Страница:
нравственную организацию.
Хотя Стороженко не успел осуществить свой замысел - написать
монументальную монографию о Шекспире, его наследие представляет собой
крупный вклад в мировую шекспириану. Из других шекспироведов России
выделялись отец и сын Кронеберги, С. А. Юрьев, А. Григорьев, А. Дружинин, И.
Тихонравов, П. Канишин, Д. Коровяков, В. Чуйко, С. Тимофеев, М. Кулишер.
В середине и второй половине XIX века число популяризаторов и
переводчиков Шекспира резко возросло:
В. Зотов, Н. Кетчер, И. Сатин, М. Катков, П. Вейнберг, А. Фет, Д.
Михайловский, К. Случевский, Д. Аверкиев. Им принадлежат переводы, некоторые
из которых не утратили своего значения и сегодня. Однако большинство
переводов Шекспира, сделанных в прошлом веке, далеки от образцовых. Академик
А. Веселовский в 1886 году отмечал общий низкий уровень переводческого
искусства в России. Характерно и то, что даже после появления блестящего
аверкиевского "Гамлета", во многом предваряющего образцовый перевод М.
Лозинского, театры предпочитали ему упрощенный перевод Гнедича как лучше
адаптированный к вкусам публики.
Если до 1840 года были переведены только 10 пьес Шекспира, то к 1855
остались непереведенными только шесть из 37 канонических. Переводить
Шекспира стало литературной модой, к этому занятию прибегали, дабы обрести
известность, что, естественно, не способствовало улучшению качества.
Наиболее значительным переводческим предприятием были эквилинеарные
прозаические переводы Н. Кетчера. В 1858 году Е. Ф. Корш писал в "Атенее":
Н.Х. Кетчер не без справедливой гордости может ободрять себя
мыслью, что не одна сотня людей на обширном пространстве Русской Земли
впервые познакомилась по его переводу с величайшим из драматургов, с
гениальнейшим из поэтов нового времени, - и честь этого дела останется
за ним навсегда.
Во второй половине XIX века множатся "русские Шекспиры" "из Сивцева
Вражка": подражаниями занимаются многие второстепенные драматурги и
прозаики. Златовратский, Т. Ардов, Д. Мордовцев и другие. Толстовец Леонтий
Мусатов русифицировал "Короля Лира" в "Строптивого старика Никиту", а
"Гамлета" в "Гаврилу, нутряного человека". В последнем "произведении" принц
"опрощается, доходит до истинного понимания жизни и из принца делается
простым печником".
Первые пять сонетов Шекспира были переведены И. Мамуной в 1859-1876
годах, затем последовали переводы Н. Гербеля (1880) и П. Кускова (1880). В
начале XX века сонеты переводил Модест Чайковский, брат композитора. Все эти
переводы откровенно слабые и не передают поэтического мастерства Шекспира.
Как коренной харьковчанин не могу не отметить заметный вклад в
шекспириану моих земляков, прежде всего отца и сына Кронебергов. В бытность
Ивана Яковлевича Кронеберга ректором Харьковского университета была создана
небольшая школа шекспироведов и переводчиков, в которую входили В. Якимов,
поставивший цель перевести все 37 "созданий Шекспировых" с буквальной
точностью, сын И. Я. Кронеберга - А. И. Кронеберг, В. М. Лазаревский, И. В.
Росковшенко. И. Я. Кронеберг, которого А. Д. Галахов называл
основоположником изучения Шекспира в России, опубликовал ряд
восторженноапологетических шекспировских сборников "Амалтея", "Брошюрки",
"Минерва", в которых, следуя традициям немецкой критики, писал: Шекспир -
истинный волшебник в романтическом мире духов. Он есть загадка, как и сама
природа! он непостижим, как и она! он величествен, как она! неисчерпаем, как
она! многообразен, как она!
Хочешь ли знать сердце человеческое во всех его изгибах и
взаимные действия людей - обратись к Шекспиру. Хочешь ли знать всякое
состояние души, от равнодушия до исступления ярости и отчаяния, во
всех степенях, переходах и оттенках - обратись к Шекспиру. Хочешь ли
знать душевные болезни, меланхолию, помешательство, снохождение и пр.
- обратись к Шекспиру. Хочешь ли знать магический мир духов, от
благодетельных гениев до чудовищ - обратись к Шекспиру. Хочешь ли
знать сладость поэзии, очаровательность, силу, высокое глубокомыслие,
всеобъемлющий разум и волшебство творческой фантазии - обратись к
трагическому титану Шекспиру.
А. И. Кронеберг не менее отца способствовал усвоению Шекспира. Его
стихотворные переводы "Гамлета", "Макбета" и двух комедий стали
нормативными, сохранив свое значение до наших дней. Отрывки из его "Макбета"
впервые были напечатаны в харьковском альманахе "Надежда" (1836).
Отличительная особенность переводов А. И. Кронеберга - чистый язык живой
поэтической речи.
Переводами "Гамлета" и "Макбета" Кронеберг как бы снял с этих
трагедий тяжеловесные вериги архаизмов, неестественных буквализмов,
вычурного затрудненного синтаксиса, которые наложил на них
Вронченко... переводы Кронеберга были большим шагом вперед в создании
"русского Шекспира". Рядом с "Гамлетом" Полевого, на фоне переводов
Вронченко (а это были высшие достижения до Кронеберга) его переводы не
только выглядели, но и действительно являлись и точными, с одной
стороны, и легкими и изящными, доступными широким кругам читателей, с
другой.
Первое полное собрание сочинений Шекспира под редакцией Н. Некрасова и
Н. Гербеля увидело свет в России в 1865-1868 годах. Оно состояло из четырех
томов. Все переводы были стихотворными. В собрание вошли лучшие переводы А.
И. Кронеберга, Н. М. Сатина, А. В. Дружинина, П. И. Вейнберга и др.
В 70-х годах в Москве и Петербурге появились шекспировские кружки.
Кроме литераторов в них входили видные юристы, изучавшие Шекспира с целью
лучшего понимания психологии преступника. Количество изданий росло, было
опубликована лирика Шекспира, вышло второе кетчеровское издание полного
собрания сочинений. Большим событием начала XX века стало пятитомное
венгеровское издание произведений Шекспира у Брокгауза и Ефрона. В него
кроме ранних переводов А. И. Кронеберга, А. В. Дружинина, П. И. Вейнберга,
А. Григорьева были помещены новые, специально для этого издания выполненные
переводы П. П. Гнедича, Н. М. Минского, И. А. Холодовского, О. П. Чюминой,
А. М. Федотова. В написании предисловия и примечаний приняли участие
крупнейшие русские ученые, философы и критики, в том числе Н. И. Стороженко,
Л. И. Шестов, С. А. Венгеров, Ю. А. Веселовский, Ф. Ф. Зелинский, А. Ф.
Кони, Е. В. Аничков, М. И. Розанов и другие.
Чтобы "донести" Шекспира до другого народа, необходимы не только
эквилинеарность или эквиритмия - необходимо сохранение того, что находится
по ту сторону слова, - духа Шекспира, многообразия Шекспира, ауры Шекспира.
Для этого переводчик должен быть, если не ровней Шекспиру, то камертоном: он
должен уловить внутри себя ту музыку, которую издавал Шекспир, ту страсть,
что питала Шекспира, то поле, из сгустков которого образуются шаровые молнии
и алмазы человеческого духа.
Шекспировские сонеты - это кипящая, клокочущая смола, в которой
плавает и плавится душа поэта, его страсть, его совесть. И, вникая,
переводчик рискует получить ожог.
При этом каждый перевод - концепция, особое, оригинальное
решение, со своими потерями и компенсациями, и ни один перевод не
исключает и не перечеркивает другой...
Теодор Савори говорил, что "два перевода одного и того же
произведения дают для его понимания даже не вдвое, а вчетверо больше".
Естественно, не все поэтические переводы сравнимы, как несравнимы
поэты, но правда в том, что великие переводы обогащают Шекспира, увеличивая
число граней на алмазе по имени Шекспир: "Новые поколения переводчиков...
впитывают в себя и вкладывают в свои переводы все новый и новый
нравственный, культурный и исторический опыт, которым наделяет их
собственная эпоха. Так, переводить Шекспира во второй половине XX в. -
значит переводить его в контексте этого времени, то есть имея за плечами
опыт двух мировых войн и многих социальных катаклизмов столетия, впитав в
себя романы Федора Достоевского и т. д.".
Лучшие переводы сонетов Шекспира принадлежат О. Румеру, Б. Пастернаку,
С. Маршаку, А. Финкелю. Гамлета переводили десятки поэтов, но лучшими
переводами являются переводы М. Лозинского и Б. Пастернака. М. Л. Лозинский
был не только блестящим переводчиком Данте и Шекспира, но и крупнейшим
теоретиком перевода. Это ему принадлежат слова: "язык перевода должен быть
чем-то вроде прозрачного окна, которое позволило бы увидеть подлинник
незамутненным и неискривленным". Переводы Лозинского высоко ценил его
литературный конкурент Б. Пастернак:
В смысле близости в соединении с хорошим языком и строгой формой
идеален перевод Лозинского. Это и театральный текст и книга для
чтения, но больше всего это единственное пособие для изучающего, не
знающего по-английски, потому что полнее других дает понятие о внешнем
виде подлинника и его словесном составе, являясь их послушным
изображением.
Переводы М. Лозинского и Б. Пастернака весьма индивидуальны: для
первого важна научная реконструкция, учитывающая комментарии, исторические
особенности эпохи, успехи шекспирологии, огромный круг накопленных знании,
переводы второго основаны на интуиции и поэтическом воображении.
Наши встретили перевод "Гамлета" Лозинского огнем критики. Их больше
всего не устраивала эквилинеарность перевода, стремление переводчика
отразить эпоху и возраст языка, терпкий привкус шекспировского времени.
Нашим больше импонировала вульгарно-социологическая интерпретация А.
Радловой:
Анна Радлова правильно поступила, что не пошла в "обитель"
архаизмов, а перевела Шекспира ясным, живым русским языком. В этом...
заключается одна из черт, отличающих перевод А. Радловой от...
перевода Лозинского.
А вот как оценила перевод Лозинского "не-наша" А. Ахматова:
Теперь совсем не понимающие Лозинского люди могут говорить, что
перевод "Гамлета" темен, тяжел, непонятен. Задачей Лозинского в данном
случае было желание передать возраст шекспировского языка, его
непростоту, на которую жалуются сами англичане.
Пастернак всю жизнь был обуреваем, ошеломлен Шекспиром - его стихией,
творческим началом жизни. Шекспировская тема проходит через все его
творчество: от стихотворения "Шекспир" (1919) до "Гамлета" (19461952), от
"Марбурга" (1915) до незавершенной "Слепой красавицы". Пастернак перевел
семь пьес Шекспира, но, главное, всю жизнь пытался разгадать его тайну,
тайну предела человеческих возможностей.
В своих шекспировских переводах Пастернак не ставил цель
модернизировать Шекспира. Наоборот, в его задачи входило подчеркнуть
"глубину познания исторических характеров, полифоничность письма, взрывы
образности, геологические срезы реальной жизни, пласты языка".
От перевода слов и метафор я обратился к переводу мыслей и сцен.
Шекспир был близок российскому духу не только трагедией шекспировского
размаха, не только мощью человеческого насилия и зла, но и главным
гамлетовским вопросом - to be or not to be, который на гигантских
пространствах так и не удалось разрешить по сей день...
Пророк земли - венец творенья,
Подобный молньям и громам,
Свои земные откровенья
Грядущим отдавал векам.
Толпы последних поколений,
Быть может, знать обречены,
О чем не ведал старый гений
Суровой Английской страны.
Но мы, - их предки и потомки, -
Сиянья их ничтожный след,
Земли ненужные обломки
На тайной грани лучших лет.
Русские символисты и модернисты всегда видели в Шекспире родственную
душу, художника-символиста, пишущего средневековые мистерии. Леонид Андреев
был драматургом-модернистом шекспировского размаха. Возможно, ему не хватало
шекспировской широты, но их глубины соизмеримы. В. Брюсов одним из первых
отметил условность шекспировского театра, сближающего его с Л. Андреевым.
Древние эллины, обладающие тонким художественным чутьем,
заставляли актеров играть на фоне подлинного здания. Во времена
Шекспира актеры играли на фоне ковров и занавесок, которые и не
выдавались ни за что иное. Ни зрителям античного театра, ни зрителям
театра шекспировского не составляло труда силою воображения
представить и Скифию, край земли, где приковывают к скале Прометея, и
облака, куда перенес место действия Аристофан в "Птицах", и все те
дворцы, хижины, прибрежье, леса и горы, которые с синематографической
быстротой сменяются в трагедиях Шекспира. Попытки, сделанные
некоторыми немецкими и русскими театрами, играть Шекспира и античные
драмы на двойных сценах, а также опыты французских открытых театров
с неподвижными декорациями показали, что и для современного зрителя
такое усилие воображения нетрудно. После явной неудачи всех
"реалистических" и quasi-"условных" постановок пора решительно
обратиться к приемам театра античного и шекспировского. Только тогда
мы вернем искусство сцены тому, кому оно принадлежит по праву, -
художественному творчеству артистов.
А. Белый считал шекспировскую драматургию игрищем человеческой
фантазии, вымыслом, проверяющим жизнь.
Образы вымысла, как вампиры, пьют кровь жизни - и вот они рядом с
вами - Лир, Офелия, Гамлет!.. Попробуйте вычеркнуть из вашей жизни
Гамлета, Лира, Офелию, и станет беднее ваша жизнь. А между тем и Лир,
и Офелия только призраки. Творческая идея становится для вас жизнью
более ценной, нежели данная вам жизнь. Почему это так? Не потому ли,
что вы спали глубоким сном, а вымысел разбудил вас к жизни.
Д. Мережковский считал Шекспира слишком свободным для России и потому
неспособным воздействовать на закабаленный русский народ. В поэме
Мережковского "Вера" в ответ на слова героя, что за ним - весь Запад, вся
наука, Шекспир и Байрон, имярек яро возражает:
Старый хлам!
Есть многое важней литературы:
Возьми народ, - какая свежесть там,
Какая сила! Будущность культуры
Принадлежит рабочим, мужикам...
Эстетика - черт с нею!.. Надоела...
Нам надо пользы, и добра, и дела.
Да, это так: хотя все, о чем писал Шекспир, ни к кому не относится в
такой мере, как к нам, пока мы не искореним собственное хлыстовство, Шекспир
не сможет нас ничему научить, как не может научить история, культура и весь
наш горький опыт. Время российского Шекспира все еще впереди...
Не могу не сказать несколько слов о "передовом шекспироведении". Не
хотелось бы быть всеотрицателем, но идеология оставила свои грязные пятна
даже на творчестве лучших... Вот почему А. Бартошевич мне ближе эрудита А.
Аникста, а Киасашвили - Морозова и Смирнова. Фриче был прямолинейней и
честней... Но это - уже другой разговор.
Но что за человек этот Шекспир? Не могу прийти в себя! Как
мелок по сравнению с ним Байрон-трагик!
Пушкин
Знакомство Пушкина с Шекспиром произошло весной 1824 года во время
пребывания в Одессе - именно тогда в его переписке впервые появилось это
имя. Шекспир вошел в творческую жизнь Пушкина вместе с Данте и Кальдероном,
и с этого момента Пушкин узнал, что европейская культура не исчерпывается
французской. Исследователи пишут о внутреннем переломе, пережитом поэтом
после знакомства с этой мощью. С жизнью Шекспира Пушкин знакомился по
знаменитой книге Гизо, воспринятой им как "манифест нового направления в
искусстве".
Начатое в Одессе знакомство с Шекспиром Пушкин продолжил в
Михайловском. Именно отсюда он написал слова, вынесенные в эпиграф и
обращенные к Н. Н. Раевскому.
Читайте Ш<експира> [это мой припев]. Он никогда не боится
скомпрометировать свое действующее лицо, - он заставляет его говорить
со всею жизненной непринужденностью, ибо уверен, что в свое время и в
своем месте он заставит это лицо найти язык, соответствующий его
характеру.
М. П. Погодин приводит слова Пушкина, сказанные у Волконских:
У меня кружится голова после чтения Шекспира. Я как будто смотрю
в бездну.
Пушкин смотрел в бездну, именуемую "жизнь", и у него кружилась голова,
ибо шекспировское отношение к жизни совпадало с его, пушкинским. Бездной
была не только жизнь, но и собственная душа. То, что именуют "стремлением
стоять на почве действительности", на самом деле было стремлением проникнуть
в эти бездны.
Шекспир был для Пушкина наставником, образцом поэта и драматурга -
человеком широких взглядов и великим художником.
Что нужно драматическому писателю? Философию, бесстрастие,
государственные мысли историка, догадливость, живость воображения,
никакого предрассудка любимой мысли. Свобода.
Шекспиру я подражал в его вольном и широком изображении
характеров, в небрежном и простом составлении типов.
Дело не в том, что Пушкин развивал правила каких-то "трех единств",
дело во внутренней свободе, которой он учился у английского гения. По той же
причине он ставил его выше романтиков и Байрона. Сравнивая Шекспира и
Мольера, Пушкин писал:
Лица, созданные Шекспиром, не суть, как у Мольера, типы такой -
то страсти, такого-то порока, но существа живые, исполненные многих
страстей, многих пороков; обстоятельства развивают перед зрителем их
разнообразные и многосторонние характеры. У Мольера Скупой скуп - и
только; у Шекспира Шейлок скуп, сметлив, мстителен, чадолюбив,
остроумен. У Мольера Лицемер волочится за женою своего благодетеля -
лицемеря; принимает имение под сохранение - лицемеря, спрашивает
стакан воды - лицемеря. У Шекспира лицемер произносит судебный
приговор с тщеславною строгостию, но справедливо: он оправдывает свою
жестокость глубокомысленным суждением государственного человека, он
обольщает невинность сильными увлекательными софизмами, не смешною
смесью набожности и волокитства. Анджело - лицемер, потому что его
гласные действия противоречат тайным страстям! А какая глубина в этом
характере!
Пушкина восхищало многообразие шекспировских характеров. Он говорил о
многостороннем гении Шекспира. В высшей степени показательно, что Фальстафа,
а не Гамлета или Отелло он считал величайшим изобретением шекспировской
фантазии. Одним из первых Пушкин отказался от приписываемого Шекспиру
реализма: "Истинные гении (Корнель, Шекспир) никогда не заботились о
правдоподобии", - писал он.
Впрочем, приверженность к почве сказывалась и на Пушкине: он критиковал
"Лукрецию" именно с позиций реализма, тогда как это всецело символическое
творение, описывающее отнюдь не "соблазнительное происшествие", а судьбу
чистоты в грязном мире, о чем, кстати, прямым текстом говорил сам Шекспир:
В ней прояснил художник власть времен,
Смерть красоты и бед нагроможденье...
Пушкин пробовал переводить Меру за меру и оставил мастерское начало, по
поводу которого Н. И. Стороженко писал, что "мы лишились в Пушкине великого
переводчика Шекспира".
Пушкин признавался, что считал за честь подражать Шекспиру и что учился
у него драматургии. На самом деле учеба вылилась в "исправления": в "Графе
Нулине" спародирована "Лукреция", в "Анджело" усилен философский элемент
"Меры за меру". В первом случае получилась веселая новелла о
дамочке-помещице, спасшей свою честь, дав затрещину заезжему столичному
Тарквинию. Во втором, наоборот, исключен фарсовый комизм и площадность и
усилено глубокомыслие "мрачной комедии". Пушкин считал "Анджело" своим
лучшим произведением.
По поводу шекспировского Анджело Пушкин писал: "Анджело лицемер -
потому что его гласные действия противуречат тайным страстям! А какая
глубина в этом характере!" А вот отзыв М.Н. Розанова об Анджело самого
Пушкина:
В "Анджело", облеченном в форму итальянской новеллы, Пушкин
воссоздает итальянское Возрождение с таким же искусством, с каким он
воскрешал перед нами Испанию Дон Жуана, Египет Клеопатры, Аравию
Магомеда, Англию пуритан и т. д.
В черной редакции "Граф Нулин" назывался "Новый Тарквиний". Мысль
спародировать Шекспира пришла Пушкину после чтения Лукреции:
В конце 1825 года находился я в деревне. Перечитывая
"Лукрецию"... я подумал: что если б Лукреции пришла в голову мысль
дать пощечину Тарквинию? быть может, это охладило б его
предприимчивость и он со стыдом принужден был отступить? Лукреция б не
зарезалась, Публикола не взбесился бы, Брут не изгнал бы царей, и мир
и история мира были бы не те. Итак, республикою, консулами,
диктаторами, Катонами, Кесарем мы обязаны соблазнительному проис-
шествию, подобному тому, которое случилось недавно в моем соседстве, в
Новоржевском уезде. Мысль пародировать историю и Шекспира мне
представилась, я не мог воспротивиться двойному искушению и в два утра
написал эту повесть.
Пушкин не скрывал и шекспировских истоков Бориса Годунова: "в его
вольном и широком изображении характеров" "я расположил свою трагедию по
системе отца нашего Шекспира...".
По примеру Шекспира я ограничился изображением эпохи и
исторических лиц, не гоняясь за сценическими эффектами, романтическим
пафосом и т. п.
Сцена предсмертного прощания Бориса с сыном Федором навеяна аналогичной
сценой в "Генрихе IV", есть известная аналогия и в приходе на престол
Ричарда III и Бориса, прекрасно показан "фальстафовский фон" старой Руси.
Отношение народа к Борису Годунову, шуты и юродивые, общий колорит - дань
Пушкина Страстному Пилигриму.
Шекспировское начало Бориса Годунова было немедленно замечено критикой.
Белинский писал, что Борис Годунов "есть творение, достойное занять первое
место после шекспировских драм".
В своих "Table-Talk" Пушкин оставил заметки об Отелло, Шейлоке,
Анджело, Фальстафе. Влияние Шекспира на Пушкина не исчерпывается "Борисом
Годуновым" или "Графом Нулиным" - он проникает все его творчество:
"Маленькие трагедии", "Египетские ночи", "Арап Петра Великого", "Скупой
рыцарь", "Русалка"...
Когтистый зверь, скребящий сердце, совесть,
Незваный гость, докучный собеседник,
Заимодавец грубый, эта ведьма,
От коей меркнет месяц, и могилы
Смущаются и мертвых высылают... -
Кто написал? Пушкин или Шекспир?
По словам Генри Джеймса, И. С. Тургенев "знал Шекспира в совершенстве".
О том же и теми же словами свидетельствовали Д. Мур, Л. Пич, В. Рольстон, П.
Лавров. "Он проник в него до последних глубин". Из всех русских писателей
Иван Сергеевич Тургенев испытал наиболее сильное воздействие на его
творчество "величайшего поэта нового мира".
В 1869 г., отвечая на анкету одного французского журнала, он
назвал Шекспира в числе своих любимых поэтов, короля Лира - среди
любимых литературных героев и Джульетту - в качестве единственной
любимой героини. "Гигант, полубог", "колосс поэзии", чье имя стало
"одним из самых лучезарных, самых великих человеческих имен", - так
определяет Тургенев Шекспира. "...Если бы дверь отворилась и... вошел
бы Шекспир... - шутя говорит он Фету, - я... упал бы ничком да так бы
на полу и лежал".
Имя Шекспира и шекспировские образы постоянно присутствуют в творениях
и письмах Тургенева. Больше всего ценил он шекспировского Кориолана, а в
самом поэте - грандиозность, многогранность, природность, силу, редкостное
умение видеть одновременно все стороны жизни. Для него Шекспир - "могучий
гений", которому "все человеческое кажется подвластным".
"Шекспир берет свои образы отовсюду - с неба, с земли - нет ему
запрету, ничто не может избегнуть его всепроникающего взора", он
"потрясает... титанической силой победоносного вдохновения",
"подавляет... богатством и мощью своей фантазии, блеском высочайшей
поэзии, глубиной и обширностью громадного ума".
"Как он и прост и многосложен - весь, как говорится, на ладони -
и бездонно глубок, свободен до разрушения всяких оков и постоянно
исполнен внутренней гармонии и той неуклонной законности, логической
необходимости, которая лежит в основании всего живого".
Главный секрет Шекспира Тургенев обнаруживает в его собственных словах:
Природа могла бы встать и промолвить,
Указывая на него: это был человек.
Человечность - вот разгадка гения: человечность как духовная свобода,
как "дух северного человека, не закругленный в изящные, часто мелкие формы,
но глубокий, сильный, разнообразный, самостоятельный, руководящий".
В знаменитой статье "Гамлет и Дон Кихот", противопоставляя двух главных
героев мировой литературы, Тургенев обратил внимание на ускользнувшее из
поля зрения читателей отличие утопического и мыслительного типов: в
противоположность энтузиастам Дон Кихотам, увлекающим за собой людей,
интеллигенты-скептики Гамлеты "бесполезны массе; они ей ничего не дают, они
ее никуда вести не могут, потому что сами никуда не идут", "они одиноки, а
Хотя Стороженко не успел осуществить свой замысел - написать
монументальную монографию о Шекспире, его наследие представляет собой
крупный вклад в мировую шекспириану. Из других шекспироведов России
выделялись отец и сын Кронеберги, С. А. Юрьев, А. Григорьев, А. Дружинин, И.
Тихонравов, П. Канишин, Д. Коровяков, В. Чуйко, С. Тимофеев, М. Кулишер.
В середине и второй половине XIX века число популяризаторов и
переводчиков Шекспира резко возросло:
В. Зотов, Н. Кетчер, И. Сатин, М. Катков, П. Вейнберг, А. Фет, Д.
Михайловский, К. Случевский, Д. Аверкиев. Им принадлежат переводы, некоторые
из которых не утратили своего значения и сегодня. Однако большинство
переводов Шекспира, сделанных в прошлом веке, далеки от образцовых. Академик
А. Веселовский в 1886 году отмечал общий низкий уровень переводческого
искусства в России. Характерно и то, что даже после появления блестящего
аверкиевского "Гамлета", во многом предваряющего образцовый перевод М.
Лозинского, театры предпочитали ему упрощенный перевод Гнедича как лучше
адаптированный к вкусам публики.
Если до 1840 года были переведены только 10 пьес Шекспира, то к 1855
остались непереведенными только шесть из 37 канонических. Переводить
Шекспира стало литературной модой, к этому занятию прибегали, дабы обрести
известность, что, естественно, не способствовало улучшению качества.
Наиболее значительным переводческим предприятием были эквилинеарные
прозаические переводы Н. Кетчера. В 1858 году Е. Ф. Корш писал в "Атенее":
Н.Х. Кетчер не без справедливой гордости может ободрять себя
мыслью, что не одна сотня людей на обширном пространстве Русской Земли
впервые познакомилась по его переводу с величайшим из драматургов, с
гениальнейшим из поэтов нового времени, - и честь этого дела останется
за ним навсегда.
Во второй половине XIX века множатся "русские Шекспиры" "из Сивцева
Вражка": подражаниями занимаются многие второстепенные драматурги и
прозаики. Златовратский, Т. Ардов, Д. Мордовцев и другие. Толстовец Леонтий
Мусатов русифицировал "Короля Лира" в "Строптивого старика Никиту", а
"Гамлета" в "Гаврилу, нутряного человека". В последнем "произведении" принц
"опрощается, доходит до истинного понимания жизни и из принца делается
простым печником".
Первые пять сонетов Шекспира были переведены И. Мамуной в 1859-1876
годах, затем последовали переводы Н. Гербеля (1880) и П. Кускова (1880). В
начале XX века сонеты переводил Модест Чайковский, брат композитора. Все эти
переводы откровенно слабые и не передают поэтического мастерства Шекспира.
Как коренной харьковчанин не могу не отметить заметный вклад в
шекспириану моих земляков, прежде всего отца и сына Кронебергов. В бытность
Ивана Яковлевича Кронеберга ректором Харьковского университета была создана
небольшая школа шекспироведов и переводчиков, в которую входили В. Якимов,
поставивший цель перевести все 37 "созданий Шекспировых" с буквальной
точностью, сын И. Я. Кронеберга - А. И. Кронеберг, В. М. Лазаревский, И. В.
Росковшенко. И. Я. Кронеберг, которого А. Д. Галахов называл
основоположником изучения Шекспира в России, опубликовал ряд
восторженноапологетических шекспировских сборников "Амалтея", "Брошюрки",
"Минерва", в которых, следуя традициям немецкой критики, писал: Шекспир -
истинный волшебник в романтическом мире духов. Он есть загадка, как и сама
природа! он непостижим, как и она! он величествен, как она! неисчерпаем, как
она! многообразен, как она!
Хочешь ли знать сердце человеческое во всех его изгибах и
взаимные действия людей - обратись к Шекспиру. Хочешь ли знать всякое
состояние души, от равнодушия до исступления ярости и отчаяния, во
всех степенях, переходах и оттенках - обратись к Шекспиру. Хочешь ли
знать душевные болезни, меланхолию, помешательство, снохождение и пр.
- обратись к Шекспиру. Хочешь ли знать магический мир духов, от
благодетельных гениев до чудовищ - обратись к Шекспиру. Хочешь ли
знать сладость поэзии, очаровательность, силу, высокое глубокомыслие,
всеобъемлющий разум и волшебство творческой фантазии - обратись к
трагическому титану Шекспиру.
А. И. Кронеберг не менее отца способствовал усвоению Шекспира. Его
стихотворные переводы "Гамлета", "Макбета" и двух комедий стали
нормативными, сохранив свое значение до наших дней. Отрывки из его "Макбета"
впервые были напечатаны в харьковском альманахе "Надежда" (1836).
Отличительная особенность переводов А. И. Кронеберга - чистый язык живой
поэтической речи.
Переводами "Гамлета" и "Макбета" Кронеберг как бы снял с этих
трагедий тяжеловесные вериги архаизмов, неестественных буквализмов,
вычурного затрудненного синтаксиса, которые наложил на них
Вронченко... переводы Кронеберга были большим шагом вперед в создании
"русского Шекспира". Рядом с "Гамлетом" Полевого, на фоне переводов
Вронченко (а это были высшие достижения до Кронеберга) его переводы не
только выглядели, но и действительно являлись и точными, с одной
стороны, и легкими и изящными, доступными широким кругам читателей, с
другой.
Первое полное собрание сочинений Шекспира под редакцией Н. Некрасова и
Н. Гербеля увидело свет в России в 1865-1868 годах. Оно состояло из четырех
томов. Все переводы были стихотворными. В собрание вошли лучшие переводы А.
И. Кронеберга, Н. М. Сатина, А. В. Дружинина, П. И. Вейнберга и др.
В 70-х годах в Москве и Петербурге появились шекспировские кружки.
Кроме литераторов в них входили видные юристы, изучавшие Шекспира с целью
лучшего понимания психологии преступника. Количество изданий росло, было
опубликована лирика Шекспира, вышло второе кетчеровское издание полного
собрания сочинений. Большим событием начала XX века стало пятитомное
венгеровское издание произведений Шекспира у Брокгауза и Ефрона. В него
кроме ранних переводов А. И. Кронеберга, А. В. Дружинина, П. И. Вейнберга,
А. Григорьева были помещены новые, специально для этого издания выполненные
переводы П. П. Гнедича, Н. М. Минского, И. А. Холодовского, О. П. Чюминой,
А. М. Федотова. В написании предисловия и примечаний приняли участие
крупнейшие русские ученые, философы и критики, в том числе Н. И. Стороженко,
Л. И. Шестов, С. А. Венгеров, Ю. А. Веселовский, Ф. Ф. Зелинский, А. Ф.
Кони, Е. В. Аничков, М. И. Розанов и другие.
Чтобы "донести" Шекспира до другого народа, необходимы не только
эквилинеарность или эквиритмия - необходимо сохранение того, что находится
по ту сторону слова, - духа Шекспира, многообразия Шекспира, ауры Шекспира.
Для этого переводчик должен быть, если не ровней Шекспиру, то камертоном: он
должен уловить внутри себя ту музыку, которую издавал Шекспир, ту страсть,
что питала Шекспира, то поле, из сгустков которого образуются шаровые молнии
и алмазы человеческого духа.
Шекспировские сонеты - это кипящая, клокочущая смола, в которой
плавает и плавится душа поэта, его страсть, его совесть. И, вникая,
переводчик рискует получить ожог.
При этом каждый перевод - концепция, особое, оригинальное
решение, со своими потерями и компенсациями, и ни один перевод не
исключает и не перечеркивает другой...
Теодор Савори говорил, что "два перевода одного и того же
произведения дают для его понимания даже не вдвое, а вчетверо больше".
Естественно, не все поэтические переводы сравнимы, как несравнимы
поэты, но правда в том, что великие переводы обогащают Шекспира, увеличивая
число граней на алмазе по имени Шекспир: "Новые поколения переводчиков...
впитывают в себя и вкладывают в свои переводы все новый и новый
нравственный, культурный и исторический опыт, которым наделяет их
собственная эпоха. Так, переводить Шекспира во второй половине XX в. -
значит переводить его в контексте этого времени, то есть имея за плечами
опыт двух мировых войн и многих социальных катаклизмов столетия, впитав в
себя романы Федора Достоевского и т. д.".
Лучшие переводы сонетов Шекспира принадлежат О. Румеру, Б. Пастернаку,
С. Маршаку, А. Финкелю. Гамлета переводили десятки поэтов, но лучшими
переводами являются переводы М. Лозинского и Б. Пастернака. М. Л. Лозинский
был не только блестящим переводчиком Данте и Шекспира, но и крупнейшим
теоретиком перевода. Это ему принадлежат слова: "язык перевода должен быть
чем-то вроде прозрачного окна, которое позволило бы увидеть подлинник
незамутненным и неискривленным". Переводы Лозинского высоко ценил его
литературный конкурент Б. Пастернак:
В смысле близости в соединении с хорошим языком и строгой формой
идеален перевод Лозинского. Это и театральный текст и книга для
чтения, но больше всего это единственное пособие для изучающего, не
знающего по-английски, потому что полнее других дает понятие о внешнем
виде подлинника и его словесном составе, являясь их послушным
изображением.
Переводы М. Лозинского и Б. Пастернака весьма индивидуальны: для
первого важна научная реконструкция, учитывающая комментарии, исторические
особенности эпохи, успехи шекспирологии, огромный круг накопленных знании,
переводы второго основаны на интуиции и поэтическом воображении.
Наши встретили перевод "Гамлета" Лозинского огнем критики. Их больше
всего не устраивала эквилинеарность перевода, стремление переводчика
отразить эпоху и возраст языка, терпкий привкус шекспировского времени.
Нашим больше импонировала вульгарно-социологическая интерпретация А.
Радловой:
Анна Радлова правильно поступила, что не пошла в "обитель"
архаизмов, а перевела Шекспира ясным, живым русским языком. В этом...
заключается одна из черт, отличающих перевод А. Радловой от...
перевода Лозинского.
А вот как оценила перевод Лозинского "не-наша" А. Ахматова:
Теперь совсем не понимающие Лозинского люди могут говорить, что
перевод "Гамлета" темен, тяжел, непонятен. Задачей Лозинского в данном
случае было желание передать возраст шекспировского языка, его
непростоту, на которую жалуются сами англичане.
Пастернак всю жизнь был обуреваем, ошеломлен Шекспиром - его стихией,
творческим началом жизни. Шекспировская тема проходит через все его
творчество: от стихотворения "Шекспир" (1919) до "Гамлета" (19461952), от
"Марбурга" (1915) до незавершенной "Слепой красавицы". Пастернак перевел
семь пьес Шекспира, но, главное, всю жизнь пытался разгадать его тайну,
тайну предела человеческих возможностей.
В своих шекспировских переводах Пастернак не ставил цель
модернизировать Шекспира. Наоборот, в его задачи входило подчеркнуть
"глубину познания исторических характеров, полифоничность письма, взрывы
образности, геологические срезы реальной жизни, пласты языка".
От перевода слов и метафор я обратился к переводу мыслей и сцен.
Шекспир был близок российскому духу не только трагедией шекспировского
размаха, не только мощью человеческого насилия и зла, но и главным
гамлетовским вопросом - to be or not to be, который на гигантских
пространствах так и не удалось разрешить по сей день...
Пророк земли - венец творенья,
Подобный молньям и громам,
Свои земные откровенья
Грядущим отдавал векам.
Толпы последних поколений,
Быть может, знать обречены,
О чем не ведал старый гений
Суровой Английской страны.
Но мы, - их предки и потомки, -
Сиянья их ничтожный след,
Земли ненужные обломки
На тайной грани лучших лет.
Русские символисты и модернисты всегда видели в Шекспире родственную
душу, художника-символиста, пишущего средневековые мистерии. Леонид Андреев
был драматургом-модернистом шекспировского размаха. Возможно, ему не хватало
шекспировской широты, но их глубины соизмеримы. В. Брюсов одним из первых
отметил условность шекспировского театра, сближающего его с Л. Андреевым.
Древние эллины, обладающие тонким художественным чутьем,
заставляли актеров играть на фоне подлинного здания. Во времена
Шекспира актеры играли на фоне ковров и занавесок, которые и не
выдавались ни за что иное. Ни зрителям античного театра, ни зрителям
театра шекспировского не составляло труда силою воображения
представить и Скифию, край земли, где приковывают к скале Прометея, и
облака, куда перенес место действия Аристофан в "Птицах", и все те
дворцы, хижины, прибрежье, леса и горы, которые с синематографической
быстротой сменяются в трагедиях Шекспира. Попытки, сделанные
некоторыми немецкими и русскими театрами, играть Шекспира и античные
драмы на двойных сценах, а также опыты французских открытых театров
с неподвижными декорациями показали, что и для современного зрителя
такое усилие воображения нетрудно. После явной неудачи всех
"реалистических" и quasi-"условных" постановок пора решительно
обратиться к приемам театра античного и шекспировского. Только тогда
мы вернем искусство сцены тому, кому оно принадлежит по праву, -
художественному творчеству артистов.
А. Белый считал шекспировскую драматургию игрищем человеческой
фантазии, вымыслом, проверяющим жизнь.
Образы вымысла, как вампиры, пьют кровь жизни - и вот они рядом с
вами - Лир, Офелия, Гамлет!.. Попробуйте вычеркнуть из вашей жизни
Гамлета, Лира, Офелию, и станет беднее ваша жизнь. А между тем и Лир,
и Офелия только призраки. Творческая идея становится для вас жизнью
более ценной, нежели данная вам жизнь. Почему это так? Не потому ли,
что вы спали глубоким сном, а вымысел разбудил вас к жизни.
Д. Мережковский считал Шекспира слишком свободным для России и потому
неспособным воздействовать на закабаленный русский народ. В поэме
Мережковского "Вера" в ответ на слова героя, что за ним - весь Запад, вся
наука, Шекспир и Байрон, имярек яро возражает:
Старый хлам!
Есть многое важней литературы:
Возьми народ, - какая свежесть там,
Какая сила! Будущность культуры
Принадлежит рабочим, мужикам...
Эстетика - черт с нею!.. Надоела...
Нам надо пользы, и добра, и дела.
Да, это так: хотя все, о чем писал Шекспир, ни к кому не относится в
такой мере, как к нам, пока мы не искореним собственное хлыстовство, Шекспир
не сможет нас ничему научить, как не может научить история, культура и весь
наш горький опыт. Время российского Шекспира все еще впереди...
Не могу не сказать несколько слов о "передовом шекспироведении". Не
хотелось бы быть всеотрицателем, но идеология оставила свои грязные пятна
даже на творчестве лучших... Вот почему А. Бартошевич мне ближе эрудита А.
Аникста, а Киасашвили - Морозова и Смирнова. Фриче был прямолинейней и
честней... Но это - уже другой разговор.
Но что за человек этот Шекспир? Не могу прийти в себя! Как
мелок по сравнению с ним Байрон-трагик!
Пушкин
Знакомство Пушкина с Шекспиром произошло весной 1824 года во время
пребывания в Одессе - именно тогда в его переписке впервые появилось это
имя. Шекспир вошел в творческую жизнь Пушкина вместе с Данте и Кальдероном,
и с этого момента Пушкин узнал, что европейская культура не исчерпывается
французской. Исследователи пишут о внутреннем переломе, пережитом поэтом
после знакомства с этой мощью. С жизнью Шекспира Пушкин знакомился по
знаменитой книге Гизо, воспринятой им как "манифест нового направления в
искусстве".
Начатое в Одессе знакомство с Шекспиром Пушкин продолжил в
Михайловском. Именно отсюда он написал слова, вынесенные в эпиграф и
обращенные к Н. Н. Раевскому.
Читайте Ш<експира> [это мой припев]. Он никогда не боится
скомпрометировать свое действующее лицо, - он заставляет его говорить
со всею жизненной непринужденностью, ибо уверен, что в свое время и в
своем месте он заставит это лицо найти язык, соответствующий его
характеру.
М. П. Погодин приводит слова Пушкина, сказанные у Волконских:
У меня кружится голова после чтения Шекспира. Я как будто смотрю
в бездну.
Пушкин смотрел в бездну, именуемую "жизнь", и у него кружилась голова,
ибо шекспировское отношение к жизни совпадало с его, пушкинским. Бездной
была не только жизнь, но и собственная душа. То, что именуют "стремлением
стоять на почве действительности", на самом деле было стремлением проникнуть
в эти бездны.
Шекспир был для Пушкина наставником, образцом поэта и драматурга -
человеком широких взглядов и великим художником.
Что нужно драматическому писателю? Философию, бесстрастие,
государственные мысли историка, догадливость, живость воображения,
никакого предрассудка любимой мысли. Свобода.
Шекспиру я подражал в его вольном и широком изображении
характеров, в небрежном и простом составлении типов.
Дело не в том, что Пушкин развивал правила каких-то "трех единств",
дело во внутренней свободе, которой он учился у английского гения. По той же
причине он ставил его выше романтиков и Байрона. Сравнивая Шекспира и
Мольера, Пушкин писал:
Лица, созданные Шекспиром, не суть, как у Мольера, типы такой -
то страсти, такого-то порока, но существа живые, исполненные многих
страстей, многих пороков; обстоятельства развивают перед зрителем их
разнообразные и многосторонние характеры. У Мольера Скупой скуп - и
только; у Шекспира Шейлок скуп, сметлив, мстителен, чадолюбив,
остроумен. У Мольера Лицемер волочится за женою своего благодетеля -
лицемеря; принимает имение под сохранение - лицемеря, спрашивает
стакан воды - лицемеря. У Шекспира лицемер произносит судебный
приговор с тщеславною строгостию, но справедливо: он оправдывает свою
жестокость глубокомысленным суждением государственного человека, он
обольщает невинность сильными увлекательными софизмами, не смешною
смесью набожности и волокитства. Анджело - лицемер, потому что его
гласные действия противоречат тайным страстям! А какая глубина в этом
характере!
Пушкина восхищало многообразие шекспировских характеров. Он говорил о
многостороннем гении Шекспира. В высшей степени показательно, что Фальстафа,
а не Гамлета или Отелло он считал величайшим изобретением шекспировской
фантазии. Одним из первых Пушкин отказался от приписываемого Шекспиру
реализма: "Истинные гении (Корнель, Шекспир) никогда не заботились о
правдоподобии", - писал он.
Впрочем, приверженность к почве сказывалась и на Пушкине: он критиковал
"Лукрецию" именно с позиций реализма, тогда как это всецело символическое
творение, описывающее отнюдь не "соблазнительное происшествие", а судьбу
чистоты в грязном мире, о чем, кстати, прямым текстом говорил сам Шекспир:
В ней прояснил художник власть времен,
Смерть красоты и бед нагроможденье...
Пушкин пробовал переводить Меру за меру и оставил мастерское начало, по
поводу которого Н. И. Стороженко писал, что "мы лишились в Пушкине великого
переводчика Шекспира".
Пушкин признавался, что считал за честь подражать Шекспиру и что учился
у него драматургии. На самом деле учеба вылилась в "исправления": в "Графе
Нулине" спародирована "Лукреция", в "Анджело" усилен философский элемент
"Меры за меру". В первом случае получилась веселая новелла о
дамочке-помещице, спасшей свою честь, дав затрещину заезжему столичному
Тарквинию. Во втором, наоборот, исключен фарсовый комизм и площадность и
усилено глубокомыслие "мрачной комедии". Пушкин считал "Анджело" своим
лучшим произведением.
По поводу шекспировского Анджело Пушкин писал: "Анджело лицемер -
потому что его гласные действия противуречат тайным страстям! А какая
глубина в этом характере!" А вот отзыв М.Н. Розанова об Анджело самого
Пушкина:
В "Анджело", облеченном в форму итальянской новеллы, Пушкин
воссоздает итальянское Возрождение с таким же искусством, с каким он
воскрешал перед нами Испанию Дон Жуана, Египет Клеопатры, Аравию
Магомеда, Англию пуритан и т. д.
В черной редакции "Граф Нулин" назывался "Новый Тарквиний". Мысль
спародировать Шекспира пришла Пушкину после чтения Лукреции:
В конце 1825 года находился я в деревне. Перечитывая
"Лукрецию"... я подумал: что если б Лукреции пришла в голову мысль
дать пощечину Тарквинию? быть может, это охладило б его
предприимчивость и он со стыдом принужден был отступить? Лукреция б не
зарезалась, Публикола не взбесился бы, Брут не изгнал бы царей, и мир
и история мира были бы не те. Итак, республикою, консулами,
диктаторами, Катонами, Кесарем мы обязаны соблазнительному проис-
шествию, подобному тому, которое случилось недавно в моем соседстве, в
Новоржевском уезде. Мысль пародировать историю и Шекспира мне
представилась, я не мог воспротивиться двойному искушению и в два утра
написал эту повесть.
Пушкин не скрывал и шекспировских истоков Бориса Годунова: "в его
вольном и широком изображении характеров" "я расположил свою трагедию по
системе отца нашего Шекспира...".
По примеру Шекспира я ограничился изображением эпохи и
исторических лиц, не гоняясь за сценическими эффектами, романтическим
пафосом и т. п.
Сцена предсмертного прощания Бориса с сыном Федором навеяна аналогичной
сценой в "Генрихе IV", есть известная аналогия и в приходе на престол
Ричарда III и Бориса, прекрасно показан "фальстафовский фон" старой Руси.
Отношение народа к Борису Годунову, шуты и юродивые, общий колорит - дань
Пушкина Страстному Пилигриму.
Шекспировское начало Бориса Годунова было немедленно замечено критикой.
Белинский писал, что Борис Годунов "есть творение, достойное занять первое
место после шекспировских драм".
В своих "Table-Talk" Пушкин оставил заметки об Отелло, Шейлоке,
Анджело, Фальстафе. Влияние Шекспира на Пушкина не исчерпывается "Борисом
Годуновым" или "Графом Нулиным" - он проникает все его творчество:
"Маленькие трагедии", "Египетские ночи", "Арап Петра Великого", "Скупой
рыцарь", "Русалка"...
Когтистый зверь, скребящий сердце, совесть,
Незваный гость, докучный собеседник,
Заимодавец грубый, эта ведьма,
От коей меркнет месяц, и могилы
Смущаются и мертвых высылают... -
Кто написал? Пушкин или Шекспир?
По словам Генри Джеймса, И. С. Тургенев "знал Шекспира в совершенстве".
О том же и теми же словами свидетельствовали Д. Мур, Л. Пич, В. Рольстон, П.
Лавров. "Он проник в него до последних глубин". Из всех русских писателей
Иван Сергеевич Тургенев испытал наиболее сильное воздействие на его
творчество "величайшего поэта нового мира".
В 1869 г., отвечая на анкету одного французского журнала, он
назвал Шекспира в числе своих любимых поэтов, короля Лира - среди
любимых литературных героев и Джульетту - в качестве единственной
любимой героини. "Гигант, полубог", "колосс поэзии", чье имя стало
"одним из самых лучезарных, самых великих человеческих имен", - так
определяет Тургенев Шекспира. "...Если бы дверь отворилась и... вошел
бы Шекспир... - шутя говорит он Фету, - я... упал бы ничком да так бы
на полу и лежал".
Имя Шекспира и шекспировские образы постоянно присутствуют в творениях
и письмах Тургенева. Больше всего ценил он шекспировского Кориолана, а в
самом поэте - грандиозность, многогранность, природность, силу, редкостное
умение видеть одновременно все стороны жизни. Для него Шекспир - "могучий
гений", которому "все человеческое кажется подвластным".
"Шекспир берет свои образы отовсюду - с неба, с земли - нет ему
запрету, ничто не может избегнуть его всепроникающего взора", он
"потрясает... титанической силой победоносного вдохновения",
"подавляет... богатством и мощью своей фантазии, блеском высочайшей
поэзии, глубиной и обширностью громадного ума".
"Как он и прост и многосложен - весь, как говорится, на ладони -
и бездонно глубок, свободен до разрушения всяких оков и постоянно
исполнен внутренней гармонии и той неуклонной законности, логической
необходимости, которая лежит в основании всего живого".
Главный секрет Шекспира Тургенев обнаруживает в его собственных словах:
Природа могла бы встать и промолвить,
Указывая на него: это был человек.
Человечность - вот разгадка гения: человечность как духовная свобода,
как "дух северного человека, не закругленный в изящные, часто мелкие формы,
но глубокий, сильный, разнообразный, самостоятельный, руководящий".
В знаменитой статье "Гамлет и Дон Кихот", противопоставляя двух главных
героев мировой литературы, Тургенев обратил внимание на ускользнувшее из
поля зрения читателей отличие утопического и мыслительного типов: в
противоположность энтузиастам Дон Кихотам, увлекающим за собой людей,
интеллигенты-скептики Гамлеты "бесполезны массе; они ей ничего не дают, они
ее никуда вести не могут, потому что сами никуда не идут", "они одиноки, а