Брянцев Георгий Михайлович. Конец "Осиного гнезда"

   - Пулеметы у них есть? - спросил Карягин.
   - Есть. Два. Один зенитный, другой обычный. Оба стоят во дворе около часового у грибка.
   Вместе с Карягиным мы определили роль каждого участника операции. Выделили людей для охраны подходов и обеспечили их двумя пулеметами, привезенными партизанами; назначили минеров для минирования большака; наметили расстановку людей у каждого окна. Поименно назвали, кому врываться во двор, кому оставаться снаружи. Определили условные сигналы для начала операции и для отбоя.
   Березкину поручалось ликвидировать связь - перерезать телефонные провода, а затем подготовить к выезду грузовую машину, если она к тому времени окажется на месте, и уничтожить легковые. В помощь ему назначили партизана, работавшего до войны шофером.
   Документы "осиного гнезда" захватывали я и Логачев. Тут же я распорядился освободить вещевые мешки.
   Я предупредил товарищей:
   - Успех зависит от быстроты и внезапности действий. На станцию мы должны проникнуть неслышно и скрытно. Все должно занять, не более десяти минут. Близость районного центра, где стоит рота эсэсовцев и комендантский взвод, не допускает задержки. Никаких разговоров и вопросов на месте. Каждый должен все выяснить здесь. А там - молча действовать по сигналам.
   Как и следовало ожидать, посыпались вопросы.
   - Овчарки есть?
   - Есть, - ответил я. - Ими займется Кольчугин.
   - Знаем такого! - раздался голос.
   - Кстати сказать, - добавил я. - Товарищ Кольчугин должен приехать сюда с гостями, и он же впустит нас во двор станции.
   - Фома не подведет! - заметил Карягин. - В струну вытянется, а не подведет.
   - А как насчет трофеев? - задал кто-то вопрос, и тут же раздался смех.
   - Что вы имеете в виду? - спросил я.
   - Ну всякое там... Есть же у них оружие, походная рация, да и харчишки тоже. Ребята в отряде надеются.
   - Правильно! - раздался одобрительный возглас.
   Я и Карягин переглянулись.
   - Трофеями займусь я, - решил Карягин. - Склад за мной. А поможет мне Терехов. Вот так...
   Вопросов было много. Потом начали обмениваться мнениями. Никто не возражал, никто не высказывал опасений, все говорили только о том, как лучше выполнить задание.
   Сережа Ветров важно сказал:
   - Документы могут быть и на радиоузле, не только в доме Гюберта. Я прошу поручить это дело мне. Прежде чем поджечь радиостанцию, я вынесу оттуда все бумаги.
   И тут произошел небольшой конфуз. Я объявил Сереже, что он должен будет оставаться здесь, а документами займется кто-нибудь другой. Но я сразу же перерешил и сказал:
   - Ладно! Согласен!
   Перерешил потому, что Сережа взглянул на меня таким молящим взглядом, в глазах его было столько смятения и обиды, что я не смог ему отказать.
   Почти то же произошло и с Таней. Когда деловая беседа закончилась и Трофим Степанович с помощью Логачева и Березкина стал распределять оружие и боевую технику, она подошла ко мне и, теребя кончик косы, сказала:
   - Кондратий Филиппович! Выходит, что я такая... что мне и дела не найдется?
   - Хм... Почему ты так решила? - немного смешался я.
   - А чего тут решать? - вздохнув, оказала она. - Всех вы назвали по фамилии. Каждому объяснили...
   Мне очень не хотелось брать ее и Сережу на операцию, но, видно, ничего не поделаешь. И я слукавил:
   - Тебя я не назвал потому, что ты будешь помогать мне выносить документы. Поняла?
   - Да.
   - Готовь вещевые мешки. Два-три мешка...
   Таня повернулась и убежала.
   Ко мне подошли Карягин, Логачев и Березкин.
   Трофим Степанович, держа в руке клочок бумаги, сказал:
   - Неплохо получается, майор. Совсем неплохо. Смотри: два ручных пулемета, десять автоматов, три винтовки, шесть пистолетов, сорок две гранаты и семь бутылок, с зажигательной смесью, Я не считаю мины да три дробовика. Можно лихо штурмовать, а?
   44. ГЮБЕРТ НА ВЕРЕВОЧКЕ...
   Часам к семи вечера у озера стало пусто и безлюдно. Даже самый придирчивый глаз не смог бы обнаружить вокруг ничего подозрительного. Стояла какая-то особая, выжидательная тишина.
   Лошади партизан под надежной охраной кормились на выпасе не менее чем в километре. Мы все сидели в засаде.
   Солнце стояло еще высоко, но мы не могли знать точно, в какое время прибудут "гости", и укрылись заранее.
   Я избрал себе позицию метрах в десяти от клади через проток, в зарослях орешника. Рядом со мной лежали Сережа и Таня, крепко сжимая свои автоматы.
   Над кладью мы заранее и основательно поработали, перебрали настил из кругляка и, кажется, достигли того, чего хотели.
   Мы ждали настороженно и напряженно, не производя никакого шума, не отрывая глаз от опушки леса, откуда должен был появиться враг. От страшного напряжения временами чудилось, что что-то движется на фоне зелени.
   В лесу куковала кукушка. Со стороны озера доносилось довольное кряканье уток. Они шумно полоскались, хлопали крыльями, как всегда перед вечерней зорькой.
   Время текло медленно, и я не один раз прикладывал к уху часы, чтобы проверить, не остановились ли они.
   Подчас начинало казаться, что все наши приготовления ни к чему, что операция срывается. Ведь в самом деле: все было основано только на сообщении Фомы Филимоновича. Уж не говоря о том, что Гюберт мог передумать или заболеть, - тысяча других дел могла ему помешать: вызов начальства, срочное сообщение, требующее каких-либо мер, да мало ли что еще... Все висело на ниточке, и меня охватывали отчаяние и злость при мысли, что эта ниточка могла так легко порваться.
   Но вот без нескольких минут восемь Таня толкнула меня в бок и шепнула:
   - Николай бежит!
   Я вздрогнул. Да, Логачев бежал крупными скачками, и не по дороге, а лесом, виляя между стволами деревьев, перепрыгивая через бурелом. В правой руке его поблескивал вороненой сталью автомат. Перемахнув через проток, он поскользнулся, упал, но тут же вскочил и подбежал к нам.
   Логачев сидел в передовой засаде и пробежал сейчас добрых полкилометра. С лица его градом катился пот, сильная грудь круто вздымалась. Он запыхался, но, сделав глубокий вздох, доложил:
   - Едут!.. Своротили сюда... Две подводы... На передней двое. На задней пятеро... Автоматчики...
   - А Филимоныч?
   - На передней.
   - Значит, на ней трое.
   - Да, да, да. Я не считал Фому Филимоновича.
   - Так... Приготовимся! - сказал я и дважды свистнул, подражая иволге.
   Это - для остальных. Мы так условились. Теперь все знают, что "гости" вот-вот появятся.
   Это "вот-вот" растянулось на четверть часа, и наконец наш слух уловил скрип колес, которые Фома Филимонович в этот раз умышленно не смазал.
   Поистине, Гюберт был настоящим маньяком, если все-таки решился на охотничью вылазку, зная, что где-то в этих лесах бесследно исчезли два его солдата с лучшей собакой.
   Мы четверо, затаив дыхание, стояли в кустах на коленях. Вот среди зелени показалась первая телега. На ней - хорошо знакомые лица: Фома Филимонович, Вильгельм Гюберт и Похитун. Фома Филимонович держал вожжи. Гюберт сидел, свесив ноги, лицом в нашу сторону, с ружьем в руках. Похитун полулежал, опершись на локоть. На нем все тот же запомнившийся мне измятый мундир без погон. Гюберт был в высоких болотных сапогах и короткой охотничьей куртке. На голове коричневый берет. Они совсем не изменились за полгода: ни Похитун, ни главарь "осиного гнезда".
   Сердце мое колотилось, я жадно вглядывался в лицо Гюберта. Вот она пришла - расплата с врагом...
   Показалась вторая телега. На ней, как и доложил Логачев, восседали пять, солдат. Все, кроме того, кто правил лошадью, держали автоматы.
   Телеги медленно приближались. Нас уже разделяли каких-нибудь пятьдесят шагов...
   Ребристая кобыла, неизменный спутник Фомы Филимоновича, плелась вяло, лениво перебирая ногами.
   Старик пошевелил вожжами и прикрикнул на лошадь:
   - Эй, голуба!
   Фома Филимонович казался совершенно невозмутимым, будто и не знал, что должно произойти через считанные секунды. Это было поистине образцовое самообладание.
   Оккупанты держались безмятежно. Однако малейшая неосторожность с нашей стороны или промедление могли стоить нам дорого. Сейчас особенно ясно понял я, какое удачное место для засады выбрал Фома Филимонович. Прогнившая кладь должна была отвлечь внимание врагов.
   Первая телега остановилась шагах в трех от протока. Фома Филимонович сунул вожжи в руки Похитуна и спрыгнул на землю. Он подошел к клади, наступил на настил и стал пробовать ногой прочность бревен.
   - Не засядем? - спросил Гюберт.
   - Никак нет, - спокойно ответил Фома Филимонович. - Я же был здесь во вторник, переезжал, держит хорошо.
   Он метнул быстрый, косой взгляд на вторую подводу и вернулся к своей телеге. Взгромоздившись на передок, он взял вожжи и прикрикнул на лошадь:
   - Шевелись, голуба! Смелее! Чего чухаешься?
   Лошадь тронула, робко, с опаской ступила на настил и потянула за собой телегу. Я наблюдал, сдерживая дыхание. Фома Филимонович неожиданно хлестнул лошадь - она рванула, и телега вдруг с треском осела и погрузилась вместе с настилом в воду по самые ступицы.
   - Черт! - выругался Гюберт и поднялся на телеге во весь рост. - Я же спрашивал тебя, псина старая: засядем или нет?
   Фома Филимонович покачал головой и промолчал, как бы соображая, что предпринять дальше.
   Я выжидал наиболее удобного момента. И он пришел: Гюберт в сердцах бросил ружье на телегу, выбрался на край ее, примерился и прыгнул на берег.
   Похитун попытался проделать то же самое, но потерпел аварию. Он не допрыгнул до берега и растянулся на бревнах. Быстро поднявшись, он вскарабкался на четвереньках на берег и, схватившись за ушибленную коленку, присел на корягу.
   Кобыла стояла неподвижно, понурив голову, равнодушная ко всему.
   Фома Филимонович перелез через лошадь, ступая по оглобле, выбрался на противоположный берег и ухватился за уздечку. Я бросил взгляд на солдат. Двое из них спрыгнули и зашагали в нашу сторону.
   Кажется, пришло время действий... Гюберт был без ружья. Опасение внушали лишь солдаты, но я надеялся на Трофима Степановича и его ребят, уже державших врагов на мушке.
   - Хальт! Хенде хох!13 - крикнул я во всю силу легких и навел автомат на Гюберта.
   Как и следовало ожидать, солдаты от неожиданности сначала опешили, потом схватились за оружие, раздалась даже короткая очередь, тотчас же прерванная залпом из кустов. Партизаны выскочили на дорогу и бросились к оккупантам, чтобы проверить, не остался ли кто в живых.
   Похитун стоял бледный, с вытаращенными глазами, подняв руки вверх, насколько это возможно.
   Гюберт, обычно надменный, расчетливый и хладнокровный, на мгновение тоже растерялся. Он смотрел на меня и, видимо, не верил собственным глазам.
   - Нидер!14 - раздался зычный голос Трофима Степановича. Он бежал с автоматом в руке к Гюберту. - Хенде хох!
   Нет, Гюберт не поднял рук. С искаженным злобой лицом он отпрянул назад и протянул руку к кобуре.
   Но его опередил Логачев. Он обрушился на Гюберта, точно снаряд. Оба упали, через секунду Логачев вскочил. Он успел стукнуть Гюберта в солнечное сплетение. Удар был точен. Гюберт согнулся, но, видимо, нечеловеческим усилием воли вскочил и вновь попытался вытащить пистолет. Логачев сжал его руку. Гюберт сильно пнул его ногой. Тут подоспели я и Трофим Степанович.
   Гюберт был ловок, изворотлив и физически силён. Мы трое едва справились с ним. Он рычал, как зверь. Со свирепым отчаянием он наносил нам удары ногами, руками, головой, пытался кусать.
   Бесспорно, он отлично понимал, что нужен нам живой, а не мертвый, и это давало ему хорошие козыри.
   Наконец мы одолели его. Я скрутил ему руки за спину. Трофим Степанович навалился всем телом на ноги. Логачев держал его плечи.
   Подоспевшего Березкина Логачев попросил:
   - Мишутка, достань-ка у меня из кармана веревочку. Быстро!
   Тот вытащил небольшой моток прочного шнура от парашютных строп. Мы крепко стянули руки и ноги Гюберта. Он дышал тяжело, порывисто, на губах его выступила пена. Мне казалось, что он вот-вот задохнется.
   Я вытер мокрое лицо и перевел дух.
   - Хомяков, он же майор Стожаров! - отрекомендовался я. - Привет от Виталия Лазаревича!
   Гюберт дернулся всем телом, выругался сквозь зубы, сверкнул глазами.
   Подошел залепленный грязью Фома Филимонович. На губах его играла плутоватая улыбка. Он держал за руку Таню.
   - Вот так, господин хороший, - проговорил он с усмешкой. - Знай край, да не падай! А за внучку спасибо... Вот она, внучка-то! Помогла ваша бумажка. Устроилась девка и жила, как у бога за пазухой.
   Такой издевки Гюберт не смог перенести. По лицу его пробежала судорога. Подавшись вперед, он плюнул в сторону старика.
   - Ишь ты, какой бешеный! - с невозмутимым спокойствием проговорил Фома Филимонович. - Жаль, что ты связанный, а то бы я показал тебе, как плеваться.
   - Кончайте, хамье! - прохрипел Гюберт.
   - Эге! - воскликнул старик. - Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Быстрый ты больно, господин хороший. Потерпи малость, мы больше терпели. Тебя кто в гости звал к нам в Россию, а?.. - Он опустился на корточки, пощупал шнур и заключил: - Ничего, прочно...
   Я распорядился обыскать убитых солдат и взять все их документы, а сам занялся карманами Гюберта и Похитуна.
   Похитун вел себя чрезвычайно благоразумно. Он не оказал ни малейшего сопротивления, сидел обмотанный веревкой и мелко постукивал зубами, точно в лихорадке. Трясущийся мешок костей...
   Фома Филимонович подошел и к нему, сопровождаемый Сережей Ветровым.
   - Вот и молодчина! - проговорил старик. - Сразу лапки поджал - и ребра тебе не наломали... Покорную голову и меч не сечет. Говорил тебе сколько раз: сиди дома, соси свою брыкаловку и не суй нос в лес! Не послушал... А что это у тебя в брюхе так урчит?
   - Это у него на почве несварения желудка, - серьезно сказал Сережа Ветров.
   - Пить... пить... - мертвым голосом попросил Похитун.
   - Можно, - отозвался Фома Филимонович. - Ради старой дружбы, можно. Ну-ка, внучка, спроворь моему "другу" водицы.
   Таня улыбнулась и пошла за котелком.
   А кобыла Фомы Филимоновича продолжала стоять все на том же месте. Теперь она не торопясь сосала зеленую воду из протока, потряхивала головой, пофыркивала.
   - Умная тварь! - ласково произнес старик и зашагал к лошади.
   45. ОГОНЬ И ГРАНАТЫ
   Первая часть операции была, закончена. Солнце клонилось к, закату. Мы готовились к выступлению. Партизаны подвешивали к седлам гранаты, обвертывали тряпками запалы и прятали их кто в карманы, кто в шапку. Особенно осторожно нужно было обращаться с бутылками самовоспламеняющейся жидкости "КС". Их приходилось нести в руках, так как в мешках они могли разбиться. Минеры, сидя в сторонке, возились с деревянными самодельными коробками, набитыми взрывчаткой.
   Я сунул в один карман толовую шашку, а в другой - медный капсюль с кусочком бикфордова шнура.
   Таня и Сережа укладывали на телеги пустые мешки и оружие. Трофим Степанович и Логачев давали последние указания двум партизанам, которые должны были вести Гюберта и Похитуна сразу на поляну, на наш аэродром.
   - Смотрите, хлопцы, строже, как бы не убежали эти гады, - предупредил Карягин. - Этот господин Гюберт, видать, хитрый, как змей.
   Ко мне подбежала встревоженная Таня и, кивая на белку, которая была в ее руках, спросила:
   - А как же быть с ней, Кондратий Филиппович?
   Я усмехнулся. Действительно, проблема!
   - Давай мне своего зверя, - сказал один из партизан, который должен был конвоировать пленных, - я его уберегу.
   В поход к "осиному гнезду" выступали двадцать четыре человека.
   - Филимоныч! - спохватился я. - Где же твоя приманка?
   - Ай, батюшки! - всплеснул он руками. - Чуть не запамятовал... Сей минут! - И старик бросился к своей телеге.
   - Миша, - обратился я к Березкину, - дай-ка мне один порошочек от насморка.
   Березкин усмехнулся, достал из кармана спичечную коробку, завернутую в бинт, извлек из нее порошок и подал мне.
   Фома Филимонович порылся в своем мешочке и достал кусок полувяленой говядины. Я разделил его на две части, сделал в каждой глубокий надрез и осторожно высыпал порошок.
   - Получай, - сказал я старику.
   - Порядок, - заметил он и осведомился: - А начинка верная?
   За меня ответил Березкин:
   - Будь здоров! Как глотнет, так и зубы на полку. Мгновенный паралич. И гавкнуть не успеет.
   - Добро! - И Фома Филимонович кивнул головой.
   Он старательно обернул мясо листьями орешника и положил в карман. Потом достал из-за голенища нож, попробовал лезвие концом большого пальца и заметил:
   - Вот навострил, что бритва! Видал?
   Подошедший Трофим Степанович доложил:
   - Все готово, майор. Можно в путь-дорогу...
   - Одну минутку... - проговорил я и крикнул Сереже Ветрову: - Парень, за тобой остановка!
   Сережа, возившийся на телеге у радиостанции, ответил:
   - Сейчас, Кондратий Филиппович...
   Немного спустя он закончил сеанс и подал мне коротенькую радиограмму. Большая земля сообщала:
   Вторично подтверждаю прибытие самолета ночью на воскресенье два ноль-ноль. Обеспечьте шесть сигнальных костров коридором, два ряда, дайте белую и красную ракеты направлении посадки.
   Я чиркнул спичкой и сжег бумажку. Ветров отдал рацию партизанам, идущим на аэродром.
   - Всё? - осведомился Трофим Степанович.
   - Всё!..
   - По коням, хлопцы! - скомандовал Карягин. - Дозор вперед! Держаться, как я сказал.
   Четверо партизан выехали вперед и вскоре скрылись в лесу.
   Логачев и я сели на коней тех двух партизан, которые повели Гюберта и Похитуна на аэродром.
   Отряд всадников вытянулся длинной цепочкой. Впереди ехал Трофим Степанович. Замыкали шествие две телеги: на одной сидели Фома Филимонович и Таня, на другой - Березкин и Ветров.
   Солнце зашло. Я посмотрел на часы: стрелки показывали без пяти девять. Двигались точно по тому пути, по которому мы уже прошли в среду. Сгущались зеленоватые сумерки, лес окутывался мраком. Ехали шагом, не торопясь, в полном молчании, только слышно было, как похрапывали кони да под копытами трещал сухой валежник.
   Когда землю и лес накрыла теплая тихая звездная ночь, мы наткнулись на наш передовой дозор.
   - Большак, - доложили ребята. - Направо развилок.
   - Спешиться! Привязать коней к телегам, - скомандовал Трофим Степанович и спросил дозорных: - Далеко ли до большака?
   - Сотня метров, не больше, - ответили ему.
   В кружок собрались партизаны, назначенные в охранение, и минеры.
   - Сверьте часы, - предложил я. - По моим двадцать два сорок пять. Мины ставить ровно в двадцать три тридцать. Минеры могут отправляться.
   - Сбор здесь! - предупредил Трофим Степанович.
   Два всадника скрылись в темноте. Перед ними стояла задача заминировать дорогу из "осиного гнезда" в районный центр.
   Спустя несколько минут отъехали еще четверо - боевое охранение: двое к Селезневке и двое в Ловлино. Вооруженные ручными пулеметами, они должны были обеспечить операцию от какой-либо случайной угрозы со стороны и блокировать подъезды к гюбертовскому гнезду. Одного парня оставили сторожить лошадей.
   Все остальные - четырнадцать человек, предводительствуемые Фомой Филимоновичем, - зашагали в сторону "осиного гнезда". Кольчугин повел нас по узкой, одному ему известной тропке. Пересекли большак и вновь углубились в лес.
   Шли тихо, бесшумно, стараясь не шелохнуть листом, не наступить на сухую ветку, не звякнуть оружием.
   Прошло около часа, прежде чем Фома Филимонович остановился на краю поляны. Впереди, шагах в полутораста, виднелись очертания строений Опытной станции.
   - Ближе никак нельзя! - шепнул мне старик. - Собаки учуют. - Он глубоко вздохнул и закончил: - Ну, Кондрат, пойду я!..
   - Иди! - сказал я и крепко пожал его руку.
   Ночная темнота быстро скрыла его удаляющуюся фигуру. Ко мне подошли Таня и Сережа, стали рядом, молча, недвижимо. В тишине леса чуялось что-то обманчивое, враждебное.
   Вдруг тишину нарушило грозное ворчание псов, и сразу раздался повелительный окрик, громкое щелканье затвора:
   - Хальт!
   - Это я, Гейнц... Фома, - раздался в ответ голос Кольчугина. (И я ощутил, как к моей руке прижалась дрожащая всем телом Таня.) - Майор едет... Отворяй ворота!
   - О, гут, гут!
   Потом взвизгнула калитка на несмазанных петлях, скрипнули и распахнулись ворота - и снова тишина.
   Я затаил дыхание и напряг до боли глаза. Чтобы унять нарастающее волнение, стал отсчитывать про себя секунды: пять... семь... десять... двадцать пять... сорок... пятьдесят. Секунды превращались в минуты, волнение нарастало. Сейчас там, за глухим забором, решалась судьба всей операции, и решал ее Фома Филимонович. Прошло пять минут. Я загибал пальцы и уже машинально отсчитывал снова: десять... пятнадцать... тридцать... пятьдесят...
   Но вот снова взвизгнула калитка, и немного спустя появился силуэт Фомы Филимоновича. Старик подошел вплотную, шумно вздохнул и брезгливым движением отбросил в сторону нож.
   - Как? - спросил я одними губами.
   - Уложил обоих! - проговорил старик. - Впервые за всю жизнь, и сразу двоих! - Он опять вздохнул. - Ничего не попишешь... Такое лютое время подоспело - надо либо убивать, либо самому мертвяком делаться!
   Я хорошо понимал, как взволнован старик, почему он не ко времени многословен, и не прерывал его.
   - А собаки? - тихо спросил Трофим Степанович.
   - Готовы, - ответил Фома Филимонович. - Пошли скорее. Двое шоферов не спят... Я подглядел... В карты режутся.
   - Вперед, за мной! - тихо произнес я и тронулся вслед за Кольчугиным.
   Старик повел не прямо к воротам, а к забору. Затем мы пошли вдоль него. Перед самыми воротами я увидел телефонные провода, выходившие из-за забора пучками и растекавшиеся на три стороны. Я указал на них Берёзкину.
   У самых ворот я наткнулся на труп наружного часового и при помощи Трофима Степановича оттащил его в сторонку.
   Из окна дежурной комнаты сквозь маскировочную бумагу узенькой полоской просачивался свет. Я заглянул в окно: двое солдат, сидя за столом, играли в карты, а третий, видимо дежурный, спал на голом топчане.
   Я поискал глазами труп второго часового, но не нашел и обратился с вопросом к Фоме Филимоновичу. Он молча показал мне на колодец посередине двора.
   Партизаны бесшумно сновали по двору и занимали свои места у окон.
   Трофим Степанович остановился у окна дежурной комнаты. Он стал совать запал в противотанковую гранату.
   Ко мне подкрался, как кошка, Березкин и тихо шепнул:
   - Провода готовы...
   Я кивнул головой. Он, а за ним и прикрепленный к нему в помощь партизан скользнули вправо и скрылись под навесом, где вырисовывались контуры грузовой машины.
   - Штейна нет! - шепнул мне Фома Филимонович. - И машины легковой нет... А жалковато, что он не успел вернуться. Ох, как жалковато!..
   Старик был в сильном возбуждении.
   - Иди на свое место, - сказал я. - Сейчас начнем.
   Отсутствие Штейна облегчало мою роль. Значит, в доме Гюберта никого не было, и я мог сначала помочь ребятам. Хотя, с другой стороны, неплохо было бы захватить или прикончить Штейна.
   Я огляделся. По двору уже никто не сновал. Все заняли свои места и ждали моего сигнала. Я подошел к угловому окну, отцепил от пояса гранату, вжался в простенок между домами и приблизил к глазам часы. Да, ребята уже давно должны были заминировать дорогу, можно начинать...
   Прошло еще несколько секунд, прежде чем со стеклянным звоном разорвалась первая граната, брошенная мною. И вслед за нею дружно заухали вторая, третья, четвертая, пятая... Взрывы сотрясали все вокруг, отдаваясь в лесу перекатами эха. Вылетали рамы, окна, двери, звенело стекло, корежились и вставали дыбом кровли домов. Красные вспышки мгновенно озаряли темный двор.
   И вдруг все стихло. Партизаны бросились внутрь помещений, и около меня выросли Таня и Логачев.
   Я услышал команду Трофима Степановича:
   - Зотов, Терехов, Рябоконь! За мной!
   Дверь в дом Гюберта оказалась запертой. Я навалился на нее, но она не подалась. Тогда распаленный Логачев попятился на несколько шагов и с разгона ударил в нее плечом. Дверь упала, а вместе с нею упал и Логачев.
   - Осторожно, Николай! - предупредил я его. - Фонарь!
   Вспыхнули сразу три фонаря: мой, Логачева и Тани. Мы проскочили в первую, затем во вторую комнату, и, наконец, в третьей я увидел знакомый сейф.
   Логачев подбежал к письменному столу.
   - Таня, выгребай бумаги! Все до одной! - крикнул он.
   Они торопливо запихивали бумаги в принесенные мешки.
   Я не без труда сдвинул с места тяжелый сейф и свалил его на пол. Затем я вытащил из кармана толовую шашку, положил ее на замок и вставил капсюль со шнуром.
   - Вы долго еще? - спросил я.
   - Уже готово, - откликнулся Логачев.
   - Вон из комнаты!
   Я достал спички. Через несколько минут грохнул еще один взрыв, и мы втроем стали выгребать из сейфа и письменного стола папки с делами, сколотые документы, связки бумаг.
   Когда мы выскочили из дома, я столкнулся с Ветровым. Сережа волочил по земле объемистую сумку, чем-то доверху набитую.
   Я взглянул на часы. Прошло всего двенадцать минут с начала операции, а "осиное гнездо" уже опустело. Здорово! Таких темпов я не ожидал. Партизаны носились по двору, как одержимые, с какими-то узлами в руках, с мешками и даже ящиками.