Страница:
– И ты ей поверил? – удивился Ваня.
– Терять-то мне было нечего. Начал ставить по маленькой. Куда придётся ставил, даже не глядя. К полуночи, не поверишь, мой выигрыш дошел до ста тысяч долларов! Со дня открытия казино никто столько не выигрывал. Все тамошние шестёрки сбежались на меня посмотреть. Крупье два раза меняли. Рулетку для проверки останавливали, да всё напрасно. Деньги ко мне рекой плывут… Тут эта дамочка опять подходит. Улыбается, в руке бокал шампанского держит. Говорит: «Если хочешь, чтобы удача тебя и впредь не оставляла, прекращай игру. Бери деньги и отправляйся домой. Но не забудь половину выигрыша отдать мне. Ведь это я тебе фарт нагадала».
– И ты её, конечно, послал! – догадался Ваня.
– Каюсь, сорвался… Чего, думаю, эта потаскушка ко мне клеится? Да ещё на честно заработанные деньги претендует. Посоветовал ей держаться подальше. Она шампанское допила, косо на меня глянула. «Ну, смотри», – молвила и как бы сгинула. Но я на неё уже и не смотрел. Весь игре отдался и через пару часов стал бедней, чем церковная крыса. Всё спустил, даже карманные деньги… Долго я в себя приходил, а потом бросился эту красотку искать. Где там! Никто её вроде и не видел. Будто она мне пригрезилась… С того момента жизнь моя пошла под откос. Сколько ни играл, а больше ста рублей никогда не выигрывал. Да что я говорю, ты же сам всё прекрасно видел… Квартиру забрали, жена ушла, работу я сам бросил. Так и скитаюсь, жду, когда фарт вернётся.
– Неужели больше к науке не тянет?
– Да пропади она пропадом! Что это за наука, если с её помощью нельзя рассчитать место остановки какого-то несчастного шарика! – в сердцах воскликнул Иванов. – Тут не знания нужны, а интуиция. И она, чувствую, во мне просыпается! Я нашёл верный способ вернуть всё проигранное и даже удесятерить эту сумму. На рулетке свет клином не сошёлся. Скоро ты, брат, обо мне услышишь! Скоро я в шампанском купаться буду! А та красотка из казино сама ко мне прибежит.
– А что это за способ? – полюбопытствовал Ваня. – Хоть намекни.
– Пока секрет! – Иванов погрозил ему пальцем. – За него, знаешь ли, и жизни лишиться можно.
– А ты сам не боишься?
– Отбоялся уже.
– Может, в гости позовёшь, когда разбогатеешь?
– Этого обещать не могу. Скорее всего, в самое ближайшее время меня здесь уже не будет.
– Жалко… Когда ещё с умным человеком доведётся поговорить, – вздохнул Ваня.
– Не переживай. Умных людей вокруг полным-полно. Только они в глаза не бросаются… Мой тебе совет – езжай на Волковское кладбище. Это рядом с Нефтяной дорогой. Там мой бывший коллега, Лёха Шестопалов, обитает. Тоже бомжует, правда, из идейных побуждений. Мы с ним иногда собираемся, старое вспоминаем, душу отводим. Как встретишь его, привет от меня передавай. Он и накормит, и приют найдёт… А если Лёхи, часом, на кладбище не окажется, ищи его в посёлке Трёх Хохлов, это уже в Невском районе.
– Каких хохлов? – переспросил Ваня. – Мазепы, Махно и Петлюры?
– Нет. Крыленко, Дыбенко и Антонова-Овсеенко. Вот такие улочки имеются в нашем славном городе.
– Запомню… А что твой коллега пьёт, если не секрет?
– То-то и оно, что одну воду. Говорю же, идейный он… Я на рулетке помешался, а он на боге. У каждого своя беда.
Слова Иванова пришлись как нельзя кстати, поскольку Алексей Андреевич Шестопалов значился в сегодняшних планах Вани под вторым номером.
– Ну, я пойду, пожалуй, – сказал он. – Вот тебе деньги. Выпей за меня и за свою грядущую удачу. Всего хорошего. Рад был познакомиться.
Когда Ваня проходил мимо вокзальных милиционеров, потрошивших багаж какого-то старого таджика, один из них проронил:
– Ты, малец, этому дурогону не верь. Он за стакан гомыры сорок бочек арестантов пообещает и вдобавок систему игры в рулетку.
– Нельзя так поверхностно судить о людях, – молвил в ответ Ваня. – Он когда-то защитил диссертацию на тему «Квантовая хромодинамика и масштабы адронных масс». А вы, наверное, даже четырёх арифметических действий не знаете.
– Хватай этого шкета! – оставив в покое таджика, заорал старший из милиционеров. – Я его научу власть уважать!
Но было уже поздно – Вани и след простыл.
Заявление Иванова о том, что в самое ближайшее время ему привалит несметное богатство, конечно же, насторожило Ваню, но не до такой степени, чтобы махнуть рукой на остальных подозреваемых, порученных его попечению. Да и кулаки незадачливого фанатика рулетки абсолютно не соответствовали описанию, составленному ларёчником Мишей. Лишь убедившись в полной непричастности остальных экс-физиков к делу Гладиатора, можно будет вновь заняться Ивановым, но уж на этот раз, как говорится, с пристрастием.
А с Шестопаловым Ване, прямо скажем, повезло. Мало того, что за бутылку портвейна были получены его точные координаты, так вдобавок первая же старушка, повстречавшаяся у ограды Волковского кладбища, сразу объяснила, где следует искать брата Алексея.
– Иди, деточка, к церкви Иова Многострадального. Он там в приделе Святого Артемия освещение поправляет.
Однако упомянутый придел, находившийся на нижнем этаже и хранивший икону святого Артемия с частичкой его мощей, оказался пуст, а в самой церкви отпевали покойников. Не станешь же приставать с расспросами к убитым горем родственникам, а тем более к батюшке, жалостливым тенорком распевающему заупокойные псалмы!
Покинув церковь, Ваня принялся методично прочёсывать ее окрестности, расспрашивая о Шестопалове, то бишь брате Алексее, всех встречных-поперечных. Большинство посетителей кладбища такового вообще не знали, кто-то видел его вчера на хоздворе, а кому-то с утра он помогал поправлять оградку могилы.
Короче, опять начиналась сказка про белого бычка. Бомжующие физики оказались неуловимыми, словно пресловутый Колобок. Ваню мутило от одной мысли, что сейчас придётся отправляться ещё и в посёлок Трёх Хохлов. Он сегодня и за Ивановым изрядно набегался.
Как ни странно, помог сержант вневедомственной охраны, патрулировавший кладбище. Вняв мольбам Вани, он махнул рукой куда-то на северо-запад:
– Минут пять назад в ту сторону побежал. В чёрной рясе и волосатый, сразу узнаешь. Так рванул, словно за ним черти гнались.
Пришлось Ване пуститься в погоню, хотя бег по старинному кладбищу, густо заросшему траурной растительностью и плотно застроенному могильными памятниками, склепами и часовенками, напоминал странствия лабораторной крысы по лабиринту: влево, вправо, влево, вправо, влево, влево и опять вправо, – всё время уворачиваясь от острых прутьев оградок и поникших к самой земле сосновых веток.
Ноги у Вани в соответствии с ростом были коротенькие, зато прыти хватало с избытком, и вскоре он заметил впереди длинную сутулую фигуру неуклюже бегущего человека.
– Алексей Андреевич! – закричал он вслед Шестопалову. – Остановитесь! Разговор есть! Да куда же вы?
Бегущий действительно остановился и удивлённо уставился на Ваню. Если бы не длинная, заношенная ряса, больше похожая на рабочий халат алхимика, Шестопалов очень походил бы на гениального скрипача и композитора Никколо Паганини – густые волосы, вороньим крылом падающие на лицо, кривой хрящеватый нос, чёрные сумасшедшие глаза, тонкогубый рот, полное отсутствие зубов. С Ивановым его роднило одно, можно сказать, анекдотическое обстоятельство – если первый вследствие бесприютной жизни приобрёл синюшную смуглость, то второй в тех же обстоятельствах побледнел до зеленоватого оттенка. На груди Шестопалова висел тяжёлый медный крест.
– Это ты меня, отрок, ищешь? – спросил он, вскидывая руку для крестного знамения, но так и не решаясь его наложить.
– Я, Алексей Андреевич, – ответил Ваня. – А от кого, интересно, вы убегали?
– Ни от кого… Неосознанное желание побудило меня посетить могилку новомученицы Глафиры. – Он кивнул в сторону замшелого могильного камня, на котором с превеликим трудом читалось: «Здесь покоится с миром купец второй гильдии Зосима Демидович Мухоморов».
То ли Шестопалов не считал ложь во спасение грехом, то ли страх, причину которого Ваня не мог понять, затмил его разум.
– Что же вы меня не благословите? – поинтересовался Ваня, глядя на пальцы Шестопалова, всё ещё сложенные щепотью.
– Права не имею, – торопливо ответил тот, почему-то вытирая руку об рясу. – Я ведь не священник и даже постриг не принял. Служу богу, так сказать, на общественных началах.
И тут Ваню вдруг осенило:
– Да вы, наверное, хотели меня крестным знамением отогнать! Вроде как нечистую силу…
– Испугался .. Другие от испуга за оружие хватаются, а я к защите святого креста прибегаю. – Надо полагать, что в такое наивное объяснение не поверили бы даже старушки, торгующие возле кладбищенских ворот самодельными венками.
Ещё минуту назад Ваня собирался передать Шестопалову привет от коллеги Иванова, но теперь интуитивно сообразил, что это будет лишним. Страх переполнял Шестопалова, словно ржавая вода – только что отрытую могилу, и таким обстоятельством нельзя было не воспользоваться, выдавая себя за всезнающее, демоническое создание.
– Давно хочу с вами, Алексей Андреевич, побеседовать, – произнёс Ваня с оттенком многозначительности. – Как, думаю, человек, достигший таких высот в богопротивных науках, отдался вдруг на волю господню?
– Не я один поступил подобным образом, – потупясь, ответил Шестопалов. – Великий Ньютон большую часть своей жизни посвятил толкованиям Апокалипсиса. Не менее великий Сведенборг из учёного превратился в теолога-мистика… У каждого свой путь к богу. У одних через страх и невежество, у других через осознание дьявольской природы научных знаний.
– Да вы, Алексей Андреевич, никак грехи здесь замаливаете! – воскликнул Ваня
Шестопалов ничего ему не ответил, а только с животной тоской уставился куда-то в пространство. На мгновение у Вани даже мелькнула мысль, что он в любой момент ожидает смерти.
– Что вас мучает, Алексей Андреевич? – вкрадчиво спросил он.
– Уже ничего. – Шестопалов устало махнул рукой. – Скажите, вы человек?
– В каком смысле?
– Вы не оттуда? – Он возвёл глаза к низкому, пасмурному небу.
– Нет, я создан из плоти и крови, как и вы сами. Но среди нас есть небесное создание. Ангел божьего лица Метатрон.
– Я так и знал. – Шестопалов уронил голову. – От расплаты не скроешься даже под сенью божьего храма.
– Не бойтесь, – сказал Ваня. – Мы не причиняем зла добрым людям.
– Отрадно слышать, – с горечью произнёс Шестопалов. – Зато людей недобрых вы, надо полагать, не щадите?
– Нет, не щадим… Но ваша судьба ещё не определилась.
– Когда же это случится?
– Всё будет зависеть от вас самих. От вашей откровенности. От желания сотрудничать с нами… Скажите, в той, другой жизни у вас была книга, называемая «Негравитационные квантовые поля в искривлённом пространстве-времени»?
– Была, – еле слышно произнёс Шестопалов.
– А теперь покажите свою правую руку, – скорее приказал, чем попросил Ваня.
– Зачем, не надо… – прошептал окончательно сломленный Шестопалов. – Я знаю, почему вы спросили о книге. И я догадываюсь, чья рука вас интересует. Но сейчас я не в состоянии держать ответ… Позвольте мне подготовиться… Исповедаться, ещё раз обдумать всё. Прошу вас. Не мучайте меня понапрасну! Приходите завтра. Или я сам приду в назначенное вами место. Приду босиком и с веревкой на шее, как раньше приходили к эшафоту грешники.
Ване было ясно, что ни единого толкового слова сейчас из Шестопалова не вытянешь. Но и бросать его на произвол судьбы тоже не хотелось – ещё, не дай бог, наложит на себя руки. По всем признакам он уже и так находился на грани помешательства.
– Подождите здесь, – сказал Ваня. – Мне необходимо кое с кем посоветоваться..
Пользоваться при Шестопалове мобильником Ваня не посмел, поскольку это могло разрушить созданный им образ некоего всезнающего демонического создания, и он зашёл за высокий гранитный памятник, изображавший крылатого бога сна Гипноса, принимающего на руки бездыханное тело костлявого старца. Однако позвонить друзьям ему было не суждено. На экранчике аппарата мерцал крошечный конвертик, сообщающий о том, что на адрес Вани несколько часов назад пришло текстовое сообщение, гласившее: «Всем следовать в город Пушкин. Кондаков попал в беду».
Видимо, сообщение поступило в тот момент, когда Ваня держал банк и в запале игры не обратил внимания на негромкий писк звукового сигнала.
Вернувшись к Шестопалову, застывшему, как паралитик, в прежней позе, Ваня сказал:
– Так и быть, мы придём завтра. А вы пока отдыхайте, молитесь, думайте только о хорошем. Уверен, что всё закончится благополучно.
Когда Ваня покидал кладбище, сержант вневедомственной охраны поинтересовался:
– Ну, нашёл ты своего беглеца?
– Нашёл, – ответил Ваня. – А что такое?
– Да тут им ещё кое-кто интересовался. Спросили и ушли.
– Не знаете, кто такие?
– Не знаю. Назвались коллегами. Но на верующих не похожи.
– Наверное, это были коллеги по прежней работе Ведь Алексей Андреевич не всегда верил в бога. Это на него так наука повлияла…
Глава 9. ПЕРВАЯ КРОВЬ
– Терять-то мне было нечего. Начал ставить по маленькой. Куда придётся ставил, даже не глядя. К полуночи, не поверишь, мой выигрыш дошел до ста тысяч долларов! Со дня открытия казино никто столько не выигрывал. Все тамошние шестёрки сбежались на меня посмотреть. Крупье два раза меняли. Рулетку для проверки останавливали, да всё напрасно. Деньги ко мне рекой плывут… Тут эта дамочка опять подходит. Улыбается, в руке бокал шампанского держит. Говорит: «Если хочешь, чтобы удача тебя и впредь не оставляла, прекращай игру. Бери деньги и отправляйся домой. Но не забудь половину выигрыша отдать мне. Ведь это я тебе фарт нагадала».
– И ты её, конечно, послал! – догадался Ваня.
– Каюсь, сорвался… Чего, думаю, эта потаскушка ко мне клеится? Да ещё на честно заработанные деньги претендует. Посоветовал ей держаться подальше. Она шампанское допила, косо на меня глянула. «Ну, смотри», – молвила и как бы сгинула. Но я на неё уже и не смотрел. Весь игре отдался и через пару часов стал бедней, чем церковная крыса. Всё спустил, даже карманные деньги… Долго я в себя приходил, а потом бросился эту красотку искать. Где там! Никто её вроде и не видел. Будто она мне пригрезилась… С того момента жизнь моя пошла под откос. Сколько ни играл, а больше ста рублей никогда не выигрывал. Да что я говорю, ты же сам всё прекрасно видел… Квартиру забрали, жена ушла, работу я сам бросил. Так и скитаюсь, жду, когда фарт вернётся.
– Неужели больше к науке не тянет?
– Да пропади она пропадом! Что это за наука, если с её помощью нельзя рассчитать место остановки какого-то несчастного шарика! – в сердцах воскликнул Иванов. – Тут не знания нужны, а интуиция. И она, чувствую, во мне просыпается! Я нашёл верный способ вернуть всё проигранное и даже удесятерить эту сумму. На рулетке свет клином не сошёлся. Скоро ты, брат, обо мне услышишь! Скоро я в шампанском купаться буду! А та красотка из казино сама ко мне прибежит.
– А что это за способ? – полюбопытствовал Ваня. – Хоть намекни.
– Пока секрет! – Иванов погрозил ему пальцем. – За него, знаешь ли, и жизни лишиться можно.
– А ты сам не боишься?
– Отбоялся уже.
– Может, в гости позовёшь, когда разбогатеешь?
– Этого обещать не могу. Скорее всего, в самое ближайшее время меня здесь уже не будет.
– Жалко… Когда ещё с умным человеком доведётся поговорить, – вздохнул Ваня.
– Не переживай. Умных людей вокруг полным-полно. Только они в глаза не бросаются… Мой тебе совет – езжай на Волковское кладбище. Это рядом с Нефтяной дорогой. Там мой бывший коллега, Лёха Шестопалов, обитает. Тоже бомжует, правда, из идейных побуждений. Мы с ним иногда собираемся, старое вспоминаем, душу отводим. Как встретишь его, привет от меня передавай. Он и накормит, и приют найдёт… А если Лёхи, часом, на кладбище не окажется, ищи его в посёлке Трёх Хохлов, это уже в Невском районе.
– Каких хохлов? – переспросил Ваня. – Мазепы, Махно и Петлюры?
– Нет. Крыленко, Дыбенко и Антонова-Овсеенко. Вот такие улочки имеются в нашем славном городе.
– Запомню… А что твой коллега пьёт, если не секрет?
– То-то и оно, что одну воду. Говорю же, идейный он… Я на рулетке помешался, а он на боге. У каждого своя беда.
Слова Иванова пришлись как нельзя кстати, поскольку Алексей Андреевич Шестопалов значился в сегодняшних планах Вани под вторым номером.
– Ну, я пойду, пожалуй, – сказал он. – Вот тебе деньги. Выпей за меня и за свою грядущую удачу. Всего хорошего. Рад был познакомиться.
Когда Ваня проходил мимо вокзальных милиционеров, потрошивших багаж какого-то старого таджика, один из них проронил:
– Ты, малец, этому дурогону не верь. Он за стакан гомыры сорок бочек арестантов пообещает и вдобавок систему игры в рулетку.
– Нельзя так поверхностно судить о людях, – молвил в ответ Ваня. – Он когда-то защитил диссертацию на тему «Квантовая хромодинамика и масштабы адронных масс». А вы, наверное, даже четырёх арифметических действий не знаете.
– Хватай этого шкета! – оставив в покое таджика, заорал старший из милиционеров. – Я его научу власть уважать!
Но было уже поздно – Вани и след простыл.
Заявление Иванова о том, что в самое ближайшее время ему привалит несметное богатство, конечно же, насторожило Ваню, но не до такой степени, чтобы махнуть рукой на остальных подозреваемых, порученных его попечению. Да и кулаки незадачливого фанатика рулетки абсолютно не соответствовали описанию, составленному ларёчником Мишей. Лишь убедившись в полной непричастности остальных экс-физиков к делу Гладиатора, можно будет вновь заняться Ивановым, но уж на этот раз, как говорится, с пристрастием.
А с Шестопаловым Ване, прямо скажем, повезло. Мало того, что за бутылку портвейна были получены его точные координаты, так вдобавок первая же старушка, повстречавшаяся у ограды Волковского кладбища, сразу объяснила, где следует искать брата Алексея.
– Иди, деточка, к церкви Иова Многострадального. Он там в приделе Святого Артемия освещение поправляет.
Однако упомянутый придел, находившийся на нижнем этаже и хранивший икону святого Артемия с частичкой его мощей, оказался пуст, а в самой церкви отпевали покойников. Не станешь же приставать с расспросами к убитым горем родственникам, а тем более к батюшке, жалостливым тенорком распевающему заупокойные псалмы!
Покинув церковь, Ваня принялся методично прочёсывать ее окрестности, расспрашивая о Шестопалове, то бишь брате Алексее, всех встречных-поперечных. Большинство посетителей кладбища такового вообще не знали, кто-то видел его вчера на хоздворе, а кому-то с утра он помогал поправлять оградку могилы.
Короче, опять начиналась сказка про белого бычка. Бомжующие физики оказались неуловимыми, словно пресловутый Колобок. Ваню мутило от одной мысли, что сейчас придётся отправляться ещё и в посёлок Трёх Хохлов. Он сегодня и за Ивановым изрядно набегался.
Как ни странно, помог сержант вневедомственной охраны, патрулировавший кладбище. Вняв мольбам Вани, он махнул рукой куда-то на северо-запад:
– Минут пять назад в ту сторону побежал. В чёрной рясе и волосатый, сразу узнаешь. Так рванул, словно за ним черти гнались.
Пришлось Ване пуститься в погоню, хотя бег по старинному кладбищу, густо заросшему траурной растительностью и плотно застроенному могильными памятниками, склепами и часовенками, напоминал странствия лабораторной крысы по лабиринту: влево, вправо, влево, вправо, влево, влево и опять вправо, – всё время уворачиваясь от острых прутьев оградок и поникших к самой земле сосновых веток.
Ноги у Вани в соответствии с ростом были коротенькие, зато прыти хватало с избытком, и вскоре он заметил впереди длинную сутулую фигуру неуклюже бегущего человека.
– Алексей Андреевич! – закричал он вслед Шестопалову. – Остановитесь! Разговор есть! Да куда же вы?
Бегущий действительно остановился и удивлённо уставился на Ваню. Если бы не длинная, заношенная ряса, больше похожая на рабочий халат алхимика, Шестопалов очень походил бы на гениального скрипача и композитора Никколо Паганини – густые волосы, вороньим крылом падающие на лицо, кривой хрящеватый нос, чёрные сумасшедшие глаза, тонкогубый рот, полное отсутствие зубов. С Ивановым его роднило одно, можно сказать, анекдотическое обстоятельство – если первый вследствие бесприютной жизни приобрёл синюшную смуглость, то второй в тех же обстоятельствах побледнел до зеленоватого оттенка. На груди Шестопалова висел тяжёлый медный крест.
– Это ты меня, отрок, ищешь? – спросил он, вскидывая руку для крестного знамения, но так и не решаясь его наложить.
– Я, Алексей Андреевич, – ответил Ваня. – А от кого, интересно, вы убегали?
– Ни от кого… Неосознанное желание побудило меня посетить могилку новомученицы Глафиры. – Он кивнул в сторону замшелого могильного камня, на котором с превеликим трудом читалось: «Здесь покоится с миром купец второй гильдии Зосима Демидович Мухоморов».
То ли Шестопалов не считал ложь во спасение грехом, то ли страх, причину которого Ваня не мог понять, затмил его разум.
– Что же вы меня не благословите? – поинтересовался Ваня, глядя на пальцы Шестопалова, всё ещё сложенные щепотью.
– Права не имею, – торопливо ответил тот, почему-то вытирая руку об рясу. – Я ведь не священник и даже постриг не принял. Служу богу, так сказать, на общественных началах.
И тут Ваню вдруг осенило:
– Да вы, наверное, хотели меня крестным знамением отогнать! Вроде как нечистую силу…
– Испугался .. Другие от испуга за оружие хватаются, а я к защите святого креста прибегаю. – Надо полагать, что в такое наивное объяснение не поверили бы даже старушки, торгующие возле кладбищенских ворот самодельными венками.
Ещё минуту назад Ваня собирался передать Шестопалову привет от коллеги Иванова, но теперь интуитивно сообразил, что это будет лишним. Страх переполнял Шестопалова, словно ржавая вода – только что отрытую могилу, и таким обстоятельством нельзя было не воспользоваться, выдавая себя за всезнающее, демоническое создание.
– Давно хочу с вами, Алексей Андреевич, побеседовать, – произнёс Ваня с оттенком многозначительности. – Как, думаю, человек, достигший таких высот в богопротивных науках, отдался вдруг на волю господню?
– Не я один поступил подобным образом, – потупясь, ответил Шестопалов. – Великий Ньютон большую часть своей жизни посвятил толкованиям Апокалипсиса. Не менее великий Сведенборг из учёного превратился в теолога-мистика… У каждого свой путь к богу. У одних через страх и невежество, у других через осознание дьявольской природы научных знаний.
– Да вы, Алексей Андреевич, никак грехи здесь замаливаете! – воскликнул Ваня
Шестопалов ничего ему не ответил, а только с животной тоской уставился куда-то в пространство. На мгновение у Вани даже мелькнула мысль, что он в любой момент ожидает смерти.
– Что вас мучает, Алексей Андреевич? – вкрадчиво спросил он.
– Уже ничего. – Шестопалов устало махнул рукой. – Скажите, вы человек?
– В каком смысле?
– Вы не оттуда? – Он возвёл глаза к низкому, пасмурному небу.
– Нет, я создан из плоти и крови, как и вы сами. Но среди нас есть небесное создание. Ангел божьего лица Метатрон.
– Я так и знал. – Шестопалов уронил голову. – От расплаты не скроешься даже под сенью божьего храма.
– Не бойтесь, – сказал Ваня. – Мы не причиняем зла добрым людям.
– Отрадно слышать, – с горечью произнёс Шестопалов. – Зато людей недобрых вы, надо полагать, не щадите?
– Нет, не щадим… Но ваша судьба ещё не определилась.
– Когда же это случится?
– Всё будет зависеть от вас самих. От вашей откровенности. От желания сотрудничать с нами… Скажите, в той, другой жизни у вас была книга, называемая «Негравитационные квантовые поля в искривлённом пространстве-времени»?
– Была, – еле слышно произнёс Шестопалов.
– А теперь покажите свою правую руку, – скорее приказал, чем попросил Ваня.
– Зачем, не надо… – прошептал окончательно сломленный Шестопалов. – Я знаю, почему вы спросили о книге. И я догадываюсь, чья рука вас интересует. Но сейчас я не в состоянии держать ответ… Позвольте мне подготовиться… Исповедаться, ещё раз обдумать всё. Прошу вас. Не мучайте меня понапрасну! Приходите завтра. Или я сам приду в назначенное вами место. Приду босиком и с веревкой на шее, как раньше приходили к эшафоту грешники.
Ване было ясно, что ни единого толкового слова сейчас из Шестопалова не вытянешь. Но и бросать его на произвол судьбы тоже не хотелось – ещё, не дай бог, наложит на себя руки. По всем признакам он уже и так находился на грани помешательства.
– Подождите здесь, – сказал Ваня. – Мне необходимо кое с кем посоветоваться..
Пользоваться при Шестопалове мобильником Ваня не посмел, поскольку это могло разрушить созданный им образ некоего всезнающего демонического создания, и он зашёл за высокий гранитный памятник, изображавший крылатого бога сна Гипноса, принимающего на руки бездыханное тело костлявого старца. Однако позвонить друзьям ему было не суждено. На экранчике аппарата мерцал крошечный конвертик, сообщающий о том, что на адрес Вани несколько часов назад пришло текстовое сообщение, гласившее: «Всем следовать в город Пушкин. Кондаков попал в беду».
Видимо, сообщение поступило в тот момент, когда Ваня держал банк и в запале игры не обратил внимания на негромкий писк звукового сигнала.
Вернувшись к Шестопалову, застывшему, как паралитик, в прежней позе, Ваня сказал:
– Так и быть, мы придём завтра. А вы пока отдыхайте, молитесь, думайте только о хорошем. Уверен, что всё закончится благополучно.
Когда Ваня покидал кладбище, сержант вневедомственной охраны поинтересовался:
– Ну, нашёл ты своего беглеца?
– Нашёл, – ответил Ваня. – А что такое?
– Да тут им ещё кое-кто интересовался. Спросили и ушли.
– Не знаете, кто такие?
– Не знаю. Назвались коллегами. Но на верующих не похожи.
– Наверное, это были коллеги по прежней работе Ведь Алексей Андреевич не всегда верил в бога. Это на него так наука повлияла…
Глава 9. ПЕРВАЯ КРОВЬ
Направляясь в город Пушкин, где и случился ночной взрыв, по разному счёту то ли шестой, то ли седьмой в «гладиаторской серии» (хотя авторство ещё предстояло уточнить), Кондаков попытался вспомнить всё. что ему было известно об этом географическом пункте.
Однако, как он ни старался, а на память приходили только самые элементарные сведения, почерпнутые ещё на школьной скамье.
До революции город носил название Царское Село, там проводила лето императорская семейка, и учился в лицее поэт Пушкин, сказавший по этому поводу: «Отечество нам Царское Село». Сюда была проведена первая в России железная дорога и устроен первый вокзал, спешно переоборудованный из увеселительного заведения, что, естественно, отразилось на названии («вок», между нами говоря, это вокал, пение).
Потом Царское Село почему-то переименовали в Детское (хорошо ещё, что не в Пролетарское), а в тридцать седьмом, когда по всей стране с помпой отмечали столетний юбилей гибели поэта (ничего себе дата!), вообще нарекли город его именем. Пусть, дескать, порадуется на том свете!
В период войны немцы якобы не оставили от Пушкина камня на камне, но все его главные достопримечательности, включая какие-то загадочные Холодные бани, Египетские ворота и Скрипучую беседку, счастливо уцелели и продолжали радовать глаз досужих экскурсантов.
На этом пока можно было поставить точку, хотя в ближайшее время Кондаков собирался вплотную познакомиться как с самим городом, так и с его трёхвековой историей.
В электричке, переполненной до всех мыслимых и немыслимых пределов, только и разговоров было, что о взрыве, хотя никто ничего толком не знал, грешили даже на самолёт-истребитель, не дотянувший до ближайшего военного аэродрома.
Первое время Кондакову приходилось стоять, вжимаясь в своих столь же неудачливых соседей всякий раз, когда по вагону пробирались торговцы газетами книгами, зонтиками, косметикой, элитными семенами, пищевыми добавками, детской обувью, слесарными наборами, закаточными машинками для домашнего консервирования и другими мелочными товарами, без которых в дороге можно вполне обойтись.
Впрочем, так продолжалось недолго. Какой-то молодой человек, нетрезвый и, судя по всему, в прошлом судимый, безошибочно признав в Кондакове «гражданина начальника», уступил ему своё место, доказав тем самым, что тюремное воспитание во многих вопросах превосходит светское.
Непосредственные соседи Кондакова по лавке то ли спали, то ли просто прикидывались спящими, дабы избегнуть провокационных взоров пенсионеров и пенсионерок, оставшихся без сидячего места. В общем-то, компания вокруг подобралась довольно подозрительная, и Кондаков, опасаясь за сохранность табельного оружия, постоянно прижимал левый локоть к боку.
Одна сердобольная старушка даже поинтересовалась, не страдает ли он параличом руки, что послужило завязкой душевного разговора о неблагодарных детушках и чёрствых внуках.
Когда электричка прибыла наконец на станцию Детское Село (можно было только восхищаться здоровым консерватизмом железнодорожного начальства, за шестьдесят с лишним лет так и не удосужившегося сменить прежнее название), Кондакову показалось, что сойти собираются сразу все пассажиры, причём в экстренном порядке.
Его придавили, затолкали, огрели углом чемодана по колену и ткнули плотницким уровнем между лопаток. Ощущения были ещё похлеще тех, которые Кондаков испытал недавно на пустынном берегу Невской губы.
Более или менее свободно он вздохнул лишь на перроне, хотя после неимоверной давки лёгкие так и не расправились окончательно.
Ни сам вокзал, построенный в ублюдочном имперском стиле, ни декоративный бассейн внутри него, ни даже бронзовый бюстик юного Пушкина не впечатлили Кондакова, явившегося сюда в поисках буфета. Зато бокал прохладного нефильтрованного пива, к которому его с некоторых пор приохотил Цимбаларь, оказался как нельзя кстати. Мир снова засиял своими самыми яркими красками.
В возбуждённой уличной толпе всё время повторялись слова: «Персидский театр! Персидский театр!» – и, расспросив коренных жителей о кратчайшей дороге, Кондаков пешочком двинулся в нужном направлении, благо город Пушкин размерами по-прежнему больше походил на село.
В конце Дворцовой улицы, которая вела в историческую часть города, Кондаков наткнулся на оцепление, выставленное из сотрудников местной милиции.
Голодные, невыспавшиеся сержанты хмурились, но выли не прочь покурить и поболтать с культурным человеком. От них Кондакову стало известно, что в два часа, когда над Пушкином стояли серебристые сумерки белой ночи, взрыв разнёс ту часть Персидского театра, где раньше находились сцена и оркестровая яма.
Сам театр, построенный ещё при Екатерине, стоял в ожидании капитального ремонта без окон, дверей и крыши. Было просто непонятно, кому он мог помешать.
Потом заговорили о жертвах, и милиционеры почему-то тайком заулыбались. Оказалось, что при взрыве пострадала любовная парочка, присмотревшая заброшенное здание для своих сладострастных утех. Обоих с многочисленными ранами и ушибами увезли в больницу – его без штанов, её в одном лифчике.
Досталось и сторожу парка, скорее всего, подглядывавшему за любовниками. Обломком капители ему ушибло заднее место, и врачи подозревали множественный перелом костей таза. Но хоть за сторожа-то было не стыдно: человек оказался в полном облачении, только, говорят, с расстёгнутой ширинкой.
От взрыва театр и окружающие его постройки вспыхнули, и огонь до самого утра тушили сразу шесть пожарных расчётов. Пришлось даже вызывать помощь из Павловска. Сейчас на месте происшествия остались лишь груды дымящихся кирпичей.
– Ну и дела! – сочувственно вздохнул Кондаков – Наверное, всё ваше начальство сюда слетелось?
– И не говорите. – Милиционеры тоже вздыхали, но по-другому, как бы прощаясь с прежней развесёлой курортной житухой. – Все здесь! И начальник управления, и прокурор, и собственная безопасность. Сейчас будут крайних искать… Злодеев ведь ещё задержать надо, а мы, горемычные, тут как тут. С нас и спросят! Ещё хорошо, если одними выговорами отделаемся. А то и в пособничестве террористам могут обвинить.
– Но вы ведь говорили, что самого театра по сути и не было, торчала только коробка без крыши. Ни электричества, ни газа. Что же там могло взорваться? – поинтересовался Кондаков.
– Чёрт его знает! Слух есть, что террористы на каком-то секретном заводе лучи смерти украли. Куда этот луч попадёт, всё в динамит превращается, даже живые люди.
– Зачем же лучи смерти направлять на развалины? – не унимался Кондаков.. – Ведь можно было уничтожить вокзал или здание городской администрации. Хлопоты те же, а эффект совсем другой.
– А вдруг промахнулись? – предположил кто-то из милиционеров. – Или в театре находился склад террористов. Вот взрывчатка и сдетонировала, когда парень на девке подпрыгивал. Сейчас молодёжь горячая пошла, спасу нет. Кока-колы напьются, «сникерсов» нажрутся и так дают, что аж земля трясётся.
– Хорошо ещё, что никого осколками не задело, – сказал Кондаков. – Ведь при таких взрывах что только не летит. И гвозди, и гайки, и шарики от подшипников.
– Осколков как раз и не было, – сообщил другой милиционер, стоявший с самого края. – Кирпичи летели, это было. А металлических осколков никто так и не нашёл. Ни эксперты-криминалисты, ни сапёры.
– Пострадавших ещё не допрашивали? – как бы между делом поинтересовался Кондаков.
– Поговаривают, в коме они. Девка без зубов осталась, а парень сами знаете без чего. Сторожа в Петербург повезли, в военный госпиталь. Наши хирурги кроме грыжи и аппендицита ничего оперировать не умеют. Даже обыкновенный геморрой отказываются лечить. – Милиционер почему-то потрогал себя ниже спины.
Тем временем «Мерседесы» со служебными номерами, фургончики экспресс-лабораторий, автобусы со спецназовцами и машины телехроники начали покидать место происшествия. Над остатками театра уже и дымок не вился, но оцепление всё ещё не снимали, собираясь, по-видимому, преподать местной милиции суровый урок дисциплины.
Убедившись, что здесь ему делать больше нечего, Кондаков решил попытать счастья в больнице, куда были доставлены пушкинские Ромео и Джульетта, по воле трагического случая ставшие вдруг героями дня, а вернее, ночи.
Кто-нибудь другой, тот же Цимбаларь, например, начал бы искать подходы как минимум к главному врачу и, потеряв драгоценное время, скорее всего, остался бы с носом, но Кондаков предпочитал действовать в соответствии с армейской мудростью: больше всех знает не генерал, а старшина. Инкогнито проникнув на территорию лечебного учреждения, он подкараулил нянечку, выносившую со служебного хода ведро кухонных отходов. В другой ситуации Кондаков, возможно, взгрел бы её за хищение государственной собственности, но на сей раз прикинулся добрячком и даже помог дотащить ведро до сарайчика, где содержались два упитанных кабанчика.
Естественно, что по пути и во время кормления скотины они говорили главным образом о взрыве.
По словам нянечки, парень и девушка, к которым уже вернулось сознание, находились в отдельных боксах под присмотром лучшего медперсонала. Даже постельное бельё им было выделено из особых запасов старшей сестры хирургического отделения.
Парень, у которого действительно пострадало мужское достоинство, в момент взрыва прикушенное подругой, находился как бы в прострации. Зато девушка, живучая, как и все представительницы слабого пола, уже принимала пищу («в театре, мерзавка, не накушалась!») и постоянно твердила о каких-то призраках, появившихся за несколько мгновений до взрыва.
– Представляете! – восклицала нянечка, скармливая кабанчикам очередную буханку пшеничного хлеба. – Балерины танцевали! И прыгали, и вертелись, и ноги задирали! Это в два часа ночи, в самом гиблом месте! А потом вдруг все огнём стали… Ужас какой! Неужто конец света приближается?
– Действительно, ужас, – согласился Кондаков, почёсывая кабанчика Гошу за ухом. – Когда в этом театре последний спектакль играли?
– Ещё до войны, говорят. На пушкинский юбилей. А при немцах там конюшня была. И оружейная мастерская. Вполне могли бомбу или снаряд при отступлении зарыть.
– Не исключено. – Кондаков спрятал руки за спину. – Вы свиньям побольше грубой пищи давайте, чтобы они сверх меры не жирели. Сейчас в цене не сало, а бекон.
– Знаю, милок, – ответила няня. – Да только не жрут эти ироды грубую пищу. Сызмальства к белым булкам и гречневой каше привыкли…
Спустя ещё пару часов Кондаков разузнал всё, что его интересовало. Пора было возвращаться в Санкт-Петербург и там опять идти на поклон к старым знакомым, нашедшим приют под крышей ФСБ, и через них выяснять некоторые специфические детали, не предназначенные для широкой публики.
На полдороге к вокзалу хрупкая девушка обратилась к нему за помощью. Сама она якобы не могла перенести детскую коляску через высокий бордюр. Дело было, что называется, святое, но не успел Кондаков толком взяться за прихотливо изогнутую ручку этой самой коляски, как неизвестно откуда взявшиеся молодые люди защёлкнули на его запястьях наручники.
Затем Кондакова грубо прихватили с двух сторон за бока и обшарили с ног до головы. Девушка, даже не удосужившаяся сказать «спасибо», выхватила из коляски видеокамеру и принялась снимать сцену задержания, ради удачного ракурса то приседая на корточки, то отбегая в сторону.
– Ого, волына! – воскликнул один из неизвестных, опуская изъятый у Кондакова пистолет в прозрачный пластиковый пакет.
При виде этих стандартных следственных действий от души Кондакова немного отлегло – слава богу, на него наехали не преступники, а свои же братки-опера.
– Вы не очень-то напрягайтесь, – покровительственно улыбаясь, посоветовал Кондаков. – Премиальных, за такие подвиги не выпишут, а вот неприятности могут случиться… Советую ознакомиться с моим удостоверением. Здесь оно, в верхнем кармане пиджака.
Однако, как он ни старался, а на память приходили только самые элементарные сведения, почерпнутые ещё на школьной скамье.
До революции город носил название Царское Село, там проводила лето императорская семейка, и учился в лицее поэт Пушкин, сказавший по этому поводу: «Отечество нам Царское Село». Сюда была проведена первая в России железная дорога и устроен первый вокзал, спешно переоборудованный из увеселительного заведения, что, естественно, отразилось на названии («вок», между нами говоря, это вокал, пение).
Потом Царское Село почему-то переименовали в Детское (хорошо ещё, что не в Пролетарское), а в тридцать седьмом, когда по всей стране с помпой отмечали столетний юбилей гибели поэта (ничего себе дата!), вообще нарекли город его именем. Пусть, дескать, порадуется на том свете!
В период войны немцы якобы не оставили от Пушкина камня на камне, но все его главные достопримечательности, включая какие-то загадочные Холодные бани, Египетские ворота и Скрипучую беседку, счастливо уцелели и продолжали радовать глаз досужих экскурсантов.
На этом пока можно было поставить точку, хотя в ближайшее время Кондаков собирался вплотную познакомиться как с самим городом, так и с его трёхвековой историей.
В электричке, переполненной до всех мыслимых и немыслимых пределов, только и разговоров было, что о взрыве, хотя никто ничего толком не знал, грешили даже на самолёт-истребитель, не дотянувший до ближайшего военного аэродрома.
Первое время Кондакову приходилось стоять, вжимаясь в своих столь же неудачливых соседей всякий раз, когда по вагону пробирались торговцы газетами книгами, зонтиками, косметикой, элитными семенами, пищевыми добавками, детской обувью, слесарными наборами, закаточными машинками для домашнего консервирования и другими мелочными товарами, без которых в дороге можно вполне обойтись.
Впрочем, так продолжалось недолго. Какой-то молодой человек, нетрезвый и, судя по всему, в прошлом судимый, безошибочно признав в Кондакове «гражданина начальника», уступил ему своё место, доказав тем самым, что тюремное воспитание во многих вопросах превосходит светское.
Непосредственные соседи Кондакова по лавке то ли спали, то ли просто прикидывались спящими, дабы избегнуть провокационных взоров пенсионеров и пенсионерок, оставшихся без сидячего места. В общем-то, компания вокруг подобралась довольно подозрительная, и Кондаков, опасаясь за сохранность табельного оружия, постоянно прижимал левый локоть к боку.
Одна сердобольная старушка даже поинтересовалась, не страдает ли он параличом руки, что послужило завязкой душевного разговора о неблагодарных детушках и чёрствых внуках.
Когда электричка прибыла наконец на станцию Детское Село (можно было только восхищаться здоровым консерватизмом железнодорожного начальства, за шестьдесят с лишним лет так и не удосужившегося сменить прежнее название), Кондакову показалось, что сойти собираются сразу все пассажиры, причём в экстренном порядке.
Его придавили, затолкали, огрели углом чемодана по колену и ткнули плотницким уровнем между лопаток. Ощущения были ещё похлеще тех, которые Кондаков испытал недавно на пустынном берегу Невской губы.
Более или менее свободно он вздохнул лишь на перроне, хотя после неимоверной давки лёгкие так и не расправились окончательно.
Ни сам вокзал, построенный в ублюдочном имперском стиле, ни декоративный бассейн внутри него, ни даже бронзовый бюстик юного Пушкина не впечатлили Кондакова, явившегося сюда в поисках буфета. Зато бокал прохладного нефильтрованного пива, к которому его с некоторых пор приохотил Цимбаларь, оказался как нельзя кстати. Мир снова засиял своими самыми яркими красками.
В возбуждённой уличной толпе всё время повторялись слова: «Персидский театр! Персидский театр!» – и, расспросив коренных жителей о кратчайшей дороге, Кондаков пешочком двинулся в нужном направлении, благо город Пушкин размерами по-прежнему больше походил на село.
В конце Дворцовой улицы, которая вела в историческую часть города, Кондаков наткнулся на оцепление, выставленное из сотрудников местной милиции.
Голодные, невыспавшиеся сержанты хмурились, но выли не прочь покурить и поболтать с культурным человеком. От них Кондакову стало известно, что в два часа, когда над Пушкином стояли серебристые сумерки белой ночи, взрыв разнёс ту часть Персидского театра, где раньше находились сцена и оркестровая яма.
Сам театр, построенный ещё при Екатерине, стоял в ожидании капитального ремонта без окон, дверей и крыши. Было просто непонятно, кому он мог помешать.
Потом заговорили о жертвах, и милиционеры почему-то тайком заулыбались. Оказалось, что при взрыве пострадала любовная парочка, присмотревшая заброшенное здание для своих сладострастных утех. Обоих с многочисленными ранами и ушибами увезли в больницу – его без штанов, её в одном лифчике.
Досталось и сторожу парка, скорее всего, подглядывавшему за любовниками. Обломком капители ему ушибло заднее место, и врачи подозревали множественный перелом костей таза. Но хоть за сторожа-то было не стыдно: человек оказался в полном облачении, только, говорят, с расстёгнутой ширинкой.
От взрыва театр и окружающие его постройки вспыхнули, и огонь до самого утра тушили сразу шесть пожарных расчётов. Пришлось даже вызывать помощь из Павловска. Сейчас на месте происшествия остались лишь груды дымящихся кирпичей.
– Ну и дела! – сочувственно вздохнул Кондаков – Наверное, всё ваше начальство сюда слетелось?
– И не говорите. – Милиционеры тоже вздыхали, но по-другому, как бы прощаясь с прежней развесёлой курортной житухой. – Все здесь! И начальник управления, и прокурор, и собственная безопасность. Сейчас будут крайних искать… Злодеев ведь ещё задержать надо, а мы, горемычные, тут как тут. С нас и спросят! Ещё хорошо, если одними выговорами отделаемся. А то и в пособничестве террористам могут обвинить.
– Но вы ведь говорили, что самого театра по сути и не было, торчала только коробка без крыши. Ни электричества, ни газа. Что же там могло взорваться? – поинтересовался Кондаков.
– Чёрт его знает! Слух есть, что террористы на каком-то секретном заводе лучи смерти украли. Куда этот луч попадёт, всё в динамит превращается, даже живые люди.
– Зачем же лучи смерти направлять на развалины? – не унимался Кондаков.. – Ведь можно было уничтожить вокзал или здание городской администрации. Хлопоты те же, а эффект совсем другой.
– А вдруг промахнулись? – предположил кто-то из милиционеров. – Или в театре находился склад террористов. Вот взрывчатка и сдетонировала, когда парень на девке подпрыгивал. Сейчас молодёжь горячая пошла, спасу нет. Кока-колы напьются, «сникерсов» нажрутся и так дают, что аж земля трясётся.
– Хорошо ещё, что никого осколками не задело, – сказал Кондаков. – Ведь при таких взрывах что только не летит. И гвозди, и гайки, и шарики от подшипников.
– Осколков как раз и не было, – сообщил другой милиционер, стоявший с самого края. – Кирпичи летели, это было. А металлических осколков никто так и не нашёл. Ни эксперты-криминалисты, ни сапёры.
– Пострадавших ещё не допрашивали? – как бы между делом поинтересовался Кондаков.
– Поговаривают, в коме они. Девка без зубов осталась, а парень сами знаете без чего. Сторожа в Петербург повезли, в военный госпиталь. Наши хирурги кроме грыжи и аппендицита ничего оперировать не умеют. Даже обыкновенный геморрой отказываются лечить. – Милиционер почему-то потрогал себя ниже спины.
Тем временем «Мерседесы» со служебными номерами, фургончики экспресс-лабораторий, автобусы со спецназовцами и машины телехроники начали покидать место происшествия. Над остатками театра уже и дымок не вился, но оцепление всё ещё не снимали, собираясь, по-видимому, преподать местной милиции суровый урок дисциплины.
Убедившись, что здесь ему делать больше нечего, Кондаков решил попытать счастья в больнице, куда были доставлены пушкинские Ромео и Джульетта, по воле трагического случая ставшие вдруг героями дня, а вернее, ночи.
Кто-нибудь другой, тот же Цимбаларь, например, начал бы искать подходы как минимум к главному врачу и, потеряв драгоценное время, скорее всего, остался бы с носом, но Кондаков предпочитал действовать в соответствии с армейской мудростью: больше всех знает не генерал, а старшина. Инкогнито проникнув на территорию лечебного учреждения, он подкараулил нянечку, выносившую со служебного хода ведро кухонных отходов. В другой ситуации Кондаков, возможно, взгрел бы её за хищение государственной собственности, но на сей раз прикинулся добрячком и даже помог дотащить ведро до сарайчика, где содержались два упитанных кабанчика.
Естественно, что по пути и во время кормления скотины они говорили главным образом о взрыве.
По словам нянечки, парень и девушка, к которым уже вернулось сознание, находились в отдельных боксах под присмотром лучшего медперсонала. Даже постельное бельё им было выделено из особых запасов старшей сестры хирургического отделения.
Парень, у которого действительно пострадало мужское достоинство, в момент взрыва прикушенное подругой, находился как бы в прострации. Зато девушка, живучая, как и все представительницы слабого пола, уже принимала пищу («в театре, мерзавка, не накушалась!») и постоянно твердила о каких-то призраках, появившихся за несколько мгновений до взрыва.
– Представляете! – восклицала нянечка, скармливая кабанчикам очередную буханку пшеничного хлеба. – Балерины танцевали! И прыгали, и вертелись, и ноги задирали! Это в два часа ночи, в самом гиблом месте! А потом вдруг все огнём стали… Ужас какой! Неужто конец света приближается?
– Действительно, ужас, – согласился Кондаков, почёсывая кабанчика Гошу за ухом. – Когда в этом театре последний спектакль играли?
– Ещё до войны, говорят. На пушкинский юбилей. А при немцах там конюшня была. И оружейная мастерская. Вполне могли бомбу или снаряд при отступлении зарыть.
– Не исключено. – Кондаков спрятал руки за спину. – Вы свиньям побольше грубой пищи давайте, чтобы они сверх меры не жирели. Сейчас в цене не сало, а бекон.
– Знаю, милок, – ответила няня. – Да только не жрут эти ироды грубую пищу. Сызмальства к белым булкам и гречневой каше привыкли…
Спустя ещё пару часов Кондаков разузнал всё, что его интересовало. Пора было возвращаться в Санкт-Петербург и там опять идти на поклон к старым знакомым, нашедшим приют под крышей ФСБ, и через них выяснять некоторые специфические детали, не предназначенные для широкой публики.
На полдороге к вокзалу хрупкая девушка обратилась к нему за помощью. Сама она якобы не могла перенести детскую коляску через высокий бордюр. Дело было, что называется, святое, но не успел Кондаков толком взяться за прихотливо изогнутую ручку этой самой коляски, как неизвестно откуда взявшиеся молодые люди защёлкнули на его запястьях наручники.
Затем Кондакова грубо прихватили с двух сторон за бока и обшарили с ног до головы. Девушка, даже не удосужившаяся сказать «спасибо», выхватила из коляски видеокамеру и принялась снимать сцену задержания, ради удачного ракурса то приседая на корточки, то отбегая в сторону.
– Ого, волына! – воскликнул один из неизвестных, опуская изъятый у Кондакова пистолет в прозрачный пластиковый пакет.
При виде этих стандартных следственных действий от души Кондакова немного отлегло – слава богу, на него наехали не преступники, а свои же братки-опера.
– Вы не очень-то напрягайтесь, – покровительственно улыбаясь, посоветовал Кондаков. – Премиальных, за такие подвиги не выпишут, а вот неприятности могут случиться… Советую ознакомиться с моим удостоверением. Здесь оно, в верхнем кармане пиджака.