Бояджиева Мила. Возвращение мастера и Маргариты

   Максим сохранил серьезность, хотя история, изложенная Ласкером сбивчиво и нескладно звучала довольно странно. Было на чем разгуляться юмору. Оставались так же сомнения, а уж не привиделось ли рассказчику кое-что в горячечном бреду? И не взаимствовало ли его воображение образ рогатого искусителя из рукописи Максима?
   Начались чудеса, когда расставшегося с женой и практически потерявшего работу ученого замучили сомнения по поводу необходимости физического выживания. Так ли уж необходима борьба за существование или проще "уснуть и видеть сны"? Гамлетовские, в общем, дела. Именно в тот момент, когда сидел он наедине с остро отточенной дедовской бритвой и бутылкой польской дешевой водки, перед ним предстал человек. Он был мерзок тестообразием плоского лица и похож на Мефистофеля щедростью обещаний. В соответствии с заверениями безликого, Лиону предоставлялась сказочная техническая и материальная база для дальнейшей работы над психогенератором, погребенным вместе с развалившимся "ящиком". Ему же принадлежало право подбора специалистов, необходимых для оперативного выполнения поставленных задач.
   Ласкер возликовал - генератор понадобился! И не каким-то воякам или бандитам, а группе просвещенных интеллигентов, намеренных использовать внушением в целях духовного просветления общества - то есть, именно так, как мечтали некогда корпевшие над чертежами друзья. От Ласкера требовали лишь ускоренный темп и строжайшую секретность работы.
   Лион мгновенно подобрал команду и в прекрасных условиях предоставленной патронами лаборатории осуществил сборку опытного образца. Провел эксперименты на добровольцах из сотрудников и обнадеженный результатами, сделал конкретные расчеты на будущее. С этими планами он выступил в сентябре перед заинтересованными лицами на даче шефа и поручился в том, что в середине августа сможет установить первый передатчик и произвести пробный сеанс.
   Тут и началась чертовщина. Скорее всего, дало о себе знать сильное умственное переутомление. Ласкер не мог уснуть в своей удобной однокомнатной квартире, предоставленной ему работодателями рядом с лабораторией. Не спал, хоть тресни, а все время думал - герой он или выродок, спаситель человечества или губитель. Над кудрявой головой Лиона вороньем кружили черные сомнения.
   Однажды, отчаявшись уснуть, Лион проглотил кучу таблеток. Не уснул. Оделся, поехал на вокзал с целью сбежать на край света, то есть - в деревню Козлищи, выскочить из порочного круга, спрятаться. Сел в какую-то пустую электричку и тут понял, что его преследует настоящий черт! Хотел сбежать, выскочил на неизвестной станции, а черт за ним! Угрожал, нервно стуча копытами, требовал от Ласкера немедленно вернуться в лабораторию и продолжить сатанинское дело. При том глаза его светились красным и глядели со всех сторон, как огни на железнодорожных путях. А бежать-то уже было некуда, разве что перемахнуть через парапет моста прямо на крышу идущего товарняка. Что Ласкер и осуществил с ощущением хитрого хода.
   Придя в себя после операции в областной больнице, Лион заметил субъекта с рогами, прячущегося за спиной санитарки. И под покровом ночи покинул не надежное убежище. Оказался в захолустном, убогом монастыре, где пытался исповедаться батюшке и получить совет. Прятался там с месяц, пока не столкнулся возле церкви нос к носу с рогатым преследователем. Тот хохотал, разевая зубастую пасть и говорил, что отпускает Лиона, поскольку в его руководстве коллектив лаборатории больше не нуждается. Работа в стадии завершения, а сам Лион теперь умственно поврежденный. Оставил его преследователь! Сел в блестящую иномарку, хлопнул дверцей и умчал.
   Лион ушел из монастыря без определенных планов на дальнейшее существование. Бомжи приняли его за своего, тем более, что изъяснялся травмированный странно, то с приволжским оканьем, то с заиканием, то с евангельскими цитатами. И придумали ему прозвище - Хуй ли он? Потому что не рассказывал ничего про себя рыжий человечек.
   - Вот и не знаю я, Макс, что здесь быль, а что привиделось. Но больше всего поразило меня вот что... - Лион заглянул в глаза друга. - Главным моим нанимателем, то есть зачинщиком всего этого дела является господин по фамилии Пальцев!
   - Ничего себе, поворот! - Максим вскочил, склонился над Ласиком, что бы лучше видеть хмурое обезьянье лицо: - И ты мне сообщаешь об этом только сейчас?
   - Когда слушал твою историю с марафоном, вспоминал свой доклад на пальцевской даче, свои криминальные взаимоотношения с чертякой и все никак не мог вникнуть - где правда-то? Может диагноз у меня уже определился шизуха. А может, попутал нас всех хитрый бес и неспроста им вся каша заварена? А если бес от главного дела подло уводит? Отманивает от великой цели? - Лион хитро прищурился. - Не думал об этом? А я сильно думал. Потому к покровителям своим и вернулся.
   - Влип ты здорово... Уму непостижимо - вернулся, когда уже знал мой прискорбный опыт общения с этим типом!
   - Оттого и вернулся. Во-первых, никто не знает, сколь велика причастность Альберта Владленовича к грабежу. А если его и в самом деле подставили? Ты ж и сам не знаешь.
   - У меня нет фактов против Пальцева. Только интуиция и принятое давно решение не работать над генератором, - Максим тихо раскачивался, обхватив голову руками. - Нельзя, нельзя, Ласик! - Он встрепенулся, ухватил простыню и притянул друга к себе, глядя в глаза. - Слушай, старик, ситуация однозначная - надо ликвидировать аппарат и все разработки немедля!
   - Это первая мысль, которая пришла мне в голову - мысль труса. Вторая - а если рискнуть? Уничтожить аппарат я всегда успею... Но ведь можно рискнуть сделать большее! Доработать прибор и воспользоваться им в благих целях! Ты и я - это команда, Макс! Может Верховный создатель через нас протянул человечеству соломинку? Может, Христос Спаситель - уже действует!
   - Причем, при посредничестве бандитов!
   - У них сегодня сила, Макс. У них деньги и власть, а стало быть, без них не обойтись. Но мы сильнее! И мы сможем помочь всем.
   - Ты так ничего и не понял!- Максим заметался перед Лионом, хрустя гравием. - Мысли о спасении человечества - самая опасная иллюзия, самый влекущий соблазн. На этом и ловят мозгляков всякие Гнусики. Существуют запреты, табу. Личность - священная территория, на которую нельзя вторгаться диверсантом.
   - Так что же, спрятаться, значит, как ты, и наплевать на торжествующий беспредел? Пусть миром правят вырожденцы и нравственные мутанты, пусть потихоньку вымирают прекраснодушные, но не жизнеспособные индивидуумы, а вся страна сидит по уши в дерьме! Это же капитуляция, Макс! Количество зла возрастает в геометрической прогрессии! Оно размножается, как монстры профессора Персикова! Аппарат - наше детище. И он будет слушаться только "донора". Тебя, Макс! - Даже в темноте глаза Ласкера сверкали и речь полыхала огнем. Но Горчаков не дрогнул.
   - Клянусь, я могу подойти к этому прибору лишь один раз - для того, что бы уничтожить его,- резко повернувшись, Максим зашагал по тропинке к полю.
   - Умоляю, остановись! Послушай - все очень серьезно. Если ты не согласишься, они найдут другого. Тогда может случится все, что угодно...
   Макси не обернулся. В темноте светилась спина в белой футболке. Затем спина скрылась в осоке, раздался всплеск и Лиону показалось, что он остался совсем один под равнодушными далекими звездами.
   На следующий день, проводив Ласкера, Максим и Маргарита сидели в саду. Пахло помидорной ботвой с политого огорода, на всем лежало умиротворение тихого погожего вечера. Шафрановый закат уже начинал светлеть и выгорать, покрываясь пеплом легких, высоких, словно длинные мазки кисти облаков. Насвистывая "Любовь нечаянно нагрянет", Максим оттачивал лезвие крупного перочинного ножа, найденного при вскапывании огорода. Маргарита перебирала ягоды для варенья.
   Максим поймал ее липкую от малинового сока руку, слизнул с запястья рубиновую каплю. Маргарита удержала его ладонь, заглядывая в глаза.
   - У тебя потерянное лицо. Что-то произошло. Это Ласкер? Он вернулся к вашим разработкам?
   Максим кивнул.
   - Я ничего не могу от тебя скрывать. Даже то, с чем должен справиться сам... Получается, девочка, что аппарат, способный внушать мысли на расстоянии не утопия и не бред юного фаната.
   - Опасный путь, Макс. Если ваш аппарат не фантазия... он может оказаться в плохих руках.
   - Лион надеется, что планы у заказчиков самые благородные - помочь стране выкарабкаться из кризиса. Вот сейчас, в этот самый момент, где-то палят из гранатометов, жгут стариков, детей, кто-то проклинает тот миг, когда родился на свет, кто-то молит о помощи, а мы отдыхает под яблонями и чешем языком. При этом даже ощущаем некое удовольствие от собственной отстраненности и сохранности.
   - Так устроено. Даже самый сострадательный человек не может умереть от чужого горя. Только наращивает защитный слой.
   - И кожа становится, как у слона. Мозги покрываются изоляционной пленкой. А душа... Она наверно прячется в пятки, - Максим с силой вогнал лезвие в доску. - Лион считает меня дезертиром и капитулянтом... Ведь я спрятался, оградился этим заборчиком, своей любовью и ничего не хочу больше знать! Ни- че-го... Смотри, этот нож, принадлежавший какому-то немецкому захватчику, пролежал в земле полвека. Может, им кого-то убили. А я нашел, почистил и точу карандаши. Применяю в самых мирных целях. Значит, дело не в оружие, а в том, кто им владеет.
   - Это ловушка. Ведь ты об этом писал - о трясине великих идей, мастер!
   - Только, пожалуйста, улыбайся, когда называешь меня так. И я буду улыбаться - свихнувшийся от мании величия чудила.
   - Нисколечко я не шучу. Мастер - это склад души... Это такой человек, для которого вокруг ничего чужого нет. И боль каждого - его боль.
   Максим печально вздохнул:
   - А вот что с ней делать, Марго?
   - Я знаю, знаю, что жить внутри своей любви, эгоистично. Но я не хочу слышать о том, что говорил Ласкер и что пишут в газетах. О том, что делается за приделами нашего дома, нашего крошечного необитаемого островка. - Маргарита проглотила вдруг подкатившие слезы. - Ну почему, почему мы не можем жить как обыкновенные люди - копать картошку, солить грибы, растить детей! - Она закрыла липкими ладонями лицо, из-под них выскользнули и скатились по щекам теплые капли. Максим убрал ладони и губами осушил слезы.
   - Ты никогда не должна плакать, девочка. Мы вместе и это главное.
   - Я понимаю, так не может продолжаться вечно. Мы не можем спрятаться от себя, Макс... Ты колеблешься. И тебе известно кто нанял Ласкера... Поняла Маргарита.
   - Я... не хотел говорить. Не хотел тревожить тебя...
   - Компания Пальцева?
   - Но ведь среди них могут быть порядочные люди... - виновато и совсем неубедительно возразил Максим.
   Маргарита схватила его руку, сжимавшую нож, да так крепко, что лезвие впилось в их ладони:
   - Обещай мне, сейчас обещай! Ты никогда не будешь верить этим людям. Никогда, даже если речь пойдет о спасении человечества, не станешь работать на Пальцева...
   - Пусти... - Максим осторожно высвободил нож. - Клянусь. Забудем об этом.
   - Он поднялся и легонько встряхнул Маргариту, - эй, да ты совсем замерзла! Уже падает роса. Пойдем-ка к огню, андрогинка.
   Тут же вскочил и закружил у ног дремавший на ступеньках пес.
   - Взгляни, взгляни на этого хитреца! Если его никто не видит, спокойно ступает на больную ногу. А если хочет нам понравиться, то подвешивает ее к животу. Взывает к состраданию в виде борщовой косточки. - потрепал пса Максим.
   - Ничего ты не понял. Просто, когда очень хорошо, то особенно боишься боли. Он прячет лапу, что бы не испортить болью радость.
   Глава 9
   Покинув Москву в самом начале января, Роланд вернулся только в июле. Все это время в Холдинговом Центре кипела работа. Иностранные компаньоны фирмы MWM приняли активное участие в деятельности "Музы", оснастив всем необходимым уютное казино. Работников культуры почему-то тянуло туда, как мух на мед. Там проигрывались в пух, уверяя, что делают это от всей души, поскольку половина вырученных средств отчислялась в различные благотворительные фонды. В связи с этим у компаньонов Пальцева появилось множество забот, а на дверях особнячка красовалось расписание приемных дней.
   Надорванный работой с общественностью Батон, вывел пару научных формул: "Ничто так не портит человека, как бескорыстная забота о ближнем". "Нет сферы деятельности более вредной, чем святая благотворительность". А Шарль, серьезно отнесшийся к новым обязанностям, пополнил гардероб деловыми костюмами.
   Все заметили, что возраст вернувшегося в Москву Роланда стабилизировался в приделах сорока. Это свидетельствовало о внутренней собранности и готовности к действиям. Он был бодр и целеустремлен, хотя и наигрывал сибаритскую хандру. Выслушав отчет по всем направлениям деятельности, экселенц скромно отужинал в кругу друзей и рано удалился в спальню, жалуясь, что Москва навевает на него меланхолию.
   Ночь прошла тихо. Над арбатским переулком поднималось серое столичное утро. За окном спальни, скрытым двойными шелковыми шторами цвета индиго раздавались отрывистые команды:
   - Двое за тумбу! Третий прикрывает вход! Держать контакт!
   - Что там у вас происходит? - экселенц завтракал в постели. Кроватный столик был сервирован Амарелло со старанием горничной приличного отеля. Среди предметов серебряного кофейного сервиза стояла даже вазочка из туманного топаза с огненной лилией.
   - Помнится, здесь были весьма популярны учения ПВО. Вся страна увлекалась дирижаблестроением. Интересно, они все еще применяют противогазы? - Роланд вернулся к подрумяненному тосту с белужьей зернистой икрой.
   - Никаких дирижаблей. Никаких учений, экселенц, - доложил Амарелло, приобретший выправку английского можордома. - Прибыли посетители. Наш Центр оказался востребованным. Мы нужны россиянам.
   - Ахинея, - Роланд жестом отослал Амарелло прочь. Но тот не успел покинуть спальню - в двери с золоченой резьбой втиснулись двое и встали, затаив дух.
   - Вижу по вашим лицам, что вы готовите какую-то мерзость. Держите ее при себе, я сегодня не в духе.
   - У нас приемный день, экселенц, - доложил Шарль, одетый с преувеличенной корректностью - в пару из черного крепа расшитого вручную букетами незабудок. Лазурь атласного жилета слепила глаза.
   - Бред, - Роланд зевнул в ладонь.
   - Ну почему нельзя немного посидеть в кабинете? Ну просто так, из удовольствия. Кошмарный комфорт, экселенц, мы так старались! - сделав шаг вперед, Батон склонил голову набок и даже вроде тихонько заурчал, выражая полную кошачью преданность. По случаю приемного дня кот тоже преобразился: стан рыжего мордатого юноши чрезвычайно плотного сложения, обтягивала белая черкеска с рядами газырей. Вместо патронов в ячейках торчали цветные головки фломастеров и золотые колпачки ручек. На озаренном молодым энтузиазмом лице поблескивали круглые очки со стеклами йодистого цвета.
   - Я референт господина де Боннара, - объяснил он. - Никак не возможно в таком деле без референта. И имя у меня звучное - Ба Тоне. Ударение на первом слоге. Что-то англосакское и несколько даже грузинское.
   - И по сему случаю этот чеченский карнавал?
   - Я стараюсь использовать фольклорные костюмы разных этнических групп, что бы не обидеть национальных меньшинств. И не делаю никаких предпочтений.
   - Видели бы вы, экселенц, этого референта в казачьей папахе или тюбетейке! У-у-у, классное зрелище, за отдельные деньги! - загоготал Амарелло. - Посетители валом валят, весь ковер на лестнице затоптали.
   - Н-да... - покончив с завтраком, Роланд промокнул губы тонкой салфеткой из тайландского шелка. - Создается впечатление, что я попал в Комеди Франсез, отчаявшейся на сценический союз с режиссером абсурдистом.
   Амарелло подхватил столик:
   - Что еще изволите, экселенц?
   - Покоя, - он спустил с кровати на распластанный у ее подножия персидский ковер узкие смуглые ступни, бормоча под нос "Я по свету немало хаживал..."
   Батон и Шарль довольно переглянулись - что бы не изображал сейчас Роланд, ему явно нравилась затеянная игра.
   В холле особняка уже стоял человек, миновавший двор и проникший внутрь при помощи швейцара - рыжего коротышки в прикиде Майкла Джексона. Несоответствие интерьера Холдингового Центра, выдержанного в стиле не фальшивой дворцовой роскоши и персоны швейцара, последнего не смутило. Господин Бермудер повидал не мало, особенно за границей.
   Будучи двадцатипятилетним аспирантом Института восточных языков, Вася Бермудер в качестве переводчика попал на международный форум театральных деятелей с высшим представителем театральной общественности Союза. Форум происходил в Нью-Йорке, в обстановке фантастического комфорта и не реального стечения знаменитостей.
   Переводчик сидел рядом с патроном, потел под кримпленовым костюмом, сшитым специально для поездки в ателье ВТО, и старался донести каждое слово докладчика - самого знаменитого режиссера в мире. Знаменитость была настроена серьезно, назвав свой доклад "Похороны театра". Фраза "театр умер" звучала настойчиво, отчего благородное лицо патрона Бермудера осунулось и постарело.
   По левую руку от переводчика располагался представитель такого крутого авангарда и такого заоблачного полета, что даже процедура обкусывания ногтей, занимавшая экспериментатора на протяжении всего доклада, казалась советскому юноше захватывающе смелой и предельно элегантной.
   "Мы стоим у разверстой могилы..." - очередной раз гробовым голосом сообщил выступавший. Василий перевел, стараясь придать высказыванию полемически вопросительную интонацию. Шеф сунул в рот валидол, но вместо знакомого ментолового запаха, Бермудер уловил другой, тоже знакомый. И одновременно услышал характерный звук. Скосив глаза влево, он обнаружил то, что оказало роковое влияние на его последующую переводческую карьеру.
   Вернувшись на родину, Бермудер взахлеб делился с друзьями впечатлениями, вывезенными из Америки. Самыми сильными из них оказались приобретение кожаной куртки за пять долларов и происшествие на Форуме театральной общественности. А именно то, что советский гражданин видел собственными глазами - знаменитейший прогрессивный режиссер-авангардист, сидевший от него по левую руку, не желая, очевидно, прерывать слушание речи выходом в туалет, пустил струю прямо под бархатное кресло.
   - Вот что значит настоящая свобода, - восхищенно комментировал свой рассказ путешественник. Его с интересом слушали, но верить отказывались. Однако, после этого случая, Бермудер, владевший тремя европейскими и двумя восточными языками, почему-то стал невыездным.
   С тех пор многое изменилось, но что бы ни делали в его присутствии иностранцы, Бермудера удивить не могло.
   - Ждут, - прогундосил некондиционный швейцар, дернувшись на бок, что, вероятно, означало поклон, поскольку фигура визитера требовала повышенной учтивости.
   Пятидесятилетний Бермудер давно не заблуждался по поводу собственной внешности. Но с тех пор, как жертва хронического нарушения обмена веществ перестала приобретать в магазине "Богатырь" изделия фабрики "Красная большевичка", комплекс физического несовершенства как рукой сняло. Сто пять килограмм живого веса сами по себе действовали внушительно, а в сочетании с элегантным костюмом, основательной мордатостью, низким голосом и угрожающим отсутствием юмора - приводили в трепет. Жизненный опыт научил Бермудера серьезности. Шутить он не любил и другим не позволял.
   Будучи членом благотворительного фонда "Музы", он явился к иностранным инвесторам по наводке Пальцева, отозвавшегося о партнерах с многозначительной лаконичностью: "бандиты".
   Бермудер поднялся по роскошной, ковром покрытой лестнице, прошел пустым коридором, в котором почему-то витал запах церковных свечей, и увидел распахнутую двойную дверь.
   Кабинет показался ему огромным для небольшого особняка и убийственно респектабельным. Дубовые стеллажи, полные книг, поднимались до рассеченного темными балками потолка, тяжелые сумеречные портьеры скрывали свет летнего дня, мягко светились повсюду скрытые черными колпаками лампы. Визитер решил, что если дело выгорит, он создаст в фамильном особняке точно такую рабочую обстановку.
   Из-за стола с радушной улыбкой поднялся господин в незабудках и выпендрежном пенсне. "Американский еврей, голубой. Возможности огромные. Шельма, врун. Клюнет", - поставил моментальный диагноз Бермудер.
   После церемонии теплого знакомства, прибывший занял место в нежно облепившем его кресле необычайной пухлости и глубины, достал визитную карточку и твердую бумагу с вензелями, печатями, подписями. Из карточки следовало, что визит в Холдинговый центр нанес содиректор крупнейшей Российской кондитерской фабрики, ведущей родословную от знаменитой дореволюционной фабрики Теодора Эйнема. В бумаге же говорилось, что господин Бермудер волею судеб является прямым наследником Эйнема, хотя и по боковой, внебрачной линии. В связи с чем, особняк господина Эйнема в уютном замоскворецком переулке, незаконно захваченный некой сомнительной фирмой, Бермудер считает не только своей собственностью, но и историческим памятником, за восстановление которого в духе семейных традиций охотно берется. Разумеется, после того, как станет законным владельцем собственности.
   - Какая трогательная история! - сочувственно закивал Шарль, сквозь навернувшуюся слезу внимательно пригляделся к собеседнику, расцвел: - А ведь похожи! Похожи, канашка вы мой!
   Не терпевший фамильярности Бермудер, глазом не моргнул и не капельки не смутился пассажем незабудкового американца. Он имел представление о внешности основателя фабрики, являвшей полную противоположность его собственной.
   - Увы, многие моменты, особенно правдивые и касающиеся выгодной наследственности, доказать трудно. В этом и состоит... и состоит некоторая проблема. Полагаю вам, как людям с серьезными европейскими связями, не составит особого труда получить от германских учреждений подтверждение законности моих притязаний. Я готов обсудить необходимые расходы. Обстоятельно объяснился Бермудер, но обнаружил на лице американца полное отсутствие понимания. Словно все это он доложил дантисту или, еще хуже следователю. Бермудер резко вспотел, вероятно, по причине магнитной бури, вызывавшей у него спазмы сосудов. О повышении давления свидетельствовал и кондитерский аромат, преследовавший несчастного в самые скверные и ответственные минуты. Трудно поверить, но однажды прямо из зала заседаний правления фабрики, где содиректор выступил с отчетным докладом, он ринулся в туалет, надеясь перебить иными запахами ванильную тошноту. Там, к несчастью, оказалось чисто. Страдалец припал к унитазу, как припадает к фонтану на площади южного городка истомленный жаждой путник. Стоя на коленях, он мысленно вызывал самые омерзительные образы, способные победить видения шоколадной патоки, фруктовых сиропов, сливочных помадок с орехами и благоухающей кокосовой стружкой. Бермудер ненавидел сладкое и, дай ему волю, привлек бы к уголовной ответственности всех, употреблявших конфеты.
   - Полагаю, нам будет совсем не сложно установить факт наследственности, - схватил, наконец, суть дела американец. - Сущие пустяки. Переговорим с вашим э-э-э... прадедушкой. Да собственно, к чему посредники? Вам самому будет приятно. Зов крови, знаете ли, страшная вещь!
   Бермудер достал платок, что бы вытереть взмокшую лысину, но вспомнил о вживленных по настоянию юной подруги нейлоновых волосах и мысленно послал подругу очень далеко. Кожа под синтетическим ковриком разве что не дымилась, а горела так, словно он гулял по турецкому базару в самый апоплексический полдень. Без фески, без денег, на грани гипертонического криза. И на этой самой бредовой грани Бермудер заметил одетого чеченцем рыжего юношу у книжных полок. В результате действий рыжего кавказца, стеллаж отъехал в сторону, открывая темный проем. Из проема выкатила фура с огромным черным ящиком, как в аттракционе Игоря Кио.
   - Я не любитель искрометного юмора и забавных сюрпризов, уважаемые. Альберт Владленович отрекомендовал мне вас, как солидных партнеров, - не теряя присутствия духа и даже несколько надменно молвил Бермудер, отвернувшись от ящика.
   - Помилуйте! Кто здесь шутит? Какие сюрпризы!? - всполошился де Боннар, наполнил из сифона хрустальный стакан и протянул гостю. - Мерзость совершеннейшая эти ваши "Сюрпризы"! Я имею в виду, сами понимаете, одноименный конфетный набор.
   - Согласен, - коротко обронил гипертоник. - Речь сейчас не о нем.
   - О нем, о нем! - проухало в ящике. Бермудера развернуло к голосу вместе с креслом, и он вроде оказался даже не в первом ряду, а непосредственно на самом манеже в процессе показа иллюзиона.
   Стенки ящика отвалились в стороны бесшумно, что редко удается в цирке. Внутри оказалось кресло, в котором в позе Чайковского у Консерватории сидел благообразный джентльмен. Вместо дирижерской палочки он держал на вдохновенном отлете внушительную пачку шоколада. У ног джентльмена располагались две глазастые девочки в бантах, навитых локонах и розовых газовых платьях. В пухлых ручках малюток находилась широкая бронзовая лента, овивавшая колени сидящего. На ленте горела надпись: "Теодор Эйнем".
   "Восковая фигура, - с облегчением догадался Бермудер. - Надеются толкнуть наследнику по случаю".