Страница:
– Я согласна, компаньерос, но сначала должна посоветоваться со своей партийной ячейкой.
Мечта Смыкова осуществилась только на втором году службы, когда заместитель командира по тылу, ни бельмеса не смысливший в испанском, стал брать его с собой в соседний городишко. Завоевав полное доверие шефа, Смыков выпросил у него однажды два часа на осмотр местных достопримечательностей. Наслышанный немного о царивших в городе нравах, он быстро нашел то, что хотел, – полутемный душный сарай с распивочной стойкой, где публике открыто продавали здешний ром и тайком – американскую кока-колу. Скучающие городские красавицы поджидали здесь заблудших воинов-интернационалистов, поскольку свои мужчины были в явном дефиците. Большая, а главное, лучшая их часть проливала свою и чужую кровь в горах Боливии, джунглях Анголы, пустынях Эфиопии и других забытых богом местах, где идеи социализма могли дать хоть какие-то всходы.
Смыков, как и мечтал заранее, выбрал черную, как кирзовое голенище, негритянку, обильную телом, а статью вымахавшую под баскетболистку.
Когда в укромном уголке пляжа та разделась, смутив Смыкова, привыкшего к рейтузам с начесом и комбинациям чуть ли не из драпа, скупым кроем местного женского белья, он с энтузиазмом обследовал вожделенное экзотическое тело, начиная на удивление с тугих и высоких грудей и заканчивая сдобными ягодицами. Кожа везде имела цвет спелого чернослива. Розовыми были только ладони, ступни, соски и все доступные взгляду слизистые оболочки. Смыков остался весьма доволен осмотром, который носил скорее эстетический, чем сексуальный характер, и от избытка энтузиазма даже куснул негритянку кое за какие места.
Убедившись, что клиент созрел, чернокожая сеньорита устроила торг. Идею бескорыстной любви она не признавала в принципе. Смыкову пришлось расстаться не только со всеми деньгами, как кубинскими, так и советскими, имевшимися при нем в данный момент, но также приобщить к ним авторучку, перочинный нож и зажигалку.
Потом наступило время любви. Партнерша, несмотря на хваленый южный темперамент, вела себя довольно лениво. Однако дотошный Смыков все же заставил ее принять поочередно все известные ему воочию и понаслышке позы. Пригодился и урок, полученный в свое время от Машки Балерины. К концу заранее оговоренного срока вспотевшая и вывалявшаяся в песке негритянка смотрела на русского солдатика если не со страстью, то с уважением.
Они неоднократно встречались и позже, хотя Рамона (так звали негритянку) постоянно взвинчивала цену на свои услуги. Впрочем, у нее было и немало положительных качеств, среди которых Смыкову особенно импонировала ее способность приспосабливать для чувственных утех некоторые органы своего тела, природой для этого вроде бы и не предназначенные.
Первые подозрения зародились у Смыкова, когда Рамона однажды предложила ему выпить – и не какого-нибудь там вонючего рома-клоподава, а хорошего американского виски. Как прикинул Смыков, в силу своей приближенности к штабу знавший, что почем на острове Свободы, одна эта бутылка стоила дороже всего, что уже успела вытянуть из него корыстолюбивая негритянка, включая часы «Полет» и бронзовый бюст великого пролетарского писателя Максима Горького, пылившийся в штабе безо всякой пользы.
Получив от Рамоны по слегка сокращенной программе все удовольствия, которые здоровая, как кобылица, женщина способна доставить здоровому, как жеребец, мужчине, Смыков ополовинил бутылку (из первого стакана на всякий случай заставил пригубить подругу) и притворился в стельку пьяным. Немного выждав и с притворными похотливыми стонами попинав громко храпящего Смыкова ногой, Рамона быстро скрылась в ближайших кустах, прихватив служебную папку с ничего не значащими бумагами (кто бы, интересно, доверил писарю, покидающему пределы части, секретные документы?).
Отсутствовала она не очень долго, папку вернула на место и принялась будить Смыкова поцелуями.
Ни одна бумага не пропала, но на некоторые налипли мокрые песчинки. В тот же вечер он честно признался во всем особисту и был водворен на гауптвахту, оборудованную в бывшем винном подвале бывшего господского дома. Там Смыков провел двое суток, на третьи получил устную благодарность командира части за проявленную бдительность и первым же транспортом был отправлен на родину.
Дальнейшая судьба коварной Рамоны осталась неизвестна Смыкову, хотя он мог дать голову на отсечение, что это были не происки цэрэушников или пресловутых «гусанос», а интриги своих же контрразведчиков, не привыкших ждать у моря погоды и поэтому активно ковавших врагов собственными руками.
Как бы то ни было, но ефрейтор Смыков на этой истории заработал не только приличную служебную характеристику, но даже юбилейную медаль к столетию вождя. Все это впоследствии помогло ему пролезть в органы милиции, стать кандидатом в члены партии и поступить на заочное отделение юрфака.
После третьего курса он уже имел на погонах две звездочки и работал следователем Талашевского райотдела внутренних дел. Въедливый, дотошный, почти не пьющий и не чуравшийся рутинной работы. Смыков вскоре оказался в фаворе у высокого начальства. Он научился усмирять редкие, но буйные вспышки похоти, и несколько скоротечных романов с отборными распутницами и нимфоманками никак не отразились на его служебной карьере. Женщины скромные, целомудренные, с нормальными сексуальными запросами Смыкова абсолютно не интересовали. Ясно, что человек с такими склонностями семью заводить не стремился.
Работа следователя была напрочь лишена всякого намека на романтику, зато выматывала до упора. На каждого из коллег Смыкова валили по пятнадцать-двадцать дел в месяц. В бездонном море постановлений на арест, актов экспертизы, протоколов допросов, ходатайств, справок, характеристик, отказных материалов и частных определений они барахтались, как цуцики в выгребной яме. Для того чтобы разобраться с причинами пожара в интернате для глухонемых, необходимо было не только проштудировать весь свод правил пожарной безопасности, но еще и кучу ведомственных инструкций собеса. Оформление дела о краже курицы отнимало столько же времени, что и убийство при отягчающих обстоятельствах.
На следователя давили со всех сторон: судья требовал неукоснительно соблюдать сроки расследования, прокурор – глубже вскрыть причины правонарушений, начальник милиции, наоборот, – рубить все побочные ветви и гнать вверх процент раскрываемости. Партийные органы вообще творили все, что хотели, – то заставляли возбуждать липовые дела, то замазывать действительно серьезные преступления. В этой стране у Фемиды давно отняли меч и весы, зато оставили повязку на глазах, чтобы все, кому не лень, могли безнаказанно насиловать бедную женщину.
У каждого подследственного были покровители, друзья и родственники, которые упрашивали, грозили, сулили взятки, падали на колени, посылали подметные письма и строчили жалобы в высшие инстанции. Весь рабочий день следователя был сплошным стрессом, и ничего удивительного, что алкоголизм стал для них таким же профессиональным заболеванием, как силикоз для шахтеров.
На свежий воздух удавалось вырваться лишь изредка – для проведения следственных экспериментов или для осмотра места происшествия. Следователи дежурили по очереди и выезжали на все кражи, убийства, изнасилования, поджоги и дорожно-транспортные происшествия со смертельным исходом. В конце дежурства можно было неплохо расслабиться в компании румяных от ветра гаишников, бледных от ночных бдений работников вневедомственной охраны и лоснящихся от достатка участковых, никогда и ничего не покупавших за свои кровные.
Однажды, благодаря именно такому пикнику, Смыков с товарищами раскрыл по горячим следам опасное преступление и повязал целую банду.
Дело было в воскресенье. Смыкова подняли с постели рано утром и в составе наспех сколоченной опергруппы послали на станцию Воронки, где неизвестные преступники крупно погромили орсовский магазин (сквозь разбитую витрину были видны только голые юлки да разоренная касса).
Осмотр магазина и прилегающей к нему территории ничего не дал: следы были густо засыпаны махоркой, орудия взлома отсутствовали, дактилоскопические отпечатки не фиксировались, свидетелей не оказалось.
Взято было много ценного товара: ширпотреба, галантереи, спиртного. Среди последнего числилось и несколько ящиков коньяка «Лучезарный», выделявшегося не только своим отменным качеством, но и фасонной бутылкой с тисненными по стеклу виноградными гроздьями.
Последний уцелевший ящик коньяка сыщики изъяли как вещественное доказательство, ради проформы покрутились на машине вокруг станции, проверили несколько квартир, имевших репутацию притонов, и в конце концов решили залить горе. Смыков в принципе не одобрял такие мероприятия, но старшим в группе был не он, а инспектор уголовного розыска, еще не опохмелившийся после вчерашнего возлияния. Во всей округе, находившейся под постоянным экологическим насилием цементного завода, железнодорожных мастерских и базы минеральных удобрений, имелось одно-единственное место, где можно было красиво отдохнуть, – березовая роща на берегу озера Рогоза. Туда и направились. Нашли небольшую чистую полянку, развели костер и стали жарить шашлыки из гуся, неосмотрительно попытавшегося четверть часа назад пересечь их дорогу. Под гусиные шашлыки очень хорошо пошел коньяк.
Вскоре один из милиционеров, отлучившийся по нужде, сообщил Смыкову на ухо, что на соседней поляне тоже пирует какая-то компания – человек семь мужиков и две бабы, уже полуголые. Законом это не воспрещалось, но бдительный Смыков послал милиционера назад с заданием: выяснить, что именно там пьют. Вскоре разведчик вернулся с пустой бутылкой от «Лучезарного» в руке.
Урки успели упиться дармовым коньяком до такой степени, что их поочередно брали за ноги и осторожно оттаскивали за кусты, где стояла милицейская машина с открытой дверцей. Тревогу подняла только последняя из шайки – молодая цыганка, при транспортировке волоком напоровшаяся ничем не прикрытой задницей на чертополох.
Все члены опергруппы были поощрены в приказе начальника управления, а Смыков даже получил памятный подарок – «командирские» часы, с которыми впоследствии никогда не расставался.
Впрочем, таких славных эпизодов в жизни молодого следователя было гораздо меньше, чем неприятностей. А уж этих хватало: то прокурор возвратит уже законченное дело на доследование, то бессовестный человек, давший чистосердечное признание, на суде откажется от него, то из сейфа пропадут важные улики. Да еще старший следователь, ревниво относившийся к успехам своего подчиненного, постоянно ставил ему палки в колеса. Из-за его козней Смыков едва не отдал богу душу в самом прямом смысле этого выражения.
И случай – то ведь был пустячный. Как-то раз защемило у Смыкова в правом боку. Сильно защемило. Местный хирург паче чаяния вырезал воспалившийся. аппендикс очень удачно -ничего лишнего не отхватил и посторонних предметов в брюшной полости не оставил. Беда состояла лишь в том, что этот хирург считался приятелем Смыкова и шутки ради неоднократно грозился прооперировать его при первой возможности:
Воспользовавшись этим общеизвестным фактом, старший следователь накатал в управление рапорт, что никакого аппендицита у Смыкова на самом деле не было, а операция инспирирована с единственной целью: сачкануть на пару недель от службы.
Из областного центра незамедлительно прибыла авторитетная комиссия, больше, правда, привыкшая иметь дело с трупами, чем с живыми людьми. Эксперты долго щупали живот Смыкова, совали зонд в еще не заживший разрез и с пристрастием допрашивали хирургических сестер. Гнусный навет, естественно, не подтвердился, однако посредством зонда в чрево Смыкова была занесена инфекция, следствием которой явился острый перитонит.
Его дважды распарывали от паха до грудины, лишили половины тонких кишек, держали на капельнице и искусственном питании, кололи всеми доступными в талашевской глухомани антибиотиками, а потом еще полгода долечивали в ведомственном санатории. Когда бледный и осунувшийся Смыков вернулся к исполнению служебных обязанностей, старший следователь устроил ему головомойку за волокиту и противопоставление личных интересов общественным.
В тот самый день, ставший последним днем привычного подлунного, или, если хотите, подсолнечного, мира, Смыкову выпало дежурить в райотделе.
Ничего чрезвычайного за сутки не случилось, и он подшивал в своем кабинете папку с очередным пухлым делом (умение красиво подшивать бумаги ценилось среди следователей не меньше, чем проницательность), рассеянно прислушиваясь к доносившимся из дежурки звукам: неразборчивому бормотанию радиостанции, треску телетайпа, телефонным звонкам, разухабистым песням задержанных, привычному мату помдежей.
Мысли Смыкова все еще перемещались в изолятор временного содержания, где в камере-одиночке отбывала свой двухнедельный срок небезызвестная в Талашевске Зоя Осечкина, легко контузившая разделочной доской мужа, заставшего ее на кухне в момент свального греха с аварийной бригадой горгаза.
Сделав очередной тугой и красивый стежок, Смыков машинально покосился на часы (было самое начало седьмого, конец обычного рабочего дня), отложил дратву в сторону и снял трубку телефона.
– Доставьте ко мне административно арестованную Осечкину, – сказал он как можно более обыденным тоном. – Пусть хоть стекла в окнах протрет, а то темно, как в подвале.
Однако Смыкову никто не ответил. Он подул в микрофон, постучал по рычагам – телефон не подавал признаков жизни. Недоуменно пожав плечами, он высунул голову за дверь и повторил то же самое открытым текстом.
На этот раз дежурный ответил назамедлительно:
– Да подожди ты! Тут и без тебя запарка…
Было что – то странное в этом ответе -нет, не содержание и даже не грубый тон, а нечто совсем другое… Лишь спустя несколько секунд Смыков понял, что именно насторожило его – отсутствие привычного шумового фона. Все аппараты связи молчали, помдежи приутихли, и даже пьяницы, буйствовавшие до этого в решетчатом вольере, молчали.
– Что там у вас, братец вы мой, случилось? – поинтересовался немного озадаченный Смыков.
– Если бы у меня… – в голосе дежурного искрой проскальзывало копившееся годами раздражение, обещавшее вот-вот разразиться настоящей грозой. – Электрики что-то портачат, мать их всех наперекосяк…
Прикрыв дверь, Смыков щелкнул выключателем – в кабинете, несмотря на довольно ранний час, уже собирались сумерки. Пыльная лампочка под потолком загорелась вполнакала, немного поморгала и погасла окончательно. Смыков проверил городской телефон – глухо. Радиоточка тоже безмолвствовала, впрочем, она и раньше работала только в сухую и безветренную погоду. Тогда Смыков вытащил из сейфа транзисторный приемник, недавно изъятый у несовершеннолетнего вора, очистившего городской Дом культуры. Еще сегодня утром он исправно действовал, передавая прогноз погоды и концерт по заявкам.
Молчали средние волны, молчали длинные, молчали все диапазоны коротких. Это уже не было похоже на простую случайность.
Смыкову стало как-то не по себе и сразу потянуло к людям.
Возле дежурки несколько подзадержавшихся после службы милиционеров уже чесали языки, обсуждая странную ситуацию с электроэнергией. Досталось и народу-разгильдяю, и государственному строю, и местной власти. В конце концов все сошлись на том, что виноват диспетчер на подстанции: вырубил с пьяных глаз главный рубильник и заснул мертвецким сном. Такие случаи, кстати, уже бывали.
– Тогда почему телефон не работает? – возразил Смыков, склонный, как и все следователи, к логическим умозаключениям. – Ведь на телефонной станции аварийное питание имеется. Аккумуляторные батареи и дизель.
Дежурный, еле сдержавший гнев, перестал бесцельно тыкать в клавиши коммутатора и велел милиционеру-водителю для прояснения ситуации смотаться на городской узел связи.
Спустя минут пять с улицы раздался растерянный голос гонца:
– Не заводится, проклятый!
Все повалили наружу к дежурной машине – автомобиль не телефон, с ним разобраться можно. Очень скоро выяснилось, что на свечах нет искры. Мнение было однозначным: сел аккумулятор. Попробовали завести мотор ручкой – не получилось. Стали толкать машину туда-сюда, через четверть часа запыхались. Догадались притащить из гаража резервный аккумулятор, но и он не подавал признаков жизни.
– Ребята, на небо гляньте! – с неподдельной дрожью в голосе сказал вдруг кто-то.
Все, в том числе и Смыков, возвели очи горе. Низко над головами, от горизонта до горизонта, клубилось что-то непонятное – тучи не тучи, туман не туман, а какой-то мутный сизый дым. И сквозь это неизвестно откуда взявшееся мрачное марево заметно было, как одновременно с востока и запада медленно надвигается что-то темное, массивное – словно смыкаются створки ворот неба.
– По территории области ясно, без осадков, ветер умеренный, порывами до сильного, – пробормотал Смыков.
– Что? – недоуменно переспросил дежурный, продолжавший зачарованно пялиться вверх.
– Погоду, говорю, сегодня хорошую обещали. Ясную…
– Да уж…
Толпа возле машины постепенно росла. У каждого были свои проблемы: кто-то не смог доварить варенье, кому-то надо было везти в роддом роженицу, у кого-то срывалась свадьба или похороны, некоторым просто не терпелось почесать лясы. На велосипеде прикатил фельдшер «Скорой помощи» и, запыхавшись, объявил, что связь с больницей не работает, диагностическая аппаратура отказала, автомобили не заводятся, операции приходится заканчивать при свете керосиновых ламп.
– А я здесь при чем? – огрызнулся дежурный.
– Принимайте меры! – возмутился фельдшер. – Вы же власть!
– Власть моя сейчас только этой штуки касается, – дежурный похлопал по кобуре. – К попу лучше иди, пусть он у всевышнего помощи попросит.
С похожими жалобами вскоре явились начальник пожарной части, директор жилищно-коммунального хозяйства и наряд ночной милиции в полном составе. Вопросов сразу прибавилось: в пожарных гидрантах упало давление, повсеместно отказала охранная сигнализация, в остановившихся между этажами лифтах заблокированы люди, водозаборные скважины не действуют, котельная вот-вот остановится.
Люди возбужденно гомонили, но не забывали с тревогой наблюдать за жутковатым действом, разворачивающимся на небе.
Неровная полоска сравнительно светлого пространства становилась все уже, а с обеих сторон наплывала тяжелая, каменно-серая мгла – уже не створки небесных ворот смыкались, а захлопывались иззубренные челюсти вселенского капкана. Когда вверху осталась только узенькая, мерцающая, как радуга, изломанная линия. Смыков невольно поежился: ну сейчас шарахнет! Казалось невероятным, что столкновение столь осязаемо-плотных масс пройдет безо всяких разрушительных последствий. Ведь в небе сходились не тучи, а два гранитных глетчера, готовые смять, искрошить, перемолоть друг друга и каменным дождем обрушиться на замершую в тревожном ожидании землю.
Однако паче чаяния ничего из ряда вон выходящего не произошло: весь небосвод принял равномерный тускло-серый оттенок, дымное марево поредело, даже темнее не стало. Правда, откуда-то сразу потянуло ветром – не теплым, не прохладным, а каким-то знобящим, словно опасный сквозняк.
Многие вздохнули с облегчением, хотя и непонятно было почему. Первое оцепенение прошло. Вскоре в толпе уже вовсю муссировался слух о начале третьей мировой войны.
– Все большие города уже ракетами раздолбали, потому и связи нет, – говорили одни. – А на наш Талашевск самую зачуханную боеголовку тратить зазорно.
– Почему тогда в аккумуляторах тока нет? – возражали другие.
– Есть уже в мире такое секретное оружие, – объяснял какой-то знаток. – Индукционным называется. Если его применить, у врага ни один мотор не заведется. Коли не верите, могу газету показать.
– Газету ты внукам на память оставь. Если на самом деле война началась, следующий номер не скоро выйдет.
– Что же делать? В военкомат идти, в добровольцы записываться?
– Уж лучше сразу в партизаны…
– В полицаи тоже неплохо.
– Смотри, как бы тебя за такие слова к стенке не поставили, сопляк!
– Ты, что ли, поставишь? Кишка слаба, дедушка! Отсиделся в Ташкенте, а теперь героя из себя корчишь.
– Ладно, мужики, не горланьте, менты рядом.
– Да как он посмел! Я на трудовом фронте был! Я награды имею!
– Как же, имеешь. Заслуженного туберкулезника…
Более – менее осмысленно действовал только дежурный. Приструнив особо настырных жалобщиков и цыкнув на крикунов, он снабдил помощников велосипедами, хранившимися в специальном сарае для бесхозного транспорта, и разослал их в разные стороны -одного к начальнику милиции, другого на электрическую подстанцию. Свой пистолет он отдал Смыкову, а сам вооружился автоматом.
– Главное, к оружейке никого не подпускай, – предупредил он. – Помню я эти дела с сорок первого года… Как паника начнется, народ сначала в магазины за спичками и водкой кинется, а потом за оружием полезет.
Из всех присутствующих он, наверное, один относился к случившемуся вполне серьезно и не ждал от ближайшего будущего ничего хорошего. Что ни говори, а опыт оккупации сказывался.
Спустя полчаса явился начальник, злой, как вырвавшийся из бутылки джинн. Посыльный оторвал его от вечернего застолья в кругу семьи. Загадочное бедствие, свалившееся на Талашевск, прошло мимо его внимания.
Начальник уже и упомнить не мог, когда в последний раз передвигался пешком. Даже детей его в школу и на дискотеку возила служебная машина. Во всем случившемся он видел прямую вину дежурного и тут же принялся распекать его за халатность:
– И откуда только, Савостюк, вы взялись на мою голову? У вас ни одно дежурство без чрезвычайных происшествий не обходится! То флаг с горсовета сопрут, то утопится кто-нибудь, то дети гумно сожгут! Давно замечаю, наплевательское у вас отношение к службе! До пенсии дослужить не хотите!
– Хочу, – дежурный поднял к нему мрачный взор. – Да, видно, не получится… Тревогу надо объявлять, товарищ полковник..
– Вы тут панику не разводите! – взбеленился полковник. – Тревогу только начальник управления объявить может! Или лицо, им специально уполномоченное! Я на себя такую ответственность брать не собираюсь! Придумали тоже… Лучше бы как следует за порядком следили. Что это за толпа вокруг? Массовые беспорядки провоцируете?
– И все же тревогу объявлять придется, – повторил дежурный отрешенно.
Начальник плюнул и удалился в кабинет, где в его сейфе хранились запечатанные сургучом секретные инструкции на все случаи жизни: как действовать в условиях применения оружия массового поражения, как тушить лесные пожары, как бороться с наводнениями, как рассеивать взбунтовавшиеся толпы, как локализовать внезапно возникший очаг эпидемии скота, какие меры принимать при защите госучреждений от погромов, как выявлять диссидентов и даже как вести себя при появлении неопознанных летающих объектов.
О внезапном исчезновении всех видов связи и электричества, а тем более об имевшем место странном небесном явлении в этих циркулярах даже близко не упоминалось. Тогда начальник вызвал к себе Смыкова, наиболее рассудительного, по его мнению, из всех, кто в данный момент был под рукой.
– Какие соображения имеете? – спросил он строго. (Фраза эта впоследствии запала в память Смыкова на всю жизнь.)
– Никаких, товарищ полковник, – признался он честно.
– Ну и молодежь пошла, – с сарказмом произнес начальник… – Смена называется… Учи вас, учи, а результат один. Никаких соображений, вот и все!
– Я юрист, товарищ полковник, – осторожно заметил.Смыков. – А тут вопрос чисто научного характера. Если, к примеру, у автомобиля при аварии ось ломается, я металловедческую экспертизу назначаю. Специалистам виднее… Так и тут… Полагаю, нужно обратиться за консультацией к преподавателям физики.
– Преподаватели эти еще меньше твоего знают. Для них закон Ома что бог… Чудес не приемлют… Жаль, до управления не дозвониться, – он легонько стукнул ладонью по белому телефонному аппарату, напрямую соединявшему его кабинет с приемной начальника управления. – Там бы помогли…
Сказано это было так, будто генерал-майор Тетюхин наподобие бога Саваофа был способен руководить движением светил на небе.
Внезапно снаружи раздался шум мотора. И начальник, и Смыков одновременно сунулись к окну, так что едва не столкнулись лбами. По соседней улице, вихляя из стороны в сторону, словно все его четыре колеса имели разный диаметр, ехал трактор с прицепом.
– Вот видите! – вскричал начальник осуждающе. – Ездят же люди! А вы тут дезинформацию сеете! Задержать немедленно!
Исполнительный Смыков расторопно, но без лишней суеты (должность не позволяла) выскочил на улицу и, увлекая своим примером других милиционеров, организовал преследование непонятно каким образом двигавшегося трактора.
Тракторист не мог не видеть за собой столь многочисленную погоню, однако только прибавил скорость.
Положение спас тот из помощников дежурного, который ездил на подстанцию. Увидев перед собой трактор, преследуемый толпой людей в мышиных мундирах, он инстинктивно выхватил пистолет и прицелился в лобовое стекло.
Мечта Смыкова осуществилась только на втором году службы, когда заместитель командира по тылу, ни бельмеса не смысливший в испанском, стал брать его с собой в соседний городишко. Завоевав полное доверие шефа, Смыков выпросил у него однажды два часа на осмотр местных достопримечательностей. Наслышанный немного о царивших в городе нравах, он быстро нашел то, что хотел, – полутемный душный сарай с распивочной стойкой, где публике открыто продавали здешний ром и тайком – американскую кока-колу. Скучающие городские красавицы поджидали здесь заблудших воинов-интернационалистов, поскольку свои мужчины были в явном дефиците. Большая, а главное, лучшая их часть проливала свою и чужую кровь в горах Боливии, джунглях Анголы, пустынях Эфиопии и других забытых богом местах, где идеи социализма могли дать хоть какие-то всходы.
Смыков, как и мечтал заранее, выбрал черную, как кирзовое голенище, негритянку, обильную телом, а статью вымахавшую под баскетболистку.
Когда в укромном уголке пляжа та разделась, смутив Смыкова, привыкшего к рейтузам с начесом и комбинациям чуть ли не из драпа, скупым кроем местного женского белья, он с энтузиазмом обследовал вожделенное экзотическое тело, начиная на удивление с тугих и высоких грудей и заканчивая сдобными ягодицами. Кожа везде имела цвет спелого чернослива. Розовыми были только ладони, ступни, соски и все доступные взгляду слизистые оболочки. Смыков остался весьма доволен осмотром, который носил скорее эстетический, чем сексуальный характер, и от избытка энтузиазма даже куснул негритянку кое за какие места.
Убедившись, что клиент созрел, чернокожая сеньорита устроила торг. Идею бескорыстной любви она не признавала в принципе. Смыкову пришлось расстаться не только со всеми деньгами, как кубинскими, так и советскими, имевшимися при нем в данный момент, но также приобщить к ним авторучку, перочинный нож и зажигалку.
Потом наступило время любви. Партнерша, несмотря на хваленый южный темперамент, вела себя довольно лениво. Однако дотошный Смыков все же заставил ее принять поочередно все известные ему воочию и понаслышке позы. Пригодился и урок, полученный в свое время от Машки Балерины. К концу заранее оговоренного срока вспотевшая и вывалявшаяся в песке негритянка смотрела на русского солдатика если не со страстью, то с уважением.
Они неоднократно встречались и позже, хотя Рамона (так звали негритянку) постоянно взвинчивала цену на свои услуги. Впрочем, у нее было и немало положительных качеств, среди которых Смыкову особенно импонировала ее способность приспосабливать для чувственных утех некоторые органы своего тела, природой для этого вроде бы и не предназначенные.
Первые подозрения зародились у Смыкова, когда Рамона однажды предложила ему выпить – и не какого-нибудь там вонючего рома-клоподава, а хорошего американского виски. Как прикинул Смыков, в силу своей приближенности к штабу знавший, что почем на острове Свободы, одна эта бутылка стоила дороже всего, что уже успела вытянуть из него корыстолюбивая негритянка, включая часы «Полет» и бронзовый бюст великого пролетарского писателя Максима Горького, пылившийся в штабе безо всякой пользы.
Получив от Рамоны по слегка сокращенной программе все удовольствия, которые здоровая, как кобылица, женщина способна доставить здоровому, как жеребец, мужчине, Смыков ополовинил бутылку (из первого стакана на всякий случай заставил пригубить подругу) и притворился в стельку пьяным. Немного выждав и с притворными похотливыми стонами попинав громко храпящего Смыкова ногой, Рамона быстро скрылась в ближайших кустах, прихватив служебную папку с ничего не значащими бумагами (кто бы, интересно, доверил писарю, покидающему пределы части, секретные документы?).
Отсутствовала она не очень долго, папку вернула на место и принялась будить Смыкова поцелуями.
Ни одна бумага не пропала, но на некоторые налипли мокрые песчинки. В тот же вечер он честно признался во всем особисту и был водворен на гауптвахту, оборудованную в бывшем винном подвале бывшего господского дома. Там Смыков провел двое суток, на третьи получил устную благодарность командира части за проявленную бдительность и первым же транспортом был отправлен на родину.
Дальнейшая судьба коварной Рамоны осталась неизвестна Смыкову, хотя он мог дать голову на отсечение, что это были не происки цэрэушников или пресловутых «гусанос», а интриги своих же контрразведчиков, не привыкших ждать у моря погоды и поэтому активно ковавших врагов собственными руками.
Как бы то ни было, но ефрейтор Смыков на этой истории заработал не только приличную служебную характеристику, но даже юбилейную медаль к столетию вождя. Все это впоследствии помогло ему пролезть в органы милиции, стать кандидатом в члены партии и поступить на заочное отделение юрфака.
После третьего курса он уже имел на погонах две звездочки и работал следователем Талашевского райотдела внутренних дел. Въедливый, дотошный, почти не пьющий и не чуравшийся рутинной работы. Смыков вскоре оказался в фаворе у высокого начальства. Он научился усмирять редкие, но буйные вспышки похоти, и несколько скоротечных романов с отборными распутницами и нимфоманками никак не отразились на его служебной карьере. Женщины скромные, целомудренные, с нормальными сексуальными запросами Смыкова абсолютно не интересовали. Ясно, что человек с такими склонностями семью заводить не стремился.
Работа следователя была напрочь лишена всякого намека на романтику, зато выматывала до упора. На каждого из коллег Смыкова валили по пятнадцать-двадцать дел в месяц. В бездонном море постановлений на арест, актов экспертизы, протоколов допросов, ходатайств, справок, характеристик, отказных материалов и частных определений они барахтались, как цуцики в выгребной яме. Для того чтобы разобраться с причинами пожара в интернате для глухонемых, необходимо было не только проштудировать весь свод правил пожарной безопасности, но еще и кучу ведомственных инструкций собеса. Оформление дела о краже курицы отнимало столько же времени, что и убийство при отягчающих обстоятельствах.
На следователя давили со всех сторон: судья требовал неукоснительно соблюдать сроки расследования, прокурор – глубже вскрыть причины правонарушений, начальник милиции, наоборот, – рубить все побочные ветви и гнать вверх процент раскрываемости. Партийные органы вообще творили все, что хотели, – то заставляли возбуждать липовые дела, то замазывать действительно серьезные преступления. В этой стране у Фемиды давно отняли меч и весы, зато оставили повязку на глазах, чтобы все, кому не лень, могли безнаказанно насиловать бедную женщину.
У каждого подследственного были покровители, друзья и родственники, которые упрашивали, грозили, сулили взятки, падали на колени, посылали подметные письма и строчили жалобы в высшие инстанции. Весь рабочий день следователя был сплошным стрессом, и ничего удивительного, что алкоголизм стал для них таким же профессиональным заболеванием, как силикоз для шахтеров.
На свежий воздух удавалось вырваться лишь изредка – для проведения следственных экспериментов или для осмотра места происшествия. Следователи дежурили по очереди и выезжали на все кражи, убийства, изнасилования, поджоги и дорожно-транспортные происшествия со смертельным исходом. В конце дежурства можно было неплохо расслабиться в компании румяных от ветра гаишников, бледных от ночных бдений работников вневедомственной охраны и лоснящихся от достатка участковых, никогда и ничего не покупавших за свои кровные.
Однажды, благодаря именно такому пикнику, Смыков с товарищами раскрыл по горячим следам опасное преступление и повязал целую банду.
Дело было в воскресенье. Смыкова подняли с постели рано утром и в составе наспех сколоченной опергруппы послали на станцию Воронки, где неизвестные преступники крупно погромили орсовский магазин (сквозь разбитую витрину были видны только голые юлки да разоренная касса).
Осмотр магазина и прилегающей к нему территории ничего не дал: следы были густо засыпаны махоркой, орудия взлома отсутствовали, дактилоскопические отпечатки не фиксировались, свидетелей не оказалось.
Взято было много ценного товара: ширпотреба, галантереи, спиртного. Среди последнего числилось и несколько ящиков коньяка «Лучезарный», выделявшегося не только своим отменным качеством, но и фасонной бутылкой с тисненными по стеклу виноградными гроздьями.
Последний уцелевший ящик коньяка сыщики изъяли как вещественное доказательство, ради проформы покрутились на машине вокруг станции, проверили несколько квартир, имевших репутацию притонов, и в конце концов решили залить горе. Смыков в принципе не одобрял такие мероприятия, но старшим в группе был не он, а инспектор уголовного розыска, еще не опохмелившийся после вчерашнего возлияния. Во всей округе, находившейся под постоянным экологическим насилием цементного завода, железнодорожных мастерских и базы минеральных удобрений, имелось одно-единственное место, где можно было красиво отдохнуть, – березовая роща на берегу озера Рогоза. Туда и направились. Нашли небольшую чистую полянку, развели костер и стали жарить шашлыки из гуся, неосмотрительно попытавшегося четверть часа назад пересечь их дорогу. Под гусиные шашлыки очень хорошо пошел коньяк.
Вскоре один из милиционеров, отлучившийся по нужде, сообщил Смыкову на ухо, что на соседней поляне тоже пирует какая-то компания – человек семь мужиков и две бабы, уже полуголые. Законом это не воспрещалось, но бдительный Смыков послал милиционера назад с заданием: выяснить, что именно там пьют. Вскоре разведчик вернулся с пустой бутылкой от «Лучезарного» в руке.
Урки успели упиться дармовым коньяком до такой степени, что их поочередно брали за ноги и осторожно оттаскивали за кусты, где стояла милицейская машина с открытой дверцей. Тревогу подняла только последняя из шайки – молодая цыганка, при транспортировке волоком напоровшаяся ничем не прикрытой задницей на чертополох.
Все члены опергруппы были поощрены в приказе начальника управления, а Смыков даже получил памятный подарок – «командирские» часы, с которыми впоследствии никогда не расставался.
Впрочем, таких славных эпизодов в жизни молодого следователя было гораздо меньше, чем неприятностей. А уж этих хватало: то прокурор возвратит уже законченное дело на доследование, то бессовестный человек, давший чистосердечное признание, на суде откажется от него, то из сейфа пропадут важные улики. Да еще старший следователь, ревниво относившийся к успехам своего подчиненного, постоянно ставил ему палки в колеса. Из-за его козней Смыков едва не отдал богу душу в самом прямом смысле этого выражения.
И случай – то ведь был пустячный. Как-то раз защемило у Смыкова в правом боку. Сильно защемило. Местный хирург паче чаяния вырезал воспалившийся. аппендикс очень удачно -ничего лишнего не отхватил и посторонних предметов в брюшной полости не оставил. Беда состояла лишь в том, что этот хирург считался приятелем Смыкова и шутки ради неоднократно грозился прооперировать его при первой возможности:
Воспользовавшись этим общеизвестным фактом, старший следователь накатал в управление рапорт, что никакого аппендицита у Смыкова на самом деле не было, а операция инспирирована с единственной целью: сачкануть на пару недель от службы.
Из областного центра незамедлительно прибыла авторитетная комиссия, больше, правда, привыкшая иметь дело с трупами, чем с живыми людьми. Эксперты долго щупали живот Смыкова, совали зонд в еще не заживший разрез и с пристрастием допрашивали хирургических сестер. Гнусный навет, естественно, не подтвердился, однако посредством зонда в чрево Смыкова была занесена инфекция, следствием которой явился острый перитонит.
Его дважды распарывали от паха до грудины, лишили половины тонких кишек, держали на капельнице и искусственном питании, кололи всеми доступными в талашевской глухомани антибиотиками, а потом еще полгода долечивали в ведомственном санатории. Когда бледный и осунувшийся Смыков вернулся к исполнению служебных обязанностей, старший следователь устроил ему головомойку за волокиту и противопоставление личных интересов общественным.
В тот самый день, ставший последним днем привычного подлунного, или, если хотите, подсолнечного, мира, Смыкову выпало дежурить в райотделе.
Ничего чрезвычайного за сутки не случилось, и он подшивал в своем кабинете папку с очередным пухлым делом (умение красиво подшивать бумаги ценилось среди следователей не меньше, чем проницательность), рассеянно прислушиваясь к доносившимся из дежурки звукам: неразборчивому бормотанию радиостанции, треску телетайпа, телефонным звонкам, разухабистым песням задержанных, привычному мату помдежей.
Мысли Смыкова все еще перемещались в изолятор временного содержания, где в камере-одиночке отбывала свой двухнедельный срок небезызвестная в Талашевске Зоя Осечкина, легко контузившая разделочной доской мужа, заставшего ее на кухне в момент свального греха с аварийной бригадой горгаза.
Сделав очередной тугой и красивый стежок, Смыков машинально покосился на часы (было самое начало седьмого, конец обычного рабочего дня), отложил дратву в сторону и снял трубку телефона.
– Доставьте ко мне административно арестованную Осечкину, – сказал он как можно более обыденным тоном. – Пусть хоть стекла в окнах протрет, а то темно, как в подвале.
Однако Смыкову никто не ответил. Он подул в микрофон, постучал по рычагам – телефон не подавал признаков жизни. Недоуменно пожав плечами, он высунул голову за дверь и повторил то же самое открытым текстом.
На этот раз дежурный ответил назамедлительно:
– Да подожди ты! Тут и без тебя запарка…
Было что – то странное в этом ответе -нет, не содержание и даже не грубый тон, а нечто совсем другое… Лишь спустя несколько секунд Смыков понял, что именно насторожило его – отсутствие привычного шумового фона. Все аппараты связи молчали, помдежи приутихли, и даже пьяницы, буйствовавшие до этого в решетчатом вольере, молчали.
– Что там у вас, братец вы мой, случилось? – поинтересовался немного озадаченный Смыков.
– Если бы у меня… – в голосе дежурного искрой проскальзывало копившееся годами раздражение, обещавшее вот-вот разразиться настоящей грозой. – Электрики что-то портачат, мать их всех наперекосяк…
Прикрыв дверь, Смыков щелкнул выключателем – в кабинете, несмотря на довольно ранний час, уже собирались сумерки. Пыльная лампочка под потолком загорелась вполнакала, немного поморгала и погасла окончательно. Смыков проверил городской телефон – глухо. Радиоточка тоже безмолвствовала, впрочем, она и раньше работала только в сухую и безветренную погоду. Тогда Смыков вытащил из сейфа транзисторный приемник, недавно изъятый у несовершеннолетнего вора, очистившего городской Дом культуры. Еще сегодня утром он исправно действовал, передавая прогноз погоды и концерт по заявкам.
Молчали средние волны, молчали длинные, молчали все диапазоны коротких. Это уже не было похоже на простую случайность.
Смыкову стало как-то не по себе и сразу потянуло к людям.
Возле дежурки несколько подзадержавшихся после службы милиционеров уже чесали языки, обсуждая странную ситуацию с электроэнергией. Досталось и народу-разгильдяю, и государственному строю, и местной власти. В конце концов все сошлись на том, что виноват диспетчер на подстанции: вырубил с пьяных глаз главный рубильник и заснул мертвецким сном. Такие случаи, кстати, уже бывали.
– Тогда почему телефон не работает? – возразил Смыков, склонный, как и все следователи, к логическим умозаключениям. – Ведь на телефонной станции аварийное питание имеется. Аккумуляторные батареи и дизель.
Дежурный, еле сдержавший гнев, перестал бесцельно тыкать в клавиши коммутатора и велел милиционеру-водителю для прояснения ситуации смотаться на городской узел связи.
Спустя минут пять с улицы раздался растерянный голос гонца:
– Не заводится, проклятый!
Все повалили наружу к дежурной машине – автомобиль не телефон, с ним разобраться можно. Очень скоро выяснилось, что на свечах нет искры. Мнение было однозначным: сел аккумулятор. Попробовали завести мотор ручкой – не получилось. Стали толкать машину туда-сюда, через четверть часа запыхались. Догадались притащить из гаража резервный аккумулятор, но и он не подавал признаков жизни.
– Ребята, на небо гляньте! – с неподдельной дрожью в голосе сказал вдруг кто-то.
Все, в том числе и Смыков, возвели очи горе. Низко над головами, от горизонта до горизонта, клубилось что-то непонятное – тучи не тучи, туман не туман, а какой-то мутный сизый дым. И сквозь это неизвестно откуда взявшееся мрачное марево заметно было, как одновременно с востока и запада медленно надвигается что-то темное, массивное – словно смыкаются створки ворот неба.
– По территории области ясно, без осадков, ветер умеренный, порывами до сильного, – пробормотал Смыков.
– Что? – недоуменно переспросил дежурный, продолжавший зачарованно пялиться вверх.
– Погоду, говорю, сегодня хорошую обещали. Ясную…
– Да уж…
Толпа возле машины постепенно росла. У каждого были свои проблемы: кто-то не смог доварить варенье, кому-то надо было везти в роддом роженицу, у кого-то срывалась свадьба или похороны, некоторым просто не терпелось почесать лясы. На велосипеде прикатил фельдшер «Скорой помощи» и, запыхавшись, объявил, что связь с больницей не работает, диагностическая аппаратура отказала, автомобили не заводятся, операции приходится заканчивать при свете керосиновых ламп.
– А я здесь при чем? – огрызнулся дежурный.
– Принимайте меры! – возмутился фельдшер. – Вы же власть!
– Власть моя сейчас только этой штуки касается, – дежурный похлопал по кобуре. – К попу лучше иди, пусть он у всевышнего помощи попросит.
С похожими жалобами вскоре явились начальник пожарной части, директор жилищно-коммунального хозяйства и наряд ночной милиции в полном составе. Вопросов сразу прибавилось: в пожарных гидрантах упало давление, повсеместно отказала охранная сигнализация, в остановившихся между этажами лифтах заблокированы люди, водозаборные скважины не действуют, котельная вот-вот остановится.
Люди возбужденно гомонили, но не забывали с тревогой наблюдать за жутковатым действом, разворачивающимся на небе.
Неровная полоска сравнительно светлого пространства становилась все уже, а с обеих сторон наплывала тяжелая, каменно-серая мгла – уже не створки небесных ворот смыкались, а захлопывались иззубренные челюсти вселенского капкана. Когда вверху осталась только узенькая, мерцающая, как радуга, изломанная линия. Смыков невольно поежился: ну сейчас шарахнет! Казалось невероятным, что столкновение столь осязаемо-плотных масс пройдет безо всяких разрушительных последствий. Ведь в небе сходились не тучи, а два гранитных глетчера, готовые смять, искрошить, перемолоть друг друга и каменным дождем обрушиться на замершую в тревожном ожидании землю.
Однако паче чаяния ничего из ряда вон выходящего не произошло: весь небосвод принял равномерный тускло-серый оттенок, дымное марево поредело, даже темнее не стало. Правда, откуда-то сразу потянуло ветром – не теплым, не прохладным, а каким-то знобящим, словно опасный сквозняк.
Многие вздохнули с облегчением, хотя и непонятно было почему. Первое оцепенение прошло. Вскоре в толпе уже вовсю муссировался слух о начале третьей мировой войны.
– Все большие города уже ракетами раздолбали, потому и связи нет, – говорили одни. – А на наш Талашевск самую зачуханную боеголовку тратить зазорно.
– Почему тогда в аккумуляторах тока нет? – возражали другие.
– Есть уже в мире такое секретное оружие, – объяснял какой-то знаток. – Индукционным называется. Если его применить, у врага ни один мотор не заведется. Коли не верите, могу газету показать.
– Газету ты внукам на память оставь. Если на самом деле война началась, следующий номер не скоро выйдет.
– Что же делать? В военкомат идти, в добровольцы записываться?
– Уж лучше сразу в партизаны…
– В полицаи тоже неплохо.
– Смотри, как бы тебя за такие слова к стенке не поставили, сопляк!
– Ты, что ли, поставишь? Кишка слаба, дедушка! Отсиделся в Ташкенте, а теперь героя из себя корчишь.
– Ладно, мужики, не горланьте, менты рядом.
– Да как он посмел! Я на трудовом фронте был! Я награды имею!
– Как же, имеешь. Заслуженного туберкулезника…
Более – менее осмысленно действовал только дежурный. Приструнив особо настырных жалобщиков и цыкнув на крикунов, он снабдил помощников велосипедами, хранившимися в специальном сарае для бесхозного транспорта, и разослал их в разные стороны -одного к начальнику милиции, другого на электрическую подстанцию. Свой пистолет он отдал Смыкову, а сам вооружился автоматом.
– Главное, к оружейке никого не подпускай, – предупредил он. – Помню я эти дела с сорок первого года… Как паника начнется, народ сначала в магазины за спичками и водкой кинется, а потом за оружием полезет.
Из всех присутствующих он, наверное, один относился к случившемуся вполне серьезно и не ждал от ближайшего будущего ничего хорошего. Что ни говори, а опыт оккупации сказывался.
Спустя полчаса явился начальник, злой, как вырвавшийся из бутылки джинн. Посыльный оторвал его от вечернего застолья в кругу семьи. Загадочное бедствие, свалившееся на Талашевск, прошло мимо его внимания.
Начальник уже и упомнить не мог, когда в последний раз передвигался пешком. Даже детей его в школу и на дискотеку возила служебная машина. Во всем случившемся он видел прямую вину дежурного и тут же принялся распекать его за халатность:
– И откуда только, Савостюк, вы взялись на мою голову? У вас ни одно дежурство без чрезвычайных происшествий не обходится! То флаг с горсовета сопрут, то утопится кто-нибудь, то дети гумно сожгут! Давно замечаю, наплевательское у вас отношение к службе! До пенсии дослужить не хотите!
– Хочу, – дежурный поднял к нему мрачный взор. – Да, видно, не получится… Тревогу надо объявлять, товарищ полковник..
– Вы тут панику не разводите! – взбеленился полковник. – Тревогу только начальник управления объявить может! Или лицо, им специально уполномоченное! Я на себя такую ответственность брать не собираюсь! Придумали тоже… Лучше бы как следует за порядком следили. Что это за толпа вокруг? Массовые беспорядки провоцируете?
– И все же тревогу объявлять придется, – повторил дежурный отрешенно.
Начальник плюнул и удалился в кабинет, где в его сейфе хранились запечатанные сургучом секретные инструкции на все случаи жизни: как действовать в условиях применения оружия массового поражения, как тушить лесные пожары, как бороться с наводнениями, как рассеивать взбунтовавшиеся толпы, как локализовать внезапно возникший очаг эпидемии скота, какие меры принимать при защите госучреждений от погромов, как выявлять диссидентов и даже как вести себя при появлении неопознанных летающих объектов.
О внезапном исчезновении всех видов связи и электричества, а тем более об имевшем место странном небесном явлении в этих циркулярах даже близко не упоминалось. Тогда начальник вызвал к себе Смыкова, наиболее рассудительного, по его мнению, из всех, кто в данный момент был под рукой.
– Какие соображения имеете? – спросил он строго. (Фраза эта впоследствии запала в память Смыкова на всю жизнь.)
– Никаких, товарищ полковник, – признался он честно.
– Ну и молодежь пошла, – с сарказмом произнес начальник… – Смена называется… Учи вас, учи, а результат один. Никаких соображений, вот и все!
– Я юрист, товарищ полковник, – осторожно заметил.Смыков. – А тут вопрос чисто научного характера. Если, к примеру, у автомобиля при аварии ось ломается, я металловедческую экспертизу назначаю. Специалистам виднее… Так и тут… Полагаю, нужно обратиться за консультацией к преподавателям физики.
– Преподаватели эти еще меньше твоего знают. Для них закон Ома что бог… Чудес не приемлют… Жаль, до управления не дозвониться, – он легонько стукнул ладонью по белому телефонному аппарату, напрямую соединявшему его кабинет с приемной начальника управления. – Там бы помогли…
Сказано это было так, будто генерал-майор Тетюхин наподобие бога Саваофа был способен руководить движением светил на небе.
Внезапно снаружи раздался шум мотора. И начальник, и Смыков одновременно сунулись к окну, так что едва не столкнулись лбами. По соседней улице, вихляя из стороны в сторону, словно все его четыре колеса имели разный диаметр, ехал трактор с прицепом.
– Вот видите! – вскричал начальник осуждающе. – Ездят же люди! А вы тут дезинформацию сеете! Задержать немедленно!
Исполнительный Смыков расторопно, но без лишней суеты (должность не позволяла) выскочил на улицу и, увлекая своим примером других милиционеров, организовал преследование непонятно каким образом двигавшегося трактора.
Тракторист не мог не видеть за собой столь многочисленную погоню, однако только прибавил скорость.
Положение спас тот из помощников дежурного, который ездил на подстанцию. Увидев перед собой трактор, преследуемый толпой людей в мышиных мундирах, он инстинктивно выхватил пистолет и прицелился в лобовое стекло.