Брайдер Юрий Михайлович. Миры под лезвием секиры

   Пришлось отрядить гонцом дона Хаймеса, для которого на графской конюшне нашлась какая-то кляча.
   Делегацию из Отчины в замок не пригласили и даже не оделили ломтем черствого хлеба. Удивляться здесь было нечему – стены фамильного гнезда графов де Браско все еще хранили следы гранатометного и пулеметного обстрелов, а в часовне, возведенной на месте гибели отца нынешнего сеньора, горела неугасимая лампада, призывавшая не только к божьей милости, но и к мирской мести.
   – Помнишь, Толгай, как мы здесь с кабальерос резались? – спросил Зяблик.
   – И вспоминать не хочу, – хмуро ответил Чмыхало. – Улем сугушы… Смертный бой… В том рву я лежал… Мой брат лежал… Второй брат лежал… Меня одного вытащили…
   – Да, зачушили они нас тогда, – неохотно согласился Зяблик. – Хорошо, если один из пяти живым ушел… Но ничего, мы им потом все долги сполна вернули.
   – Даже с процентами, – язвительно заметил Смыков. – Вот и сидим здесь сейчас, как нищие. Никто и кружки воды не подаст.
   Спустя несколько часов из ближайшего ущелья показалась кавалькада всадников и всадниц, сопровождаемая пешими слугами, псарями и телохранителями. Граф де Браско ехал на откормленном муле в дамском седле, к луке которого, кроме мушкета, были приторочены еще и костыли. На этих костылях, демонстративно чураясь посторонней помощи, он совершал долгие и пешие прогулки, поднимался в горы, выстаивал бесконечные мессы и даже фехтовал.
   – Это не ты его? – тихо спросил Цыпф у Зяблика.
   – Не… Витька Кекс постарался. Из гранатомета. Коня пополам разорвало, а этот, вишь, выкарабкался. Живучий народ, как раки.
   – Почему – раки? – удивился Цыпф.
   – Оторви раку клешню и посмотри, что будет… Ладно, молчок!
   При виде приближающегося графа вся ватага встала на ноги, но поклонился один только испорченный книжным воспитанием Цыпф. Де Браско, в свою очередь, не собирался покидать седла, что можно было расценить как заведомое оскорбление визитеров.
   Ехавший немного сзади дон Хаймес что-то сказал и ткнул пальцем в Смыкова. Тот шагнул вперед и протянул заранее приготовленное письмо. Бегло просмотрев его, граф отдал короткой распоряжение, и свита немедленно тронулась в сторону замка.
   Дождавшись, когда последний всадник скроется в воротах, титулованный калека заговорил – словно ворон закаркал. При этом он смотрел поверх головы Смыкова, в ту сторону, где за горной грядой когда-то находились цветущие долины и прохладные плоскогорья Месеты, а теперь колыхалось сизо-зеленое море степных трав, где кочевник тянул свою заунывную песню.
   Цыпф, понизив голос, переводил Зяблику на ухо:
   – Он говорит, что уважает дона Эстебана за благородное происхождение, ум и образованность, но никогда не одобрял его мягкотелость, соглашательство и склонность поддаваться чуждым влияниям. То, что случилось с нами, не божья кара, а божье провидение. Отец небесный ниспослал своим детям великое испытание – стоять на страже веры против орд язычников, еретиков и слуг сатаны. Любая поблажка чужим обычаям, чужим лжеистинам и чужим лжебогам в этих условиях есть смертный грех. И если некоторые братья наши не понимают такой простой вещи, их нужно отлучить не только от святого причастия, но и от защиты кастильского меча.
   – Кого он имеет в виду? – поинтересовался Зяблик. – Не Яшку ли?
   – Да, – при этих словах он покосился на дона Хаймеса. – Но обличительная речь графа направлена главным образом против дона Эстебана, его дяди.
   – Ладно, давай дальше…
   – А ты меня не перебивай!
   – Чего он письмом трясет?
   – Граф спрашивает, почему в схватке одних еретиков с другими он должен принять именно нашу сторону?
   – Действительно, почему? Законный вопрос.
   – Смыков отвечает, что бок о бок с нами можно жить спокойно, а аггелы заставят всех скакать на горячей сковородке и петь псалмы Каину.
   – А граф что?
   – Граф говорит, что вот такие же добрые соседи из Отчины уже поджаривали его разными способами. И вместе с замком, и вместе с конем, и вместе с дерьмом. Поэтому его нельзя ничем удивить. Ему нет разницы, с какими врагами сражаться, с рогатыми или безрогими. То есть он не видит никакого различия между нами и аггелами.
   – Вот гад!
   – Смыков старается убедить графа в наших добрых намерениях. Приводит примеры плодотворного сотрудничества. Называет процент роста товарооборота… В конце концов, ради доказательства миролюбия он даже соглашается принять истинную, то есть католическую, веру.
   – Смыков проститутка известная. Даром что на каждом шагу партбилетом козыряет.
   – Ведь он же не серьезно, понимаешь… Тактический ход.
   – Все я понимаю. А граф на такую лажу согласен? Почему он крестится?
   – От дьявольского искуса защищается… По его словам, такие существа, как Смыков, то есть все мы, похожи на людей чисто внешне, но божьими созданиями не являются. В наши тела не вложена бессмертная душа, и потому мы не можем стремиться к спасению. Приобщить нас к истинной вере можно только двумя способами: или на костре, или на дне болота. Эти свои слова граф просит запомнить и передать при случае нашему покровителю дону Эстебану.
   Услышав такое, Зяблик устремился к графу. За собой он волок растерянного Цыпфа. Мул кастильца прядал ушами и тревожно всхрапывал, но седок только презрительно усмехнулся.
   – Ты тоже здесь, каналья, – на ломаном русском произнес он.
   – Здесь, дон Руис, – лицо Зяблика перекосилось, как у припадочного. – Переводи, Левка! Значит, в твоем понимании мы не люди? И это говорит человек, который лучше других знает, какого цвета у нас кровь и с какой стороны бьется сердце! Разве наши братья не кричали от боли, когда ты рубил их? Разве наши сестры не рыдали над своими детьми, которых сжигали твои солдаты? Разве, срывая одежды с наших женщин, вы не испытываете похоть? Почему же тогда ты отказываешь нам в праве называться людьми?
   Граф, все так же нехорошо улыбаясь, ответил недлинной фразой, в которой несколько раз проскользнуло слово «пурко». Цыпф уже хотел перевести, но Зяблик резким движением руки закрыл ему рот.
   – Не надо, я понял. У свиньи тоже красная кровь, у свиньи тоже есть сердце, блудодеи могут употреблять свинью вместо женщины. Это я понял… Но разве со свиньей можно браниться, как это делаем сейчас мы, разве свиней берут в жены, как поступило немало твоих соотечественников, разве со свиньей можно вести задушевные беседы, как нередко ведем мы их с доном Эстебаном, разве это свиньи спасли тебя и твоих офицеров в бою под Торре-дель-Пан, когда вас тащили на аркане степняки?
   На этот раз ответ Руиса де Браско был куда более обстоятельным.
   – Переводи, Лева, – попросил Зяблик хриплым голосом. – У меня с головой что-то…
   – Сейчас. – Цыпф замешкался. – Учти, я перевожу не дословно, а только общий смысл… Значит, слушай. Именно наличие разума делает вас стократ опаснее любого зверя – свиньи, волка, змеи. Вы вступили в сговор с мрачными неведомыми силами, от которых получили свое быстрое оружие, свои самоходные телеги, свои волшебные снадобья, все свои побрякушки, так смущающие невежд и корыстолюбцев. Речи ваши лживы, а замыслы коварны. Кто натравливал на нас нехристей и мавров? Кто принудил разогнать священный трибунал и распустить монашеские ордена? Кто сеет смуту среди простолюдинов, подбивая их отказываться от почитания церкви и своих законных сеньоров? Кто поощряет дурные привычки и расшатывает столпы веры?
   – Все? – спросил Зяблик, когда граф умолк. – Спроси у него, в чем мы еще виноваты. Пусть уж до конца выкладывает.
   Выслушав вопрос, кастилец вновь зло заговорил, отсчитывая претензии на пальцах. Цыпф еле поспевал за ним:
   – Не исключено, что вы причастны к глумлению, свершившемуся над землей и небесами. Рогатые вышли из вашей среды, подпитываются ею и несут во все края свое омерзительное богохульственное учение, а вы не хотите или не умеете окоротить их. Не знаю, по злому ли умыслу или по недомыслию вы выпустили на волю и другие силы зла. Я имею в виду черных призраков, именуемых варнаками, и демона, прозванного в народе доном Бутадеусом. Каждое его новое появление здесь предвещает горе и бедствия. А ведь не далее как вчера его видели неподалеку от здешних мест. Возможно, именно из-за этого я нахожусь в столь скверном расположении духа.
   – Подожди, подожди! – Зяблик хотел прервать графа, но сумел прервать только Левкин перевод.
   А Руис де Браско продолжал вещать со своего мула:
   – Вам мало того, что небо лишилось светил, что реки иссохли, что мор свел в могилу каждого второго, что единый божий мир превратился в лоскутное одеяло. Вы ополчились на последнюю человеческую надежду – твердь земную. Камень становится алчным хищником, странствующие горы губят целые поселки, родники превращаются в стекло, а гранит – в жижу. Я верю, что ничего на свете не происходит без ведома Всевышнего, и пусть иногда он дает волю злу, дабы искоренение этого зла способствовало торжеству добра. Лев, пожирая осла, набирается новых сил. Так и добро, питаясь злом, только крепнет…
   – Во дает, графская рожа! Не каждый день такое услышишь!
   – Это, кажется, неточная цитата из Фомы Аквинского… Прошу тебя, не перебивай! Сейчас он будет формулировать вывод. Ага, слушай… Пусть вы являетесь даже не зачинателями зла, а всего лишь его прислужниками, смысл своей жизни я вижу в борьбе с вами. И пусть вашу страну постигнет участь Содома и Гоморры… Все, конец.
   – Нет, не конец. Пару слов в ответ я ему скажу. Каюсь, Библию не читал, но проповедей в зоне вдоволь наслушался. Со мной разве что митрополиты не сидели. Этого, кстати, переводить не надо. Начинай сейчас… Разве Бог не говорил: не судите да не судимы будете? Почему же ты посмел судить нас своим собственным судом, предвзятым и лицемерным? Разве мы первые напали на Кастилию? Разве не нас с трех сторон трепали дикие соседи? Вина не наша, что, спасаясь от верной погибели, мы вступали в склоку… тьфу, в союз то с нехристями против вас, то с вами против нехристей, то со всеми вместе против арапов? Неужели ты забыл об этом? А где ты был, дон Руис, когда, обескровленные войнами, мором и голодом, народы договорились упразднить все светские и духовные власти как источник козней и нетерпимости? Недаром в Писании сказано: если страна отступит от законов, значит, чересчур много в ней начальников. Разве подписи кастильских делегатов не стоят под Талашевским трактатом? А твоя любимая инквизиция была распущена на том же основании, что и наша армия. Что же ты мне туфту заряжаешь?
   – Эй нет! – прервал его Цыпф. – Этого переводить не буду.
   – Не будешь, и не надо! Смыков переведет. А что касается рогатых, то мы их били, бьем и будем бить. Так же, как и они нас. И очень обидно, что некоторые не видят разницы между ними и нами. А все остальное: варнаки, дон Бутадеус и странствующие горы – к нам никакого отношения не имеет. По-умному говоря, это явление того же порядка, что и исчезновение солнышка, – Зяблик ткнул большим пальцем вверх. – Нас такие хреновины беспокоят не меньше твоего… И вот что я хочу тебе пожелать на прощание, дон Руис. Нельзя собрать ветер в пригоршню, нельзя завязать воду в одежду и нельзя поставить все пределы земле. Это, кстати, тоже из Писания. Намек на то, что нельзя упорствовать в бессмысленном деле. Мудрые слова. Прежнее не вернется, как бы ты этого ни хотел. Пришло новое время и с ним новый устав. Как ни тужься, а жизнь не переломаешь. Скорее она тебя самого в порошок сотрет. Надо смириться, приспособиться, терпеть, помогать друг другу. Авось и выкрутимся…
   Зяблик закончил, несмотря на запрет, закурил, а Цыпф говорил еще минут пять. Когда он смолк, граф усмехнулся, как усмехаются неразумным речам убогих, – снисходительно и брезгливо. Затем, ни слова не говоря, он дернул за повод, поворачивая мула к замку. Уже отъехав на порядочное расстояние, дон Руис обернулся и прокаркал что-то через плечо.
   – Поручает нам самим разобраться с аггелами, перевел Смыков.
   – Помощи не ждите, но и препон не бойтесь, так будет точнее, – поправил его Цыпф.
   – Вот фрукт! Фанат задолбанный! – Зяблик плюнул вслед графу окурком. – Ни просьбой, ни угрозой его не возьмешь!
   – Действуем по запасному варианту, – сказал Смыков, когда серые башни замка затерялись позади среди таких же серых утесов.
   Остановились на повороте, перечитали оставшиеся письма, сосчитали казну, проверили арсенал, дождались дона Хаймеса, неровной рысью трусившего вслед за драндулетом, и стали прощаться с ним – дело на этот раз предстояло серьезное, и не хотелось марать кастильскую землю кровью аристократа.
   – Поезжай, Яша, проведай свою малолетку, – сказал Зяблик. – Поклон от нас низкий передай. Пусть на свадьбу через пять лет ждет. Подарок знатный обещаю. У меня в одном месте алюминиевая бочка закопана. Представляешь?
   Как дон Хаймес ни напрягался, но представить себе бочку из алюминия не мог. В его понимании это было примерно то же самое, что коновязь из чистого золота или ночной горшок, инкрустированный бриллиантами. Внезапно он нахмурился:
   – А как же вы без меня? Такого уговора не было. Я дяде клятву дал, что вас не брошу.
   – Все верно, – согласился Зяблик. – В Кастилии ты нас и не бросил. Да только наши дела здесь закончились. Мы сейчас в Гиблую Дыру сваливаем. Что там такому молодцу, как ты, делать? Ни женщин, ни вина, ни достойных соперников. Ну, бывай!
   Не давая юному гранду опомниться, Зяблик пихнул Чмыхало в спину – езжай, мол. Драндулет окутался дымом и рванул с места, а всадник остался на дороге в классической позе витязя на распутье.
   До нового пункта назначения, по местным понятиям, добрались без приключений – одинокие разбойники не отваживались нападать на столь грозную компанию, конные банды несколько раз начинали преследование, но безо всякого успеха.
   Лишь однажды, озорства ради, Зяблик пустил в ход гранату, чем заслужил упрек от Смыкова, но не за разбазаривание драгоценных боеприпасов, а за то, что в открытый салон драндулета залетело оторванное лошадиное копыто.
   – Ничего, – сказал Зяблик, ножом отковыривая от копыта подкову. – Это к счастью…
   Главной темой, обсуждавшейся в дороге, было сообщение Руиса де Браско о появлении в пределах Кастилии Белого Чужака.
   – Странно, – задумчиво произнес Цыпф. – Как же он нас опередил пешком?
   – Граф соврет, недорого возьмет, – возразил Смыков. – Вредное сословие.
   – Вот уж нет, – возразил Зяблик. – Человека в лапшу искрошить, это он запросто может, а соврать – никогда. Воспитание… Помню, мы пленных кабальерос домой под честное слово отпускали. Чтоб подхарчились, а то нам самим тогда жрать было нечего… В субботу отпустим, а в понедельник все уже опять в яме сидят и сами себе колодки ладят.
   – А если не соврал, значит, ошибся, – настаивал на своем Смыков. – Сам-то он Белого Чужака не видел. Слухами пользуется. Вот и привиделся какому-нибудь пьяному пастуху дон Бутадеус. Для кастильцев это и впрямь очень плохое предзнаменование.
   – Зато для аггелов хорошее, – буркнул Зяблик. – Есть у них такая тайная сказочка, что Белый Чужак не кто иной, как обожаемый ими Кровавый Кузнец.
   – Впервые слышу, – сказал Цыпф. – Согласно общепринятой легенде, убив Авеля, Каин удалился в землю Нод. Дабы ни один смертный не мог покуситься на братоубийцу. Бог отметил его специальным знаком – возможно, рогами, и пригрозил примерно наказать ослушника. О дальнейшей судьбе Каина существует много историй, но все они заканчиваются его смертью. По одной из самых распространенных версий, его застрелил из лука слепой охотник, потомок Адама в седьмом колене. Он выпустил стрелу по наущению собственного сына, которого ввели в заблуждение те самые рога. Во всяком случае, пережить потоп Каин вряд ли мог.
   – Мы что, исторические факты обсуждаем? – разозлился Зяблик. – Сказки, они и есть сказки. Что Библия, что история КПСС… Пережил Каин и потоп, и все остальное. И еще больше укрепился в злобе своей. Всюду богохульствовал и строил козни. Учил людей злой магии и кузнечному ремеслу, чтоб ковали друг на друга оружие. Его дети напали на детей третьего сына Адама – Сифа. Это была первая в мире война. Его дочери соблазнили чистых сыновей Сифа и научили всяким мерзостям…
   – В том числе и игре на музыкальных инструментах, – подсказал Цыпф.
   – Вот именно… Узнав, что в Галилее объявился некто, выдающий себя за сына божьего, он без промедления направился в те края и сделал все, чтобы погубить мессию. Иуда Искариот и вся шваль иерусалимская действовали по его наущению. Лицом к лицу они встретились только во время пути на Голгофу. Иисус, конечно, узнал этого субчика и хотел по своей привычке отпустить ему грехи, но Каин ответил плевком и оскорбительными речами. Так он был проклят вторично, уже богом-сыном. С тех пор Каин называется Агасфером, или Бутадеусом.
   – Что же аггелы не обратятся к своему живому богу напрямую? – спросил Цыпф.
   – Попробуй обратиться к такому… Да, видно, и не очень-то он хочет общаться с ними.
   Драндулет обогнал на повороте длинный вьючный обоз, неторопливо вышагивающий под перезвон колокольчиков и гортанные крики вооруженных до зубов погонщиков. Ущелье расширялось, полого спускаясь в долину, где среди виноградников и масличных рощ раскинулся небольшой городишко – сотня-другая каменных домишек, крытых соломой и черепицей, старая сторожевая башня на окраине, площадь, с четырех сторон окруженная казенными зданиями: монастырем, казармой, ратушей и тюрьмой. И если, по сведениям Смыкова, три первых учреждения практически бездействовали, то тюрьма продолжала исправно функционировать. Сидели в ней не только разбойники и контрабандисты, но и высшие чины инквизиции, изолированные от общества по решению Талашевского трактата.
   В город въезжать не стали, а разбили лагерь в запущенной апельсиновой роще. Зяблик сразу завалился спать. Чмыхало полез под драндулет. Цыпф взялся за чтение «Первой всеобщей хроники», составленной высокоученым королем Альфонсом Х на полузабытом галисийско-португальском диалекте, а Смыков, побрякивая в карманах деньгами, отправился на разведку.
   Вернулся он спустя несколько часов с весьма озабоченным видом. Среди его покупок, кроме каравая свежего хлеба, числились четыре длинные монашеские рясы и дюжина толстых восковых свечей.
   – Тут вшей, наверное, несчитанное количество, – сказал Цыпф, осторожно встряхивая свой новый наряд.
   – Не паникуй, – успокоил его Зяблик. – Наши вши с кастильскими не уживаются. Сейчас произойдет полное взаимоуничтожение.
   О конкретных результатах своей вылазки Смыков помалкивал, да его и не торопили – знали, что сам все расскажет, когда придет время.
   А время пришло после ужина, в ходе которого Зяблик неустанно клял Смыкова за скаредность, не позволившую тому купить хотя бы бутылку вина. Сжевав последнюю корку хлеба. Смыков многозначительно сообщил:
   – Человек, который нам нужен, действительно находится в местной тюрьме. Я имел с ним свидание и личную беседу.
   – Без свидетелей? – поинтересовался Зяблик.
   – Он по-прежнему является иерархом церкви и пользуется большими поблажками от тюремщиков.
   – Письмо дона Эстебана ты ему передал?
   – Передал.
   – Ну и что он? Обещал помочь?
   – Только в обмен на свою свободу, – развел руками Смыков.
   – Ничего себе! – Зяблик присвистнул. – Он что, нас за психов держит? Эту тюрягу только с гаубицами брать можно! Стены, поди, по два метра толщиной.
   – Кое-где и по два с полтиной. А только брать все равно придется, братец вы мой..
   – Может, тюремщиков проще подкупить?
   – За побег такой птицы мало никому не будет. Они же не враги себе?
   – Что там хоть за охрана?
   – Двое дежурят снаружи. И еще десятка полтора внутри.
   – На входе шмонают?
   – Да.
   – Что ищут?
   – Только оружие.
   – На прогулку твоего клиента выводят?
   – Выводят. На богослужения.
   – В церковь? – живо поинтересовался Зяблик.
   – Нет. У них там своя подземная молельня без окон.
   – Без окон… – повторил Зяблик. – Кто там еще бывает в этой молельне?
   – Во время торжественной мессы все заключенные. Это будет человек тридцать. Ну и все тюремщики, естественно, кроме двух-трех…
   – Вот, значит, ты что задумал. – Зяблик оглянулся на перевязанную веревкой пачку свечей. – А как мы внутрь прорвемся?
   – Это, братец вы мой, как раз проще простого. Интересующее нас лицо посадили без суда, под горячую руку, сана и духовных званий не лишали. Он и в богослужениях участвует, и благословляет, и грехи отпускает всем желающим. Ему сам комендант при встрече ручку целует. За хорошую мзду нас с тобой пропустят на мессу.
   – Ну и бардак у них! Разве можно посторонних людей в зону пускать? Пусть берут меня на полставки консультантом по режиму.
   – Да, с бдительностью у них не очень… – согласился Смыков. – Но не забывай, между нами веков шесть разницы. Еще успеют усовершенствоваться.
   – Противогазы с собой придется брать.
   – Придется…
   – А пропустят с ними?
   – Вот это вопрос! – Смыков пожал плечами. – Попробуем. Они же противогазов раньше в глаза не видели. Маски завернем и вместо тюбетеек на голову наденем. А фильтры за фляги выдадим. Главное, изображай христианское смирение…
   – Я и креститься-то по-ихнему не умею.
   – Сейчас будете учиться.
   – Времени сколько в запасе?
   – Да ерунда совсем. – Смыков глянул на «командирские». – Часа через три колокол ударит. Сразу и пойдем. Сегодня как раз какой-то церковный праздник… Благовещенье, что ли…
   – Это когда архангел Гавриил деву Марию трахнул?
   – Примерно. – Смыков поморщился. – Только кастильцам об этом говорить не надо.
   Пару свечей оставили для образца, остальные растопили в котелке и принялись лепить по-новому, вкладывая внутрь каждой вместо фитиля жестяной цилиндрик с «черемухой».
   – Раньше их в картонной оболочке выпускали и размером поболее, – с видом знатока рассказывал Смыков. – Так правонарушители наловчились шашки подбирать и обратно кидать. А это усовершенствованная модель. В пять раз легче, а площадь поражения почти такая же. Когда горит, раскаляется. Пальцами уже не ухватишь.
   – Нравятся тебе такие дела, Смыков. Ох как нравятся! – сказал Зяблик с сарказмом. – Газом людей травить, жечь, давить…
   – Задавил я людей, наверное, раз в десять меньше, чем вы, братец мой, – возразил Смыков. – Так что не надо…
   – Я их ради справедливости давил!
   – А я ради порядка.
   – Чистый фашизм, в натуре… Подтверди, Левка. Однако Цыпф, увлекшийся катанием восковых колбасок, дипломатично промолчал. Как ни старалась вся ватага, а свечи получались чрезвычайно корявые. Смыков забраковал всю партию.
   – Это же не хрен моржовый, а предмет религиозного культа! – возмущался он. – Эти свечи перед алтарем придется ставить! Хотите, чтобы на нас пальцем показывали?
   Первый более или менее приемлемый экземпляр, как ни странно, получился у Толгая. Тогда его заставили изготовить и все остальные. Успех друга Зяблик объяснил тем, что тому в детстве приходилось лепить кизячные лепешки для костра.
   Когда с этим деликатным делом было покончено, встал вопрос об испытании секретного оружия «в условиях, максимально приближенных к реальности», как выразился Смыков.
   – На опушке, кажись, коровы пасутся. Давай дадим им понюхать, – предложил Зяблик.
   Взяли самую неприглядную из свечей и двинулись к опушке. Зяблик на ходу закурил. Действительно, на тучной пажити между рощей и соседним виноградником пасся крупный рогатый скот, но не коровы, а сплошь быки – черные, поджарые, словно литые. Заслышав человеческие голоса, ближайший из них поднял морду. Во взгляде его красноватых глазок не было апатичной покорности, столь свойственной жвачным парнокопытным, а только недоброе любопытство и первобытная дикость.
   – Ты, Зябля, коров хотел? – переспросил Чмыхало. – Это не коровы, это алмасы… Демоны рогатые.
   – Действительно, какие же это коровы. – Смыков сделал шаг назад. – Это боевые быки. Лучше с ними не связываться.
   – Поздно, – трагически произнес Зяблик, уже успевший зажечь свечу. – Пропадай моя голова, да не на радость ворогу!
   Еле – еле тлеющая свеча плюхнулась в траву перед самой мордой быка и сразу привлекла его внимание. Он понюхал ее, недоуменно покрутил широко расставленными рогами и снова поискал взглядом людей. Внезапно зашипев, свеча дала обильное облако сизого дыма. Бык чихнул, отпрянул и принялся рыть копытами землю. Мышцы на его могучей холке вспухли бугром.
   – Еще не распробовал, – сказал Зяблик. – Ох, что сейчас будет…
   Другие быки тоже начали проявлять признаки беспокойства. Свеча уже расплавилась, а оставшаяся на ее месте маленькая жестяная хреновина вела себя словно живое существо: шипела змеей, вертелась жуком, воняла, как хорек.
   Первый бык попытался пришлепнуть это странное создание копытом, но добился лишь того, что ядовитый дым потек не струйкой, а потоком. Вот тут-то и началось настоящее представление!
   Рогатый гигант высоко подпрыгнул, завертелся на месте, а затем слепо бросился туда, где, по его представлению, находились обидчики. Однако все зримые и обоняемые ориентиры уже исчезли, и бык с разгона врезал рогами в бок случайно оказавшемуся поблизости сородичу. Тот оглушительно взревел и без промедления нанес ответный удар. Стадо будто только этого и ждало. Быки, минуту назад мирно щипавшие травку, принялись галопом носиться по пажити, брыкаться и сшибаться друг с другом. Глотая новые порции слезоточивого газа, они зверели еще больше.