечивало тело.
   Галеран с трудом подавил желание схватить ее и накрыть с головой покрывалом.
   — Значит, я не хочу тебя видеть. Уходи.
   — Нет.
   — Тогда уйду я.
   Он хотел встать, но тут услышал:
   — Я выбросила твою одежду в окошко.
   — Что?
   Сундук, где обычно лежала одежда, был открыт и совершенно пуст. Галеран рассмеялся, ибо ничего другого придумать не мог.
   — Глупышка, ты думала, я испугаюсь? — И он вскочил с кровати и предстал перед нею нагишом.
   И остолбенел.
   Господи боже, что он делает?! Ведь сейчас Джеанна так завизжит, что к нему в комнату сбежится весь замок, и что они увидят?
   Но ему следовало бы лучше знать свою невесту. Джеанна не выказывала ни малейшего беспокойства, а только внимательно смотрела на него, широко открыв глаза, и щеки ее мало-помалу становились розовыми, как ее рубаха.
   — Совсем не так плохо. Ты растешь.
   А он стоял как вкопанный, с головы до пят открытый ее пристальному взгляду. Сбежать, прикрыться простыней было бы совсем позорно, но, кроме простыни, прикрыть наготу было нечем. Посему он предпринял единственно возможный шаг и столь же внимательно оглядел Джеанну с головы до ног.
   — Верно, ты тоже растешь, но это трудно определить, пока на тебе рубашка.
   Ее глаза распахнулись еще шире. Недрогнувшими пальцами она взялась за подол рубахи.
   Галеран рванулся к ней, схватил за руку.
   — Не надо!
   — Не надо? Но ты вынуждаешь меня.
   — Нет.
   — Твои слова прозвучали как вызов, а я привыкла принимать вызов.
   — Тогда, клянусь Святым Распятием, я вынуждаю тебя прыгнуть в окошко следом за моей одеждой!
   Она не опустила глаз.
   — Только вместе с тобой, Галеран. Рука об руку навстречу вечности…
   И, к ужасу своему, он понимал, что Джеанна сделает так, как говорит.
   Он все еще держал ее, но вот она положила его руку себе на грудь, маленькую высокую грудь с твердым соском, так ясно ощутимым под тонкой тканью.
   — Видишь, и я расту, — улыбнулась она и посмотрела вниз. — И ты тоже.
   Галеран знал это. Впервые в жизни желание его было столь сильным, ищущим немедленного удовлетворения. Он испытывал подобное и раньше, но никогда — с женщиной, с этой женщиной, такой близкой, горячей под его ладонью.
   Его начала бить дрожь.
   — Мы ведь не можем…
   — Конечно, не можем. Но поцеловаться можем. Ты должен мне один поцелуй, помнишь?
   — Нет, Джеанна. Я не могу… — Он тщился объяснить ей, какая опасность угрожает им обоим, что еще миг — и он не совладает с проснувшимся в нем зверем, но не мог подобрать нужных слов.
   Но, видимо, она поняла, ибо, тяжко вздохнув, встала и отошла от кровати.
   — Не можешь так не можешь, — согласилась она, как ни в чем не бывало. — Я сейчас пришлю тебе одежду. — И выскользнула из комнаты, оставив за собою неясный след пряно-цветочного аромата, а он долго еще боролся со своей взбунтовавшейся плотью.
   Больше Джеанна его не дразнила, но от одного ее присутствия Галеран впадал в состояние, близкое к безумию. В день свадьбы он чувствовал, что готов воспламениться от одного ее вида, как сухое дерево вспыхивает от одной случайной искры, и долгая церемония венчания и последовавший за нею пир показались ему нескончаемой пыткой. Когда же наконец их с Джеанной отвели в опочивальню и оставили одних на широком брачном ложе, Галеран понял, что ему страшно — отчасти потому, что Джеанна, возможно, знала больше, чем он, и могла осмеять его, но главным образом он боялся выпустить на волю бушевавшую внутри его силу, которая ему самому была непонятна и неподвластна, и сделать Джеанне больно.
   Подождав немного, она коснулась его груди.
   — Галеран…
   Он невольно содрогнулся, ибо до сих пор исступлено старался не давать себе воли, и ужаснулся внезапной мысли о том, что если он преуспеет в укрощении своей похоти, то, пожалуй, его невеста так и не станет в эту ночь женою.
   — Ты была права, — пробормотал он. — Тебе надо было выйти за кого-нибудь постарше.
   — Зачем? — безмятежно и даже весело откликнулась Джеанна. — Он умер бы раньше меня.
   Сжав кулаки, Галеран лежал на спине и смотрел в потолок.
   — Он бы знал, что надо делать, Джеанна. А я не знаю. Я никогда еще этого не делал.
   Она снова коснулась его груди легким, успокаивающим движением, но он видел, что она тоже боится.
   — И я не делала, но я знаю, как начать.
   — Это и я знаю.
   Но он не представлял себе, когда и как это делается… Обжигая его тело огнем, ее рука двинулась вниз и нашла корень его терзаний и надежд.
   Галеран обмер, но заметил, что и она затаила дыхание.
   — Я и не знала, что он такой твердый, — заметила она и, вместо того, чтобы отпрянуть и потупиться, как подобает скромной девице, откинула простыни, чтобы разглядеть все получше. Ее пальцы с любопытством скользили по напряженной плоти, ощупывали ее, и Галерану пришлось самому отвести ее руку, пока не началось извержение. Джеанна не слушалась, и они немного повозились, пытаясь настоять каждый на своем, пока вдруг не оказались лицом к лицу, глядя друг на друга так, будто видятся впервые в жизни.
   — Не надо, Джеанна.
   — А что, это больно?
   — Да. Но дело не в том, что…
   — Тогда давай.
   Она лежала подле него нагая, хрупкая, и под тонкой кожей ясно виднелись голубые жилки.
   — Я боюсь сделать больно тебе.
   — Но ведь ты должен.
   — Я не хочу причинять тебе боль. — Он хотел отодвинуться, но она обвила его руками и ногами и удержала, тем самым напоминая, что на самом деле она вовсе не такая уж хрупкая.
   — Не бойся. Кормилица говорила, — тут Джеанна покраснела, отчего стала для него еще ближе и желанней, — она говорила, что это проще сделать, когда я буду готова, а готова я буду, когда там станет мокро… — Тут ее голос упал до шепота, а щеки запылали. — Бог знает, сколько недель я была готова, Галеран, и… я готова теперь.
   Она взяла его руку и направила ее вниз, между ног, где, подтверждая истинность ее слов, наливались живым огнем горячие влажные складки, помогая ему, раскрываясь, обтекая его…
   Его тело бездумно и послушно последовало за ее рукой, как плуг следует за упряжкой волов. Он вошел в нее, наполнил ее собою, слился с нею, растаял в ней.
   Он даже представить себе не мог, что это будет вот так, что это будет похоже на его шалости с девушками не более, чем огонек свечи похож на пламя преисподней; не более, чем пламя домашнего очага похоже на пожар — даже если сравнивать то, что происходило сейчас, с теми моментами, когда ему удавалось до конца помочь себе самому.
   Когда это произошло, он обрушился на нее, упал, опустошенный и обессиленный, и она, задыхаясь, оттолкнула его.
   — Галеран, я не могу дышать!
   Он виновато отодвинулся.
   — Прости. Я не сделал тебе больно? — И, прочитав в ее лице ответ, добавил: — Если и сделал, то виновата ты.
   — Я?
   — Я мог бы подождать еще, если б ты не была такой смелой.
   — Сколько бы ты ни ждал, ничего не изменится, — огрызнулась она. — Похоть — натура мужчины, боль и кровь — удел женщины.
   Он робко пытался утешить ее.
   — Теперь, когда ты уже не девушка, больно не будет.
   — Откуда ты знаешь? — И с этими словами она повернулась к нему спиной.
   Итак, невзирая на то, что он с превеликим удовольствием повторил бы все с самого начала, Галеран последовал примеру жены, повернулся к ней спиною и сам не заметил, как заснул.
   Наутро простыня с постели молодоженов была торжественно предъявлена гостям в подтверждение свершившегося брака. Галерана поздравляли так, будто бы он убил дракона, а вокруг Джеанны суетились, словно она опасно ранена.
   Что, по мнению Галерана, было близко к истине.
   Сам он чувствовал себя глубоко несчастным, несмотря на похвалы, которыми его осыпали мужчины. Вероятно, никто из них, даже Фальк, не догадывался, как бешено и грубо он овладел Джоанной в минувшую ночь и как она подавлена случившимся.
   Единственное, что ему теперь оставалось, — сдерживать свои порывы до тех пор, пока молодая жена не оправится от причиненной ей боли. Но когда же это случится?
   Вечером, когда они снова легли в постель, Галеран осторожно спросил Джеанну, не прошла ли боль.
   — Почти прошла, — ответила она так обиженно, что у него пропало всякое желание.
   В эту ночь ему пришлось особенно тяжко. Он не хотел силой овладевать не желающей этого и еще не выздоровевшей женой, но, уже вкусив от плода любви, хотел испытывать его сладость снова и снова. Он подумывал даже, не воспользоваться ли уступчивостью служанок, но отринул эти мысли как недостойные.
   На следующую ночь он опять спросил Джеанну, прошла ли боль, и она сказала: «Да». Тогда со вздохом облегчения он вошел в нее, не забывая на сей раз, что не следует обрушиваться на нее всем телом. Но, даже находясь наверху блаженства, он еще острее, чем в первый раз, понимал, что Джеанна несчастлива.
   Потом он обнял ее обеими руками, прижал к себе.
   — Что с тобой, милая? Чего ты хочешь?
   Он думал, что ответа не последует, но Джеанна ответила:
   — Я хочу того, что есть у тебя.
   — Как?! — с искренним изумлением спросил он. Джеанна ткнула его в плечо кулаком — впрочем, несильно.
   — Нет, дурень. Удовольствия! Я знаю, женщины тоже испытывают удовольствие, я и сама что-то чувствую, но это не… — И впервые за все время, что он знал Джеанну, в ее глазах блеснули слезы.
   Он беспомощно баюкал ее в своих объятиях.
   — Прости, любимая. Обещаю, мы найдем то, чего ты хочешь…
   Был ли то невольный порыв, или обрывки когда-то услышанных и не до конца понятых сплетен, или — почему нет? — приобретенный со служанками опыт, но Галеран накрыл ладонью левую грудь Джеанны и немедленно ощутил ее ответный трепет.
   — Может быть, так?
   — Может быть…
   И он принялся гладить ее маленькую грудь, играть с нею, находя удовольствие в ласках, восхищаясь, как быстро затвердел и заострился нежный розовый сосок. Затем, склонив голову, он поцеловал ее.
   — Да, — шепнула ему в ухо Джеанна, и он продолжал целовать ей грудь.
   Немного спустя она сказала:
   — Может быть, если бы ты попробовал сосать — знаешь, как дети…
   И он попробовал с превеликой охотой, и обнаружил, что его собственное желание неудержимо растет. Она не стала возражать и тогда, когда от легких, нежных прикосновений губ и языка он перешел к более глубоким и решительным, и, хотя хмурилась чаще, чем улыбалась, он знал, что находится на верном пути.
   Сдерживать себя слишком долго Галеран не мог, но, когда наконец он овладел Джеанной, то ему показалось, что она ответила на его порыв с большей готовностью, чем прежде. Поскольку то было уже второе их слияние за эту ночь, он не стал спешить, а постарался делать то, что приятно ей, много целовал ее и беспрестанно ласкал ее груди.
   На сей раз Джеанна казалась вполне счастливой, но Галеран не был уверен, что она достигла тех же вершин блаженства, что и он. Втайне он задавался вопросом, испытывают ли вообще женщины то же чувство освобождения, что и мужчины, но, даже если и не мог найти ответ сразу, то имел все основания надеяться выяснить это со временем.
   Поскольку ни он сам, ни Джеанна точно не знали, что ищут, за этой ночью последовали несколько недель восхитительных поисков и открытий, но наконец однажды они нашли то ощущение, спутать которое нельзя ни с чем на свете.
   Джеанна царапала его, и кусала, и кричала так, что ему казалось, будто она умирает; он испугался и хотел было остановиться, но она гнала его дальше, угрожая всеми муками ада.
   А потом лежала подле него тихая и обессиленная, как и он сам в ту, первую ночь.
   — Галеран…
   — Ммм? — откликнулся он, нежно гладя ее тело, такое знакомое теперь.
   — Мне понравилось.
   — Странно. Никогда бы не подумал.
   Несмотря на счастливые ночи, жизнь юной четы не всегда текла гладко и мирно. Джеанна имела собственное мнение обо всем на свете и открыто высказывала его; Галеран же с высокомерием, свойственным юности, полагал, что после старого Фалька его голос — решающий. Но ссоры обычно кончались смехом, шутками и любовью, ибо счастливое проникновение в тайны плоти для Галерана и Джеанны все еще оставалось самым важным занятием.
   Так было до тех пор, пока их безмятежное существование не омрачила зловещая тень бесплодия.
   Фальк к тому времени уже умер, и молодые супруги стали полноправными хозяевами своих владений; под их внимательным попечением Хейвуд процветал; дружный труд его жителей ежедневно приумножал богатства. Выполнив давний замысел Фалька, Галеран обнес замок каменной стеной, заменившей старый деревянный частокол; квадратную башню снаружи выбелили, а внутри богато украсили чудесными шерстяными коврами, сотканными и выкрашенными Джеанной и ее служанками.
   Быстро и приятно пролетали дни, заполненные полезным трудом, а вечерами в замке звучала музыка, рассказывались увлекательные истории, изредка показывали свое искусство бродячие жонглеры.
   Так и жили они в довольстве и благополучии, но наследника все не было. Люди уже начинали поговаривать, что, верно, его уже не будет.
   Что еще хуже, повсюду слышались тихие пересуды о том, что брак Галерана потому не благословлен детьми, что леди Джеанна ведет себя не так, как подобало бы вести себя доброй женщине. Что она слишком смела и проворна. Потому дитя и не может укорениться в ее чреве.
   Галеран утешал жену как мог, твердил, что все это глупости, что простые женщины трудятся, не разгибая спины, с утра до ночи и благополучно рожают одного младенца за другим, но Джеанна все же начала меняться. Теперь она непременно отдыхала днем, не поднимала ничего тяжелого и на лошади соглашалась ехать только шагом.
   Старухи продолжали нашептывать ей в оба уха: дурное настроение и гнев могут убить едва зачатое дитя, и Джеанна послушно старалась обуздывать свой нрав. Галерану эта борьба с собой казалась изнурительной и бесполезной, и подчас он дразнил Джеанну только затем, чтобы ее непокорный дух, который он так любил, хоть чуть-чуть воспрял.
   Но теперь их ссоры уже не заканчивались смехом и любовью. Вместо того Джеанна плакала и обвиняла мужа в том, что он совсем не хочет ребенка, и Галеран, сжав зубы, тоже принимал елейно-сладкий вид.
   Потом, тоже по чьему-то доброму совету, она стала соглашаться на супружеские отношения, только лежа на спине под Галераном.
   Потом по Хейвуду поползли слухи о том, что Джеанна спозналась с нечистой силой и потому может предотвращать зачатие. Галеран уже не пытался совладать с гневом и высек женщину, застигнутую им за подобными разговорами. Это был не самый умный поступок, ибо он немедленно привлек к своему горю всеобщее внимание.
   Ночь за ночью он твердил Джеанне, что ему безразлично, бесплодна она или нет, и то была чистая правда. Да, он хотел детей, особенно сына, но не такой ценой. Больше всего он желал вернуть свою смелую, умную, сильную жену.
   А она плакала каждый месяц.
   Однажды, как раз в такое время, он держал ее на руках, баюкая, как расстроенного ребенка.
   — Это все пустое, родная, все пустое. У Уилла уже двое сыновей. Хейвуд может отойти малышу Гилу.
   — Я хочу ребенка, — не жалобно, а скорее свирепо отозвалась Джеанна.
   — Ну что ж, давай возьмем в дом младенца, девочку, и ты станешь растить ее.
   Она оттолкнула его.
   — Я хочу носить этого ребенка в себе, глупый ты человек! Это как голод. Я больше не могу мириться с ним!
   — На все воля божья, Джеанна.
   — Так надо изменить эту божью волю.
   Джеанна была верна себе; она принялась осаждать небеса, будто небеса были неприступной крепостью. В ход были пущены все средства: в дар господу приносились земли, золотые распятия, воссылались бесчисленные молитвы, градом сыпались литании и мессы. Но каждый месяц в особенные дни ее поражение становилось очевидным, и Джеанна пряталась от всех, жалкая и подавленная.
   Или начинала бушевать. Обитатели замка мало-помалу научились в такие дни обходить ее стороной, и именно в один из этих злосчастных дней она разбила розу. Галеран не стал расспрашивать ее, была ли то случайная неосторожность или всплеск слепой ярости; он лишь постарался утешить жену и как можно незаметнее скрепить разбитые лепестки воском.
   Но скрепить разлетевшуюся на куски жизнь оказалось куда труднее, ибо день ото дня дела шли все хуже и хуже.
   Какой-то поп сказал Джеанне, что чувственное волнение женщины убивает мужское семя и потому единственно приемлемое для успешного зачатия совокупление должно быть кратким и не доставлять ей никакого удовольствия. Поэтому отныне, стоило Галерану проявить хоть каплю нежности, она останавливала его, говоря:
   — Не надо. Потом, когда у нас будет ребенок…
   Он сам уже не верил, что ребенок появится, и ему казалось, что они с Джеанной трепыхаются в липкой паутине отчаяния, как две беспомощные мушки.
   Первый призыв освободить от неверных Святую Землю прозвучал в Нортумбрии в то время, когда положение дел в Хейвуде еще не было столь безнадежным, и Галеран пропустил его мимо ушей, ибо во времена короля Вильгельма Рыжего подобное предприятие вряд ли могло получить монаршее одобрение. Вильгельм Рыжий не особенно жаловал попов и не имел намерения отправлять своих лучших бойцов в далекий путь к смертоносным пустыням Мертвого моря.
   Но не прошло и года, как до Англии стали доходить вести об успехах христианского воинства. Казалось, вот-вот рыцари Святого креста освободят Гроб господень. Тогда-то многие достойные мужи стали всерьез подумывать о том, чтобы отправиться на помощь братьям по вере и успеть принять участие в великой и славной битве.
   Собственные тревоги слишком занимали Галерана, и он по-прежнему не представлял себе, как это он оставит дом и жену. Однако Джеанна сама заговорила с ним об этом. К тому же еще некий доброхот-священник — странствующий проповедник, пытающийся разбудить благочестивое рвение в тяжелых на подъем северянах, — намекнул при ней, что богоугодное дело может стать той животворящей силой, которая поможет вспахать и засеять скованную засухой почву…
   — Мне кажется, если мы расстанемся на долгие годы, — возразил Галеран, — это вряд ли поможет тебе забрюхатеть.