Брайдер Юрий Михайлович. Особый отдел и тринадцатый опыт

   – Правильно, – вынужден был согласиться Кондаков. – А как Желваков планирует осуществить передачу чемодана?
   – Это известно только одному ему да господу богу. Вручил мне мобильник, явно ворованный, и говорит: «Номер и шифр ячейки узнаете в последний момент. Покинув вокзал, идите в сторону Самсониевского моста. По пути получите от меня дальнейшие распоряжения». Думаю, Желваков всё время будет находиться где-то поблизости. Ко мне он подойдёт лишь после того, как убедится в отсутствии слежки.
   – Ага, подойдёт, – кивнул Кондаков. – Пальнёт в упор из волыны, схватит чемодан и поминай как звали.
   – Конечно, всё может случиться, но от Желвакова я такой подлянки не ожидаю. Трусоват парень, да к тому же сильно запал на нашу Людку. Даже планы какие-то строит. В зоне был невестой, а на воле собирается стать женихом. Разве это не смешно?
   – Да уж, неисповедимы гримасы судьбы, – молвил Кондаков. – Какие-то незнакомые люди к дому идут.
   – Один момент! – Цимбаларь вооружил свой правый глаз оптикой. – Вижу… Ещё те типчики! Морды доверия не внушают. У одного по бутылке водки в каждом кармане. У другого в руках пакет. Похоже, с закуской. Интересно, к кому они? Давай подождём чуток.
 
   Дом, в котором Кондаков нашёл себе временный приют, представлял собой длинный бревенчатый барак, кое-где обшитый рубероидом. Было ему, наверное, лет сто, и, по разным версиям, до войны здесь располагалась не то инфекционная лечебница, не то живодёрня, не то штрафной изолятор для пленных финнов. Но те героические времена давно миновали, и сейчас в бараке проживали люди – пусть и утратившие почти всё, что только можно утратить, включая документы, гражданство, совесть и человеческий облик, – но всё же люди. На десять комнат приходилось шесть семейств разного состава и не поддающееся учёту количество квартирантов. Как ни странно, но всех их такое скотское существование устраивало.
   Пили тут сутки напролёт с короткими перерывами, а в перерывах дрались, совокуплялись и добывали средства для очередной попойки. Любой бродяга мог найти здесь кров, если ему было что выставить на стол.
   Милиция уже давно зареклась ездить сюда, предоставив обитателям барака полное право самостоятельно разбираться во всечасно возникающих спорах, ссорах и междоусобицах. По всем законам природы этот хлев, ошибочно называемый человеческим жильём, давно должен был сгореть синим пламенем, рассыпаться в прах или провалиться в тартарары, но он стоял непоколебимо, как крепость, и жизнь в нём продолжала бить ключом.
   Вот и сейчас в крайнем справа окне зажёгся верхний свет, зазвучала музыка и зазвенела посуда.
   – В четвёртой квартирке гуляют, – констатировал Кондаков. – Наверное, и гости туда заявились, чтоб им пусто было.
   – Интересное дело, – сказал Цимбаларь, изо всех сил боровшийся с коварными поползновениями сна. – Ведь пьют, что называется, беспробудно, но за всё время ни единого пожара.
   – Гореть нечему, – ответил Кондаков, считавшийся экспертом в этом вопросе. – Водку выжирают до капли, сигареты скуривают до фильтра, газа нет, одной коробкой спичек пользуются сразу шесть семейств. Тут и захочешь, а не подожжёшь… Кстати, как там наш клиент поживает? Что-то тихо у него.
   – Света нет. – Цимбаларь вновь прибег к помощи оптики. – Спит, наверное… Хотя как можно спать на пороге такого богатства! Не понимаю. Другой бы на его месте всю ночь маялся в сладких мечтах.
   – Выпил, вот и спит, – вздохнул Кондаков. – А нам здесь страдать до самого утра.
   – Ничего, завтра мы своё наверстаем, – заверил его Цимбаларь. – А сейчас я, пожалуй, сделаю кружок возле дома, разомну ноги.
 
   Где-то в четвёртом часу утра Цимбаларь всё-таки задремал.
   Во сне он стал таким же маленьким, как Ваня, и за это почему-то был произведён в генералы. Всё бы ничего, но командовать ему пришлось великанами, ленивыми и нерадивыми, так и норовившими увильнуть от службы. Доставалось им за это, конечно, по полной программе, а поскольку сон был фантастическим, такими же являлись и наказания. Великанов секли якорными цепями, травили дикими зверями, подвешивали на башенных кранах за мужское достоинство.
   И вот однажды, сговорившись, они решили затоптать сурового и придирчивого генерала-лилипута. Тем более что и случай представился подходящий: строевой смотр на армейском плацу, где достать ненавистного карлика было проще простого. И вот во время заключительного марша над Цимбаларем навис вдруг огромный, застилающий всё небо сапог… Чем эта драма закончилась, он так и не узнал – со стороны Кондакова последовал резкий толчок в плечо:
   – Смотри, смотри! Уходят! Не дай бог, беда случилась…
   Окно комнатушки, которую занимал Желваков, было распахнуто настежь. Из него поочередно выскочили двое – по виду те самые, кто незадолго до полуночи явился сюда с водкой, – и, пригибаясь, побежали в сторону Запорожской улицы, которая выводила к саду «Спартак» и к Неве.
   Ещё не продрав глаз, Цимбаларь выпалил:
   – Давай, Пётр Фомич, за ними, а я в дом… Только не упусти гадов.
 
   По сравнению с улицей в комнате было темно, и Цимбаларь не сразу разглядел Желвакова, стоявшего в углу возле печки.
   Впрочем, ему это только показалось – на самом деле несостоявшийся миллионер, одетый лишь в пёстрые сатиновые трусы, висел в петле, свободный конец которой был привязан к печной вьюшке. Большие пальцы его ступней, вытянутых, как у танцовщика, вздумавшего встать на пуанты, не доставали до пола каких-нибудь трёх-четырёх сантиметров. Рядом валялась толстая книга, прежде служившая висельнику опорой.
   Прочная капроновая веревка не поддавалась ножу, и пришлось целиком выдирать вьюшку.
   Подхватив безжизненное тело, Цимбаларь уложил его прямо на пол и, не опасаясь убийц, которые были уже далече, включил свет.
   В комнате царил относительный порядок, и только печка была перепачкана кровью. В другом углу находился тайник, о чём свидетельствовали снятые половицы и разбросанные рядом бумаги.
   Дыхание Желвакова не прослушивалось, однако сердце билось, вернее, отсчитывало последние удары. У него отсутствовало правое ухо, а на шее не осталось живого места, но умирал Желваков от какой-то совсем другой причины, что подтверждала и кровь, пузырившаяся на губах.
   Цимбаларь перевернул его на бок и под левой лопаткой увидел свежую колотую рану, извергавшую кровавые пузыри при каждом сокращении сердца.
   Картина преступления окончательно прояснилась. Некоторое время Желвакова допрашивали, поставив в такую позу, что он мог только еле слышно хрипеть, балансируя на кончиках пальцев. Хотя это и звучало дурным каламбуром, но язык ему развязала ампутация уха. Выведав все интересующие их сведения, преступники пырнули Желвакова ножом и оставили болтаться на печной вьюшке.
   Под рукой у Цимбаларя не имелось никаких медикаментов, даже нашатыря, а фляжку с водкой, которая очень бы пригодилась сейчас, он опорожнил во время прогулок вокруг барака. Тем не менее за жизнь Желвакова надо было бороться – не ради самой жизни, пропащей и никудышной, а для того, чтобы задать напоследок несколько весьма актуальных вопросов.
   Утерев окровавленные губы Желвакова рукавом, Цимбаларь принялся делать ему искусственное дыхание по системе «рот в рот», раз за разом как бы целуя человека, к которому по законам преступного мира, кое в чём признаваемым и операми, даже прикоснуться было зазорно.
 
   Драгоценное время утекало быстрее, чем вода из решета. Губы и язык Цимбаларя уже саднило, словно бы он облизал все асфальтовые дорожки в соседнем сквере, а в глазах темнело, как у висельника. Когда сил и терпения осталось максимум на пару выдохов, Желваков глухо застонал, закашлял и открыл глаза, жизнь в которых почти уже и не теплилась.
   Воспрянувший духом Цимбаларь заорал ему в уцелевшее ухо:
   – Я спасу тебя! Только скажи, кто прислал этих людей?
   Губы умирающего разомкнулись и издали какой-то булькающий звук, но уловить его смысл было невозможно.
   – Громче! – потребовал Цимбаларь. – Ты сказал им про чемодан?
   – Да, – давясь легочной кровью, прошептал Желваков.
   Последний вопрос был самым важным, конечно, при условии, что на него существовал вразумительный ответ.
   – Кто устроил взрывы?
   – Фи-ли-и-п-п… – Судя по всему, на большее Желваков был уже не способен.
   Тело его резко изогнулось дугой, столь же резко вытянулось в струнку, и на этом агония, столь же короткая, как и сама жизнь, закончилась.
   Цимбаларь не знал, следует ли закрывать глаза человеку, не совершившему на своем веку ни одного доброго поступка, но в конце концов решил, что сам факт мученической смерти естественным образом списал все земные грехи. Неловко перекрестившись, он приступил к этому богоугодному делу, однако и здесь сразу не заладилось – если правое веко закрылось покорно, то левое никак не поддавалось. Пришлось положить сверху полновесный металлический рубль.
   Как ни странно, благодаря этому мертвец сразу приобрёл некоторое благообразие – ведь недаром говорят, что монокли красят даже подлецов.
 
   Кондаков вернулся минут через сорок, и на него было жалко смотреть. Легендарный афинский воин, доставивший в родной город весть о победе на Марафонском поле, и то, наверное, выглядел получше.
   Оказалось, что он бежал за преступниками до самого Обуховского проспекта, а потом и до автобусного кольца на Рабфаковской улице, где те сели в голубую «Тойоту» с замазанными грязью номерами.
   Несмотря на все старания, Кондаков не сумел найти ни такси, ни частника, ни попутный грузовик, хотя для последних уже наступила пора развозить по магазинам скоропортящиеся продукты.
   Цимбаларь как мог успокаивал расстроенного старика:
   – Да не убивайся ты… Мы вообще эту погоню сдуру затеяли. Сегодня оба твои субчика будут на Финляндском вокзале.
   – Не выдержал, значит, пыток? – Одной рукой прижимая прыгающее сердце, Кондаков склонился над мертвецом. – Слаб оказался. Уже на первом ухе капитулировал. Братец-то посильнее был…
   – Они его на удавке держали, чтобы воздуха можно было только самую малость глотнуть, – пояснил Цимбаларь. – От этого сознание мутится, и человек за себя уже не отвечает. А потом, уходя, прирезали, чтобы не шумел.
   – Тебе он хоть что-то сказал?
   – Буквально два слова, но я толком так ничего и не понял… Потом надо будет всем нам мозгами пораскинуть.
   Кондаков поднял книгу, валявшуюся возле печки, и прочёл название:
   – «Негравитационные квантовые поля в искривлённом пространстве-времени»… Та самая…
   Он тщательно перелистал все страницы, но ничего заслуживающего внимания так и не обнаружил. Титульный лист, на котором, возможно, имелась фамилия владельца, был безжалостно вырван.
   – Интересно, зачем он её с собой таскал? – промолвил Кондаков, возвращая книгу на прежнее место, Поскольку на столе Цимбаларь раскладывал бумаги, оставшиеся в тайнике.
   – Всё же память о брате… Сам знаешь, как сентиментальны порой бывают зэки.
   – Память вещь хорошая. Но не всегда. Желвакову она сослужила плохую службу. Ведь, откровенно говоря, именно эта книга и вывела нас на его след.
   – Не будь книги, обязательно нашлось бы что-нибудь другое… Для композитора мир полон звуками, для художника – красками, для сыскаря – уликами. Всё остальное зависит лишь от личных качеств каждого отдельно взятого специалиста.
   – Особо не зазнавайся, Моцарт ты наш. Пока ещё у тебя нет ни связной мелодии, ни толкового этюда. – Кондаков вернулся к телу Желвакова. – Вот ведь как в жизни бывает: звался Гладиатором, а умер словно овечка… Знать бы ещё, что привело его к такому концу.
   – Жадность привела, – обронил Цимбаларь, как раз в этот момент изучавший рукописный вариант последнего письма, в котором отсутствовал листок с указанием местонахождения пресловутого чемодана.
   – Он со своей жадностью мог ещё сто лет прожить, если бы эти взрывы не подвернулись, – возразил Кондаков. – Вот только боюсь, что с его смертью цепочка очевидцев обрывается.
   – Может, и цепочка взрывов оборвётся.
   – С чего бы это вдруг? Ты же видел список. Остаётся ещё шесть… Нет, вернее, пять.
 
   Они наведались в четвёртую квартиру, где происходила пьянка, и пинками разбудили хозяев. Поняв, что дело нешуточное, те кочевряжиться не стали и подробно рассказали о всех событиях этой ночи, начавшейся с веселья, а закончившейся бедой.
   Гостей, заявившихся без всякого приглашения, жильцы четвёртой квартиры видели впервые, но нисколько им не удивились. Здесь издавна рады были всякому, кто приходил со своей бутылкой. Никаких имён они не называли и о квартиранте из угловой комнаты (то есть о Желвакове) не расспрашивали. Ушли под утро, когда спиртное иссякло, наотрез отказавшись от интимных услуг хозяйских дочек, ещё пребывавших в школьном возрасте.
   Велев полчаса сидеть тихо, а потом во все трубы трубить тревогу, Кондаков и Цимбаларь ушли, на всякий случай унося с собой бумаги и книги, оставшиеся после Желвакова.
   Приближаясь к станции метро «Обухово», где в ожидании открытия уже собралась небольшая толпа, Цимбаларь сказал:
   – Теперь вся надежда на бандитов, угробивших Шестопалова и Желвакова. Если и они ничего толком не знают, то я умываю руки.
   – А как ты у них спросишь?
   – В категорической форме!
   – Я не об этом. Как подход найдёшь? Нам с целой бандой не справиться. Придётся подключать ФСБ.
   – А вот этого не дождётесь! Как только мы их подключим, они сразу отключат нас… Есть другой вариант. В квартире, где была засада, один из бандитов сдуру упомянул имя главаря. Редкое такое имя – Клим.
   – Ты его знаешь?
   – Я – нет. Но думаю, что в определённых кругах он известен. Сейчас я пошлю на мобильник господина Чевякина следующее сообщение: «Сегодня в течение дня люди Клима должны забрать из камеры хранения Финляндского вокзала чемодан, в котором находится миллион долларов». Посмотрим, что из этого получится. Хватит нам быть грифами, наводящими гиен на добычу. Влезем в шкуру гиены сами.
   – Ты уверен, что все члены опергруппы поддержат тебя?
   – А ты сам поддерживаешь?
   – Ну, в общем-то, да…
   – Тогда какие могут быть проблемы? Девка и карлик нам не указ.

Глава 13. ЧЕМОДАН ИЛИ ЖИЗНЬ

   Вопреки ожиданиям план Цимбаларя, пусть и с некоторыми оговорками, одобрили единогласно, тем более что Людочке в нём места вообще не нашлось, а Ваня должен был наблюдать за всем происходящим со стороны, при необходимости корректируя действия ударной группы.
   Ради такого случая в компании «Доверие» была взята напрокат «девятка» неброского цвета – хотя и по фиктивным документам, но за настоящие деньги, причём немалые. Цимбаларь сам подтянул все проблемные болты, сменил масло и залил полный бак бензина.
   Согласно условиям, выдвинутым в письме, чемодан с выкупом ожидался на вокзале не позже одиннадцати. Примерно в это же время могли появиться и те, кто на него претендовал. Тем не менее наблюдение за камерой хранения установили уже в десять.
   Ваня, покрутившись возле ячейки, убедился: в её индикаторных окошках виднеются те же самые цифры, которые накануне записал для памяти Цимбаларь. А это означало, что после него никто ячейку не вскрывал.
   Камера хранения имела то преимущество, что все клиенты находились здесь как на ладони, достаточно было только прогуляться вдоль рядов, в которые объединялись ячейки. Наверное, проектировщики намеренно позаботились о хорошем обзоре для дежурных. Это обстоятельство играло на руку команде Цимбаларя.
   Посыльные Клима появились в самом начале двенадцатого. Излишней маскировкой они себя не утруждали и вид имели такой, словно бы собрались на очередную бандитскую разборку. От них буквально разило криминалом, как от шлюх разит пороком, а от чиновников – корыстолюбием. Хорошо ещё, что за поясом у этих громил не торчали пистолеты.
   Пока один заговаривал зубы дежурной, двое других быстро открыли ячейку, сунули чемодан в большой брезентовый мешок и направились к выходу, изредка косясь по сторонам. Ваня, обратившийся к ним за милостыней, чуть не получил пенделя под зад.
   – Жмоты! – крикнул Ваня вдогонку своим обидчикам. – Чтоб вам сегодня целый день фарта не было!
   К чести бандитов надо заметить, что старший из них поспешно вернулся и со словами: «Держи за нас пальцы, пацан!» – вручил Ване горсть мелочи.
   На привокзальной площади, осенённой статуей калмыковатого вождя, никак не предполагавшего, в какие исторические дебри заведёт Россию спровоцированный им революционный процесс, все трое погрузились в вишнёвый «Опель», водитель которого очень смахивал на одного из визитёров, минувшей ночью посетивших барак в Обухове.
   Немного поплутав в окрестностях вокзала, «Опель» выскочил на Лесной проспект, и вскоре к нему присоединилась голубая «Тойота», уже знакомая как Цимбаларю, так и Кондакову. Таким образом, чемодан, набитый старыми газетами, сопровождали аж восемь вооруженных человек – эскорт, достойный какого-нибудь художественного шедевра, следующего из Эрмитажа в Лувр.
   Люди Чевякина пока ничем себя не проявляли, но сыщики были уверены, что без них сегодня не обойдётся.
   Миллион, пусть и весьма сомнительный, не мог оставить равнодушным бывшего учёного-физика, а ныне крутого пахана Чевякина. Он умел рассчитывать всё наперёд – и риск, и кровь, и вероятность промашки, и возможные дивиденды, но не учёл того обстоятельства, что операцию с чемоданом затеял вовсе не бандит средней руки Клим, а опер особого отдела Цимбаларь.
   Впрочем, игра ещё даже не началась, и до определённого момента шансы на успех сохраняли все её участники, хотя, конечно, первый ход значил очень многое. И этот ход назревал.
   В зеркале заднего вида, куда Цимбаларь посматривал даже чаше, чем на дорогу, появился могучий «Мицубиси-Паджеро», никелированные дуги которого сверкали, словно бивни боевого слона. Пока он никак Не афишировал своих агрессивных намерений, однако упорно держался в хвосте маленького конвоя, уходившего всё дальше и дальше на север.
   – Надо пропустить его, – сказал Цимбаларь, перестраиваясь в правый ряд. – Когда линкоры выходят на дистанцию прицельного огня, каботажным шхунам лучше держаться в сторонке.
   – А если чевякинские бойцы положат всех климовских? – поинтересовался Кондаков, записывая номер обгонявшего их вседорожника. – Или, наоборот, те под орех разделают налётчиков?
   – Значит, так легли карты, и мы остались без козырей, – с наигранной беспечностью ответил Цимбаларь. – Но я очень надеюсь на неразбериху, без которой не обходится ни одна бандитская стычка. Когда в африканском вельде дерутся два львиных прайда, не поделивших территорию, коварные гиены беспрепятственно крадут оставшихся без присмотра львят.
   – Да ты, похоже, так вжился в роль гиены, что скоро начнёшь подвывать на её манер, – заметил Кондаков.
   – Что же остаётся делать, если мы не располагаем ни силой слона, ни свирепостью носорога, ни мудростью змеи, ни многочисленностью саранчи? Приходится прибегать к тактике гиен – подленькой, вероломной, но по-своему эффективной. Как говорится, бытие определяет сознание.
   – А битьё его отнимает, – добавил Кондаков.
   «Опель» и «Тойота» шли ходко, но соблюдая все
   правила дорожного движения. Сейчас был совсем не тот случай, чтобы лихачить. На площади Мужества, в эти часы почти пустой, обе машины повернули на проспект Непокорённых. Тот же маневр совершил и «Мицубиси-Паджеро».
   Взглянув на карту города, Кондаков сказал:
   – Держат путь на крематорий… Это же надо, так предчувствовать свою судьбу!
   Однако, миновав Пискарёвское кладбище, конвой повернул на одноимённый проспект, и стало ясно, что чемодан собираются потрошить где-то за городом, в районе Девяткина или Мурина. В любом случае развязка приближалась.
   Внезапно всех стремительно обогнал снежно-белый «Фольксваген-Транспортёр». Проскочив на красный свет, он резко затормозил. Машину, едва не опрокинув, развернуло поперёк перекрестка.
   – Начинается, – сбавляя ход, буркнул Цимбаларь. – Оперная ария «Люди гибнут за металл». Исполняется питерской братвой в сопровождении оркестра огнестрельных инструментов.
   Сегодня, как по заказу, сбывались все его самые мрачные прогнозы. Из микроавтобуса, ещё совсем недавно казавшегося пустым, ударили автоматы. Приближающийся к перекрестку «Опель», от которого во все стороны брызнуло стеклянное крошево, зарыскал по дороге, словно потеряв управление.
   На помощь устремилась «Тойота», но её начали поливать свинцом из налетающего сзади «Мицубиси-Паджеро».
   «Опель» между тем окончательно потерял ход, выехал на тротуар и упёрся дымящимся радиатором в осветительную мачту. Все четыре дверцы разом распахнулись, но наружу выскочили только два человека – по крайней мере, так казалось со стороны.
   Третий, не замеченный никем, кроме Цимбаларя, волоча в зубах мешок с чемоданом, проворно отполз под защиту живой изгороди, отделявшей проспект от каких-то унылых пустырей.
   Покинувшие «Опель» климовские бойцы оказались не лыком шиты. Сначала они забросали автобус ручными гранатами, а затем открыли интенсивную пистолетную стрельбу.
   – Из «стечкиных» садят, – одобрительно произнёс Цимбаларь, не спускавший глаз с уползающего бандита.
   – Слышу, – кивнул Кондаков. – Надёжная дудка. В иных ситуациях и автомату не уступит.
   Тем временем «Мицубиси-Паджеро», выглядевший в этой свалке, словно бульдог среди мопсов, протаранил свою землячку «Тойоту», и люди, высыпавшие из обеих машин, сошлись в рукопашной схватке. Попытка умыкнуть чемодан всё же не осталась незамеченной, и вокруг уползающего бандита пули затеяли настоящую свистопляску, срубая ветки кустов и высекая искры из тротуарных плит.
   Сначала пострадал запрятанный в мешок чемодан, получивший несколько пробоин, а затем и его носильщик, сразу припавший к тротуару и завилявший задом, словно в любовном экстазе.
   Цимбаларь, уже успевший развернуть свою «девятку», дал задний ход и остановился почти напротив раненого бандита.
   – Давай сюда! – распахнув дверцу, крикнул Кондаков, заранее перебравшийся на заднее сиденье. – Куда мешок тащишь? Бросай, а то пропадёшь!
   Но бандит уже и сам понял, что жизнь дороже любых бумажек – даже зелёненьких, даже снабжённых семью степенями защиты, и, оставляя за собой прерывистый кровавый след, кинулся к машине. На одних руках кинулся, утюжа брюхом мостовую и подволакивая ноги. Однако на диво проворно, словно ящерица, потерявшая хвост.
   По багажнику «девятки» несколько раз словно молотком долбанули, но она уже неслась на полной скорости назад, подальше от этого страшного места, где справа навевало скорбь крупнейшее в стране мемориальное кладбище, слева дымил крематорий, пусть и не самый крупный, но тоже впечатляющий, а сзади продолжалась бешеная стрельба.
   При ближайшем рассмотрении новый пассажир оказался тем самым бандитом, который на вокзале одарил Ваню мелочью. Пока он ещё не успел опомниться, Кондаков провёл тщательный обыск, изъяв не только ствол, но и все режуще-колющие предметы, включая брелок для ключей, выполненный в форме штопора.
   Потом наступил черёд раны. К счастью, пуля прошла навылет, изрядно разворотив ляжку, что, учитывая пол и возраст пострадавшего, особого значения не имело. Уцелело и довольно сомнительное сокровище, находящееся между ляжек.
   Вот только кровь хлестала без всякой меры, и Кондакову пришлось плотно перебинтовать рану прямо поверх штанины. Вместо антисептика пригодилась четвертинка водки, заначенная Цимбаларем в аптечке.
   – Мужики, кто вы такие? – простонал раненый, при каждом вираже мотаясь на заднем сиденье, словно беспомощная кукла.
   – Твои ангелы-хранители, – ответил Цимбаларь, поминутно посматривавший в зеркало заднего вида. – Услыхали стрельбу на Пискаревском проспекте и слетели с небес… Не слышу слов благодарности!
   – Зачем слова! Я вас напою до отключки самым лучшим коньяком.
   – Ангелы не пьют… Тем более коньяк… Тебя звать-то как?
   – По паспорту Вадим, а друзья Вавой кличут… Ты сейчас на Петроградскую сторону рули, а там я точный адресок укажу.
   – Чей адресок? – как бы невзначай поинтересовался Кондаков. – Уж не Клима ли?
   – Откуда вы Клима знаете? – опешил бандит, сразу утративший добрую толику эйфории, вызванной счастливым спасением.
   – Мы всё, браток, знаем, – многозначительно произнёс Кондаков. – И что у тебя в чемодане было, и кого вы за этот чемодан вчера зарезали, и почему на вас чевякинские бойцы напали.
   – Так это Чавы работа! – воскликнул Вава. – Вот гнида базарная! Заплатит он за нашу кровушку! Не уйдёт от расплаты!
   – Мы тоже так думаем, – согласился Цимбаларь. – Поэтому и везём тебя на Сытный рынок к Чевякину. Побазарите на пару. Корешей своих погибших помянете. А потом ты все свои предъявы ему и выложишь. Годится?
   – Мужики, пощадите! – завопил Вава, осознавший наконец, что рискует попасть из огня да в полымя. – Зачем вы меня тогда вообще спасали? Лучше бы я прямо на улице от пули подох!
   – Если ты ставишь вопрос ребром, можно и на Петроградскую сторону повернуть, – произнёс Цимбаларь примирительным тоном. – Только сначала перетрём кое-какие вопросики… Надеюсь, напоминать о том, что ты сейчас целиком находишься в нашей власти, не требуется?
   Вава молчал и лишь скрипел зубами – то ли от боли, то ли от безысходности.