Брянцев Георгий Михайлович. Конец "Осиного гнезда"

   Я испытывал к нему непреодолимое чувство брезгливости, но с этим приходилось мириться: Похитун был мне нужен, и пока я не видел на Опытной станции другого человека, которого можно было бы использовать в своих интересах.
   Мы шли по самой людной улице города. Миновали "Арбайтсдинст" ("Биржа труда"), "Ортокоммандатур" ("Местная комендатура"). Я внимательно ощупывал взглядом стены домов, заборы, но сигналов Криворученко не находил. Мы свернули на поперечную улицу, прошли мимо сожженного здания кинотеатра, в который когда-то водила меня жена. Рядом уцелело каменное помещение бывшей пищеторговской столовой. Сейчас на нем висела небольшая вывеска с надписью на немецком языке - "Зольдатенхейм" ("Солдатский клуб"). На перекрестке свернули еще раз, прошли квартал и очутились возле парикмахерской. Над входной дверью в нее, на куске железа, желтым по черному красовалась предупреждающая надпись: "Нур фюр ди цивильбефолькерунг" и тут же по-русски! "Только для гражданского населения".
   Глаза мои скользнули ниже вывески, правее дверей, - и я едва не вскрикнул от радости. Наконец-то! Вот он, долгожданный сигнал! Вот он, условный знак!
   Это было настолько неожиданно, что я усомнился: не галлюцинация ли? Я так долго ждал сигнала, так много думал о нем! Но нет, ошибки быть не могло. На углу дома я увидел еще один такой же знак. И тут и там было написано: "К/4". Расшифровывалось это просто: "К" - значит Криворученко, а "4" - вчерашнее число. Но это было понятно лишь мне. Даже такой маститый специалист по шифру, как Похитун, не мог обратить внимания на эту надпись. Она не вызывала никаких подозрений. Всевозможных надписей, цифр, указателей и предупреждений на стенах было полным-полно.
   Криворученко использовал для сигнала первый из четырех разработанных нами вариантов, самый простейший, и сразу достиг цели.
   Значит, Семен уже появлялся в городе!
   На радостях я способен был выкинуть что-нибудь такое... И выкинул: прыгнул через лужу на тротуаре, а Похитун, державшийся за мою руку и потерявший точку опоры, угодил в лужу.
   - Куда вас несет? - обиженно заворчал он. - Что вас, сзади жжет, что ли?
   - Это шнапс действует, - отшутился я.
   Границы моего мира раздвинулись. По договоренности я обязан был сейчас же подать ответный сигнал, дать знать, что у меня все благополучно, что я заметил знак, но сделать этого не мог - мешал Похитун. Он, конечно, мог помешать мне и завтра, но я был твердо уверен, что так или иначе найду выход и на несколько минут останусь один.
   Обратный путь мне показался необыкновенно приятным. Улицы города выглядели как будто приветливее, а дорога через лес - не такой уж грязной.
   Голова моя была полна радостных мыслей. Я думал над тем, где обосновался Семен с радистом, как и под видом кого пробрался в город, днем или ночью. Я шел, насвистывая, и думал о близкой встрече.
   16. ЗНАК - "СК/4"
   Гюберт будто почувствовал, какие надежды я возлагаю на этот день, и сломал все мои планы. Еще до обеда, во время урока по радиоделу, он вызвал меня и спросил:
   - Советских писателей и их произведения вы, я надеюсь, знаете?
   Я ответил, что не очень, но основные знаю.
   - Тогда никуда не отлучайтесь, - предупредил он. - Вы мне будете нужны.
   Я молча повернулся и вышел, проклиная в душе Гюберта.
   Я не суеверен, но мне вдруг показалось, что приказ Гюберта может быть как-то связан с моим желанием пойти сегодня в город.
   Но город я все-таки посетил, хотя и не мог подать Криворученко ответный сигнал.
   Уже вечером меня вновь пригласили к Гюберту.
   - Поедемте, - сказал он.
   Мы вышли со двора и уселись в громоздкий вездеход, в котором ожидал нас худощавый немец в военной форме.
   - Познакомьтесь, - предложил Гюберт.
   Я подал руку и назвал себя.
   - Отто Бунк, - отрекомендовался наш спутник.
   Так я впервые увидел помощника Гюберта, долго отсутствовавшего.
   Поездка, занявшая более трех часов, никакого интереса для меня не представила. Машина остановилась на окраине города, возле обшарпанного дома. Мы вошли, и в угловой комнате я увидел груду книг, сваленных в беспорядке. Гюберт распорядился просмотреть их и отобрать те, которые принадлежат перу советских писателей. Видимо, они понадобились Гюберту, коль скоро он сам поехал сюда.
   Я принялся за работу, а Бунк и Гюберт, светили мне фонарями.
   В этой книжной свалке, которую я добросовестно перетряхнул, набралось десятка два интересующих Гюберта книг. Я нашел томики Федина, Серафимовича, Сейфуллиной, Фадеева, Горбатова и других известных мне писателей.
   Бунк увязал книги и положил в машину.
   И лишь на обратном пути я кое-что извлек для себя. Гюберт и Бунк говорили по-немецки о положении на фронтах, о смерти какого-то знакомого им обоим полковника, о том, что Габиш никак не избавится от ревматизма. Потом Бунк сказал, что неподалеку от города разместился новый авиаполк тяжелых бомбардировщиков авиации стратегического назначения, что он уже успел познакомиться с некоторыми офицерами.
   Когда машина подъехала к Опытной станции и Гюберт сошел на землю, со стороны города послышался сильный взрыв.
   За ним последовал второй, третий, четвертый. Я насчитал их шесть подряд.
   Гюберт постоял, вслушиваясь, и обратился к помощнику:
   - Это еще что за новость?
   Отто Бунк недоумевающе пожал плечами.
   - Позвоните в город и выясните, - приказал Гюберт.
   И мы прошли во двор.
   Когда я дошел до порога своего дома и взялся за дверную ручку, грохнули еще два взрыва, правда слабее, чем первые: затем прострекотали длинные автоматные очереди, щелкнуло несколько одиночных выстрелов, и все стихло.
   Я не меньше Гюберта заинтересовался тем, что произошло в городе. Но через кого узнать? Ничего не поделаешь, придется потерпеть...
   Не зажигая света, я улегся в постель. В комнате было тепло и даже уютно. Я погрузился в размышления. Пораздумать было над чем. В который раз за этот неудачный день я стал суммировать все, что мне стало известно об Опытной станции и что надо было сообщить на Большую землю. В том, что связь с Большой землей наладится в самое ближайшее время, я нисколько не сомневался. Не сомневался и в том, что мы встретимся с Семеном, хотя не имел еще ни малейшего представления, когда, где и как. Но я знал, твердо знал, что найду выход.
   Кажется, я уже задремал, когда кто-то вошел в комнату и включил свет. Это был Похитун. У него была дурацкая привычка садиться на кровать. Сейчас он тоже плюхнулся на одеяло у меня в ногах.
   - Сволочи!.. Что они хотят этим доказать? - сказал он с нескрываемым раздражением. - Все равно выловят всех до одного.
   - О ком это вы? - спросил я с удивлением.
   - Вы знаете, что произошло в городе?
   Я покачал головой.
   - А взрывы?
   - Слышал и взрывы и пальбу.
   - Вот, вот... Это местные бандиты. Сволочи!..
   Я понимал, кого Похитун именует бандитами. Знал я, что, возможно, Раух подслушивает нашу беседу. Учитывал и то, что Похитун мог быть специально подослан ко мне. Но решил поддержать беседу.
   Из наблюдений и разговоров, подслушанных на улице, в казино и даже на Опытной станции, я понимал, что в городе действует патриотическое подполье, но точно не знал еще ничего. Я надеялся, что Похитун по обыкновению выболтает что-нибудь.
   - Что же они вытворяют? - спросил я.
   Похитун встал и заходил по комнате своей ныряющей походкой.
   - Подняли на воздух казарму батальона СС и швырнули две гранаты в гестапо. Убиты девять офицеров и что-то около шестидесяти солдат...
   - А куда смотрит комендант, начальник гестапо?! - Я даже привстал, имитируя испуг и возмущение.
   - Миндальничают, вот что я скажу. А надо хватать из жителей каждого десятого без разбора, не считаясь ни с полом, ни с возрастом, и стрелять! А еще лучше - вешать. Вешать беспощадно - среди дня, прямо на улице, на столбах, на воротах!.. У них организация! Это не так просто. Нужен террор! Понимаете - террор.
   Я сел, опустил с кровати ноги и закурил.
   - Вешать, террор, это все хорошо. Только... знаете ли, поверить, чтобы в этом маленьком городке существовала организация...
   - Хм... Вы хотите сказать, что это никакая не организация, а просто кучка головорезов из окруженцев? А электростанция?! - воскликнул Похитун. Почему на прошлой неделе четыре дня не было света в городе? Почему, я вас спрашиваю? Это тоже кучка головорезов? А помните, мы шли с вами и наткнулись на шлагбаум около автобазы?
   - Ну, помню. Ремонт канализации, и проезд через два квартала был закрыт...
   - "Канализация, канализация"! - передразнил меня Похитун. - Это для дураков. Но мы-то с вами не дураки. Хм... Канализация! Хорошенькая канализация! Улица на протяжении двух кварталов была заминирована. За ночь подорвались сразу три машины. Это вам что? Тоже кучка головорезов? Ничего себе, кучка. Вот ведь что делают, подлецы!..
   В душе я торжествовал. Мои предположения оправдались: и здесь советские люди не склонили головы перед оккупантами. В городе, несомненно, существует и действует подпольная группа. И группа хорошо организованная. Подорвать казарму и помещение гестапо совсем не просто. Это предприятие рискованное и сложное, требующее подготовки и, главное, смелых людей. А такими людьми могут быть только истинные патриоты.
   Похитун продолжал ходить взад и вперед, шаркая ногами.
   Я нарушил затянувшуюся паузу и сказал:
   - Хорошенькое дело! Так они, чего доброго, и к нам еще сунутся...
   - А что вы думаете? - подхватил Похитун. - И сунутся. Им нечего терять. В этом-то и вся суть...
   Я не ожидал от него подобной паники, и мысль о том, что Похитун специально подослан ко мне, отпала.
   Мы поговорили еще немного об активности "бандитов", а потом переключились на другие темы. Я предложил совершить вылазку в город и посидеть в казино.
   - По случаю чего? - осведомился Похитун.
   - Сегодня получил монету.
   - Ах, вот оно что... Готов, готов! Но я вижу, что и вы не дурак выпить. А?
   - Все хорошо в меру, - заметил я. - Так пить, как вы, я не могу.
   Похитун потер руки и опять уселся на кровать. Он начал рассказывать сальные, плоские анекдоты, причем, еще не договорив, начинал смеяться. Ему казалось, что смешно и мне, но я только улыбался. Меня смешили не анекдоты, а сам Похитун. Я улыбался и в то же время обдумывал один ход. Мне очень хотелось узнать фамилию Доктора, у которого я гостил, и мне казалось, что удобнее всего попытаться выведать это у Похитуна. И я придумал. Я принялся чесать руки.
   Похитун вначале не обращал на это внимания, а потом спросил:
   - Вы что чешетесь? Чесотку подхватили?
   - Не знаю, - ответил я и нахмурился. - У меня все время чешется после знакомства с вашим врачом.
   Похитун поднял свои вылезшие брови:
   - С каким врачом?
   - К которому я ездил.
   Похитун хрюкнул и рассмеялся.
   - Виталий Лазаревич такой же врач, как мы с вами. И его экзема не заразна. Я с ним спал на одной койке и вытирался одним полотенцем. У вас повышенная мнительность. Натрите руки водкой. Это лучшее средство.
   Я обещал воспользоваться советом, зевнул и сказал Похитуну, что хочу спать.
   - Ну и спите себе, - разрешил он и оставил меня в покое.
   Мне даже не верилось, что ход, предпринятый мною и к тому же очень примитивный, себя оправдал.
   Значит, Доктор и есть тот самый Виталий Лазаревич Шляпников, с которым имели дело наши контрразведчики. Как тесен мир! Встретились все "знакомые"!
   Я встал, открыл печную дверцу, порылся в теплой золе, нашел крепкий уголек, сунул его в карман своего плаща, выключил свет и лег спать.
   С утра со мной занимался немногословный и педантичный радист Раух.
   От него трудно было услышать лишнее слово. Он говорил только о том, что мне следовало знать. Занимались два часа: час - фото, час - радиодело.
   Потом явился Константин. Я разложил на столе план Москвы, усадил ученика и поставил перед ним задачу: каким маршрутом быстрее всего добраться с Курского вокзала на Савеловский. Он сделал это без затруднения и именно так, как сделал бы я. Затем мы побродили с ним по Малому и Большому кольцу, покружили по кривым арбатским переулкам, въехали в Москву с Ярославского, Ленинградского, Рязанского, Дмитровского и других шоссе.
   Константин не изменял себе и оставался таким, каким был при первой встрече: отчужденным, угрюмым, глядящим исподлобья и даже враждебно.
   Иногда по блеску в его глазах мне казалось, что он хочет спросить меня о чем-то, не относящемся к занятиям. Я с интересом ждал от него живого слова, но блеск сейчас же угасал, и лицо Константина оставалось мертвенно-неподвижным.
   А может быть, все это мне только казалось, потому что я этого хотел и ждал?
   После занятий с Константином я попал в лапы Похитуна. Прежде чем приступить к разбору очередной шифровальной комбинации, мы уточнили время, когда отправимся в город.
   И никто не знал, что творилось у меня в душе, никто не догадывался, что означает для меня сегодняшний день. А день был необычен, и уж я-то забыть об этом не мог. Я знал, что все советские люди, где бы они ни находились - в огне переднего края, в суровой Сибири, в знойной Средней Азии, в тылу врага, в партизанском отряде или в лапах фашистов, за колючей проволокой или в застенках гестапо, - всюду-всюду, хотя бы только в сердце и молчаливо, как я, празднуют двадцать пятую годовщину Советской власти, годовщину Великой Октябрьской революции.
   Я был горд тем, что продолжаю дело, начатое нашими отцами. Я был горд тем, что тоже нахожусь на линии огня, что здесь мой передний край, что моя вахта не менее сложна, опасна и ответственна, чем любая другая.
   После окончания занятий меня вызвали к Гюберту. Сердце ёкнуло: а вдруг он и сегодня сорвет вылазку в город?
   Гюберт усадил меня против себя, и я сразу заметил необычное: он остановил внимательный и пристальный взгляд на моих руках.
   Но он допустил промах. Я сразу увязал его интерес к моим рукам со вчерашним моим ходом. Ясно, что Раух подслушивал мой разговор с Похитуном.
   - Как вы себя чувствуете? - поинтересовался Гюберт, не сводя глаз с моих рук.
   - Прекрасно. Вот только руки чешутся... Я уж грешным делом подумал, не наградил ли меня Доктор своей экземой.
   - Ерунда, - отрезал Гюберт. - Но показаться врачу следует. Вы нужны мне абсолютно здоровым. Когда будете в городе, зайдите в комендатуру и отыщите врача Питтерсдорфа. Я дам ему записку. Он осмотрит вас.
   Гюберт написал записку и вручил мне.
   Страхи оказались напрасными. Гюберт не покушался на мое время.
   Я решил было выманить Похитуна в город до обеда, но, поразмыслив, пришел к выводу, что это может вызвать подозрение не только у него. Надо было ждать обеда.
   Выйдя из дома Гюберта, я увидел старика Кольчугина. Он сидел под навесом, около сложенных дров, и затесывал топором клин. Возле него, широко расставив тощие ноги и заложив руки за спину, стоял Похитун. Он что-то рассказывал, а старик только крутил головой и делал свое дело.
   С неба, задернутого мутными тучами, стал опять накрапывать мелкий дождь. Похитун передернул плечами, стал под навес, закурил, а потом отправился в дом.
   Я сошел с крылечка и направился к Кольчугину. Старик заинтересовал меня с первой встречи, но я еще не мог раскусить его.
   - Как она, жизнь-то? - обратился я к нему.
   - Да прыгаю помаленьку...
   Из-под его мерлушковой шапчонки прядями выбивались мягкие серебряные волосы.
   - Зимы-то нет?
   Старик задрал голову к небу и заметил:
   - Да, запаздывает. Что-то заколодило там, наверху.
   - Забот много? - спросил я, не зная, как и чем разговорить старика.
   - Чего-чего, а забот нашему брату не занимать. Хватает...
   Дождь усиливался, и я зашел под навес.
   - Курить хотите, господин хороший? - опросил старик.
   - Да нет, - ответил я.
   - А то курите. Покурите - не отплюетесь! - И старик закатился смешком.
   - Ты бы лучше угостил господина Похитуна. Он любит крепкое, посоветовал я.
   - Нужен он мне, как ячмень на глазу... Пропащий человек! Дюже до шнапса охочий.
   - Начальство нельзя критиковать, - заметил я.
   - И то верно, - согласился дед. - Да ведь наше дело такое: лай не лай, а хвостом виляй.
   - Это как же понимать? - спросил я.
   - А как хотите, так и понимайте, господин хороший. - Он встал, внимательно осмотрел клин, стряхнул щепки с пиджака и, сунув клин за поясной ремень, добавил: - Пора, Фома, и до дому. Прощевайте, господин хороший!
   Это "господин хороший" резало мой слух, как тупая пила. Я пожелал старику счастливого пути и отправился к себе. Кольчугин, видимо, не склонен был продолжать разговор, а мне неудобно было навязываться.
   Время тянулось медленно, и я был несказанно рад, когда окончился обед. Дождь шел не переставая. Над лесом висело сумрачное, сырое небо. Я надел дождевик, зашел за Похитуном, и мы отправились в город.
   Дождь сыпал и просеивался сквозь холодный туман. Мы старательно месили грязь, черную, как вакса, и клейкую, как смола.
   Похитун шел впереди, как неподкованная лошадь по льду. Ноги его расходились на горбах тропинки, скользили на обнаженных корнях. Грязь разлеталась в стороны. Полы блестящего клеёнчатого плаща шлепали по его сапогам.
   На полпути к городу Похитун остановился и предупреждающе поднял руку. Навстречу ползли по расквашенной дороге две легковые машины. Они приближались, погромыхивая цепями на задних скатах, и через минуту проплыли мимо нас. В машинах сидели летчики. Одну из машин занесло, она нырнула колесом в лужу и обдала Похитуна фонтаном грязи. Он дернулся, взбрыкнул ногой, поскользнулся и со всего размаха сел в лужу. Я с трудом сдержал смех.
   Встав на ноги, Похитун растерянно поводил глазами, встряхнул головой и разразился залпом отборных ругательств.
   Тут попало и летчикам, и погоде, и черту, и его матери.
   Я уже испугался, что наша экспедиция сорвется, но я плохо знал Похитуна. Кое-как обтерев заляпанный грязью плащ, он с необычной резвостью бросился на тропинку, которая вела к городу стороной, и крикнул:
   - За мной!
   Я поспешил за ним. Лес редел. Дождь густой сеткой заштриховывал городские строения вдали.
   - С чего это мы свернули сюда? - спросил я Похитуна.
   - Э, батенька, я уже ученый! Летчики поехали к нам за объектами для бомбежки, - ответил он, полагая, что из этого мне станет ясно, почему понадобилось пробираться дальней тропкой.
   - Ну и что же?
   - А то, что меня сейчас же хватятся на станции.
   - Вот оно что...
   - А как же! Я нарочно сюда и свернул. А они будут догонять меня по той дороге.
   Он чуть не бежал вприпрыжку, тяжело дыша и посапывая. Я с трудом поспевал за ним и диву давался, откуда у него взялась такая прыть.
   - Может быть, нам лучше вернуться? - задал я каверзный вопрос.
   Похитун остановился, повернулся, смерил меня недоумевающим взглядом и спросил:
   - Это как же понимать? Предательство?
   - Уж сразу и предательство! Зачем так громко? Я же о вас пекусь.
   - Пошли, пошли! - нетерпеливо сказал он. - Обо мне вы не пекитесь. О себе пекитесь. Объекты от летчиков никуда не уйдут.
   Наконец мы добрались до города.
   Казино, как и позавчера, пустовало. Занято было всего три столика. Тихо завывал оркестрик.
   Я выбрал столик в самом темном углу и поманил официанта. Я решил сегодня во что бы то ни стало напоить Похитуна до чертиков и под удобным предлогом вырваться на пять - десять минут. Мне надо было лишь добраться до парикмахерской, где оставил свои знаки Криворученко.
   Нам подали бутылку венгерского вина (мне), бутылку мутноватого шнапса (Похитуну), консервированную рыбу в маринаде, несколько кусочков голландского сыра и соленые грибы местного изготовления. Хлеба не полагалось.
   - Для начала хватит? - осведомился я.
   - Вот именно, для начала... - Похитун захихикал.
   - Пить много не буду, - заметил я, разливая напитки по стаканам.
   - Это как же? - удивился Похитун.
   - Мне надо быть у врача. - И я вытащил записку Гюберта.
   - Ну и бог с вами...
   Мы выпили по стакану, принялись за закуску, и в это время в зал вошел унтер-офицер Курт Венцель.
   Я толкнул Похитуна. Он заерзал на месте, втянул голову в плечи и сгорбился.
   - Чуяло мое сердце! - с плачущей миной проговорил он, быстро налил себе новую порцию и опрокинул.
   Курт Венцель оглядел зал и направился прямо к нам. Бросив взгляд на стол, он облизнул толстые губы и, наклонившись к уху Похитуна, стал что-то шептать.
   "Почему Венцель сразу пришел сюда? - блеснула у меня мысль. Вероятно, Похитун предупредил, где мы будем".
   Похитун махнул рукой и встал. Я взял бутылку со шнапсом и стал наливать в стакан. Предполагая, что я забочусь о нем, Похитун подарил меня благодарным взглядом и сел. Но я поднес стакан Венцелю. Тот глупо улыбнулся и медленно, сквозь зубы, не выпил, а высосал водку.
   - Я вас буду ждать здесь, - сказал я Похитуну. - Схожу в комендатуру к врачу и вернусь. Идет?
   - Да, да... Обязательно. Мы придем вместе с Куртом.
   Курт Венцель кивнул.
   Они вышли, и я остался один. О такой удаче я даже не мечтал. Расплатившись с официантом и предупредив его, чтобы он приберег нам столик в случае наплыва публики, я покинул ресторан.
   Город тонул в дожде и тумане. По мостовой и тротуару пузырились грязные лужи. Запахнув плащ, я прежде всего направился в комендатуру. Так было лучше. Я все-таки не исключал возможности слежки за собой, а в комендатуре можно было "провериться".
   Дежурный офицер сказал, что врач Питтерсдорф на квартире, и указал на дом тут же, во дворе комендатуры. Я без труда нашел врача, представился ему и подал записку Гюберта.
   Доктор оказался благодушным толстяком лет за пятьдесят. По-русски он говорить не мог, знал лишь несколько слов, и, если бы не записка Гюберта, мы, вероятно, и не столковались бы. Он внимательно исследовал мои руки, заставил снять рубаху, похлопал по плечу и сказал:
   - Гут! Зер гут!
   На записке Гюберта он написал диагноз, который я прочел позднее: "Фантазия. Повышенная мнительность. Здоров как бык". Я сунул записку в карман, любезно раскланялся и выбрался во двор комендатуры. Двор был пуст. Я заметил второй выход, на смежную улицу, и воспользовался им.
   Пройдя квартал, я оглянулся: никого. Я пошел прямо, еще раз обернулся и лишь тогда свернул в переулок.
   Уже темнело. Около парикмахерской - ни души. Наступал самый ответственный момент. Малейшая оплошность с моей стороны могла погубить все, а поэтому следовало быть крайне осторожным. Я прошел до угла и заглянул за него - пусто. Нащупал в кармане припасенный уголек, зажал его в руке и шагнул к стене. Поставить букву, одну-единственную букву - это отняло у меня какую-то долю секунды. Затем подошел к двери и рядом с косяком тоже чиркнул углем. Теперь каждый знак выглядел так: "СК/4". Я прибавил лишь "С" - первую букву своей фамилии. Это означало: "Я здесь. Все благополучно. Жди моих сигналов". Теперь пришла моя очередь назначить встречу.
   Облегченно вздохнув, я зашагал в казино.
   К моему удивлению, Похитун и Венцель уже ждали меня. Оказалось, что до города их подвезли на своих машинах летчики.
   На столе стояла начатая бутылка, закуска и три стакана. Похитун знал, что деньги у меня есть. Щелкнув пальцами, он громко крикнул официанту по-немецки:
   - Нох айне!12
   Но одной дело не ограничилось. До Опытной станции мы едва добрались. Похитун, расчувствовавшись, чмокнул меня в ухо и, как бревно, свалился на кровать. Мне тоже пришлось выпить довольно много. В голове непривычно шумело. Не успев прикоснуться к подушке, я сразу будто провалился в глубокий сон.
   17. ФОМА ФИЛИМОНОВИЧ ПРИГЛАШАЕТ ВЫПИТЬ
   Время шло, дела мои налаживались, провокации Гюберта как будто прекратились. Я, понятно, знал, что за мной приглядывает Похитун, знал, что меня подслушивают, но привык к этому и не особенно тревожился.
   Можно без натяжки сказать, что за последние дни я даже успокоился, ко мне вернулся крепкий, здоровый сон, я стал лучше есть, в голову не лезли беспокойные мысли.
   Мне удалось обменяться новыми сигналами с Семеном Криворученко. Я назначил ему встречу пока на открытом воздухе, в городе. При встрече я намеревался назначить ему свидание в таком месте, где можно было поговорить подробно.
   Пришла настоящая зима. Ранним утром мой сон нарушил Кольчугин. Я вскочил с кровати, разбуженный грохотом, и увидел в дверях смущенного старика. Он нес изрядную охапку дров, и, когда переступил порог, добрая половина их упала на пол.
   - За такое дело полагается по мордасам, - огорченно произнес Кольчугин и принялся подбирать поленья.
   - Ерунда! - успокоил я старика. - Очень хорошо, что разбудил. Через сорок минут занятия.
   - Так не будят... - пробормотал он.
   Я бросился к окну, расшитому тоненькими кружевами мороза, и присвистнул: все было бело от выпавшего за ночь снега.
   Я быстро оделся, умылся и побежал в столовую. Стояло прелестное первозимнее утро с легким, бодрящим морозцем. Все было присыпано свежим, чистым, нетронутым снегом. Холодным пламенем сияло солнце, под его лучами снег сверкал мириадами искр. В воздухе алмазами переливалась морозная пыль. За проволочной оградой Опытной станции торжественно и величаво красовался запорошенный лес. Пышные пласты снега лежали на ветвях сосен и елей, на крышах домов, на оконных наличниках. На трубах и верхушках столбов высились белые шапки, телефонные и антенные провода провисли.
   Я быстро позавтракал и вернулся в свою комнату.
   Сегодня первые два часа я должен был посвятить Константину, но до этого мне хотелось переброситься несколькими словами со стариком. К нему я никак не мог подобрать ключик. Мне совершенно ясны были враги, ясен был "друг" Похитун, казалось, ясен был Константин, а вот, что таилось в душе у Кольчугина, мне раскусить еще не удалось. Он был хитер, как старый лис, испытавший на своей холке зубы борзых, и скользок, как угорь. Он умело скрывал свое нутро. Когда я в разговоре ставил его перед необходимостью выложить откровенно свое мнение, дать оценку определенным фактам и событиям, высказать свое отношение к конкретным лицам, он, подобно ежу, сворачивался и ощетинивался: отвечал на вопросы скупо, неопределенно, а то и вовсе обрывал разговор на самом интересном месте.