без автора. Тысяча и одна ночь

О голубь домашний мой, от нас передай привет

Ты любящего любимым в час расставания.

Скажи ему, что всегда останусь печальной я

И буду жалеть о прежней жизни, столь милой нам.

Любимый мой также ведь все время безумствует,

И также по радости минувшей тоскует он.

Мы в радости провели и счастье не малый срок,

И близостью наслаждались и днём мы с ним.

Но только очнулись мы, раздался над нами крик

Разлучника-ворона: вещал о разлуке он.

Уехали мы, оставив дом наш пустынею.

О, если бы мы жилищ своих не оставили!

И потом она подошла ко второй двери и написала на ней такие стихи:

Аллахом молю, к дверям пришедший, взгляни теперь

На прелесть любимого во тьме и скажи другим,

Что плачу я, вспомнив близость с ним, и скорблю о ней,

И нету конца слезам, во плаче струящимся.

И если не стерпишь ты того, чем убита я,

Покрой эти строки пылью, прахом засыпь их ты.

Питом поезжай в края востока и запада

И будь терпелив – Аллах такие судил дела.

И потом она подошла к третьей двери и написала на ней такие стихи:

Потише, Масрур! Когда ты дом посетишь её,

Ты к двери пройди и строки ты прочитай на ней.

Обет не забудь любви, правдивым ты если был —

Ведь сколько вкусило женщин горечь и сладость дней.

Аллахом молю, Масрур, ты близость к ней не забудь —

Оставила для тебя ведь радости все она.

О, плачь о днях близости и дивной усладе их,

С приходом твоим завесы были отброшены.

Так странствуй же ты за нами в дальних краях, Масрур,

В моря погружайся их и земли их исходи.

Далеко ушли теперь сближения вечера,

Глубокая тьма разлуки свет погасила их.

Аллах, сохрани былые дни – дивна радость их

В прекрасном саду надежд, где рвали мы их цветы!

Зачем не продлились эти дни, как хотела я!

Аллах пожелал, чтоб дни, придя, уходили вновь.

Вернутся ли снова дни, и будем ли вместе мы?

Я буду верна, и дни исполнят тогда обет.

И знай, что дела мирские держит в деснице тот,

Кто чертит в предвечном сроки их на скрижали лба[626].

А потом она заплакала сильным плачем и вернулась в дом, плача и рыдая, и стала она вспоминать то, что прошло, и воскликнула: «Слава Аллаху, который судил нам это!» И затем усилилось её горе из-за разлуки с любимым и оставления родных мест, и она произнесла такие стихи:

«Привет над тобой Аллаха, о опустевший дом!

Окончили дни в тебе теперь свои радости.

О голубь домашний мой, ты плача не прекращай

О той, кто луну свою и месяц покинул вновь.

Потише, Масрур, рыдай, утративши нас теперь;

Лишившись тебя, лишились света глаза мои.

О, если бы видели глаза твои наш отъезд

И пламя в душе моей, все ярче пылавшее!

То время ты не забудь под тенью густой садов,

Что вместе нас видели и скрыли завесою».

И потом Зейн-аль-Мавасиф пошла к своему мужу, и тот поднял её на носилки, которые сделал для неё, и когда Зейн-аль-Мавасиф оказалась на спине верблюда, она произнесла такие стихи:

«Привет над тобою Аллаха, о опустевший дом!

Как долго сносить в тебе пришлось нам несчастия!

О, если б средь стен твоих порвались дни времени

И в пылкой любви моей была бы убита я!

Скорблю я вдали и изнываю по родине,

Любимый, не знаю я, что ныне случилось,

О, если бы знать мне, будет ли возвращение

Такое же ясное, как было нам ясно встарь?»

И её муж сказал ей: «О Зейн-аль-Мавасиф, не печалься о разлуке с твоим жилищем – ты вернёшься в него в скором времени». И он принялся успокаивать её сердце и уговаривать её, и потом они двинулись, и выехали за город, и поехали по дороге, и поняла Зейн-аль-Мавасиф, что разлука действительно совершилась, и показалось ей это тяжким.

А Масрур при всем этом сидел у себя в доме и размышлял о своей любви и своей возлюбленной. И почуяло его сердце разлуку, и он поднялся на ноги в тот же час и минуту и шёл, пока не пришёл к её жилищу, и увидел он, что двери закрыты, и заметил стихи, которые написала Зейн-аль-Мавасиф. И он начал читать надпись на первой двери и, прочитав её, упал на землю без чувств, а очнувшись от обморока, он открыл первую дверь и подошёл ко второй двери и увидел, что написала Зейн-альМавасиф, и на третьей двери также.

И когда он прочитал все эти надписи, его страсть, тоска и любовь успокоились, и он пошёл по её следам, ускоряя шаги, и нагнал караван. И он увидел Зейн-альМавасиф в конце каравана, – а её муж был в начале каравана из-за своих вещей. И, увидев её, Масрур уцепился за носилки, плача и горюя от мучений разлуки, и произнёс такие стихи:

«Если б знать, за какой нас грех поразили

Стрелы дали и долголетней разлуки!

Счастье сердца, пришёл однажды я к дому —

А от страсти сильна была моя горесть —

И увидел, что дом твой пуст и разрушен,

И в любви горевал своей и стонал я.

И спросил о желанной я стены дома:

«Куда скрылась, залогом взяв моё сердце?»

И сказали: «Оставила она дом свой,

И в душе она страсть свою затаила».

Написала ряд строк она на воротах —

Поступают так верные среди тварей».

И когда Зейн-аль-Мавасиф услышала эти стихи, она поняла, что Это Масрур…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Восемьсот пятьдесят пятая ночь

Когда же настала восемьсот пятьдесят пятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Зейн-аль-Мавасиф, услышав стихи, поняла, что это Масрур, и заплакала вместе со своими невольницами, а потом она сказала: „О Масрур, прошу тебя, ради Аллаха, возвратись назад, чтобы не увидел тебя вместе со мной мой муж“. И, услышав это, Масрур лишился чувств. А когда он очнулся, они простились друг с другом, и Масрур произнёс такие стихи:

«Кричит об отъезде на заре их погонщик

Пред утром, и ветерок несёт его голос.

И вот, оседлав животных, быстро снялись они.

Вперёд караван спешит под пенье вожатых.

И землю благоуханьем со всех сторон обдав,

Они ускоряют ход по ровной долине.

Душой овладев моей в любви, они двинулись,

Следами обманут их я был в это утро.

Соседи! Хотел бы я совсем их не покидать,

И землю я омочил текущей слезою.

О сердце! Что сделала, когда далеко они,

Разлуки рука с душой – того не желал я!»

И Масрур продолжал оставаться вблизи каравана, плача и рыдая, и Зейн-аль-Мавасиф уговаривала его вернуться раньше утра из опасения позора. И Масрур подошёл к носилкам и попрощался с ней ещё раз взглядом, и его покрыло беспамятство на долгое время, а очнувшись, он увидел, что путники уходят. И он обернулся в их сторону и произнёс нараспев такие стихи:

«Коль ветер близости её подует,

Влюблённый сетует на муки страсти.

Вот веет на него дыханием утра,

И он очнулся будто бы на небе.

Лежит больной на ложе он недуга

И плачет кровью слез своих обильных.

Соседи двинулись, и сердце с ними,

Меж путников, погонщиком ведомых.

Клянусь Аллахом, ветер лишь подует,

Как на глазах к нему я устремляюсь».

И потом Масрур вернулся к дому в крайней тоске и увидел, что он покинут любимыми. И Масрур так заплакал, что замочил свою одежду, и его покрыло беспамятство, и душа его чуть не вышла из тела, а очнувшись, он произнёс такие два стиха:

«О сжалься, стан, – унижен я, в позоре,

Худеет тело, и слезы льют струёю.

Подуй на пас их ветра благовонием,

Чтобы душа больная исцелилась».

И когда Масрур вернулся домой, он смутился духом из-за всего этого, и глаза его заплакали, и он пробыл в таком состоянии десять дней.

Вот что было с Масруром. Что же касается Зейн-альМавасиф, то она поняла, что удалась против неё хитрость, и её муж ехал с ней в течение десяти дней, а потом он поселил её в одном из городов. И Зейн-аль-Мавасиф написала Масруру письмо и отдала его своей невольнице Хубуб и сказала ей: «Отошли это письмо Масруру, чтобы он узнал, как удалась против нас хитрость и как еврей нас обманул». И невольница взяла у неё письмо и послала его Масруру. И когда письмо пришло к нему, дело показалось ему тяжким. И он так плакал, что замочил землю, и написал письмо, и послал его Зейн-аль-Мавасиф, заключив его такими двумя стихами:

Если путь мне найти, скажи, к вратам утешенья,

Утешиться как тому, кто в огненном жаре?

Прекрасны как времена, теперь миновавшие!

О, если б из них могли вернуться мгновенья!»

И когда это письмо дошло до Зейн-аль-Мавасиф, она взяла его и прочитала и, отдав его своей невольнице Хубуб, сказала ей: «Скрывай это дело». И муж её понял, что они обмениваются посланиями, и взял Зейн-аль-Мавасиф и её невольницу и проехал с ними расстояние в двадцать дней пути, а потом он поселился с ними в одном из городов.

Вот что было с Зейн-аль-Мавасиф. Что же касается Масрура, то ему перестал быть приятен сон, и не поселялся в нем покой, и не было у него терпения, и когда он был в таком состоянии, в какую-то ночь его глаза задремали, и он увидел во сне, что Зейн-аль-Мавасиф подошла к нему в саду и начала его обнимать. И он пробудился от сна и не увидел её, и его ум улетел, и смутилось его сердце, и глаза его наполнились слезами, и сердце его охватило крайнее волненье, и он произнёс такие стихи:

«Привет той, чей призрак ночью нас посетил во сне,

Тоску взволновав мою и страсть лишь усилив.

И вот пробудился я от сна, весь взволнованный

Видением призрака, пришедшего в грёзах.

Но будет ли правдой сон о той, кого я люблю,

И вылечится ль болезнь любви и недуги?

То руку она мне даст, то крепко прижмёт к груди,

То речью приятною подаст утешенье.

Когда же окончились во сне порицания

И слезы мои глаза навеки покрыли,

Напился я влагой уст её, и казалась мне

Прекрасным вином она, как мускус пахучим.

Дивлюсь я тому, что было в грёзах пронёсшихся, —

Достиг от неё тогда желанной я цели.

Но вот пробудился я от сна, и увидел я,

Что призрака нет, а есть лишь страсть и волненье.

И стал как безумный я, когда увидал её,

И пьяным я сделался, вина не вкусивши.

О ветра дыхание. Аллаха молю, доставь

Привет от тоски моей и мира желанье!

И им ты скажи, тому, кого вы все знаете:

«Превратность судьбы дала испить чашу смерти».

И потом он отправился к её жилищу и не переставал плакать, пока не дошёл до него, и он посмотрел на это место и нашёл его опустевшим, и увидел он перед собой её блистающий призрак, и показалось ему, что её образ стоит перед ним. И загорелись в нем огни и усилились его печали, и он упал, покрытый беспамятством…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Восемьсот пятьдесят шестая ночь

Когда же настала восемьсот пятьдесят шестая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда Масрур увидал во сне Зейн-аль-Мавасиф, которая его обнимала, он обрадовался до крайней степени, а потом он пробудился от сна и пошёл к её дому и увидел, что дом опустел. И усилились его печали, и он упал, покрытый беспамятством, а очнувшись, он произнёс такие стихи:

«Почуял я бани запах и благовонья их

И с сердцем, взволнованным тоскою, направился,

Со страстью своей борясь, безумный и горестный,

Ко стану, где прелести любимых уж больше нет:

Он хворь мне послал разлуки, страсти и горестей,

И прежнюю дружбу мне напомнил с любимыми».

А окончив свои стихи, он услышал ворона, который каркал возле дома, и заплакал и воскликнул: «Слава Аллаху! Каркает ворон лишь над жилищем покинутым!»

И затем он начал горевать и вздыхать и произнёс такие стихи:

«Над домом любви зачем рыдает так ворон,

А жар мою внутренность клеймит и сжигает?

Грустя о том времени, что быстро прошло в любви,

Пропало напрасно сердце в страсти пучинах.

Я гибну в тоске, и пламя страсти в душе моей,

И письма пишу, но их никто не доставит.

О горе! Как изнурён я телом, а милая

Уехала! Если б знать, вернутся ль те ночи!

О ветер, когда её под утро ты посетишь,

Приветствуй её и встань у дома с приветом».

А у Зейн-аль-Мавасиф была сестра, по имени Насим, и она смотрела на Масрура с высокого места. И, увидев, что он в таком состоянии, она заплакала и опечалилась и произнесла такие стихи:

«Доколь приходить ты будешь в стан, чтобы плакать,

А дом уже с горестью о строившем плачет?

Ведь были в нем радости, пока не уехали

Жильцы, и сияли в нем блестящие солнца.

Где луны, которые тогда восходили в нем?

Превратности свойства их прекрасные стёрли.

Забудь о красавицах, которых любил ты встарь, —

Смотри, не вернутся ль дни опять с ними вместе?

Не будь тебя, из дому жильцы б не уехали,

И ворона ты над ним тогда бы не видел».

И Масрур заплакал сильным плачем, услышав эти слова и поняв нанизанные стихи. А сестра Зейн-аль-Мавасиф знала, какова их любовь, страсть, тоска и безумие, и она сказала Масруру: «Заклинаю тебя Аллахом, о Масрур, держись вдали от этого жилища, чтобы не узнал о тебе кто-нибудь и не подумал, что ты приходишь ради меня. Ты заставил уехать мою сестру и хочешь, чтобы я тоже уехала! Ты ведь знаешь, что, не будь тебя, дом бы не лишился обитателей; утешься же и оставь его. То, что прошло – прошло». И Масрур, услышав эго от её сестры, заплакал сильным плачем и сказал ей: «О Насим, если бы мог летать, я бы, право, полетел с тоски по ней. Как же мне утешиться?» – «Нет для тебя хитрости, кроме терпения», – ответила Насим. И Масрур сказал: «Прошу тебя, ради Аллаха, напиши ей от себя и принеси нам ответ, чтобы моё сердце успокоилось и потух бы огонь, который внутри меня». – «С любовью и удовольствием», – ответила Насим.

И потом она взяла чернильницу и бумагу, и Масрур начал ей описывать, как сильна его тоска и как он борется с муками разлуки, и он говорил: «Это письмо со слов безумного, огорчённого, бедного, разлучённого, к кому не приходит покой ни ночью, ни в час дневной, а напротив, он плачет обильной слезой. Веки от слез у него разболелись, и горести в сердце его разгорелись, печаль его продлилась, и волненье его участилось, как у птицы, что дружка лишилась, и быстро гибель к нему устремилась. О, как в разлуке с тобой я страдаю, о, как о дружбе твоей я вздыхаю! Измучило тело моё похуданье, и ливнем лью слезы я от страданья. И в горах и в равнинах теперь мне тесно, и скажу я от крайней тоски по прелестной:

«Тоска моя по их домам осталась,

И страсть к их обитателям все больше.

И послал я вам повесть долгую о любви моей,

И чашу страсти дал мне выпить кравчий,

По отъезде вашем, когда вдали живёте вы,

Проливают веки потоки слез обильных.

Вожак верблюдов, к становищу ты сверни —

Ведь все сильней пылает моё сердце.

Привет ты мой передай любимой и ей скажи:

«Одни уста твои его излечат».

Погубил его, разлучив с любимой, жестокий рок,

И в сердце он метнул стрелу разлуки.

Передай ты им, что сильна любовь и тоска моя

И разлука с ней, и нет мне утешенья.

И клянусь я вам, моей страстью поклянусь я вам,

Что верен буду клятвам и обетам.

Ни к кому не склонён, и страсти к вам не забыл ведь я.

И как утешится влюблённый страстно?

От меня привет и желанье мира я шлю теперь,

И с мускусом он смешан на бумаге».

И удивилась сестра её Насим красноречью языка Масрура, его прекрасным свойствам и нежности его стихов и сжалилась над ним. Она запечатала письмо благоуханным мускусом, окурила его неддом и амброй и доставила его одному из купцов и сказала ему: «Не отдавай этого никому, кроме моей сестры или её невольницы Хубуб». И купец сказал: «С любовью и охотой!»

И когда письмо дошло до Зейн-аль-Мавасиф, она поняла, что оно продиктовано Масруром, и узнала в нем его душу по тонкости его свойств. И она поцеловала письмо и приложила его к глазам и пролила из-под век слезы и плакала до тех пор, пока её не покрыло беспамятство, а очнувшись, она потребовала чернильницу и бумагу и написала Масруру ответ на письмо, и, описав свою тоску, страсть и волненье и то, как её влечёт к любимым, она пожаловалась ему на своё состояние и на поразившую её любовь к нему…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Восемьсот пятьдесят седьмая ночь

Когда же настала восемьсот пятьдесят седьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Зейн-аль-Мавасиф написала Масруру ответ на письмо и говорила в нем: „Это письмо – моему господину и владыке моего рабства, и моему повелителю, тайн моих и признаний властителю. – А затем: – Взволновало меня бденье, и усилилось размышленье; вдали от тебя для стойкости места нет, о ты, чья краса затмит солнца и луны свет! Тоска меня истомила, и страсть меня погубила, да и как мне не быть такою, когда я в числе погибающих. О краса здешнего мира и украшение жизни, могут ли тому, чьи прервались дыхания, быть приятны возлияния? Ведь не с живыми он «не с мёртвыми“. И затем она произнесла такие стихи:

«Письмо твоё, о Масрур, желанья усилило.

Аллахом клянусь, забыть, утешиться не могу.

Лишь почерк твой увидала, – члены в тоске мои,

И влагой обильных слез я жажду лишь утолю.

Будь птицей я, я б взлетела тотчас во тьме ночной,

Ни манна, ни перепел теперь не приятны мне.

Запретна мне жизнь теперь, когда удалились вы,

И пламя разлуки я не в силах переносить».

И затем она посыпала письмо тёртым мускусом и амброй и запечатала его, и отослала с одним из купцов, и сказала ему: «Не отдавай его никому, кроме моей сестры Насим». И когда письмо дошло до её сестры Насим, она доставила его Масруру, и Масрур поцеловал письмо и приложил его к глазам и так заплакал, что его покрыло беспамятство.

Вот что было с ними. Что же касается до мужа Зейналь-Мавасиф, то, когда он догадался об их переписке, он стал ездить со своей женой и её невольницей с места на место, и Зейн-аль-Мавасиф сказала ему: «Слава Аллаху! Куда ты с нами едешь и удаляешь нас от родины?» – «Я не остановлюсь, пока не проеду с вами год пути, чтобы не достигали вас послания от Масрура, – ответил её муж. – Я посмотрю, как вы будете брать мои деньги и отдавать их Масруру, и все, что у меня пропало, я возьму от вас, и я посмотрю, поможет ли вам Масрур и сможет ли он освободить вас из моих рук!»

И потом он пошёл к кузнецу и сделал для женщин три железные цепи. Он принёс цепи к ним и снял с них их шёлковые одежды и одел их в одежды из волоса и стал окуривать их серой, а потом он привёл к женщинам кузнеца и сказал ему: «Наложи цепи на ноги этих невольниц». И первою он подвёл Зейн-аль-Мавасиф, и когда кузнец увидел её, его рассудительность исчезла, и он укусил себе пальцы, и ум улетел у него из головы, и усилилась его страсть. «Каков грех этих невольниц?» – спросил он еврея. И тот сказал: «Это мои рабыни, они украли у меня деньги и убежали от меня». – «Да обманет Аллах твоё предположение! – воскликнул кузнец. – Клянусь Аллахом, если бы эта девушка была у кадия кадиев и совершала бы каждый день тысячу проступков, он бы не взыскивал с неё! Да к тому же на ней не видно признаков воровства, и ты не можешь надеть ей на ноги железо».

И он стал просить еврея не надевать на неё цепей и принялся его упрашивать, чтобы он её не заковывал, и когда Зейн-аль-Мавасиф увидела кузнеца, который просил за неё еврея, она сказала: «Прошу тебя, ради Аллаха, не выводи меня к этому чужому мужчине». – «А как же ты выходила к Масруру?» – спросил её еврей. И она не дала ему ответа. И еврей принял ходатайство кузнеца и наложил ей на ноги маленькую цепь, а невольниц заковал в тяжёлые цепи. А тело Зейн-аль-Мавасиф было мягкое и не выносило жёсткого, и она со своими невольницами была все время одета во власяницу, ночью и днём, так что у них похудело тело и изменился цвет лица.

Что же касается кузнеца, то в его сердце запала великая любовь к Зейн-аль-Мавасиф, и он отправился в своё жилище в величайшей горести и начал говорить такие стихи:

«Отсохни твоя рука, кузнец! Заковала ведь

И жилы она и ноги цепью тяжёлою.

Сковал ты цепями ноги нежной владычицы,

Что в людях сотворена, как чудо чудесное.

Коль был бы ты справедлив, браслетов бы не было

Железных на ней – ведь прежде были из золота.

Когда б увидал её красу кадий кадиев,

Он сжалился бы и место дал бы на кресле ей».

А кадий кадиев проходил мимо дома кузнеца, когда тот говорил нараспев эти стихи, и он послал за ним, и когда кузнец явился, спросил его: «О кузнец, кто та, чьё имя ты произносишь и к кому твоё сердце охвачено любовью?» И кузнец встал и поднялся на ноги перед кади поцеловал ему руки и воскликнул: «Да продлит Аллах дни нашего владыки кади и да расширит его жизнь! Это девушка, и её качества – такие-то и такие-то». И он принялся описывать кади девушку и её красоту, прелесть, стройность и соразмерность, изящество и совершенства: её прекрасное лицо, тонкий стан и тяжёлый зад. А потом он рассказал ему, что она в унижении и в заключении – закована в цепи и получает мало пищи.

И тогда кади сказал: «О кузнец, укажи ей к нам дорогу и приведи её к нам, чтобы мы взяли за неё должное.

Эта невольница привязана к твоей шее, и если ты не укажешь ей путь к нам, Аллах воздаст тебе в день воскресенья». И кузнец сказал: «Слушаю и повинуюсь!» И он в тот же час и минуту направился к дому Зейн-аль-Мавасиф и нашёл ворота запертыми и услышал нежную речь, исходившую из печального сердца: это Зейн-альМавасиф говорила в ту пору такие стихи:

«Была я на родине и вместе с любимыми,

И милый мне наполнял любовию кубки.

Ходили они меж нами с радостью, милой нам, —

В тот миг не смущали нас ни утро, ни вечер.

Тогда проводили дни, что нас оживляли, мы —

И чаша, и лютня, и канун веселили.

Но рок и превратности судьбы разлучили нас —

Любимый ушёл, и время дружбы исчезло,

О, если бы ворона разлуки прогнать от нас,

О, если б заря любви, сближения блеснула!»

И когда кузнец услышал эти нанизанные стихи, он заплакал слезами, подобными слезам облаков, и постучал в ворота: «Кто у ворот?» – спросили женщины. И он ответил: «Я, кузнец». И он рассказал им о том, что говорил кади, и передал, что он хочет, чтобы они явились к нему и подняли перед ним дело и желает получить для них должное…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Восемьсот пятьдесят восьмая ночь

Когда же настала восемьсот пятьдесят восьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что кузнец передал Зейналь-Мавасиф слова кади и рассказал, что он хочет, чтобы они явились к нему и подняли перед ни»: дело, и он отомстит за них их обидчику и возьмёт для них должное. И Зейн-аль-Мавасиф сказала кузнецу: «Как же мы пойдём к нему, когда ворота заперты и у нас на ногах цепи, а ключи у еврея». – «Я сделаю к замкам ключи и отомкну ими ворота и цепи», – ответил кузнец. И Зейн-аль-Мавасиф сказала: «А кто покажет нам дом кади?» – «Я опишу его вам», – сказал кузнец. «А как же мы пойдём к кади, когда мы одеты в одежды из волоса, обкуренные серой?» – сказала Зейн-аль-Мавасиф. И кузнец ответил: «Кади не осудит вас за то, что вы в таком виде».

И потом кузнец, в тот же час и минуту, пошёл и сделал ключи для замков, а затем он отомкнул ворота и отомкнул цепи и, сняв их с ног женщин, вывел их и показал им дорогу к дому кади. А потом невольница Хубуб сняла со своей госпожи бывшие на ней волосяные одежды, пошла с нею в баню и вымыла её и одела в шёлковые одежды. И вернулся к ней прежний цвет лица, и, в довершение счастья, её муж был на пиру у кого-то из купцов. И Зейн-аль-Мавасиф украсилась лучшими украшениями и пошла к дому кади, и, когда кади увидел её, он поднялся на ноги, и девушка приветствовала его нежной речью и сладостными словами, пуская в него стрелы взоров. «Да продлит Аллах жизнь владыки и его кади и да укрепит им тяжущегося!» – сказала она.

А потом она рассказала кади о делах кузнеца, который совершил с ней поступки благородных, и о том, какие еврей причинил ей мучения, ошеломляющие ум. И она рассказала кади, что усилилась над ними опасность гибели и не находят они себе освобождения. И кади спросил: «О девушка, как твоё имя?» – «Моё имя – Зейн-аль-Мавасиф, а имя этой моей невольницы – Хубуб», – ответила девушка. И кади воскликнул: «Твоё имя подходит к именуемому, и его звук соответствует его смыслу!» И Зейн-аль-Мавасиф улыбнулась и закутала лицо, и кади сказал ей: «О Зейн-аль-Мавасиф, есть у тебя муж или нет?» – «Нет у меня мужа», – ответила девушка. И кади спросил: «А какой ты веры?» – «Моя вера – вера ислама и религия лучшего из людей», – ответила девушка. «Поклянись божественным законом, содержащим знаменья и назидания, что ты исповедуешь веру лучшего из людей», – сказал кади. И девушка поклялась ему и произнесла исповедание.

И тогда кади спросил: «Как прошла твоя юность с этим евреем?» – «Знай, о кади, – да продлит Аллах твои дни в удовлетворении, да приведёт тебя к желанному и да завершит твои дела благими деяниями! – сказала Зейн-аль-Мавасиф, – что мой отец оставил мне после своей кончины пятнадцать тысяч динаров и вложил их в руки этого еврея, чтобы он на них торговал, и прибыль должна была делиться между ним и нами, а капитал – быть неприкосновенным по установлению божественного закона. И когда мой отец умер, еврей пожелал меня и потребовал меня у моей матери, чтобы на мне жениться, но моя мать сказала ему: „Как я её выведу из её веры и сделаю её еврейкой! Клянусь Аллахом, я сообщу о тебе власти!“ И еврей испугался её слов и взял деньги и убежал в город Аден, и, когда мы услышали, что он в городе Адене, мы приехали туда его искать. И когда мы встретились с ним в этом городе, он сказал нам, что торгует разными товарами и покупает товар за товаром, и мы поверили. И он до тех пор нас обманывал, пока не заточил нас и не заковал в цепи, и он нас пытал сильнейшими пытками, а мы – чужестранки и нет нам помощника, кроме великого Аллаха и владыки нашего, кадя».