Беверли Джо. Сломанная роза

   — Джеанна, госпожа моя! — взывал к ней Лоуик, и в его голосе слышалась неподдельная тревога. — Как же мне оставить тебя одну с этим человеком? Ты должна уехать со мною, здесь и ты, и ребенок в опасности!
   — Раймонд, Доната может не выдержать бешеной скачки.
   — Так оставь ее с Алиной. Алина спрячет ее.
   — Но я кормлю ее грудью!
   — Кормилица, быть может…
   — Нет, я не желаю спасать себя такой ценой. Моя дочь будет вскормлена молоком родной матери.
   — Какое молоко, он ведь задушит тебя!
   Лоуик попытался увести Джеанну силой, но она выхватила нож, а ее охрана взялась за мечи. Люди Лоуика тоже обнажили клинки, но их было гораздо меньше, и потому они, не проронив ни звука, все же вышли следом за своим господином в глухую ночь.
   Джеанна под защитой нескольких солдат проводила Лоуика до потайной дверцы в крепостной стене. Алина не отставала от них ни на шаг, желая лично убедиться, что виновник всех тревог вот-вот оставит Хейвуд.
   Напоследок Лоуик предпринял еще одну тщетную попытку уговорить Джеанну, потом преклонил колено и поцеловал ей руку.
   — Храни тебя бог, любовь моя. Я еду к епископу и буду умолять его о помощи. Он замолвит за нас словечко королю. Я найду способ защитить тебя, и мы непременно будем вместе.
   Увы, Джеанна не проронила ни слова.
   Алина пробормотала себе под нос: «Скатертью дорога», — и от всей души пожелала Лоуику поскорее обратить свои притязания на другую владетельную даму.
   Уже спеша обратно в башню, она упрекала себя в несправедливости. Раймонд был искренне предан Джеанне. Возможно, потому и Джеанна оказалась беззащитна перед ним.
   Опасения Лоуика за жизнь Джеанны и Донаты вовсе не были беспочвенны. Мужчины безжалостны к неверным женам и незаконным детям; сознание этого витало над Хейвудом всю долгую, бессонную ночь. И Алина горячо молилась Марии Магдалине, покровительнице падших женщин.
   Потом наступил долгожданный рассвет и закончилась мучительная неизвестность, хотя никто еще не знал, чего ждать от нового дня. Внешне спокойная, Джеанна отдала последние распоряжения стражникам, убедилась, что ее слова поняты верно; затем привела себя в порядок и отправилась в зал.
   Когда Алина поняла, что Джеанна хочет встретить мужа с незаконным младенцем на руках, она все же решилась поспорить.
   — Послушай, Джеанна, Доната ни в чем не виновата. Не подвергай ее такой опасности. Дай я возьму ее.
   — Нет, — прошелестела Джеанна, и Алине стало ясно, что та еле держится на ногах от страха, а значит, вряд ли мыслит ясно.
   — Джеанна, будь благоразумна. Нельзя ожидать, чтобы мужчина в такой момент владел собою. Она попыталась взять у кузины ребенка, но та не дала. — Я не хочу ее прятать…
   — Ты и не прячешь ее, не в том дело. Дай девочку мне! Но Галеран уже стоял в дверях, и его силуэт зловеще-темным пятном выделялся на фоне рассвета. Охнув, Алина отошла в сторону, уговаривая себя, что бояться, в сущности, нечего, что Галеран всегда был разумен и добросердечен по сравнению с другими мужчинами,
   Лишь по сравнению… У Алины было пять братьев, и она отлично знала, чего стоит мужское благоразумие.
   Да и был ли человек на пороге тем Галераном, которого она помнила? Оборванный, исхудавший, грязный, заросший бородой, с новыми шрамами на лице…
   Алина сомневалась, пока собаки не кинулись радостно ему навстречу. Он нагнулся, потрепал их по головам, затем выпрямился и пошел к Джеанне, застывшей посреди зала с ребенком на руках. Алина боязливо затаила дыхание.
   Перед нею был не тот Галеран, которого она знала.
   Ho, в общем, все могло быть намного хуже.
   А вчера он и Джеанна мирно беседовали во время купания. А утром Джеанна долго пробыла с ним наедине в светлице; правда, вышла оттуда с каменным лицом…
   Алина не могла не замечать сгустившегося в глазах Галерана мрака, не могла не ощущать исходящего от него жара еле сдерживаемого бешенства. И не могла забыть, как он ударил Джеанну.
   Так что, быть может, Джеанна с облегчением смотрела сейчас ему вслед.
   Но, подойдя ближе, Алина увидела то, чего вовсе не ожидала увидеть.
   — Ты плачешь? — спросила она и сразу же об этом пожалела: Джеанна не любила, когда видели ее слезы. — Доната хочет есть.
   Джеанна вытерла глаза.
   — Прости. Я потеряла счет времени, — спокойно сказала она и стала спускаться со стены во двор.
   Поспешая следом, Алина думала, что Джеанне следовало бы плакать прилюдно и как можно чаще. Слезы быстрее всего смягчают мужские сердца.
   — Что теперь будет? — спросила она.
   — Не знаю.
   — А Галерана ты спрашивала?
   — Нет.
   — Почему?
   Джеанна остановилась и в упор посмотрела на кузину.
   — Потому что он, верно, и сам не знает.
   — Ты бы хоть спросила. Вы ведь были вместе нынче утром.
   — Мы почти не разговаривали.
   — Но вы не выходили целую вечность! Ох!
   — Уймись.
   Сердце Алины захлестнула теплая волна.
   — Так… значит, вы поладили?
   Джеанна вздохнула.
   — Нет, Алина. Увы, такое не исправить даже самыми жаркими объятиями.
   — Но чем же тогда?..
   — Не знаю. — И Джеанна пошла через двор к башне.
   — Но не можешь же ты вовсе не думать об этом. Надобно быть начеку. Что собирается делать Раймонд?
   Джеанна остановилась как вкопанная.
   — Раймонд?
   — Да, Раймонд. Помнишь его? — съязвила Алина. — Такой высокий, белокурый. Он не отступится от тебя, и сейчас, вероятно, пытается склонить на свою сторону короля.
   — Да, пожалуй. — И Джеанна задумчиво нахмурила брови. — Но скажи, какая выгода королю поддерживать Лоуика против семьи Галерана? К тому же Галеран — крестоносец, вернувшийся из похода. В глазах людей он — почти святой.
   — И что же, ты думаешь, Лоуик сдастся?
   Джеанна побледнела.
   — Думаю, он захочет помочь судьбе. — С этими словами она подобрала юбки и побежала вверх по лестнице в зал. Алина, громко топая, еле поспевала за ней.
   — Что? — выдохнула она, когда Джеанна крикнула писца. Но миг спустя ей все стало ясно: Джеанна диктовала тревожное послание мужу, чтобы тот остерегся тайных убийц в лесу.
   — Он попытается убить его? — ахнула Алина, когда писец выбежал, чтобы отдать пергамент гонцу.
   — Почему бы нет? Почему бы нет? — нервно откликнулась Джеоняа, расхаживая по залу в вихре развевающихся юбок. — Галеран умрет, а Раймонд заявит о своих правах на меня. — Она остановилась, заломила руки. — Ах, если б я могла поскакать к нему вместо гонца!
   — Ты хочешь защитить его? Поверь, Джеанна, он сам о себе позаботится, особенно после того, как ты его предупредила. И потом, с ним этот Рауль де Журэ; он тоже парень крепкий.
   Джеанна немного успокоилась и даже рассмеялась.
   — Верно. А мне пора прекратить бунтовать: и так мои капризы завели нас слишком далеко. Буду уповать на милосердие господне.
   Алина обняла ее.
   — Значит, не все еще потеряно. Пойдем, слышишь, Доната проголодалась.
   И она пошла вместе с кузиной к вопящей от голода Донате и по пути горячо молилась о здоровье и благополучии Галерана.
 
   Галеран был очень удивлен. Скупые слова послания Джеанны не дышали особой сердечностью, но все же могли значить лишь одно: Джеанна предпочла его Раймонду.
   Если только ею не руководил страх оказаться осужденной за соучастие в убийстве.
   Поморщившись от этой мысли, Галеран натянул капюшон кольчуги и поехал дальше, внимательно поглядывая по сторонам.
   Ночевали они в монастыре — одном из тех, что процветали под защитой и покровительством Хейвуда. Пожалуй, половина всего монастырского добра была получена, когда Джеанна истово просила господа о сыне.
   Воистину, щедра рука господа, но в свой срок Он требует воздаяния…
   Не в этом ли причина его бед? Неужели при взятии Иерусалима он сам прогневил бога маловерием и унынием, и оттого Он взял дарованное обратно? Галерану непривычно было думать, что бог на него обиделся, но считать бога жестоким и несправедливым столь же непривычно.
   Они с Раулем сидели в трапезной для гостей и наслаждались вкусным обедом.
   — Ты замечательно деликатен, — обратился к другу Галеран. — Ни одного вопроса! Ни одного совета!
   — Тебе нужен совет?
   — Да.
   — И ты последуешь ему?
   Галеран усмехнулся, кусочком хлеба подбирая восхитительную подливку.
   — Может, да, может, нет.
   — Ну так, стало быть, я не подвергаю мою жизнь опасности… Прогони ее. Она ведьма.
   — Ведьма?!
   — Смейся, коли хочешь. Когда человек во власти чар, он сам этого не ведает. А вот в замке многие уверены, что она колдунья.
   — Они считают ее странной потому, что она не всегда поступает так, как остальные женщины. Но колдовство тут ни при чем.
   — Тогда как ей удалось утром завлечь тебя в постель? Галеран расхохотался.
   — И это ты спрашиваешь? Да я был как жеребец в охоте, почуявший кобылу! И стоило ей тронуть меня…
   Рауль подался вперед и назидательно поднял палец.
   — Все потому, что она принудила тебя дать обет верности. А я всегда говорил: неправильно это.
   — Я сам себя принудил — нет, не так: мне казалось правильным дать обет верности. Вспомни, что мы с Джеанной просили у бога. И потом, я никогда не желал и не имел другой женщины, кроме моей жены.
   От изумления у Рауля вытянулось лицо.
   — Вот. Именно! Она тебя околдовала.
   — Друг мой, там, где ты видишь колдовство, я усматриваю всего лишь преданность. Если когда-нибудь женщина завоюет твою мятежную душу, ты поймешь меня. К тому же я узнал и полюбил Джеанну раньше, чем начал обращать внимание на женщин вообще. А она особенная женщина. — Рауль встрепенулся, и он жестом остановил его. — Но не ведьма. Она самая земная из всех женщин, которых я когда-либо видел… Кстати, перестань смущать Алину.
   Брови Рауля поползли вверх.
   — Этого цыпленка, кузину твоей жены? А что я ей сделал?
   — Попросил, чтобы она тебя помыла.
   — Что тут такого? — И Рауль понимающе посмотрел на Галерана. — Твою жену я помогать мне не просил. Даже напротив, предложил ей послать ко мне любую другую помощницу.
   — Но это значило бы проявить неуважение к гостю.
   — Никакой неловкости не возникло бы, окажись малышка кузина чуть сговорчивее. Что ей помешало?
   Галеран разлил по кубкам остаток вина.
   — Видишь ли, Алина всегда стеснялась мужчин, хотя и росла единственной сестрой среди пяти братьев. Уже несколько лет она живет в обители Святой Радегунды, готовясь принять монашеский обет, и приехала в Хейвуд скрасить одиночество Джеанны после моего отъезда.
   — Если ей так противны мужчины, не пора ли обратно в монастырь?
   Галеран неловко улыбнулся.
   — По-моему, она осталась следить за мною. Алина — отважное создание, несмотря на свой малый рост. Но как только убедится, что я не сделаю зла Джеанне или младенцу, она, конечно, примет постриг.
   Рауль неторопливо допил вино.
   — Как жаль.
   — Почему? Она образец монахини: умная, деловитая, не любит мужчин.
   — В последнее мне поверить трудно, но, с другой cтороны, если монашки — Христовы невесты, то должны же среди них попадаться и хорошенькие, и веселые для удовольствия господа нашего.
   Галеран чуть не поперхнулся глотком вина.
   — Когда-нибудь с небес ударит молния и обратит тебя в пепел! Итак, — добавил он задумчиво, — ты находишь ее хорошенькой и веселой?
   — Нет, нет! — замахал руками Рауль. — Думай лучше о своих делах. Мои слова вовсе не значат, что я собрался волочиться за нею.
   — Но…
   — Но как ты намерен поступить со своей женой? Не думаешь же, что достаточно сказать: «Ладно, ладно, давая все забудем»?
   — Как ты настойчив, просто беда. — Галеран не спеша вытер нож сначала хлебным мякишем, потом краем скатерти. — Нет, я не думаю, что мне удастся закрыть на это глаза, особенно сейчас, когда она кормит грудью отродье Лоуика.
   О слове «отродье» он сразу же пожалел. В том, что произошло, ребенок не виноват. Да, Доната не виновата. Нужно думать не просто о живом комочке, а о Донате. Так вот, за грехи матери Доната платить не должна.
   — Ну что ж, — и Рауль проницательно поглядел на него. — Может быть, время подскажет, как поступить.
   Они молча кивнули друг другу и пошли спать.
   Улегшись, Галеран снова стал думать о Джеанне. Утренняя встреча утолила первый голод плоти, но не могла унять душевного желания снова оказаться в согласии с Джеанной. Как в далеком прошлом, когда они играли друг с другом, как музыканты играют на своих инструментах то старые, то новые мелодии просто потому, что это радует слух.
   Он проворочался час без сна, поднялся и пошел в часовню, преклонить колени у алтаря и помолиться.
   Первым делом он очистил разум от сомнений. Господь не стал бы отнимать дарованное Им лишь потому, что человек слаб. Теперь Галеран понял, что в Святой Земле честно исполнил свой долг, сражался храбро и не жалел себя. А его отвращение к бойне на улицах Града господня, его убежденность в том, что истинный господь не захотел бы такого… Было ли то минутное озарение или, наоборот, минутная слабость в вере, — на все воля божия. Он воздаст за правду и простит слабость.
   Но не станет из мести убивать невинное дитя.
   Галеран продолжал усердно молиться, и в его душу снизошел мир.
   И Джеанна, и Иерусалим равно поколебали его благочестие, но не могли нарушить веры в милость божию. Быть может, в Святой Земле он по-новому, более глубоко стал понимать бога.
   Именно там он впервые искренне уверовал, что Иисус из Назарета жил на самом деле — не лучезарное божество с миниатюры в Библии, а человек, такой, как другие люди. Ребенком Он играл с друзьями в пыли вифлеемских улиц, как Галеран играл в Броме. Юношей Он приготовился занять свое место в мире. Возмужав, Он погиб в Иерусалиме, и Галеран мог тоже погибнуть там.
   Христос мастерил новые вещи, чинил старые, смеялся и плакал, любил и был предан самым близким друзьям. В пустыне, а потом в Гефсиманском саду Его обуревали соблазны и сомнения. У Него не было детей, но Он оплакивал чужого Ему умершего Лазаря. Он, как никто, мог понять боль Галерана и осветить ему путь во тьме.
   Наутро они поехали дальше, помня о предостережении Джеанны. Однако ничто не внушало тревоги. День за днем солнце сияло в синем небе, но милосердный бог порой посылал детям Своим свежий ветерок и пушистые белые облака. Даже Рауль стал отзываться о климате Англии более благосклонно.
   Все живое трудилось; люди и звери готовились к холод ной зиме. В полях работники благословляли чистое небо и проклинали жаркое солнце. Овцы на пастбищах рады были избавлению от тяжелого руна. Крестьяне в долинах с песнями метали первые стога сена. Коровы медлительно жевали сочную луговую траву, а на мызах под проворными женскими руками превращалось в масло и сыр их густое молоко Стайки гусей, цыплят и утят под звонкие голоса маленьких пастухов искали червяков и зерен в рыхлой земле, нагуливая жир для осеннего забоя.
   Леса изобиловали дичью, и соколы не возвращались к Галерану без добычи. Вечерами охотились на кроликов и зайцев с гончими — не всегда по необходимости, а из азарта.
   Это была его земля, его жизнь, и буйное цветение этой земли исцеляло душу Галерана.
   Но он не забывал о словах Джеанны, в каждом селении спрашивал, не появлялись ли незнакомцы, и неизменно слышал в ответ, что чужих там не видели. Постепенно его бдительность притупилась. В такое горячее время вооруженном; всаднику трудно было бы остаться незамеченным, а ехать по собственной земле, то и дело опасаясь нападения, казалось Галерану унизительным.
   Теперь в каждой деревушке знали, что лорд Галеран вернулся домой и доступен любому из своих людей. Его встречали с искренней радостью, угощали молодым сыром, спелыми плодами, свежепойманной рыбой.
   Да, вернуться домой так приятно, хотя молчаливый вопрос: «Что станется с леди Джеанной?» — светился у всех, кто радовался возвращению господина.
   Никто не спрашивал о Галлоте — потому ли, что этот вопрос был слишком труден, или просто прошло уже слишком много времени. Дети умирали у всех, и ни для кого, кроме родителей, это не имело большого значения.
   А для отца, который так и не увидел свое дитя?
   На Раймонда Лоуика впрямую никто не жаловался; ясно было, что в общем он неплохо справлялся с делами. Стало понятно, что правил он тяжелой рукой, а с крестьян брал больше, чем был вправе взять.
   В Англии времен Вильгельма Рыжего случалось и не такое, но подобное беззаконие было не в обычае Галерана.
   Дни бежали один за другим, и чем дальше от Хейвуда, тем меньше простой люд знал о событиях в замке. Доходили слухи, что что-то в замке неладно, но никто не знал о неверности Джеанны, а если и слышали о ее втором ребенке, то принимались поздравлять Галерана. Верно, они не умели счесть месяцев или не понимали, как далеко от дома он находился эти три года.
   Скорее всего эти люди были уверены, что Святая Земля где-то чуть дальше от Нортумбрии, чем Уэльс.
   Галеран сидел на траве под деревом и решал важный вопрос: где кончаются поля одной деревни и начинаются наделы другой. Он поймал себя на том, что завидует простой жизни простых людей. Вскоре, однако, на его суд было представлено дело, и стало ясно, что жизнь простых людей по-своему не менее сложна, чем его собственная.
   Бидди Мертон, как сказали жители Трептона, была воровкой. Муж ее умер, и теперь односельчане гнали ее из деревни за воровство. Конечно, они правы, но, глядя на дерзко усмехающуюся молодую женщину с бегающим взором и крутыми бедрами, Галеран увидел в глубине ее глаз одиночество и страх. Да и как ей прожить одной, не воруя?
   Но, с другой стороны, на кроткую заблудшую овечку она не похожа.
   Разумеется, Бидди не могла оставаться в деревне. Галеран отправил ее в Хейвуд и пообещал дать постоянное жилье и даже найти хорошего мужа, если она будет вести себя как подобает. Если же снова украдет, ее высекут и прогонят на все четыре стороны.
   Очень многие хотели, чтобы Джеанну тоже высекли. И церковники, несомненно, добивались бы того же, обратись Галеран к суду Церкви. Но гражданский суд был бы еще безжалостнее церковного: там Джеанну приговорили бы к сожжению. Все люди, знатные и простые, бедные и богатые, жаждали, чтобы свершилось правосудие.
   Затем Галеран разбирал жалобу односельчан на некоего Тома Шетлера; его коровы по недосмотру хозяина забрались на общее поле и потравили пшеницу.
   Тут долго думать не приходилось. Галеран велел виновному заплатить положенную виру.
   Потом пришел деревенский староста с жалобой на мельника, бравшего за помол больше, чем следовало. Дело обычное, доказать что-либо невозможно, но Галеран сумел внушить мельнику, что в день, когда его застигнут за поборами, он горько пожалеет, что появился на свет. По случайной обмолвке виновного он понял, что Лоуик охотно брал себе часть неправедно нажитого в обмен на свое покровительство.
   Итак, Раймонд Лоуик набивал кошель за счет людей Галерана? Собственно, ничего особенного он не делал, но Галерану было приятно слышать дурное о сопернике. О Лоуике он знал много хорошего, но хотел иметь веские основания презирать его.
   Перед отъездом из деревни он самолично осмотрел мельницу, проверил изгороди и мостик через реку, за состояние которого отвечала деревня, и поехал дальше, сознавая, что негоже ему быть таким трусом и пора возвращаться домой, к жене.
   К вечеру третьего дня к Галерану привели женщину с грудным ребенком на руках. У него захолонуло сердце.
   Коренастая, темноволосая, она вовсе не была похожа на Джеанну, но отчаянно-дерзкое выражение ее лица напомнило ему о жене, ждавшей его в зале замка в утро его возвращения домой. Когда ему доложили, что женщина изменила мужу, он не удивился.
   На этом сходство с Джеанной кончалось, ибо женщина не хотела сказать, кто отец ее ребенка. Сперва она уверяла, будто родила от мужа, но тот — престарелый и седой — поклялся, что ни разу не входил к своей жене.
   Местный священник, услышав об обстоятельствах дела, долго и усердно уговаривал женщину назвать имя отца ребенка. Теперь его проповедь подхватил отец Суизин. Он пытался объяснить непонятливой бабенке, что, если ее муж не способен исполнять супружеский долг, брак мог быть признан недействительным, и ей позволили бы стать законной женою отца своего ребенка.
   Но она лишь упрямо молчала, и все смотрели на Галерана и ждали, что он решит.
   В прежние времена он и разбираться бы не стал с таким ерундовым делом. Но сейчас спрашивал себя, нет ли в этом случае столь же сложных и запутанных подробностей, как и в его собственном.
   И вот он сидел и размышлял на скамье в тени раскидистой ивы рядом с постоялым двором. Рауль и вся компания в харчевне чуть поодаль подкреплялись элем, хлебом и сыром.
   Галеран тоже отхлебнул эля и подозвал женщину. Она нерешительно подошла, прижимая запеленутого младенца, и села на краешек скамьи.
   — Как тебя зовут? — спросил Галеран, подвигая к ней блюдо спелой малины.
   — Агнес, господин. — Она боязливо взяла несколько ягодок и, помедлив, отправила их в рот.
   — Агнес, ты знаешь, кто отец твоего ребенка?
   Она молча проглотила ягоды. Галеран думал, что ответа не последует, ни женщина, очевидно, под действием его пристального взгляда, неловко кивнула.
   — Он женат?
   Она потупилась, нахмурила брови.
   — Как будто бы нет, господин.
   — С какой стати он уклоняется от ответа? Он должен, по крайней мере, заплатить пеню и обеспечивать своего ребенка до совершеннолетия.
   — Эдрик всегда говорил, что хочет от меня ребенка. Почему бы ему не вырастить ребенка?
   — Эдрик твой муж?
   — Да, господин. — И она обменялась сердитым взглядом с жилистым седовласым стариком.
   Галеран велел тому подойти.
   — Эдрик, у тебя есть еще дети?
   — Нет, господин. Моя жена ни разу не понесла от меня.
   — Еще бы, — пробормотала Агнес.
   — Молчи, женщина, — резко осадил ее Галеран, и Агнес затихла и только торопливо клала в рот ягоду за ягодой. Ребенок заворочался и повернул к ней личико. Женщина опустила низкий вырез туники и дала ему грудь. Kpoxoтный черноголовый младенец тут же принялся жадно сосать.
   Галеран перехватил грустный взгляд мужа Агнес. Тот смотрел на чмокающего малыша.
   — Здоровый парнишка. Он мог бы стать тебе опорой в старости…
   Старик опять нахмурился.
   — Господин, я не стану растить в моем доме чужое отродье. Надо мною будет смеяться вся деревня.
   — Если б ты не поднял шума, — заметил Галеран, — никто и не узнал бы, что ребенок не твой.
   Да, так было бы лучше всего.
   — Но она рассказала мне об этом при всех, лорд Галеран! О том, что у нее будет ребенок. Я не знал, что мне делать.
   Галеран повернулся к жене.
   — Агнес, зачем ты так поступила? — Агнес не ответила. — Говори, не то я прикажу высечь тебя.
   Она обиженно взглянула на него и пробормотала:
   — Я не верила, что он признает свою немощь, господин.
   — Так-так. И тогда ты решила, что стыд заставит его молчать и ты сможешь сохранить и мужа, и любовника.
   Круглые щеки Агнес предательски вспыхнули.
   Дело принимало забавный оборот, но Галерану стало немного жаль молодую женщину, связанную на всю жизнь со старым и бессильным мужем.
   — Эдрик, зачем ты взял молодую, горячую жену, если не собирался любить ее?
   — Я собирался, господин, — возразил Эдрик под громкий смех собравшихся. — Я думал, молодая жена согреет мне кровь.
   Галеран обратился к Агнес.
   — А ты почему пошла за Эдрика? Тебя заставили?
   Женшина замялась, а из толпы выступил невысокий здоровяк.
   — Никто ее не заставлял, лорд Галеран. Я ее отец и говорю вам: за Эдрика она пошла только по своей воле.
   Галеран жестом велел ему отойти.
   — Ну же, Агнес?
   Агнес насупилась, и губы ее задрожали. Сейчас Галеран увидел, что, несмотря на полноту, она совсем девочка — даже моложе Алины.
   — Он богатый человек, господин. А про его беду я ничего не знала. А он сам хоть бы словечко сказал.
   — Верно. Ты слышала, что говорит священник? Если ты пожалуешься на бессилие мужа, этого достаточно, чтобы ваш брак был расторгнут. Тогда ты сможешь выйти за отца твоего ребенка.
   Она смотрела прямо в глаза Галерану.
   — Нет, господин. Этого я не хочу!
   — Но почему?
   Агнес обвела взглядом толпу, чуть задержавшись на цветущего вида черноволосом молодом парне, которого, как видно, забавляло происходящее.
   — Он мне не мил, — прошептала она, наконец.
   — Так зачем же ты легла с ним?
   — Он захотел меня, а мне нужен был мужчина.
   У Галерана мелькнула мысль, что столь же просто можно было объяснить поступок Джеанны… Нет, все же нет. У Джеанны самообладания не меньше, чем у него самого, а может, и больше.
   — Ну, — спросил он женщину, — и что же собираешься делать в следующий раз, когда захочешь мужчину?
   Она фыркнула.
   — Не знаю, господин. Я постараюсь быть честной женою, но мне правда не хватает мужской ласки.
   Галеран подумал, как было бы славно устроить в Англии гаремы на манер арабских, но чтобы жена была одна, а мужей у нее много. Тогда у Агнес был бы муж, который кормил бы ее и растил ее детей, и любовник, который ублажал бы ее плоть и наделял ее этими детьми. Иначе трудно рассудить их всех.
   — Пожалуй, я дам твоему мужу пару полезных советов, — сказал он вслух. Муж и жена воззрились на него с робкой надеждой, но потом опять сердито нахмурились.
   — Что ж, Эдрик, — обратился Галеран к старику. — Ты заслуживаешь наказания за то, что так глупо женился. Ты примешь ее назад с ребенком?