Страница:
– Нет её у меня…
– Почему нет?
– Её и быть не может. – Лицо Ухналёва исказил нервный тик. – Я пользуюсь «цифрой». То есть цифровой камерой. Все снимки поступают в её электронную память, из которой потом могут быть выведены на экран компьютерного монитора.
Кондакову понадобилось некоторое время, чтобы переварить эту новость (опять проклятая электроника, будто сказочная нежить, вставала на его пути). Не придумав ничего лучшего, он гаркнул:
– Ну так выведите их!
– Прямо сейчас? – Ухналёв вжал голову в плечи, словно опасаясь удара.
– Ну не завтра же!
– Тогда попрошу пройти в мой кабинет.
Подумать только, у этого малодушного кролика был свой собственный кабинет… Да его место в норке, в норке! Желательно с двумя выходами.
Глядя, как Ухналёв подключает свою «цифру» к учрежденческому компьютеру, Кондаков твердил про себя: «Пора на пенсию. Давно пора. Совсем уже я устарел». Впрочем, такие мысли, подобно аппетиту, регулярно приходили к нему по несколько раз на дню и столь же регулярно улетучивались после первой же, пусть и ничтожной, удачи.
– Вам с самого начала показывать? – осведомился Ухналёв, когда всё у него уже было готово.
– А что там сначала?
– Церемония бракосочетания, потом свадьба.
– Не надо. Давайте ближе к концу. Последние кадры на перроне.
– Будет сделано.
На экране компьютера возник фасад Московского вокзала, снятый при ночном освещении.
– Это мы ещё только подъезжаем, – пояснил Ухналёв.
На проход по вокзальному зданию ушло кадра три, на прощание с родными – столько же. И вот наконец появилось изображение роскошного спального вагона, на фоне которого позировали пьяненький жених и сияющая невеста, словно бы забывшая верную примету: если первую брачную ночь проведёшь на колесах, то и всю последующую семейную жизнь будешь мотаться с места на место.
Слева от новобрачных виднелись Раиса Удалая, облачённая в синий железнодорожный костюмчик, очень её красивший, и худощавый молодой человек, отвернувшийся от объектива фотоаппарата. В правой руке он сжимал книгу, размерами действительно похожую на Библию.
– Увеличить можно? – Кондаков впился взглядом в экран.
– Конечно. А кого?
– Вот этого долговязого с краю.
Молодожёны и Удалая, разрастаясь в размерах, уплыли за пределы экрана, уступив место ничем не примечательному парню, пожелавшему скрыть своё лицо.
– Теперь книгу, – потребовал Кондаков. – Дайте крупно книгу.
Чёрный, довольно потрёпанный том и вцепившиеся в него пальцы заняли центральную часть экрана.
– Всё, – сказал Ухналёв. – На большее не хватает ресурса.
– Что-то я не разберу название книги, – напряжённо щурясь, произнёс Кондаков. – Мудрёное какое-то…
– «Негравитационные квантовые поля в искривлённом пространстве-времени», – сообщил Ухналёв. – К сожалению, фамилию автора разглядеть не могу.
– И кто же такие книги читает? – Кондаков даже чертыхнулся.
– Есть люди, – сказал Ухналёв. – Аспиранты, занимающиеся сходными проблемами. Или молодые учёные.
– А студенты?
– Вряд ли. Если учебник Блохинцева «Основы квантовой механики» условно назвать букварём, то в сравнении с ним эта книга, – он указал на экран, – будет чем-то вроде поэмы «Конёк-Горбунок».
– Вы сами откуда такие тонкости знаете?
– Когда-то сподобилось учиться на физмате. Были там фанатики, занимавшиеся квантовой механикой.
– Сложная наука?
– Не то слово. Есть мнение, что постичь её способен только один человек из двухсот тысяч.
– Серьёзно?
– Мне, знаете ли, не до шуток.
– Один на двести тысяч, – задумался Кондаков. – То есть пять на миллион… Хотите сказать, что во всем Питере есть всего лишь двадцать пять человек, досконально усвоивших… э-э-э… квантовую механику?
– Скорее всего, и того меньше.
– А если наш паренёк, собравшись на вокзал, прихватил первую попавшуюся книгу? И в квантовой механике он никакой не дока, а, наоборот, дуб?
– Даже не представляю себе квартиру, в которой подобная книга могла оказаться под рукой. Её место в академической библиотеке или на соответствующей кафедре. Вы обратите внимание на состояние книги. Такое впечатление, что её зачитали до дыр.
– Благодарю за консультацию. – Кондаков ощущал себя словно рыбак, вместо окунька поймавший на крючок тропическую рыбу-бабочку. – Эти снимки можно напечатать?
– Не проблема.
– Тогда сделайте для меня юношу в полный рост, отдельно голову и отдельно книгу. И берегите память своего фотоаппарата! Вполне возможно, что она ещё пригодится.
– Давайте я перепишу её вам на жёсткий диск, – предложил Ухналёв.
– Почему на жёсткий? – опасаясь подвоха, осведомился Кондаков. – А на мягкий нельзя?
– Мягких не бывает.
– Тогда не надо. Сказано – беречь, значит, берегите, – буркнул Кондаков, принимая в руки полноформатные цветные снимки, с легким шумом выползавшие из щели принтера. – В заключение позвольте один вопрос личного характера. Почему у вас всё время такой испуганный вид? Неужели совесть не чиста?
– Даже и не знаю, что вам сказать… – Жалкая улыбка скривила лицо Ухналёва. – Вы не поверите, но я всегда жил со смешанным чувством вины и страха. Более того, я не считаю это состояние чем-то из ряда вон выходящим. Почему смогли уцелеть черепахи, современницы динозавров? Потому что они боялись всего на свете и при малейшей опасности прятались в свои панцири, в свою скорлупу.
– Но ведь вы человек, а не пресмыкающееся.
– Зато и хищники, охотящиеся на меня, не идут ни в какое сравнение с грифами и шакалами… Род Ухналёвых прослеживается с восемнадцатого века. Все мои предки были купцами, а некоторые даже выбились в заводчики. И здесь, и в Москве им принадлежали целые улицы. Причём кровь из людей мои предки не высасывали, а по мере сил помогали всем нуждающимся. Строили не только доходные дома и мануфактуры, но и больницы, храмы, приюты. После октябрьского переворота никто из Ухналёвых не покинул родину. За это они сначала лишились своего добра, а потом и жизни. Дед мой старался держаться тише воды ниже травы, работал счетоводом в инвалидной артели, но и его забрали в тридцать седьмом. В пятидесятом своей очереди дождался отец. Мне было тогда два годика, но, странное дело, я этот случай помню. Даже не само событие, а ужас, охвативший всю семью. Он запал мне в самую душу… А думаете, потом не брали? Брали! Брали и в шестидесятых, и в восьмидесятых. Берут и сегодня… Где может спрятаться такой человек, как я? Только в скорлупе своего собственного страха. А постоянное чувство вины заменяет мне панцирь. Вы-то сами, как я вижу, из породы хищников. И уже нацелили было на меня свои клыки. Но, убедившись, с каким ничтожеством имеете дело, сразу отступили. И даже ощутили ко мне жалость… Почему я не должен бояться, если в этом моё единственное спасение? Трусливая черепаха живёт сто пятьдесят лет, а смелый лев – двадцать.
– В каком-то смысле вы тоже специалист по квантовой механике, – промедлив самую малость, молвил Кондаков. – Это я к тому, что вторую такую натуру не сыскать и среди миллиона человек. У вас ведь не душа, а прямо-таки кровоточащая рана. Вам лечиться надо.
– Чем?
– Сначала водочкой. А когда захорошеет, подыщите подходящее место, желательно людное, и плюньте на памятник какого-нибудь вождя. Их в вашем городе, слава богу, хватает. А ещё лучше – демонстративно справьте малую нужду. Стопроцентная гарантия, что вам ничего за это не будет. Более того, обязательно найдутся сочувствующие. Кое-кто даже пожелает повторить ваш подвиг. Убедившись в безнаказанности, вы постепенно начнёте избавляться от чувства постоянного страха.
– Спасибо за совет, но на старости лет привычки менять поздно. Пусть я останусь живым примером самоунижения, и, глядя на меня, внуки вырастут настоящими Ухналёвыми, смелыми и предприимчивыми.
– Только бы не зарвались. Те, кто с «наганом» выходит на большую дорогу, тоже сплошь смелые и предприимчивые. Во всём следует придерживаться меры.
– Ну вы и скажете… Когда это русский человек придерживался меры?
– Без ложной скромности могу привести в пример самого себя.
– В вашем возрасте это неудивительно. Душа берёт власть над губительными страстями тела лишь тогда, когда оно ветшает. Ну кому, скажите, нужна власть над руинами, пусть даже своими собственными?
– Нет, с вами просто невозможно разговаривать! Вы своей хандрой кого угодно можете заразить. Надо побыстрее убираться отсюда… Не подскажете, где находится ближайшая гостиница?
– «Советская» на Лермонтовском проспекте… Но она довольно дорогая. – Ухналёв ещё больше пригорюнился.
– Ничего! Нам ли, хищникам, бояться дороговизны…
Сняв полулюкс, состоявший из трёх просторных комнат, которые на ближайшее время должны были стать не только жилищем, но и штабом опергруппы, Кондаков позвонил в Москву дежурному особого отдела. Сообщив свой новый адрес, он велел при первой же возможности передать капитану Цимбаларю и лейтенанту Лопаткиной, чтобы те в срочном порядке поворачивали оглобли на Петербург. «Похоже, что Гладиатор здесь», – добавил он в заключение.
Близился вечер, и проводить какие-либо розыскные мероприятия было уже поздно. Поэтому Кондаков решил пораньше завалиться спать, чтобы спозаранку с ясной головой и свежими силами отправиться на место самого последнего по времени и, хотелось бы надеяться, заключительного взрыва.
Достигнув возраста, дающего право занимать в общественном транспорте места, помеченные знаком «Для инвалидов и престарелых», Кондаков почти утратил тягу к спиртному, однако каждое утро просыпался словно бы после хорошей попойки – раскалывалась голова, болела печень, ломило в суставах. Только лечился он сейчас не пивом и рассолом, а чайком и таблетками.
Предупредив портье о том, что в его отсутствие могут подъехать остальные постояльцы, Кондаков ещё до завтрака пустился в путь, перевалочным пунктом которого был Балтийский вокзал.
Электричка шла полупустой – зарядивший на рассвете мелкий, холодный дождь не устраивал ни дачников, ни экскурсантов. Моря из окна вагона видно не было, но, сойдя на нужной станции, он повернул направо, туда, где сквозь завесу дождя проступало что-то плоское, сизое, необъятное и откуда тянуло солоноватой свежестью вперемешку с запашком гниющих водорослей.
Вскоре Кондаков вышел на песчаный берег, низкий и совершенно пустой. Медленные мутные волны лизали его, оставляя после себя целые груды пены. Куда-то пропали даже вездесущие чайки. Лишь на некотором отдалении виднелись надувные лодки и плотики рыба-ков, которым была нипочём даже самая лютая непогода.
Поблизости маячили какие-то древние руины, а из воды торчали каменные столбики, двумя рядами уходившие в море. Судя по всему, взрыв произошёл именно здесь, хотя его явных следов не осталось.
Между тем Кондаков, не захвативший с собой даже зонтика, ощущал себя как Садко, спустившийся во владения морского царя. Так и до простуды было недалеко. Кондаков по собственному опыту знал, что балтийский дождик бывает опасней для здоровья, чем тропический ливень.
Он попытался криками обратить на себя внимание рыбаков, но те на жалкие потуги сухопутной крысы никак не реагировали. Пришлось пойти на крайнюю и, в обшем-то, непозволительную меру – пальнуть в воздух из пистолета.
– Плывите сюда, черти полосатые! – орал Кондаков, отмахиваясь от порохового дыма, который в промозглом, неподвижном воздухе рассеивался крайне неохотно. – Разговор есть!
Этот пламенный призыв восприняли далеко не все рыбаки, но кое-кто из них всё же повернул к берегу. Если человек не пожалел перевести патрон, который в эпоху рыночных отношений стоит примерно как стакан водки, значит, ему всерьёз приспичило.
– Тебе что, папаша, надо? – поинтересовались рыбаки, держась от Кондакова на расстоянии, превышающем дальность прицельного выстрела. – Ежели ты из рыбоохраны, то мы закон не нарушаем. Ловим на один крючок, за пределами рыбоохранной зоны, без применения запрещённых орудий лова. И если мы сами эту рыбку не выловим, она к финнам уйдёт. Неужели ты, папаша, маннергеймовским турмалаям сочувствуешь?
– Я, конечно, прошу прощения, что оторвал вас от столь приятного времяпрепровождения, но дело не терпит отлагательств. – Кондаков издали продемонстрировал своё удостоверение. – Хочу задать вам несколько вопросов по поводу недавнего взрыва, случившегося приблизительно на этом месте.
Рыбаки дружно приняли позицию, суть которой выражается поговоркой «моя хата с краю». Одни в тот день якобы вообще не подходили к морю, а другие хотя и слышали взрыв краем уха, но в ту сторону даже не обернулись – очень уж хороший клёв был.
– Есть информация, что несколько лодок от ударной волны даже перевернулись, – напомнил Кондаков.
– Так это те, которые назад с уловом возвращались. Тимоха Зыль и Пашка Пегас. Но и они толком ничего не видели. Гребут-то, папаша, спиной к берегу. После того, как рвануло, их волна сразу и накрыла. А когда они выплыли, уже и дым развеялся. Но ни единой живой души поблизости не было. Это гарантированно.
– А не наблюдалось ли перед взрывом каких-нибудь странных явлений? – поинтересовался Кондаков. – Допустим, миражей или световых вспышек.
– Ничего определённого сказать не можем, – отвечали рыбаки. – Погода стояла дрянная, примерно как сейчас. Только что дождя не было. А вспышки здесь дело обычное. Ремонтники, которые береговые сооружения обслуживают, фальшфейеры зажигают. Вояки, случается, ракеты пускают. Вокруг маяки. Да и молодежь иллюминацию наводит. То петарду взорвут, то ещё что-нибудь.
– Да, обстановочка у вас сложная… Это что такое? – Кондаков указал на развалины.
– Раньше, говорят, пристань была, – объяснили рыбаки, уже проникшиеся к Кондакову некоторой симпатией. – Её ещё в тридцатые годы разобрали. Хотели новую поставить, но война помешала. Так и забросили. Зато рыба поблизости водится, ничего не скажешь… Хочешь, поехали с нами. Лишняя удочка всегда найдётся. Потом ушицу сварим.
– Я бы с превеликим удовольствием, да дела не позволяют, – развёл руками Кондаков. – И без того много времени потерял. Всю ночь в поезде трясся, а результата никакого. Начальство загрызет… А может, есть смысл допросить Пашку и Тимоху?
– Сегодня, папаша, не получится. Опоздал маленько. Пашка сам из мореманов, вчера в рейс ушёл на сухогрузе. А Тимоха на поминках тётки упился, бревном лежит. Раньше субботы не оклемается.
– И что в том взрыве необыкновенного было, если даже Москва гонцов посылает? – осведомился рыбак, подплывший к берегу ближе других.
Кондаков, мгновенно почуявший, что это далеко не праздный вопрос, завёл, можно сказать, интимный разговор.
– Тебя как зовут? – спросил он первым делом.
– Зови как все, Гришаней.
– Так вот, Гришаня, этот взрыв интересует компетентные органы потому, что здравому объяснению не подлежит. В природе на всё есть своя причина, а здесь – накося, выкуси. Это не моё личное мнение, а заключение специалистов. – Он ткнул пальцем в хмурое небо, словно бы одним из этих специалистов был сам господь бог.
– Ваши специалисты обо всём привыкли судить, не выходя из кабинетов… – возразил рыбак Гришаня. – А здесь с войны донных мин тьма-тьмущая осталась. И наши ставили, и немцы, и финны. Одну из них штормом могло на берег выкатить и песочком присыпать. Потом она сама по себе и бухнула. У меня буквально в тот же день похожий случай был. Отплыл я подальше от берега, аж до самого фарватера, где бакены стоят. Там ловить с лодок запрещается, потому что большие корабли всё время ходят. Но я решил рискнуть, тем более что время раннее было… Вот в полукилометре от меня ни с того ни с сего и рвануло. Лодку тряхнуло знатно. Столб воды взлетел, наверное, выше Казанского собора. Хорошо ещё, что в тот момент ни единое судно фарватером не шло. Спустя пять минут чайки налетели, давай оглушённую рыбу хватать. А я себе думаю: нет, здесь сегодня рыбалки не будет. И давай обратно грести.
– Когда это случилось? – Кондаков, как говорится, весь обратился в слух.
– Дайте подумать. – Гришаня стал поочерёдно загибать пальцы на правой руке. – Здесь этот взрыв был где-то ближе к полудню. А там – в семь утра. Разница в пять часов.
– Точное место взрыва можешь показать?
– Точное нет, а приблизительное покажу… Было это примерно на траверзе церкви Успения Богородицы. В хорошую погоду на горизонте её маковка видна… Жаль, что я номер ближайшего бакена не запомнил.
– Сами бакены не пострадали?
– Да что с ними сделается? Железные бочки. На мёртвом якоре стоят. Как говорится, ни нашим, ни вашим.
– Что-то проясняться стало, – заметил один из рыбаков. – Сейчас, наверное, и солнышко выглянет.
– Какое тебе солнышко! – осерчали его приятели. – Ты на небо, дурак, глянь. Тучи пушкой не прошибёшь.
– Вы зенки свои протрите, – стоял на своём отщепенец. – Вон как распогодилось.
И действительно, какой-то неестественный, тревожный свет разливался повсюду. Гребешки волн вспыхивали, словно чешуйки идущих на нерест зеркальных карпов. У всех вертикально стоящих предметов возникли тени, хоть и не такие густые, как от солнца.
– Назад! – заорал Кондаков, заячьими прыжками бросаясь прочь от развалин пристани. – Гребите назад!
Он удирал во все лопатки, а длинная тень неслась далеко впереди хозяина. Чувство долга заставляло Кондакова постоянно озираться, и момент взрыва он не упустил.
Огненный пузырь, слепя глаза, вспучился на берегу, затем по ушам стеганул грохот. У Кондакова создалось впечатление, будто ему дали под зад пинка, да такого, что он, словно птица, воспарил к небесам.
Лететь в общем-то было не страшно, но очень скоро проклятая гравитация потянула вниз. А уж земля встретила Кондакова не ласково. Дескать, рождённый холить порхать не должен… Бац!
Глава 6. ШВЕДСКИЙ СТОЛ
– Почему нет?
– Её и быть не может. – Лицо Ухналёва исказил нервный тик. – Я пользуюсь «цифрой». То есть цифровой камерой. Все снимки поступают в её электронную память, из которой потом могут быть выведены на экран компьютерного монитора.
Кондакову понадобилось некоторое время, чтобы переварить эту новость (опять проклятая электроника, будто сказочная нежить, вставала на его пути). Не придумав ничего лучшего, он гаркнул:
– Ну так выведите их!
– Прямо сейчас? – Ухналёв вжал голову в плечи, словно опасаясь удара.
– Ну не завтра же!
– Тогда попрошу пройти в мой кабинет.
Подумать только, у этого малодушного кролика был свой собственный кабинет… Да его место в норке, в норке! Желательно с двумя выходами.
Глядя, как Ухналёв подключает свою «цифру» к учрежденческому компьютеру, Кондаков твердил про себя: «Пора на пенсию. Давно пора. Совсем уже я устарел». Впрочем, такие мысли, подобно аппетиту, регулярно приходили к нему по несколько раз на дню и столь же регулярно улетучивались после первой же, пусть и ничтожной, удачи.
– Вам с самого начала показывать? – осведомился Ухналёв, когда всё у него уже было готово.
– А что там сначала?
– Церемония бракосочетания, потом свадьба.
– Не надо. Давайте ближе к концу. Последние кадры на перроне.
– Будет сделано.
На экране компьютера возник фасад Московского вокзала, снятый при ночном освещении.
– Это мы ещё только подъезжаем, – пояснил Ухналёв.
На проход по вокзальному зданию ушло кадра три, на прощание с родными – столько же. И вот наконец появилось изображение роскошного спального вагона, на фоне которого позировали пьяненький жених и сияющая невеста, словно бы забывшая верную примету: если первую брачную ночь проведёшь на колесах, то и всю последующую семейную жизнь будешь мотаться с места на место.
Слева от новобрачных виднелись Раиса Удалая, облачённая в синий железнодорожный костюмчик, очень её красивший, и худощавый молодой человек, отвернувшийся от объектива фотоаппарата. В правой руке он сжимал книгу, размерами действительно похожую на Библию.
– Увеличить можно? – Кондаков впился взглядом в экран.
– Конечно. А кого?
– Вот этого долговязого с краю.
Молодожёны и Удалая, разрастаясь в размерах, уплыли за пределы экрана, уступив место ничем не примечательному парню, пожелавшему скрыть своё лицо.
– Теперь книгу, – потребовал Кондаков. – Дайте крупно книгу.
Чёрный, довольно потрёпанный том и вцепившиеся в него пальцы заняли центральную часть экрана.
– Всё, – сказал Ухналёв. – На большее не хватает ресурса.
– Что-то я не разберу название книги, – напряжённо щурясь, произнёс Кондаков. – Мудрёное какое-то…
– «Негравитационные квантовые поля в искривлённом пространстве-времени», – сообщил Ухналёв. – К сожалению, фамилию автора разглядеть не могу.
– И кто же такие книги читает? – Кондаков даже чертыхнулся.
– Есть люди, – сказал Ухналёв. – Аспиранты, занимающиеся сходными проблемами. Или молодые учёные.
– А студенты?
– Вряд ли. Если учебник Блохинцева «Основы квантовой механики» условно назвать букварём, то в сравнении с ним эта книга, – он указал на экран, – будет чем-то вроде поэмы «Конёк-Горбунок».
– Вы сами откуда такие тонкости знаете?
– Когда-то сподобилось учиться на физмате. Были там фанатики, занимавшиеся квантовой механикой.
– Сложная наука?
– Не то слово. Есть мнение, что постичь её способен только один человек из двухсот тысяч.
– Серьёзно?
– Мне, знаете ли, не до шуток.
– Один на двести тысяч, – задумался Кондаков. – То есть пять на миллион… Хотите сказать, что во всем Питере есть всего лишь двадцать пять человек, досконально усвоивших… э-э-э… квантовую механику?
– Скорее всего, и того меньше.
– А если наш паренёк, собравшись на вокзал, прихватил первую попавшуюся книгу? И в квантовой механике он никакой не дока, а, наоборот, дуб?
– Даже не представляю себе квартиру, в которой подобная книга могла оказаться под рукой. Её место в академической библиотеке или на соответствующей кафедре. Вы обратите внимание на состояние книги. Такое впечатление, что её зачитали до дыр.
– Благодарю за консультацию. – Кондаков ощущал себя словно рыбак, вместо окунька поймавший на крючок тропическую рыбу-бабочку. – Эти снимки можно напечатать?
– Не проблема.
– Тогда сделайте для меня юношу в полный рост, отдельно голову и отдельно книгу. И берегите память своего фотоаппарата! Вполне возможно, что она ещё пригодится.
– Давайте я перепишу её вам на жёсткий диск, – предложил Ухналёв.
– Почему на жёсткий? – опасаясь подвоха, осведомился Кондаков. – А на мягкий нельзя?
– Мягких не бывает.
– Тогда не надо. Сказано – беречь, значит, берегите, – буркнул Кондаков, принимая в руки полноформатные цветные снимки, с легким шумом выползавшие из щели принтера. – В заключение позвольте один вопрос личного характера. Почему у вас всё время такой испуганный вид? Неужели совесть не чиста?
– Даже и не знаю, что вам сказать… – Жалкая улыбка скривила лицо Ухналёва. – Вы не поверите, но я всегда жил со смешанным чувством вины и страха. Более того, я не считаю это состояние чем-то из ряда вон выходящим. Почему смогли уцелеть черепахи, современницы динозавров? Потому что они боялись всего на свете и при малейшей опасности прятались в свои панцири, в свою скорлупу.
– Но ведь вы человек, а не пресмыкающееся.
– Зато и хищники, охотящиеся на меня, не идут ни в какое сравнение с грифами и шакалами… Род Ухналёвых прослеживается с восемнадцатого века. Все мои предки были купцами, а некоторые даже выбились в заводчики. И здесь, и в Москве им принадлежали целые улицы. Причём кровь из людей мои предки не высасывали, а по мере сил помогали всем нуждающимся. Строили не только доходные дома и мануфактуры, но и больницы, храмы, приюты. После октябрьского переворота никто из Ухналёвых не покинул родину. За это они сначала лишились своего добра, а потом и жизни. Дед мой старался держаться тише воды ниже травы, работал счетоводом в инвалидной артели, но и его забрали в тридцать седьмом. В пятидесятом своей очереди дождался отец. Мне было тогда два годика, но, странное дело, я этот случай помню. Даже не само событие, а ужас, охвативший всю семью. Он запал мне в самую душу… А думаете, потом не брали? Брали! Брали и в шестидесятых, и в восьмидесятых. Берут и сегодня… Где может спрятаться такой человек, как я? Только в скорлупе своего собственного страха. А постоянное чувство вины заменяет мне панцирь. Вы-то сами, как я вижу, из породы хищников. И уже нацелили было на меня свои клыки. Но, убедившись, с каким ничтожеством имеете дело, сразу отступили. И даже ощутили ко мне жалость… Почему я не должен бояться, если в этом моё единственное спасение? Трусливая черепаха живёт сто пятьдесят лет, а смелый лев – двадцать.
– В каком-то смысле вы тоже специалист по квантовой механике, – промедлив самую малость, молвил Кондаков. – Это я к тому, что вторую такую натуру не сыскать и среди миллиона человек. У вас ведь не душа, а прямо-таки кровоточащая рана. Вам лечиться надо.
– Чем?
– Сначала водочкой. А когда захорошеет, подыщите подходящее место, желательно людное, и плюньте на памятник какого-нибудь вождя. Их в вашем городе, слава богу, хватает. А ещё лучше – демонстративно справьте малую нужду. Стопроцентная гарантия, что вам ничего за это не будет. Более того, обязательно найдутся сочувствующие. Кое-кто даже пожелает повторить ваш подвиг. Убедившись в безнаказанности, вы постепенно начнёте избавляться от чувства постоянного страха.
– Спасибо за совет, но на старости лет привычки менять поздно. Пусть я останусь живым примером самоунижения, и, глядя на меня, внуки вырастут настоящими Ухналёвыми, смелыми и предприимчивыми.
– Только бы не зарвались. Те, кто с «наганом» выходит на большую дорогу, тоже сплошь смелые и предприимчивые. Во всём следует придерживаться меры.
– Ну вы и скажете… Когда это русский человек придерживался меры?
– Без ложной скромности могу привести в пример самого себя.
– В вашем возрасте это неудивительно. Душа берёт власть над губительными страстями тела лишь тогда, когда оно ветшает. Ну кому, скажите, нужна власть над руинами, пусть даже своими собственными?
– Нет, с вами просто невозможно разговаривать! Вы своей хандрой кого угодно можете заразить. Надо побыстрее убираться отсюда… Не подскажете, где находится ближайшая гостиница?
– «Советская» на Лермонтовском проспекте… Но она довольно дорогая. – Ухналёв ещё больше пригорюнился.
– Ничего! Нам ли, хищникам, бояться дороговизны…
Сняв полулюкс, состоявший из трёх просторных комнат, которые на ближайшее время должны были стать не только жилищем, но и штабом опергруппы, Кондаков позвонил в Москву дежурному особого отдела. Сообщив свой новый адрес, он велел при первой же возможности передать капитану Цимбаларю и лейтенанту Лопаткиной, чтобы те в срочном порядке поворачивали оглобли на Петербург. «Похоже, что Гладиатор здесь», – добавил он в заключение.
Близился вечер, и проводить какие-либо розыскные мероприятия было уже поздно. Поэтому Кондаков решил пораньше завалиться спать, чтобы спозаранку с ясной головой и свежими силами отправиться на место самого последнего по времени и, хотелось бы надеяться, заключительного взрыва.
Достигнув возраста, дающего право занимать в общественном транспорте места, помеченные знаком «Для инвалидов и престарелых», Кондаков почти утратил тягу к спиртному, однако каждое утро просыпался словно бы после хорошей попойки – раскалывалась голова, болела печень, ломило в суставах. Только лечился он сейчас не пивом и рассолом, а чайком и таблетками.
Предупредив портье о том, что в его отсутствие могут подъехать остальные постояльцы, Кондаков ещё до завтрака пустился в путь, перевалочным пунктом которого был Балтийский вокзал.
Электричка шла полупустой – зарядивший на рассвете мелкий, холодный дождь не устраивал ни дачников, ни экскурсантов. Моря из окна вагона видно не было, но, сойдя на нужной станции, он повернул направо, туда, где сквозь завесу дождя проступало что-то плоское, сизое, необъятное и откуда тянуло солоноватой свежестью вперемешку с запашком гниющих водорослей.
Вскоре Кондаков вышел на песчаный берег, низкий и совершенно пустой. Медленные мутные волны лизали его, оставляя после себя целые груды пены. Куда-то пропали даже вездесущие чайки. Лишь на некотором отдалении виднелись надувные лодки и плотики рыба-ков, которым была нипочём даже самая лютая непогода.
Поблизости маячили какие-то древние руины, а из воды торчали каменные столбики, двумя рядами уходившие в море. Судя по всему, взрыв произошёл именно здесь, хотя его явных следов не осталось.
Между тем Кондаков, не захвативший с собой даже зонтика, ощущал себя как Садко, спустившийся во владения морского царя. Так и до простуды было недалеко. Кондаков по собственному опыту знал, что балтийский дождик бывает опасней для здоровья, чем тропический ливень.
Он попытался криками обратить на себя внимание рыбаков, но те на жалкие потуги сухопутной крысы никак не реагировали. Пришлось пойти на крайнюю и, в обшем-то, непозволительную меру – пальнуть в воздух из пистолета.
– Плывите сюда, черти полосатые! – орал Кондаков, отмахиваясь от порохового дыма, который в промозглом, неподвижном воздухе рассеивался крайне неохотно. – Разговор есть!
Этот пламенный призыв восприняли далеко не все рыбаки, но кое-кто из них всё же повернул к берегу. Если человек не пожалел перевести патрон, который в эпоху рыночных отношений стоит примерно как стакан водки, значит, ему всерьёз приспичило.
– Тебе что, папаша, надо? – поинтересовались рыбаки, держась от Кондакова на расстоянии, превышающем дальность прицельного выстрела. – Ежели ты из рыбоохраны, то мы закон не нарушаем. Ловим на один крючок, за пределами рыбоохранной зоны, без применения запрещённых орудий лова. И если мы сами эту рыбку не выловим, она к финнам уйдёт. Неужели ты, папаша, маннергеймовским турмалаям сочувствуешь?
– Я, конечно, прошу прощения, что оторвал вас от столь приятного времяпрепровождения, но дело не терпит отлагательств. – Кондаков издали продемонстрировал своё удостоверение. – Хочу задать вам несколько вопросов по поводу недавнего взрыва, случившегося приблизительно на этом месте.
Рыбаки дружно приняли позицию, суть которой выражается поговоркой «моя хата с краю». Одни в тот день якобы вообще не подходили к морю, а другие хотя и слышали взрыв краем уха, но в ту сторону даже не обернулись – очень уж хороший клёв был.
– Есть информация, что несколько лодок от ударной волны даже перевернулись, – напомнил Кондаков.
– Так это те, которые назад с уловом возвращались. Тимоха Зыль и Пашка Пегас. Но и они толком ничего не видели. Гребут-то, папаша, спиной к берегу. После того, как рвануло, их волна сразу и накрыла. А когда они выплыли, уже и дым развеялся. Но ни единой живой души поблизости не было. Это гарантированно.
– А не наблюдалось ли перед взрывом каких-нибудь странных явлений? – поинтересовался Кондаков. – Допустим, миражей или световых вспышек.
– Ничего определённого сказать не можем, – отвечали рыбаки. – Погода стояла дрянная, примерно как сейчас. Только что дождя не было. А вспышки здесь дело обычное. Ремонтники, которые береговые сооружения обслуживают, фальшфейеры зажигают. Вояки, случается, ракеты пускают. Вокруг маяки. Да и молодежь иллюминацию наводит. То петарду взорвут, то ещё что-нибудь.
– Да, обстановочка у вас сложная… Это что такое? – Кондаков указал на развалины.
– Раньше, говорят, пристань была, – объяснили рыбаки, уже проникшиеся к Кондакову некоторой симпатией. – Её ещё в тридцатые годы разобрали. Хотели новую поставить, но война помешала. Так и забросили. Зато рыба поблизости водится, ничего не скажешь… Хочешь, поехали с нами. Лишняя удочка всегда найдётся. Потом ушицу сварим.
– Я бы с превеликим удовольствием, да дела не позволяют, – развёл руками Кондаков. – И без того много времени потерял. Всю ночь в поезде трясся, а результата никакого. Начальство загрызет… А может, есть смысл допросить Пашку и Тимоху?
– Сегодня, папаша, не получится. Опоздал маленько. Пашка сам из мореманов, вчера в рейс ушёл на сухогрузе. А Тимоха на поминках тётки упился, бревном лежит. Раньше субботы не оклемается.
– И что в том взрыве необыкновенного было, если даже Москва гонцов посылает? – осведомился рыбак, подплывший к берегу ближе других.
Кондаков, мгновенно почуявший, что это далеко не праздный вопрос, завёл, можно сказать, интимный разговор.
– Тебя как зовут? – спросил он первым делом.
– Зови как все, Гришаней.
– Так вот, Гришаня, этот взрыв интересует компетентные органы потому, что здравому объяснению не подлежит. В природе на всё есть своя причина, а здесь – накося, выкуси. Это не моё личное мнение, а заключение специалистов. – Он ткнул пальцем в хмурое небо, словно бы одним из этих специалистов был сам господь бог.
– Ваши специалисты обо всём привыкли судить, не выходя из кабинетов… – возразил рыбак Гришаня. – А здесь с войны донных мин тьма-тьмущая осталась. И наши ставили, и немцы, и финны. Одну из них штормом могло на берег выкатить и песочком присыпать. Потом она сама по себе и бухнула. У меня буквально в тот же день похожий случай был. Отплыл я подальше от берега, аж до самого фарватера, где бакены стоят. Там ловить с лодок запрещается, потому что большие корабли всё время ходят. Но я решил рискнуть, тем более что время раннее было… Вот в полукилометре от меня ни с того ни с сего и рвануло. Лодку тряхнуло знатно. Столб воды взлетел, наверное, выше Казанского собора. Хорошо ещё, что в тот момент ни единое судно фарватером не шло. Спустя пять минут чайки налетели, давай оглушённую рыбу хватать. А я себе думаю: нет, здесь сегодня рыбалки не будет. И давай обратно грести.
– Когда это случилось? – Кондаков, как говорится, весь обратился в слух.
– Дайте подумать. – Гришаня стал поочерёдно загибать пальцы на правой руке. – Здесь этот взрыв был где-то ближе к полудню. А там – в семь утра. Разница в пять часов.
– Точное место взрыва можешь показать?
– Точное нет, а приблизительное покажу… Было это примерно на траверзе церкви Успения Богородицы. В хорошую погоду на горизонте её маковка видна… Жаль, что я номер ближайшего бакена не запомнил.
– Сами бакены не пострадали?
– Да что с ними сделается? Железные бочки. На мёртвом якоре стоят. Как говорится, ни нашим, ни вашим.
– Что-то проясняться стало, – заметил один из рыбаков. – Сейчас, наверное, и солнышко выглянет.
– Какое тебе солнышко! – осерчали его приятели. – Ты на небо, дурак, глянь. Тучи пушкой не прошибёшь.
– Вы зенки свои протрите, – стоял на своём отщепенец. – Вон как распогодилось.
И действительно, какой-то неестественный, тревожный свет разливался повсюду. Гребешки волн вспыхивали, словно чешуйки идущих на нерест зеркальных карпов. У всех вертикально стоящих предметов возникли тени, хоть и не такие густые, как от солнца.
– Назад! – заорал Кондаков, заячьими прыжками бросаясь прочь от развалин пристани. – Гребите назад!
Он удирал во все лопатки, а длинная тень неслась далеко впереди хозяина. Чувство долга заставляло Кондакова постоянно озираться, и момент взрыва он не упустил.
Огненный пузырь, слепя глаза, вспучился на берегу, затем по ушам стеганул грохот. У Кондакова создалось впечатление, будто ему дали под зад пинка, да такого, что он, словно птица, воспарил к небесам.
Лететь в общем-то было не страшно, но очень скоро проклятая гравитация потянула вниз. А уж земля встретила Кондакова не ласково. Дескать, рождённый холить порхать не должен… Бац!
Глава 6. ШВЕДСКИЙ СТОЛ
Спустя сутки вся опергруппа собралась в гостиничном полулюксе, накануне предусмотрительно снятом Кондаковым.
Сам он в пижаме, бинтах и нашлёпках возлежал поверх атласного одеяла. Людочка с ложечки поила его ландышевой настойкой. Цимбаларь и Ваня коротали время за пивом.
Кондаков слабым голосом рассказывал о своих под-вигах, которые больше походили на злоключения:
– …И вот тогда, ребята, я хлебнул лиха. Так летать мне не приходилось даже под Кандагаром, когда наша разведывательная группа попала под обстрел собственной артиллерии. Я потом, когда в себя пришёл, замерил расстояние между своим последним шагом и местом приземления. Выше рекорда мира, установленного американским прыгуном Бобом Бимоном. Вот так-то!
Цимбаларь, как всегда с оттенком иронии, произнёс:
– Чтобы зарегистрировать твой рекорд на официальном уровне, в олимпийскую программу придётся включить новый вид спорта – прыжки в длину с ракетным ускорителем в заднице.
– Посмейся, посмейся. – Кондаков одарил его испепеляющим взором. – Тебе после кислой капусты со свиными ножками и ускоритель не потребуется… А у меня, между прочим, сотрясение внутренностей со смещением желудка. По этой причине открылся зверский аппетит, что людям моего возраста категорически противопоказано. Если меня взрыв пощадил, то обжорство обязательно доконает.
– Такой вариант не исключается, – сказал Ваня. – Тем более что здесь на завтраке шведский стол.
– А это что такое? – сразу заинтересовался Кондаков, прежде проживавший только в самых дешёвеньких гостиницах.
– Жри сколько влезет и как бы задаром, – объяснил Ваня. – Светлая мечта идеологов коммунизма.
– На самом деле? – Кондаков отстранил ложечку с успокоительной настойкой.
Заглянув в карточку гостя, где была подробно расписана вся гостиничная жизнь, Ваня сообщил:
– Завтра с восьми до десяти утра убедишься сам.
– Рыбаки хоть не пострадали? – утирая губы беспомощного героя, поинтересовалась Людочка.
– Бог миловал, – почёсывая ушибы, ответил Кондаков. – Отделались купанием в холодной воде и ссадинами. Ну и, конечно, остались без улова. Теперь, наверное, клянут меня последними словами.
– Ты им случайно свои координаты не сообщил? – спросил Цимбаларь.
– Даже и не помню. А в чём дело?
– А в том, что в здешних краях может распространиться слух о каких-то неизвестных людях, интересующихся взрывом чуть ли не в частном порядке, – произнёс Цимбаларь со значением. – Гладиатора это может насторожить.
– Подумаешь! – фыркнул Кондаков. – Там через полчаса целая толпа интересующихся собралась. И милиция, и спасатели, и ФСБ, и медики, и военные, и газетчики. Хотели меня в качестве очевидца допросить, но я контуженым прикинулся.
– Разве у контуженых очевидцев документы не проверяют?
– Проверяли, но наспех. Да и какой с меня спрос… Удостоверение я в носке спрятал, а пистолет в рукаве. А потом сбежал из приёмного покоя больницы. Ищи-свищи!
– Боюсь, что твои приметы кое-кому запомнились. А тут ещё загадочное исчезновение… Так и в пособниках Гладиатора недолго оказаться. Не ровен час объявят федеральный розыск подозрительного старичка с поцарапанной физиономией и отбитым седалищем.
– Сколько угодно! – отмахнулся Кондаков. – Сейчас нам на руку любой ложный след… А почему ты, Людмила Савельевна, молчишь, своими успехами не похваляешься? Посещала физический институт?
– Буду я себе ноги бить! – Она без зазрения совести продемонстрировала Кондакову свою изящную нижнюю конечность. – Да и рисоваться лишний раз не хочется. Вместо этого я воспользовалась Интернетом. Квантовая механика, слава богу, не относится к числу закрытых наук. Физический, а равно и физико-механический институты имеют довольно обширные сайты, посвященные этой тематике. Сначала в мои электронные сети попало около полусотни кандидатов, но тех, кто соответствует возрасту Гладиатора и способен свободно читать сочинения, описывающие поведение негравитационных квантовых полей в искривлённом пространстве-времени, оказалось всего пятнадцать.
– Дай-ка взглянуть. – Цимбаларь взял из рук Людочки компьютерную распечатку. – Ого! Тут и научные звания, и адреса, и телефоны. Чистая работа… Но, чтобы проверить всех этих гавриков на причастность к взрывам или хотя бы к эпистолярным изыскам Гладиатора, понадобится не меньше двух-трёх дней. Это в лучшем случае… Петр Фомич, твою проводницу к опознанию подозреваемых привлечь нельзя?
– Исключено! – заявил Кондаков категорическим тоном. – Она бросается в глаза, как ожившая кариатида, и к тому же глупа словно пробка.
– Для женщины эти качества отнюдь не порок, а скорее достоинство, – сказал Ваня.
– И ты туда же! – поморщилась Людочка. – Казанова от горшка два вершка. А что касается списка, советую в первую очередь обратить внимание на младшего научного сотрудника Мечеева, номер девятый… Его фамилия является почти точной калькой или, проще говоря, семантическим заимствованием термина «гладиатор».
– Не факт, – возразил Цимбаларь. – Фамилия Мечеев скорее всего происходит не от существительного «меч», а от глагола повелительного наклонения «мечи», то есть «бросай». Это как имя Мечислав, обозначающее «мечущий славу», а отнюдь не «мечами славный». Кроме того, не следует забывать и про древнеславянское имя Мечо, являющееся оберегом от нападения медведя.
– Ваня, ты что-нибудь понимаешь? – вновь потянувшись за ландышевой настойкой, простонал Кондаков. – Какие кальки, какие мечи, какие медведи?
– Всё очень просто, – ответил Ваня, потихоньку допивая пиво, оставленное для себя Цимбаларем – Накроют медведя калькой, а потом мечом отрубят ему что-нибудь… скажем, хвостик. А вообще-то, Пётр Фомич, каждому мало-мальски образованному человеку следует знать, что термин «гладиатор» происходит от латинского слова «гладиус», соответствующего нашему «мечу».
– Лично я бы обратил внимание на кандидата физико-математических наук Саблина, по списку номер десятый, – продолжал Цимбаларь. – По-русски Саблин – это почти то же самое, что Гладиатор по-латыни. С мечами у наших предков всегда был напряг. Все мечи, найденные археологами на территории Киевской Руси, как правило, имеют нормандское происхождение. В крайнем случае западноевропейское. Первый и пока единственный меч, на котором читаются буквы кириллицы, относится к одиннадцатому веку. Да и само слово «меч», скорее всего, пришло из Скандинавии. Сабля хоть и тюркское изобретение, но как-то ближе русской душе.
– Хорошо, возьмём на заметку обоих, – сказала Людочка. – А как тебе остальные кандидаты?
– Настоящий интернационал. Начиная от Иванова и кончая Шапиро. Но арабских и кавказских фамилий нет.
– Неудивительно, – пожала плечами Людочка. – Вряд ли квантовая механика соответствует догмам ислама. Вещь, не упомянутая в Коране, не имеет права на существование… Хотя, с другой стороны, автоматов и гексогена правоверные мусульмане не чураются.
– Всё это оружие. А владение оружием признаётся у мусульман одной из первейших доблестей. Уж и не помню, в какой суре Корана об этом сказано. В конце концов, даже свою веру они несли по свету на кончиках сабель… Теперь, значит, на автоматных мушках.
– Хватит вам философствовать. – Кондаков, кряхтя, сел. – Уж если мы здесь в кои-то веки собрались, надо подвести предварительные итоги проделанной работы и, так сказать, наметить планы на будущее. Хотя, чует моё сердце, будущее у нас такое, что в него и заглядывать тошно… Начинай, Людмила Савельевна. У тебя ум светлый, язык бойкий.
Сам он в пижаме, бинтах и нашлёпках возлежал поверх атласного одеяла. Людочка с ложечки поила его ландышевой настойкой. Цимбаларь и Ваня коротали время за пивом.
Кондаков слабым голосом рассказывал о своих под-вигах, которые больше походили на злоключения:
– …И вот тогда, ребята, я хлебнул лиха. Так летать мне не приходилось даже под Кандагаром, когда наша разведывательная группа попала под обстрел собственной артиллерии. Я потом, когда в себя пришёл, замерил расстояние между своим последним шагом и местом приземления. Выше рекорда мира, установленного американским прыгуном Бобом Бимоном. Вот так-то!
Цимбаларь, как всегда с оттенком иронии, произнёс:
– Чтобы зарегистрировать твой рекорд на официальном уровне, в олимпийскую программу придётся включить новый вид спорта – прыжки в длину с ракетным ускорителем в заднице.
– Посмейся, посмейся. – Кондаков одарил его испепеляющим взором. – Тебе после кислой капусты со свиными ножками и ускоритель не потребуется… А у меня, между прочим, сотрясение внутренностей со смещением желудка. По этой причине открылся зверский аппетит, что людям моего возраста категорически противопоказано. Если меня взрыв пощадил, то обжорство обязательно доконает.
– Такой вариант не исключается, – сказал Ваня. – Тем более что здесь на завтраке шведский стол.
– А это что такое? – сразу заинтересовался Кондаков, прежде проживавший только в самых дешёвеньких гостиницах.
– Жри сколько влезет и как бы задаром, – объяснил Ваня. – Светлая мечта идеологов коммунизма.
– На самом деле? – Кондаков отстранил ложечку с успокоительной настойкой.
Заглянув в карточку гостя, где была подробно расписана вся гостиничная жизнь, Ваня сообщил:
– Завтра с восьми до десяти утра убедишься сам.
– Рыбаки хоть не пострадали? – утирая губы беспомощного героя, поинтересовалась Людочка.
– Бог миловал, – почёсывая ушибы, ответил Кондаков. – Отделались купанием в холодной воде и ссадинами. Ну и, конечно, остались без улова. Теперь, наверное, клянут меня последними словами.
– Ты им случайно свои координаты не сообщил? – спросил Цимбаларь.
– Даже и не помню. А в чём дело?
– А в том, что в здешних краях может распространиться слух о каких-то неизвестных людях, интересующихся взрывом чуть ли не в частном порядке, – произнёс Цимбаларь со значением. – Гладиатора это может насторожить.
– Подумаешь! – фыркнул Кондаков. – Там через полчаса целая толпа интересующихся собралась. И милиция, и спасатели, и ФСБ, и медики, и военные, и газетчики. Хотели меня в качестве очевидца допросить, но я контуженым прикинулся.
– Разве у контуженых очевидцев документы не проверяют?
– Проверяли, но наспех. Да и какой с меня спрос… Удостоверение я в носке спрятал, а пистолет в рукаве. А потом сбежал из приёмного покоя больницы. Ищи-свищи!
– Боюсь, что твои приметы кое-кому запомнились. А тут ещё загадочное исчезновение… Так и в пособниках Гладиатора недолго оказаться. Не ровен час объявят федеральный розыск подозрительного старичка с поцарапанной физиономией и отбитым седалищем.
– Сколько угодно! – отмахнулся Кондаков. – Сейчас нам на руку любой ложный след… А почему ты, Людмила Савельевна, молчишь, своими успехами не похваляешься? Посещала физический институт?
– Буду я себе ноги бить! – Она без зазрения совести продемонстрировала Кондакову свою изящную нижнюю конечность. – Да и рисоваться лишний раз не хочется. Вместо этого я воспользовалась Интернетом. Квантовая механика, слава богу, не относится к числу закрытых наук. Физический, а равно и физико-механический институты имеют довольно обширные сайты, посвященные этой тематике. Сначала в мои электронные сети попало около полусотни кандидатов, но тех, кто соответствует возрасту Гладиатора и способен свободно читать сочинения, описывающие поведение негравитационных квантовых полей в искривлённом пространстве-времени, оказалось всего пятнадцать.
– Дай-ка взглянуть. – Цимбаларь взял из рук Людочки компьютерную распечатку. – Ого! Тут и научные звания, и адреса, и телефоны. Чистая работа… Но, чтобы проверить всех этих гавриков на причастность к взрывам или хотя бы к эпистолярным изыскам Гладиатора, понадобится не меньше двух-трёх дней. Это в лучшем случае… Петр Фомич, твою проводницу к опознанию подозреваемых привлечь нельзя?
– Исключено! – заявил Кондаков категорическим тоном. – Она бросается в глаза, как ожившая кариатида, и к тому же глупа словно пробка.
– Для женщины эти качества отнюдь не порок, а скорее достоинство, – сказал Ваня.
– И ты туда же! – поморщилась Людочка. – Казанова от горшка два вершка. А что касается списка, советую в первую очередь обратить внимание на младшего научного сотрудника Мечеева, номер девятый… Его фамилия является почти точной калькой или, проще говоря, семантическим заимствованием термина «гладиатор».
– Не факт, – возразил Цимбаларь. – Фамилия Мечеев скорее всего происходит не от существительного «меч», а от глагола повелительного наклонения «мечи», то есть «бросай». Это как имя Мечислав, обозначающее «мечущий славу», а отнюдь не «мечами славный». Кроме того, не следует забывать и про древнеславянское имя Мечо, являющееся оберегом от нападения медведя.
– Ваня, ты что-нибудь понимаешь? – вновь потянувшись за ландышевой настойкой, простонал Кондаков. – Какие кальки, какие мечи, какие медведи?
– Всё очень просто, – ответил Ваня, потихоньку допивая пиво, оставленное для себя Цимбаларем – Накроют медведя калькой, а потом мечом отрубят ему что-нибудь… скажем, хвостик. А вообще-то, Пётр Фомич, каждому мало-мальски образованному человеку следует знать, что термин «гладиатор» происходит от латинского слова «гладиус», соответствующего нашему «мечу».
– Лично я бы обратил внимание на кандидата физико-математических наук Саблина, по списку номер десятый, – продолжал Цимбаларь. – По-русски Саблин – это почти то же самое, что Гладиатор по-латыни. С мечами у наших предков всегда был напряг. Все мечи, найденные археологами на территории Киевской Руси, как правило, имеют нормандское происхождение. В крайнем случае западноевропейское. Первый и пока единственный меч, на котором читаются буквы кириллицы, относится к одиннадцатому веку. Да и само слово «меч», скорее всего, пришло из Скандинавии. Сабля хоть и тюркское изобретение, но как-то ближе русской душе.
– Хорошо, возьмём на заметку обоих, – сказала Людочка. – А как тебе остальные кандидаты?
– Настоящий интернационал. Начиная от Иванова и кончая Шапиро. Но арабских и кавказских фамилий нет.
– Неудивительно, – пожала плечами Людочка. – Вряд ли квантовая механика соответствует догмам ислама. Вещь, не упомянутая в Коране, не имеет права на существование… Хотя, с другой стороны, автоматов и гексогена правоверные мусульмане не чураются.
– Всё это оружие. А владение оружием признаётся у мусульман одной из первейших доблестей. Уж и не помню, в какой суре Корана об этом сказано. В конце концов, даже свою веру они несли по свету на кончиках сабель… Теперь, значит, на автоматных мушках.
– Хватит вам философствовать. – Кондаков, кряхтя, сел. – Уж если мы здесь в кои-то веки собрались, надо подвести предварительные итоги проделанной работы и, так сказать, наметить планы на будущее. Хотя, чует моё сердце, будущее у нас такое, что в него и заглядывать тошно… Начинай, Людмила Савельевна. У тебя ум светлый, язык бойкий.