Страница:
Николай Борисов
ИВАН III
ПРЕДИСЛОВИЕ
Чтобы постигнуть сущность народа, надо быть государем, а чтобы постигнуть природу государей, надо принадлежать к народу.
Никколо Макиавелли
Россия нынешняя образована Иоанном.
Н. М. Карамзин
Есть люди, жизнь которых словно воплотилась в некие вечные творенья. Так Петербург стал гигантским памятником Петру Великому, собор Василия Блаженного славит Ивана Грозного, Троице-Сергиева лавра — преподобного Сергия, а киевская София — мудрого Ярослава. Своего «духовного отца» имеет и московский Кремль. Невозможно остаться равнодушным, глядя из-за Москвы-реки на это причудливое скопление дворцов и монастырей, соборов и колоколен, стянутое могучим поясом зубчатых стен. Кажется, сама державная Россия смотрит на нас с этого берегового холма. И над всем этим евразийским великолепием, над шатрами и куполами, над пушками и колоколами, над застенками и кладовками, над молельнями и гробницами — тень великого князя Московского Ивана III, которого современники называли Иваном Великим.
Эта книга — об Иване III, создателе московского Кремля и Московского государства, одном из самых выдающихся деятелей отечественной истории. На каждое столетие приходится не более одного-двух людей такого калибра.
Мы не случайно обратились к его образу. Настоящая книга в какой-то степени является продолжением ряда исторических портретов строителей Московского государства. В серии «Жизнь замечательных людей» вышла книга о первом великом князе Московском Иване Даниловиче Калите (Иван Калита. М., 1995; второе издание — М., 1997). Несколькими годами ранее увидела свет книга о преподобном Сергии Радонежского (И свеча бы не угасла… Исторический портрет Сергия Радонежского. М., 1990). И вот теперь на суд читателей выносится жизнеописание создателя единого Российского государства великого князя Ивана Васильевича. Каждый из этих трех героев отечественной истории был яркой и неповторимой личностью, каждый делал свое великое дело. Иван Калита превратил Москву из удельного захолустья в политическую и религиозную столицу Северо-Восточной Руси. Преподобный Сергий Радонежский своим монашеским подвигом одухотворил политическое наследие Калиты и стал великим зодчим духовной культуры ранней Москвы. Иван Великий, опираясь на достигнутое, превратил пестрое сообщество русских земель и княжеств в единое и независимое государство — Россию. И словно три угла треугольника, эти три великих человека составляют в нашей истории некое неделимое целое.
В соответствии с особенностями происхождения и воспитания, с характером своего дела и обстоятельствами, среди которых им приходилось действовать, они отчеканились тремя неповторимыми профилями. Нет смысла задаваться праздным вопросом о степени величия каждого из них. Скажем лишь, что это были люди одной меры, одной несокрушимой закалки. И каждый как личность представляет сложнейшую загадку для историка.
Писать биографию Ивана III крайне сложно в силу целого ряда объективных причин. Сбивчивость и противоречивость источников, полное отсутствие документов личного характера, иной мир и иная система ценностей — обычные опасности, подстерегающие исследователя русского Средневековья. Но весь этот и без того запутанный клубок к концу XV столетия запутывается окончательно.
Основной источник наших знаний о событиях XV столетия — летописи. Они — разбитое зеркало своего времени. Разглядеть что-либо в этих потускневших осколках не так-то просто. Ранние московские летописцы коротко и лаконично сообщали о двух-трех наиболее примечательных событиях каждого года. Да и самих летописей XIV и первой половины XV столетия сохранилось очень немного. В результате всего этого, а также вследствие работы многих поколений историков, каждое известие из этого периода напоминает тщательно обглоданную кость.
Ситуация существенно изменяется в эпоху Ивана III. Политический кругозор московского двора стремительно расширяется. Количество событий, достойных упоминания, резко возрастает. Многие понимают, что являются свидетелями исторических событий, и хотят выразить свое отношение к ним. Летописные своды растут здесь и там, словно грибы после дождя. Политическое назидание оттесняет на второй план религиозно-нравственное поучение. Отделить истину от клеветы становится необычайно трудно.
Но словно сжалившись над историками, время сохранило несколько замечательных человеческих документов той эпохи — неофициальных памятников летописания. Один из них — летописный свод, составленный в церковных кругах в 80-е годы XV столетия и дошедший до нас в составе Софийской II и Львовской летописей. Неизвестный автор свода готовил свой отчет для будущего, а не для настоящего. Его взгляд на события исполнен скорби о попранных добродетелях, кто бы ни выступал в роли грешника. Конечно, он не позволяет себе открыто обличать государя за его злодеяния. (Кажется, для него это даже не вопрос смелости, а вопрос личного смирения.) Он сочувствует московскому делу и ощущает его величие. Но он умеет видеть правду побежденных и сочувствует им. Он хочет в нескольких словах назвать истинные причины событий. Его цель — истина. Он — независимый наблюдатель, взирающий на мир беспристрастно, но не равнодушно. В нашем повествовании мы будем именовать его Независимым летописцем. И пусть его негромкий голос, едва долетающий до нас сквозь гром колоколов и крики ненависти, напоминает нам о том, что даже в самые бурные времена совесть имеет все же некоторую цену.
Исторические источники при их правильном прочтении дают нам знание. Но с одним лишь знанием в истории уплывешь не дальше геркулесовых столбов ученых степеней. Для дальнего плавания в океане минувшего необходимо сочувствие. А оно возникает лишь по мере понимания. Конечно, прийти к нему будет нелегко. Но вот на что следует обратить внимание. В деяниях Ивана Великого мы узнаем тот характерный размашистый почерк, которым написаны самые яркие страницы отечественной истории. С него начинается долгий ряд наших исторических деятелей, которые одной рукой творили добро, а другой — зло. Они совершали великие преобразования, но при этом не останавливались перед непомерной ценой своих побед. Этих людей трудно любить, но трудно и не восхищаться ими. Они — словно кованые гвозди, которыми скрепляется причудливая конструкция Российского государства.
Пытаясь разгадать загадку Ивана Великого, отметим и еще одно обстоятельство. Как и любой человек, князь Иван имели свои маяки для плавания по «многомутному морю житейскому». Один из них — дела его отца, другой — Священное Писание.
Отец Ивана, великий князь московский Василий Васильевич (Василий II, или Василий Темный), прожив бурную и трагическую жизнь, умер в возрасте 47 лет в 1462 году. В 9 лет он потерял отца, в 19 — престол, в 30 лет попал в плен к татарам, а вернувшись из плена, был ослеплен своими двоюродными братьями Дмитрием Шемякой и Иваном Можайским. Не сломленный этими ударами судьбы, Василий со временем сумел вернуть себе московский престол и в урочный час передать его старшему сыну Ивану.
Увечье дало повод для его прозвища — Темный. Однако это был лишь повод. Подлинный смысл уникального прозвища Василия II — своего рода историческая загадка. На языке того времени слова «темный» и «слепой» не были абсолютно тождественны. Они различались своим содержанием. (Этой тонкой разницы не смог уловить австрийский посол Сигизмунд Герберштейн, который в своих знаменитых «Записках о Московии» называет отца Ивана Великого «Василий Слепой») (4, 65). [1]«Слепой» — это всего лишь обозначение физического недостатка. В XV веке известно несколько князей и бояр, носивших прозвище «Слепой». Но нет ни одного, кроме Василия II, кого бы называли «Темным». Это имя звучит как проклятье. Но в нем же — отзвук жалости и прощения. (И как тут не вспомнить Гоголя, восхищавшегося точностью и выразительностью народных прозвищ!)
Историки обычно затруднялись сказать что-либо определенное о достоинствах Василия Темного. Чаще всего его представляли полным ничтожеством. Однако будем справедливы к этому вечному неудачнику и при вынесении вердикта учтем хотя бы то, что при всех своих слабостях и пороках этот человек был единственным в русской истории слепым полководцем, не проигравшим ни единого сражения; что даровитые и верные люди, которыми он окружил свой трон, едва ли были так безнравственны, чтобы служить явному негодяю или ничтожеству; что зная о жестокости некоторых расправ, учиненных Василием II, мы ничего не знаем об их причинах.
Иван с самых ранних лет был неизменно рядом с отцом, служил ему помощником и поводырем, был посвящен в самые сокровенные тайны московского двора. Бедствия, выпавшие на долю отца, лишили его беззаботного детства. Но они же дали ему раннюю и холодную опытность. Без этой суровой школы Иван никогда бы не стал первым Государем. И потому рассказ о жизни князя Ивана мы предваряем обстоятельным повествованием о делах Василия Темного. Здесь, в темных тайниках души Слепого — ключ к сложному характеру нашего героя, к его добродетелям и порокам, подвигам и преступлениям. И даже когда он искренне хотел быть милосердным — тень ослепленного отца вставала на его пути, требуя беспощадности к врагам. Память о галицком мятеже, едва не погубившем все московское дело, была не называемой, но всегда подразумеваемой парадигмой московской политической борьбы второй половины XV столетия.
Воспоминания об отце — лишь один из маяков, светивших нашему герою. Другим была Библия с ее острым ощущением близости Бога и величавыми образами древних царей— Божьих избранников и спасителей своего народа. Иван был первым из московских князей, кто не на словах, а на деле стал царем — могущественным и независимым правителем обширной страны. Он свергнул власть ордынского «царя» и на ее развалинах построил свое царство. И где, как не в Ветхом Завете, он мог найти близкие ему по духу образы великих правителей — Моисея и Иисуса Навина, Давида и Соломона? До конца своих дней Иван искал в Библии ответы на вопросы, которые ставила перед ним жизнь. Понять дела и замыслы «государя всея Руси» можно только с Библией в руках.
Помимо отцовских заветов и библейских глаголов, у Ивана был и еще один ориентир — неписаные правила поведения государя, выработанные долгой чередой правителей, управлявших народами. Диктатура — сложное и опасное ремесло. Подобно горячей лошади, она покоряется лишь умелому наезднику. Диктатору необходимо глубокое знание противоречивой человеческой природы. Это знание дается не только собственным опытом и размышлением, но также чтением древних летописей и хроник. Постепенно каждый государь вырабатывает свою собственную негласную систему поведения. При всем многообразии этих систем в них можно увидеть немало общего. Этот универсальный механизм единоличной власти ярко изобразил в своем знаменитом трактате «Государь» младший современник нашего героя, итальянский мыслитель Никколо Макиавелли (1469–1527). Его горькие сентенции — еще один ключ к деяниям Ивана Великого.
Наш герой представляет собой невиданный ранее на Руси тип правителя — могущественного, умного и хищного диктатора, в деяниях которого благочестивая риторика и социальная демагогия соседствуют с грубым произволом. В нашем рассказе об Иване III читатель не раз повстречает слова «диктатор» и «диктатура». Слова эти звучат несколько неожиданно применительно к средневековой Руси. Однако не будем пугаться непривычного, но заглянем в суть вопроса. Как определенная форма правления, диктатура существует с глубокой древности. Она предполагает сосредоточение в руках одного лица законодательной, исполнительной и судебной власти. Самодержавие — это лишь историческое название российской диктатуры.
Сегодня понятие «диктатура» приобрело сугубо негативное, одиозное значение. Однако опыт истории свидетельствует о том, что в некоторых случаях именно диктатура может оказаться спасительной для общества в целом. «Там, где развращенность всех достигла такой степени, что ее не в состоянии обуздать одни лишь законы, — говорил Макиавелли, — необходимо установление вместе с законами превосходящей их силы; таковой силой является царская рука, абсолютная и чрезвычайная власть которой способна обуздывать чрезмерную жадность, честолюбие и развращенность сильных мира сего» (117, 178).
То, что Макиавелли несколько туманно называет «всеобщей развращенностью», можно определить и в более строгих терминах. Обычно диктатура возникает тогда, когда общество стремится выйти из политического кризиса, сплотиться для отпора внешнему врагу или решить необычайно сложные социально-экономические задачи. В этих ситуациях максимальное сосредоточение власти в одних руках может оказаться весьма эффективным. Разумеется, диктатура никогда не бывает абсолютной. Любой диктатор, чтобы не быть свергнутым, должен считаться с интересами правящего класса, религией (или идеологией) данного общества и многими другими вещами. Он должен тонко чувствовать меру своих возможностей. Он должен учитывать и то, что произвол одного лица тяготит всех остальных. Люди инстинктивно тянутся к самостоятельности. Однако жизнь показывает, что диктатура окончательно уступает место более мягким формам власти лишь по мере роста экономического благополучия общества и ослабления внешней угрозы.
Как и любая другая форма государственного устройства, диктатура имеет свои недостатки. Один из них состоит в том, что, вступив однажды на ложный путь, диктатор (на погибель всему обществу и самому себе) может довольно долго идти по нему, прежде чем его остановит мятеж черни или заговор аристократии. Иначе говоря, при диктатуре особое значение имеет личность диктатора, его здравый смысл и чувство меры. Именно с этой точки зрения и следует оценивать любого диктатора, а в нашем случае — «государя всея Руси» Ивана III.
Глядя снизу вверх на вершины власти, мы часто забываем, что любой правитель — не бронзовый монумент, а всего лишь смертный человек. Его отличие от прочих людей заключается главным образом в масштабности целей, которые он в силу своего положения может преследовать. Но возможность действия не есть еще само действие. Как много правителей в истории России могли бы совершить великие дела, но ограничились заботой о собственном благополучии. «Героизм — это прежде всего способность действовать», — говорил Т.Карлейль. Именно здесь мы и находим еще один критерий для оценки исторического величия любого правителя. Иван III был в полной мере наделен этой способностью. Он не только ставил перед собой масштабные цели, но и делал все возможное для их достижения.
Иван Великий — одна из самых сложных и противоречивых фигур русской истории. В его таинственном ветхозаветном величии удивительным образом соединились царь-освободитель и царь-поработитель. Таков печальный парадокс русской истории. Правитель, добившийся полной независимости страны от внешних сил, одновременно стал родоначальником крепостнического строя. Он «поставил под ружье» и аристократию с ее вечной наклонностью к мятежу, и крестьян с их неизбывной тягой к перемене мест, и погруженных в молитву лесных монахов-отшельников. Он пустил в дело и мастеровитых итальянцев, и хитроумных греков, и ученых немцев, и скучавших без дела татарских «царевичей». Вся эта пестрая смесь, переплавившись в огне московской диктатуры, стала прочным материалом для невиданной доселе евразийской монархии. Он уравнял всех в страхе перед верховной властью и воодушевил народ мечтой о государстве Божьей Правды.
Иван использовал опыт двух исчезнувших империй — Византии и Золотой Орды. Он взял от них не идею, как думали евразийцы, а прежде всего технологию абсолютной власти. Но эту технологию он адаптировал совсем к другому обществу. Здесь, на Руси, только сильная центральная власть могла решить две главные задачи: обеспечение независимости и перераспределение скудного прибавочного продукта в интересах государства.
Но, пожалуй, самое удивительное состоит в том, что свое великое дело — создание могущественного Российского государства — Иван III сумел проделать незаметно. Никто из сильных соседей не догадался помешать ему. Кажется, они просто не понимали, чем он там, в своем московском углу, занимается. А когда они это поняли — было уже поздно.
Завершая предисловие, считаем необходимым сделать две оговорки. Первая из них касается полноты рассказа, вторая — его тенденциозности.
Эпоха Ивана III по своему художественному богатству напоминает величественный собор. Здесь все, от мелких деталей до общей композиции, привлекает внимание и служит предметом дискуссий специалистов. Однако «нельзя объять необъятное». В данной книге мы не можем в равной степени уделить внимание всем аспектам деятельности нашего героя, и потому многие немаловажные проблемы истории России того времени, так или иначе связанные с его биографией, неизбежно оказываются в тени. Мы также не имеем возможности оговаривать все противоречия историков по тому или иному сюжету. И пусть как в истории, так и в нашей книге портрет Ивана Великого останется немного недописанным.
Рассказывая о таких «знаковых» исторических фигурах как Иван III, историк сознательно или бессознательно внушает читателю свое отношение к нему. И здесь нам хотелось бы с самого начала «раскрыть карты». Наше отношение к Ивану III — создателю Московского государства и его одушевленному символу — неизбежно отражает отношение к самому этому государству, которое при всех его исторических метаморфозах, по существу, не так уж сильно изменилось за истекшие пять веков. Это государство смотрит на своих детей то строгим отцом, то заботливой матерью, но чаще всего — злой мачехой. И потому оно вызывает у нас и любовь, и ненависть одновременно. Столь же изменчив и похожий на отражение в бегущей воде образ «государя всея Руси» Ивана Васильевича. Представляя его лишь в одном из обликов — как государственного мужа, судью, полководца или жестокого тирана, — мы потеряли бы полноту жизни, вмещавшей в себя все это вместе. И потому мы не станем подгонять портрет Ивана под заранее заказанную раму. Запасшись терпением и сочувствием, мы пройдем, как смиренные пилигримы, по его зароспщм травой забвения путям. Мы будем восхищаться тем, что вызывает восхищение, и негодовать над тем, что вызывает негодование. Вглядываясь в сумрак минувшего, мы будем внимательно следить за происходящим, соотнося его с нашим сегодняшним знанием и нашей неизменной совестью. И наконец, мы не станем забывать о том, что все это происходило не где-нибудь за морями, а в нашей России, на той самой земле, на которой мы сегодня живем и частью которой, вслед за Иваном Великим, каждому из нас в свой час предстоит стать…
Итак, мы спускаемся на глубину пяти веков, к тем далеким временам, когда из надежды и отчаяния, из камня и железа, из пота и крови, из ветра и снега, из волчьего воя и колокольного звона таинственно складывалось то, что потомки станут называть Российским государством.
Часть 1
ВСАДНИКИ
ГЛАВА 1 Мятеж
Разумный правитель не может и не должен оставаться верным своему обещанию, если это вредит его интересам и если отпали причины, побудившие его дать обещание.
Никколо Макиавелли
В пятницу, 22 января 1440 года, на память святого апостола Тимофея, в семье великого князя Московского Василия Васильевича произошло радостное событие: «Родися у великые княгини… сын Тимофеи, дали ему имя Иоан» (29, 150). Через несколько дней, 27 января, церковь вспоминала «перенесение мощей святителя Иоанна Златоуста». В честь этого великого святителя младенец и был наречен Иоанном. Однако не забыт был и святой Тимофей, которого Иван всю жизнь чтил как своего второго небесного покровителя.
Крещение младенца совершили игумен Троице-Сергиева монастыря Зиновий и архимандрит Чудова монастыря в московском Кремле Питирим. Оба они были выдающимися церковными деятелями своего времени и впоследствии немало сделали для того, чтобы их крестник смог унаследовать отцовский престол.
Можно думать, что после крещения младенца по традиции возложили на раку с мощами преподобного Сергия Радонежского, испрашивая для него небесного покровительства «великого старца». Потом женщины унесли младенца в отведенные им покои. Великий князь и бояре отведали скромной монастырской трапезы, сопровождавшейся чтением житий святых. Отпустив свиту, Василий Васильевич еще долго беседовал с игуменом в пропахших ладаном настоятельских покоях. В печи жарко потрескивали толстые березовые поленья. Случалось, разговор затихал, и собеседники подолгу глядели на пляшущий огонь.
А поутру, едва рассвело, княжеский возок выехал из ворот маковецкой обители. Отстоявшиеся за ночь кони перешли на крупную рысь. Сопровождаемый вереницей всадников, возок понесся навстречу ленивому зимнему солнцу на юг, к Москве. И вот уже темная неоглядная масса радонежских лесов поглотила тонкую цепочку всадников, поглотила и возок, в котором мать прижимала к груди закутанного в одеяла спящего младенца — крошечную искру жизни среди застывшего в своем холодном величии зимнего леса…
Рождение Ивана было событием знаменательным для московского княжеского семейства. Оно совпало с кончиной его старшего брата Юрия — первого сына великого князя Василия Васильевича. Юрий родился осенью 1437 года (вероятно, около осеннего «Юрьева дня» — 26 ноября) и умер в возрасте двух лет зимой 1439/40 года. Точная дата его кончины неизвестна. Однако ясно, что в глазах всего московского народа Иван как бы пришел на место Юрия, стал утешением родителям. Должно быть, именно страх перед грозным Провидением, только что унесшим во мрак могилы их первенца, побудил родителей Ивана обратиться за помощью к троицким старцам, чья прославленная святость могла смягчить своими молитвами гнев Божий.
Радость и скорбь, скорбь и радость встретились тогда лицом к лицу на Боровицком холме. И в этом странном смешении смеха и слез таилось своего рода предзнаменование: плакавший в люльке младенец, еще не знавший даже и того, что его зовут Иваном, пришел в мир, чтобы со временем стать для множества людей — обожаемым, а для другого множества — ненавистным. Ему суждено было одной рукой сеять радость и надежду, а другой — скорбь и отчаяние.
Согласно представлениям той эпохи рождение великих правителей обязательно должно было сопровождаться какими-то чудесными знамениями и пророчествами. Принято думать, что эти пророчества составлялись «задним числом» и были плодом фантазии каких-нибудь старательных книжников. Не вступая в спор со здравым смыслом науки, заметим лишь, что доказать невозможность чуда столь же трудно, как и его возможность…
Итак, пророчества о младенце прозвучали. В Новгородской земле, в забытом людьми, но не Богом, маленьком Клопском монастыре жил тогда один странный инок по имени Михаил. Ни роду его, ни племени никто толком не знал. Презираемый всеми за крайнюю нищету и простоту, он спал на куче песка вместо постели, а убогую свою келью зимой согревал вместо дров сухим конским навозом и мусором. Но вот однажды случайно открылось, что сей блаженный инок находился в близком родстве с московскими князьями и самим великим князем Василием Дмитриевичем. С тех пор клопские монахи стали побаиваться странного собрата и прислушиваться к его бессвязным и темным словам. Сам новгородский владыка Евфимий жаловал его своим вниманием и беседой. Ему-то и поведал Михаил Клопский зимой 1440 года свое пророчество: «Днесь, отче, у великого князя на Москве радость… Родися великому князю сын… и будет наследник отцу своему, и разорити имать обычаи нашей земли Новгородскиа, погибель граду нашему будет, и многим землям страшен будет» (19, 108).
Мир, в который пришел княжич Иван (и который ему предстояло изрядно переделать), находился в ту пору далеко не в лучшем состоянии. Уже пятнадцать лет Северо-Восточную Русь опустошало ненасытное чудовище — княжеская усобица. Одолеть это чудовище было не под силу ни одному герою-витязю, ибо гнездилось оно не в смрадной пещере, а в темных глубинах человеческого сердца.
Люди Средневековья верили, что каждый человек является на свет с какой-то сокровенной, одному Богу ведомой целью. Если это так, то борьба с чудовищем усобицы — и на широких полях сражений, и в недрах своей собственной души — и была той провиденциальной целью, для которой Иван появился на свет…
Усобица взрастала поначалу неприметно. Корни ее уходили в глубины минувшего. Отец Ивана князь Василий Васильевич унаследовал московский престол в 1425 году в возрасте десяти лет. Его отец, сын Дмитрия Донского Василий, оставил по себе добрую память как правитель твердый, но осторожный. Благодаря его мудрой предусмотрительности Москва за долгих 36 лет правления Василия I (1389–1425) не испытала никаких внутренних потрясений и лишь единожды подверглась нашествию татар. Но и тогда, в страшном 1408 году, сам город не был взят ордой коварного Едигея.
Василий I умел ладить не только с татарами, но и со своим могущественным соседом, великим князем Литовским Витовтом, на дочери которого он был женат. Следуя заветам своего великого прадеда Ивана Калиты, московский правитель воздвиг свою политику на трех китах: мир с Ордой, мир с Литвой и самые добрые отношения с митрополитом Киевским и всея Руси. А между тем вокруг Владимирской Руси гремели тогда битвы, сметавшие целые народы и государства. В 1395 году «железный хромец» Тимур разгромил Золотую Орду и стер с лица земли ее столицу Сарай — любимое детище знаменитого хана Узбека. В 1399 году ставленник Тимура Едигей нанес тяжелейшее поражение литовцам в битве на реке Ворскле. Но Литва со временем поднялась и вместе с Польшей в 1410 году наголову разгромила воинственных тевтонских рыцарей в Грюнвальдской битве. Союз Литвы и Польши, начало которому было положено Кревской унией 1385 года, был подтвержден и укреплен Городельской унией в 1413 году. Ответом на литовско-польское сближение стал грандиозный поход татар на Киев в 1416 году.