без автора. Тысяча и одна ночь

И мы поели и попили, – говорил Ибн Хамдун, – и потом нас перевели в другое помещение, ошеломляющее тех, кто смотрит, в котором веяли прекрасные запахи, и принесли скатерть с только что сорванными плодами и сладостями, внушающими желания, и усилилась наша радость, и прошла наша печаль. Но при всем этом халиф не переставал хмуриться и не улыбался, видя то, что радовало душу, хотя он обычно любил развлекаться и веселиться, прогоняя заботы, и я знал, что он не завистник и не обидчик. И я говорил про себя: «Узнать бы, в чем причина его хмурости и того, что не проходит его недовольство!»

А затем принесли поднос для питья, собирающий вокруг себя влюблённых, и принесли процеженное вино в золотых, хрустальных и серебряных чашах, и хозяин дома ударил бамбуковой палочкой в дверь какой-то комнаты, и вдруг эта дверь отворилась, и из неё вышли три невольницы – высокогрудые девы, с лицами, подобными солнцу в четвёртый час дня, и одна из них была лютнистка, другая била в цимбалы, а третья была плясунья. И затем нам принесли сухие и свежие плоды и между нами и тремя невольницами опустили парчовую занавеску с шёлковыми кистями, и кольца её были из золота. Но халиф не обращал на все это внимания, а хозяин дома Не знал, кто находится у него. И халиф спросил хозяина дома: «Благородный ли ты?» И тот отвечал: «Нет, господин мой, я человек из детей купцов и зовусь среди людей Абу-ль-Хасаном ибн Ахмедом хорасанцем». – «Знаешь ли ты меня, о человек?» – спросил халиф. И Абу-ль-Хасан ответил: «Клянусь Аллахом, о господин мой, не было у меня знакомства ни с одним из ваших благородных достоинств». И Ибн Хамдун сказал ему: «О человек, это повелитель правоверных аль-Мутадад биллах, внук аль-Мутаваккиля-ала-Ллаха»[665].

И тогда этот человек поднялся, и поцеловал землю меж рук халифа, дрожа от страха, и сказал: «О повелитель правоверных, заклинаю тебя твоими пречистыми дедами, если ты увидел во мне неумение или малое вежество в твоём присутствии, прости меня». – «Что касается уважения, которое ты нам оказал, то больше этого не бывает, – сказал халиф, – но кое что я здесь заподозрил, и если ты расскажешь мне об этом правду и она утвердится в моем уме, ты спасёшься, если же ты не осведомишь меня об истине, я поймаю тебя с явными доказательствами и буду пытать тебя такой пыткой, какой не пытал никого». – «Прибегаю к Аллаху от того, чтобы сказать ложное! – воскликнул Абу-ль-Хасан. – В чем твоё подозрение, о повелитель правоверных?» – «С тех пор как я вошёл в этот дом, – ответил халиф, – я смотрю на его красоту и убранство – посуду, ковры и украшения, вплоть до твоей одежды, и на всем этом – имя моего деда аль-Мутаваккиля-ала-Ллаха». – «Да, – ответил Абуль-Хасан. – Знай, о повелитель правоверных (да поддержит тебя Аллах!), что истина – твоя нижняя одежда, а правда – твой плащ, и никто не может говорить неправду в твоём присутствии».

И халиф велел ему сесть, и когда он сел, сказал ему: «Рассказывай!» И хозяин дома молвил: «Знай, о повелитель правоверных (да укрепит тебя Аллах своей поддержкой и да окружит тебя своими милостивыми детьми!), что не было в Багдаде никого богаче меня и моего отца… Но освободи для меня твой ум, слух и взор, чтобы я рассказал тебе о причине того, из-за чего ты меня заподозрил».

«Начинай твой рассказ», – сказал халиф. И Абу-льХасан молвил:

«Знай, о повелитель правоверных, что мой отец торговал на рынке менял, москательщиков и продавцов материи, и на каждом рынке у него была лавка, поверенный и товары всех родов, и у него была комнатка внутри лавки на рынке менял, чтобы быть в ней наедине, а лавку он предназначил для купли и продажи.

И у него было денег больше, чем можно сосчитать и превыше счисления, и не было у него ребёнка, кроме меня, и он любил меня и заботился обо мне. И когда пришла к нему смерть, он позвал меня и поручил мне заботиться о моей матери и бояться Аллаха великого, а потом он умер (да помилует его Аллах великий и да сохранит он повелителя правоверных!), а я предался наслаждениям и стал есть и пить и завёл себе друзей и приятелей. И моя мать удерживала меня от этого и укоряла меня, но я не слушал её слов, пока не ушли все деньги. И я продал свои владения, и не осталось у меня ничего, кроме дома, в котором я жил. А это был красивый дом, о повелитель правоверных, и я сказал матери: «Хочу продать дом!» И она молвила: «О дитя моё, если ты его продашь, ты опозоришься и не найдёшь себе места, где бы приютиться». – «Дом стоит пять тысяч динаров, – сказал я. – Я куплю из денег за него дом в тысячу динаров и буду торговать на остальное». – «Не продашь ли ты дом мне за это количество?» – спросила моя мать. И я сказал: «Хорошо». И она подошла к опускной двери и, открыв её, вынула фарфоровый сосуд, в котором было пять тысяч динаров, и мне показалось, что весь дом – золотой. «О дитя моё, – сказала она, – не думай, что эти деньги – деньги твоего отца! Клянусь Аллахом, о дитя моё, они из денег моего отца, и я их припрятала до часа нужды. Во время твоего отца я была избавлена от надобности в этих деньгах».

И я взял у неё деньги, о повелитель правоверных, и вернулся по-прежнему к еде, питью и дружбе, и эти пять тысяч динаров вышли, и я не принимал от моей матери ни слов, ни советов. И потом я сказал ей: «Хочу продать дом!» И она молвила: «О дитя моё, я удержала тебя от продажи его, так как знала, что он тебе нужен, как же ты хочешь продать его второй раз?» – «Не затягивай со мной разговоров, неизбежно его продать!» – сказал я. И моя мать молвила: «Продай мне его за пятнадцать тысяч динаров, с условием, что я сама возьмусь за твои дела».

И я продал ей дом за эту цену, с условием, что она сама возьмётся за мои дела, и она позвала поверенных моего отца и дала каждому из них тысячу динаров, а остальные деньги оставила у себя и сделки приказала заключать с нею. И часть денег она дала мне, чтобы я на них торговал, и сказала: «Сиди в лавке твоего отца». – И я сделал так, как сказала мне мать, о повелитель правоверных, и пошёл в комнату, что была на рынке менял, и мои друзья приходили ко мне и покупали у меня, а я продавал им, и моя прибыль была хороша, и мои деньги умножились. И когда моя мать увидела меня в таких прекрасных обстоятельствах, она показала мне то, что у неё было припрятано из драгоценных камней, металлов, жемчуга и золота. И вернулись ко мне мои владения, которые пропали из-за мотовства, и стало у меня много денег, как и раньше. И я провёл таким образом некоторое время, и пришли ко мне поверенные моего отца, и я дал им товаров и потом выстроил себе вторую комнатку внутри лавки.

И когда я однажды сидел в ней, по обычаю, о повелитель правоверных, вдруг подошла ко мне девушка, лучше которой не видели глаза, и спросила: «Это ли комната Абу-ль-Хасана Али ибн Ахмеда хоросанца?» И я ответил: «Это я». И мой разум был ошеломлён её крайней прелестью, о повелитель правоверных. И девушка села и сказала мне: «Скажи мальчику – пусть он отвесит мне триста динаров». И я приказал отвесить ей это количество, и мальчик отвесил деньги, и девушка взяла их и ушла, а мой разум был смущён. И мальчик спросил меня: «Знаешь ли ты её?» И я ответил: «Нет, клянусь Аллахом!» И тогда он спросил: «Почему же ты сказал мне: „Отвесь ей!“ – „Клянусь Аллахом, – сказал я, – я не знал, что говорю, так как меня ослепила её красота и прелесть“.

И мальчик поднялся и последовал за дедушкой, без моего ведома, но потом вернулся, плача, и на его лице был след удара. «Что с тобой?» – спросил я: И он сказал мне: «Я последовал за девушкой, чтобы посмотреть, куда она пойдёт, и она почуяла меня, и вернулась, и ударила меня этим ударом, так что едва не погубила и не выбила мне глаз».

И я провёл месяц, не видя девушки, и она не пришла, и я потерял от любви к ней разум, о повелитель правоверных, а когда наступил конец месяца, она вдруг пришла и поздоровалась со мной, и я едва не улетел от радости. И она спросила, что со мной было, и сказала:

«Может быть, ты говорил в душе: „Что делает эта хитрая? Как это она взяла у меня деньги и ушла?“ – „Клянусь Аллахом, о госпожа, – сказал я ей, – мои деньги и душа – в твоей власти“. И она открыла лицо и присела отдохнуть, и украшения и одежды переливались на её лице и груди. „Отвесь мне триста динаров“, – сказала она потом. И я молвил: „Слушаю и повинуюсь!“ И я отвесил ей динары, и она взяла их и ушла. И я сказал мальчику: „Пойди за ней следом!“ И он последовал за девушкой и вернулся ко мне ошеломлённый. И прошло некоторое время, и девушка не приходила, и когда я сидел в какой-то день, она вдруг пришла ко мне и поговорила со мной немного, а потом сказала: „Отвесь мне пятьсот динаров – они мне понадобились…“ И я хотел ей сказать: „За что я буду тебе давать деньги?“ – но крайняя страсть помешала мне говорить, и всякий раз, как я её видел, о повелитель правоверных, у меня дрожали поджилки и желтел цвет лица, и я забывал то, что хотел сказать, и был таким, как сказал поэт:

И только красавицу увижу внезапно я,

Сейчас же смущаюсь и едва отвечаю.

И я отвесил ей пятьсот динаров, и она взяла их и ушла, и я встал и шёл за ней следом сам, пока она не дошла до рынка драгоценных камней. И она остановилась возле одного человека, и взяла у него ожерелье, и, обернувшись, увидела меня и сказала: «Отвесь мне пятьсот динаров». И когда владелец ожерелья увидел меня, он поднялся и оказал мне уважение.

И я сказал ему: «Отдай ей ожерелье, и цена его будет за мной!»

И торговец сказал: «Слушаю и повинуюсь!» А девушка взяла ожерелье и ушла…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот шестьдесят первая ночь

Когда же настала девятьсот шестьдесят первая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Абу-ль-Хасан хоросанец говорил: „И я сказал: «Отдай ей ожерелье, и цена его будет за мной!“ И девушка взяла ожерелье и ушла. И я следовал за ней, пока она не дошла до Тигра, и тогда она села в лодку, и я указал рукой на землю, как бы целуя её перед ней, и она уехала, смеясь. А я остался и стоял, смотря на неё, пока она не вошла в какой-то дворец, и я всмотрелся в него и вдруг вижу, что это дворец халифа аль-Мутаваккиля!

И я вернулся, о повелитель правоверных, и опустилась мне на сердце вся забота мира, – ведь девушка взяла у меня три тысячи динаров! И я говорил про себя: «Она взяла мои деньги и похитила мой разум, и, может быть, моя душа погибнет от любви к ней». И я вернулся домой и рассказал моей матери обо всем, что со мной случилось, и она сказала: «О дитя моё, берегись попадаться ей после этого – ты погибнешь». И когда я пошёл в лавку, ко мне пришёл поверенный с рынка москательщиков – а это был престарелый старец – и сказал мне: «О господин, почему это, я вижу, твоё состояние изменилось, и видны на тебе следы грусти? Расскажи мне о твоём деле». И я рассказал ему обо всем, что у меня случилось с девушкой, и поверенный сказал: «О дитя моё, эта девушка – из невольниц дворца повелителя правоверных, и она любимица халифа. Считай же, что деньги ушли ради Аллаха великого, и не занимай ею своей души, а когда она к тебе придёт, остерегайся, чтобы она тебе не повредила, и осведоми меня об этом, а я придумаю что-нибудь, чтобы не постигла тебя гибель».

И затем он оставил меня и ушёл, а в моем сердце было пламя огня. И когда пришёл конец месяца, девушка вдруг явилась ко мне, и я обрадовался ей до крайней степени, и она молвила: «Что побудило тебя за мной следовать?» – «Меня побудила к этому крайняя любовь, которая в моем сердце», – сказал я и заплакал перед нею, и она тоже заплакала из жалости ко мне и воскликнула: «Клянусь Аллахом, в твоём сердце нет любви, больше которой в моем сердце! Но что же мне делать? Клянусь Аллахом, нет мне пути ни к чему, кроме как видеться с тобой один раз каждый месяц!»

И затем она дала мне бумажку и сказала: «Снеси её к такому-то, торговцу тем-то – он мой поверенный – и получи с него столько, сколько тут написано». А я воскликнул: «Нет мне нужды в деньгах, и мои деньги и душа – выкуп за тебя!» – «Я придумаю для тебя дело, в котором будет твоё сближение со мной, хотя бы был в этом для меня труд», – сказала девушка. И затем она простилась со мной и ушла, а я пришёл к старику москательщику и рассказал ему о том, что случилось.

И он пришёл со мной к дворцу аль-Мутаваккиля, и я увидел, что это то самое помещение, в которое вошла девушка, и старик москательщик растерялся, не зная, какую устроить хитрость. И он посмотрел по сторонам и увидел портного, напротив окна дворца, выходившего на берег, и подле него были работники. «С помощью этого человека ты достигнешь того, чего хочешь, – сказал москательщик. – Распори карман, подойди к портному и скажи, чтобы он тебе его зашил, и когда он зашьёт его, дай ему десять динаров». – «Слушаю и повинуюсь!» – сказал я и отправился к этому портному, захватив с собой два отреза румской парчи, и сказал ему: «Скрои из этих отрезов четыре одежды – две фарджии и две нефарджии».

И когда он кончил кроить одежды и шить их, я дал ему плату, гораздо большую, чем обычно, и он протянул мне руку с этими одеждами, и я сказал: «Возьми их для себя и для тех, кто у тебя находится». И я стал сидеть у портного, затягивая пребывание с ним, и скроил у него другие одежды и сказал: «Повесь их перед твоей лавкой, чтобы кто-нибудь их увидел и купил». И портной сделал это, и всякому, кто выходил из дворца халифа и кому нравились какие-нибудь одежды, я дарил их, даже привратнику.

И в один день из дней портной сказал мне: «Я хочу, о дитя моё, чтобы ты рассказал мне правду. Ты скроил у меня сто драгоценных одежд (а каждая одежда стоила больших денег) и подарил большую часть их людям, а это не дело купца, так как купец рассчитывает каждый дирхем. Каков же размер твоих основных денег, раз ты делаешь такие подарки, и какова твоя нажива каждый год? Расскажи мне истину, чтобы я помог тебе в том, что ты хочешь, заклинаю тебя Аллахом, – сказал он потом, – не влюблён ли ты?» – «Да», – ответил я. И он спросил: «В кого?» И я сказал: «В невольницу из невольниц дворца халифа». – «Да обезобразит их Аллах! – воскликнул портной. – Сколько они ещё будут соблазнять людей!» И затем он спросил: «Знаешь ли ты её имя?» И когда я ответил: «Нет», – портной сказал: «Опиши её мне». И я описал ему ту девушку, и он воскликнул: «О горе, это лютнистка халифа аль-Мутаваккиля и его любимица! Но у неё есть невольник. Сведи с ним дружбу, и, может быть, он будет причиной того, что ты достигнешь девушки».

И когда мы разговаривали, вдруг этот невольник подошёл, выйдя из ворот халифа, и он был подобен луне в четырнадцатую ночь. А передо мной лежали одежды, которые сшил для меня портной (они были парчовые, разных цветов), и невольник стал смотреть на них и разглядывать их, а затем он подошёл ко мне, и я поднялся и приветствовал его, и он спросил: «Кто ты?» – «Человек из купцов», – ответил я. И невольник спросил: «Продаёшь ли ты эти одежды?» – «Да», – ответил я. И он взял пять из них и спросил: «Почём эти пять?» – «Это подарок тебе от меня, чтобы заключить дружбу между мной и тобой», – ответил я, и невольник обрадовался. А затем я пошёл домой и взял для него платье, украшенное драгоценными камнями и яхонтами, ценой в три тысячи динаров, и отнёс его к нему, и он принял от меня платье, и потом взял меня и привёл в комнату внутри дворца, и спросил: «Как ты зовёшься среди купцов?» – «Я один из них», – ответил я. И невольник молвил: «Твоё дело внушило мне сомнение». – «Почему?» – спросил я. И он сказал: «Ты подарил мне много вещей и покорил этим моё сердце, и я уверен, что ты Абу-ль-Хасан хорасанец, меняла».

И я заплакал, о повелитель правоверных, и невольник спросил: «О чем ты плачешь? Клянусь Аллахом, та, из-за которой ты плачешь, больше и сильнее влюблена в тебя, чем ты влюблён в неё, и среди всех невольниц во дворце стало известно её дело с тобой. Что же ты хочешь?» – спросил он меня потом. И я сказал: «Я хочу, чтобы ты помог мне в моей беде», – и невольник условился со мной на завтра. И я отправился домой, а на следующее утро я пошёл к невольнику и вошёл в его комнату, и невольник пришёл и сказал: «Знай, что, когда она вчера кончила службу у Халифа и пришла в свою комнату, я рассказал ей всю твою историю, и она решила с тобой сблизиться. Посиди у меня до конца дня».

И я остался сидеть у невольника, и когда наступила ночь, он вдруг пришёл и принёс рубашку, сотканную из золота, и платье из платьев халифа и надел их на меня, и окурил меня благовониями, и я стал похож на халифа. А затем он привёл меня в помещение, где были комнаты в два ряда, по обе стороны, и сказал: «Это собственные комнаты невольниц, и когда ты будешь проходить мимо них, клади у каждой двери один боб – у халифа обычай делать так каждый вечер…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот шестьдесят вторая ночь

Когда же настала девятьсот шестьдесят вторая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что невольник говорил Абу-ль-Хасану: „И когда ты будешь проходить мимо них, клади у каждой двери один боб – у халифа обычай делать это, – пока не дойдёшь до второго прохода, что будет от тебя с правой руки. Ты увидишь там комнату, дверь которой с мраморным порогом, и когда ты дойдёшь до неё, пощупай порог рукой, а если хочешь – считай двери, их будет столько-то, и войди в дверь, у которой такие-то и такие-то приметы, – твоя подруга увидит тебя и возьмёт к себе. А что касается твоего выхода, то Аллах облегчит его для меня, хотя бы мне пришлось вынести тебя в сундуке“. И затем он оставил меня и вернулся, а я пошёл, считая двери, и клал у каждой двери боб, и когда я дошёл до средних комнат, я услышал великий шум и увидел блеск свечей, и этот свет двигался в мою сторону, пока не приблизился ко мне. И я посмотрел, что это, и вдруг вижу – халиф, и вокруг него невольницы, а у невольниц свечи. И я услышал, как одна из них говорила своей подруге: „О сестрица, разве у нас два халифа? Ведь халиф уже проходил мимо моей комнаты, и я почувствовала запах его духов и благовоний, и он положил боб у моей комнаты, по обычаю, а сейчас я вижу свет свечей халифа, и вон он сам идёт“. – „Поистине, это удивительное дело, – сказала другая невольница, – так как перерядиться в одежду халифа не осмелится никто“.

И потом свет приблизился ко мне, и у меня задрожали все члены, и вдруг евнух закричал невольницам: «Сюда!» И они свернули к одной из комнат и вошли, а потом вышли и шли до тех пор, пока не дошли до комнаты моей подруги. И я услышал, как халиф спросил: «Эта комната чья?» И ему сказали: «Эта комната Шеджерет-аддурр».

И халиф молвил: «Позовите её!» И девушку позвали, и она вышла и поцеловала ноги халифа, и тот спросил её: «Будешь ты пить сегодня вечером?»

«Не будь это ради твоего присутствия и взгляда на твоё лицо, я бы не стала пить, потому что не склонна пить сегодня вечером», – ответила девушка. И халиф сказал евнуху: «Скажи казначею, чтобы он дал ей такое-то ожерелье».

И затем он велел всем входить в её комнату, и перед ним внесли свечи, и халиф вошёл в комнату моей подруги, и вдруг я увидел, впереди других, невольницу, сияние лица которой затмевало свет свечи, бывшей у неё в руке. И она подошла ко мне и сказала: «Кто это?» И схватила меня, и увела в одну из комнат, и спросила: «Кто ты?» И я поцеловал перед ней землю и сказал: «Заклинаю тебя Аллахом, о госпожа, сохрани мою кровь от пролития, пожалей меня и приблизься к Аллаху спасением моей души!» И я заплакал, боясь смерти, и невольница сказала: «Нет сомненья, что ты вор!» И я воскликнул: «Нет, клянусь Аллахом, я не вор. Разве ты видишь на мне признаки воров?» – «Расскажи мне правду, – сказала она, – и я оставлю тебя в безопасности». – «Я влюблённый, глупый дурак, – сказал я. – Любовь и моя глупость побудили меня к тому, что ты видишь, и я попал в эту западню». – «Стой здесь, пока я не приду к тебе», – сказала она и, выйдя, принесла мне одежду невольницы из своих невольниц, и надела на меня эту одежду в той же комнате, и сказала: «Выходи за мной!»

И я вышел за ней и дошёл до её комнаты, и она сказала: «Входи сюда».

И когда я вошёл в комнату, она подвела меня к ложу, где были великолепные ковры, и сказала: «Садись, с тобой не будет беды. Ты не Абу-ль-Хасан хорасанец, меняла?» – «Да», – сказал я. И девушка воскликнула: «Аллах да сохранит твою кровь от пролития, если ты говоришь правду и не вор! А иначе ты погибнешь, тем более что ты в облике халифа и в его одежде и пропитан его благовониями. Если же ты Абу-ль-Хасан Али хорасанец, меняла, то ты в безопасности и с тобой не будет беды, так как ты друг Шеджерет-ад-Дурр, а она – моя сестра. Она никогда не перестаёт говорить о тебе и рассказывать нам, как она взяла у тебя деньги, а ты к ней не переменился, и как ты пришёл следом за нею на берег и указал рукой на землю из уважения к ней, и в её сердце из-за тебя огонь больше, чем в твоём сердце из-за неё. Но как ты пробрался сюда, – по приказанию её или без её приказания, подвергая опасности свою душу, и чего ты хочешь от встречи с нею?» – «Клянусь Аллахом, госпожа, – сказал я, – я сам подверг свою душу опасности, а моя цель при встрече с нею – только смотреть на неё и слышать её речь». – «Ты отлично сказал», – воскликнула невольница. И я молвил: «О госпожа, Аллах свидетель в том, что я говорю. Моя душа не подсказала мне о ней ничего греховного». – «За такое намерение пусть спасёт тебя Аллах! Жалость к тебе запала в моё сердце!» – воскликнула невольница. И затем она сказала своей рабыне: «О такая-то, пойди к Шеджерет-ад-Дурр и скажи ей: „Твоя сестра желает тебе мира и зовёт тебя. Пожалуй же к ней сегодня ночью, как обычно, – у неё стеснена грудь“.

И невольница пошла, и вернулась, и сказала: «Она говорит: „Да позволит Аллах насладиться твоей долгой жизнью и да сделает меня твоим выкупом! Клянусь Аллахом, если бы ты позвала меня не для этого, я бы не задержалась, но у халифа головная боль и это меня удерживает, – а ты ведь знаешь, каково моё место у него“. И девушка сказала невольнице: „Возвращайся к ней и скажи: „Ты обязательно должна прийти к ней сегодня из-за тайны, которая есть между вами“. И невольница пошла и через некоторое время пришла с девушкой, лицо которой сияло как луна. И её сестра встретила её, и обняла, и сказала: „О Абу-ль-Хасан, выходи к ней и поцелуй ей руки!“ А я был в чуланчике, внутри комнаты, и вышел к ней, о повелитель правоверных, и, увидев меня, она бросилась ко мне, и прижала меня к груди, и сказала: «Как ты оказался в одежде халифа с его украшениями и благовониями?“

И затем она молвила: «Расскажи мне, что с тобой случилось». И я рассказал ей, что со мной случилось и что мне пришлось вынести, – и страх, и другое, и девушка молвила: «Тяжело для меня то, что ты из-за меня перенёс, и хвала Аллаху, который сделал исходом всего этого благополучие, и в завершение благополучия ты вошёл в моё жилище и в жилище моей сестры». И потом она увела меня в свою комнату и сказала сестре: «Я обещала ему, что не буду с ним сближаться запретно, и так же, как он подверг свою душу опасности и прошёл через все эти ужасы, я буду ему землёю, чтобы он попирал меня ногами, и прахом для его сандалий…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот шестьдесят третья ночь

Когда же настала девятьсот шестьдесят третья ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что девушка сказала своей сестре: „Я обещала ему, что не буду сближаться с ним запретно, и так же, как он подверг свою душу опасности и прошёл через все эти ужасы, я буду ему землёю, чтобы он попирал меня ногами, и прахом для его сандалий“. И её сестра сказала ей: „Ради этого намерения да спасёт его великий Аллах“. И Шеджерет-ад-Дурр молвила: „Ты увидишь, что я сделаю, чтобы соединиться с ним законно. Я обязательно пожертвую своей душой, чтобы ухитриться для этого“.

И когда мы разговаривали, вдруг раздался великий шум, и мы обернулись и увидели, что пришёл халиф и направляется к её комнате, – так сильно он её любил. И девушка взяла меня, о повелитель правоверных, и посадила в погреб, и закрыла его надо мной, а потом она вышла навстречу халифу и встретила его. И когда халиф сед, она встала перед ним и начала ему прислуживать и велела принести вино. А халиф любил невольницу по имени Банджа (а это мать аль-Мутазза биллаха)[666], и эта невольница порвала с ним, и он порвал с ней, и она гордая своей прелестью и красотой, не мирилась с ним, а аль-Мутаваккиль, гордый властью халифа и царя, не мирился с нею и не сломил себя перед нею, хотя в его сердце горело из-за неё огненное пламя, и старался отвлечься от неё подобными ей из невольниц, и заходил в их комнаты. А он любил пение Шеджерет-адДурр и велел ей петь, и девушка взяла лютню и, натянув струны, пропала такие стихи:

«Дивлюсь, как старался рок нас прежде поссорить с ней, —

Когда же все кончилось меж нами, – спокоен рок,

Я бросил тебя – сказали: «Страсти не знает её!»

Тебя посетил – сказали: «Нету в нем стойкости!»

Любовь к ней, усиль же с каждой ночью ты страсть мою.

Забвение дня – с тобою встречусь в день сбора я.

Ведь кожа её – как шёлк, а речи из уст её

Так мягки – не вздор они и не назидание,

И очи её – сказал Аллах: «Пусть будут!»

И созданы Они, и с сердцами то, что вина, творят они».

И, услышав её, халиф пришёл в великий восторг, и я тоже возликовал в погребе, о повелитель правоверных, и если бы не милость Аллаха великого, я бы вскрикнул, и мы бы опозорились.

И затем девушка произнесла ещё такие стихи:

«Его обнимаю я, и все же душа по нем

Тоскует, а есть ли что, что ближе объятий?

Целую его уста я, чтобы прошёл мой жар,