Богданов Николай Григорьевич. О смелых и умелых (Избранное)

   - Ну, что будем делать, пропадать? - спросил Зоська, когда мы, опустив руки, сели после бесполезных попыток плыть дальше.
   - Черти, и кто их упустил! - дрожа и синея, цедил я.
   - Не дрова, а саргассы, - ругался Зоська.
   - Погибнем, - скулил я.
   - Ведь досаднее всего - погибнем от холода в дровах.
   - Будем ждать ледяного затора; поднимется водяной вал - все расчистит, так и продерет, а больше нет ходов нам! - И Зоська стал слушать, что творится в ночи.
   Дрова совсем выперли лодку наверх, и мы сидели, как на карусели.
   Луна ехидно подмигивала, а меня от холода сводило в три погибели.
   Зоська, положив на руки синее лицо, все слушал...
   Смертельная судорога схватила меня костлявыми ледяными пальцами, я не мог больше вздохнуть и только выдавил:
   - Зоська, кончаюсь...
   Он уселся на меня верхом, стал трясти, больно бить ладонями по щекам, и когда я заорал и стал сопротивляться, он лег на меня, отогревать.
   Вдруг дрова под нами заскрипели, заколыхались.
   - Прорвало затор. Лед идет - теперь держись!.. - догадался Зоська.
   На нас надвигался грохочущий и звенящий вал. Дрова вдруг всколыхнулись, и нас качнуло, как на качелях.
   - Ух, расчистит... Держись! - ликовал Зоська, стоя с багром на носу.
   Луна выглянула опять, и я увидел Зоську, всего голубого, с косматыми волосами, и багор его казался длинным и диковинным.
   Нас подбросило на гребень волны, и вдруг я увидел льдины. Угловатые, обломанные, они разрезали дровяной затор, грозя раздавить нашу душегубку.
   Когда огромная ледяная гора приблизилась к нашей лодке, Зоська кошкой прыгнул на ее зазубренный край, поддел багром лодку, я выпрыгнул к нему, и мы стащили лодку на лед и стали танцевать.
   - Вези, матушка! Но-о!.. - понукал громадину Зоська.
   И радостно было нам смотреть, как расступались перед льдиной проклятые дрова.
   Скоро льдины, расчистив путь, пошли, плавно покачиваясь, по полноводью, и, зараженные их буйной силой, мы почуяли себя богатырями.
   Зоська стоял на краю льдины, упершись багром, и, выпячивая грудь, пел, а я махал веслом и подвывал что-то дикое, куражился.
   Блаженствовали мы недолго.
   Течение стало бурливей. Шум усиливался.
   Мы глянули и пристыли к льдине.
   Впереди косматилась, бесилась река, прорывая новое русло, скакала зверем по неровному дну и, ставя ребром, перекатывала льдины, как огромные мельничные колеса.
   Наша глыба дрогнула, качнулась и завертелась в дикой пляске. Вдруг я почуял, что мы куда-то летим.
   - Держись! - орал Зоська.
   Я опомнился, когда почувствовал, что мы спокойно плывем. Зоська сидел и шевелил губами, ничего не понимая. Льдины под нами не было.
   - Бери багор, - ткнул я Зоську. - Видишь, Цна подошла!
   Мы подплыли к слиянию рек.
   Теперь вверх до станции - пустяки, десяток километров, а по заливным лугам еще меньше.
   - Эй, работай!..
   Молча отдуваясь, мы погнали лодку на синеющий лес, за которым наше Спасово.
   Навстречу плавно шла тихая вода Цны, и совсем не было льдин.
   Лишь порою шуршали о лодку кустарники и взлетали вспугнутые птицы. Однажды проплыл куст - весь усеянный соловьями, как бубенчиками.
   Мы так устали, что я не чуял рук. Вдруг навстречу нам выплыл кустистый островок. На нем чернели остатки сенного стога.
   - Обогреемся? - предложил я, и приятно поежился при мысли о ласковом огоньке.
   Зоська направил лодку к островку, и, когда она носом коснулась берега, от нас в кусты шарахнулись какие-то тени.
   - Зайцы! - смекнул я. - Потеха!..
   Зоська выскочил и вразвалку пошел в глубь островка. Я хотел побежать за ним, но что-то удержало меня. Вглядевшись, я увидел, как с обеих сторон, охватывая Зоську, ползли серые лохматые тени.
   - Назад! - заревел я. - Волки!
   Зоська свалился в лодку, я отпихнулся багром и услышал, как жалобно заскулили голодные волки, провожая нас.
   Мы долго гребли, боясь оглянуться.
   У самого леса увидели еще островок. Но вылезти не решились. А так захотелось затеплить костерок, обогреться.
   Вскоре мы очутились в затопленном лесу.
   Плыть было страшновато. А вдруг заблудимся?
   Луна спряталась. А на закате вдруг запылало зарево, просвечивая сквозь лес.
   - Пожар! - ужаснулся Зоська. - Спасово горит! Опередили нас бандиты!
   Мы выгребли на опушку и увидели станцию, расцвеченную огнями.
   - Да ведь нынче Первое мая! - вспомнил я.
   Мы заработали быстрей, правя на огни.
   Они горели все ярче и ближе, но у меня стало шуметь в голове, руки задеревенели, не держали весла.
   - Веселей! - подбадривал Зоська.
   Я выбился из сил, ворочая тяжелым веслом, а станция все дразнила светом, но не приближалась.
   Когда надвинулся на нас чугунный мост и громадины дамб, я ослаб совсем.
   Лодка стукнулась о крутой берег.
   Зоська выскочил первым, втянул лодку до половины, снял шапку, стал отирать грязное лицо и вдруг тихонько повалился на бок.
   - Что ты, что ты? Ведь доплыли! - тормошил я.
   Он бормотал что-то несуразное, и глаза его были совсем шалые.
   "Ничего, в тепле отойдет", - подумал я и, накрыв его своим пиджаком, побежал в одной рубахе к станции, где сияли огни в честь Первого мая.
   В исполкоме был народ, шло торжественное заседание. Я пробился к президиуму и не своим голосом крикнул:
   - Товарищ Лопатин, из лесов Ланской вышел!..
   Тут я зашатался и мог бы упасть, если бы не поддержали. Поднялся шум-говор. Меня окружили встревоженные люди. Чего-то спрашивали, я что-то отвечал. И все было как в тумане. Вдруг на меня нашло просветление. У стены напротив ясно разглядел я какого-то страшного взлохмаченного паренька в моей грязной рубашке. Я говорил, а у него раскрывался рот. Лопатин касался его головы рукой, а я чуял ее холодок горячим лбом.
   "Да ведь это я самого себя вижу", - догадался вдруг я, и так мне стало страшно, что ноги подкосились, упал и больше ничего не помню.
   Пропало все - и Лопатин, и страшный кто-то в зеркале.
   Сколько я проспал, не знаю, меня разбудил весенний шум.
   Я долго карабкался из-под кучи чьих-то шуб, пальто, шинелей, кожанок, наваленных на меня, и, когда высунулся в окно, увидел знакомую картину.
   По мостовой тесной толпой шли грязные и встрепанные бандиты во главе с Ланским. А по сторонам, дразня их и улюлюкая, бежали озорные спасовские мальчишки.
   Бандиты шли налегке. Оружие несли только коммунисты да комсомольцы-чоновцы.
   И мне стало очень досадно, что я проспал бой, который окончился нашей победой.
   * * *
   Про то, как мы с Зоськой предупредили налет, скоро забылось, а вот про то, что мы угнали лодку, стали говорить на всех улицах.
   Прибежал я в исполком.
   - Товарищ Лопатин, ведь узнали, пальцами тычут, как же быть-то? Ведь отберут у меня лодку!
   - Что, испугался? - говорит Лопатин. - Мне в свое время за лодку здорово всыпали. Ничего, обойдется. Никифоров! - крикнул он в канцелярию. - Пропиши ему мандат!
   "Пропадай лодка!" - задрожали у меня коленки.
   Я глянул на дверь - заперта. Глянул на окошко - второй этаж... Не имел я тогда понятия, что такое мандат... Вот он, всегда при мне!
   ...Закончив рассказ, парнишка похвалился бумагой, и мы прочли, полюбовавшись подписью Лопатина и красной печатью с серпом и молотом:
   - "Дан сей мандат на полное владение лодкой системы "душегубка", черного цвету, горячего смоленья, комсомольцу Куликову Василию..."
   - Хотел я сказать, что ошибается насчет комсомольца, а слова в горле застряли... - пояснил Василий.
   "...Дается эта лодка в именной подарок в день Первого мая за геройское проплытие препятствий и предупреждение банды. А все изменнические собственности рыбаков села Суморева за помощь бандитам на эту лодку отменяются".
   - Значит, добился ты своего? - спросили мы паренька.
   - А как же, всей артелью на первомайском подарке разгуливаем каждый выходной.
   - Что, по-прежнему колесо крутишь? А Житов как, эксплуатирует?
   - Ну где ж ему, у нас ячейка своя, окорачиваем... А работать, как же, работаем, веревки-то надо кому-нибудь вить. Вот мы и вьем. Пока машину не придумали.
   - А что с Зоськой?
   - Сильно болел. Воспаление легких, насилу доктора отходили. Встретил я его при выходе из больницы, обнял и заявил, как меня ребята уполномочили:
   "Хотя ты и сын служителя культа, но ты парень свой, на деле проверенный, иди к нам в комсомол, примем!"
   Вот и вся история с этой разбойной лодкой.
   СШИБИ-КОЛПАЧОК
   Желаете знать, как съездили мы с Сережкой к разбойникам? В знаменитый Сшиби-Колпачок? Что ж, про эту командировку есть что порассказать.
   Сшиби-Колпачок! И откуда только название такое взялось - нарочно не придумаешь. Есть про него несколько сказок. Одна гласит, будто здесь - на пересечении двух дорог - с Шацка на Муром, с Касимова на Темников давным-давно поселились разбойники.
   Грабили проезжих купцов, помещиков и дворян, разбивали даже царскую почту. До того были отчаянные - кресты с богомольцев снимали. Приглянувшихся купчих ли, дворянских дочек себе в полон брали. Не брезговали и богомолками. Если которая молода-красива, и ее под крыло. И которые им покорялись, тем наряды и бархат и дорогая парча.
   И так иным полонянкам нравилась развеселая разбойная жизнь, что многие из них удалыми разбойницами сделались.
   И поскольку разбойнички оставляли при себе невест самых отборных, только за красоту, в Сшиби-Колпачке и до сей поры наикрасивейший женский элемент из всей округи. Это уж точно. Это можем подтвердить мы с Сережкой.
   И пролили те разбойнички на перекрестке дорог, посреди лесной трясины, столища слез людских, что возник на месте разбоя соленый родничок, и поставили над ним атаманы часовенку. И в той часовенке повесили икону, на которой изображен святой Микола Мириклийский, отводящий меч палача от главы разбойничка.
   Богато жило село. На разбойные деньги в нем знаменитые трактиры атаманы открыли. И даже воздвигли церковь - всю из столетних дубов срубленную.
   Обожали разбойнички пышно венчаться. Попа держали из себя видного, как оденут его в ризы с золотом, с каменьями - есть на что посмотреть.
   Дьякона держали с таким басищем, что от его возгласов лошади от церковной ограды шарахались, сами тати, мастера разбойного посвиста, на колени падали.
   Любили разбойнички с честью и хорониться. Потому и притч завели большой и даже регента.
   Мужской хор был - на Москве бы и то слыл первейшим. У разбойников голоса зычные. У разбойниц - ангельские.
   Сколько на Сшиби-Колпачок было наветов, налетов, наездов - и ничего! От всякого начальства щедро откупались разбойники.
   Прослышала про них сама царица Катерина. И направила вершить над ними суд самого неподкупного губернатора из немцев. Русскому этого дела не доверила. Умна была - считала, что в каждом русском губернаторе - поскреби его - сидит разбойник.
   Велел немец запрячь колымагу, надел мундир со всеми орденами и тронулся наводить порядок. Лесом да гатями растрясло губернатора. Умаялись кони и напротив часовенки стали. Не смогли колымагу из трясины выдернуть. Форейторы в деревню за народом побежали, а немец посмотрел на часы и увидел, что настало время спать, достал полосатый колпак, как у них в фатерланде полагалось, накрылся пледом и захрапел.
   А разбойные ребята тут как тут. И впереди главарь их - Рубцовый Нос. В плечах косая сажень, на голову выше самого высокого, в руке кистень, за кушаком пистоль заряженная, за голенищем ножик вострый.
   Увидал царского губернатора немецкого образца и засмеялся - больно уж на нем колпак чудной.
   Немец от его ржания проснулся, надулся индюком да как загрохочет:
   - Здр-раствуй-пр-ращай, черт побир-рай! Почему дорога такой пар-ршивай? Эйн, цвей, дрей, запрягайсь! Как деревни звать?
   Разбойные ребята за животики схватились.
   - Эй ты, барин, кошку жарил, зовут нашу деревню Сшиби-Колпачок! смеются разбойники, на колпак его с кисточкой глядючи.
   - Ага! - обрадовался немец. - А ну давай мне сшибай колпачок. Вот я вас!.. Живо!
   Как тряхнул его Рубцовый Нос кистенем по маковке, так и сшиб колпачок. И полетел он на ореховый куст, а немец в трясину...
   С тех пор и прозвали разбойное село Сшиби-Колпачок, для смеху. А полосатый колпак стал даваться тому атаману, который выходил на ночной разбой. Чтобы его по такому головному убору свои в темноте отличать могли.
   Хранился этот колпак, переходя из рода в род, от главаря к главарю, тайно. И по этому колпаку знали разбойники, кто у них самый главный...
   Всю эту сказку вспомнили мы с Сережкой, когда послал нас уком в знаменитый Сшиби-Колпачок с инспекцией. Образовалась там дикая ячейка, назвавшаяся красномольской, а слух ее называл разбойничьей. В канун уездного съезда должны мы были все такие молодежные организации проверить и взять на учет.
   Выдали нам мандаты. Сунули мы в один карман корку хлеба, в другой наганы-браунинги и поехали от села до села на деревенских подводах, согласно гужевой повинности.
   На последнем перегоне назначенный нам возчик долго ладил телегу, вздыхал, шептался с бабой. Менял новые колеса на старые, ременные вожжи на мочальные, обрядился в худой армяк и подковыренные лапти и наконец, нахлобучив дырявую шапчонку, хлыстнул немудрящую клячку, и мы поехали.
   Ехал он не торопясь, как за смертью. А как въехали в лес, все чаще стал оглядываться. И когда подошла гать - узкий бревенчатый настил в один следок, - вдруг соскочил с телеги и, передавая Сережке вожжи, сказал:
   - Тут теперь все пряменько, не собьешься. Погоняй! Погоняй, милок, погоняй... Я чуток промнуся.
   И не успели мы оглянуться, как он исчез, словно леший.
   - Вот тебе и промялся! - сказал Сергей.
   А в лесу в ответ как захохочут.
   - Ничего, - сказал я, ощупывая в кармане наган, - это филин.
   - Куда же мы без мужика лошадь-то денем? - оглянулся Сережка.
   - Сдадим в сельсовет, и ладно, - ответил я, стуча зубами от нестерпимой тряски. (Бревна гати ходили под колесами телеги, как живые.)
   - Ну и местность! - вздохнул Сережка, оглядывая заболоченный лес с сухими рогатыми деревьями.
   - Одно слово - разбойная. Вон смотри - и часовенка на родничке "угодниковы слезки"...
   Из-под старинного черного сруба, украшенного покривившимся крестом, вытекал ржавый ручеек и, просачиваясь под гатью, бежал к большущему ореховому кусту.
   Глянул я и обмер. На нем не то сорока качается, не то полосатый колпак с кисточкой!
   Сгоряча хлыстнул я конягу что есть силы. Она подскочила со всех четырех ног, как-то дуром рванув телегу в сторону, и телега, соскочив с гати, влипла в трясину по самые ступицы.
   С испугу мы подобрали ноги и некоторое время сидели молча, боясь слезть с телеги. Лошаденка наша испуганно прядала ушами и вдруг заржала так жалобно, что у меня сердце сжалось.
   В ответ на ее ржанье ореховый куст зашумел, заколебался, из-за него вырос громадный детина, без шапки, в домотканой свитке, лихо накинутой на одно плечо. Оглядев нас сверху, спросил басовито:
   - Гей, что за люди? Куда путь держите?
   - Из города мы... В Сшиби-Колпачок! - ответил я, взводя курок нагана прямо в кармане.
   Сережка сунул обе руки в портфель и, притаив в правой браунинг, левой достал мандат, ярко забелевший в сумерках дремучего леса.
   - Это что, мандат? - спросил другой голос, еще басовитей.
   И от часовенки к нам шагнул другой парень, еще повыше и подюжее первого, в широченных лаптях, какие носят лесовики.
   - Мы из укома! - решительно выпалил Сережка.
   - Из укома? - хором повторили парни. - Не к нам ли? Не в нашу ли ячейку?
   - К вам, к вам, - обрадовался Сережка.
   - Ну вот, - осклабились богатыри, - чего же вы молчали, мы бы вас сразу вытащили! Тут ведь и совсем завязнуть можно!
   - А где же вы были, мы вас не видели.
   - Мы тут дежурили, да того... вздремнули немного... Пока конь не заржал.
   Подойдя с двух сторон, богатыри шутя выдернули нашу телегу из трясины и поставили на настил легко, как игрушку. Один повел лошадь в поводу, другой пошел сзади, подталкивая плечом телегу, когда она застревала.
   Вскоре мы увидели околицу, высоченный плетень с острыми кольями, похожий на древний разбойничий палисад... И услышали странный вопрос:
   - С чем тащите?
   Из-за околицы вышло двое парней в войлочных шляпах, в лаптях и зипунах, накинутых на плечи, отчего они казались еще дюжее...
   - Слышь ты, из укома ж это!
   - Уком едет!..
   - А мы-то их ждали! А мы-то! Ну, здравствуйте! - Парни распахнули широко околицу, и свитки свои, и ручищи.
   - Гони, што ль, ребят обрадовать!
   Один подскочил к нашей коняге, шлепнул по заду ладонью, крикнул, и клячонка наша, сложив уши, понесла. Ребята бежали рядом, пыль столбом, жучки, шавки замелькали вокруг, оглашая улицу лаем. С таким триумфом подъехали мы к поповскому дому, освещенному веселым, щедрым огнем. Не преувеличиваю - нас внесли в дом прямо на руках.
   * * *
   - Ешь, пока не посинеешь; рукой мотнешь, вытащим! - хлопнул меня по плечу один здоровяк, которого я успел отличить по его мясистому носу с рубцом поперек.
   Стоявшие кругом одобрительно захохотали.
   Перед нами на дубовом столе дымились горшки жирного варева. На деревянном блюде лежали куски свинины и целая баранья нога. Вот откуда-то из боковой двери втащили две здоровенные корчаги и стали цедить пенную брагу в старинные ковши. Тогда все молодцы расселись вокруг нас за стол, а двое девиц, толстенных, как бочки в юбках, стали обносить.
   Я не успел опомниться, как передо мной очутился объемистый пенный ковш.
   - За приезд товарища укома! - гаркнули парни и подняли ковши.
   С трудом осилил я объемистый ковш. Брага, густая и терпкая, сразу ударила в голову, перед глазами пошел туман, а сидевшие вокруг стали шире, толще и страшней. Я попытался оглядеться.
   Рубленный из векового дуба зал. В одном углу черным лесным озером рояль поблескивает, в другом увидел я пирамидку винтовок, а в переднем растянуты красные полотнища, и портреты вождей улыбаются и, кажется, укоризненно качают головами.
   Я протер глаза и пошарил вокруг, ища Сережку. Вот его рука в моей.
   - Сережка, куда мы попали?
   - В селение Красная Свобода, по старому Сшиби-Колпачок, - ответил мне наш деревенский ямщик, вдруг очутившийся за столом.
   - Откуда ты взялся, дядя? Ты же сбежал у орехового куста?
   - Было дело, трухнул маленько, - ответил ямщик, - думал, промеж вами стрельба произойдет... А оно вон каким макаром дело-то обернулось. Ну тут я и отыскался!
   - Хитрый, черт, постой, а где Сережка Ермаков, я спрашиваю?!
   - Насупроть-то, глянь!
   Я глянул: напротив парень - косая сажень плечи, одна ручища ковш поднимает, а другая кулачище сжимает:
   - Да здравствует комсомол. Ура!
   - За нашу ячейку пей все враз! - толкнул меня Рубцовый Нос.
   - А Сережка-то где?
   - Да насупроть, с Перстнем рядом.
   Я прищурил глаза и вижу: действительно, у этого дуба под мышкой жмется чуть заметный Сережка... И вдруг вылезает Сережка из-под своего соседа и пытается тоже рявкнуть. Но пищит как комар:
   - Комсомольцы не пьют!
   - Не шуми, брагу можно!
   Я увидел Сережку опять внизу, а вверху, над ним, пенные ковши. После второго я почувствовал себя здоровее и толще этих дубатолов, и, когда хлопнул меня по плечу Рубцовый Нос, спрашивая, гожа ли брага, я не скособочился, а тяпнул его по спине так, что он крякнул.
   - Живем, брат, с такой брагой!
   - С хмельком да с медком ладно!
   - Русского для гостей, русского!.. - заголосили с конца стола.
   - А ну, пошли в главную залу.
   - Эй, крали, уважим гостей танцами!
   Парни подхватили нас, и мы очутились в большой горнице. И видим - в ней полно разбойниц. И все одна другой краше и нарядней.
   Бусы, косы, ленты. Полусапожки серебряными подковками звенят.
   Как села одна глазастая за рояль да как ударила по клавишам, встряхнув косами, так и бросило нас в пляс.
   Чего-чего не переплясали мы. Тут и "русская", тут и "барыня", тут и "сукин сын камаринский мужик".
   Помнится, пытались мы танцевать даже вальсы. Но невозможно. Разбойницы до того жарки, до того пышны, что в объятиях с ними нам становилось невмоготу, душно.
   Не раз выводили нас разбойницы на свежий воздух и не раз возвращали обратно.
   Глотнув вечернего ветерка, я немножко приходил в соображение и различал на стенах горницы кистени, ножи, старинные пищали...
   И виделся мне среди пляшущих самый здоровенный, самый высоченный с полосатым колпаком на кудлатой голове - Рубцовый Нос.
   Чем дальше, тем больше все стало казаться мне, что перенеслись мы с Сережкой куда-то в древние времена к разбойникам, описанным в чудесной книжке "Князь Серебряный".
   И когда среди буйного веселья кто-то возгласил: "Эй, Ванюха, слышь, Перстень, посмотри, каких спекулянтов приволокли!" - я не выдержал и гаркнул:
   - Сарынь на кичку!
   В ответ мне раздался веселый рев и ужасный хохот. И больше ничего не помню. Третий ковш браги свалил меня с ног.
   * * *
   Нос мне пощекотала соломинка. Я чихнул и проснулся. От моего чиха поднялся и Сережка. Мы лежали на груде свежей соломы. Солнце озорно играло в разноцветных стеклышках поповской веранды. Задорно пели петухи. И где-то рядом крутилось точило и раздавалось разбойное: вжик-жик!
   При этом звуке мне вспомнилось вчерашнее веселье - ножи-кистени на стенах горницы, Рубцовый Нос, пенные ковши и пляски разбойниц.
   - Сережа, это мы не во сне?
   - Нет, в Сшиби-Колпачке, - мрачно отозвался Сережа, вынимая из волос соломинки.
   - А не в Сшибе-Ковшичке? - попытался пошутить я, ощущая некоторое головокружение.
   - Я два ковша выдержал, а на третьем...
   - Третий был роковым, - подтвердил я.
   Мы помолчали, прислушиваясь, как во дворе для чего-то точат ножи булатные.
   И вздрогнули, когда на веранду вошел парень. Но вид у него был весьма мирный. В одной руке кувшин молока. В другой буханка хлеба. И слова обыкновенные:
   - Комары вас тут не заели?
   - Нет, мы их не почуяли, то ли они нас не нашли.
   Парень улыбнулся и, почесав рубец на носу, ушел.
   А во дворе: вжик-жик, вжик-жик.
   Выпив молока, густого, душистого как мед, и закусив хлебом, сладким как пряник, мы осторожно выглянули с веранды и наконец выяснили, что это был за звук. Наши вчерашние знакомцы вострили косы на точиле, укрепленном среди развилин могучего дуба.
   Завидев нас, они повесили косы на сучья дуба и окружили веранду, улыбчивые, лупоглазые.
   - Ну как, выспались, укомы?
   - Не побудили мы вас? Извиняйте. У нас завтра покос... А здесь как раз отменное поповское точило!
   ...Любуемся на ребят, что за молодцы, рослые, могучие, все как на подбор. Ни вчерашних разбойничьих ухваток. Ни вчерашней дикости. Видно, брага нам в голову ударила и многое померещилось.
   Секретаря действительно зовут Ванюхой по прозвищу Перстень. Рекомендуется нам Иваном Перстневым. Обыкновенный паренек в красной сатиновой косоворотке, в брюках галифе и в лаптях с высоко навернутыми онучами.
   Заходим в поповскую горницу.
   Вот он, дубовый стол, за которым пировали. Вот они, дубовые скамьи. В переднем углу портрет Калинина. У входа пирамида винтовок. А у стены поповский рояль, на котором вчера наигрывали в четыре руки поповские дочки. Или это мне снилось?
   Расселись по лавкам красномольцы, и Перстень принялся за доклад о работе ячейки.
   - Перво-наперво должен сказать, ошиблись мы в названии - надо бы именоваться комсомольцами, а мы назвались красномольцами - так понятнее, красная молодежь, красномол... Будем просить уком принять нас в союз и именовать как полагается. Опять же есть упущение в бумажном деле. Протоколов мы не вели. Но, ежели надобно для отчета, сейчас напишем все сразу, сколько полагается.
   - Ладно, канцелярству научитесь. Ты про работу давай, - сказал Сережка.
   - Работа у нас одна - помогаем Советской власти, как и должна красная молодежь. Продразверстка нами собрана на все сто. Дезертирство вырвано с корнем - вот они винтовочки, - почитай все бывшие у зелененьких... Антирелигиозный дурман изжит окончательно. Поп в другой приход сбежал, так мы его поприжали, а поповы дочки, отказавшись от родителя, строят вместе с нами новую, красную жизнь. В церкви, как водится, клуб. В поповском доме наша ячейка.
   А теперь строго проводим в жизнь декрет о приостановлении спекулянтства.
   Тех спекулянтиков, которые из Мурома в Шацк за тамбовским хлебом тянутся, неся свои скобяные поделки, хватаем и товар реквизируем. А тех, которые с Касимова на Арзамас тащат мануфактуру, за мордовским пшенцом топают, подвергаем тому же.
   Нелегкая эта работа - иные так до оружия дело доводят, иные лесом обегают. Но таких случаев, чтоб мы упустили, все-таки не было. Имущество это зря у нас не идет: сшили сельским сиротам рубахи и штаны и прочую одежу. А на остальное винтовок у бывших солдат наменяли, количеством десять штук, гранат - кучу. Наганов - дюжину. И даже... пулемет. Он сейчас в починке...
   - А граждане к вам как?
   Перстень махнул рукой:
   - Они без нас дышать не могут! За такой ячейкой как за каменной стеной. Ни тебе - бандитизма. Ни тебе - продотрядов. А кроме того, мануфактурки, хотя плохонькой, беднеющим-то выдавали, то да се... Село у нас дружное. Когда по призыву Советов в мордву ходили кулацкое восстание усмирять, так пошло мужское население, расколотили это восстание враз.
   Нет, мы у села как любимое дите! У нас почему в ячейке всего шесть ребят? Потому что не сами шли, а селом выбирали, самых, значит, отборных... плохоньких не допущали.
   - Это как же?
   - А так, как вышел с докладом товарищ Климаков о союзе красной молодежи перед всем сходом, так мужики и решили - что если тому быть, то как следует. Ребят, мол, надо образцовых выбирать, если по-нашему красна девица - значит, красавица, то красный парень - значит, богатырь! Ну и выбрали... Лезла мелочь разная - так не пустили. Выбрали ребят настоящих, ядреных, чтобы действительно! У села мы как дите на материнских руках.