Страница:
– Улек, – обронил он. – Труп.
– Свежий? – спросил из машины Зяблик.
– Ага… Здесь чик-чирик. – Толгай провел ребром ладони по горлу. – Кровь мало-мало идет.
Все невольно глянули туда, где очередная волна, Приподняв мертвеца, тащила его поближе к берегу.
– А ведь вода поднимается, – задумчиво сказал Смыков, почему-то вдруг утративший интерес к сооружению плота.
– Поднимается, – подтвердил Зяблик зловещим голосом. – Только не суждено нам утопнуть.
Далеко – далеко, в той стороне, откуда появилась лодка, море вспенилось бурунами, как это бывает, когда стая дельфинов гонит к берегу косяк рыбы. Вскоре уже можно было различить, как из воды вылетают и вновь уходят на глубину массивные пятнистые тела. Несоразмерно маленькие головки сидели на длинных змеиных шеях. При каждом прыжке ласты морских гиен шлепали по воде, как лопасти колесного парохода. Путь стаи в точности соответствовал маршруту лодки. Достигнув разрушенного моста, звери дружно повернули к островку.
– Кровь чуют, – сказал Зяблик. – Как волки, по следу идут.
Наиболее проворные из морских хищников уже выскочили на мелководье. По песку они двигались хоть и тяжеловесно, но довольно проворно, переваливаясь на ластах и отталкиваясь лопатообразными хвостами. Страшноватые даже издали, вблизи эти твари внушали еще и омерзение – очень уж не сочеталась голова кровожадной гиены с пухлым тюленьим телом.
Пожирание трупа напоминало сцену розыгрыша спорного мяча в баскетболе – мертвец взлетел высоко вверх, две могучие туши столкнулись в борьбе за него, каждый успел отхватить по приличному куску, после чего на вожделенную добычу накинулась уже вся орава.
Трапеза была закончена в считанные секунды. Некоторое время морские гиены тузили друг друга, издавая тягучее, почти коровье мычание, а потом, словно по команде, уставились на людей. Лилечка взвизгнула.
– Медленно отходим, – сказал Смыков. – Вы, товарищ Толгай, приготовьте гранату. Но без моей команды не бросайте.
Самый крупный из хищников резво зашлепал к берегу, за ним двинулись остальные. Пистолетный выстрел Зяблика не произвел никакого впечатления – тут скорее пригодилось бы противотанковое ружье. На суше морские гиены передвигались со скоростью подагрического старика, но отступать их потенциальным жертвам было просто некуда – островок в ширину не превышал полусотни метров.
– Бегом! – приказал Смыков. – Всем укрыться за машиной. А вы, братец мой, бросайте, бросайте.
Толгай зашвырнул гранату в самую гущу наступающей стаи, но грохнула она глухо – должно быть, попала под чье-то брюхо. Однако агония одной из морских гиен на время отвлекла внимание других. Мучиться раненому зверю не пришлось – его растащили на части так быстро, словно это был ком сахарной ваты, а не четверть тонны мяса, костей и шкуры.
Следующая граната – предпоследняя – разорвалась более удачно. Вожак лишился хвоста, еще пять или шесть хищников были изрядно посечены осколками. На этот раз морские гиены проявили сообразительность, свойственную всем млекопитающим, утратившим связь с сушей. Проворно развернувшись, они бросились к воде, достигнув приличной глубины – нырнули, а затем расположились вокруг острова кольцом. Запах крови раненых родичей возбуждал их, заставляя то и дело завязывать бурные, короткие стычки, что, впрочем, почти не мешало ведению правильной осады. Теперь с острова могла ускользнуть разве что птица.
– Девятнадцать голов, – меланхолично объявил Цыпф. – А нас шестеро. Больше чем трое на одного. По паре кусков на брата только и достанется.
Дождь между тем усиливался. Это была уже не вялая морось, а хороший ситничек. Воронка от первой гранаты наполнилась водой, и к ней вплотную подбирались волны.
– Прямо наводнение какое-то, – пробурчал Смыков. – Никогда не думал, что такое может случиться.
– Может, – сказал Цыпф упавшим голосом. – Я давно вам хотел сказать… Был рапорт от Еременко… В прошлом году Сиерра-де-Дьябло целиком заливало два раза, а в этом уже три.
– Будем считать, четыре. – Верка опустилась рядом с Зябликом. – Давай, зайчик, покурим напоследок.
– Без паники, – заявил Смыков. – Безвыходных положений не бывает.
– Бывает, – сказал Зяблик. – Бывает в жизни безвыходное положение. Хоть раз да бывает. В первый и последний.
– Не каркайте, братец вы мой… Пусть все хорошенько подумают над создавшейся ситуацией и выскажут свои предложения.
Думали до тех пор, пока подступающая вода не стала лизать ноги. Тогда забрались в драндулет, стоявший на самом высоком сухом месте островка. Морские гиены тем временем сожрали изувеченного вожака и стали планомерно стягивать кольцо окружения.
– Сейчас проверим, как у кого котелок варит, – Смыков глянул на часы. – Начинайте. Кто первый? Может, вы, Лилечка?
– Я не знаю, – губы девушки дрожали. – Только не отдавайте меня этим тварям. Лучше застрелите!
– Все понятно. А вы, Вера Ивановна, что предлагаете?
– Что тут предлагать, – Верка обреченно пожала плечами. – Допьем вино. Докурим табак. Если есть желающие, могут трахнуться со мной. Все.
– Примем к сведению… Ваша очередь, товарищ Толгай.
– Ризалык! Согласен!
– С чем согласен? С предыдущим оратором?
– Ага, – радостно закивал головой Толгай. – Согласен. С Веркой согласен.
– Значит – пить, курить и трахаться. – Смыков почесал за ухом. – Конструктивное предложение, ничего не скажешь. Вы, братец мой, тоже его поддерживаете? – Вопрос относился к Зяблику.
– Выпить мы, наверное, успеем, – Зяблик глянул на волны, уже кипевшие под драндулетом, – а вот на все остальное времени может и не хватить. Но вы, кореша, не отчаивайтесь. Следующая ваша жизнь будет позавидней этой. Смыков родится волкодавом, Верка – царицей Клеопатрой, Чмыхало – папой римским, Лилечка – канарейкой…
– Позвольте мне! – Цыпф вскинул вверх руку. – По моим подсчетам, вода достигнет уровня человеческого роста через полчаса. Плот соорудить мы не успеем, тем более что у нас нет ни гвоздей, ни веревок. Да и не спасет от морских гиен.
– А что спасет? – нетерпеливо перебил Смыков.
– Только чудо! – с горячностью продолжал Цыпф. – Не мной одним подмечено, что Лилечкино музицирование иногда вызывает самые неожиданные последствия. Вот пусть она и сыграет сейчас что-нибудь, но только от всей души. Как недавно просил ее дон Бутадеус… э-э-э… извиняюсь, дядя Тема. Помнишь, Лилечка?
– Помню, – почти прошептала она. – А что играть?
– "Гибель «Варяга», – подсказал Зяблик. – В самый раз…
Наверх вы, товарищи!
Все по местам!
Последний парад наступа-а-а-ет!
– Я бы попросил вокалистов воздержаться, – деликатно заметил Цыпф. – Тут значение имеет… э-э-э… мелодичность.
– Между прочим, я был запевалой четвертого отряда Новосадской исправительно-трудовой колонии строгого режима! – обиделся Зяблик. – И в мелодичности не хуже тебя кумекаю. Со мной композитор Байкалов сидел.
– Но сейчас не тот случай, – настаивал Цыпф. – Мы потом все вместе споем… Если спасемся.
– Ладно, подыхать – так с музыкой, – Зяблик махнул рукой.
И Лилечка грянула «Варяга».
Даже самый посредственный музыкант один раз в жизни может сыграть гениально, особенно если подмостками ему служит собственный эшафот или край разверзнувшейся могилы. Сейчас был именно такой случай. Никогда еще, наверное, этот заигранный мотив не звучал так страстно и проникновенно, тем более что плеск наступающих волн напоминал шум забортной воды в кингстонах, а зловещее мычание морских гиен – вопли разъяренных самураев.
Под такую музыку не хотелось покоряться злосчастной судьбе. Под такую музыку хотелось идти сомкнутым строем в штыковую атаку или, в крайнем случае, плевать в ненавистные рожи палачей. Повинуясь неосознанному порыву, Толгай схватился за рукоять сабли, а Зяблик прострелил уже подбиравшейся особо наглой гиене голову.
– Еще! – почти простонал Цыпф, когда надрывная мелодия стала близиться к концу.
Этого можно было и не говорить – на Лилечку уже просто не было удержу. Она и сама вдруг поверила, что спасение может дать ее музыка. Откуда только что взялось – и мощь, и упоение, и виртуозность! Задрипанный аккордеон звучал, как хорошо сыгранный симфонический оркестр.
На несколько коротких минут все забыли о беспощадном море, кровожадных тварях и надвигающейся беде. Даже абсолютно равнодушный к музыке Смыков увлекся вдохновенной игрой Лилечки, а что уж говорить об остальных!
Это обстоятельство скорее всего и помешало людям заметить, откуда и как на острове появились новые слушатели.
Четыре жуткие на вид фигуры стояли по колено в воде там, где еще совсем недавно буксовал драндулет. В серой полумгле дождя, на фоне свинцового моря они смотрелись как неотъемлемый атрибут этого гиблого, враждебного мира.
Кем они могли быть, эти существа? Ожившими мертвецами, подвластными чьей-то недоброй воле? Порождениями неведомой бездны, на дно которой не проникает и лучик света? Големами, в чьих каменных сердцах тлеет зловещая, чужая, ущербная жизнь? Слугами того, кто от начала времен противостоит добру и порядку?
Лица их – набрякшие тяжелыми складками, грубо-морщинистые, незрячие – не выражали, да и не могли выражать никаких чувств. Кожа обвисала на могучих телах, словно ворох серой сырой парусины. Верхние конечности (скорее куцепалые лапы, чем руки) были плотно прижаты к туловищам, как у древних истуканов, венчающих степные могильники.
Музыка оборвалась так резко, словно у Лилечки парализовало пальцы (впрочем, так оно и было на самом деле). Кто-то, кажется Смыков, поперхнулся. Зяблик схватился за пистолет. Толгай – за гранату. Как ни странно, не растерялся один только Лева Цыпф. Свистящим шепотом он произнес:
– Прошу вас, не делайте резких движений. Замрите.
Варнаки тронулись с места, и это зрелище было не менее пугающим, чем шествие оживших чугунных монументов. Сразу четыре одинаковые статуи Командора приближались к драндулету. И тяжелый топот их медлительных шагов не могло заглушить ничто: ни грохот волн, ни вой ветра, ни вопли ненасытных хищников. На людей надвигался неумолимый рок, слепая судьба, неудержимая неземная сила, сопротивляться которой бесполезно.
Окружив автомобиль (большинство из пассажиров которого помимо воли зажмурилось), варнаки заключили его в кольцо широко раскинутых и переплетенных между собой рук – ни дать ни взять демоны ужаса, собирающиеся танцевать сиртаки.
…А потом наступила смерть – черная, горячая, мучительная…
…Смертный мрак, тяжким грузом сдавивший все тело, Зяблик сначала воспринял как долгожданное освобождение. Однако потом дела пошли совсем не так, как предполагалось. Сверкающий туннель не открылся, светоносные существа не приняли его на свои крылья, давно погибшие друзья не встретили на пороге рая.
Впрочем, разочарование было недолгим.
В своей смерти Зяблик не сомневался (уж очень разительно отличались все его нынешние ощущения от прежних, земных), но был сильно удивлен тем, что на тот свет за людьми последовал и драндулет, сиденье которого привычно пружинило под задницей. Кроме того, его бессмертную, готовую к переселению душу продолжало обременять надоевшее, изрядно потасканное тело. Это тело с разной степенью интенсивности болело в разных местах и хотело – одновременно – курить, есть, справить малую нужду и совокупиться с телом противоположного пола (в последний момент Лилечка со страху навалилась на Зяблика всеми своими аппетитными формами и продолжала пребывать в таком положении). Оставалось надеяться, что состояние это временное и в самом ближайшем будущем тело отделится от души само собой, как гнойный струп отделяется от зажившей раны.
Были и другие нестыковки. Например, шум. Причем совсем не соответствующий моменту. Ладно, если бы это были стенания кающихся, напевы псалмов или шорох ангельских крыльев. Однако со всех сторон раздавался стук, скрежет и позвякивание – совсем как в авторемонтной мастерской.
Единственное, что целиком и полностью соответствовало представлениям о потустороннем мире, так это царившая здесь темнота – действительно могильная. А вот жара и странная давящая тяжесть – как будто бы на тебя силком натянули вторую свинцовую шкуру – недвусмысленно напоминали об аде. Но это уже была явная несправедливость! Нельзя же всех сразу без разбору осудить на вечные муки. Ну, со Смыковым все понятно. Ему местечко в пекле давно забронировано. (Лично о себе Зяблик в данный момент не думал, хотя свою будущую прописку знал точно: круг девятый, первый пояс, где мучаются по горло вмороженные в лед братоубийцы.) А других за что? Верка если и грешила, то по простоте душевной. Цыпф в жизни мухи не обидел. Чмыхало вообще по другому ведомству проходит. У басурман свой ад, где люди не пасут коней и не едят баранов, а все наоборот. Лилечка – чистый ангел, правда, слегка располневший. Ничего не понятно!
Пока Зяблик рассуждал подобным образом, драндулет перемещался куда-то по воздуху – об этом свидетельствовало и плавное покачивание его корпуса, и обжигающий лица ветер (хотя такое понятие, как «ветер», не вполне соответствовало тому, что ощущали все шестеро, – скорее это был горячий кисель, сквозь который они плыли).
Затем колеса шлепнулись на что-то твердое, заскрипели рессоры, и все прежнее – мрак, жара, тяжесть – исчезло, зато появился свет, прохлада и прекрасный вид на знакомые кастильские просторы. Драндулет стоял у той самой пограничной заставы, мимо которой он проехал пару часов назад, только носом в другую сторону. Стражник, склонив голову набок, пялился на них во все глаза, и было забавно наблюдать, как выражение его лица проходит все стадии, от тупого недоумения до безмерного ужаса. Когда Смыков предпринял попытку покинуть машину, он отшвырнул алебарду и пустился наутек, не забывая при этом истово креститься.
– Господи, что это было с нами? – первой подала голос Верка. – Страшный сон?
– Экскурсия в преисподнюю, – буркнул Зяблик, разгоняя рукой серый пепел, густо кружащийся над драндулетом, – причем бесплатная.
– Мы, кажется, стали первыми людьми, совершившими путешествие в сопредельное пространство и обратно, – промямлил Цыпф.
– С чем вас и поздравляю, – сказал Смыков и покрутил головой так, словно у него онемела шея. – Но только я в пространство-засранство и прочие чудеса не верю. Постарайтесь, товарищ Цыпф, дать материалистическое толкование случившегося.
– А ведь я всех спасла, – гордо заявила Лилечка. – Хорошо я играла, правда?
– Бесподобно, – Зяблик осторожно высвободился из-под ее грудей. – Будем теперь знать, что варнаки на хорошую музыку идут, как окунь на червяка.
Молчал один только Толгай. Поняв, что смертельная опасность миновала, а значит, предложение, сделанное Веркой на острове, автоматически снимается, он приуныл. Даже за мимолетную любовь бедовой медички он не пожалел бы своей жизни.
– Вот что, кореша, – сказал Зяблик. – Мы сейчас действуем по принципу армянского комсомола – сами себе трудности ставим, сами их устраняем. Ну на кой хрен дался нам этот Эдем, будь он трижды неладен? Не доберемся мы туда живыми. Зачем из-за одного доходяги всем гробиться? В Отчину надо сваливать. А там видно будет.
– Вы, братец мой, капитана Гастелло из себя не стройте, – сказал Смыков. – Не нужны нам эти душераздирающие жертвы. Да, с Гиблой Дырой не вышло… Крюк делать поленились. А придется. Прямо, говорят, только сороки летают. Через Трехградье поедем. И никаких проблем в этом я не вижу. Кто сейчас перевал Аспид держит?
– Сквотал Лютый, – сказал Цыпф. – Кажется…
– Знаю я этого Сквотала, – кивнул головой Смыков. – Весьма заслуженный и авторитетный в своей среде товарищ, хотя и с причудами… Яйца и птицу в рот не берет, зато рыбу обожает.
Спустя полчаса ватага была готова к путешествию в Трехградье. Использовав последнюю гранату. Смыков и Цыпф собрали целый мешок глушеной рыбы – сазанов, мелких сомов и лещей. Чмыхало порубил на дрова всю мебель в караулке. В ножке стола он обнаружил тайник – две горсти жемчуга, ходившего в Гиблой Дыре вместо денег. Верка подарок благосклонно приняла, однако ничего конкретного взамен не обещала.
Дабы сократить путь к границам Трехградья («Запрягали прямо, да ехали криво», – недовольно буркнул Смыков), а заодно и запутать следы, решили двигаться по бездорожью. Часа через четыре и горы Сьерра-Мадре, маячившие справа, и расстилавшиеся слева туманные просторы Гиблой Дыры исчезли из поля зрения. За все это время путники не встретили никого, кроме стада одичавших ослов. Уже и не понятно было, по чьей земле они едут – Кастилии или Трехградья.
Первая же дорога, на которую выехал драндулет, удивила своей основательностью и добротностью. Казалось, ее сооружали даже не на века, а на тысячелетия: проезжая часть выложена каменными плитами, широкие обочины посыпаны мелким щебнем, через каждые полторы тысячи метров торчат столбы с непонятными знаками, все сделано как по линейке.
Такая дорога в Трехградье была не единственной, хотя народ, ныне населявший эту страну, к ней никакого отношения не имел. Подобные стратегические магистрали, предназначенные для быстрой передислокации конных и пеших легионов, чаще всего прокладывались в разноплеменных, внутренне неоднородных империях вроде Ассирии, Рима или государства инков.
Неизвестным оставалось и то, кому раньше принадлежали три заброшенных города, стоявшие особняком от дорог и построенные совсем в другом стиле: асимметричные храмы из обожженной глины, дома-ульи, лепившиеся к кривым крепостным стенам, полное игнорирование правильных геометрических форм и отсутствие всяких намеков на письменность.
Обитавшие в горах воинственные племена пастухов и охотников одинаково сторонились как дорог, так и городов. Они жили в палатках из шкур, обожествляли животных, мертвецов хоронили в глубоких пещерах и грабили всех, кто забредал в их пределы.
В свое время несколько карательных экспедиций из Отчины и Кастилии заставили горцев подписать Талашевский трактат, однако его идеи были столь же далеки от привычных представлений этих наивных головорезов, как, например, теория дискретного строения материи. Дюжина кланов, отличавшихся друг от друга только тотемными знаками да узорами боевой раскраски, жить не могла без распрей и свято блюла верность своим вождям. Сейчас, если верить Цыпфу, в горах верховодил клан Орла, воины которого не употребляли в пищу мясо птицы, а пленников подвергали особому роду казни – разрубали спину по обе стороны от позвоночника и выворачивали наружу легкие, некоторое время трепетавшие наподобие птичьих крылышек.
Надежды на успешное преодоление перевала связывались с помощью миссии, богатыми дарами и дипломатическими способностями Смыкова, лично знакомого с главой клана.
Скоро впереди замаячили не очень высокие, но чрезвычайно крутые замковые горы, и дорога стала резко забирать вверх. Даже в условиях столь неудобного рельефа неведомые строители остались верны себе – рубили трассу напрямик, не размениваясь на всякие там серпантины. Драндулет натужно завыл на нелюбимой Толгаем первой скорости.
– Как перевал минуем, езды часов на пять останется, – уверенно заявил Смыков. – Потом, правда, черт знает какие трясины начнутся, но как-нибудь прорвемся.
– Ты сначала перевал минуй, – буркнул Зяблик. – Народец здесь ох какой. Урка на урке. Кастильские попы хотели их к своей вере склонить. Начали проповедовать Святое писание. Те сначала вроде заинтересовались. Сказки забавные, да и выгода намечается. Каждому, кто креститься обещал, по паре коз полагалось. Хороших коз, местным не чета. Вот. Но как только пошло: не убий, не укради – все, хана! В упор не понимают и даже озлобляться стали. Это для них, Лева, как, к примеру, для тебя – не ешь и не дыши. Обобрали они попов до нитки и уже в расход пустить собирались, но кастильцы выкуп дали. Тех же самых коз. Теперь тут стада породистые.
Впереди уже виднелся перевал Аспид – узкая щель в многоярусной каменной стене. Лишь здесь дорога выписывала несколько плавных петель и с расстояния в десяток километров действительно напоминала змею, ползущую по крутому склону.
Ущелье постепенно сужалось, и вскоре все, кроме серой полоски неба над головой, погрузилось в сумрак. Драндулет и так еле полз, стараясь держаться середины дороги, а тут еще впереди послышалось многоголосое блеяние, всегда издаваемое козами, насильно оторванными от процесса питания.
– Тормози, – сказал Смыков Толгаю. – Стадо идет. Если коз напугаем, они тут все друг друга передавят. Нервная скотина.
Блеяние и дробный топот легких копыт приближались. Ни единый человек не сопровождал это огромное стадо. Впереди шли лохматые, очень серьезно настроенные овчарки (на драндулет, ни видом, ни запахом не напоминавший волка, они даже глазом не повели), за ними – не менее лохматые и сосредоточеннее, да вдобавок еще и бородатые козлы, а уж потом основное стадо – козы, козочки и козлята. Самые смелые грациозно запрыгивали на капот драндулета, но, заслышав злобное цыканье Толгая, шустро сигали в толпу товарок.
– Домашних коз едят? – спросил Зяблик, ни к кому конкретно не обращаясь.
– Еще как, – ответила Верка. – Мне приходилось… Только уж очень жалобно они под ножом кричат. «Не минэ-э-э…»
– Значит, так. – Зяблик сразу подобрался. – Лева, вот тебе кусок брезента. Как последние козы уйдут, хватай ту, что пожирнее, накрывай брезентов и подавай мне. У меня она даже не вякнет… Седло козы в гранатовом соусе пробовал?
– Нет, – ответил растерянный Цыпф.
– Значит, скоро попробуешь, – пообещал Зяблик, заранее сглатывая слюну.
– Как бы ваше седло нам боком не вылезло, мародеры, – буркнул Смыков.
– Не делай пыли, начальник. Тут коза дешевле, чем у нас блоха, – заверил его Зяблик. – Видишь, сколько их… Лева, приготовься.
Цыпф очень нервничал, опасаясь вновь опростоволоситься, но на этот раз все у него получилось на удивление гладко. Выхватив из последних рядов стада первое попавшееся животное, он ловко спеленал его брезентом и сунул Зяблику. В тот же момент Толгай тронул драндулет с места, обдав пугливых коз вонючим выхлопным газом.
– Коза-то вроде безрогая попалась, – с легким сомнением сообщил Цыпф.
– Ничего, – успокоил его Зяблик. – Такие самые вкусные. Комолая пиренейская порода.
Захваченная в плен коза вела себя на диво спокойно – не блеяла и даже не брыкалась.
– Пуда три, не меньше, – сказал Зяблик, когда драндулет подкатил к горловине ущелья и вокруг стало значительно светлее. – Руку мне лижет, дура. А я ее сейчас за горлышко… Ой! – вдруг взвыл он. – Ты чего, бля, кусаешься?
Животное издало совсем не свойственный козе рычащий звук и высунуло из-под брезента голову. Рогов на ней действительно не было, зато имелись весьма впечатляющие клыки, язык лопатой, злобно прижатые уши и налитые кровью глаза. Лилечка взвизгнула, а Верка нервно хохотнула.
– Левка, сучий потрох, ты же волкодава подобрал! Нарочно, да? – заорал Зяблик, изо всех сил стараясь избавиться от опасной добычи.
Пес клацнул на него пастью, без посторонней помощи спрыгнул за борт, некоторое время постоял, провожая драндулет недобрым взглядом, а потом не спеша затрусил вслед за стадом.
– Вот и полакомились седлом козы, – ухмыльнулся Смыков.
– Все равно ничего не вышло бы, – махнул рукой Зяблик. – У нас же гранатового сока нет. А без него какой вкус.
Что – то с посвистом пронзило сверху вниз узкий сноп света и торчком воткнулось в стык между плитами. Второй дротик срикошетил о мостовую. Третий задел запаску драндулета.
– Гони! – рявкнул Смыков, но Толгай уже и так до предела выжал газ.
Драндулет понесся вперед почти впритирку к той стене ущелья, с гребня которой и падали дротики. Скалы впереди расступились, и по их почти отвесным стенам, прыгая с уступа на уступ, стремительно спускались полуголые, грубо размалеванные охрой и мелом люди.
На это было страшно смотреть! Едва коснувшись ногами еле заметного выступа или крохотного карнизика, человек уже вновь кидался на три-четыре метра вниз, в полете выискивая себе следующую точку опоры и при этом нередко изворачиваясь в воздухе чуть ли не вокруг собственной оси. Вдобавок ко всему горцы не прекращали дико улюлюкать и швырять дротики в приближающуюся машину.
Прежде чем драндулет успел вырваться на простор, его окружили со всех сторон. Кидаться на частокол коротких пик и длинных ножей было то же самое, что ложиться под циркулярную пилу.
Толгай попробовал было сунуться назад, но, обменявшись со Смыковым взглядом, убрал газ и воткнул нейтральную передачу. Непосредственная угроза для жизни отсутствовала – горцы могли убить путников только в случае их ожесточенного сопротивления. Как правило, от хозяев перевала можно было откупиться подарками, вся беда заключалась лишь в том, что они сами выбирали для себя эти подарки, не сообразуясь с мнением дарителей. Остаться после такой встречи без штанов было очень даже просто. И все же другого выхода, кроме переговоров, не предвиделось. К тому же горцы были хоть и свирепы, но отходчивы, как дети. А в самое ближайшее время сюда мог наведаться кто-нибудь из миссии, расположенной неподалеку.
– Свежий? – спросил из машины Зяблик.
– Ага… Здесь чик-чирик. – Толгай провел ребром ладони по горлу. – Кровь мало-мало идет.
Все невольно глянули туда, где очередная волна, Приподняв мертвеца, тащила его поближе к берегу.
– А ведь вода поднимается, – задумчиво сказал Смыков, почему-то вдруг утративший интерес к сооружению плота.
– Поднимается, – подтвердил Зяблик зловещим голосом. – Только не суждено нам утопнуть.
Далеко – далеко, в той стороне, откуда появилась лодка, море вспенилось бурунами, как это бывает, когда стая дельфинов гонит к берегу косяк рыбы. Вскоре уже можно было различить, как из воды вылетают и вновь уходят на глубину массивные пятнистые тела. Несоразмерно маленькие головки сидели на длинных змеиных шеях. При каждом прыжке ласты морских гиен шлепали по воде, как лопасти колесного парохода. Путь стаи в точности соответствовал маршруту лодки. Достигнув разрушенного моста, звери дружно повернули к островку.
– Кровь чуют, – сказал Зяблик. – Как волки, по следу идут.
Наиболее проворные из морских хищников уже выскочили на мелководье. По песку они двигались хоть и тяжеловесно, но довольно проворно, переваливаясь на ластах и отталкиваясь лопатообразными хвостами. Страшноватые даже издали, вблизи эти твари внушали еще и омерзение – очень уж не сочеталась голова кровожадной гиены с пухлым тюленьим телом.
Пожирание трупа напоминало сцену розыгрыша спорного мяча в баскетболе – мертвец взлетел высоко вверх, две могучие туши столкнулись в борьбе за него, каждый успел отхватить по приличному куску, после чего на вожделенную добычу накинулась уже вся орава.
Трапеза была закончена в считанные секунды. Некоторое время морские гиены тузили друг друга, издавая тягучее, почти коровье мычание, а потом, словно по команде, уставились на людей. Лилечка взвизгнула.
– Медленно отходим, – сказал Смыков. – Вы, товарищ Толгай, приготовьте гранату. Но без моей команды не бросайте.
Самый крупный из хищников резво зашлепал к берегу, за ним двинулись остальные. Пистолетный выстрел Зяблика не произвел никакого впечатления – тут скорее пригодилось бы противотанковое ружье. На суше морские гиены передвигались со скоростью подагрического старика, но отступать их потенциальным жертвам было просто некуда – островок в ширину не превышал полусотни метров.
– Бегом! – приказал Смыков. – Всем укрыться за машиной. А вы, братец мой, бросайте, бросайте.
Толгай зашвырнул гранату в самую гущу наступающей стаи, но грохнула она глухо – должно быть, попала под чье-то брюхо. Однако агония одной из морских гиен на время отвлекла внимание других. Мучиться раненому зверю не пришлось – его растащили на части так быстро, словно это был ком сахарной ваты, а не четверть тонны мяса, костей и шкуры.
Следующая граната – предпоследняя – разорвалась более удачно. Вожак лишился хвоста, еще пять или шесть хищников были изрядно посечены осколками. На этот раз морские гиены проявили сообразительность, свойственную всем млекопитающим, утратившим связь с сушей. Проворно развернувшись, они бросились к воде, достигнув приличной глубины – нырнули, а затем расположились вокруг острова кольцом. Запах крови раненых родичей возбуждал их, заставляя то и дело завязывать бурные, короткие стычки, что, впрочем, почти не мешало ведению правильной осады. Теперь с острова могла ускользнуть разве что птица.
– Девятнадцать голов, – меланхолично объявил Цыпф. – А нас шестеро. Больше чем трое на одного. По паре кусков на брата только и достанется.
Дождь между тем усиливался. Это была уже не вялая морось, а хороший ситничек. Воронка от первой гранаты наполнилась водой, и к ней вплотную подбирались волны.
– Прямо наводнение какое-то, – пробурчал Смыков. – Никогда не думал, что такое может случиться.
– Может, – сказал Цыпф упавшим голосом. – Я давно вам хотел сказать… Был рапорт от Еременко… В прошлом году Сиерра-де-Дьябло целиком заливало два раза, а в этом уже три.
– Будем считать, четыре. – Верка опустилась рядом с Зябликом. – Давай, зайчик, покурим напоследок.
– Без паники, – заявил Смыков. – Безвыходных положений не бывает.
– Бывает, – сказал Зяблик. – Бывает в жизни безвыходное положение. Хоть раз да бывает. В первый и последний.
– Не каркайте, братец вы мой… Пусть все хорошенько подумают над создавшейся ситуацией и выскажут свои предложения.
Думали до тех пор, пока подступающая вода не стала лизать ноги. Тогда забрались в драндулет, стоявший на самом высоком сухом месте островка. Морские гиены тем временем сожрали изувеченного вожака и стали планомерно стягивать кольцо окружения.
– Сейчас проверим, как у кого котелок варит, – Смыков глянул на часы. – Начинайте. Кто первый? Может, вы, Лилечка?
– Я не знаю, – губы девушки дрожали. – Только не отдавайте меня этим тварям. Лучше застрелите!
– Все понятно. А вы, Вера Ивановна, что предлагаете?
– Что тут предлагать, – Верка обреченно пожала плечами. – Допьем вино. Докурим табак. Если есть желающие, могут трахнуться со мной. Все.
– Примем к сведению… Ваша очередь, товарищ Толгай.
– Ризалык! Согласен!
– С чем согласен? С предыдущим оратором?
– Ага, – радостно закивал головой Толгай. – Согласен. С Веркой согласен.
– Значит – пить, курить и трахаться. – Смыков почесал за ухом. – Конструктивное предложение, ничего не скажешь. Вы, братец мой, тоже его поддерживаете? – Вопрос относился к Зяблику.
– Выпить мы, наверное, успеем, – Зяблик глянул на волны, уже кипевшие под драндулетом, – а вот на все остальное времени может и не хватить. Но вы, кореша, не отчаивайтесь. Следующая ваша жизнь будет позавидней этой. Смыков родится волкодавом, Верка – царицей Клеопатрой, Чмыхало – папой римским, Лилечка – канарейкой…
– Позвольте мне! – Цыпф вскинул вверх руку. – По моим подсчетам, вода достигнет уровня человеческого роста через полчаса. Плот соорудить мы не успеем, тем более что у нас нет ни гвоздей, ни веревок. Да и не спасет от морских гиен.
– А что спасет? – нетерпеливо перебил Смыков.
– Только чудо! – с горячностью продолжал Цыпф. – Не мной одним подмечено, что Лилечкино музицирование иногда вызывает самые неожиданные последствия. Вот пусть она и сыграет сейчас что-нибудь, но только от всей души. Как недавно просил ее дон Бутадеус… э-э-э… извиняюсь, дядя Тема. Помнишь, Лилечка?
– Помню, – почти прошептала она. – А что играть?
– "Гибель «Варяга», – подсказал Зяблик. – В самый раз…
Наверх вы, товарищи!
Все по местам!
Последний парад наступа-а-а-ет!
– Я бы попросил вокалистов воздержаться, – деликатно заметил Цыпф. – Тут значение имеет… э-э-э… мелодичность.
– Между прочим, я был запевалой четвертого отряда Новосадской исправительно-трудовой колонии строгого режима! – обиделся Зяблик. – И в мелодичности не хуже тебя кумекаю. Со мной композитор Байкалов сидел.
– Но сейчас не тот случай, – настаивал Цыпф. – Мы потом все вместе споем… Если спасемся.
– Ладно, подыхать – так с музыкой, – Зяблик махнул рукой.
И Лилечка грянула «Варяга».
Даже самый посредственный музыкант один раз в жизни может сыграть гениально, особенно если подмостками ему служит собственный эшафот или край разверзнувшейся могилы. Сейчас был именно такой случай. Никогда еще, наверное, этот заигранный мотив не звучал так страстно и проникновенно, тем более что плеск наступающих волн напоминал шум забортной воды в кингстонах, а зловещее мычание морских гиен – вопли разъяренных самураев.
Под такую музыку не хотелось покоряться злосчастной судьбе. Под такую музыку хотелось идти сомкнутым строем в штыковую атаку или, в крайнем случае, плевать в ненавистные рожи палачей. Повинуясь неосознанному порыву, Толгай схватился за рукоять сабли, а Зяблик прострелил уже подбиравшейся особо наглой гиене голову.
– Еще! – почти простонал Цыпф, когда надрывная мелодия стала близиться к концу.
Этого можно было и не говорить – на Лилечку уже просто не было удержу. Она и сама вдруг поверила, что спасение может дать ее музыка. Откуда только что взялось – и мощь, и упоение, и виртуозность! Задрипанный аккордеон звучал, как хорошо сыгранный симфонический оркестр.
На несколько коротких минут все забыли о беспощадном море, кровожадных тварях и надвигающейся беде. Даже абсолютно равнодушный к музыке Смыков увлекся вдохновенной игрой Лилечки, а что уж говорить об остальных!
Это обстоятельство скорее всего и помешало людям заметить, откуда и как на острове появились новые слушатели.
Четыре жуткие на вид фигуры стояли по колено в воде там, где еще совсем недавно буксовал драндулет. В серой полумгле дождя, на фоне свинцового моря они смотрелись как неотъемлемый атрибут этого гиблого, враждебного мира.
Кем они могли быть, эти существа? Ожившими мертвецами, подвластными чьей-то недоброй воле? Порождениями неведомой бездны, на дно которой не проникает и лучик света? Големами, в чьих каменных сердцах тлеет зловещая, чужая, ущербная жизнь? Слугами того, кто от начала времен противостоит добру и порядку?
Лица их – набрякшие тяжелыми складками, грубо-морщинистые, незрячие – не выражали, да и не могли выражать никаких чувств. Кожа обвисала на могучих телах, словно ворох серой сырой парусины. Верхние конечности (скорее куцепалые лапы, чем руки) были плотно прижаты к туловищам, как у древних истуканов, венчающих степные могильники.
Музыка оборвалась так резко, словно у Лилечки парализовало пальцы (впрочем, так оно и было на самом деле). Кто-то, кажется Смыков, поперхнулся. Зяблик схватился за пистолет. Толгай – за гранату. Как ни странно, не растерялся один только Лева Цыпф. Свистящим шепотом он произнес:
– Прошу вас, не делайте резких движений. Замрите.
Варнаки тронулись с места, и это зрелище было не менее пугающим, чем шествие оживших чугунных монументов. Сразу четыре одинаковые статуи Командора приближались к драндулету. И тяжелый топот их медлительных шагов не могло заглушить ничто: ни грохот волн, ни вой ветра, ни вопли ненасытных хищников. На людей надвигался неумолимый рок, слепая судьба, неудержимая неземная сила, сопротивляться которой бесполезно.
Окружив автомобиль (большинство из пассажиров которого помимо воли зажмурилось), варнаки заключили его в кольцо широко раскинутых и переплетенных между собой рук – ни дать ни взять демоны ужаса, собирающиеся танцевать сиртаки.
…А потом наступила смерть – черная, горячая, мучительная…
…Смертный мрак, тяжким грузом сдавивший все тело, Зяблик сначала воспринял как долгожданное освобождение. Однако потом дела пошли совсем не так, как предполагалось. Сверкающий туннель не открылся, светоносные существа не приняли его на свои крылья, давно погибшие друзья не встретили на пороге рая.
Впрочем, разочарование было недолгим.
В своей смерти Зяблик не сомневался (уж очень разительно отличались все его нынешние ощущения от прежних, земных), но был сильно удивлен тем, что на тот свет за людьми последовал и драндулет, сиденье которого привычно пружинило под задницей. Кроме того, его бессмертную, готовую к переселению душу продолжало обременять надоевшее, изрядно потасканное тело. Это тело с разной степенью интенсивности болело в разных местах и хотело – одновременно – курить, есть, справить малую нужду и совокупиться с телом противоположного пола (в последний момент Лилечка со страху навалилась на Зяблика всеми своими аппетитными формами и продолжала пребывать в таком положении). Оставалось надеяться, что состояние это временное и в самом ближайшем будущем тело отделится от души само собой, как гнойный струп отделяется от зажившей раны.
Были и другие нестыковки. Например, шум. Причем совсем не соответствующий моменту. Ладно, если бы это были стенания кающихся, напевы псалмов или шорох ангельских крыльев. Однако со всех сторон раздавался стук, скрежет и позвякивание – совсем как в авторемонтной мастерской.
Единственное, что целиком и полностью соответствовало представлениям о потустороннем мире, так это царившая здесь темнота – действительно могильная. А вот жара и странная давящая тяжесть – как будто бы на тебя силком натянули вторую свинцовую шкуру – недвусмысленно напоминали об аде. Но это уже была явная несправедливость! Нельзя же всех сразу без разбору осудить на вечные муки. Ну, со Смыковым все понятно. Ему местечко в пекле давно забронировано. (Лично о себе Зяблик в данный момент не думал, хотя свою будущую прописку знал точно: круг девятый, первый пояс, где мучаются по горло вмороженные в лед братоубийцы.) А других за что? Верка если и грешила, то по простоте душевной. Цыпф в жизни мухи не обидел. Чмыхало вообще по другому ведомству проходит. У басурман свой ад, где люди не пасут коней и не едят баранов, а все наоборот. Лилечка – чистый ангел, правда, слегка располневший. Ничего не понятно!
Пока Зяблик рассуждал подобным образом, драндулет перемещался куда-то по воздуху – об этом свидетельствовало и плавное покачивание его корпуса, и обжигающий лица ветер (хотя такое понятие, как «ветер», не вполне соответствовало тому, что ощущали все шестеро, – скорее это был горячий кисель, сквозь который они плыли).
Затем колеса шлепнулись на что-то твердое, заскрипели рессоры, и все прежнее – мрак, жара, тяжесть – исчезло, зато появился свет, прохлада и прекрасный вид на знакомые кастильские просторы. Драндулет стоял у той самой пограничной заставы, мимо которой он проехал пару часов назад, только носом в другую сторону. Стражник, склонив голову набок, пялился на них во все глаза, и было забавно наблюдать, как выражение его лица проходит все стадии, от тупого недоумения до безмерного ужаса. Когда Смыков предпринял попытку покинуть машину, он отшвырнул алебарду и пустился наутек, не забывая при этом истово креститься.
– Господи, что это было с нами? – первой подала голос Верка. – Страшный сон?
– Экскурсия в преисподнюю, – буркнул Зяблик, разгоняя рукой серый пепел, густо кружащийся над драндулетом, – причем бесплатная.
– Мы, кажется, стали первыми людьми, совершившими путешествие в сопредельное пространство и обратно, – промямлил Цыпф.
– С чем вас и поздравляю, – сказал Смыков и покрутил головой так, словно у него онемела шея. – Но только я в пространство-засранство и прочие чудеса не верю. Постарайтесь, товарищ Цыпф, дать материалистическое толкование случившегося.
– А ведь я всех спасла, – гордо заявила Лилечка. – Хорошо я играла, правда?
– Бесподобно, – Зяблик осторожно высвободился из-под ее грудей. – Будем теперь знать, что варнаки на хорошую музыку идут, как окунь на червяка.
Молчал один только Толгай. Поняв, что смертельная опасность миновала, а значит, предложение, сделанное Веркой на острове, автоматически снимается, он приуныл. Даже за мимолетную любовь бедовой медички он не пожалел бы своей жизни.
– Вот что, кореша, – сказал Зяблик. – Мы сейчас действуем по принципу армянского комсомола – сами себе трудности ставим, сами их устраняем. Ну на кой хрен дался нам этот Эдем, будь он трижды неладен? Не доберемся мы туда живыми. Зачем из-за одного доходяги всем гробиться? В Отчину надо сваливать. А там видно будет.
– Вы, братец мой, капитана Гастелло из себя не стройте, – сказал Смыков. – Не нужны нам эти душераздирающие жертвы. Да, с Гиблой Дырой не вышло… Крюк делать поленились. А придется. Прямо, говорят, только сороки летают. Через Трехградье поедем. И никаких проблем в этом я не вижу. Кто сейчас перевал Аспид держит?
– Сквотал Лютый, – сказал Цыпф. – Кажется…
– Знаю я этого Сквотала, – кивнул головой Смыков. – Весьма заслуженный и авторитетный в своей среде товарищ, хотя и с причудами… Яйца и птицу в рот не берет, зато рыбу обожает.
Спустя полчаса ватага была готова к путешествию в Трехградье. Использовав последнюю гранату. Смыков и Цыпф собрали целый мешок глушеной рыбы – сазанов, мелких сомов и лещей. Чмыхало порубил на дрова всю мебель в караулке. В ножке стола он обнаружил тайник – две горсти жемчуга, ходившего в Гиблой Дыре вместо денег. Верка подарок благосклонно приняла, однако ничего конкретного взамен не обещала.
Дабы сократить путь к границам Трехградья («Запрягали прямо, да ехали криво», – недовольно буркнул Смыков), а заодно и запутать следы, решили двигаться по бездорожью. Часа через четыре и горы Сьерра-Мадре, маячившие справа, и расстилавшиеся слева туманные просторы Гиблой Дыры исчезли из поля зрения. За все это время путники не встретили никого, кроме стада одичавших ослов. Уже и не понятно было, по чьей земле они едут – Кастилии или Трехградья.
Первая же дорога, на которую выехал драндулет, удивила своей основательностью и добротностью. Казалось, ее сооружали даже не на века, а на тысячелетия: проезжая часть выложена каменными плитами, широкие обочины посыпаны мелким щебнем, через каждые полторы тысячи метров торчат столбы с непонятными знаками, все сделано как по линейке.
Такая дорога в Трехградье была не единственной, хотя народ, ныне населявший эту страну, к ней никакого отношения не имел. Подобные стратегические магистрали, предназначенные для быстрой передислокации конных и пеших легионов, чаще всего прокладывались в разноплеменных, внутренне неоднородных империях вроде Ассирии, Рима или государства инков.
Неизвестным оставалось и то, кому раньше принадлежали три заброшенных города, стоявшие особняком от дорог и построенные совсем в другом стиле: асимметричные храмы из обожженной глины, дома-ульи, лепившиеся к кривым крепостным стенам, полное игнорирование правильных геометрических форм и отсутствие всяких намеков на письменность.
Обитавшие в горах воинственные племена пастухов и охотников одинаково сторонились как дорог, так и городов. Они жили в палатках из шкур, обожествляли животных, мертвецов хоронили в глубоких пещерах и грабили всех, кто забредал в их пределы.
В свое время несколько карательных экспедиций из Отчины и Кастилии заставили горцев подписать Талашевский трактат, однако его идеи были столь же далеки от привычных представлений этих наивных головорезов, как, например, теория дискретного строения материи. Дюжина кланов, отличавшихся друг от друга только тотемными знаками да узорами боевой раскраски, жить не могла без распрей и свято блюла верность своим вождям. Сейчас, если верить Цыпфу, в горах верховодил клан Орла, воины которого не употребляли в пищу мясо птицы, а пленников подвергали особому роду казни – разрубали спину по обе стороны от позвоночника и выворачивали наружу легкие, некоторое время трепетавшие наподобие птичьих крылышек.
Надежды на успешное преодоление перевала связывались с помощью миссии, богатыми дарами и дипломатическими способностями Смыкова, лично знакомого с главой клана.
Скоро впереди замаячили не очень высокие, но чрезвычайно крутые замковые горы, и дорога стала резко забирать вверх. Даже в условиях столь неудобного рельефа неведомые строители остались верны себе – рубили трассу напрямик, не размениваясь на всякие там серпантины. Драндулет натужно завыл на нелюбимой Толгаем первой скорости.
– Как перевал минуем, езды часов на пять останется, – уверенно заявил Смыков. – Потом, правда, черт знает какие трясины начнутся, но как-нибудь прорвемся.
– Ты сначала перевал минуй, – буркнул Зяблик. – Народец здесь ох какой. Урка на урке. Кастильские попы хотели их к своей вере склонить. Начали проповедовать Святое писание. Те сначала вроде заинтересовались. Сказки забавные, да и выгода намечается. Каждому, кто креститься обещал, по паре коз полагалось. Хороших коз, местным не чета. Вот. Но как только пошло: не убий, не укради – все, хана! В упор не понимают и даже озлобляться стали. Это для них, Лева, как, к примеру, для тебя – не ешь и не дыши. Обобрали они попов до нитки и уже в расход пустить собирались, но кастильцы выкуп дали. Тех же самых коз. Теперь тут стада породистые.
Впереди уже виднелся перевал Аспид – узкая щель в многоярусной каменной стене. Лишь здесь дорога выписывала несколько плавных петель и с расстояния в десяток километров действительно напоминала змею, ползущую по крутому склону.
Ущелье постепенно сужалось, и вскоре все, кроме серой полоски неба над головой, погрузилось в сумрак. Драндулет и так еле полз, стараясь держаться середины дороги, а тут еще впереди послышалось многоголосое блеяние, всегда издаваемое козами, насильно оторванными от процесса питания.
– Тормози, – сказал Смыков Толгаю. – Стадо идет. Если коз напугаем, они тут все друг друга передавят. Нервная скотина.
Блеяние и дробный топот легких копыт приближались. Ни единый человек не сопровождал это огромное стадо. Впереди шли лохматые, очень серьезно настроенные овчарки (на драндулет, ни видом, ни запахом не напоминавший волка, они даже глазом не повели), за ними – не менее лохматые и сосредоточеннее, да вдобавок еще и бородатые козлы, а уж потом основное стадо – козы, козочки и козлята. Самые смелые грациозно запрыгивали на капот драндулета, но, заслышав злобное цыканье Толгая, шустро сигали в толпу товарок.
– Домашних коз едят? – спросил Зяблик, ни к кому конкретно не обращаясь.
– Еще как, – ответила Верка. – Мне приходилось… Только уж очень жалобно они под ножом кричат. «Не минэ-э-э…»
– Значит, так. – Зяблик сразу подобрался. – Лева, вот тебе кусок брезента. Как последние козы уйдут, хватай ту, что пожирнее, накрывай брезентов и подавай мне. У меня она даже не вякнет… Седло козы в гранатовом соусе пробовал?
– Нет, – ответил растерянный Цыпф.
– Значит, скоро попробуешь, – пообещал Зяблик, заранее сглатывая слюну.
– Как бы ваше седло нам боком не вылезло, мародеры, – буркнул Смыков.
– Не делай пыли, начальник. Тут коза дешевле, чем у нас блоха, – заверил его Зяблик. – Видишь, сколько их… Лева, приготовься.
Цыпф очень нервничал, опасаясь вновь опростоволоситься, но на этот раз все у него получилось на удивление гладко. Выхватив из последних рядов стада первое попавшееся животное, он ловко спеленал его брезентом и сунул Зяблику. В тот же момент Толгай тронул драндулет с места, обдав пугливых коз вонючим выхлопным газом.
– Коза-то вроде безрогая попалась, – с легким сомнением сообщил Цыпф.
– Ничего, – успокоил его Зяблик. – Такие самые вкусные. Комолая пиренейская порода.
Захваченная в плен коза вела себя на диво спокойно – не блеяла и даже не брыкалась.
– Пуда три, не меньше, – сказал Зяблик, когда драндулет подкатил к горловине ущелья и вокруг стало значительно светлее. – Руку мне лижет, дура. А я ее сейчас за горлышко… Ой! – вдруг взвыл он. – Ты чего, бля, кусаешься?
Животное издало совсем не свойственный козе рычащий звук и высунуло из-под брезента голову. Рогов на ней действительно не было, зато имелись весьма впечатляющие клыки, язык лопатой, злобно прижатые уши и налитые кровью глаза. Лилечка взвизгнула, а Верка нервно хохотнула.
– Левка, сучий потрох, ты же волкодава подобрал! Нарочно, да? – заорал Зяблик, изо всех сил стараясь избавиться от опасной добычи.
Пес клацнул на него пастью, без посторонней помощи спрыгнул за борт, некоторое время постоял, провожая драндулет недобрым взглядом, а потом не спеша затрусил вслед за стадом.
– Вот и полакомились седлом козы, – ухмыльнулся Смыков.
– Все равно ничего не вышло бы, – махнул рукой Зяблик. – У нас же гранатового сока нет. А без него какой вкус.
Что – то с посвистом пронзило сверху вниз узкий сноп света и торчком воткнулось в стык между плитами. Второй дротик срикошетил о мостовую. Третий задел запаску драндулета.
– Гони! – рявкнул Смыков, но Толгай уже и так до предела выжал газ.
Драндулет понесся вперед почти впритирку к той стене ущелья, с гребня которой и падали дротики. Скалы впереди расступились, и по их почти отвесным стенам, прыгая с уступа на уступ, стремительно спускались полуголые, грубо размалеванные охрой и мелом люди.
На это было страшно смотреть! Едва коснувшись ногами еле заметного выступа или крохотного карнизика, человек уже вновь кидался на три-четыре метра вниз, в полете выискивая себе следующую точку опоры и при этом нередко изворачиваясь в воздухе чуть ли не вокруг собственной оси. Вдобавок ко всему горцы не прекращали дико улюлюкать и швырять дротики в приближающуюся машину.
Прежде чем драндулет успел вырваться на простор, его окружили со всех сторон. Кидаться на частокол коротких пик и длинных ножей было то же самое, что ложиться под циркулярную пилу.
Толгай попробовал было сунуться назад, но, обменявшись со Смыковым взглядом, убрал газ и воткнул нейтральную передачу. Непосредственная угроза для жизни отсутствовала – горцы могли убить путников только в случае их ожесточенного сопротивления. Как правило, от хозяев перевала можно было откупиться подарками, вся беда заключалась лишь в том, что они сами выбирали для себя эти подарки, не сообразуясь с мнением дарителей. Остаться после такой встречи без штанов было очень даже просто. И все же другого выхода, кроме переговоров, не предвиделось. К тому же горцы были хоть и свирепы, но отходчивы, как дети. А в самое ближайшее время сюда мог наведаться кто-нибудь из миссии, расположенной неподалеку.