Бояджиева Мила. Возвращение мастера и Маргариты

   - Хочу подчеркнуть главное: нас объединяет неравнодушие к будущему народа. Именно такая команда должна стоять во главе обновленного государства, избегая хаоса борьбы за власть. Сегодня мы должны решить принципиальный вопрос - кто с нами, а кто против нас. Прошу поднять руки.
   С минуту молчали, потом начали поднимать. Получив полную поддержку, Альберт Владленович в качестве председателя нового союза перешел к обсуждению его названия - "прогрессисты".
   Игорь не смел шелохнуться. Из всего услышанного он понял нечто, совершенно запредельное: уже поднял золотую голову восстанавливаемый Храм Христа Спасителя. Недалече возвышается монумент, возведенный скульптором. В полой сердцевине гиганта разместят передатчик, способный держать под прицелом и Храм и Кремль. Он станет совершенно незаметно внушать свою программу, которую люди смогут принять за духовное просветление. Программу выживания страны, зависящую от каждого гражданина!
   В течении двух часов особняк нежился на солнышке, объятый таинственной тишиной. После чего преисполненные какой-то новой значимости мужчины высыпали на веранду к накрытому столу.
   Чудесный осенний день, полный ласкового прощального тепла, клонился к вечеру. Бархатный газон был зелен и свеж, мореный дуб балясин надежен и благороден. Между золотистых берез зеркалом лежала гладь извилистого озера с поросшими кудрявым ивняком берегами. От воды тянуло прохладной арбузной свежестью, дымок, поднимающийся за елками, пах пряной вишневой горечью и дивными шашлыками.
   - Хорошо!.. - расслабившись в плетеном кресле, Юрий Кленовский расстегнул верхнюю пуговку рубашки. Пальцы изящно подхватили очередной крошечный пирожок с хрустящей корочкой и невообразимо пикантной начинкой. Дивная рецептура!
   - А я мучного совсем не ем, тем более с мясом, - Бася Мунро с нескрываемым превосходством окинул взглядом отяжелевших мужчин.
   - Вы, дорогой, думаю, зря мясом пренебрегаете. Мясо надо кушать. Какой мужчина без мяса, - по-отечески вмешался с наставлением Курман.
   - Вот вам бы как раз, Курман Камноедилович, в вашем возрасте, да с такой комплекцией, и с вашей, я бы сказал, своеобразной творческой потенцией, не мешало бы привлечь хорошего диетолога и воздержаться от мясного. А то уже на каждом углу вопят, что Курману гормоны в голову ударили. Что ни скульптурный шедевр - торчит, как понимаете ли... этот, извините, Шаляпин! - сделав рукой малоприличный жест, невинно отбрил советчика Бася.
   - В мою работу я вложил всю любовь к народу этой страны, уважение к его культуре, истории, - озарившись доброй улыбкой, произнес Камноедилов. Монумент великого русского актера, слившегося с образом царя-кровопийцы, но в то же время - его отрицающий - это... - Курман изобразил гибкими руками нечто большое и обтекаемое, словно виолончель.
   - Говно, - отрезал с аппетитом кушавший Свеклотаров. Он использовал самое мягкое, можно даже сказать, хвалебное определение из своего привычного лексикона. Курман дрогнул, позеленел и с рождественским звоном уронил бокал. Отец Савватий, опустив очи, перекрестился.
   Двадцать секунд на террасе, обдуваемой наивным ветерком, царило идеальное молчание. При этом лучше всех, глубже всех и мертвеннее молчал оскорбленный скульптор. Затем он поднялся, сверкая глазами и бриллиантами, и все догадались, что певца в полу-царском виде Камоедилов лепил с себя.
   - Мхыч тыл абгаз! - произнес художник с интонацией старейшины, провозглашающего кровную месть до седьмого колена.
   - Можно вас на минутку, Рамзес? - взяв под локоть Свеклотарова, Альберт Владленович увел его в дом, где деликатно объяснил, что искрометный юмор - дело хорошее, но не во всеуслышание. А вполне понятную неприязнь к лицам русофобской национальности, следует до время придержать в интересах дела.
   После чего Свеклотаров опорожнил стоя два фужера водки и, ссылаясь на дела в Комитете освобождения России, отбыл. Проводив соратника, хозяин вернулся к столу, где заметно сплотившаяся компания бурно заверяла Курмана в неоспоримой гениальности его творений. Значительно заглянув в глаза скульптора, Пальцев прижал ладонь к груди:
   - Извини, Курман. Разница менталитетов, воспитания... Не станем портить суетным великий момент. - Альберт Владленович поднял бокал, обвел присутствующих увлажнившимся взглядом:
   - Хочу напомнить, друзья, что всех нас объединяет беззаветная любовь к Родине. Ради нее мы будем работать, невзирая на отдельные разногласия и поверхностные антипатии. За нашу великую Родину!
   Выпили молча. Да что еще добавить к таким словам и хрустальному звону над Екатерининским сервизом?
   Глава 2
   Вначале занялся мелкий мусор, солома, затем огонь перескочил на картонные ящики с гордой наклейкой "Кипр" и коробки из-под кулинарных изделий отечественного производства. Запах гнилых апельсинов задушила кислая, серой отдающая вонь и ностальгические ароматы "застойного" общепита типа "гуляш второй категории, соус основной". Жадные языки мужавшего на дармовых харчах пламени, смачно потрескивая, взвились к балкам потолка, прихватывая по пути висящее на веревке тряпье, клочья газет и прочие предметы домашнего обихода, оставленные бомжами. Из темноты под выбитым оконцем метнулись два полуголых тела, жалобно запричитала женщина, загрохотало, заскрипело, задымило. Чердак пылал, превращаясь в бушующий над крышами домов факел.
   - Баста! Сдохнем здесь все, как Лазо в топке белофашистов, - щуплый господин в лиловой дутой куртке и желтой каскетке с изображением Золотой пальмовой ветви Каннского фестиваля, махая руками и кашляя, с грохотом покатился вниз по лестнице не обитаемого подъезда.
   - Совсем охренел, Сеня?! С твоей астмой?! - подхватил его под руки крепыш в карпатской овчинной безрукавке, изображая выпученными глазами крайнюю обеспокоенность. - Ведь обещал же, обещал всему коллективу! Подумай о нас, об искусстве, мать его так! Извини за пафос.
   - Не умею халявничать, - тяжко подвесившись к локтю крепыша, простонал увенчанный пальмовой ветвью и, выбравшись из подъезда в узкий помоечный дворик, обратил на своего заботливого спасителя трагический взор: - Душа болит, Ливий!
   Они стояли обнявшись посреди осеннего неуюта - единомышленники, мастера экрана, соавторы ленты "Пламя страсти", которой предстояло потрясти кинематографический мир.
   Режиссер - Касьян Тарановский был мал, худ, зелен лицом. При этом почему-то на всех киношных тусовках Сеню путали с Роланом Быковым, а в печатных информациях - с Арсением Тарковским и даже, бывало, с Андреем. Ирония судьбы неиссякаема и порой, многозначительна. Понимаешь на конкретном примере, что зло неотвязно сопутствует добру, искажая его лик своей дурной харей, а за великим человеком следует персональный пародийный двойник.
   Постепенно Касьян не только смирился с участью двойника, но и научился извлекать из нее рациональные зерна. Кроме Быкова и Тарковских он охватил довольно представительную группу киномастеров отечественного и зарубежного происхождения, чьи идеи, приемы, персонажи появились в его лентах в изгаженном, но все же - обидно-узнаваемом виде. В процесс переваривания им совокупного продукта мировой культуры включались ядовитые ферменты мелкого сквалыги, приспособленца и неудачливого прелюбодея. От "метода" Тарановского за версту несло похабщиной и сивушным новаторством отечественного разлива.
   Перестройка подкосила, но не сломила певца социалистического реализма. Из персонального кризиса режиссер вынырнул с помощью деятельной супруги, возглавившей торговую фирму "Полет" по обмену через страны третьего мира баллистических ракет среднего радиуса действия на "ножки Буша". Отъевшийся окорочками, подобревший Арсений, признал себя пост-пост-модернистом, влился в процесс возрождения отечественного кинематографа и, наконец, покусился совместно со сценаристом Закрепой на реализацию монументальной задумки.
   В среде советского интернационального кинематографа Ливий Закрепа олицетворял русско-украинскую дружбу и резко отвергал домогательства настырных юдофобов, утверждавших, что у враждебной национальности все наоборот и даже кровь наследуется по матери. Это был крупный, фонтанирующий жизненной энергией здоровяк, проживающий на Перелыгинской даче в постоянной близости к природе и традиционным методам активизации творческого потенциала.
   Бабушка Ливия Софья Мужмук в период становления социалистического реализма сочиняла батальные морские рассказы под псевдонимом Штурман Жорж. Пережив семидесятилетие, она весьма несвоевременно, с точки зрения культурной ситуации развитого социализма, написала откровенные мемуары, целиком посвященные высоко поэтическим отношениям с известным литератором А.М.Берлиозом. Помимо шокирующих признаний писательницы о чувственных и художественных отношениях с известным исследователем раннего христианства, в мемуарах С. Мужмук имелся документальный отчет об истинной причине его трагической гибели под колесами трамвая. Ликвидация мыслящего интеллигента нежелательной национальности, председателя МОССОЛИТа Берлиоза была проведена сталинскими чекистами со свойственным им цинизмом. Причем доподлинно выяснялось, что некий агент ОГПУ Степан Лиходеев, выступавший под кличкой Аннушка, лично разлил на трамвайные рельсы противотанковое масло, сыгравшее столь роковую роль в судьбе отечественной литературы.
   Сам Ливий вскрытием социальных язв не увлекался. Соавторствуя с видными мастерами, Закрепа вносил жизнеутверждающие ноты в многоплановые реалистические полотна самого искреннего в мире киноискусства государства свинарок и пастухов. Особенно удавались ему пышные колхозные свадьбы, шумящие под бурно цветущими яблонями, комсомольские, с огоньком и задором праздники, овеянные романтикой палаточные радости геологов, а так же остросатирические и ресторанно-бордельные сцены для лент исторического и обличительного характера.
   В общественной жизни сценарист занимал активную позицию, не чураяся изнурительной административной работы. В быту являлся одноженцем и многолюбом.
   Перестройка раскрыла новые грани дарования Ливия. Он осуществил наконец-то хрустальную мечту своей жизни - фразы его текстов, как гоголевские, пушкинские или грибоедовские, растаскивались на цитаты. "У женщин свои секреты...", "Целый день я с Кефри...", "Все мои семеро детей занимаются танцем", "Чему не помешает больший объем?" - эти, а так же многие другие крылатые выражения выпорхнули из-под нержавеющего пера Ливия на телеэкраны и незамедлительно сделались народным достоянием.
   Столкнувшись в ресторане Дома кинематографистов на тематическом банкете "Так жить нельзя", Закрепа и Тарановский посмотрели друг другу в глаза, напились до полного взаимопонимания и затеяли совместный проект.
   - Крепись, партайгеноссе. Мы плюнем с тобой в вечность. - Тарановский, положив перед коллегой романа М.Булгакова "Мастер и Маргарита"
   Последовавшая за этим напряженная работа на даче Закрепы в Перелыгино полностью обновила устаревший роман по линии пересмотра его слабоэротической направленности. В ярком, провокационном сценарии Маргарита и ее заумный любовник должны были явиться широким массам на крыльях столь близких этим массам основных инстинктов.
   Бог с ним, конечно, с Булгаковым и намозолившим всем мозги Понтием Пилатом. Главное - испепеляющая страсть, сатанинские проделки Воланда, сводившиеся к тому, чтобы спалить в горниле плотского пожара весь город - а в сущности - государственную систему в целом.
   По задумке авторов действие фильма разворачивается в "застойные" времена. Высокодуховный интеллигент написал нечто диссидентское и, пострадав за правду в лагерях, вышел на волю заметно преображенным: раздобрел на баланде и сменил умственную ориентацию на физиологическую. На вокзале его встречает истомившаяся воздержанием возлюбленная. Вместо того, чтобы затеять глубокую дискуссию о свободе слова, ужасах воспитательных учреждений строгого режима и застойного тоталитаризма, герой тянет подружку на чердак близлежащего дома. Происходит любовь. Волнующая, подробная, для зрителя в данном контексте - неожиданная. От обнаженных тел начинает тлеть солома и картонное рванье. Пламя охватывает чердак. Едва подхватив штаны, герой бежит со своей неудовлетворенной спутницей на чердак близлежащего дома. Снова секс - и снова возгорание - пламя страсти охватывает город. Любующийся панорамой столицы с Останкинской башни Воланд отмечает дымные хвосты над горящими точками и в экстазе воспламеняет саму башню. Прибывшие на места происшествий врачи и пожарные вместо того, чтобы заняться своим делом, вступают в беспорядочные половые отношения с пострадавшими.
   Тарановский энергично взялся за пожарные сцены, торопясь высказать самое главное. На дворе - осень, мокрота и уныние. По замыслу же сценариста Москва должна предстать либо в майском цвету, либо уж утопать в снежной белизне, на фоне которой эффектно полыхают пожары. Пламя страсти, охватившее столицу - образная кульминация ленты, апофеоз в апогее (или апофигей, по меткому замечанию известного писателя). А чердачный неуемный секс героев - главная изюминка апофигея, которую следовало обсосать со всех сторон, как лакомую косточку. Кто мог подумать, что столь удачно начавшийся съемочный процесс упрется в героиню! Да в какую "героиню" - тьфу! Дура, растяпа, чертовка...
   Выбор Юлика Барнаульского на главную роль был предопределен изначально - он-то и "пробил" этот фильм, найдя спонсора в лице Кленовского. С актрисой дела обстояли сложнее. Ей предстояло в одиночку вытягивать линию большого искусства, осуществлять спайку современности и классики. Просмотрев целый ряд фактурных актрис, считавших, что обнаженное тело в искусстве не должно вызывать низменных чувств, как Венера Милосская, к примеру, Сеня приуныл. Мрак! Все равно, что переснять феллиниевского "Казанову" силами ансамбля "Яр".
   Гадкое у него было чувство. Мысли о собственной бездарности стали появляться с типичной для крупного художника настойчивостью. Сеня не стрелялся и не травился. Он пошел другим путем: у режиссера объявилась астма. Так полагала его супруга, разбуженная ночью хриплым хлюпаньем - Сеня храпел, уткнувшись лицом в подушку. Такого раньше никогда за ним не водилось.
   Идея астмы Тарану понравилась - аура страдальца не помешает человеку искусства. Он продолжил поиски героини, смотря наобум мало-мальски значительные фильмы последних лет и скоро увидел ЕЕ. Совсем молоденькая, какая-то прозрачная, хрупкая, словно стеклянный кузнечик, с хвостиком на аптечной резинке и глазищами в пол-лица. А в глазах такое! Арсений раз за разом прокручивал кадры не замеченного зрителем фильма о войне. Крошечная роль второго плана: сельская девчонка трепетная, чистая полюбила в амбаре немецкого солдатика просто так - из жалости. Она была похожа сразу и на колдунью Марины Влади, и на Кабирию Джульетты Мазины и на ту единственную, которую, всякий понимающий мужик ищет до гробовой доски. Ищет, движется к далекой звезде, меняет в дороге ненужных спутниц, но посвящает ей, не встреченной, самое ценное, что вырастил в себе и пронес за душой через истребительные лихолетья.
   Нечто колдовское, порочное и одновременно ни к чему житейскому не причастное было в ее прозрачных, слегка косящих глазах...
   Касьян навел справки. Оказалось, что роль в фильме - единственная работа не профессионалки. Мара Илене работала медсестрой в городской больнице, в кинематограф и в фотомодели не рвалась. Однако на приглашение из киностудии откликнулась охотно и прибыла без всякого опоздания.
   - Ждет, - сообщила помрежа Танечка, заглянув в комнату, где заседал худсовет в составе сценариста, оператора и главного героя под предводительством Тарановского. При этом Танечка сделала такое лицо, что стало ясно - снимать надо ее, а не замухрышек, подобранных черт знает где.
   Девушка вошла, ошарашив комиссию отсутствием "звездности".
   - Садитесь, деточка. Мария, Машенька? - сделал обаятельное лицо Тарановский.
   - Мара. Мара Валдисовна... Я отчасти литовка. Немножко молдованка и капельку немка. А вообще - русская...
   - Понятно, понятно! - обрадовался Касьян, словно это оправдывало его симпатию. - Ударный коктейль. Говорят, смешение кровей...
   - Профессионального образования у вас, значит, нет? - угрожающим голосом вмешался Закрепа, с самого начала не одобрявший идею с использованием не фактурной героини. Он предлагал другую кандидатуру. Данные получше, чем у Мадонны и без всяких силиконов. К тому же киноработник.
   У явившейся русской литовки, увы, зацепиться было не за что. В прямом и переносном смысле. Глаза, конечно, наличествуют. Но ведь они тут не Достоевского снимают. Закрепа сделал тяжелое лицо:
   - Профессиональному мастерству не учились, а сниматься хотите, прозвучало как обвинение.
   - Хочу. Я медсестрой работаю. Деньги нужны, - прямо ответила немецко-латышская русская низким тихим голосом. Вроде бы жалобно, но при этом ее тонкая бровь насмешливо приподнялась, то ли от стеснительности, то ли куражась. Не понравился этот взгляд сценаристу. А Тарановский прямо взвился, как ужаленный:
   - Можем вам кое-что предложить, Машенька... - засуетился, вспотел плешью астматик. - Мы здесь планируем запуск...
   - Ну, это пока в перспективе, - пресек завязывающуюся беседу Барнаульский. - Идут пробы. Претенденток много. Булгаков, дело серьезное.
   - Булгаков?! - озарился стеклянный кузнечик, затрепетав крылышками. Это же мой любимый писатель!
   - Не важно. - Строго осадил ее Барнаульский. - У всех любимый. - Он громыхнул стулом и стал нарочито шумно собирать со стола бумаги.
   Было очевидно, что Мара ему тоже в душу не запала. Ситуация требовала борьбы, Касьян обожал махать кулаками, особенно в присутствии дам. Окинув членов немногочисленной комиссии равнодушно-усталым взглядом, он устало распорядился Танечке:
   - Поставь Мару Валдисовну на завтра. Буду пробовать, - и зашелся в изнурительном кашле.
   Мару Илене на роль взяли, Закрепа и Барнаульский затаились, ожидая неминуемого взрыва. Не та это была Мара, не из той оперы...
   На вокзале - в сцене встречи с возлюбленным девушка проявила недюжинные способности - ей удалось натурально пустить слезу в семи дублях. Барнаульский даже вроде оттаял. Но ждал своего часа. Он пробил на чердаке предназначенного под огонь дома.
   Группа в этот день действовала четко - все ладилось, клеилось, совпадало во времени. Ничего не разбили, не потеряли, никто не спутал график, не попал в Склиф с переломами, не вылетел срочным порядком для отдыха на Аляску. Даже пожарные подтянулись вовремя, а пиротехники отличились сообразительностью: рассчитали необходимую продолжительность бедствия и его масштабы, вместо того, что бы, опережая график, в порыве энтузиазма спалить весь район.
   "Не к добру", - смекнул режиссер, привыкший к тому, что самый качественный материал добывается в кровавой схватке с обычной киношной безалаберностью. И угадал.
   В процессе подготовки "горячей" сцены сразу же возникли противоречия. Нищая медсестра осмелилась диктовать Касьяну Тарановскому свои условия! Сводились они к следующему - если нужен "раздетый секс", пусть ищут дублершу. Дублершу, а? Она-то сама, кто, - Марина Влади?! Пошептавшись, Касьян и Барнаульский решили идти в своих художественных исканиях до конца.
   К моменту технической готовности Барнаульский, натянувший в реквизиторском фургоне тельник и замусоленные тренировочные штаны прямо на голое тело, бодро поднялся на чердак. В углу на ящике темнело нечто категорически не сексуальное - кутающаяся в ватник героиня. Под ватником она была одета нарядно. Девичий стан облегали: мини-юбочка из тянучки и китайская кофтюля с люрексом. Ближе к телу имелось, по указанию режиссера, кое-какое кружевное бельишко, которое в порыве страсти должен был срывать распаленный колдовскими чарами влюбленный.
   Актрисе предстояло показать камере спину, лишившись бюстгальтера. Так следовало из предварительного расклада. Но Касьян задумал подлянку, а Барнаульский целиком поддержал затею, предполагая оправдать свое поведение импровизацией. Мог же он, в конце концов, войти в роль? Не мужик, что ли? Не заслуженный разве артист? И не снимать же семь дублей с голой задницей на холодрыге пока эта цаца не осознает художественную оправданность режиссерского решения?! Разденет он ее, помнет как следует, а дальше пиротехники пустят дым, и сквозь него, ну прямо как у Феллини, начнет разворачиваться интим.
   Солома, сплющенные картонные ящики, тряпье - вот и ложе любви. Партнеры пристроились, избегая смотреть друг на друга. Запылали софиты, щелкнула хлопушка, включилась камера. Подождав с минуту обычного заявления оператора: "Пленка кончилась, растудыть их в гнездо!" ( вошедшего в обиход профессионалов после трудных съемок бюджетно урезанной ленты "Забытое гнездо"), Тарановский мысленно перекрестился.
   На фоне замутненного грязью окна герои жадно прильнули друг к другу. Барнаульский - настоящий талант - орудовал умело и киногенично. Облапив, словно спрут, крошку со всех сторон, он успел сдернуть собственные штаны и явить взору камеры белый рыхлый зад. Девушка взвизгнула, поваленная в солому, оператор взял "крупняк". Истосковавшийся по жениному телу дисседент-реобелетант, рвал девичью одежду, впивался зубами то в бретельки бюстгальтера, то в плечо. Маргарита яростно сопротивлялась. Однако выглядело это так, словно она торопилась завершить раздевание и насытиться долгожданной близостью.
   - Ё-моё! Кусается, блин! - Барнаульский вскочил, обеими ладонями держась за седалище. - Ну, дает! Охренела совсем! Может, она ядовитая!
   Касьян сделал отмашку, приостановив творческий процесс, и шагнул в кадр. Актриса плакала, прикрываясь обрывками одежды. Худенькое плечо дрожало, являя взору покрывшуюся мурашками кожу. Было совершенно не понятно, однако, как ей удалось укусить партнера ниже талии.
   - Объяснитесь, Илене, - жестко потребовал режиссер. - Вы сорвали работу, искалечили партнера, испортили пленку и задолжали коллективу несколько сотен условных единиц.
   - Не она... - Прогундосил с явной неохотой Юлик. - Крыса... Не могут площадку подготовить! Гнать всех взашей, никакой ответственности. Не видно что ли? Они же пищат!
   После шумной разборки с техническим персоналом и главным художником выяснилось, что никто совершенно не виноват. На чердаке заброшенного дома сами по себе развелись крысы. Художник не обязан копаться в мусоре, а у помрежа - цветущий ринит в результате перенесенного на ногах чилийского гриппа. Касьян, лично осмотрев пострадавшего, высказал спорное предположение, что тот попросту напоролся на гвоздь. Юлий, еще не сообразивший, чьей жертвой предпочтительнее пасть в глазах общественности крысы или гвоздя, отстаивал теперь уже обе версии, открыв любопытным коллегам доступ к своему телу. Ознакомившимся с ситуацией, коллективу с помощью зеркала удалось доказать Барнаульскому, что следов зубов нет, а есть царапина, которую никак не могла оставить крысиная пасть. Заспорили о размерах крысиных зубов и вероятности перенесения ими вируса СПИДа. Переснимать не стали. Тарановский покинул пылающий чердак на грани астматического удушья в дружеских объятиях Ливия Закрепы...
   Через полчаса возгорание было отснято со всех нужных точек и подчистую ликвидировано державшимися на стреме пожарными. Светотехники спешно загрузили аппаратуру в фургончик с надписью "Киносъемочная", в серебристо-обтекаемом микроавтобусе не новой, но впечатляюще японской модели, разместился творческий состав группы. Окна автобуса запотели, скрыв от глаз съемочной группы мрачный облик обреченного на слом дома, красную лаковую "пожарку" у облезлого, обезображенного копотью фасада. По рукам пошли стаканчики кофе, наполняемые из двухлитрового термоса улыбчивой Танечкой
   - Сворачиваемся, Сень? - с надеждой осведомился Закрепа, бодро глянув на требовательного режиссера. - Офигенный материал, ей богу. Захочешь зиму - нет проблем. Пены у бутафоров до хера. Запалим на заснеженном макете панорамные пожары и задницу как ты хотел отснимем крупняком.
   - Я хотел ее здесь, - нахохлился оклемавшийся после дымного чердака Касьян. И вспыхнул свойственным ему в моменты художественного напряжения необузданным влечением к иностранной лексике: - Едрена мазер! Бл-ли-ндаж по шею!.. Ху из ху? Я спрашиваю, кто здесь ху из? А? Растудыть всех этих задниц! В монастырь бы шли! В учительши... Так нет - все в секс-символы подались. Ебаут, натюрлихь, в леди! А для искусства собственную жопу жалеют... Жизнь свою на алтарь кладешь, кровью почти харкаешь... Тарановский сник и показательно закашлялся.
   Все с осуждением посмотрели в хвост салона, где на последнем сидении скукожилась под каким-то тряпьем сорвавшая съемку героиня. Несчастная дрожала, но стаканчики с горячим кофе не доходили к ней.
   - Понимаю, Касьян Никифорович, - подала она робкий голос, - у вас астма. А у меня - стыд... Мы же договаривались - только по пояс и без крупных планов.
   - А вдохновение? Творческий порыв? Да ты знаешь, как наши мастера на площадке работали? По горло в ледяной воде на амбразуру лезли... Без дублеров! - Тарановский хлебнул из нового, заботливо поданного Таней стаканчика, обжегся, плюнул: - Бл-ли-ндаж!... Да кого это, вообще, колышет - "по пояс общим планом"?! А Ким Бессинджер, а Марлон Брандо! Федерико Феллини, если угодно...