Брайдер Юрий Михайлович. Миры под лезвием секиры

   Передние лошади опрокинулись, наскочив на перегораживающую брод колючую проволоку, но это почти не замедлило неукротимый напор степняков. Сотни всадников вылетели на берег, и сразу все исчезло в тучах пыли.
   Окоп стал похож на длинную могилу, в которой одни люди стараются живьем похоронить других. Копыта разбивали черепа, сабли отсекали все, что появлялось над бруствером, пики находили свои жертвы на самом дне окопа. Зеки отвечали снизу ударами кольев, ножей, заточек. Никто не мог сказать, сколько длился этот ад на самом деле, но постепенно волна степняков стала редеть, а потом и схлынула, умчавшись дальше. В окопе бились кони с переломанными ногами и развороченными утробами, тут же дорезали не удержавшихся в седлах всадников.
   Смерч пыли теперь крутился впереди, у второй линии обороны. Сквозь рев и визг атакующих явственно слышался треск выстрелов.
   – Ну, сейчас им дадут жару! – крикнул кто-то прямо над ухом Зяблика. – Ишь чего захотели, с сабельками на автоматы!
   – Всем приготовиться! – заорал Зяблик, зорко всматривавшийся в то, что творилось на другом конце картофельного поля. – Разобрать оружие! Ждать моей команды!
   Поредевшая конница уже неслась обратно, но на ее пути внезапно вырос частокол остро заточенных жердей. Лошади, не желая идти на верную смерть, вздымались на дыбы, волчком крутились на месте, поворачивали назад. То, что осталось от еще недавно неудержимой конной лавы, водоворотом закружилось между стеной автоматного огня и лесом деревянных пик.
   – Ура! Зажали косоглазых! Кранты им пришли! – кричали зеки, похожие на сбежавших из преисподней чертей. – Сейчас сдаваться будут!
   – Как же, дождетесь! – сплюнул Зяблик. – Сейчас они на прорыв пойдут. Еще похаркаем кровушкой.
   Будто бы в подтверждение, а может, наоборот, в отрицание его слов, далеко за горизонтом, в той стороне, где остался город Талашевск, серое небо осветилось заревом и раздался приглушенный расстоянием, но могучий и уже поэтому пугающий звук – словно коротко рявкнула гигантская допотопная рептилия, одна из тех, на чьих спинах некогда покоился мир.
   Хвостатая многоголовая комета, похожая на карающую огненную длань, стремительно прочертила небосвод и с ужасающим завыванием рухнула между двумя линиями окопов. Там, где только что стоял смерч пыли, встал смерч пламени. Вверх взлетели предметы, для полетов изначально не предназначенные, – расщепленные деревья, тонны грунта, колеса бронетранспортера, полевая кухня вместе с недоваренной кашей, люди и лошади (некоторые целиком, а некоторые лишь частично).
   Злой рептилии, скрывавшейся за горизонтом, этого показалось мало. Она рявкнула вновь и продолжала ритмично рявкать раз за разом, накрывая губительными кометами берег речки.
   Возможно, обстрел из установок залпового огня «Град» продолжался и дальше, но оглушенный, полузасыпанный землей Зяблик уже не мог созерцать это редкое и весьма впечатляющее зрелище…

***

   Вынужденное безделье расслабляло и расхолаживало. Пока кто-то один сидел с биноклем у окна, остальные убивали время как могли – играли на щелбаны в самодельные шашки, травили всякие небылицы, отсыпались за прошлые и будущие недосыпы. В одной из заброшенных квартир Цыпф раскопал юридический справочник и сейчас наслаждался чтением законодательных актов, давно утративших силу и смысл. Толгай нашел кроличью женскую шубку, которой пренебрегла даже моль, и мастерил из нее новый малахай. Зяблик скуки ради пилил идейного партийца Смыкова, обвиняя его во всех мыслимых и немыслимых грехах, начиная от народовольческого террора и кончая нынешним положением вещей. Смыков охотно отбрехивался. Изредка делались вылазки в город – предельно осторожно и поодиночке.
   Дня через четыре их навестила Верка. Кроме горшка горячих манек, она доставила и кое-какие новости.
   – Лилечка очень хорошая девочка, только совсем рассеянная, – сказала она. – Если ее начнешь о чем-нибудь допытывать, она может и не вспомнить ничего. А потом, как бы невзначай, вдруг сама станет рассказывать. Вот такие-то дела, зайчики.
   – И что же она такое интересное рассказала? – методично уминая очередную маньку, поинтересовался Смыков.
   – Про дядю Тему кое-что.
   – Про Белого Чужака то есть? – уточнил Смыков.
   – Так его арапы дикие прозвали. Нам-то зачем их бредни повторять. Никакой он не чужак, а наш человек. Только с залетами, конечно. И родился очень давно. Может, даже тысячу лет назад.
   – Ага, при царе Горохе, – ухмыльнулся Смыков, вытирая занавеской жирные пальцы. – Вот только на старика что-то не похож.
   – Тут я, честно говоря, сама не все понимаю, – призналась Верка. – По рождению он вроде бы наш ровесник. Когда Гагарин полетел, он в школе учился, а когда американцы на Луне высадились, в институт поступал.
   – Так это двадцать лет назад было, а не тысячу.
   – Для тебя двадцать, а для него тысяча. Я вам тут ничего доказывать не собираюсь. За что купила, за то и продала. Лилечка говорит, что он долго странствовал где-то в далеких краях.
   – За границей?
   – Нет. Вообще не в нашем мире. Это вроде как другие планеты, но не в космосе, а рядом, через стеночку. Только через такую стеночку не каждый пройти может.
   – А он, значит, может?
   – И он не может. Однако дело в том, что дядю Тему случай на такую тропочку вывел, где все стены поломаны. Вот он и бродит себе из мира в мир. На нас случайно наткнулся. Намекает на то, что тропочка та сейчас через наши места и проходит.
   – А какая буря его гонит? – спросил Зяблик, дежуривший с биноклем у окна. – Сидел бы себе на одном месте… В заднице, что ли, у него свербит?
   – Он и сам точно не знает. Про какое-то предназначение говорил. Пошутил однажды: за что мне, дескать, выпал такой жребий, ведь я не убивал брата, не обижал бога и не назначен в свидетели конца рода человеческого.
   – Чушь какая-то… – зевнул Смыков. – Не все дома у вашего дяди. Лапшу на уши он Шансонетке вешает, а заодно и вам, Вера Ивановна.
   – К чему бы это он бродяг легендарных вспомнил? – задумчиво произнес Зяблик. – Брата Каин убил, бога Агасфер обидел, а вот относительно этого третьего, свидетелем назначенного, я что-то не кумекаю…
   – Скорее всего имеется в виду ветхозаветный законодатель Енох. А может, пророк Илия. Их смерть отложена до конца времен. На Страшном суде они выступят свидетелями против греховного человечества, – не отрываясь от книги, ответил Цыпф. – Впрочем, схожие фигуры есть в любой религии.
   – Выходит, он на вечного скитальца тянет… – Зяблик принялся протирать полой куртки линзы бинокля.
   – Кстати, в Кастилии Белого Чужака, или, условно говоря, дядю Тему, так и называют – Дон Бутадеус. А это одно из имен Агасфера, – добавил Цыпф.
   – Что-то я не соображу, братец вы мой, про какого Агасфера вы все время речи ведете, – подозрительно прищурился Смыков.
   – Про Вечного Жида, он же Иосиф Картофил, он же Эспер-Диос. Мифическая личность, вследствие божьего проклятия изменившая свою человеческую сущность и обреченная в скитаниях дожидаться второго пришествия, – ответил Цыпф. – Между нами говоря, я не вижу ничего невозможного в том, что Белый Чужак провел в странствиях тысячу лет. Наш уважаемый Толгай тоже появился на свет за десять веков до моего рождения, а может, и раньше. Координаты времени смешались, как и координаты пространства.
   – Толгай прост, как три рубля, а за Белым Чужаком целый хвост всяких необъяснимых фактов тянется, – возразил Смыков. – Недаром его арапы великим колдуном считают, кастильцы – родней сатаны, а нехристи – небесным шаманом. А я так думаю, что он просто зловредный шарлатан. Болтается без толку да воду мутит. Пора его за жабры брать… Что еще Шансонетка рассказывала?
   – Отдавай тару, Смыков, – зло ответила Верка. – Надоел ты мне… Зудишь и зудишь… Лучше аггелов да варнаков карауль. А с дядей Темой я как-нибудь и сама объяснюсь.
   – И в самом деле, – Зяблик протянул бинокль Смыкову. – Давно твоя очередь пришла дежурить. На, зырь… А я девушку провожу.
   – Обойдусь без провожатых! – поставив на голову пустой горшок, Верка решительно направилась к выходу.
   Носить громоздкие грузы таким способом она научилась в арапской неволе.
   – Ты, Лева, разве кимарить не собираешься? – спросил Зяблик спустя несколько часов, когда наблюдательный пост занял Чмыхало, а Смыков засопел и захрюкал, убаюканный сытным обедом и спокойной совестью.
   – Не спится, – ответил Цыпф. – Я уже все бока отлежал.
   – Зря… Сон великое дело. В зоне три радости: сон, баня и жрачка.
   – А ты тогда почему не спишь?
   – Мысли какие-то дурные… Аггел тот, через улицу сиганувший, из головы не идет… Да и этот желторотый, которого ты опознал. Надо бы пошарить нам в Эдеме. Что о нем конкретно известно?
   – Сарычев очень путано рассказывал. Вариант сказки о молочных реках и кисельных берегах.
   – Нет, я про другой Эдем спрашиваю. Откуда наших прародителей турнули. Люди ведь, как выяснилось, и сто тысяч лет назад неплохо соображали. Может, через них к нам из древности не сказки дошли, а сущая правда… Насчет берегов кисельных. Как ты думаешь?
   – Эдем в ветхозаветной традиции есть рай земной. – Цыпф повернулся на бок и подпер голову рукой. – Прошу не путать с раем небесным, где могут обитать только праведные души. Наряду с престолом Господним и геенной огненной Эдем создан задолго до мироздания. Ну про Адама, Еву, яблоко и змея ты сам знаешь. После грехопадения границы Эдема сторожит ангел с огненным мечом. Ни потоп, ни другие мировые бедствия Эдем затронуть не могут. Возможно, он устоит и после конца света. Эдем неприступен, но от остального мира полностью не изолирован. Его реки добавляют спасительную сладость в горькие реки земли. Считается, что многие растения, в том числе и виноградная лоза, занесены к нам из Эдема.
   – А что, если Сарычев и впрямь этот рай земной нашел? Со сладкими реками и целебными травами, с древом познания? Это же спасение для человечества! – Зяблик даже сел на куче тряпья, составлявшей его постель.
   – Странный ты человек, – сказал Цыпф. – В бессмертие души веришь, человечество спасти надеешься. А как у тебя с третьей составляющей – любовью?
   – Нормально. Ты Верку, дуру, не слушай.
   – Я не про ту любовь спрашиваю. Я про любовь в широком смысле – к ближним, к дальним, к себе самому.
   – С этим туго. – Зяблик удрученно покачал головой. – Врать не буду. Тут скорее не любовь, а ненависть…
   – Вера, надежда, ненависть, – повторил Цыпф с расстановкой. – Хорошенькое сочетаньице.
   Зяблик хотел что-то возразить (по роже ясно было), но ему помешал Чмыхало. Не отрываясь от бинокля, он сказал:.
   – Хватит болтовню болтать… Кара тетен! Черный дым!
   Выскочив наружу, они сразу рассеялись, как брошенная со всего маху горсть горошин, и каждый добирался до цели своим, давно намеченным и до мелочей знакомым маршрутом. Смыков кружным путем, через пустырь, – к Лилечкиным окнам. Чмыхало с тыла – в соседний подъезд, где в смежной квартире уже лежала кувалда, которой в случае крайней необходимости можно было проломить кирпичную стену. Зяблик и Цыпф напрямик, к дверям.
   Западня готова была вот-вот захлопнуться, когда Зяблик сбавил ход и недовольно буркнул:
   – Ша, Лева! Отбой. Считай, тревога была учебной. Навстречу им уже спешила взволнованная Верка и какой-то неладно скроенный и вовсе уж несуразно сшитый старик с дремучей бородой до пояса – ну чисто леший. Когда они сошлись поближе, стало видно, что страховидный гость взопрел, как лошадь после долгой скачки.
   – Спокойнее, зайчики! – предупредила Верка. – Тут вас один человек по важному делу разыскивает. Говорит, что свой.
   – У меня таких свояков в Китае целый миллиард остался, – мрачно ответил Зяблик. – Ты, папаша, ручки-то в стороны расставь. И прямо мне в глаза смотри… Вот так! А теперь докладывай: кто такой и что там за важное дело у тебя.
   – Моисеев моя фамилия, – старик с трудом переводил дух. – Я при штабе за сторожа… Лев Борисович меня должен знать.
   – Здравствуйте, Моисеев, – несколько натянуто произнес Цыпф, уже настроивший себя на кровавый хаос грядущей схватки. – Что случилось?
   – Нападение на кастильскую миссию. Час назад оттуда человек прискакал. Стрельба, говорит, идет и дым коромыслом. А наши все, как назло, в разгоне. Я человек пять всего и собрал. Хорошо, кто-то подсказал, где вас найти можно…
   С разных сторон подошли Смыков и Чмыхало. Смыков уже успел уловить суть дела, но не удержался от своих обычных вопросов: когда точно стало известно о нападении, от кого, кем проверена информация, какие меры приняты, какие планируются и так далее.
   – Что вы меня, как врага народа, пытаете? – взмолился старик. – Я же только посыльный. Десять километров сюда вприпрыжку бежал! Все, что знал, уже доложил! Наше вам с кисточкой!
   – Товарищ Цыпф, вы можете поручиться за этого гражданина? – строго спросил Смыков.
   – Могу, – кивнул Лева.
   – Тогда попрошу высказываться.
   – Надо выручать кабальерос, – сказал Зяблик. – Сам знаешь, что начнется, если миссию побьют.
   – Да и дона Эстебана жалко, – добавил Цыпф.
   – Якши, – радостно кивнул засидевшийся в четырех стенах Чмыхало. – Сейчас драндулет заведу.
   – Надо так надо, – без особого энтузиазма согласилась Верка. – Пойду собираться…
   – Кому надо, а кому и нет, – обрезал Смыков. – Вы, Вера Ивановна, останетесь. Надзора за Шансонеткой никто не отменял.
   – Верно, Верка, оставайся, – это был тот редкий случай, когда Зяблик словесно поддержал Смыкова. – Только затаись. Если что, дурой прикинься. У тебя получится. А мы скоро вернемся. Если кастильцы еще держатся, мы их в один момент выручим. Ну а если побиты, тогда и дел никаких.
   – Возьмите хоть медикаменты с собой, – сказала Верка, уже успевшая привыкнуть к спокойной оседлой жизни. – Вдруг зацепят кого-нибудь.
   – Сплюнь, подруга, – посоветовал Зяблик. – И жди нас с победой.
   – Только не запивайте там крепко с доном Эстебаном… Удачи вам, зайчики…
   Удача оставила их, едва только драндулет отъехал от Талашевска на расстояние, сделавшее возвращение для ремонта невозможным. В моторе что-то хрустнуло, и, побрякав немного посторонними металлическими обломками, он заглох. Облако черного дыма, извергнутое напоследок выхлопной трубой, напоминало сигнал бедствия.
   Впереди было километров тридцать, позади примерно столько же. Судя по следам на дорожном покрытии, машины проходили здесь не чаще одного раза в двое-трое суток.
   – Карамба! – буркнул Зяблик, перед рандеву с доном Эстебаном освежавший свой скудный запас испанских слов.
   – Драндулет не конь… – назидательно сказал Чмыхало. – Его плеткой вперед не погонишь.
   – Что-то с цилиндрами, – с видом знатока заявил Смыков. – Может, попробуем отремонтировать?
   – Абсурде! – махнул рукой Зяблик.
   Впереди шоссе пересекало одноколейное железнодорожное полотно, проложенное не так давно от кастильской границы в сторону Лимпопо. На его строительство пошли рельсы и шпалы, снятые с магистрали, ранее соединявшей Талашевск с канувшим в неизвестность областным центром. Составы, влекомые медлительными паровозами (благо, недостатка в них не было, на ближайшей к Талашевску станции Энергетик находился тяговый резерв, а проще говоря – стоянка законсервированной железнодорожной техники), ходили от случая к случаю, но не реже чем раз в неделю. Плата за проезд в один конец равнялась двум саженям дров.
   – Что вы, братец мой, видели, когда мы мимо вокзала проезжали? – вдруг спросил Смыков у Зяблика.
   – Паровоз вроде стоял под парами, – подумав немного, ответил тот.
   – Правильно, – кивнул Смыков. – А что вы сейчас слышите?
   – Паровозный гудок, что ли… – Зяблик прислушался.
   – И мне так кажется, – подтвердил Цыпф.
   – Не кажется, а точно. Состав в нашу сторону идет.
   – Ну и что?
   – А то, что железная дорога недалеко от миссии проходит. Если без остановок поедем, за полчаса доберемся.
   Пассажиры драндулета переглянулись и, ни слова не говоря, принялись толкать его к переезду. Когда машина перегородила железнодорожное полотно, Смыков не поленился приложиться ухом к рельсу.
   – Уже близко, – сказал он. – Народ на толкучку в Лимпопо едет. То, что нам нужно.
   Впрочем, даже куда менее изощренный слух Зяблика уже явственно улавливал частые и натужные паровозные гудки (наверное, машинист распугивал пасшийся близ дороги одичавший скот), а над ближайшим лесом появился султан грязно-серого дыма.
   – На дровах идет, – сказал Зяблик.
   – На березовых, – уточнил Смыков.
   – На сырых, – в тон им добавил Цыпф.
   – У-у, шулмас-арба! – недовольно проворчал Толгай, не уважавший паровозы еще в большей степени, чем автомобили. – Чертова телега…
   Показался локомотив, мерно и энергично пыхтевший трубой. Он был похож на голову огнедышащего змея, за которой неспешно и величаво – сегмент за сегментом – выползает из леса бесконечное туловище, облепленное людьми, как голодными пиявками. Пассажиры торчали в окнах вагонов, сидели на крыше, висели на подножках.
   Завидев на своем пути препятствие, железная змея зло и требовательно взвыла. Спустя минуту заскрежетали тормоза и засвистел стравливаемый пар. На платформе, прицепленной впереди локомотива и обложенной по бортам мешками с песком, засуетились люди. Зяблику пришлось последовать примеру своих приятелей – спрятаться за борт драндулета.
   – Вот резанут сейчас из пулемета, и свидимся мы с доном Эстебаном только на том свете, – с тоской сказал он. – А там вино не подают.
   – Вам бы, братец вы мой, все вино пить… Лучше голову не высовывать, – посоветовал ему Смыков.
   – Как же не высовывать, если эта махина скоро нас подомнет!
   Действительно, поезд хоть и терял скорость, но от переезда был уже недалеко – в промежутках между тревожными гудками с платформы даже мат доносился. И все же драндулет он не раздавил, а только ткнул его в бок штырем автосцепки. Локомотив замер, окутавшись облаком пара, а по всему составу от головы в хвост прокатился лязг наползающих друг на друга вагонов.
   – Привет, земляки! – крикнул Смыков, осторожно выглядывая из-за драндулета. – До следующей станции не подкинете?
   – Мы тебя, гнида, сейчас так подкинем, что опускаться не захочешь! – ответил с платформы суровый мужик в стройбатовских галифе и драном испанском камзоле, видимо, старший среди поездной охраны. Пулемета у него не было, зато имелась двухстволка с уже взведенными курками. – Прочь с дороги, пока целы!
   – Ты перед кем, зачуха, права качаешь? – зловеще спросил Зяблик, вставая во весь рост. Пистолет он не доставал, но демонстративно поглаживал торчащую из-за пояса рукоятку. – Ты перед кем рисуешься? Сказали тебе стоять – значит, стой! А не то я тебя сейчас вместо полена в топку засуну!
   Зяблика не понаслышке знал каждый второй житель Отчины старше двадцати лет, и кое-кто из поездной охраны даже поздоровался с ним. Мужик с двухстволкой сразу сменил тон:
   – Я думал, банда какая-нибудь шалит… Сами знаете, люди с товаром едут… Всякое может случиться, – начал он оправдываться. – Да и вы тоже хороши. Чуть крушение не устроили.
   – Как же иначе вас, вахлаков, остановить? – продолжал разоряться Зяблик. – Хари отъели на дармовщину! За добро свое трясетесь. Думаешь, я не знаю, что вы в этих мешках, кроме песка, возите? В Кастилию – алюминий! В Лимпопо – железо рессорное! А потом арапы наделают из этого железа ножиков и глотки нам будут резать!
   – Можете проверить… – еще больше смутился старший охранник. – Я даже иголки лишней никогда с собой не брал.
   – Так я тебе и поверил… – Зяблик продолжал бы костерить железнодорожников и дальше, но Смыков сунул ему под нос часы, напоминая о цене каждой минуты. – Ладно… Лучше помогите нам машину убрать. Веселее, веселее…
   Общими усилиями драндулет спихнули с переезда, и локомотив, несколько раз пробуксовав на месте огромными ведущими колесами, тронулся. Смыков сказал старшему охраннику:
   – Предупредите машиниста, чтобы до Воронков гнал без остановки. А за мостом пусть притормозит. Мы на повороте спрыгнем.
   – Случилось что-нибудь?
   – Нападение на Кастильскую миссию, – ответил Смыков и после паузы добавил: – По непроверенным данным…
   – Может, помощь нужна?
   – Да не помешала бы, – неосмотрительно согласился Смыков, но Зяблик решительно воспротивился:
   – Обойдемся! Лишних ртов нам только не хватало!
   Дон Эстебан славился своим хлебосольством, но всегда, вне зависимости от числа гостей, выставлял только один бочонок вина. А бочонок был дубовый, маленький – не чета нынешним двухсотлитровым.
   Уже на подъезде к станции Воронки стал виден столб черного дыма над тем местом, где должна была располагаться миссия. Для своего обитания кастильские кабальерос выбрали старую, заброшенную церковь, чьи метровые кирпичные стены, окна-бойницы и высокие купола наиболее соответствовали их понятиям о безопасности. Под храмом они вырыли глубокие погреба и – по слухам – даже подземный ход, уходивший за границу.
   – Вы, братец мой, когда назад собираетесь? – прежде чем спрыгнуть с платформы, спросил Смыков у старшего охранника.
   – Сегодня и вернемся. Чего там задерживаться… Часов через пять-шесть будем здесь. Если, конечно, ничего не случится.
   – Жаль, – Смыков покосился на Зяблика. – Часов за пять-шесть мы в любом случае не уложимся. Ну да ладно. Спасибо, что подвезли…
   Все, кроме Цыпфа, приземлились удачно. Лева не внял советам Зяблика и в последний момент вместо того, чтобы прыгнуть вперед по ходу поезда, сиганул назад. Кости его остались целы, но мягкие ткани пострадали.
   Пока Цыпфа врачевали Веркиными медикаментами и заново учили ходить, прошло еще полчаса, а с того момента, как сторожу Моисееву стало известно о нападении на миссию, – все четыре. На столь длительную перестрелку не хватило бы боеприпасов во всей Отчине.
   Ориентируясь на столб дыма, они спустились с железнодорожной насыпи в лощинку, отыскали тропку, которая привела их совсем не туда, куда надо. Отмахав лишний километр, вернулись обратно, задворками миновали станцию Воронки, чье немногочисленное население кормилось челночной торговлей и набегами на Лимпопо, вышли наконец на нужную дорогу и вскоре увидели впереди перестроенную под феодальный замок церковь. Горело немного в стороне от нее. Пальбы и криков не слышалось. Воронье не слеталось на легкую поживу, а мирно кормилось на свежем жнивье. Причину того, что недолгий путь от железнодорожного полотна оказался столь долгим и запутанным, Зяблик видел во врожденном скудоумии Смыкова, а тот – в дырявой памяти самого Зяблика, ни разу не вернувшегося от дона Эстебана на своих двоих.
   У церковной ограды стояла на часах парочка кастильцев – не солдаты, а пугала ряженые в шлемах-кастрюлях, в засаленном бархате и жестяных доспехах. Завидев приближающуюся четверку, они принялись орать что-то, водрузили на сошки свои громоздкие мушкеты и зажгли фитили.
   Смыков, владевший испанским почти так же, как русским, разразился длинной речью, из которой Зяблик понял только пару слов: «салюдо» да «амиго».
   После этого один солдат трусцой направился к зданию, а второй, не гася фитиля, продолжал держать гостей под прицелом. По нынешним понятиям мушкет был оружием, далеким от совершенства, однако раны наносил ужасающие.
   – А у них, похоже, все спокойно, – сказал Смыков, оглядываясь по сторонам.
   – Было бы спокойно, нас сразу бы внутрь пустили, а не держали бы здесь, как бедных родственников, – возразил Зяблик.
   Вернулся посыльный, и они со Смыковым затараторили, перебивая друг друга.
   – Дон Эстебан молится, – перевел Цыпф, знавший понемногу языки всех окрестных народов.
   – Нашел время… – разочарованно вздохнул Зяблик.
   – Но скоро закончит и пригласит уважаемых гостей на обед, – добавил Цыпф.
   – Вот это другое дело, – обрадовался Зяблик. – О чем они там базарят?
   – Кастилец рассказывает, что совсем недавно на миссию напали злоумышленники. Они ранили конюха и угнали всех лошадей.
   – Не иначе как нехристи степные, – прокомментировал это сообщение Зяблик. – Арапы верхом не ездят, чурки из Хохмы тем более.
   На крыльце уже показался дон Эстебан – босой, в белом саване, со свечкой в руках. Катастрофу, поразившую мир, кастильцы считали божьей карой и без устали замаливали свои грехи.
   Впрочем, даже это заупокойное облачение не могло придать гордому кабальеро более или менее смиренный вид. Лицо его носило следы общения с добрым вином, губками красавиц, шпагами соперников, а отнюдь не с богом. Свечку дон Эстебан держал, как забияка – нож, а босыми ногами ступал так, словно на них были надеты шпоры.
   Обняв поочередно всех гостей, не исключая и малознакомого ему Толгая, кастильский гранд пригласил их в трапезную.
   Вожделенный бочонок уже был водружен на специальные козлы, и мордатый слуга долотом выбивал затычку. Закуска была подходящая – жареная баранина, свежие пшеничные лепешки и сыр. Было на чем разгуляться после опостылевших манек и вяленой саранчи.
   Пирующим подали фарфоровые чайные чашки, ценившиеся кастильцами куда выше своих собственных кубков, а Зяблику отдельно – поллитровую алюминиевую кружку (вино у дона Эстебана было приятно на вкус и ароматно, но, по мнению некоторых энтузиастов, слабовато).