Страница:
— Да, да, — ответил Алексей, раздеваясь.
— Ясно. — Миша на цыпочках отошел к столу, оглядываясь добрыми глазами. — Отдыхай.
А в палатке пахло хвоей и дымком, лунный свет просачивался сквозь оконце, наверно, так же, как и тысячи лет назад; и, глядя на жидкие лунные блики, Алексей думал, что все четыре года войны он жил одной надеждой увидеть мать, жид надеждой успокоить ее: «Мама, ты видишь, я жив, здоров, все хорошо, мы снова вместе». А разве он не любил ее?.. Он так научился и доброте, и ненависти за эти четыре года. Он никогда не знал, что вдали от дома можно так любить мать, ее морщинки усталости возле губ, ее тихую улыбку.
Вдруг он услышал голос:
— Алексей!
Он открыл глаза: на краю топчана сидел Дроздов в шинели, накинутой на нижнее белье; рядом стоял Луц и начальственно шикал на него:
— Устал человек, не видишь?
— Я лучше тебя знаю, Миша, когда он устал, — убедительно говорил Дроздов и, увидев, что Алексей очнулся от дремоты, воскликнул шепотом: — Здорово, старина! Почему не разбудил? А я тут встал воды напиться, а Миша мне… Где ты пропадал?
— Толя… — Алексей помолчал. — Я получил письмо от сестры. Мама погибла. Я представить не могу…
13
14
15
— Ясно. — Миша на цыпочках отошел к столу, оглядываясь добрыми глазами. — Отдыхай.
А в палатке пахло хвоей и дымком, лунный свет просачивался сквозь оконце, наверно, так же, как и тысячи лет назад; и, глядя на жидкие лунные блики, Алексей думал, что все четыре года войны он жил одной надеждой увидеть мать, жид надеждой успокоить ее: «Мама, ты видишь, я жив, здоров, все хорошо, мы снова вместе». А разве он не любил ее?.. Он так научился и доброте, и ненависти за эти четыре года. Он никогда не знал, что вдали от дома можно так любить мать, ее морщинки усталости возле губ, ее тихую улыбку.
Вдруг он услышал голос:
— Алексей!
Он открыл глаза: на краю топчана сидел Дроздов в шинели, накинутой на нижнее белье; рядом стоял Луц и начальственно шикал на него:
— Устал человек, не видишь?
— Я лучше тебя знаю, Миша, когда он устал, — убедительно говорил Дроздов и, увидев, что Алексей очнулся от дремоты, воскликнул шепотом: — Здорово, старина! Почему не разбудил? А я тут встал воды напиться, а Миша мне… Где ты пропадал?
— Толя… — Алексей помолчал. — Я получил письмо от сестры. Мама погибла. Я представить не могу…
13
Ранним утром майор Градусов вызвал Алексея в штабную палатку.
— Вы вовремя приехали, старший сержант Дмитриев. Командование училища подписало приказ о назначении вас старшиной дивизиона. Я поздравляю вас.
Майор Градусов протянул приказ.
— Читайте.
— Я не понимаю вас, товарищ майор, — сухо сказал Алексей. — Меня — старшиной дивизиона? Почему?
— Постарайтесь понять.
Грузно расхаживая по палатке, Градусов принялся объяснять обязанности старшины дивизиона, и Алексей уже слушал его с чувством неприязни. Ему неприятен был сейчас командир дивизиона с его резкой манерой говорить, с его нахмуренными бровями, командными интонациями в голосе; особенно неприятно было, что Градусов хотел его назначения на должность старшины дивизиона, это было совершенно непонятно ему: они разговаривали всего один раз и то на экзамене. «За что он снимает Бориса?»
Градусов продолжал:
— Я надеюсь на вас, старший сержант Дмитриев. Уверен, что вы наведете образцовый порядок в дивизионе. Прежний старшина не смог справиться со своими обязанностями как положено: распустил людей, мало этого — сам нарушал устав, не оправдал возложенной ответственности! Так вот, старшина…
— Я только старший сержант, товарищ майор, — подчеркнуто сказал Алексей, пытаясь показать этим, что его совсем не радует новое нежданное повышение. — Я на фронте получил это звание.
Майор Градусов заложил руки за спину, и ответная колючая твердость возникла в его ощупывающих глазах.
— Будете старшиной, вам присвоят звание! Полагаю, что это звание выше звания старшего сержанта. Но коли вы так скромны, прежнее звание может остаться. Так вот! — слегка повысив голос, повторил он. — Вы теперь не только курсант, вы — старшина дивизиона. В ходе внутреннего распорядка, чистоты, чистки матчасти вам подчиняются все курсанты дивизиона и даже старшины батарей. Требуйте дисциплины с людей! Тем более это необходимо сейчас, в период стрельб! Знаю, надеюсь — вы это сможете. Вы отлично сдали экзамены после болезни — стало быть, у вас есть воля. Это, собственно, и все.
Градусов некоторое время с пытливым упорством наблюдал Алексея; затем крупные губы его обозначили улыбку, он заговорил:
— Как провели два дня в училище? А? Один! Свободный! Встретились, верно, с кем-нибудь? Н-да, молодость! Ничего, ничего, иногда не мешает проветриться. Офицер должен нравиться! Так-то! Вышел в город, прошагал по улице — чтобы все девки от восторга из окон падали! Так, Дмитриев? — спросил он уже с незнакомой, добродушной благосклонностью и кашлянул. — Ну, делу — время, потехе — час. Тут вот капитан Мельниченко прислал рапорт по вашему поводу. Что тут он?.. Кажется, вот хвалит вас. Прекрасно привели из мастерских орудие. Все, Дмитриев. Желаю успеха, идите! Принимайте дивизион.
Алексей вышел; его немного трясло нервной, ознобной дрожью.
А в лагере начиналось утро, дорожки были располосованы теплым солнцем, подсыхала роса. По песчаным тропкам прыгали синицы, нехотя отлетали в сторону, спугнутые шагами Алексея. Дневальные подметали линейки, заливали умывальники, среди поляны над походными кухнями вертикально поднимался погожий дымок; гремели черпаками повара. Дивизион находился на реке — было время утренней физзарядки и купанья.
Алексей направился к своей палатке, сел на пенек, достал папиросы. Солнце из-за деревьев начинало чуть припекать, но в груди было холодно, пусто, и он никак не мог унять эту нервную дрожь после разговора с командиром дивизиона.
Дневальный Луц выглянул из палатки, оббил березовый веник о ствол сосны, спросил, сощурясь от солнца:
— Если не секрет, Алеша, зачем вызывали?
— В большое начальство выхожу, Миша, — хмуро ответил Алексей. — Никогда не думал…
— Ставят на полк? — сострил Луц. — Немедленно отказывайся. Скажи — некогда, грудные дети…
— Ставят на дивизион.
— Старшиной? Неужели? — догадался Луц, и брови его поползли вверх. — Так. А как же Борис? Снимают? Ну и ну!..
В это время со стороны реки донеслась песня, и синицы вспорхнули с дорожки. Потом дивизион показался на просеке, неся с собою песню. Борис вел строй, шагая сбоку; волосы у него были мокрые от купанья; возбужденно и придирчиво следя за строем, иногда пятясь спиной или задерживая шаг, он упоенно, перекатывая голос, командовал:
— Громче пес-ню, пер-рвая батарея! Раз-два, два, три! Не-е слышно подголосков! Пе-ечатай шаг!
Да, он был красив сейчас, Борис; его мужественное лицо, покрытое бронзовым загаром, выражало волевую сосредоточенность. Дивизион проходил мимо, но Алексей все не двигался с места. Он знал, что это внезапное смещение со старшин жестоко ударит по самолюбию Бориса, и сидел на пеньке до тех пор, пока мимо не прошел весь дивизион, не остановился возле столовой. Тогда Алексей сказал:
— Миша, позови Бориса.
— Это уже приказание старшины дивизиона? — спросил Луц. — Или еще нет?
— Почти, — ответил Алексей.
Спустя минуту Борис уже быстро шел по дорожке к Алексею, похлопывая сорванным прутиком по голенищу — жест майора Градусова, шел бодрый, оживленный после десятиминутной физзарядки и купания, и, казалось, от его гибкой походки исходила сила уверенного в себе человека.
— Ты знаешь, мои вернулись из эвакуации, — еще издали с обрадованным и каким-то снисходительным видом сообщил он. — И не смогли черкнуть хотя бы десяток строк, а сразу с места в карьер прислали деньги! А здесь они мне так же нужны, как дятлу модный галстук в клеточку.
Они утром не успели поговорить, и Борису не терпелось продолжить разговор; подойдя, он взял Алексея под локоть, повел по линейке.
— Ничего провел время в училище? Валю видел?
— Нет.
— Что так? Ах, мои стариканы! — Борис снова щелкнул прутиком по сапогу. — Скажи — что с ними делать? Мамаша даже двух строчек не прислала. А сразу деньги, как беспомощному мальчику! Чудаки, если им все рассказать о войне, ахали бы целый вечер! — Он усмехнулся. — Вообще ничего стариканы! Ну вот подумай: для чего мне деньги, когда у меня полная планшетка фронтовых? И наверно, оторвали от себя!
Он, видимо, находился еще под впечатлением того, что только что с песней лихо и браво привел в лагерь дивизион, и сейчас точно смотрел на себя со стороны, немного любуясь собой, этой игрой прутиком, которая назойливо мешала Алексею, раздражала его.
— Знаешь, Алешка, теперь мы сделаем вот как: настрочим письмо моим, дадим твой адрес, пусть сходят и все подробно узнают о твоих. Только не медлить. Мамашу я свою знаю, она разовьет бешеную деятельность, все узнает…
— Не надо, — сказал Алексей, — никаких писем не надо. Мать погибла в блокаду. Я получил письмо от сестры.
Борис остановился, проговорил, разделяя слова:
— Не может быть!
— Слушай, Боря, тебя вызывал командир дивизиона. Зайди к нему.
— Ох и надоели мне эти вызовы, если бы ты знал! В чем дело? Не знаешь?
— Знаю, что глупость, — ответил Алексей. — Тебя снимают с дивизиона, меня назначают. А я только мечтал об этом.
— Ах во-он что?! — Борис, бледнея, покривился, потом со всей силы щелкнул прутиком по голенищу и, больше не сказав ни слова, зашагал прочь.
Когда через несколько минут он вышел из штабной палатки с холодным, застылым лицом и когда, уже пересилив себя, с превеселой бесшабашностью протянул руку Алексею, тот вскипел.
— Ты что — хочешь поздравить, что ли? Может, думаешь, что я мечтал об этом назначении, ночи по спал?
— Вот именно, хочу поздравить с повышением, Алеша! Спасибо, ты избавил меня от этой должности. Спасибо. Что ж, с удовольствием сдам тебе старшинство. Рад?
— Места от радости не нахожу!
Вечером второго дня помкомвзвода Грачевский сказал Борису:
— Вы заступаете в наряд дневальным.
Взвод готовился к разводу караулов, все чистили карабины около пирамиды, в палатке были только Гребнин, Брянцев и Витя Зимин. Оба заступали часовыми: Гребнин, назначенный на самый дальний пост, был недоволен этим и, сидя на топчане, огорченно читал устав, Зимин сворачивал на полу скатку.
Борис, насвистывая, рылся в своем чемодане, который он принес из каптерки, достал оттуда папиросы — две роскошные коробки «Казбека»; услышав приказ Грачевского, он выпрямился, ногтем распечатал коробку и, продолжая насвистывать, помял в пальцах папиросу — у него был такой вид, будто он не замечал никого.
— Брянцев, вы слышали? — повторил Грачевский, и некрасивое лицо его напряглось.
— Ах это ты?.. Что, голубчик, начинаешь мстить мне? Или — как позволите понимать? — со спокойной ядовитостью спросил Борис. — Ох как ты быстро!.. Что, власть почувствовал?
Грачевский замялся:
— Я не мщу… Я не собираюсь мстить. Взвод идет в караул. Луца я не могу назначить второй раз дневальным. Ты ведь свободен. Целый год не ходил в наряд.
— А ты уж забыл, что старшина не ходит в наряд? Или постарался забыть? Я еще, голубчик, не разжалован, кажется.
— Но теперь ты… курсант, как и все.
— Теперь он будет курить махорку, а не «Казбек», — невозмутимо вставил Гребнин, перелистывая страничку устава. — И прутиком не будет хлопать, как Градусов. «Часовой есть лицо неприкосновенное», — прочитал он углубленно фразу из устава и добавил: — Борис тоже считает себя лицом неприкосновенным.
— Что ж, тогда ты кури «Казбек»! Пожалуйста! — Борис швырнул коробку на стол и с выражением самоуверенной неприступности обернулся к Грачевскому. — Запомни: сегодня я в наряд не пойду. Понял? Завтра пойду, послезавтра, но не сегодня… Тебе все ясно? Или требуется перевести с русского на русский?
— Безобразие какое-то, — вздохнул Зимин и, подняв голову от скатки, захлопал своими длинными ресницами.
Не находя убедительных слов, Грачевский потерянно затоптался в палатке. Гребнин же взял со стола коробку папирос, с безразличием отбросил ее в сторону, сказал:
— Спасибо, милый Боречка. Тебя оскорбляет быть дневальным? Тебе не хочется подметать пол? Я видел таких пижонов на Крещатике. Ходили по вечерам с аристократическими галстучками. Мне хотелось таким побить морды. Но я воздерживался. Не потому, что морды у них стеклянные, нет. Не хотелось марать рук.
— Что ты сказал? — Борис рывком схватил его за ремень, притянул к себе. — Что? Повтори!
В это время в палатку вошел Алексей, бегло взглянул на обоих, устало спросил:
— Что стряслось?
— Выясняем добрососедские взаимоотношения, — ответил Гребнин, заправляя гимнастерку. — Все в порядке.
— Здорово выясняете. А в чем дело?
— Благодари его, что все так обошлось, Сашенька! — насмешливо выговорил Борис, кивнув на Алексея. — В другой раз мериться силой со мной можешь на ринге, это будет разумнее для тебя и для меня!
— Не понимаю, при чем тут ринг? — спросил Алексей.
Когда Грачевский начал объяснять, в чем дело, и, хорошо зная об их дружбе, стал неуверенно, робея даже, подбирать мягкие, полуоправдывающие и себя и Бориса слова, Алексей, слушая этот лепет, вдруг не сдержался:
— Да что вы мнетесь, Грачевский? Что ж тут неясного, Борис? Что за нежности, черт возьми! Идет весь взвод — а почему ты не должен идти? — И, ругая себя в душе за эту горячность, он тише добавил: — А что касается ринга, то, прости, твоя угроза — глупость.
Он сказал это, чувствуя, что он, конечно, прав и, конечно, не прав Борис, но сейчас же подумал, что ему сейчас, в своем новом положении старшины, легче быть правым, и внезапно ощутил жгучий, тоскливый стыд за свои слова, за свою несдержанность. «Что это со мной? Почему я так раздражен? Этого не должно быть между нами!..»
— Я очень хорошо тебя понимаю! Очень хорошо! — с язвительным и каким-то горьким удовлетворением произнес Борис, ударил коробкой «Казбека» о стол так, что рассыпались папиросы, и вышел.
— Вы вовремя приехали, старший сержант Дмитриев. Командование училища подписало приказ о назначении вас старшиной дивизиона. Я поздравляю вас.
Майор Градусов протянул приказ.
— Читайте.
— Я не понимаю вас, товарищ майор, — сухо сказал Алексей. — Меня — старшиной дивизиона? Почему?
— Постарайтесь понять.
Грузно расхаживая по палатке, Градусов принялся объяснять обязанности старшины дивизиона, и Алексей уже слушал его с чувством неприязни. Ему неприятен был сейчас командир дивизиона с его резкой манерой говорить, с его нахмуренными бровями, командными интонациями в голосе; особенно неприятно было, что Градусов хотел его назначения на должность старшины дивизиона, это было совершенно непонятно ему: они разговаривали всего один раз и то на экзамене. «За что он снимает Бориса?»
Градусов продолжал:
— Я надеюсь на вас, старший сержант Дмитриев. Уверен, что вы наведете образцовый порядок в дивизионе. Прежний старшина не смог справиться со своими обязанностями как положено: распустил людей, мало этого — сам нарушал устав, не оправдал возложенной ответственности! Так вот, старшина…
— Я только старший сержант, товарищ майор, — подчеркнуто сказал Алексей, пытаясь показать этим, что его совсем не радует новое нежданное повышение. — Я на фронте получил это звание.
Майор Градусов заложил руки за спину, и ответная колючая твердость возникла в его ощупывающих глазах.
— Будете старшиной, вам присвоят звание! Полагаю, что это звание выше звания старшего сержанта. Но коли вы так скромны, прежнее звание может остаться. Так вот! — слегка повысив голос, повторил он. — Вы теперь не только курсант, вы — старшина дивизиона. В ходе внутреннего распорядка, чистоты, чистки матчасти вам подчиняются все курсанты дивизиона и даже старшины батарей. Требуйте дисциплины с людей! Тем более это необходимо сейчас, в период стрельб! Знаю, надеюсь — вы это сможете. Вы отлично сдали экзамены после болезни — стало быть, у вас есть воля. Это, собственно, и все.
Градусов некоторое время с пытливым упорством наблюдал Алексея; затем крупные губы его обозначили улыбку, он заговорил:
— Как провели два дня в училище? А? Один! Свободный! Встретились, верно, с кем-нибудь? Н-да, молодость! Ничего, ничего, иногда не мешает проветриться. Офицер должен нравиться! Так-то! Вышел в город, прошагал по улице — чтобы все девки от восторга из окон падали! Так, Дмитриев? — спросил он уже с незнакомой, добродушной благосклонностью и кашлянул. — Ну, делу — время, потехе — час. Тут вот капитан Мельниченко прислал рапорт по вашему поводу. Что тут он?.. Кажется, вот хвалит вас. Прекрасно привели из мастерских орудие. Все, Дмитриев. Желаю успеха, идите! Принимайте дивизион.
Алексей вышел; его немного трясло нервной, ознобной дрожью.
А в лагере начиналось утро, дорожки были располосованы теплым солнцем, подсыхала роса. По песчаным тропкам прыгали синицы, нехотя отлетали в сторону, спугнутые шагами Алексея. Дневальные подметали линейки, заливали умывальники, среди поляны над походными кухнями вертикально поднимался погожий дымок; гремели черпаками повара. Дивизион находился на реке — было время утренней физзарядки и купанья.
Алексей направился к своей палатке, сел на пенек, достал папиросы. Солнце из-за деревьев начинало чуть припекать, но в груди было холодно, пусто, и он никак не мог унять эту нервную дрожь после разговора с командиром дивизиона.
Дневальный Луц выглянул из палатки, оббил березовый веник о ствол сосны, спросил, сощурясь от солнца:
— Если не секрет, Алеша, зачем вызывали?
— В большое начальство выхожу, Миша, — хмуро ответил Алексей. — Никогда не думал…
— Ставят на полк? — сострил Луц. — Немедленно отказывайся. Скажи — некогда, грудные дети…
— Ставят на дивизион.
— Старшиной? Неужели? — догадался Луц, и брови его поползли вверх. — Так. А как же Борис? Снимают? Ну и ну!..
В это время со стороны реки донеслась песня, и синицы вспорхнули с дорожки. Потом дивизион показался на просеке, неся с собою песню. Борис вел строй, шагая сбоку; волосы у него были мокрые от купанья; возбужденно и придирчиво следя за строем, иногда пятясь спиной или задерживая шаг, он упоенно, перекатывая голос, командовал:
— Громче пес-ню, пер-рвая батарея! Раз-два, два, три! Не-е слышно подголосков! Пе-ечатай шаг!
Да, он был красив сейчас, Борис; его мужественное лицо, покрытое бронзовым загаром, выражало волевую сосредоточенность. Дивизион проходил мимо, но Алексей все не двигался с места. Он знал, что это внезапное смещение со старшин жестоко ударит по самолюбию Бориса, и сидел на пеньке до тех пор, пока мимо не прошел весь дивизион, не остановился возле столовой. Тогда Алексей сказал:
— Миша, позови Бориса.
— Это уже приказание старшины дивизиона? — спросил Луц. — Или еще нет?
— Почти, — ответил Алексей.
Спустя минуту Борис уже быстро шел по дорожке к Алексею, похлопывая сорванным прутиком по голенищу — жест майора Градусова, шел бодрый, оживленный после десятиминутной физзарядки и купания, и, казалось, от его гибкой походки исходила сила уверенного в себе человека.
— Ты знаешь, мои вернулись из эвакуации, — еще издали с обрадованным и каким-то снисходительным видом сообщил он. — И не смогли черкнуть хотя бы десяток строк, а сразу с места в карьер прислали деньги! А здесь они мне так же нужны, как дятлу модный галстук в клеточку.
Они утром не успели поговорить, и Борису не терпелось продолжить разговор; подойдя, он взял Алексея под локоть, повел по линейке.
— Ничего провел время в училище? Валю видел?
— Нет.
— Что так? Ах, мои стариканы! — Борис снова щелкнул прутиком по сапогу. — Скажи — что с ними делать? Мамаша даже двух строчек не прислала. А сразу деньги, как беспомощному мальчику! Чудаки, если им все рассказать о войне, ахали бы целый вечер! — Он усмехнулся. — Вообще ничего стариканы! Ну вот подумай: для чего мне деньги, когда у меня полная планшетка фронтовых? И наверно, оторвали от себя!
Он, видимо, находился еще под впечатлением того, что только что с песней лихо и браво привел в лагерь дивизион, и сейчас точно смотрел на себя со стороны, немного любуясь собой, этой игрой прутиком, которая назойливо мешала Алексею, раздражала его.
— Знаешь, Алешка, теперь мы сделаем вот как: настрочим письмо моим, дадим твой адрес, пусть сходят и все подробно узнают о твоих. Только не медлить. Мамашу я свою знаю, она разовьет бешеную деятельность, все узнает…
— Не надо, — сказал Алексей, — никаких писем не надо. Мать погибла в блокаду. Я получил письмо от сестры.
Борис остановился, проговорил, разделяя слова:
— Не может быть!
— Слушай, Боря, тебя вызывал командир дивизиона. Зайди к нему.
— Ох и надоели мне эти вызовы, если бы ты знал! В чем дело? Не знаешь?
— Знаю, что глупость, — ответил Алексей. — Тебя снимают с дивизиона, меня назначают. А я только мечтал об этом.
— Ах во-он что?! — Борис, бледнея, покривился, потом со всей силы щелкнул прутиком по голенищу и, больше не сказав ни слова, зашагал прочь.
Когда через несколько минут он вышел из штабной палатки с холодным, застылым лицом и когда, уже пересилив себя, с превеселой бесшабашностью протянул руку Алексею, тот вскипел.
— Ты что — хочешь поздравить, что ли? Может, думаешь, что я мечтал об этом назначении, ночи по спал?
— Вот именно, хочу поздравить с повышением, Алеша! Спасибо, ты избавил меня от этой должности. Спасибо. Что ж, с удовольствием сдам тебе старшинство. Рад?
— Места от радости не нахожу!
Вечером второго дня помкомвзвода Грачевский сказал Борису:
— Вы заступаете в наряд дневальным.
Взвод готовился к разводу караулов, все чистили карабины около пирамиды, в палатке были только Гребнин, Брянцев и Витя Зимин. Оба заступали часовыми: Гребнин, назначенный на самый дальний пост, был недоволен этим и, сидя на топчане, огорченно читал устав, Зимин сворачивал на полу скатку.
Борис, насвистывая, рылся в своем чемодане, который он принес из каптерки, достал оттуда папиросы — две роскошные коробки «Казбека»; услышав приказ Грачевского, он выпрямился, ногтем распечатал коробку и, продолжая насвистывать, помял в пальцах папиросу — у него был такой вид, будто он не замечал никого.
— Брянцев, вы слышали? — повторил Грачевский, и некрасивое лицо его напряглось.
— Ах это ты?.. Что, голубчик, начинаешь мстить мне? Или — как позволите понимать? — со спокойной ядовитостью спросил Борис. — Ох как ты быстро!.. Что, власть почувствовал?
Грачевский замялся:
— Я не мщу… Я не собираюсь мстить. Взвод идет в караул. Луца я не могу назначить второй раз дневальным. Ты ведь свободен. Целый год не ходил в наряд.
— А ты уж забыл, что старшина не ходит в наряд? Или постарался забыть? Я еще, голубчик, не разжалован, кажется.
— Но теперь ты… курсант, как и все.
— Теперь он будет курить махорку, а не «Казбек», — невозмутимо вставил Гребнин, перелистывая страничку устава. — И прутиком не будет хлопать, как Градусов. «Часовой есть лицо неприкосновенное», — прочитал он углубленно фразу из устава и добавил: — Борис тоже считает себя лицом неприкосновенным.
— Что ж, тогда ты кури «Казбек»! Пожалуйста! — Борис швырнул коробку на стол и с выражением самоуверенной неприступности обернулся к Грачевскому. — Запомни: сегодня я в наряд не пойду. Понял? Завтра пойду, послезавтра, но не сегодня… Тебе все ясно? Или требуется перевести с русского на русский?
— Безобразие какое-то, — вздохнул Зимин и, подняв голову от скатки, захлопал своими длинными ресницами.
Не находя убедительных слов, Грачевский потерянно затоптался в палатке. Гребнин же взял со стола коробку папирос, с безразличием отбросил ее в сторону, сказал:
— Спасибо, милый Боречка. Тебя оскорбляет быть дневальным? Тебе не хочется подметать пол? Я видел таких пижонов на Крещатике. Ходили по вечерам с аристократическими галстучками. Мне хотелось таким побить морды. Но я воздерживался. Не потому, что морды у них стеклянные, нет. Не хотелось марать рук.
— Что ты сказал? — Борис рывком схватил его за ремень, притянул к себе. — Что? Повтори!
В это время в палатку вошел Алексей, бегло взглянул на обоих, устало спросил:
— Что стряслось?
— Выясняем добрососедские взаимоотношения, — ответил Гребнин, заправляя гимнастерку. — Все в порядке.
— Здорово выясняете. А в чем дело?
— Благодари его, что все так обошлось, Сашенька! — насмешливо выговорил Борис, кивнув на Алексея. — В другой раз мериться силой со мной можешь на ринге, это будет разумнее для тебя и для меня!
— Не понимаю, при чем тут ринг? — спросил Алексей.
Когда Грачевский начал объяснять, в чем дело, и, хорошо зная об их дружбе, стал неуверенно, робея даже, подбирать мягкие, полуоправдывающие и себя и Бориса слова, Алексей, слушая этот лепет, вдруг не сдержался:
— Да что вы мнетесь, Грачевский? Что ж тут неясного, Борис? Что за нежности, черт возьми! Идет весь взвод — а почему ты не должен идти? — И, ругая себя в душе за эту горячность, он тише добавил: — А что касается ринга, то, прости, твоя угроза — глупость.
Он сказал это, чувствуя, что он, конечно, прав и, конечно, не прав Борис, но сейчас же подумал, что ему сейчас, в своем новом положении старшины, легче быть правым, и внезапно ощутил жгучий, тоскливый стыд за свои слова, за свою несдержанность. «Что это со мной? Почему я так раздражен? Этого не должно быть между нами!..»
— Я очень хорошо тебя понимаю! Очень хорошо! — с язвительным и каким-то горьким удовлетворением произнес Борис, ударил коробкой «Казбека» о стол так, что рассыпались папиросы, и вышел.
14
Дневник Зимина
13-е
Мы в лагерях! Стоим в лесу на берегу по-походному. Комары носятся тучами, спасенья нет. Они очень злые. «До наглости!» — говорит Полукаров. Но нашли выход. ШБС. Все чихают от дыма. Я стараюсь крепиться, но ничего не выходит. Кто-то уже сочинил стихи:
Сегодня Полукаров рассказал интересную вещь. Он хорошо знает английский язык и прочитал в одном военном американском журнале, что команда «Смирно!» у них подается так: «Парни, смирно!»
А вечером между Полукаровым и Степановым завязался горячий спор на тему, можно ли все знать. У нас во взводе есть интересный курсант — Нечаев. Он очень стремится к знаниям. В лагерях он решил наизусть выучить таблицу логарифмов. Полукаров стал над ним подсмеиваться, а Степанов ужасно разволновался и заявил Полукарову, что он читает по 26 часов в сутки — и все без толку, никакой системы, что Полукаров легкомысленный человек, разбрасывает на ветер способности. А смеяться над тем, что человек стремится к знаниям, это, по крайней мере, низко. Полукаров поднял руки и сказал: «Степа, сдаюсь. Ты не так меня понял. Нечаев набирается культуры, и я помогаю ему стать блестящим, воспитанным офицером. Вот почитай: „1. Не подавай сам свою тарелку с просьбой о второй порции (Нечаев любил поесть). 2. Не чавкай, не дуй и не издавай никаких других звуков при еде. 3. Смейся от души, если этому имеется причина. 4. Не старайся объять необъятное“. Степанов сказал: „Глупость!“ А мне было очень смешно. Полукаров обнял Степу и сказал, что это шутка. Вообще Полукарова трудно понять. Он очень хорошо учится, но почти не занимается. „Ловит на лету“, — говорит о нем Степа. Остроты Полукарова: „Всякая кривая вокруг начальства короче прямой“. Он любит играть словами и в шутку перемешивает поговорки: „Пить хочется, как из ведра“, „Что с возу упало, то не вырубишь топором“, „Молчит, как рыба об лед“.
Больше всех во взводе он считается с Дроздовым, Брянцевым, Дмитриевым и Степановым. Его он с уважением называет СУП — это значит: Степанов Степан Павлович.
Иногда Полукаров бывает добрым и веселым, иногда мрачным, и тогда он мне не нравится.
Заступили в наряд. Я стоял часовым. Ночь. Холодно. Ухает сова. Или филин — не знаю. Их много. Я представил, как на фронте было, слушал шорохи и старался не чувствовать холода. Посты проверял начальник караула лейт. Чернецов. На рассвете пели птицы. Саша Г. стоял на посту № 3 и передразнивал щеглов. Они очень злились. Саша умеет подражать всем птицам. Он разведчик. Он учил меня, как кричат синицы.
14-е
После стрельбы играли в футбол, как дети. Как и следовало ожидать, в первом тайме мяч со страшной силой угодил мне в физиономию. Голова гудела, как колокол, но я самоотверженно продолжал играть. Подумаешь, хуже бывает! Бор. Брянцев играет очень хорошо в нападении. Он забил два гола.
P.S. А у нас в палатке сверчок!
15-е
Утром проснулись — и все увидели Дмитриева. Он вернулся с орудием. Все окружили его, спрашивали, просто невозможно было к нему пробиться! Он говорил ребятам, что рад, что вернулся.
Но оказалось — у него несчастье. Сказал это Брянцев. У него в блокаду погибла мама. Не представляю, если бы погибла моя мама…
В эти дни ребята не стали говорить о доме и о письмах. Все говорят о стрельбах и о веселых пустяках. Алеша Дмитриев даже смеется иногда шуткам, и я удивляюсь. Я рядом с ним сплю. Он ворочается ночью, бьет ладонью по подушке, словно она жесткая доска, а иногда стонет сквозь зубы.
16-е
Сила воли. Пленный Муций Сцевола сжег руку на глазах врагов, чтобы показать им, что он не боится пыток. Зоя Космодемьянская, Юрий Смирнов…
Сегодня я решил испытать себя, а получилось очень глупо и неудобно. Я развел костер на берегу в кустах и, стоя, держал руку над пламенем. Пришлось так закусить губу, что в глазах потемнело. Вдруг слышу — шаги. «Зимин, вы что тут делаете?» Оказалось, кап. Мельниченко, он дым заметил. Я готов был провалиться сквозь землю. А он сел возле меня, вроде бы угадал, даже не улыбнулся и говорит: «Зимин, вы знаете, что такое сила воли? Сила воли — это заставить себя делать не то, что хочется, а то, что необходимо, наперекор тому, что хочется. Сила воли сначала закаляется в мелочах. Вот, например, вы смертельно устали после стрельб, ноги едва держат, вам хочется лечь на землю и не вставать, а в то же время надо почистить орудие. Если вы перебороли себя, это и есть проявление силы воли. Потом это проявится в большем». И многое другое говорил. А под конец сказал: «Мне нравится, что вы думаете об этом», — и ушел.
Потом я посмотрел руку. Огромный волдырь.
17-е
Ал. ночью опять не спал, а утром я подошел к нему, конечно, покраснел как осел, и сказал, не хочет ли он шоколада «Спорт». Мне мама прислала в посылке. Плитку. Он поглядел на меня. Я, конечно, еще глупее покраснел и подумал: «Дурак я! Разве ему нужен шоколад?» Но он улыбнулся и сказал: «Спасибо, Витя». Он взял плитку, разломил ее по долям, роздал ребятам и себе дольку взял. «Замечательный шоколад», — сказал он.
Я был очень благодарен ему.
Посмотрел на себя в зеркало: конопушки на носу, глаза какие-то. Но все равно, все равно…
18-е
Невероятная новость! Брянцева сняли со старшин. Теперь А.Дмитриев. Почему так получилось? Борис мало разговаривает, но смеется и говорит, что гора с плеч. Он немного странный стал. Удивительно! Брянцева назначили дневальным!
19-е
Теперь записываю каждый день.
На политбеседе подполковник Шишмарев говорил об инициативе… (Эта запись в дневнике обрывается.)
Записываю вечером. Я слышал интересный разговор и не могу успокоиться. Был дождик, а я в личный час нырял с самого высокого дерева возле обрыва. Устал, в голове будто джаз наяривает, а я назло себе плаваю! Решил маме написать, чтобы не присылала посылки. Хватит. Сила воли?..
Я отвлекаюсь. Я шел по берегу мимо купальни и вдруг слышу разговор. На мостках сидели Полукаров и Бор. Брянцев. Они вроде как-то подружились в последние дни.
«Что же… взлетел, как архангел в небеса, а упал, как черт в преисподнюю! — сказал Полукаров и засмеялся. — Вот тебе и майор Градусов!»
Они сказали еще что-то, а потом я расслышал только фамилии — Дмитриев и Градусов.
«Я видеть его не могу! — сказал Борис. — Ты понял? Жалкий карьерист!» — «Он очень неглупый человек», — возразил Полукаров. «Смешно! Это типичный солдафон! — сказал Борис. — Если бы я знал это раньше!..» — «Когда, на фронте?» — засмеялся Полукаров.
Я вышел на мостки, и Бор. меня увидел. «Ты что здесь подслушиваешь!» — сказал он зло. «И не думаю. Я шел здесь случайно», — ответил я спокойно, но покраснел, как зад у павиана, о которых недавно читал. «А ну марш отсюда так же случайно!» — сказал Борис очень зло. Я тоже разозлился и ни к селу ни к городу обозвал его солдафоном. Раньше надо бы!
Ничего не понимаю! Кто не знает Градусова? Все знают! Бедный дневник мой буквально плакал у него.
26-е
Вот и осень. Как давно я не писал!
Стрельбы будут происходить с тактическими учениями. Марш. Занятие огневых. Огонь. Вводные. Прямая наводка. Пока неизвестны ни маршрут, ни обстановка. Так сказал лейтенант Чернецов. Из нашего взвода назначаются за командиров взвода (КОВ) А.Дмитриев и… конечно, Брянцев. КОВ выбирали сам майор Красноселов и полк. Копылов. Выбирали фронтовиков.
Я еду во взводе Дмитриева. Как я доволен, это знаю только я!
Идет дождик. Стрельбы в обстановке, приближенной к боевой. Наконец-то!
27-е
Пишу в короткий перерыв перед выездом. 15 минут в моем распоряжении. Тороплюсь. Волнуюсь. Наконец-то! Приказ получен. Впереди — маршрут, учения и стрельбы!
В 23 ч. 10 мин. была построена батарея. Темнота. Дождик. У офицеров — фонарики.
Преподаватель тактики полковник Копылов в окружении офицеров отдает приказ. Возле него стоят КОВ — А.Дмитриев и Бор. Брянцев. Тишина. Шуршит дождь. Темнеют орудия и машины. Копылов освещает карту фонариком и объясняет обстановку. КОВ отмечают на карте карандашом. В 4 часа утра ожидается наступление «противника». «Противник» в районе деревни Глубокие Колодцы сосредоточил до дивизии танков. Направление удара — Марьевка. В атаку пойдут настоящие гитлеровские танки, их будут тянуть на тросах настоящие тягачи, скрытые оврагом. Для нашего училища дал металлургический завод четыре подбитых немецких танка. Настоящий бой с танками. В 3:30 батарея должна занять огневую позицию на северо-восточной окраине деревни Марьевки и уничтожить танки «противника».
Маршрут тяжелый. Местность совершенно незнакома. Преподаватели и офицеры в этих стрельбах лишь наблюдатели. Их должности заняли курсанты. Как на фронте!
Бор. Брянцев очень весел. Он все время козыряет, когда обращается к нему полковник Копылов, отвечает, не дослушав вопроса. И усмехается, поглядывая на А.Дмитриева.
Вот это стрельбы и учения! Я назначен командиром орудия. Четыре раза «ура!».
…Кончаю писать. Команда. Бегу!
13-е
Мы в лагерях! Стоим в лесу на берегу по-походному. Комары носятся тучами, спасенья нет. Они очень злые. «До наглости!» — говорит Полукаров. Но нашли выход. ШБС. Все чихают от дыма. Я стараюсь крепиться, но ничего не выходит. Кто-то уже сочинил стихи:
Вообще я полюбил свой взвод. Мне даже часто как-то весело, когда думаешь, сколько у тебя хороших товарищей. Вот Степанов, он тихий, он учился в университете. А как стрелял вчера! Он подготовил данные за несколько секунд в уме. Кап. Мельнич. похвалил его перед строем после стрельбы, а Степанов пожал плечами и стал поправлять ремень, — у него всегда пряжка на боку, все время сползает, и никакой выправки. Во время вчерашнего купанья ст. дивизиона Бор. Брянцев сказал Степанову при всех: «Ты заранее знал расстояние до цели и батареи, шаг угломера». Степанов поглядел на него, улыбнулся и сказал: «Давай входные данные». Брянцев посмотрел на часы и скомандовал входные. Они стояли на вышке для прыжков. «Есть!» — сказал Степанов и нырнул в воду. Он вынырнул и сразу крикнул готовый угломер и прицел. На часах прошло 19 секунд. Все удивились. Брянцев подсчитал на бумаге и сказал: «Любопытно», — и ушел какой-то обозленный. Мне показалось, что он почему-то недоволен или завидует Степанову.
Вьется тучей
Рой летучий,
Ситуация ясна.
Разведи-ка ШБСе,
Шишек много, где же кружка,
Легче будет на душе.
Сегодня Полукаров рассказал интересную вещь. Он хорошо знает английский язык и прочитал в одном военном американском журнале, что команда «Смирно!» у них подается так: «Парни, смирно!»
А вечером между Полукаровым и Степановым завязался горячий спор на тему, можно ли все знать. У нас во взводе есть интересный курсант — Нечаев. Он очень стремится к знаниям. В лагерях он решил наизусть выучить таблицу логарифмов. Полукаров стал над ним подсмеиваться, а Степанов ужасно разволновался и заявил Полукарову, что он читает по 26 часов в сутки — и все без толку, никакой системы, что Полукаров легкомысленный человек, разбрасывает на ветер способности. А смеяться над тем, что человек стремится к знаниям, это, по крайней мере, низко. Полукаров поднял руки и сказал: «Степа, сдаюсь. Ты не так меня понял. Нечаев набирается культуры, и я помогаю ему стать блестящим, воспитанным офицером. Вот почитай: „1. Не подавай сам свою тарелку с просьбой о второй порции (Нечаев любил поесть). 2. Не чавкай, не дуй и не издавай никаких других звуков при еде. 3. Смейся от души, если этому имеется причина. 4. Не старайся объять необъятное“. Степанов сказал: „Глупость!“ А мне было очень смешно. Полукаров обнял Степу и сказал, что это шутка. Вообще Полукарова трудно понять. Он очень хорошо учится, но почти не занимается. „Ловит на лету“, — говорит о нем Степа. Остроты Полукарова: „Всякая кривая вокруг начальства короче прямой“. Он любит играть словами и в шутку перемешивает поговорки: „Пить хочется, как из ведра“, „Что с возу упало, то не вырубишь топором“, „Молчит, как рыба об лед“.
Больше всех во взводе он считается с Дроздовым, Брянцевым, Дмитриевым и Степановым. Его он с уважением называет СУП — это значит: Степанов Степан Павлович.
Иногда Полукаров бывает добрым и веселым, иногда мрачным, и тогда он мне не нравится.
Заступили в наряд. Я стоял часовым. Ночь. Холодно. Ухает сова. Или филин — не знаю. Их много. Я представил, как на фронте было, слушал шорохи и старался не чувствовать холода. Посты проверял начальник караула лейт. Чернецов. На рассвете пели птицы. Саша Г. стоял на посту № 3 и передразнивал щеглов. Они очень злились. Саша умеет подражать всем птицам. Он разведчик. Он учил меня, как кричат синицы.
14-е
После стрельбы играли в футбол, как дети. Как и следовало ожидать, в первом тайме мяч со страшной силой угодил мне в физиономию. Голова гудела, как колокол, но я самоотверженно продолжал играть. Подумаешь, хуже бывает! Бор. Брянцев играет очень хорошо в нападении. Он забил два гола.
P.S. А у нас в палатке сверчок!
15-е
Утром проснулись — и все увидели Дмитриева. Он вернулся с орудием. Все окружили его, спрашивали, просто невозможно было к нему пробиться! Он говорил ребятам, что рад, что вернулся.
Но оказалось — у него несчастье. Сказал это Брянцев. У него в блокаду погибла мама. Не представляю, если бы погибла моя мама…
В эти дни ребята не стали говорить о доме и о письмах. Все говорят о стрельбах и о веселых пустяках. Алеша Дмитриев даже смеется иногда шуткам, и я удивляюсь. Я рядом с ним сплю. Он ворочается ночью, бьет ладонью по подушке, словно она жесткая доска, а иногда стонет сквозь зубы.
16-е
Сила воли. Пленный Муций Сцевола сжег руку на глазах врагов, чтобы показать им, что он не боится пыток. Зоя Космодемьянская, Юрий Смирнов…
Сегодня я решил испытать себя, а получилось очень глупо и неудобно. Я развел костер на берегу в кустах и, стоя, держал руку над пламенем. Пришлось так закусить губу, что в глазах потемнело. Вдруг слышу — шаги. «Зимин, вы что тут делаете?» Оказалось, кап. Мельниченко, он дым заметил. Я готов был провалиться сквозь землю. А он сел возле меня, вроде бы угадал, даже не улыбнулся и говорит: «Зимин, вы знаете, что такое сила воли? Сила воли — это заставить себя делать не то, что хочется, а то, что необходимо, наперекор тому, что хочется. Сила воли сначала закаляется в мелочах. Вот, например, вы смертельно устали после стрельб, ноги едва держат, вам хочется лечь на землю и не вставать, а в то же время надо почистить орудие. Если вы перебороли себя, это и есть проявление силы воли. Потом это проявится в большем». И многое другое говорил. А под конец сказал: «Мне нравится, что вы думаете об этом», — и ушел.
Потом я посмотрел руку. Огромный волдырь.
17-е
Ал. ночью опять не спал, а утром я подошел к нему, конечно, покраснел как осел, и сказал, не хочет ли он шоколада «Спорт». Мне мама прислала в посылке. Плитку. Он поглядел на меня. Я, конечно, еще глупее покраснел и подумал: «Дурак я! Разве ему нужен шоколад?» Но он улыбнулся и сказал: «Спасибо, Витя». Он взял плитку, разломил ее по долям, роздал ребятам и себе дольку взял. «Замечательный шоколад», — сказал он.
Я был очень благодарен ему.
Посмотрел на себя в зеркало: конопушки на носу, глаза какие-то. Но все равно, все равно…
18-е
Невероятная новость! Брянцева сняли со старшин. Теперь А.Дмитриев. Почему так получилось? Борис мало разговаривает, но смеется и говорит, что гора с плеч. Он немного странный стал. Удивительно! Брянцева назначили дневальным!
19-е
Теперь записываю каждый день.
На политбеседе подполковник Шишмарев говорил об инициативе… (Эта запись в дневнике обрывается.)
Записываю вечером. Я слышал интересный разговор и не могу успокоиться. Был дождик, а я в личный час нырял с самого высокого дерева возле обрыва. Устал, в голове будто джаз наяривает, а я назло себе плаваю! Решил маме написать, чтобы не присылала посылки. Хватит. Сила воли?..
Я отвлекаюсь. Я шел по берегу мимо купальни и вдруг слышу разговор. На мостках сидели Полукаров и Бор. Брянцев. Они вроде как-то подружились в последние дни.
«Что же… взлетел, как архангел в небеса, а упал, как черт в преисподнюю! — сказал Полукаров и засмеялся. — Вот тебе и майор Градусов!»
Они сказали еще что-то, а потом я расслышал только фамилии — Дмитриев и Градусов.
«Я видеть его не могу! — сказал Борис. — Ты понял? Жалкий карьерист!» — «Он очень неглупый человек», — возразил Полукаров. «Смешно! Это типичный солдафон! — сказал Борис. — Если бы я знал это раньше!..» — «Когда, на фронте?» — засмеялся Полукаров.
Я вышел на мостки, и Бор. меня увидел. «Ты что здесь подслушиваешь!» — сказал он зло. «И не думаю. Я шел здесь случайно», — ответил я спокойно, но покраснел, как зад у павиана, о которых недавно читал. «А ну марш отсюда так же случайно!» — сказал Борис очень зло. Я тоже разозлился и ни к селу ни к городу обозвал его солдафоном. Раньше надо бы!
Ничего не понимаю! Кто не знает Градусова? Все знают! Бедный дневник мой буквально плакал у него.
26-е
Вот и осень. Как давно я не писал!
Стрельбы будут происходить с тактическими учениями. Марш. Занятие огневых. Огонь. Вводные. Прямая наводка. Пока неизвестны ни маршрут, ни обстановка. Так сказал лейтенант Чернецов. Из нашего взвода назначаются за командиров взвода (КОВ) А.Дмитриев и… конечно, Брянцев. КОВ выбирали сам майор Красноселов и полк. Копылов. Выбирали фронтовиков.
Я еду во взводе Дмитриева. Как я доволен, это знаю только я!
Идет дождик. Стрельбы в обстановке, приближенной к боевой. Наконец-то!
27-е
Пишу в короткий перерыв перед выездом. 15 минут в моем распоряжении. Тороплюсь. Волнуюсь. Наконец-то! Приказ получен. Впереди — маршрут, учения и стрельбы!
В 23 ч. 10 мин. была построена батарея. Темнота. Дождик. У офицеров — фонарики.
Преподаватель тактики полковник Копылов в окружении офицеров отдает приказ. Возле него стоят КОВ — А.Дмитриев и Бор. Брянцев. Тишина. Шуршит дождь. Темнеют орудия и машины. Копылов освещает карту фонариком и объясняет обстановку. КОВ отмечают на карте карандашом. В 4 часа утра ожидается наступление «противника». «Противник» в районе деревни Глубокие Колодцы сосредоточил до дивизии танков. Направление удара — Марьевка. В атаку пойдут настоящие гитлеровские танки, их будут тянуть на тросах настоящие тягачи, скрытые оврагом. Для нашего училища дал металлургический завод четыре подбитых немецких танка. Настоящий бой с танками. В 3:30 батарея должна занять огневую позицию на северо-восточной окраине деревни Марьевки и уничтожить танки «противника».
Маршрут тяжелый. Местность совершенно незнакома. Преподаватели и офицеры в этих стрельбах лишь наблюдатели. Их должности заняли курсанты. Как на фронте!
Бор. Брянцев очень весел. Он все время козыряет, когда обращается к нему полковник Копылов, отвечает, не дослушав вопроса. И усмехается, поглядывая на А.Дмитриева.
Вот это стрельбы и учения! Я назначен командиром орудия. Четыре раза «ура!».
…Кончаю писать. Команда. Бегу!
15
Он ошибся! Он еще не верил в это, но было ясно: он ошибся. Машина двигалась два часа, а деревни Марьевки не было — сплошная темень неслась навстречу, металлически барабанил дождь по кабине.
На развилке дорог, возле разъезда Крутилиха, он, уточняя дорогу, вылез из кабины, ручным фонариком осветил столб на перекрестке — в глаза бросились буквы на намокшей дощечке-указателе: «Марьевка». Потом в кабине он сориентировал карту. «Ерунда! Марьевка направо, а не налево. Что за путаница?»
И он почувствовал нерешительность; он ждал, что из второй машины вылезет, окликнет лейтенант Чернецов, но Чернецов не вылез из кабины, не окликнул, не подошел к Алексею. Машины стояли, работая моторами; шофер Матвеев, молодой парень, в фуражке, сдвинутой на затылок, поерзал на сиденье, небрежно сплюнул на дорогу, сказал:
— Да что думать тут, против указателя не попрешь! А я тут все дорожки, как свои пуговицы, знаю. Там и есть эта Марьевка!
Видимо, тогда он и совершил ошибку, и понял это лишь в два часа одну минуту, то есть после двух часов езды в кромешной тьме. По его подсчетам, эта деревня должна была уже остаться позади, однако он не встретил ни одного населенного пункта по этой дороге.
Тщательное изучение карты окончательно убедило его, что он запутался: на карте было две Марьевки, обозначенные количеством дворов с предельной ясностью — «Марьевка, 220», «Марьевка, 136», — два населенных пункта с одним названием, и ему показалось, что это какой-то обман, какая-то коварная случайность, чего он не учел, не мог раньше учесть.
От одной Марьевки к Глубоким Колодцам километров десять, от другой — километров сорок пять. Если же он ошибся — а он уже знал точно теперь, что ошибся на разъезде Крутилиха, — он приведет взвод на огневой рубеж только к утру, с опозданием на два-три часа — и тогда пропали учения…
«Но знал ли полковник Копылов об этих двух Марьевках?»
Вглядываясь в потемки, он все же старался сориентировать карту, но сделать это сейчас было невозможно: нескончаемый августовский дождь скрывал все предметы в двух шагах от машины. И Алексей понимал, что возвращаться назад, к разъезду Крутилиха, а затем искать следующую развилку дороги — немыслимо поздно. Два с половиной часа были потеряны на совершенно безрезультатную езду по степи.
На развилке дорог, возле разъезда Крутилиха, он, уточняя дорогу, вылез из кабины, ручным фонариком осветил столб на перекрестке — в глаза бросились буквы на намокшей дощечке-указателе: «Марьевка». Потом в кабине он сориентировал карту. «Ерунда! Марьевка направо, а не налево. Что за путаница?»
И он почувствовал нерешительность; он ждал, что из второй машины вылезет, окликнет лейтенант Чернецов, но Чернецов не вылез из кабины, не окликнул, не подошел к Алексею. Машины стояли, работая моторами; шофер Матвеев, молодой парень, в фуражке, сдвинутой на затылок, поерзал на сиденье, небрежно сплюнул на дорогу, сказал:
— Да что думать тут, против указателя не попрешь! А я тут все дорожки, как свои пуговицы, знаю. Там и есть эта Марьевка!
Видимо, тогда он и совершил ошибку, и понял это лишь в два часа одну минуту, то есть после двух часов езды в кромешной тьме. По его подсчетам, эта деревня должна была уже остаться позади, однако он не встретил ни одного населенного пункта по этой дороге.
Тщательное изучение карты окончательно убедило его, что он запутался: на карте было две Марьевки, обозначенные количеством дворов с предельной ясностью — «Марьевка, 220», «Марьевка, 136», — два населенных пункта с одним названием, и ему показалось, что это какой-то обман, какая-то коварная случайность, чего он не учел, не мог раньше учесть.
От одной Марьевки к Глубоким Колодцам километров десять, от другой — километров сорок пять. Если же он ошибся — а он уже знал точно теперь, что ошибся на разъезде Крутилиха, — он приведет взвод на огневой рубеж только к утру, с опозданием на два-три часа — и тогда пропали учения…
«Но знал ли полковник Копылов об этих двух Марьевках?»
Вглядываясь в потемки, он все же старался сориентировать карту, но сделать это сейчас было невозможно: нескончаемый августовский дождь скрывал все предметы в двух шагах от машины. И Алексей понимал, что возвращаться назад, к разъезду Крутилиха, а затем искать следующую развилку дороги — немыслимо поздно. Два с половиной часа были потеряны на совершенно безрезультатную езду по степи.