- Огонь! - скомандовал я.
И через мгновение в дежурной комнате вспыхнул бурлящий, слепящий глаз огонь от жидкости "КС".
- Все наружу! - крикнул Трофим Степанович. - Бросайте бутылки!
Тут я услышал шум заработавшего мотора. Молодец "цыган"! Он знает свое дело. Из-под навеса рывками выкатилась грузовая машина и остановилась посреди двора. Я схватил за руку подбежавшего Фому Филимоновича и спросил:
- Через Ловлино проскочим?
- В аккурат. Там, кроме двух полицаев, никого нет.
- А мины у развилка?
- Эх... - отмахнулся Фома Филимонович. - Это для отвода глаз. Я по этим минам каждый день ношусь на кобыле.
Огненная грива уже выбивалась из помещений наружу. Разъяренный огонь полыхал во всех домах, и сталь оружия отражала его языки. Султаны багрово-синего дыма пробивались сквозь крыши и рвались вверх. Дым клубился в доме Гюберта, в дежурном помещении, в двух других домах и тугими волнами выливался через окна и двери.
- Вещи в машину! И сами все туда! Быстро! - скомандовал я.
- А радиостанция! - крикнул Сережа. - Почему ее не сжечь?
- На! Дуй! - сунул Фома Филимонович Ветрову последнюю бутылку с "КС".
- Погоди-ка. Дай сюда! - сказал я и, схватив бутылку, побежал к радиостанции.
Дверь ее была распахнута настежь. Я вошел внутрь. Чинно и строго выглядела аппаратура. На никелированных частях играли отсветы пламени. Я вышел, стал у порога и метнул бутылку в железную печь. Мгновенно горящие ручейки потекли во все стороны, и я отпрянул назад.
Партизаны уже топтались в кузове машины. Во дворе было светло, как днем. "Осиное гнездо" корчилось в испепеляющем пламени.
Я заглянул в кабину. Там сидели Березкин и шофер-партизан.
- Лезь и ты, места хватит, - сказал я Фоме Филимоновичу. - И показывай дорогу... Все сели? - обратился я к сидящим в кузове.
- Все. Я сделал перекличку, - ответил Трофим Степанович.
- Трогай! - приказал я и вскарабкался в кузов.
Машина зарычала и толчками покатилась со двора. Видимо, шофер давно уже не держал в руках баранку. Но по дороге машина пошла уже ровнее, увереннее.
Все стояли в кузове, держась друг за друга и качаясь из стороны в сторону.
- Жми, Петро!
- Давай на полную железку! - подбадривали ребята шофера.
- Темно, перевернет, - послышался чей-то осторожный голос.
- Свет включи! - посоветовал кто-то.
- Верно! Правильно! Пусть знают наших!..
Шофер включил фары, свет лег на дорогу, и машина стала увеличивать скорость.
Оглушенные, взволнованные и взбудораженные успехом, мы мчались по большаку, миновали "заминированное" место, достигли развилка и свернули направо, в Ловлино.
Я оглянулся. Торжествен и грозен был вид пожарища. Над лесом высился и рвался к небу, как символ возмездия, жаркий огонь.
"И все же мы еще не квиты, господа гитлеровцы!" - подумал я.
На полпути к деревне Ловлино в свете фар метнулись два всадника, и Трофим Степанович свистнул.
- Это наши, из охранения, - объяснил он и застучал по крыше кабины. Теперь мы распрощаемся... Выгружайтесь, хлопцы!.. Давай руку, товарищ майор! Удачно мы встретились! И вечерняя зорька была хороша, да и ночка тоже...
Партизаны выпрыгивали из машины, выбрасывали свои трофеи и тут же, точно призраки, растворялись в ночи. Из кабины высунулся Фома Филимонович и обратился к Карягину:
- Моих коняшек прихватите с собой. Пригодятся.
- А ты что же, - усмехнулся Трофим Степанович, - думал, что мы их в лесу оставим?
- Да нет, - поправился Кольчугин. - Это я так... на всякий случай. Коняшки-то добрые.
Трофим Степанович пожал всем руки, а Сережу Ветрова, как и при встрече, расцеловал на прощание и сказал:
- Будь здоров. Расти большой!
- Постараюсь, Трофим Степанович! - весело ответил Сережа.
Пожимая руку Березкину, который сменил теперь за баранкой партизана, Карягин бросил:
- Ты жми, браток! А то как бы нам вместо вас не пришлось встречать самолет. Нам все одно через ту поляну ехать... Да и ребят надо прихватить...
И Трофим Степанович тоже растаял в темноте. Машина вновь тронулась. Мы приближались к Ловлино. В кузове теперь тряслись лишь я, Таня и Логачев. На всякий случай мы приготовили две гранаты и, держа в руках автоматы, всматривались вперед.
Деревня, тянувшаяся в одну улицу, казалась вымершей. Мы не заметили ни единого живого существа, ни намека на огонек.
- Полицейское время, - сказал мне Логачев.
Я усмехнулся и заметил:
- Только полицейских самих не видно...
- Их счастье!
Мы благополучно миновали половину деревни и круто, под острым углом, свернули налево, на лесную дорогу. Машина поубавила ход и поползла по мягкому грунту. Ее швыряло из стороны в сторону, подбрасывало на пнях и корневищах. Мы прыгали в кузове, точно мячи, а когда нас стали безжалостно хлестать ветки, то сели и ухватились друг за друга.
Я надеялся на машине проехать хотя бы до поворота на поляну, но машина вдруг остановилась.
Я вскочил и при свете фар увидел обломки моста через проток - тот самый проток, который выходил из знакомого нам озера. Здесь он был значительно шире, с крутым правым берегом. О переправе нечего было и думать.
- Шабаш! - сказал Фома Филимонович, вылезая из кабины.
- Слезай! - приказал я и первым выпрыгнул на землю. - Давайте мешки!
Их оказалось четыре, и все набитые доверху.
- Здесь глубоко?.. - спросил я, подходя к краю протока. - Надо спустить туда машину, а сами переберемся по бревнам.
- Дело! - одобрил Фома Филимонович.
Березкин сел за баранку, осадил машину назад, а затем, взяв немного вправо, подогнал ее к самому берегу. Выключив скорость, он вышел. Все пятеро уперлись в машину сзади.
И Фома Филимонович скомандовал:
- Раз, два... взяли! Е-ще р-раз!..
Машина послушно подалась вперед, на секунду повисла передними колесами и, нырнув носом в проток, встала на попа.
- Теперь ее без трактора не выручить, - заметил Логачев.
- Пошли! - сказал я и, чиркнув спичку, взглянул на часы. - В нашем распоряжении час и пять минут. Успеем?
- А тут всего минут сорок хода, - ответил Фома Филимонович. - За мной топайте. Я прямиком выведу.
Он постоял некоторое время, вглядываясь в лес, в небо, и затем уверенно зашагал вправо от лесной дороги.
46. ГЮБЕРТ НЕ ХОЧЕТ В САМОЛЕТ
И кто мог подумать, что шутка Трофима Степановича обернется правдой? А получилось так.
Трофим Степанович подоспел со своими лихими хлопцами на поляну буквально за пять минут до прихода самолета. Мы стояли уже у костров, со спичками в руках, вслушиваясь в тишину ночи, поджидая с нетерпением рокота моторов.
Привязав коней и сложив трофеи возле Гюберта и Похитуна, которых охраняли двое бойцов, партизаны во главе с Трофимом Степановичем кучкой устремились на поляну.
И в это время Таня крикнула:
- Летит! Слышите, летит!
Все замерли. Действительно, с востока наплывал гул моторов.
- Пали костры! - во всю глотку крикнул я.
В шести местах взметнулось пламя, такое яркое, что поляна сразу приобрела фантастический вид.
И в этом тоже сказался сметливый ум Миши Березкина. Он еще в то утро, когда мы покидали поляну, припрятал две бутылки с жидкостью "КС" и не сказал об этом никому ни слова. А сегодня, вернее - несколько минут назад, вручил мне их и сказал:
- Не ругайтесь, Кондратий Филиппович... Так будет лучше. Без них мы обошлись, а случись дождь - могли бы запоздать с сигналами.
Костры пылали, высоко выбрасывая белые языки пламени. Я пустил белую, а вслед за ней и красную ракету. Рокот моторов приближался, потом ослаб. Самолет мягко опустился на поляну, побежал по травяному ковру и остановился, урча приглушенными моторами. Все опрометью бросились к нему.
Кто-то выпрыгнул из открывшейся дверцы самолета, не ожидая, пока спустят лесенку. Я подбежал. Это был майор Петрунин.
- Кондратий Филиппович! Старина! - И он обнял меня. - Как дела? Говори скорее!
- Все в порядке!
- Провели?
- Сделали все, что можно было сделать, и немножко больше.
- Даже?
- Честно.
- Гасите костры! - крикнул Петрунин.
Ребята мгновенно забросали костры приготовленной землей, и они погасли. Сразу стало темно. По поляне потек едкий белый дым.
Потом из самолета вылез лейтенант Костя Воронков, и мы обнялись.
- А это что за народ? - спросил меня шепотом Петрунин.
- Партизаны! Они нас крепко выручили!
На землю сошли пилоты, штурман, механик, радист, стрелок и два бойца, вооруженные ручными пулеметами. Тут же подоспели мои ребята и партизаны. Все знакомились, трясли друг другу руки, засыпали друг друга вопросами, шутили, смеялись.
- Рассказывайте, Кондратий Филиппович, рассказывайте! - дергал меня за руку Костя.
- Что тебе рассказывать? - усмехнулся я.
- Расправились?
- Полностью.
- А документы?
- Четыре мешка.
- Вот это да! - воскликнул Костя.
- И два живых фашиста в придачу! - подсказал подоспевший Сережа Ветров.
Костя присвистнул. Петрунин наклонился и стал всматриваться в лицо Сережи.
- Наш радист, - представил я смущенного, краснеющего хлопца.
- Ветров! - в один голос воскликнули Петрунин и Воронков.
- Он самый! - вынужден был ответить я, так как Сережа молчал. - А это остальные обитатели Полюса недоступности. Знакомьтесь - Кольчугин, Кольчугина, Логачев, Березкин. Все налицо.
Петрунин и Воронков с искренней теплотой жали руки друзьям, которых до этой минуты знали только по фамилиям.
- А что за фашисты? - спросил Костя.
- Фашисты знатные! - ответил ему Фома Филимонович. - И серьезные...
Окружающие дружно рассмеялись.
- Как это понимать?
И тут Сережа Ветров опять не выдержал, хотя мы и договорились молчать до последней минуты о том, кого мы схватили.
- Майор Гюберт и шифровальщик Похитун, - произнес он и спрятался за чью-то спину.
На короткое мгновение воцарилось молчание. Березкин толкнул в бок "предателя", но было уже поздно.
- Это... это серьезно? - оторопело спросил Петрунин.
- Серьезно, друже! Сущая правда, - ответил я.
- А где они?
- Совсем рядом. Упакованы и готовы к отправке, - сказал Логачев.
- Вот оно как... - еще не придя в себя от такой вести, пробормотал Петрунин. - Гюберт и Похитун? Хм... Ну, знаете...
- Сколько пассажиров? - раздался сердитый бас пилота.
- Восемь, - ответил я.
- А груз?
- Четыре вещевых мешка, личные вещи и оружие.
- Дайте-ка мне провожатого, - сказал пилот. - Я погляжу поле.
Сопровождать его вызвался Березкин. Вместе с ним пошли и два партизана.
- Давайте грузиться, товарищи! - потребовал второй пилот. - Через полтора часа начнет светать.
Все отправились за вещами. Гюберт отказался идти. Когда его поставили на ноги, он повалился на землю.
- У моего начальника, видать, заскок приключился! - произнес Фома Филимонович и постукал себя пальцем по лбу. - Это бывает. Придется его волоком тянуть.
- Волоком не волоком, а дотянем... - пробурчал рослый партизан, обросший черной бородой. Он без посторонней помощи схватил Гюберта в охапку, легко подбросил и, взвалив на правое плечо, зашагал к самолету.
- Вот каков наш Филя! - похвастался Трофим Степанович. - После войны в чемпионы пойдет.
Гюберт извивался, дергал ногами. Филя серьезно и спокойно предупредил его:
- Не ёрзай, не ёрзай, господин, а то уроню.
Похитуну развязали ноги, но он стоял не двигаясь.
- Вам что, господин на тонких ножках, особое приглашение? - обратился к нему Трофим Степанович. - Или тоже на ручки хотите? Марш вперед!
Похитун пустился вприпрыжку и скоро догнал партизана, несшего Гюберта.
Со мной рядом шагал Петрунин, и я обменялся с ним мнением по одному вопросу.
Когда началась погрузка вещей, я распорядился:
- Друзья! Пистолеты, автоматы, гранаты, табак и лишнюю одежду оставить Трофиму Степановичу. Быстро!
Карягин смутился, но остался очень доволен.
- Расщедрился ты, майор! - сказал он. - А не жалко?
- А как бы вы поступили, будучи на нашем месте? - спросил его Петрунин.
- Что ж, спасибо... Больше ничего не скажу, - проговорил Трофим Степанович.
А когда я объявил ему, что оставляем отряду радиостанцию с питанием к ней на четыре месяца, он расчувствовался и обнял поочередно меня и Ветрова.
- А уж радиста-то мы отыщем. Есть на примете, - сказал он.
Ветров протянул ему бумажку и наставительно пояснил:
- Берегите ее, как самого себя. Тут всё, позывные, частота, время... Специалист разберется.
- Залезайте, залезайте! Пора! - строго приказал вернувшийся пилот.
Мы бросились к самолету. Взбирались по лесенке, подавая друг другу руки. Втащили Гюберта и Похитуна.
Опять прощались с партизанами. И пробыли-то мы вместе менее суток, а прощались, как давние знакомые, как закадычные друзья.
Партизаны тотчас побежали к лошадям.
Уже в самолете Сережа Ветров вынул из-за пазухи белку и вручил ее Тане. Зверек вскочил на плечо своей хозяйки и, не обращая никакого внимания на непривычную обстановку, начал деловито отряхиваться и приглаживать свою взъерошенную шубку.
- Скажи пожалуйста! - удивился механик, закрывая дверь. - Впервые на нашем борту такой пассажир!
Гюберт делал вид, что дремлет.
Взревели моторы и вздрогнул самолет. Белка в испуге юркнула и забилась под головной платок Тани. Самолет вырулил к краю поляны, развернулся и стремительно помчался вперед, освещая дорогу фарами.
47. В МОСКВЕ
Когда горизонт осветился солнечными лучами, я увидел раскинувшуюся впереди Москву. Все приникли к окнам. Из моих друзей еще никто не бывал в столице, кроме коренного москвича Сережи Ветрова.
- Москва? - крикнула мне на ухо Таня.
- Москва! - ответил я.
И вот самолет уже побежал по гладкой бетонированной дорожке.
- Глядите! - Петрунин тронул меня за плечо. - Машина полковника.
По лётному полю катилась закрытая легковая машина.
Самолет подрулил к площадке, моторы взревели еще раз и заглохли. Открыли дверцу, В лицо ударили слепящие лучи солнца. К самолету катили лесенку.
- Полковник торопится, - сказал Петрунин. - Хотя это ему несвойственно. А с ним...
- С ним полковник Фирсанов, - улыбнулся я.
Да, на плечах Фирсанова я увидел полковничьи погоны. Оба они - и Решетов и Фирсанов - были в летной полевой форме, но при орденах. Они шагали широко, о чем-то горячо говорили. Решетов энергично жестикулировал.
И отъезд и приезд всегда очень будоражили меня то тревожным, то печальным, то радостным волнением. И сейчас я почувствовал это острое ощущение, заставляющее сильнее биться сердце.
- Выходите первым, - сказал мне Петрунин. - А за вами - соратники. Мы потом. А сюрприз придержим...
Со стесненным дыханием я шагнул на первую ступеньку лесенки, а потом спрыгнул на землю и, приложив руку к кепке, доложил Решетову:
- Товарищ полковник! Докладывает майор Стожаров... Задание выполнено!
- Здравствуйте, подполковник! - прищурив глаза, четко ответил Решетов и крепко пожал мне руку.
Мне показалось, что я ослышался, но Фирсанов рассеял мои сомнения.
- Привет, подполковник! Привет, Кондратий Филиппович! Очень рад и хочу тебя обнять, - сказал он.ъ
Он так и поступил.
- Здравствуйте, товарищи! - обратился Решетов к моим друзьям.
Я смешался. Хотел было поблагодарить за присвоение нового звания и не нашел слов для этого.
Потом я попытался представить своих друзей, но меня прервал Решетов:
- Зачем? Я и так всех знаю. Это Таня! - И он пожал ей руку. - Это Фома Филимонович! - Потом, взглянув поочередно на Березкина и Логачева, он сказал: - И тут не спутаю. Это товарищ Логачев, а это товарищ Березкин... А теперь вы пожалуйте сюда, товарищ Ветров. - И он протянул руку Сереже.
Фома Филимонович тряхнул головой, потискал пятерней свою прокуренную бороду и пробормотал что-то себе под нос.
- А живой груз? - спросил полковник Решегов, пытливо заглядывая мне в глаза.
Сообразив, в чем дело, я сказал:
- Таня, покажи!
Таня вынула из рукава белку.
- Не об этом речь, - проговорил Решетов, сдерживая улыбку.
- Не понимаю, товарищ полковник... - попытался выкрутиться я.
- Эх, вы, а еще разведчик, - покачал головой Решетов. - Так знайте же, что если вы оставляете рацию партизанам, то это не значит, что мы лишились связи. Наши самолеты тоже хорошо оборудованы... Правильно, майор? - спросил он Петрунина.
- Так точно, товарищ полковник! - сказал Петрунин и виновато покосился на меня.
Я развел руками и сказал:
- Не знал я, что за такое короткое время среди моих друзей появится уже второй "предатель".
Решетов и Фирсанов рассмеялись.
Когда вывели Гюберта, он на мгновение сощурился от солнца, постоял на площадке трапа, а потом медленно спустился. Его подвели к Решетову. Рядом с Гюбертом поставили Похитуна. Как они отличались друг от друга! Гюберт стоял выпрямившись, надменно подняв голову. В лице его не было ни кровинки. Губы плотно сжаты. Приметный шрам четко вырисовывался на лбу. А Похитун походил на побитую собаку. Его тонкие и кривые ноги заметно дрожали в коленях.
- Если я не ошибаюсь, - обратился Решетов по-немецки к Гюберту, передо мной стоит майор германской разведывательной службы Вильгельм Гюберт?
- Вы хорошо осведомлены, господин полковник, - с подчеркнутой вежливостью по-русски ответил Гюберт.
- Освободите им руки и отправляйте, - приказал Решетов. - Машина с охраной ждет у подъезда.
Два бойца повели пленных.
- И вы поезжайте, - сказал нам Решетов. - Вас тоже ждет машина. Поехали, товарищ Фирсанов!
Мы взяли из самолета свои вещи, попрощались с экипажем и, сопровождаемые Петруниным и Воронковым, тронулись к выходу.
Все чувствовали себя прекрасно, а когда въехали в Москву с ее широкими проспектами и просторными площадями, по-военному суровую и скромную, залитую ярким светом восходящего солнца, у меня на душе стало так легко и радостно, что захотелось петь. Вместе с Петруниным и Воронковым я едва успевал отвечать на вопросы, которыми засыпали нас Фома Филимонович, Таня, Логачев и Березкин.
Навстречу нам, погромыхивая, бежали трамваи, мягко и степенно плыли грузные троллейбусы, мчались стремительные машины. Звонки и гудки разноголосых сирен уже будоражили утро столицы.
Через час бесшумный лифт поднял нас на седьмой этаж гостиницы. Нам приготовили два номера, один против другого. В большом трехкомнатном "люксе" должны были разместиться мужчины, а в маленьком номере - Таня.
Я не буду описывать состояния моих друзей, впервые попавших в столицу. Оно и так понятно. Ведь мы попали в Москву, в столицу, в комфортабельную гостиницу - прямо из леса, из тыла врага, с территории, захваченной фашистскими оккупантами. Всего шесть часов назад мы швыряли в окна вражеского разведывательного пункта гранаты и бутылки с горючей смесью; всего шесть часов назад наши руки разили врага и сами мы подвергались смертельной опасности; всего шесть часов назад мы травили свирепых овчарок, бесшумно снимали часовых, били мебель, взрывали сейфы и набивали вещевые мешки захваченными документами; всего шесть часов назад мы во мраке ночи пробирались нехожеными тропами по дремучему лесу, думая лишь об одном - как бы не опоздать к приходу самолета!.. Контраст был слишком резок.
Сейчас мы сидели в большой комнате, чинно сложив на коленях руки, и с каким-то недоумением переглядывались. В наших ушах еще раздавался грохот гранат, рокот моторов, перед нашим взором еще стояло грозное пожарище.
Представьте себе наше состояние, и вы поймете нас.
Мы молчали, видимо, так долго, что Петрунин, громко рассмеявшись, обратился к Воронкову:
- Пошли, Костя! Им надо отдохнуть.
И тут все мы, словно по команде, всполошились, засуетились, забегали, стали осматривать комфортабельный номер, заглядывать в стенные шкафы, в окна.
Мы увидели, что на диване чья-то заботливая рука аккуратно разложила комплекты чистого белья, нового обмундирования, поясные ремни, носки, носовые платки и сверкающие белизной, хорошо отглаженные подворотнички. У стены ровной шеренгой стояла дюжина пар хромовых сапог.
- Примеряйте, кому какие подойдут,- пояснил Петрунин, - а лишние я потом заберу. - И тут же спросил, кивнув в сторону вещевых мешков, наполненных документами: - А с ними как?
Я считал, что документы не следует оставлять в гостинице.
- Тогда мы их заберем, - сказал Петрунин.
Он и Воронков взяли по два мешка и, распрощавшись с нами, удалились...
Мы долго натирали друг другу спины, блаженствовали в горячей ванне, полоскались под душем и, кажется, намного превысили нормы потребления горячей воды, определенные для нормальных жильцов гостиницы.
Потом подгоняли обмундирование и обувь. Практичный Фома Филимонович перебрал все двенадцать пар сапог, прежде чем выбрал по душе. Он внимательно проверял подошву, щупал рукой подклейку, мял голенища, нажимал большим пальцем на носки, пробовал прочность задника. Натянув на ноги облюбованную пару, он долго прохаживался по номеру, проверяя, как сапоги сидят на ногах...
Вечером, чисто выбритый, подстриженный, во всем новом, я предстал перед полковниками Решетовым и Фирсановым.
На этот раз доклад мой был очень краток. Я не касался подробностей. Задание было выполнено и, можно сказать, перевыполнено: от нас не требовали доставки Гюберта и Похитуна, а мы их доставили. Я подчеркнул, что без помощи партизан мы, безусловно, не справились бы с разгромом "осиного гнезда".
- Товарищи заслуживают наград, - сказал Решетов и поглядел на Фирсанова.
Тот кивнул головой и произнес:
- Надо затребовать списки участников по радио.
Я подал Решетову уже готовый список, переписанный начисто.
- Вы предусмотрительны, подполковник! - заметил Решетов. - Похвально!
Фирсанов сказал, что матери Криворученко назначены единовременное пособие и пожизненная пенсия. Мать и сестра Криворученко уже извещены о гибели сына и брата.
- Но вам придется съездить к ним, - добавил Фирсанов. - Возьмите на себя эту тяжелую миссию.
- Есть! - ответил я.
Логачеву, Березкину, Ветрову, Кольчугину и Тане решено было предоставить отпуск и места в подмосковном доме отдыха, а потом уже персонально решать судьбу каждого из них.
- А вас мы никуда не пустим, - произнес Решетов. - Погостите здесь. Ваша Мария Демьяновна чувствует себя хорошо и самое большее через недельку будет в Москве. Да, да... И больше на Урал не вернется. Мы подобрали ей тут работу.
- Не возражаете? - осведомился Фирсанов.
Я только развел руками. Приятные неожиданности и сюрпризы следовали непрерывно.
На третий день, вскоре после завтрака, в наш номер вошел незнакомый подполковник с выправкой кадрового кавалериста. У него было хмурое лицо и папка в руке.
Он громко сказал:
- Здравия желаю!
Мы ответили недружно, вразнобой. Подполковник, примостив на платяном шкафу свою форменную фуражку, подсел к столу, раскрыл папку с бумагами и спокойно проговорил:
- Ну-с, приступим к делу.
По всей видимости, его профессия, приносящая людям радость, позволяла ему действовать не только с невозмутимым спокойствием, но и без всяких предисловий.
Мои друзья недоумевающе переглянулись. Подполковник между тем вынул из папки небольшие бланки, поерзал на кресле, усаживаясь удобнее, вооружился автоматической ручкой и объявил:
- Небольшая, так сказать, и не такая уж неприятная формальность. На всех удостоившихся правительственных наград заполняется специальная, единой формы анкета. Я решил это сделать с утра пораньше не без оснований. Днем вам всем придется быть гостями в Кремле.
Он обвел глазами всех и неожиданно улыбнулся. И от этой улыбки лицо его вдруг стало простым, добродушным и очень симпатичным.
- А я тоже потребуюсь? - осведомился Фома Филимонович, собравшийся до прихода подполковника поехать с Таней в гости к Сереже Ветрову.
- Как ваша фамилия?
- Кольчугин.
Подполковник неторопливо порылся в бумагах, потом взглянул на старика и уточнил:
- Кольчугин Фома Филимонович?
- Точно так.
- Да, и вы потребуетесь. И даже дважды. На вас придется заполнить две анкеты. Вы награждены орденом Красного Знамени. Это вчера. А незадолго до этого - медалью. Вручат вам и то и другое сегодня. И вручать будет сам Михаил Иванович Калинин. Вот так. Вопросы есть?
Вопросов не было.
Я заметил, как дрогнуло лицо Фомы Филимоновича, как сдвинулись и мгновенно разошлись его косматые брови. Он обвел всех нас взглядом, потом прикрыл глаза рукой и, закусив нижнюю губу, отошел в сторонку.
48. И СНОВА В БОЙ...
После приема в Кремле, поздно вечером, в гостиницу заявился майор Петрунин и скомандовал одеваться. Две "эмки" бесшумно понесли нас по затемненной улице Горького. На перекрестках, под небольшими кружками глубинного света, стояли регулировщики. В черном, бездонном небе, усыпанном мириадами колючих звезд, неподвижными громадами едва-едва вырисовывались аэростаты воздушного заграждения. Изредка небо из конца в конец рассекали, подобно огненным мечам, лучи поисковых прожекторов. Когда лучи меркли, темнота сгущалась еще более. По тротуарам, мерно печатая шаги, проходили военные патрули. На крышах домов торчали, устремив стволы вверх, автоматические зенитки.
Москва была начеку, во всеоружии, грозная в своем спокойствии, готовая отразить врага, откуда бы он ни появился.
В воздухе не чувствовалось прохлады - нагретый за день асфальт продолжал излучать тепло.
Машины остановились возле темного особняка.
Все вышли и, следуя за Петруниным, поднялись на второй этаж. У дверей нас встретил лейтенант Воронков. Он провел всех в светлую комнату, усадил и сам исчез за дверью, прикрытой тяжелой портьерой.
Дверь он не закрыл, и все мы услышали голос полковника Решетова:
- Где же именинники?
- Все налицо, товарищ полковник.
- Давайте зовите!
Вновь раздвинулась портьера, и показался Воронков.
- Прошу! - сказал он и сделал широкий жест.
Мы прошли в просторную, залитую ярким светом комнату с накрытым столом посередине.
- Рассаживайтесь, товарищи! - пригласил Фирсанов.
Не было никаких церемоний, лишних слов, объяснений. Чувствовалось, что и Решетов и Фирсанов дорожат своим временем, что его у них немного, но, тем не менее они считают своим долгом вырвать час-другой и уделить его нам.
Расселись. По обе стороны от меня сели Таня и Сережа. Фому Филимоновича усадили между полковниками, а Логачев и Березкин расположились напротив.
Решетов встал, поднял бокал и сказал:
- Выпьем за смелых! За тех, кто проник по приказу Родины и партии в логово врага и, рискуя собственной жизнью, преодолевая все преграды, сумел умно и дерзко выполнить сложное и ответственное задание!
Он сказал несколько слов о моральном облике советского разведчика, ставящего интересы дела превыше всего и готового не только биться с врагом в жестоком поединке, не только побеждать, но, если потребуется, и жертвовать собой.
Потом выпили за партизан.
Затем вспомнили о тех, кого уже никогда не будет с нами, кто не сядет за убранный стол, кто не разделит с советским народом радость грядущей победы, кто, не щадя своей жизни, выполнил долг советского патриота.
Перед моим взором возник Полюс недоступности, наш маленький неприступный островок и невысокий холмик, под которым мы оставили истинного сына Родины, нашего замечательного друга...
Через час мы были уже в номере. Я стоял у открытого окна, выходившего на огромную, сейчас безлюдную площадь, и думал. Все пережитое за последние месяцы вновь проходило перед глазами. Мне было как-то легко и грустно.
Над столицей раскинулась теплая летняя ночь. Сквозь предутренний сумрак проступали очертания зданий, кремлевские звезды.
Я постоял еще немного, почувствовал усталость и лег. Но спать пришлось недолго. Меня разбудил телефонный звонок.
- Подполковник Стожаров? - раздался в трубке незнакомый голос.
- Так точно.
- Вас ожидает полковник Фирсанов. Быстрее одевайтесь. Внизу ждет машина.
Видимо, случилось что-то важное, если полковник не дал мне отдохнуть. Я быстро оделся, вышел и тихо прикрыл за собой дверь. Коридор был пуст и безлюден.
Я быстро сбежал по бесконечным ступеням лестницы и вышел на улицу. Над Москвой вставало утро. Воздух был по-утреннему чист и прохладен. На тротуарах появились первые прохожие. По небу скользнул последний, побледневший луч прожектора. Отчетливо виден был снижающийся аэростат воздушного заграждения. Прижавшись к тротуару, против подъезда стояла машина. Я направился к ней.
- Да, враг еще не разбит, война продолжается!
1 Стой!
2 Руки вверх!
3 Внимание, танки!
4 Наверное, сумасшедший!
5 Выходи!
6 Выходи быстрее!..
7 Обыщи его!
8 Проклятие!
9 Дежурный унтер-офицер Курт Венцель слушает... Так точно, он здесь. Есть!
10 Есть, господин капитан!
11 Не понимаю
12 Еще одну!
13 Стой! Руки вверх!
14 Ложись!
И через мгновение в дежурной комнате вспыхнул бурлящий, слепящий глаз огонь от жидкости "КС".
- Все наружу! - крикнул Трофим Степанович. - Бросайте бутылки!
Тут я услышал шум заработавшего мотора. Молодец "цыган"! Он знает свое дело. Из-под навеса рывками выкатилась грузовая машина и остановилась посреди двора. Я схватил за руку подбежавшего Фому Филимоновича и спросил:
- Через Ловлино проскочим?
- В аккурат. Там, кроме двух полицаев, никого нет.
- А мины у развилка?
- Эх... - отмахнулся Фома Филимонович. - Это для отвода глаз. Я по этим минам каждый день ношусь на кобыле.
Огненная грива уже выбивалась из помещений наружу. Разъяренный огонь полыхал во всех домах, и сталь оружия отражала его языки. Султаны багрово-синего дыма пробивались сквозь крыши и рвались вверх. Дым клубился в доме Гюберта, в дежурном помещении, в двух других домах и тугими волнами выливался через окна и двери.
- Вещи в машину! И сами все туда! Быстро! - скомандовал я.
- А радиостанция! - крикнул Сережа. - Почему ее не сжечь?
- На! Дуй! - сунул Фома Филимонович Ветрову последнюю бутылку с "КС".
- Погоди-ка. Дай сюда! - сказал я и, схватив бутылку, побежал к радиостанции.
Дверь ее была распахнута настежь. Я вошел внутрь. Чинно и строго выглядела аппаратура. На никелированных частях играли отсветы пламени. Я вышел, стал у порога и метнул бутылку в железную печь. Мгновенно горящие ручейки потекли во все стороны, и я отпрянул назад.
Партизаны уже топтались в кузове машины. Во дворе было светло, как днем. "Осиное гнездо" корчилось в испепеляющем пламени.
Я заглянул в кабину. Там сидели Березкин и шофер-партизан.
- Лезь и ты, места хватит, - сказал я Фоме Филимоновичу. - И показывай дорогу... Все сели? - обратился я к сидящим в кузове.
- Все. Я сделал перекличку, - ответил Трофим Степанович.
- Трогай! - приказал я и вскарабкался в кузов.
Машина зарычала и толчками покатилась со двора. Видимо, шофер давно уже не держал в руках баранку. Но по дороге машина пошла уже ровнее, увереннее.
Все стояли в кузове, держась друг за друга и качаясь из стороны в сторону.
- Жми, Петро!
- Давай на полную железку! - подбадривали ребята шофера.
- Темно, перевернет, - послышался чей-то осторожный голос.
- Свет включи! - посоветовал кто-то.
- Верно! Правильно! Пусть знают наших!..
Шофер включил фары, свет лег на дорогу, и машина стала увеличивать скорость.
Оглушенные, взволнованные и взбудораженные успехом, мы мчались по большаку, миновали "заминированное" место, достигли развилка и свернули направо, в Ловлино.
Я оглянулся. Торжествен и грозен был вид пожарища. Над лесом высился и рвался к небу, как символ возмездия, жаркий огонь.
"И все же мы еще не квиты, господа гитлеровцы!" - подумал я.
На полпути к деревне Ловлино в свете фар метнулись два всадника, и Трофим Степанович свистнул.
- Это наши, из охранения, - объяснил он и застучал по крыше кабины. Теперь мы распрощаемся... Выгружайтесь, хлопцы!.. Давай руку, товарищ майор! Удачно мы встретились! И вечерняя зорька была хороша, да и ночка тоже...
Партизаны выпрыгивали из машины, выбрасывали свои трофеи и тут же, точно призраки, растворялись в ночи. Из кабины высунулся Фома Филимонович и обратился к Карягину:
- Моих коняшек прихватите с собой. Пригодятся.
- А ты что же, - усмехнулся Трофим Степанович, - думал, что мы их в лесу оставим?
- Да нет, - поправился Кольчугин. - Это я так... на всякий случай. Коняшки-то добрые.
Трофим Степанович пожал всем руки, а Сережу Ветрова, как и при встрече, расцеловал на прощание и сказал:
- Будь здоров. Расти большой!
- Постараюсь, Трофим Степанович! - весело ответил Сережа.
Пожимая руку Березкину, который сменил теперь за баранкой партизана, Карягин бросил:
- Ты жми, браток! А то как бы нам вместо вас не пришлось встречать самолет. Нам все одно через ту поляну ехать... Да и ребят надо прихватить...
И Трофим Степанович тоже растаял в темноте. Машина вновь тронулась. Мы приближались к Ловлино. В кузове теперь тряслись лишь я, Таня и Логачев. На всякий случай мы приготовили две гранаты и, держа в руках автоматы, всматривались вперед.
Деревня, тянувшаяся в одну улицу, казалась вымершей. Мы не заметили ни единого живого существа, ни намека на огонек.
- Полицейское время, - сказал мне Логачев.
Я усмехнулся и заметил:
- Только полицейских самих не видно...
- Их счастье!
Мы благополучно миновали половину деревни и круто, под острым углом, свернули налево, на лесную дорогу. Машина поубавила ход и поползла по мягкому грунту. Ее швыряло из стороны в сторону, подбрасывало на пнях и корневищах. Мы прыгали в кузове, точно мячи, а когда нас стали безжалостно хлестать ветки, то сели и ухватились друг за друга.
Я надеялся на машине проехать хотя бы до поворота на поляну, но машина вдруг остановилась.
Я вскочил и при свете фар увидел обломки моста через проток - тот самый проток, который выходил из знакомого нам озера. Здесь он был значительно шире, с крутым правым берегом. О переправе нечего было и думать.
- Шабаш! - сказал Фома Филимонович, вылезая из кабины.
- Слезай! - приказал я и первым выпрыгнул на землю. - Давайте мешки!
Их оказалось четыре, и все набитые доверху.
- Здесь глубоко?.. - спросил я, подходя к краю протока. - Надо спустить туда машину, а сами переберемся по бревнам.
- Дело! - одобрил Фома Филимонович.
Березкин сел за баранку, осадил машину назад, а затем, взяв немного вправо, подогнал ее к самому берегу. Выключив скорость, он вышел. Все пятеро уперлись в машину сзади.
И Фома Филимонович скомандовал:
- Раз, два... взяли! Е-ще р-раз!..
Машина послушно подалась вперед, на секунду повисла передними колесами и, нырнув носом в проток, встала на попа.
- Теперь ее без трактора не выручить, - заметил Логачев.
- Пошли! - сказал я и, чиркнув спичку, взглянул на часы. - В нашем распоряжении час и пять минут. Успеем?
- А тут всего минут сорок хода, - ответил Фома Филимонович. - За мной топайте. Я прямиком выведу.
Он постоял некоторое время, вглядываясь в лес, в небо, и затем уверенно зашагал вправо от лесной дороги.
46. ГЮБЕРТ НЕ ХОЧЕТ В САМОЛЕТ
И кто мог подумать, что шутка Трофима Степановича обернется правдой? А получилось так.
Трофим Степанович подоспел со своими лихими хлопцами на поляну буквально за пять минут до прихода самолета. Мы стояли уже у костров, со спичками в руках, вслушиваясь в тишину ночи, поджидая с нетерпением рокота моторов.
Привязав коней и сложив трофеи возле Гюберта и Похитуна, которых охраняли двое бойцов, партизаны во главе с Трофимом Степановичем кучкой устремились на поляну.
И в это время Таня крикнула:
- Летит! Слышите, летит!
Все замерли. Действительно, с востока наплывал гул моторов.
- Пали костры! - во всю глотку крикнул я.
В шести местах взметнулось пламя, такое яркое, что поляна сразу приобрела фантастический вид.
И в этом тоже сказался сметливый ум Миши Березкина. Он еще в то утро, когда мы покидали поляну, припрятал две бутылки с жидкостью "КС" и не сказал об этом никому ни слова. А сегодня, вернее - несколько минут назад, вручил мне их и сказал:
- Не ругайтесь, Кондратий Филиппович... Так будет лучше. Без них мы обошлись, а случись дождь - могли бы запоздать с сигналами.
Костры пылали, высоко выбрасывая белые языки пламени. Я пустил белую, а вслед за ней и красную ракету. Рокот моторов приближался, потом ослаб. Самолет мягко опустился на поляну, побежал по травяному ковру и остановился, урча приглушенными моторами. Все опрометью бросились к нему.
Кто-то выпрыгнул из открывшейся дверцы самолета, не ожидая, пока спустят лесенку. Я подбежал. Это был майор Петрунин.
- Кондратий Филиппович! Старина! - И он обнял меня. - Как дела? Говори скорее!
- Все в порядке!
- Провели?
- Сделали все, что можно было сделать, и немножко больше.
- Даже?
- Честно.
- Гасите костры! - крикнул Петрунин.
Ребята мгновенно забросали костры приготовленной землей, и они погасли. Сразу стало темно. По поляне потек едкий белый дым.
Потом из самолета вылез лейтенант Костя Воронков, и мы обнялись.
- А это что за народ? - спросил меня шепотом Петрунин.
- Партизаны! Они нас крепко выручили!
На землю сошли пилоты, штурман, механик, радист, стрелок и два бойца, вооруженные ручными пулеметами. Тут же подоспели мои ребята и партизаны. Все знакомились, трясли друг другу руки, засыпали друг друга вопросами, шутили, смеялись.
- Рассказывайте, Кондратий Филиппович, рассказывайте! - дергал меня за руку Костя.
- Что тебе рассказывать? - усмехнулся я.
- Расправились?
- Полностью.
- А документы?
- Четыре мешка.
- Вот это да! - воскликнул Костя.
- И два живых фашиста в придачу! - подсказал подоспевший Сережа Ветров.
Костя присвистнул. Петрунин наклонился и стал всматриваться в лицо Сережи.
- Наш радист, - представил я смущенного, краснеющего хлопца.
- Ветров! - в один голос воскликнули Петрунин и Воронков.
- Он самый! - вынужден был ответить я, так как Сережа молчал. - А это остальные обитатели Полюса недоступности. Знакомьтесь - Кольчугин, Кольчугина, Логачев, Березкин. Все налицо.
Петрунин и Воронков с искренней теплотой жали руки друзьям, которых до этой минуты знали только по фамилиям.
- А что за фашисты? - спросил Костя.
- Фашисты знатные! - ответил ему Фома Филимонович. - И серьезные...
Окружающие дружно рассмеялись.
- Как это понимать?
И тут Сережа Ветров опять не выдержал, хотя мы и договорились молчать до последней минуты о том, кого мы схватили.
- Майор Гюберт и шифровальщик Похитун, - произнес он и спрятался за чью-то спину.
На короткое мгновение воцарилось молчание. Березкин толкнул в бок "предателя", но было уже поздно.
- Это... это серьезно? - оторопело спросил Петрунин.
- Серьезно, друже! Сущая правда, - ответил я.
- А где они?
- Совсем рядом. Упакованы и готовы к отправке, - сказал Логачев.
- Вот оно как... - еще не придя в себя от такой вести, пробормотал Петрунин. - Гюберт и Похитун? Хм... Ну, знаете...
- Сколько пассажиров? - раздался сердитый бас пилота.
- Восемь, - ответил я.
- А груз?
- Четыре вещевых мешка, личные вещи и оружие.
- Дайте-ка мне провожатого, - сказал пилот. - Я погляжу поле.
Сопровождать его вызвался Березкин. Вместе с ним пошли и два партизана.
- Давайте грузиться, товарищи! - потребовал второй пилот. - Через полтора часа начнет светать.
Все отправились за вещами. Гюберт отказался идти. Когда его поставили на ноги, он повалился на землю.
- У моего начальника, видать, заскок приключился! - произнес Фома Филимонович и постукал себя пальцем по лбу. - Это бывает. Придется его волоком тянуть.
- Волоком не волоком, а дотянем... - пробурчал рослый партизан, обросший черной бородой. Он без посторонней помощи схватил Гюберта в охапку, легко подбросил и, взвалив на правое плечо, зашагал к самолету.
- Вот каков наш Филя! - похвастался Трофим Степанович. - После войны в чемпионы пойдет.
Гюберт извивался, дергал ногами. Филя серьезно и спокойно предупредил его:
- Не ёрзай, не ёрзай, господин, а то уроню.
Похитуну развязали ноги, но он стоял не двигаясь.
- Вам что, господин на тонких ножках, особое приглашение? - обратился к нему Трофим Степанович. - Или тоже на ручки хотите? Марш вперед!
Похитун пустился вприпрыжку и скоро догнал партизана, несшего Гюберта.
Со мной рядом шагал Петрунин, и я обменялся с ним мнением по одному вопросу.
Когда началась погрузка вещей, я распорядился:
- Друзья! Пистолеты, автоматы, гранаты, табак и лишнюю одежду оставить Трофиму Степановичу. Быстро!
Карягин смутился, но остался очень доволен.
- Расщедрился ты, майор! - сказал он. - А не жалко?
- А как бы вы поступили, будучи на нашем месте? - спросил его Петрунин.
- Что ж, спасибо... Больше ничего не скажу, - проговорил Трофим Степанович.
А когда я объявил ему, что оставляем отряду радиостанцию с питанием к ней на четыре месяца, он расчувствовался и обнял поочередно меня и Ветрова.
- А уж радиста-то мы отыщем. Есть на примете, - сказал он.
Ветров протянул ему бумажку и наставительно пояснил:
- Берегите ее, как самого себя. Тут всё, позывные, частота, время... Специалист разберется.
- Залезайте, залезайте! Пора! - строго приказал вернувшийся пилот.
Мы бросились к самолету. Взбирались по лесенке, подавая друг другу руки. Втащили Гюберта и Похитуна.
Опять прощались с партизанами. И пробыли-то мы вместе менее суток, а прощались, как давние знакомые, как закадычные друзья.
Партизаны тотчас побежали к лошадям.
Уже в самолете Сережа Ветров вынул из-за пазухи белку и вручил ее Тане. Зверек вскочил на плечо своей хозяйки и, не обращая никакого внимания на непривычную обстановку, начал деловито отряхиваться и приглаживать свою взъерошенную шубку.
- Скажи пожалуйста! - удивился механик, закрывая дверь. - Впервые на нашем борту такой пассажир!
Гюберт делал вид, что дремлет.
Взревели моторы и вздрогнул самолет. Белка в испуге юркнула и забилась под головной платок Тани. Самолет вырулил к краю поляны, развернулся и стремительно помчался вперед, освещая дорогу фарами.
47. В МОСКВЕ
Когда горизонт осветился солнечными лучами, я увидел раскинувшуюся впереди Москву. Все приникли к окнам. Из моих друзей еще никто не бывал в столице, кроме коренного москвича Сережи Ветрова.
- Москва? - крикнула мне на ухо Таня.
- Москва! - ответил я.
И вот самолет уже побежал по гладкой бетонированной дорожке.
- Глядите! - Петрунин тронул меня за плечо. - Машина полковника.
По лётному полю катилась закрытая легковая машина.
Самолет подрулил к площадке, моторы взревели еще раз и заглохли. Открыли дверцу, В лицо ударили слепящие лучи солнца. К самолету катили лесенку.
- Полковник торопится, - сказал Петрунин. - Хотя это ему несвойственно. А с ним...
- С ним полковник Фирсанов, - улыбнулся я.
Да, на плечах Фирсанова я увидел полковничьи погоны. Оба они - и Решетов и Фирсанов - были в летной полевой форме, но при орденах. Они шагали широко, о чем-то горячо говорили. Решетов энергично жестикулировал.
И отъезд и приезд всегда очень будоражили меня то тревожным, то печальным, то радостным волнением. И сейчас я почувствовал это острое ощущение, заставляющее сильнее биться сердце.
- Выходите первым, - сказал мне Петрунин. - А за вами - соратники. Мы потом. А сюрприз придержим...
Со стесненным дыханием я шагнул на первую ступеньку лесенки, а потом спрыгнул на землю и, приложив руку к кепке, доложил Решетову:
- Товарищ полковник! Докладывает майор Стожаров... Задание выполнено!
- Здравствуйте, подполковник! - прищурив глаза, четко ответил Решетов и крепко пожал мне руку.
Мне показалось, что я ослышался, но Фирсанов рассеял мои сомнения.
- Привет, подполковник! Привет, Кондратий Филиппович! Очень рад и хочу тебя обнять, - сказал он.ъ
Он так и поступил.
- Здравствуйте, товарищи! - обратился Решетов к моим друзьям.
Я смешался. Хотел было поблагодарить за присвоение нового звания и не нашел слов для этого.
Потом я попытался представить своих друзей, но меня прервал Решетов:
- Зачем? Я и так всех знаю. Это Таня! - И он пожал ей руку. - Это Фома Филимонович! - Потом, взглянув поочередно на Березкина и Логачева, он сказал: - И тут не спутаю. Это товарищ Логачев, а это товарищ Березкин... А теперь вы пожалуйте сюда, товарищ Ветров. - И он протянул руку Сереже.
Фома Филимонович тряхнул головой, потискал пятерней свою прокуренную бороду и пробормотал что-то себе под нос.
- А живой груз? - спросил полковник Решегов, пытливо заглядывая мне в глаза.
Сообразив, в чем дело, я сказал:
- Таня, покажи!
Таня вынула из рукава белку.
- Не об этом речь, - проговорил Решетов, сдерживая улыбку.
- Не понимаю, товарищ полковник... - попытался выкрутиться я.
- Эх, вы, а еще разведчик, - покачал головой Решетов. - Так знайте же, что если вы оставляете рацию партизанам, то это не значит, что мы лишились связи. Наши самолеты тоже хорошо оборудованы... Правильно, майор? - спросил он Петрунина.
- Так точно, товарищ полковник! - сказал Петрунин и виновато покосился на меня.
Я развел руками и сказал:
- Не знал я, что за такое короткое время среди моих друзей появится уже второй "предатель".
Решетов и Фирсанов рассмеялись.
Когда вывели Гюберта, он на мгновение сощурился от солнца, постоял на площадке трапа, а потом медленно спустился. Его подвели к Решетову. Рядом с Гюбертом поставили Похитуна. Как они отличались друг от друга! Гюберт стоял выпрямившись, надменно подняв голову. В лице его не было ни кровинки. Губы плотно сжаты. Приметный шрам четко вырисовывался на лбу. А Похитун походил на побитую собаку. Его тонкие и кривые ноги заметно дрожали в коленях.
- Если я не ошибаюсь, - обратился Решетов по-немецки к Гюберту, передо мной стоит майор германской разведывательной службы Вильгельм Гюберт?
- Вы хорошо осведомлены, господин полковник, - с подчеркнутой вежливостью по-русски ответил Гюберт.
- Освободите им руки и отправляйте, - приказал Решетов. - Машина с охраной ждет у подъезда.
Два бойца повели пленных.
- И вы поезжайте, - сказал нам Решетов. - Вас тоже ждет машина. Поехали, товарищ Фирсанов!
Мы взяли из самолета свои вещи, попрощались с экипажем и, сопровождаемые Петруниным и Воронковым, тронулись к выходу.
Все чувствовали себя прекрасно, а когда въехали в Москву с ее широкими проспектами и просторными площадями, по-военному суровую и скромную, залитую ярким светом восходящего солнца, у меня на душе стало так легко и радостно, что захотелось петь. Вместе с Петруниным и Воронковым я едва успевал отвечать на вопросы, которыми засыпали нас Фома Филимонович, Таня, Логачев и Березкин.
Навстречу нам, погромыхивая, бежали трамваи, мягко и степенно плыли грузные троллейбусы, мчались стремительные машины. Звонки и гудки разноголосых сирен уже будоражили утро столицы.
Через час бесшумный лифт поднял нас на седьмой этаж гостиницы. Нам приготовили два номера, один против другого. В большом трехкомнатном "люксе" должны были разместиться мужчины, а в маленьком номере - Таня.
Я не буду описывать состояния моих друзей, впервые попавших в столицу. Оно и так понятно. Ведь мы попали в Москву, в столицу, в комфортабельную гостиницу - прямо из леса, из тыла врага, с территории, захваченной фашистскими оккупантами. Всего шесть часов назад мы швыряли в окна вражеского разведывательного пункта гранаты и бутылки с горючей смесью; всего шесть часов назад наши руки разили врага и сами мы подвергались смертельной опасности; всего шесть часов назад мы травили свирепых овчарок, бесшумно снимали часовых, били мебель, взрывали сейфы и набивали вещевые мешки захваченными документами; всего шесть часов назад мы во мраке ночи пробирались нехожеными тропами по дремучему лесу, думая лишь об одном - как бы не опоздать к приходу самолета!.. Контраст был слишком резок.
Сейчас мы сидели в большой комнате, чинно сложив на коленях руки, и с каким-то недоумением переглядывались. В наших ушах еще раздавался грохот гранат, рокот моторов, перед нашим взором еще стояло грозное пожарище.
Представьте себе наше состояние, и вы поймете нас.
Мы молчали, видимо, так долго, что Петрунин, громко рассмеявшись, обратился к Воронкову:
- Пошли, Костя! Им надо отдохнуть.
И тут все мы, словно по команде, всполошились, засуетились, забегали, стали осматривать комфортабельный номер, заглядывать в стенные шкафы, в окна.
Мы увидели, что на диване чья-то заботливая рука аккуратно разложила комплекты чистого белья, нового обмундирования, поясные ремни, носки, носовые платки и сверкающие белизной, хорошо отглаженные подворотнички. У стены ровной шеренгой стояла дюжина пар хромовых сапог.
- Примеряйте, кому какие подойдут,- пояснил Петрунин, - а лишние я потом заберу. - И тут же спросил, кивнув в сторону вещевых мешков, наполненных документами: - А с ними как?
Я считал, что документы не следует оставлять в гостинице.
- Тогда мы их заберем, - сказал Петрунин.
Он и Воронков взяли по два мешка и, распрощавшись с нами, удалились...
Мы долго натирали друг другу спины, блаженствовали в горячей ванне, полоскались под душем и, кажется, намного превысили нормы потребления горячей воды, определенные для нормальных жильцов гостиницы.
Потом подгоняли обмундирование и обувь. Практичный Фома Филимонович перебрал все двенадцать пар сапог, прежде чем выбрал по душе. Он внимательно проверял подошву, щупал рукой подклейку, мял голенища, нажимал большим пальцем на носки, пробовал прочность задника. Натянув на ноги облюбованную пару, он долго прохаживался по номеру, проверяя, как сапоги сидят на ногах...
Вечером, чисто выбритый, подстриженный, во всем новом, я предстал перед полковниками Решетовым и Фирсановым.
На этот раз доклад мой был очень краток. Я не касался подробностей. Задание было выполнено и, можно сказать, перевыполнено: от нас не требовали доставки Гюберта и Похитуна, а мы их доставили. Я подчеркнул, что без помощи партизан мы, безусловно, не справились бы с разгромом "осиного гнезда".
- Товарищи заслуживают наград, - сказал Решетов и поглядел на Фирсанова.
Тот кивнул головой и произнес:
- Надо затребовать списки участников по радио.
Я подал Решетову уже готовый список, переписанный начисто.
- Вы предусмотрительны, подполковник! - заметил Решетов. - Похвально!
Фирсанов сказал, что матери Криворученко назначены единовременное пособие и пожизненная пенсия. Мать и сестра Криворученко уже извещены о гибели сына и брата.
- Но вам придется съездить к ним, - добавил Фирсанов. - Возьмите на себя эту тяжелую миссию.
- Есть! - ответил я.
Логачеву, Березкину, Ветрову, Кольчугину и Тане решено было предоставить отпуск и места в подмосковном доме отдыха, а потом уже персонально решать судьбу каждого из них.
- А вас мы никуда не пустим, - произнес Решетов. - Погостите здесь. Ваша Мария Демьяновна чувствует себя хорошо и самое большее через недельку будет в Москве. Да, да... И больше на Урал не вернется. Мы подобрали ей тут работу.
- Не возражаете? - осведомился Фирсанов.
Я только развел руками. Приятные неожиданности и сюрпризы следовали непрерывно.
На третий день, вскоре после завтрака, в наш номер вошел незнакомый подполковник с выправкой кадрового кавалериста. У него было хмурое лицо и папка в руке.
Он громко сказал:
- Здравия желаю!
Мы ответили недружно, вразнобой. Подполковник, примостив на платяном шкафу свою форменную фуражку, подсел к столу, раскрыл папку с бумагами и спокойно проговорил:
- Ну-с, приступим к делу.
По всей видимости, его профессия, приносящая людям радость, позволяла ему действовать не только с невозмутимым спокойствием, но и без всяких предисловий.
Мои друзья недоумевающе переглянулись. Подполковник между тем вынул из папки небольшие бланки, поерзал на кресле, усаживаясь удобнее, вооружился автоматической ручкой и объявил:
- Небольшая, так сказать, и не такая уж неприятная формальность. На всех удостоившихся правительственных наград заполняется специальная, единой формы анкета. Я решил это сделать с утра пораньше не без оснований. Днем вам всем придется быть гостями в Кремле.
Он обвел глазами всех и неожиданно улыбнулся. И от этой улыбки лицо его вдруг стало простым, добродушным и очень симпатичным.
- А я тоже потребуюсь? - осведомился Фома Филимонович, собравшийся до прихода подполковника поехать с Таней в гости к Сереже Ветрову.
- Как ваша фамилия?
- Кольчугин.
Подполковник неторопливо порылся в бумагах, потом взглянул на старика и уточнил:
- Кольчугин Фома Филимонович?
- Точно так.
- Да, и вы потребуетесь. И даже дважды. На вас придется заполнить две анкеты. Вы награждены орденом Красного Знамени. Это вчера. А незадолго до этого - медалью. Вручат вам и то и другое сегодня. И вручать будет сам Михаил Иванович Калинин. Вот так. Вопросы есть?
Вопросов не было.
Я заметил, как дрогнуло лицо Фомы Филимоновича, как сдвинулись и мгновенно разошлись его косматые брови. Он обвел всех нас взглядом, потом прикрыл глаза рукой и, закусив нижнюю губу, отошел в сторонку.
48. И СНОВА В БОЙ...
После приема в Кремле, поздно вечером, в гостиницу заявился майор Петрунин и скомандовал одеваться. Две "эмки" бесшумно понесли нас по затемненной улице Горького. На перекрестках, под небольшими кружками глубинного света, стояли регулировщики. В черном, бездонном небе, усыпанном мириадами колючих звезд, неподвижными громадами едва-едва вырисовывались аэростаты воздушного заграждения. Изредка небо из конца в конец рассекали, подобно огненным мечам, лучи поисковых прожекторов. Когда лучи меркли, темнота сгущалась еще более. По тротуарам, мерно печатая шаги, проходили военные патрули. На крышах домов торчали, устремив стволы вверх, автоматические зенитки.
Москва была начеку, во всеоружии, грозная в своем спокойствии, готовая отразить врага, откуда бы он ни появился.
В воздухе не чувствовалось прохлады - нагретый за день асфальт продолжал излучать тепло.
Машины остановились возле темного особняка.
Все вышли и, следуя за Петруниным, поднялись на второй этаж. У дверей нас встретил лейтенант Воронков. Он провел всех в светлую комнату, усадил и сам исчез за дверью, прикрытой тяжелой портьерой.
Дверь он не закрыл, и все мы услышали голос полковника Решетова:
- Где же именинники?
- Все налицо, товарищ полковник.
- Давайте зовите!
Вновь раздвинулась портьера, и показался Воронков.
- Прошу! - сказал он и сделал широкий жест.
Мы прошли в просторную, залитую ярким светом комнату с накрытым столом посередине.
- Рассаживайтесь, товарищи! - пригласил Фирсанов.
Не было никаких церемоний, лишних слов, объяснений. Чувствовалось, что и Решетов и Фирсанов дорожат своим временем, что его у них немного, но, тем не менее они считают своим долгом вырвать час-другой и уделить его нам.
Расселись. По обе стороны от меня сели Таня и Сережа. Фому Филимоновича усадили между полковниками, а Логачев и Березкин расположились напротив.
Решетов встал, поднял бокал и сказал:
- Выпьем за смелых! За тех, кто проник по приказу Родины и партии в логово врага и, рискуя собственной жизнью, преодолевая все преграды, сумел умно и дерзко выполнить сложное и ответственное задание!
Он сказал несколько слов о моральном облике советского разведчика, ставящего интересы дела превыше всего и готового не только биться с врагом в жестоком поединке, не только побеждать, но, если потребуется, и жертвовать собой.
Потом выпили за партизан.
Затем вспомнили о тех, кого уже никогда не будет с нами, кто не сядет за убранный стол, кто не разделит с советским народом радость грядущей победы, кто, не щадя своей жизни, выполнил долг советского патриота.
Перед моим взором возник Полюс недоступности, наш маленький неприступный островок и невысокий холмик, под которым мы оставили истинного сына Родины, нашего замечательного друга...
Через час мы были уже в номере. Я стоял у открытого окна, выходившего на огромную, сейчас безлюдную площадь, и думал. Все пережитое за последние месяцы вновь проходило перед глазами. Мне было как-то легко и грустно.
Над столицей раскинулась теплая летняя ночь. Сквозь предутренний сумрак проступали очертания зданий, кремлевские звезды.
Я постоял еще немного, почувствовал усталость и лег. Но спать пришлось недолго. Меня разбудил телефонный звонок.
- Подполковник Стожаров? - раздался в трубке незнакомый голос.
- Так точно.
- Вас ожидает полковник Фирсанов. Быстрее одевайтесь. Внизу ждет машина.
Видимо, случилось что-то важное, если полковник не дал мне отдохнуть. Я быстро оделся, вышел и тихо прикрыл за собой дверь. Коридор был пуст и безлюден.
Я быстро сбежал по бесконечным ступеням лестницы и вышел на улицу. Над Москвой вставало утро. Воздух был по-утреннему чист и прохладен. На тротуарах появились первые прохожие. По небу скользнул последний, побледневший луч прожектора. Отчетливо виден был снижающийся аэростат воздушного заграждения. Прижавшись к тротуару, против подъезда стояла машина. Я направился к ней.
- Да, враг еще не разбит, война продолжается!
1 Стой!
2 Руки вверх!
3 Внимание, танки!
4 Наверное, сумасшедший!
5 Выходи!
6 Выходи быстрее!..
7 Обыщи его!
8 Проклятие!
9 Дежурный унтер-офицер Курт Венцель слушает... Так точно, он здесь. Есть!
10 Есть, господин капитан!
11 Не понимаю
12 Еще одну!
13 Стой! Руки вверх!
14 Ложись!