Беверли Джо. Сломанная роза

   — Признаться, я и сам думал обо всем об этом, девочка моя. К тому же Рауль напомнил мне, что Хьюго — его родственник, и что Гиень с Англией связывают давние и прочные узы. Письма из Лондона в Бордо идут не очень долго и доставляются аккуратно. А еще мы обсуждали, как установить торговые связи между Гиенью и Стоктоном.
   — Он недавно говорил с вами?
   — Как раз нынче утром.
   Алина вернулась к себе в убежище, в спальню, достала из шкатулки миндальную ветку и погрузилась в раздумья. Похоже, Рауль умышленно завел с лордом Вильямом разговор о связях и письмах. Если в Гиень доходят письма, она не будет чувствовать себя совсем отрезанной от дома, а если к тому же порт, расположенный недалеко от родного дома, ведет торговлю с Бордо, это еще лучше.
   Но самое главное, как правильно заметила Джеанна, — нужно хорошо подумать, что говорят о человеке такие поступки. Быть может, он и не пытается вскружить ей голову подарками, а старается развеять ее понятные страхи?
   У Алины затеплилась надежда, и она побежала на кухню помочь Мэри. Там ей удалось навести разговор на Францию и Гиень. Она узнала, что сам Хьюго раз в год ездит в Бордо и что у него есть доля в трех судах, регулярно приходящих в этот порт.
   Гиень мало-помалу переставала казаться далеким, неизведанным и чужим краем.
   И все же, когда днем все собрались за столом, Алина не могла заставить себя взглянуть на Рауля, тем паче — улыбнуться ему. Она знала, что почти уже разбита наголову, побеждена, но не торопилась сдаваться, ибо у нее еще оставались некоторые сомнения. И потом, ей хотелось посмотреть, как поведет себя он.
   А он взял и уехал.
   Утром следующего дня Рауль де Журэ уехал, не сказав куда и на сколько едет.
   Алину охватило неодолимое желание бежать на улицу искать его, но что толку? В конюшне уже не было его лошадей, и он взял с собою двоих своих людей. Может статься, он решил не жениться на женщине, которая не согласна безоглядно верить ему, и уплыл к себе во Францию.
   Но нет, он оставил на Корсер-стрит почти весь багаж. Значит, он еще вернется?..
   Хотя у Алины дрожали губы, она твердила себе, что, если он уехал, тем лучше, значит, она была права. Значит, не так уж сильно он любил ее и на постоянство не способен. Легче от подобных мыслей не стало, но, как бы ни было, она решила больше не прятаться.
   Если вернется, пусть не воображает, что без него она чахла и страдала.
   Понаблюдав, с какой яростью Алина вонзает иголку в ткань, подшивая ровными стежками подол рубахи, Джеанна шепнула Галерану:
   — Куда он уехал?
   У Галерана на коленях, уцепившись за два пальца, лежала Доната.
   — Не знаю.
   — Он вернется?
   — Не сказал.
   — Если не вернется, кому-то придется найти и убить его.
   — Этим придется заняться тебе, любовь моя. Я жажду мира и покоя.
   Два дня спустя Алина, мужественно старавшаяся вести себя как обычно, шла через двор к коптильне за рыбой для Мэри. Вдруг чьи-то сильные руки схватили ее и потащили в темный амбар.
   Тесно прижатая спиною к твердому, как камень, телу, она безошибочно узнала, кто это, поняла чутьем прежде, чем дошла умом, и ее тело тут же охватил жар.
   Но если этот негодяй полагает, что ее можно вот так легко взять на испуг…
   Перед глазами Алины замаячило что-то очень странное.
   Мигом позже, приглядевшись, она поняла, что это виноградная гроздь, которую Рауль держит в руке. Никогда прежде она не видела настоящего винограда, но в доме Хьюго вырезанные на притолоке грозди украшали вход, и он сам охотно рассказывал ей о диковинных плодах.
   — Увы, не из Гиени, — шепнул Рауль, — но даже в этой полночной стране кое-где на юге есть виноградники.
   — Похоже на крыжовник.
   — Боюсь, и на вкус тоже как крыжовник, — усмехнулся он. — Чтобы дозреть, им нужно еще несколько недель, но и тогда они ни в какое сравнение не пойдут с виноградом из Гиени. — И ухитрился, не выпуская Алину, поцеловать ее в уголок рта. — Потому что в Гиени ягоды округлые, сладкие и сочные, как ты.
   Алина знала, что так поступать не следует, но все же чуть повернула голову, чтобы Раулю легче было дотянуться до ee губ. От радости ей хотелось плакать.
   Он не уехал.
   Он не снял кольцо осады, пока у нее не появилось случая сдаться. Уже давно, много дней она готова была сдаться, но если он хотел поухаживать за ней еще немного, не имела ничего против.
   — Спасибо тебе за цветок, — пробормотала она, касаясь губами его губ.
   — Так что же, это кухонная любовь? Чтобы отблагодарить?
   Алина хотела было возразить против слова «любовь», но передумала. Пусть. Ведь это правда.
   — Я пытаюсь увидеть то, что за подарком.
   И повернула голову еще немного, так что теперь ее губы были почти совсем доступны его губам.
   Он не заставил себя ждать и поцеловал ее — легко, но открытыми губами.
   — И что же ты видишь, моя Химена?
   От того, как он назвал ее, у Алины заколотилось сердце.
   — Человека, который, верно, и впрямь сильно меня любит. Только не знаю, почему.
   Его брови взметнулись вверх.
   — Ты считаешь себя недостойной любви?
   — Нет, не считаю.
   — Тогда почему сомневаешься?
   — Я боюсь, что угаснет то, что влечет меня к тебе… Но я уже буду в Гиени, покинутая и одинокая.
   Помолчав, Алина собралась с духом и поведала Раулю о своих страхах.
   Он немного отстранился и ласково посмотрел на нее.
   — Алина, Алина! Зачем мучить себя такими мыслями? Разве ты, твоя суть, твоя душа могут когда-нибудь перемениться? Ведь за это я тебя и полюбил.
   Алина не нашлась что ответить, ибо не могла всецело поверить ему. Ах, разумеется, она верила, что он не лжет, но не лгал ли он самому себе?
   Он отпустил ее, отдал ей виноградную гроздь и из кармашка на поясе достал закрытый пробкой небольшой флакон.
   — Вода, — пояснил он. — В Англии нет гор, в которых весь год лежит зимний снег, но я нашел место, где в меловых холмах бьют холодные, чистые ключи. — Он вытащил пробку и сделал глоток. — Почти такая же. Попробуй, Алина. Она чиста, как моя любовь к тебе.
   Он поднес флакон к ее губам и наклонил, так что тонкая холодная струйка обожгла ей язык.
   — Хорошая вода, — сказала Алина, облизнув капли с губ. Значит, он объехал всю южную Англию, чтобы найти для нее подарки? Как Сид, совершавший подвиги, чтобы завоевать сердце Химены.
   — И еще, — продолжал он, глядя ей в глаза. — Если на раздумья тебе нужен год, этот год я буду верен тебе. Хотя это подорвет мое здоровье на всю жизнь.
   Алина закусила губу, чтобы не хихикнуть, ибо знала, что это означает капитуляцию.
   — Итак, — сказал Рауль, но его глаза говорили, что он все уже понял. — Чего еще желаешь ты, о, моя прекрасная? Шкуру белого медведя? Сахарных кристаллов с Востока? Рубинов из Азии?..
   Алина отщипнула от грозди одну ягодку, положила ее в рот, разжевала и с отвращением выплюнула.
   — Они хуже крыжовника!
   — Алина…
   — Да, да, они просто незрелые, ты ведь предупреждал, Придет время, и они станут сладкими. Рауль, я тоже была незрелой. Всего несколько дней тому назад я все еще была зеленой и кислой. Но теперь с каждым днем делаюсь спелее и слаще…
   — Алина, — воскликнул он и потянулся к ней.
   Но она предостерегающе подняла руку.
   — Ты спросил, чего я хочу.
   — Да?
   Как сразу он насторожился. И встревожился. Алине захотелось плакать, ведь Рауль де Журэ не тревожился никогда и ни о чем. Но то были бы слезы счастья.
   — Я хочу, чтобы часть дохода с моего приданого здесь, в Англии, была предоставлена мне в полное и безраздельное пользование, а поверенным стал некто Ингельрам, английский виноторговец из Бордо.
   Рауль удивленно поднял брови, но только кивнул.
   — Согласен. Что еще?
   — Чтобы со мной поехали две девушки из Брома или из Хейвуда, если они согласятся.
   — Разумеется. Ты вольна сама выбирать себе служанок. Что еще?
   — Ну, — протянула Алина, — если ты и впрямь хочешь разыскать для меня сахарные кристаллы с Востока…
   Он обнял ее, и в глазах молнией сверкнула радость.
   — Ты и так сладкая.
   И после долгого неуверенного молчания робко спросил:
   — Значит, да?
   Алина кивнула, чувствуя, как подступили к глазам слезы.
   Он снова отстранил ее от себя, будто никак не мог наглядеться, и она увидела на его лице такое счастье, что заплакала.
   — Прекрасно обдуманная капитуляция, моя маленькая крепость, — улыбнулся Рауль, утирая слезы с ее щек. — Господи боже, да ты просто создана для моей семьи. Я не говорил, как ты похожа на мою мать?
   На этот раз его поцелуй был долгим. Алина понимала разумом, что скоро они поженятся и будут лежать, обнявшись, нагие, но желание взыграло в ней, как родник, вдруг пробивший себе дорогу из-под скалы.
   После нежных ласк ей пришлось сообщить, что Галеран настаивает на поездке домой, чтобы получить у Губерта отцовское благословение.
   — Опять на север? — застонал Рауль, но продолжал улыбаться и прижимал Алину к себе так крепко, будто не собирался отпускать. — Я там погибну.
   — Может быть, мне разыскать для тебя шкуру белого медведя? — Она провела рукой по его груди. Если б можно было коснуться его кожи…
   — Лучше прижмись ко мне ночью… или нет. Это может оказаться смертельным.
   — Смертельным? — Пальцы Алины скользнули выше, к шее, где была хотя бы полоска открытой кожи. — От короткого воздержания никто еще не умирал.
   Рауль поймал ее руку, поцеловал кончики пальцев.
   — Чертовка. Но кое-кто из нас знает, что теряет.
   — Ты хочешь сказать, кое-кто из нас более искушен в воздержании, — парировала Алина, с усмешкой вырывая у него руку, и, прежде чем он успел вернуть утраченное, вытащила его из амбара. Ей не терпелось побежать к Галерану и Джеанне и поделиться новостью с ними.
   Рауль не очень сопротивлялся, только пробормотал:
   — Опять бросаешь мне вызов со стен, зеленый новичок?
   Помня эти слова, Алина не особенно удивилась, когда ночью Рауль появился у нее в спальне.
   Она спала в одной постели с Джеанной, а Уинифрид — на полу, на подстилке у детской люльки. Рауль тронул Алину за плечо, тихо окликнул по имени, а когда она проснулась, поманил за собою. Снедаемая любопытством и нарастающим возбуждением, она ухватилась за его руку и встала.
   Стоя на полу босиком, в одной рубашке, она беззвучно спросила одними губами:
   — Что, по-твоему, ты сейчас делаешь?
   — Принимаю твой вызов. — И он повел ее к двери, Алина знала, что не должна идти, но, как всегда, не смогла противиться соблазну. Она опасливо оглянулась на Джеанну, у которой был замечательно чуткий сон, и та как будто бы улыбнулась.
   И тут соглядатаи и стража!
   От волнения у Алины захватывало дух, но ум был занят вопросами сугубо практическими: как, к примеру, Рауль найдет укромный угол в доме, до отказа забитом людьми?
   На верхнем этаже дома, где они все спали, располагался зал, а к нему вели три проходные комнаты. Та комната, которую она делила с Джеанной, была дальше всех от зала. Из нее можно было выйти в мужскую спальню, откуда сейчас вырывался оглушительный храп лорда Вильяма. Здесь для Рауля и Галерана на полу постелили циновки. Затем шла комната, где в одной большой кровати под балдахином мирно спали Хьюго, Мэри и обе их дочери, а их слугам пришлось лечь на полу.
   Пробираясь между простертых на полу тел, Алина услышала шорох дождя. Значит, Рауль вел ее не на улицу.
   В зале, должно быть, спят вповалку остальные слуги.
   Да, задача нелегкая даже для опытного воина.
   Он привел ее в закуток между залом и комнатой, рядом с лестницей, ведущей на нижний этаж. Но ведь внизу ночуют слуги из винной лавки и стражники?
   Лестница была деревянная, прямая, и между двумя маршами под узким высоким окном помещалась небольшая ровная площадка. Рауль остановился, бесшумно сел, увлекая за собою Алину.
   — Очень умно, — прошептала она, зная, что вот-вот будет наголову разбита мастером своего дела. Она умирала от нетерпения.
   — Обычная разведка.
   Он нежно, почти отечески, поцеловал ее в щеку. Так и она сама могла бы чмокнуть Донату.
   И все же не так; ощущения были совсем иными, и она начинала уже дрожать от возбуждения.
   Он ласково растирал ей руки, будто она дрожала от холода, и говорил с ней так тихо, что она скорее кожей ощущала теплое дыхание и угадывала слова, чем слышала звук его голоса.
   Он рассказывал, как впервые оказался в Хейвуде и увидел ее, как росло и менялось его чувство к ней: от любопытства к интересу, от восхищения к одержимости, от одержимости к любви. То была атака атак, обращавшая остатки недоверия и сопротивления в трепетную нежность к победителю, к возлюбленному.
   А руки его непрестанно ласкали ее, не делая притом ничего такого, что хоть отдаленно могло бы быть сочтено неподобающим и греховным.
   Неужто он похитил ее из спальни только для бесед и скромных объятий?
   И почему эти скромные объятия так волнуют ее?
   Она порывисто придвинулась ближе, коснулась левой рукою его груди, погладила так, как он гладил ее, узнавая его тело на ощупь в темноте. Какая мощная широкая грудь под тонкой льняной туникой… Какие широкие мускулистые плечи. Какой твердый живот. Наверно, можно прыгать на его животе, а он и не заметит.
   Рауль тоже придвинулся ближе. Его нога легла на ногу Алины, и она тронула каменно-твердое под тонкой тканью бедро. Туника была короткой, и вот рука Алины спустилась к подолу и ощутила тепло обнаженной кожи, поросшей жесткими волосками. Глаза не видели в темноте, но мысленно она видела золотую поросль на золотистой коже. Замерев на мгновение, она просунула руку под тунику. Во рту вдруг совсем пересохло, каждое биение сердца отдавалось в ушах, хотя идти выше она не смела.
   — Как я хотел вот так чувствовать на себе твою руку, Алина, — шепнул он, чуть подвинувшись, и теперь его рука нашла подол ее рубахи, легла на обнаженное бедро и смело двинулась вверх. На ладони были мозоли.
   Алина судорожно вздохнула и проглотила слюну.
   — Я думала, даже муки ада не заставят тебя обесчестить меня.
   Мучительница-рука была неподвижна.
   — Мы скоро станем мужем и женой. В том, что мы делаем сейчас, нет никакого бесчестия. Но, как бы ни было, нынче ночью ты еще не станешь моей.
   — А! — Только бы он не услышал разочарования в ее голосе! — Но что же мы будем делать?
   Рука Рауля незаметно оказалась на спине Алины и тихо поглаживала ее. От этого хотелось мурлыкать.
   — Проверим твою оборону, новичок, и немного приоткроем тебе, чего ты ждешь, — прошептал он, дыша теплом ей в шею. — Твоя оборона, милая, никуда не годится. Видишь — под стенами твоей крепости стоит целое войско. Развеваются знамена, блестят на солнце клинки. Слушай барабаны своего разгрома.
   Должно быть, это он о громе сердца в ее ушах?
   — Я не знаю, — сказала Алина.
   — Ты страшишься сдаться на милость победителя?
   — Нет, боюсь, что нас застанут в таком виде.
   — Никто не станет искать нас здесь, если только ты не закричишь, — усмехнулся Рауль.
   — Зачем бы мне кричать?
   — Помнишь дом матушки Хелсвит?
   Алина воззрилась на него, видя лишь тень лица во мраке.
   — Ты хочешь ударить меня, а потом…
   — Алина, я сделаю все, чтобы ни разу в жизни не ударить тебя. Но от наслаждения тоже иногда кричат.
   И, прежде чем она успела выразить недоверие, он закрыл ей рот властным, победоносным поцелуем, и она сразу вспомнила Уолтхэм и повозку жестянщика. Из одного любопытства она нащупала ножны, но ножны оказались пустыми.
   Рауль усмехнулся, но не остановился, поцелуями увлекая ее в беспамятство.
   Часть Алины — вышколенная, привычная к трудностям почти монахиня — взывала о необходимости визжать и драться хотя бы потому, что так положено вести себя порядочной девушке. Разум говорил, что можно драться и визжать, когда она дойдет до той черты, за которую хочется, но нельзя переступить.
   То есть поднять тревогу. Но Алине не верилось, что когда-нибудь она захочет кричать, пусть от наслаждения, если на крик прибегут люди и застигнут ее за таким занятием.
   Она прилежно вникала в науку поцелуев, встречи полуоткрытых губ, сплетения языков. Рауль положил руку ей на грудь. Алина погрузила пальцы ему в волосы, чтобы привлечь ближе к себе, чтобы поцелуй не прервался в миг такого наслаждения, и сама прижалась губами к жаркому рту.
   Он чуть отстранился, и только тут Алина поняла, что уже обхватила его руками и ногами, как мальчишка, карабкающийся на дерево. Да, если ей хотелось заставить Рауля поверить в то, что поражение ей неприятно, она, видимо, плохо старалась.
   Рауль подставил ладонь под ее грудь и приподнял так, чтобы дотянуться губами. Рубаха такая тонкая… Алина уже не гладила его волосы, но вцепилась в них.
   — Что ты там делаешь? — тихо спросила она. Он поднял голову.
   — Тебе не нравится?
   Но рука его не переставала ласкать ее вторую грудь, и Алина в ответ лишь невнятно застонала.
   Как видно, он правильно понял ее, ибо вернулся к своим трудам.
   До сих пор Алина никогда ничего похожего не испытывала. Это было как сильная горячка, только очень приятно. И все же, самодовольно думала она, никакого желания вскрикнуть не возникало.
   Рауль тем временем обнажил ей плечи, потом спустил рубаху до пояса и прильнул губами к горячей коже, а рука его добралась до потаенного местечка между ногами Алины, еще более чувствительного, чем ее груди. Алина чуть не ойкнула от изумления, но в последний миг сдержалась.
   Она удивилась вовсе не тому, что там такое чувствительное место, ибо слышала, что можно испытать удовольствие, трогая себя между ног, и даже пробовала сама, но ощущения показались ей недостаточно приятными, чтобы грешить из-за такой малости. Должно быть, она что-то делала не так… И Алина вцепилась в рукав Рауля, чтобы не вскрикнуть.
   Нежное, медленное поглаживание ничем не напоминало воинственного приступа, вот только внутри у Алины разливался волнами непонятный жар.
   — Мои стены, — пробормотала она.
   Он поднял голову от ее груди.
   — Да. Я теперь твой.
   — Нет. Да. Я сказала — стены. Ты ведешь подкоп под мои стены.
   Он тихо засмеялся.
   — Я уже несколько недель как веду этот подкоп, моя маленькая крепость. Сначала я незаметно рыл землю. Потом засыпал сухой порох. А нынче ночью я запалю фитиль, и пламя взрыва сокрушит твои бастионы, и ты будешь беззащитна предо мною.
   — Наверно, я уже…
   — Так мне остановиться? — Но по его тихому смеху Алина догадалась, что он заранее знал ответ.
   — Нет, но…
   — Тс-с-с-с, — шепнули его губы, не отрываясь от ее губ. — Помни, только тихо. Ведь ты не хочешь, чтобы сейчас сюда тебе на помощь прибежал твой главный защитник?
   Он снова ласкал ее груди и тихонько раздвигал бедром ее ноги, и гладил сильнее, так что она обвила его руками и прильнула теснее, боясь упасть, — смешно, ведь и падать некуда.
   Вот, надавив пальцами еще сильнее, он впился губами в ее грудь и просунул палец внутрь, в нее. Алине показалось, что между его пальцем и губами сквозь нее ударила молния.
   — Ах! — И этот вскрик она успела приглушить, но еще бы чуть-чуть…
   — Кусайся, если хочешь, — шепнул Рауль, снова гладя тихо и нежно.
   Алина впилась зубами ему в плечо, думая, не надо ли все-таки закричать, чтобы прибежал главный защитник.
   Большая рука Рауля раздувала огонь, который вот-вот должен был сжечь ее дотла, а его бедро, как окружившее крепость войско, не отпускало ее на волю из объятой огнем цитадели. У Алины возникло чувство, что она действительно борется за свою жизнь, и она напряглась всем телом, обхватила Рауля руками, вонзила в него зубы.
   Но нет, она не рвалась прочь, хоть он и жег ее, и невнятные звуки, срывавшиеся с ее губ и заглушенные его плотью, не были криками о помощи.
   А потом искра упала на порох, дерево занялось огнем, и стены крепости содрогнулись, треснули и пали.
   За ними Алина увидела свет.
   Нет. Свет — слишком слабое слово.
   За рухнувшими стенами она увидела небеса, и в одном кратком взгляде ей открылась бескрайняя, сияющая синева.
   Его рука. Его ласковая, надежная рука поднимала ее к небесам, и Алина подумала, что вот-вот потеряет сознание, но затем с тайным сожалением почувствовала, как меркнет и исчезает чудо, а она сама легко, как пушинка в тихий безветренный день, опускается вниз, на деревянную площадку лестницы.
   Рауль обнял ее, поправил на ней рубашку и снова принялся ласкать и гладить так нежно, что ей захотелось никогда не расставаться с ним.
   — Кажется, я не кричала, — сказала наконец Алина.
   — Ты точно знаешь?
   — Никто не поднял тревогу.
   — Твоя правда. Надеюсь, у меня не останется шрам на всю жизнь? — Но он улыбался, это было ясно по голосу.
   Алина дотронулась до мокрого пятна на его тунике, там, где был ее рот, и нащупала под тканью следы зубов.
   — Ой, боже мой…
   — Воин может претерпеть боль, если столь решительно идет на приступ цитадели. Теперь ты — мой вассал?
   Алина оставила вопрос без ответа, а вместо того сказала:
   — Быть может, когда-нибудь я тоже научусь подрывать твои стены.
   Рауль тихо засмеялся, сидя рядышком, голова к голове.
   — Я уже разгромлен, любовь моя, но с нетерпением буду ждать твоих новых атак.
   Она погладила его по плечу. Так невыразимо сладко ласкать его…
   — Теперь я понимаю, почему тебе было так трудно пообещать мне целый год обходиться без этих услад, — покраснев, шепнула Алина и застыдилась, ибо ее слова прозвучали как просьба. Она просила новых ласк.
   Рауль зорко взглянул на нее.
   — Сегодня не будет любовных услад. Только после свадьбы.
   — Только!.. — почти в голос воскликнула Алина и, спохватившись, продолжала шепотом: — То есть ты не станешь?.. Пока мы не поженимся?
   — Вспомни о воздержании, — поддразнил ее Рауль.
   — Ах, ты! Но это благотворно для души.
   — Тогда наши души будут самыми чистыми.
   Он снова обнял ее, и она свернулась клубочком в его руках, благословляя судьбу за то, что нашла в огромном мире этого человека. Подумать только, ведь они могли и не встретиться. А как страшно расстаться сейчас, пусть всего на несколько оставшихся до утра часов.
   Видимо, Рауль думал так же, потому что в конце концов Алине самой пришлось оторваться от него, встать и первой пойти в спальню. Рауль молча следовал за ней.
   — Доброй ночи, — шепнула она, желая сказать намного больше, но, увы, слова так бедно и неточно передали бы ее чувства!
   Он, разумеется, чувствовал себя свободнее.
   — Спи сладко, любимая. И пусть я приснюсь тебе.
   В следующие дни Алина пришла к выводу, что сильный решительный человек может доставить ближнему множество неудобств. Она дразнила и соблазняла Рауля изо всех сил, а он лишь по-братски целовал ее в щеку, а вообще старался избегать встреч. Алина едва дожидалась, пока день докатится до вечера, сгорала от нетерпения, — а впрочем, и не только от нетерпения, ибо даже старожилы не могли упомнить когда последний раз на южную Англию обрушивалась такая небывалая жара.
   Чтобы отвлечься, Алина с головой ушла в работу. Когда она не занималась сборами в дорогу, то донимала Хьюго и его друзей бесконечными расспросами о Гиени, ее жителях, хозяйстве и торговых связях.
   Теперь ей даже странно было помыслить, что она еще недавно боялась дальнего пути. Поскорее бы обвенчаться и отплыть с мужем на его родину. Но без венчания никак нельзя обойтись. И отчего это непременно нужно ехать на север, чтобы обвенчаться?
   Так что, когда во двор дома Хьюго въехал ее отец, она с лихорадочным восторгом кинулась ему на шею.
   — Эгей! — крякнул от неожиданности лорд Губерт. — Что это с тобой, цыпленок?
   Алина почему-то вдруг лишилась дара речи, и за нее ответил Галеран:
   — Ей не терпится выйти за Рауля де Журэ.
   — Галеран! — возопила Алина, покраснев, как вишня. Но тот лишь усмехнулся.
   — Так оно и есть. Пожалуй, вы оба в ответе за эту жару, и когда вы чуть поуспокоитесь, весь юг Англии вздохнет с облегчением.
   Почесывая в затылке, лорд Губерт вошел в в дом.
   — Я-то думал, ты выбрала Церковь, цыпленок.
   — Отец, я передумала. У него есть земля, — поспешно добавила она, решив сразу говорить о важном.
   — В самом деле? Что ж, уже неплохо.
   Тут же стало понятно, что лорд Губерт тоже решил засвидетельствовать свое уважение Генриху. Он внимательно выслушал рассказ — несколько приглаженный — о приключениях дочери, а потом надолго уединился с Раулем.
   Алина осталась одна, и вдруг ей стало страшно. До сих пор ей не приходило в голову, что отец может не одобрить ее выбора. Разумеется, у отца возникнут те же опасения, что были и у нее на первых порах, но только его не лишат способности рассуждать здраво белозубые улыбки и широкие плечи Рауля.
   Рауль вышел из комнаты, выразительно приподняв брови.
   — Алина, он хочет говорить с тобою.
   — Что он тебе сказал?
   — Иди, побеседуй с ним сама.
   Рауль был возмутительно непроницаем, и по лицу его ничего невозможно было понять. Алина вошла, вытирая о юбку влажные ладони.
   — Да, отец?
   Лорд Губерт искоса взглянул на нее.
   — Ты его любишь?
   — О, да!
   — Ты ему веришь?
   — Да.
   Отец пожал плечами.
   — И я верю, хоть, может быть, он и порядочный ловкач. Но у тебя, девочка моя, всегда была своя голова на плечах, поэтому, если ты уверена, я мешать не стану.
   Алина бросилась отцу на шею.
   — Спасибо, отец! Он достойный человек, и я люблю его.
   Лорд Губерт похлопал дочь по плечу.
   — А ты вся в мать, да упокоит ее господь. Разумная головка, горячее сердце. Он хочет жениться на тебе сейчас и здесь, цыпленок, но, если ты не готова, я велю ему подождать.