Браун Сандра. Шарада

Сандра БРАУН
ШАРАДА

ГЛАВА ПЕРВАЯ

10 октября 1990 г.

   – Кэт, проснись! У нас есть сердце!
   Кэт Дэлани с трудом рвалась из пучины беспамятства, в которую погрузилась после очередной дозы лекарств, и пришла в сознание. Открыв глаза, она попыталась сфокусировать взгляд на Дине. Его изображение слегка расплывалось по краю, но улыбка была широкой, яркой и ясно различимой.
   – У нас для тебя есть сердце, – повторил он.
   – Неужели? – спросила она слабым голосом. Когда Кэт ложилась в клинику, между ними была договоренность, что она покинет ее либо с пересаженным сердцем, либо в гробу.
   – Реанимационная бригада уже мчит его сюда.
   Отвернувшись от нее, доктор Дин Спайсер начал что-то говорить своим коллегам, пришедшим вместе с ним в отделение интенсивной терапии. Кэт отчетливо слышала голос врача, но никак не могла уловить смысл его высказываний.
   Ей все это снилось? Нет, Дин ясно сказал, что донорское сердце уже в пути. Новое сердце – для нее! Жизнь!
   Неожиданно Кэт почувствовала такой прилив энергии, которого не испытывала уже несколько месяцев. Выпрямив спину, она села на больничной кровати и затараторила, обращаясь к сестрам и врачам, которые толпились вокруг нее, вооружившись иглами и катетерами для анализов.
   Бесконечные медицинские вторжения в ткани ее тела стали настолько привычными, что Кэт едва их замечала. За последние несколько месяцев из нее выкачали столько различной жидкости, что хватило бы наполнить бассейн олимпийского класса. Она уже довольно много потеряла в весе, и на ее узких костях почти не осталось плоти.
   – Дин! Куда он делся?
   – Я здесь. – Кардиолог протиснулся к ее кровати и сжал ей руку. – Я же говорил тебе, что мы непременно раздобудем для тебя сердце. Разве не так?
   – Не будь таким самодовольным. Все вы, доктора, такие. Сплошное нахальство.
   – Мне это не нравится. – В палату неторопливым шагом вошел доктор Джеффрис, кардиохирург, которому предстояло делать ей трансплантацию. Он полностью отвечал тому стереотипу, о котором говорила Кэт. Она признавала его талант, доверяла его способностям, но презирала как личность.
   – Что вы делаете здесь? – спросила она. – Разве вы не должны уже быть в операционной и стерилизовать свой инструмент?
   – Вы вкладываете в это двойной смысл?
   – Вы же у нас гений. Сообразите сами.
   – Противная, как всегда. Кем вы себя воображаете, телезвездой?
   – Именно.
   Хирург невозмутимо повернулся к старшей сестре отделения интенсивной терапии.
   – Какая у этой пациентки температура?
   – Нормальная.
   – Насморк? Вирус? Какая-нибудь инфекция?
   – Что такое?! – возмутилась Кэт. – Хотите выйти из игры, доктор? Устроить себе свободный вечер? У вас другие планы?
   – Просто хочу удостовериться, что у вас все в порядке.
   – У меня все в порядке. Возьмите сердце, разрежьте меня и поменяйте одно сердце на другое. Анестезия не обязательна.
   Доктор Джеффрис повернулся и неторопливо вышел.
   – Самонадеянный осел, – пробормотала она.
   – Лучше его не обзывать, – посмеиваясь, заметил Дин. – Сегодня вечером он нам еще пригодится.
   – Сколько придется ждать?
   – Некоторое время.
   Кэт забросала его вопросами и просьбами уточнить, сколько именно, но он больше ничего не сказал. Ей посоветовали заснуть, однако, заряженная адреналином, она совсем не могла спать и беспрерывно смотрела на циферблат часов. Кэт не столько нервничала, сколько была возбуждена.
   Новость о предстоящей трансплантации быстро распространилась по всей клинике. Пересадка органов стала уже довольно обычным делом, но все еще внушала благоговение. Особенно пересадка сердца. В палату Кэт то и дело заглядывали доброжелатели.
   Ближе к вечеру Кэт стали готовить к операции. Ее обильно смазали йодом, который был липким и противным и от которого ее кожа приобретала неприятный золотой оттенок. Она с трудом проглотила первую дозу циклоспорина, уменьшающего реакцию отторжения нового органа. Жидкое лекарство было смешано с шоколадным молоком в тщетной попытке замаскировать его вкус, напоминающий вкус оливкового масла. Она все еще жаловалась на это, когда Дин ворвался к ней с известием, которого она так ждала.
   – Твое новое сердце уже в клинике! Ты готова?
   – Спрашиваешь!
   Он наклонился и поцеловал ее в лоб.
   – Иду размываться. Я все время буду там рядом с Джеффрисом, буду заглядывать ему через плечо. – Див помолчал. – Я не покину тебя ни на минуту.
   Она схватила его за рукав.
   – Когда я проснусь, я хочу сразу же узнать, новое ли у меня сердце.
   – Разумеется.
   Кэт слышала о других пациентах, которым была назначена пересадка и которым сказали, что для них есть подходящее сердце. Одного больного даже подготовили к операции и уже дали наркоз. Когда же донорский орган привезли в клинику, доктор Джеффрис исследовал его и отказался от трансплантации, сказав, что сердце никуда не годится. Этот пациент долго не мог оправиться от эмоционального шока, что только усугубляло и без того критическое состояние его сердца.
   И вот теперь Кэт неожиданно цепко схватила Дина за рукав.
   – В ту самую секунду, когда я приду в себя, я хочу знать, новое ли у меня сердце. 0'кей? Он накрыл ее руку своей и кивнул.
   – Даю тебе слово.
   – Доктор Спайсер. Пожалуйста. – Сестра, заглянув в дверь, махнула ему рукой.
   – Увидимся в операционной, дорогая.
   После его ухода все завертелось с удивительной быстротой. Кэт крепко сжала боковые перила каталки, на которой ее стремительно везли по коридорам. Миновав двойные двери, она неожиданно для себя оказалась в слепящем блеске операционной, где быстро и целенаправленно двигались врачи и медсестры с повязанными марлей лицами; каждый был поглощен своим делом.
   Взглянув поверх светильников, подвешенных над операционным столом. Кэт увидела лица, смотревшие вниз сквозь стекло, окружавшее смотровую галерею.
   – Похоже, я собрала целую толпу. А у этих людей, там, наверху, есть билеты и отпечатанные программки? Кто они все? Эй, кто там есть, скажите что-нибудь. Я что, одна здесь говорю по-английски? Что это вы там делаете?
   Одна из фигур в стерильных одеждах и маске издала сгон.
   – Ну где же доктор Энфорд?
   – Уже иду, – вскричал, почти вбегая, анестезиолог.
   – Слава Богу, что вы здесь. Дайте ей скорее наркоз, чтобы мы могли работать, прошу вас.
   – Она настоящая балаболка, сущее наказание. Кэт не обиделась, зная, что ее не хотели обидеть. Глаза над масками улыбались. Настроение в операционной было приподнятое – ее это устраивало.
   – Если вы всегда оскорбляете больных, неудивительно, что вам приходится скрывать лица под масками. Трусы. Анестезиолог занял место около стола.
   – Я понимаю, что вы немного возбуждены, мисс Дэлани, и потому поднимаете гвалт.
   – Здесь я играю главную роль, и я буду играть ее так, как хочу.
   – Вы будете иметь громадный успех.
   – А вы видели мое новое сердце?
   – Я не всегда в курсе событий. Я всего лишь подаю газ. А теперь расслабьтесь. – Он протер тампоном ее руку, готовясь ввести иглу в вену. – Сейчас вы почувствуете маленький укольчик.
   Подошел доктор Джеффрис вместе с Дином и доктором Шолденом, кардиологом, которому Дин передал Кэт, когда по личным причинам перестал быть ее лечащим врачом.
   – Как наши дела? – поинтересовался доктор Джеффрис.
   – Ваш сценарий требует доработки, доктор, – с презрением заявила Кэт. – «Как наши дела!» – это мой текст.
   – Мы обследовали сердце, – спокойно сообщил он. Ожидая продолжения, она затаила дыхание, затем неодобрительно нахмурилась.
   – В «мыльных операх» мы всегда используем эти многозначительные паузы, чтобы держать зрителя в напряженном ожидании. Это дешевый прием. Расскажите мне про сердце.
   – Оно прекрасно, – вмешался доктор Шолден, – потрясающе выглядит. На нем написано ваше имя.
   Краем глаза Кэт видела, как несколько врачей и операционных сестер суетились около холодильника.
   – Когда ты проснешься, оно уже будет биться в твоей груди, – сказал Дин.
   – Ну, вы готовы? – спросил доктор Джеффрис.
   Была ли она готова?
   Естественно, когда на повестке дня впервые встал вопрос о трансплантации, у нее возникали некоторые опасения. Но ей казалось, что теперь все сомнения уже позади.
   Вскоре после того, как Дин впервые диагностировал у нее болезнь сердца, Кэт начала медленно угасать. Лекарства на время избавляли ее от хронической усталости и упадка сил, но, в конечном счете, ее болезнь не поддавалась лечению. И даже тогда Кэт отказывалась понять всю серьезность своего заболевания.
   И только когда она действительно почувствовала себя больной, когда мытье под душем превратилось в изнурительную процедуру, а прием пищи стал стоить напряженных усилий, ей пришлось признать, что состояние ее сердца требует хирургического вмешательства.
   – Мне нужно новое сердце.
   До того момента, когда она сделала это самое заявление руководству телесети, они не знали о ее болезни. Никто из съемочной группы ежедневной «мыльной оперы» «Переходы», с кем она каждый день сталкивалась по работе, никогда не видел предательской бледности под ее макияжем.
   Как и телевизионное начальство, они по вполне объяснимым причинам отказывались ей верить. Никто даже не допускал мысли, что Кэт Дэлани, трижды получившая высокую награду «Эмми», их звезда, чья героиня Лора Мэдисон находилась в самом центре сюжетной интриги «Переходов», была настолько больна. Только благодаря их безграничной поддержке, своему актерскому таланту и яркой индивидуальности она продолжала безупречно работать.
   Но в конце концов наступил момент, когда, несмотря на всю ее решимость, Кэт больше не поспевала за своим загруженным расписанием, и она взяла отпуск.
   По мере того как ухудшалось ее здоровье, Кэт так теряла в весе, что теперь многочисленные поклонники вряд ли узнали бы ее. У нее появились темные круги вокруг глаз, потому что, несмотря на постоянное изнеможение, она не могла спать. Пальцы и губы приобрели синюшный оттенок.
   В сообщениях бульварных газет Кэт приписывались самые различные болезни, от кори до СПИДа. В обычное время столь пристальное и жестокое преследование со стороны прессы разозлило и расстроило бы ее, но сейчас у нее на это не было сил. Вместо этого она игнорировала их выпады и сосредоточилась на том, чтобы выжить.
   Ее состояние стало настолько тяжелым и она впала в такую депрессию, что однажды даже сказала Дину:
   – Я так устала от слабости и беспомощности, что не прочь выйти из игры.
   Дин редко удостаивал вниманием ее замечания о смерти, даже сказанные в шутку, но в тот день он почувствовал, что ей необходимо высказать вслух преследующие ее мысли.
   – Что у тебя на уме?
   – Я каждый день беседую со Смертью, – тихим голосом призналась Кэт. – Я с ней торгуюсь. Каждый день на рассвете я говорю ей: «Дай мне прожить еще один день. Пожалуйста. Всего только один день». Я сознаю, что все, что делаю, я, возможно, делаю в последний раз. Может быть, я в последний раз вижу дождь, ем ананас, слушаю песню группы «Битлз»…" – Она подняла на него глаза. – Я примирилась с мыслями о смерти. И не боюсь умирать, но не хотелось бы, чтобы это было больно и страшно. Когда я все-таки уйду, как это будет?
   Он не стал притворно убеждать ее отбросить страхи, а ответил честно:
   – Твое сердце просто перестанет биться, Кэт.
   – Никаких фанфар? Барабанного боя?
   – Ничего. Тебе не будет больно, как при сердечном приступе, и перед этим у тебя не будет покалывать в руке. Твое сердце просто…
   – Подаст в отставку.
   – Да.
   Этот разговор произошел всего несколько дней назад. А теперь, по прихоти судьбы, ее будущее изменило направление и стало двигаться в сторону жизни.
   Вдруг пришло в голову, что, чтобы врачи могли трансплантировать новое сердце, они должны сначала отделить старое. Сама мысль об этом вызывала озноб. Несмотря на то что Кэт была крайне недовольна этим своим плохо функционирующим органом, который на протяжении двух последних лет управлял ее жизнью, она в то же время испытывала по отношению к нему необъяснимую привязанность. Да, она очень хотела избавиться от своего больного сердца, но считала, что все вокруг как-то неприлично радовались этому.
   Конечно, было уже поздно мучиться угрызениями совести. Кроме того, эта хирургическая операция считалась относительно несложной по сравнению с другими операциями на открытом сердце. Отрезать. Изъять. Заменить. Наложить швы.
   Пока она ждала донора, хирурги охотно отвечали на все ее вопросы. Кэт втягивала их в затяжные дискуссии, а кроме того, сама отыскивала и жадно поглощала уйму сведений. Другие пациенты, ожидавшие трансплантации сердца и составлявшие своеобразный второй эшелон, также делились своими опасениями. Этот обмен мнениями был интересен тем, что давал повод поразмыслить, поскольку пересадка органов – дело сложное и таит в себе немало противоречий. Мнения были столь же разные, как и высказывавшие их люди, и выражали различные эмоции, религиозные убеждения, моральные устои и юридические истолкования.
   За эти месяцы ожидания Кэт покончила с неопределенностью и утвердилась в своем решении. Она хорошо знала, чем рискует, и была готова к тому, что ожидало ее в реанимационной палате. Она сознавала опасность того, что ее организм может отторгнуть новое сердце.
   Но единственной альтернативой трансплантации для нее была неминуемая – и скорая – смерть. Учитывая это, никакого выбора не оставалось.
   – Я готова, – уверенно сказала Кэт. – Ах, нет, еще одна вещь. Если под наркозом я начну слагать оды в честь моего личного вибратора, знайте, что все это выдумки.
   Маски медиков заглушили их смех.
   Через несколько секунд тепло анестезии начало разливаться по ее телу, неся с собой приятную усталость. Она взглянула на Дина, улыбнулась и закрыла глаза – возможно, в последний раз.
   Но прежде, чем сознание покинуло ее, Кэт осенила последняя мысль, вспыхнув ярко, как за мгновение до распада вспыхивает взорвавшаяся звезда.
   Кто стал моим донором?

ГЛАВА ВТОРАЯ

10 октября 1990 г.

   – Как развод может быть более греховным, чем это? – спросил он.
   Они лежали на кровати, которую она обычно делила со своим мужем, – он в это время отрабатывал смену на мясоупаковочном заводе.
   Они же оказались здесь потому, что из-за протечки в газопроводе всем было приказано покинуть до конца дня здание, где размещался их офис. Они решили воспользоваться этим неожиданно предоставившимся им однодневным отпуском.
   Маленькая заставленная спальня была пропитана запахом их вспотевших от занятий любовью тел. Пот высыхал на коже, отчасти благодаря потолочному вентилятору, медленно кружившемуся над их головами. Простыни были мятыми и влажными. Занавески задернуты из-за полуденного солнца. На тумбочке горели ароматические свечи, отбрасывавшие колеблющийся свет на распятие, висевшее на стене с поблекшими обоями в цветочки.
   Эта убаюкивающая атмосфера была обманчивой. Приближался миг их разлуки, время было ограничено, и они отчаянно пытались извлечь из него как можно больше удовольствия. Скоро две ее дочери вернутся из школы. Ей очень не хотелось тратить оставшиеся у них драгоценные минуты на этот незатухающий тягостный спор.
   Он уже не в первый раз умолял ее развестись с мужем и выйти за него замуж. Но она была католичкой. Развод был невозможен.
   – Да, я совершаю прелюбодеяние, – мягко проговорила она. – Но мой грех касается только нас двоих. Мы единственные, кто знает о нем, кроме моего исповедника.
   – Ты призналась во всем своему исповеднику?
   – Признавалась, пока мои исповеди не стали однообразными. Я больше не хожу на исповедь. Мне слишком стыдно.
   Она подвинулась и села на край кровати, спиной к нему. Ее тяжелые темные волосы прилипли к влажной шее. Большое зеркало в углу повторяло то, что он видел. Ее безупречная спина сужалась к талии, а затем грациозно расширялась и переходила в бедра. На изящной попке выделялись две одинаковые ямочки.
   Она очень критически относилась к своему телу, считая, что бедра слишком широки, а ляжки тяжеловаты. Но ему, казалось, нравились пышность ее форм и смуглость кожи. Однажды он сказал ей, что ее кожа смуглая даже на вкус. Конечно, это всего лишь ничего не значащий любовный лепет, но все же она дорожила его похвалой.
   Он протянул руку и погладил ее по спине.
   – Не стыдись того, что мы делаем. Меня просто убивает, когда ты говоришь, что стыдишься нашей любви.
   Их связь началась четыре месяца назад. Перед этим они пережили несколько мучительных месяцев, борясь с угрызениями совести. Они работали на разных этажах, но сталкивались в лифтах небоскреба, где помещался офис. Впервые они обратили друг на друга внимание в буфете на первом этаже, когда он случайно толкнул ее и она пролила свой кофе. Тогда они с досадой улыбнулись друг другу, извинились и познакомились.
   Вскоре они начали вместе проводить обеденный перерыв и вместе ходили пить кофе. Встречи в буфете вошли в привычку, а затем превратились в необходимость. Теперь само их мироощущение зависело от того, увидят ли они друг друга. Уик-энды тянулись нестерпимо долго и, казалось, приходилось целую вечность ждать понедельника, когда они снова могли увидеться. Они оба начали работать сверхурочно, чтобы урвать несколько мгновений наедине, прежде чем идти по домам.
   Однажды вечером, когда они вдвоем уходили домой, начался дождь. Он предложил подвезти ее.
   Она покачала головой:
   – Я поеду на автобусе, как обычно. Но все равно спасибо.
   С сожалением и тоской, не отводя друг от друга глаз, они попрощались и разошлись. С прижатой к груди сумочкой в одной руке и почти бесполезным в такой ливень зонтом в другой, она поспешила к автобусной остановке на углу.
   Она все еще стояла там, съежившись на краю тротуара. Он опустил стекло пассажирского сиденья.
   – Садитесь. Пожалуйста.
   – Автобус скоро будет.
   – Вы промокнете до костей. Садитесь.
   – Он опаздывает всего на несколько минут.
   – Пожалуйста.
   Он просил больше чем о разрешении довезти ее до дома, и они оба знали об этом. Когда он открыл перед ней дверцу машины, она скользнула внутрь, не в силах противостоять искушению. Не говоря ни слова, он отвез ее в уединенное место в муниципальном парке, находившемся недалеко от деловой части города.
   Не успел он выключить мотор и повернуться к ней, как они начали жадно целоваться. Как только его губы коснулись ее губ, все мысли о муже, детях и религиозных убеждениях вылетели у нее из головы. Ею руководили требования плоти, а не та мораль, которую она исповедовала с детских лет.
   Охваченные нетерпением, они яростно сражались с пуговицами, молниями и крючками, пока не освободились от мокрой одежды и не почувствовали соприкосновение обнаженных тел. Сначала руками, а затем ртом он делал с ней нечто такое, что одновременно и шокировало ее, и заставляло трепетать от восторга. Когда он овладел ею, его страстные любовные признания заглушили голос ее совести.
   Та первоначальная страсть не уменьшалась. Напротив, она, казалось, возросла за те украденные часы, что они провели вместе. Сейчас она повернула голову и посмотрела на него через плечо. Ее полные губы сложились в застенчивую улыбку.
   – Мне не настолько стыдно, чтобы прекратить наши отношения. И, хотя я знаю, что это грешно, я, наверное, умерла бы от мысли, что никогда больше не буду в твоих объятиях.
   Со стоном от вновь проснувшегося желания он обнял ее за спину и притянул к себе. Она повернулась к нему лицом, накрыв его тело своим, и широко раздвинутыми ногами обхватила его бедра.
   Он глубоко вошел в нее, затем поднял голову с подушки и коснулся лицом ее груди. Она прижала свой большой сосок к его губам. Он поводил по нему языком, затем. жадно втянул в рот.
   Эта поза еще не утратила свою новизну и возбуждала ее. Она скакала на нем во весь опор, пока они вновь не насладились одновременно наступившим оргазмом, после которого оба, тяжело дыша, обессиленные, лежали в объятиях друг друга.
   – Уйди от него, – отрывисто проговорил он с настойчивостью в голосе. – Сегодня. Сейчас. Не проводи с ним больше ни одной ночи.
   – Не могу.
   – Можешь. Я с ума схожу, когда подумаю, что ты с ним. Я люблю тебя. Я люблю тебя.
   – Я тоже люблю тебя, – печально улыбнулась она. –
   Но я не могу так вот просто взять и уйти из своего дома. Я не могу бросить детей.
   – Теперь твой дом там, где я. И я не требую, чтобы ты. бросила своих детей. Возьми их с собой. Я стану им отцом.
   – Он их отец. Они его любят. Он мой муж. Перед Богом я принадлежу ему. Я не могу оставить его.
   – Ты его не любишь.
   – Нет, – призналась она. – Не так, как я люблю тебя. Но он хороший человек. Он обеспечивает меня и девочек.
   – Это не любовь. Он всего лишь выполняет свои обязанности.
   – Для него это почти одно и то же. – Она опустила голову ему на плечо, ей очень хотелось, чтобы он понял. – Мы выросли в одном квартале. Еще старшеклассниками мы были влюблены друг в друга. Наши жизни тесно переплетены. Он – часть меня, а я – часть его. Он никогда не поймет, почему я ушла от него. Это его убьет.
   – А если ты не уйдешь, это убьет меня.
   – Вовсе нет, – возразила она. – Ты энергичнее, чем он. Более сильный и уверенный в себе. Ты выживешь, несмотря ни на что. А вот выживет ли он, я не уверена.
   – Он не любит тебя так сильно, как я.
   – Он не занимается любовью так, как ты. Ему никогда не пришло бы в голову… – Смутившись, она потупилась.
   Секс все еще был темой, закрытой для откровений. Его как бы не существовало ни в родительском доме, ни после замужества. Им занимались в темноте и терпели как неизбежное зло, простительное перед лицом Господа во имя продолжения человеческого рода.
   – Он не чувствует мои желания, – продолжала она, покраснев. – Он был бы шокирован, если бы узнал, что они вообще у меня есть. С тобой мне хочется таких прикосновений, которых я никогда не позволила бы с ним, потому что это обидело бы его. Он назвал бы твою чувственность бабьей. Он не умеет быть нежным и щедрым в постели.
   – Мужской шовинизм, – с горечью проговорил он. – И ты согласна довольствоваться этим до конца своих дней? Она печально посмотрела на него.
   – Я люблю тебя больше жизни, но он мой муж. У нас общие дети. У нас общее прошлое.
   – Мы тоже могли бы иметь детей.
   Она дотронулась до его щеки со смешанным чувством любви и сожаления. Иногда он вел себя как ребенок, безрассудно добивавшийся невозможного.
   – Брак – священное таинство. Я дала торжественный обет перед Богом быть ему верной, пока смерть – только смерть – не разлучит нас. – Ее глаза были полны слез. – Ради тебя я нарушила эту клятву. Других обещаний я не нарушу.
   – Не надо. Не плачь. Последнее, чего я хочу, это сделать тебя несчастной.
   – Обними меня. – Она свернулась калачиком рядом с ним.
   Он погладил ее по голове.
   – Я знаю, что свидания со мной противоречат твоим религиозным убеждениям. Но ведь это только доказывает, как глубока твоя любовь. Твои нравственные устои не позволили бы тебе спать со мной, если бы ты не любила меня всем сердцем.
   – Люблю.
   – Я знаю. – Он вытер слезы на ее щеках. – Не плачь, пожалуйста, Джуди. Мы что-нибудь придумаем. Обязательно. Давай просто полежим оставшиеся минуты вместе.
   Они тесно прижались друг к другу, столь же безмерно несчастные в сложившейся жизненной ситуации, сколь и счастливые в своей любви, и их обнаженные тела, казалось, слились воедино.
   В таком положении и застал их ее муж несколько минут спустя.
   Она первая заметила его, стоящего в дверях спальни и трясущегося от благородного негодования. Она вскочила и схватилась за простыню, чтобы прикрыть наготу. Она пыталась произнести его имя, но в горле у нее пересохло от стыда и страха.
   Бормоча что-то злобное и осыпая их множеством непристойных эпитетов, он, пошатываясь, подошел к кровати, поднял над головой бейсбольную биту и с размаху нанес смертельный удар.
   Позже, даже санитары, привыкшие к виду окровавленных тел, с трудом сдерживали тошноту. Обои с цветочным узором в изголовье кровати были покрыты отвратительным кровавым месивом.
   Из уважения к забрызганному кровью распятию на стене один из санитаров прошептал:
   – Господи…
   Его напарник опустился на колени.
   – Черт меня побери, я чувствую пульс! Второй с сомнением посмотрел на густую комковатую массу, сочившуюся из разбитого черепа.
   – Ты думаешь, есть шанс?
   – Нет, но, в любом случае, давай отвезем тело в больницу. Возможно, оно пригодится для пересадки органов.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

10 октября 1990 г.

   – Тебе не нравятся мои оладьи?
   Он поднял голову и посмотрел на нее бессмысленным взглядом.
   – Что?
   – Согласно рекламе, оладьи из этой готовой смеси должны быть воздушными. Наверное, я что-нибудь не так сделала.
   Он уже пять минут вертел в руках вилку, так и не притронувшись к завтраку. Потом нехотя поддел с тарелки густую липкую кашицу и, как бы признавая свою вину, смущенно улыбнулся.
   – Ты прекрасно готовишь.
   Он был великодушным: Аманда готовила отвратительно.
   – А как тебе мой кофе?
   – Очень вкусный. Я бы выпил еще чашечку. Она взглянула на кухонные часы.
   – А у тебя еще есть время?
   – Нагоню в дороге.
   Он редко позволял себе такую роскошь, как опоздание на работу. Значит, то, что уже несколько дней не давало ему покоя, было очень важным, подумала она,