Страница:
По слухам, агенты пользовались этим потрясающим арсеналом для того, например, чтобы убедиться в неверности своих жен. Да и как не поддаться искушению? Как устоять перед открывающейся возможностью приблизить момент истины? Санди была твердо убеждена, что власть над другими людьми приводит к паранойе, а паранойя, в свою очередь, порождает навязчивую мысль о естественном праве на защиту любыми средствами. О белые всадники, атакуемые врагами со всех сторон! Уж слишком силен соблазн использовать в личных целях волшебный меч, полученный из рук чародея Мерлина. В служебные обязанности Санди входило своевременное оповещение дирекции о выявленных ею субъектах, готовых переступить эту черту, за что многие на нее имели зуб. В их глазах она была доносчицей, лицемеркой, которая сначала дает вволю поплакаться в жилетку, делая вид, что готова помочь справиться с неприятностями, а сама лишь выбирает момент, чтобы поглубже всадить нож в спину.
Санди горько усмехнулась. Предлагая ей предать Робина, Миковски невольно выдал свое представление о ее роде занятий: насилие, проникновение в тайны людей без их разрешения. Санди постаралась остановить поток пустых, преследующих ее мыслей и погрузилась в изучение заметок, сделанных в больнице. Четко вырисовывалась одна и та же периодически повторяющаяся тема параллельных миров: истинного и ложного. В первом вершились судьбы человечества, происходили значимые события, а во втором люди влачили жалкое существование, не догадываясь о тайных манипуляциях, которые действительно определяют порядок вещей. Эта тема часто получала развитие у шизофреников и больных паранойей. По рассказам Робина Санди сделала вывод о наличии таких симптомов у Джедеди Пакхея. Какая-то галиматья насчет судьбы планеты Земля, контролируемой на посту стрелочника заброшенного участка железной дороги. Судя по всему, тот же мотив встречался и в фантазиях христоподобного бродяги: подземная Америка, где ведется гражданская война. Проблема была в том, чтобы узнать, действительно ли такие речи произносили Джедеди и насильник или Робин приписывал этим людям мысли, звучавшие в его голове. Для людей с психическими расстройствами характерна навязчивая идея, что им часто подаются тайные знаки: они «видели» их во время телевизионных передач, на этикетках пивных бутылок, в инструкциях по пользованию бытовой техникой, считая подобные сообщения предостережением, зашифрованным пророчеством. Нить, соединяющая псевдородителей Робина, его деда Джедеди и Хилтона-бродягу, казалась Санди слишком явной, чтобы быть чем-то иным, кроме свидетельства о присутствии навязчивой идеи. Скорее всего Робин интерпретировал на свой собственный манер безобидные доводы или поступки взрослых.
– Но если это не так, то скоро вся Америка погрузится в паранойю, – прошептала Санди.
Гипотеза, кстати, заслуживающая внимания. С некоторых пор у многих служащих правоохранительных органов появилось твердое убеждение, что они – последняя линия обороны на пути той мощной волны варварства, которая в любой момент готова захлестнуть Америку. Подобное наблюдалось и в среде военных. Для всех этих людей Соединенные Штаты приобретали вид крепости, осаждаемой ненавистью стран-врагов, вырождающихся, диких и невежественных. В том, что грядет Третья мировая война, кажется, никто не сомневался, вопрос состоял лишь в том, когда конкретно она начнется.
По роду своей деятельности Санди знала, что серьезные научные исследования, проведенные по заказу правительства, показали, что каждый пятый американец страдал психическими расстройствами, половина из выявленных больных упорно отказывалась от лечения.
У Санди вдруг возникло желание написать о случае Робина заметку, научную статью, сделать его достоянием гласности. Этот ребенок, как ей казалось, символизировал скрытое в глубине безумие нации, которая трубила на все лады о своем процветании, а на деле пребывала в хаосе. Робин обладал удивительной способностью к выживанию, преодолению травматических состояний.
«В каждой своей ране он видит лишь новую возможность для получения награды, – думала Санди, – еще одной нашивки. У него навязчивая идея – все время доказывать, на что он способен. Робина можно сравнить с молодыми солдатами, отправляющимися воевать в надежде, что они вернутся домой, увешанные медалями. Как бы сказал шеф, мальчишка все время ищет приключений на свою голову».
Интересно было бы допросить похитителя (похитителей?), изучить генезис этого династического бреда. Да тут хватит материала на целую книгу…
«Боже! – одернула себя Санди. – Вот и ты, голубушка, заговорила языком средств массовой информации».
День клонился к вечеру. Санди подумала, что не стоило ехать в больницу на ночь глядя и приставать к Робину с расспросами – это противоречило всем методикам. В душе она досадовала на Джудит Пакхей за ее пренебрежительное отношение к столь неординарному ребенку. Но скорее всего эту крестьянку, буквально нашпигованную комплексами, попросту пугали исключительные умственные способности сына. Многие люди, страдающие психозом, демонстрируют незаурядные интеллектуальные данные и обладают такой сильной интуицией, что вплотную подходят к границам ясновидения. Часто такие субъекты любят поиграть с психоаналитиками, подурачить их, подтолкнув к ложным заключениям. Комедианты, харизматические личности, никогда не сомневающиеся в своей правоте, – они часто становятся удачливыми политиками.
Рабочий день закончился, и сотрудники стали расходиться по домам. Приложив все старания, чтобы не столкнуться с Миковски, Санди вышла из здания. Она нервничала, была неестественно возбуждена. Та неблаговидная роль, которую навязывал ей шеф, вызывала у нее раздражение. Санди прекрасно знала его аргументацию: Робин обречен, неизлечимо болен, всю жизнь проведет, кочуя из одной психушки в другую, а думать надо только о будущих жертвах, которых безумие еще не затронуло.
Оставив машину на подземной стоянке, Санди без промедления поднялась к себе. Она жила в огромной, почти пустой квартире, обставленной в стиле дзен с преобладанием серо-белых тонов. «Безликая, холодная», – говорили у нее за спиной, в чем Санди нисколько не сомневалась. Квартиру подарил отец по случаю тридцатипятилетия дочери. Роскошный, но и обременительный подарок, сделанный слишком поздно. Санди казалось, будто ей преподнесли горшок с землей со словами: «Возьми и постарайся вырастить что-нибудь путное, пока я еще жив». Она усмотрела в этом скрытый упрек: до сих пор ни мужа, ни детей, плюс сомнительная профессия «исповедницы психов».
Отец Санди – Сандро Ди Каччо – был консерватором. «Сколько можно, – негодовал он, – ты только и занимаешься, что выискиваешь оправдательные мотивы в поведении этих негодяев, по которым плачет электрический стул! Много ли пользы от тебя обществу?»
Бывший эмигрант, приехавший из другой страны и всю жизнь трудившийся не покладая рук, Сандро был одержим комплексом благодарности. Он, не задумываясь, дал бы себя четвертовать за Соединенные Штаты. Разумеется, Сандро предпочел бы иметь сына-солдата, чтобы отдать его в качестве долга своей приемной матери-родине.
«Знаешь, что портит твое существование? – однажды вырвалось у Санди. – Тебе кажется, будто ты кому-то чем-то обязан… Ты чувствуешь себя неблагодарным, недостойным, вечным должником. Тебя вполне устроила бы война – погибший сын стал бы достойной расплатой».
«Детям не стоит доискиваться до того, что делается в головах родителей, – с грустью возразил отец. – Наверное, ты набралась всего этого в университете, дочка. Если бы твоя мать была жива, вряд ли ей пришлось бы по вкусу твое резонерство».
Резким движением Санди сбросила с ног туфли. Нет, не стоило зацикливаться на мыслях об отце, «работать над защитительной речью», как сказал бы ее контролер. «Вы хотите быть безупречной, неуязвимой, – разъяснял он ей, – а это неизбежно приводит к тому, что вы все время ведете себя так, будто вас собираются в чем-то обвинить, и готовите свою защиту на случай, если…»
Пройдя в одних чулках на кухню, Санди налила себе стакан вина. Нет, что бы там ни думали ее коллеги-мужчины, она любила эти тихие домашние вечера, без рева бейсбольного матча по телевизору и растянувшегося на диване мужа с брюшком и неизбежной банкой пива. Банальность? Но разве вся жизнь – рождение, детство, отрочество, женитьба, смерть – не бесконечная череда банальностей? Собрание одноактных пьес с заранее известным финалом и небольшими вариациями. Пьес, среди которых редко встречаются захватывающие. Банальность и мелодрама – вот две груди, щедро вскармливающие человечество, – к такому выводу Санди пришла за годы профессиональной практики. И чем раньше это осознаешь, тем лучше.
Медленно потягивая итальянское красное вино, Санди окинула придирчивым взглядом свою квартиру. Аскетичное убранство, никаких безделушек. Перед окном декоративные тумбы с аккуратно выровненным белым песком, где она устроила миниатюрный сад камней в стиле дзен. «Ничего женственного в твоем жилище, – обычно ворчал отец. – Кажется, что находишься в холле какой-нибудь японской фирмы, занимающейся продажей микросхем».
Обставив квартиру по своему вкусу, Санди в очередной раз разочаровала отца. Не часто ей удавалось его приятно удивить. «После смерти мамы, – подумала она, – он хотел, чтобы я заняла ее место, превратилась в маминого двойника, так же одевалась…»
Санди вспомнила, как отец радовался, если она случайно употребляла в разговоре выражение, которое часто использовала покойная. «Улыбка, движение бровей – просто вылитая мать! – говорил он с нежностью. – Ты становишься все больше и больше на нее похожа». И в период своего отрочества Санди охотно играла в эту игру, причесываясь, одеваясь как мать и даже следуя ее кулинарным пристрастиям… до того дня, пока внезапно не очнулась. Именно в тот день уходило корнями ее психическое расстройство, трещина, возникшая в отношениях с отцом.
Санди тяжело вздохнула. Есть не хотелось, и она, поставив пустой стакан на журнальный столик, сделала движение, чтобы расстегнуть молнию на юбке, но, посмотрев на большое окно, шторы которого не были опущены, в последний момент передумала. Сколько раз ей представлялось, что Миковски наблюдал за ней из дома напротив, направив на нее телеобъектив. Воспоминания об этом возникшем в ее воображении эпизоде долго преследовали Санди. Подобная фантазия могла означать две вещи: либо она боялась, что шеф проникнет в ее интимную жизнь (Боже! Разве сама формулировка уже не признание?), либо, напротив, жаждала этого вторжения.
«Вы много работали над проблемами насилия, – заметил однажды ее контролер, – пожалуй, слишком много. Уверены ли вы, что вам не пришлось изгладить из памяти жесты, взгляды, то есть поведение вашего отца, даже если речь и не шла о переходе к действиям, которые вы воспринимали как символическое насилие?»
Она тогда отлично поняла, что хотел сказать аналитик: «Сандра, как долго вы собирались играть роль покойной матери, чтобы доставить удовольствие вашему дорогому отцу? Сами-то вы знаете этот предел?»
Санди дала бы голову на отсечение, что у отца никогда не было и тени кровосмесительных намерений на ее счет. Но много ли стоила подобная убежденность? Разве не приходило к ней в течение года с дюжину пациенток, которые поначалу старались уверить ее в том же, а потом все кончалось слезами и признаниями, что они делили ложе с отцами на протяжении многих лет.
Банальность, мелодрама… У английских моряков есть поговорка, в мудрости которой Санди не сомневалась: «Самое худшее кроется в обыденном». Не произошло ли и с ней худшего?
Помнится, как она, раздираемая сомнениями, решила пройти сеанс гипноза, хотя всегда не доверяла этим шарлатанским методам, в которых истерия пациентов часто становится одним из главных действующих лиц. Лечение ни к чему не привело. Ей предстояло научиться бороться в одиночку с этой забившейся в уголок ее сознания, непроверяемой гипотезой. Преодолеть все самой, постараться выжить. Маленький Робин Пакхей владел секретом выживания. Попросить помощи у него?
Задернув шторы, Санди наконец разделась и ощутила всем телом привычный уют халата. Разбросанные вещи сразу же убрала с дивана – беспорядок вызывал у нее чувство тревоги. «Маньячка, – поставила она себе диагноз, – невроз навязчивых состояний».
«Самое главное, – твердила Санди своим коллегам, – это научиться жить после полученных душевных травм. Взгляд общества не должен приговаривать жертву к тюрьме, навязывая ей роль жалкого создания, заключенного в оболочку своего несчастья и неспособного вести нормальное существование. Необходимо разрушить миф проклятия остановившейся, разбитой жизни, уничтожить часы с расплавленным стеклом, на которых запечатлен час происшедшей драмы. Вас могут похитить в детском возрасте, изнасиловать, покинуть самые любимые люди, но и после всего этого вы должны найти в себе силы подняться, оправиться и с упорством продолжать идти по жизни дальше».
Вот чем сумел заворожить ее Робин Пакхей. Санди решила еще раз просмотреть записи, сделанные во время свидания с мальчиком. Завтра ей предстояло снова лгать, и эта перспектива вызывала у нее отвращение.
В больнице Робин, несмотря на поздний час, не расставался с «Илиадой». Посредственный, лишенный стиля перевод приводил мальчика в отчаяние. Он попросил у медсестры карандаш и бумагу. Целиком поглощенный своим занятием, ребенок старательно выводил:
… Наконец преследователь настиг Ферекла и ударил его копьем в бедро. Скользнув под кость, жало наконечника проникло в мочевой пузырь. Ферекл со стоном пал на колени, и смерть накинула на него свой покров. Мегес Филид схватился с Педеем, отважным сыном Антенора. Прославленный копейщик, сын Филея, устремился на него и поразил копьем прямо в затылок. Медный наконечник, пройдя меж зубов, под корень срезал язык, и Педей рухнул в придорожную пыль, стиснув зубами ледяной металл.
19
Санди горько усмехнулась. Предлагая ей предать Робина, Миковски невольно выдал свое представление о ее роде занятий: насилие, проникновение в тайны людей без их разрешения. Санди постаралась остановить поток пустых, преследующих ее мыслей и погрузилась в изучение заметок, сделанных в больнице. Четко вырисовывалась одна и та же периодически повторяющаяся тема параллельных миров: истинного и ложного. В первом вершились судьбы человечества, происходили значимые события, а во втором люди влачили жалкое существование, не догадываясь о тайных манипуляциях, которые действительно определяют порядок вещей. Эта тема часто получала развитие у шизофреников и больных паранойей. По рассказам Робина Санди сделала вывод о наличии таких симптомов у Джедеди Пакхея. Какая-то галиматья насчет судьбы планеты Земля, контролируемой на посту стрелочника заброшенного участка железной дороги. Судя по всему, тот же мотив встречался и в фантазиях христоподобного бродяги: подземная Америка, где ведется гражданская война. Проблема была в том, чтобы узнать, действительно ли такие речи произносили Джедеди и насильник или Робин приписывал этим людям мысли, звучавшие в его голове. Для людей с психическими расстройствами характерна навязчивая идея, что им часто подаются тайные знаки: они «видели» их во время телевизионных передач, на этикетках пивных бутылок, в инструкциях по пользованию бытовой техникой, считая подобные сообщения предостережением, зашифрованным пророчеством. Нить, соединяющая псевдородителей Робина, его деда Джедеди и Хилтона-бродягу, казалась Санди слишком явной, чтобы быть чем-то иным, кроме свидетельства о присутствии навязчивой идеи. Скорее всего Робин интерпретировал на свой собственный манер безобидные доводы или поступки взрослых.
– Но если это не так, то скоро вся Америка погрузится в паранойю, – прошептала Санди.
Гипотеза, кстати, заслуживающая внимания. С некоторых пор у многих служащих правоохранительных органов появилось твердое убеждение, что они – последняя линия обороны на пути той мощной волны варварства, которая в любой момент готова захлестнуть Америку. Подобное наблюдалось и в среде военных. Для всех этих людей Соединенные Штаты приобретали вид крепости, осаждаемой ненавистью стран-врагов, вырождающихся, диких и невежественных. В том, что грядет Третья мировая война, кажется, никто не сомневался, вопрос состоял лишь в том, когда конкретно она начнется.
По роду своей деятельности Санди знала, что серьезные научные исследования, проведенные по заказу правительства, показали, что каждый пятый американец страдал психическими расстройствами, половина из выявленных больных упорно отказывалась от лечения.
У Санди вдруг возникло желание написать о случае Робина заметку, научную статью, сделать его достоянием гласности. Этот ребенок, как ей казалось, символизировал скрытое в глубине безумие нации, которая трубила на все лады о своем процветании, а на деле пребывала в хаосе. Робин обладал удивительной способностью к выживанию, преодолению травматических состояний.
«В каждой своей ране он видит лишь новую возможность для получения награды, – думала Санди, – еще одной нашивки. У него навязчивая идея – все время доказывать, на что он способен. Робина можно сравнить с молодыми солдатами, отправляющимися воевать в надежде, что они вернутся домой, увешанные медалями. Как бы сказал шеф, мальчишка все время ищет приключений на свою голову».
Интересно было бы допросить похитителя (похитителей?), изучить генезис этого династического бреда. Да тут хватит материала на целую книгу…
«Боже! – одернула себя Санди. – Вот и ты, голубушка, заговорила языком средств массовой информации».
День клонился к вечеру. Санди подумала, что не стоило ехать в больницу на ночь глядя и приставать к Робину с расспросами – это противоречило всем методикам. В душе она досадовала на Джудит Пакхей за ее пренебрежительное отношение к столь неординарному ребенку. Но скорее всего эту крестьянку, буквально нашпигованную комплексами, попросту пугали исключительные умственные способности сына. Многие люди, страдающие психозом, демонстрируют незаурядные интеллектуальные данные и обладают такой сильной интуицией, что вплотную подходят к границам ясновидения. Часто такие субъекты любят поиграть с психоаналитиками, подурачить их, подтолкнув к ложным заключениям. Комедианты, харизматические личности, никогда не сомневающиеся в своей правоте, – они часто становятся удачливыми политиками.
Рабочий день закончился, и сотрудники стали расходиться по домам. Приложив все старания, чтобы не столкнуться с Миковски, Санди вышла из здания. Она нервничала, была неестественно возбуждена. Та неблаговидная роль, которую навязывал ей шеф, вызывала у нее раздражение. Санди прекрасно знала его аргументацию: Робин обречен, неизлечимо болен, всю жизнь проведет, кочуя из одной психушки в другую, а думать надо только о будущих жертвах, которых безумие еще не затронуло.
Оставив машину на подземной стоянке, Санди без промедления поднялась к себе. Она жила в огромной, почти пустой квартире, обставленной в стиле дзен с преобладанием серо-белых тонов. «Безликая, холодная», – говорили у нее за спиной, в чем Санди нисколько не сомневалась. Квартиру подарил отец по случаю тридцатипятилетия дочери. Роскошный, но и обременительный подарок, сделанный слишком поздно. Санди казалось, будто ей преподнесли горшок с землей со словами: «Возьми и постарайся вырастить что-нибудь путное, пока я еще жив». Она усмотрела в этом скрытый упрек: до сих пор ни мужа, ни детей, плюс сомнительная профессия «исповедницы психов».
Отец Санди – Сандро Ди Каччо – был консерватором. «Сколько можно, – негодовал он, – ты только и занимаешься, что выискиваешь оправдательные мотивы в поведении этих негодяев, по которым плачет электрический стул! Много ли пользы от тебя обществу?»
Бывший эмигрант, приехавший из другой страны и всю жизнь трудившийся не покладая рук, Сандро был одержим комплексом благодарности. Он, не задумываясь, дал бы себя четвертовать за Соединенные Штаты. Разумеется, Сандро предпочел бы иметь сына-солдата, чтобы отдать его в качестве долга своей приемной матери-родине.
«Знаешь, что портит твое существование? – однажды вырвалось у Санди. – Тебе кажется, будто ты кому-то чем-то обязан… Ты чувствуешь себя неблагодарным, недостойным, вечным должником. Тебя вполне устроила бы война – погибший сын стал бы достойной расплатой».
«Детям не стоит доискиваться до того, что делается в головах родителей, – с грустью возразил отец. – Наверное, ты набралась всего этого в университете, дочка. Если бы твоя мать была жива, вряд ли ей пришлось бы по вкусу твое резонерство».
Резким движением Санди сбросила с ног туфли. Нет, не стоило зацикливаться на мыслях об отце, «работать над защитительной речью», как сказал бы ее контролер. «Вы хотите быть безупречной, неуязвимой, – разъяснял он ей, – а это неизбежно приводит к тому, что вы все время ведете себя так, будто вас собираются в чем-то обвинить, и готовите свою защиту на случай, если…»
Пройдя в одних чулках на кухню, Санди налила себе стакан вина. Нет, что бы там ни думали ее коллеги-мужчины, она любила эти тихие домашние вечера, без рева бейсбольного матча по телевизору и растянувшегося на диване мужа с брюшком и неизбежной банкой пива. Банальность? Но разве вся жизнь – рождение, детство, отрочество, женитьба, смерть – не бесконечная череда банальностей? Собрание одноактных пьес с заранее известным финалом и небольшими вариациями. Пьес, среди которых редко встречаются захватывающие. Банальность и мелодрама – вот две груди, щедро вскармливающие человечество, – к такому выводу Санди пришла за годы профессиональной практики. И чем раньше это осознаешь, тем лучше.
Медленно потягивая итальянское красное вино, Санди окинула придирчивым взглядом свою квартиру. Аскетичное убранство, никаких безделушек. Перед окном декоративные тумбы с аккуратно выровненным белым песком, где она устроила миниатюрный сад камней в стиле дзен. «Ничего женственного в твоем жилище, – обычно ворчал отец. – Кажется, что находишься в холле какой-нибудь японской фирмы, занимающейся продажей микросхем».
Обставив квартиру по своему вкусу, Санди в очередной раз разочаровала отца. Не часто ей удавалось его приятно удивить. «После смерти мамы, – подумала она, – он хотел, чтобы я заняла ее место, превратилась в маминого двойника, так же одевалась…»
Санди вспомнила, как отец радовался, если она случайно употребляла в разговоре выражение, которое часто использовала покойная. «Улыбка, движение бровей – просто вылитая мать! – говорил он с нежностью. – Ты становишься все больше и больше на нее похожа». И в период своего отрочества Санди охотно играла в эту игру, причесываясь, одеваясь как мать и даже следуя ее кулинарным пристрастиям… до того дня, пока внезапно не очнулась. Именно в тот день уходило корнями ее психическое расстройство, трещина, возникшая в отношениях с отцом.
Санди тяжело вздохнула. Есть не хотелось, и она, поставив пустой стакан на журнальный столик, сделала движение, чтобы расстегнуть молнию на юбке, но, посмотрев на большое окно, шторы которого не были опущены, в последний момент передумала. Сколько раз ей представлялось, что Миковски наблюдал за ней из дома напротив, направив на нее телеобъектив. Воспоминания об этом возникшем в ее воображении эпизоде долго преследовали Санди. Подобная фантазия могла означать две вещи: либо она боялась, что шеф проникнет в ее интимную жизнь (Боже! Разве сама формулировка уже не признание?), либо, напротив, жаждала этого вторжения.
«Вы много работали над проблемами насилия, – заметил однажды ее контролер, – пожалуй, слишком много. Уверены ли вы, что вам не пришлось изгладить из памяти жесты, взгляды, то есть поведение вашего отца, даже если речь и не шла о переходе к действиям, которые вы воспринимали как символическое насилие?»
Она тогда отлично поняла, что хотел сказать аналитик: «Сандра, как долго вы собирались играть роль покойной матери, чтобы доставить удовольствие вашему дорогому отцу? Сами-то вы знаете этот предел?»
Санди дала бы голову на отсечение, что у отца никогда не было и тени кровосмесительных намерений на ее счет. Но много ли стоила подобная убежденность? Разве не приходило к ней в течение года с дюжину пациенток, которые поначалу старались уверить ее в том же, а потом все кончалось слезами и признаниями, что они делили ложе с отцами на протяжении многих лет.
Банальность, мелодрама… У английских моряков есть поговорка, в мудрости которой Санди не сомневалась: «Самое худшее кроется в обыденном». Не произошло ли и с ней худшего?
Помнится, как она, раздираемая сомнениями, решила пройти сеанс гипноза, хотя всегда не доверяла этим шарлатанским методам, в которых истерия пациентов часто становится одним из главных действующих лиц. Лечение ни к чему не привело. Ей предстояло научиться бороться в одиночку с этой забившейся в уголок ее сознания, непроверяемой гипотезой. Преодолеть все самой, постараться выжить. Маленький Робин Пакхей владел секретом выживания. Попросить помощи у него?
Задернув шторы, Санди наконец разделась и ощутила всем телом привычный уют халата. Разбросанные вещи сразу же убрала с дивана – беспорядок вызывал у нее чувство тревоги. «Маньячка, – поставила она себе диагноз, – невроз навязчивых состояний».
«Самое главное, – твердила Санди своим коллегам, – это научиться жить после полученных душевных травм. Взгляд общества не должен приговаривать жертву к тюрьме, навязывая ей роль жалкого создания, заключенного в оболочку своего несчастья и неспособного вести нормальное существование. Необходимо разрушить миф проклятия остановившейся, разбитой жизни, уничтожить часы с расплавленным стеклом, на которых запечатлен час происшедшей драмы. Вас могут похитить в детском возрасте, изнасиловать, покинуть самые любимые люди, но и после всего этого вы должны найти в себе силы подняться, оправиться и с упорством продолжать идти по жизни дальше».
Вот чем сумел заворожить ее Робин Пакхей. Санди решила еще раз просмотреть записи, сделанные во время свидания с мальчиком. Завтра ей предстояло снова лгать, и эта перспектива вызывала у нее отвращение.
В больнице Робин, несмотря на поздний час, не расставался с «Илиадой». Посредственный, лишенный стиля перевод приводил мальчика в отчаяние. Он попросил у медсестры карандаш и бумагу. Целиком поглощенный своим занятием, ребенок старательно выводил:
… Наконец преследователь настиг Ферекла и ударил его копьем в бедро. Скользнув под кость, жало наконечника проникло в мочевой пузырь. Ферекл со стоном пал на колени, и смерть накинула на него свой покров. Мегес Филид схватился с Педеем, отважным сыном Антенора. Прославленный копейщик, сын Филея, устремился на него и поразил копьем прямо в затылок. Медный наконечник, пройдя меж зубов, под корень срезал язык, и Педей рухнул в придорожную пыль, стиснув зубами ледяной металл.
19
В направлении Серебряного озера двигалось несколько автомобилей, разделившихся при подъезде к городу, чтобы не привлекать внимания. Самые обычные машины, каких на дорогах тысячи. В эти живописные места по выходным съезжались толпы туристов и просто любителей посидеть с удочкой на берегу, так что маскировка агентов Федеральной службы труда не составила. Каждый «отдыхающий» позаботился о жилете цвета хаки с множеством карманов, шляпе и мушках для рыбалки. Ветровки и плащи позволили скрыть оружие и средства связи. Операция началась сразу, как только Робин согласился назвать Санди Ди Каччо место, где, по его предположению, находилась резиденция родителей. Группа из шести человек, разбитая на парочки разного возраста, уже отправилась к Серебряному озеру, чтобы под видом экскурсантов как следует прочесать окрестности. До настоящего момента разведка не сообщила ничего обнадеживающего. В пригороде не было недостатка в больших строениях, но ни одно не подходило под описание, данное Робином: замок, окруженный неприступными стенами.
Через боковое стекло охотничьего автомобиля с кузовом «универсал», за рулем которого сидел Миковски, Санди равнодушно следила за пробегающим перед ее глазами однообразным пейзажем. Робин вместе с двумя агентами Федеральной службы ехал в другой машине – бронированном фургоне с затененными стеклами. Для перевозки мальчика решили использовать спецавтомобиль наружного наблюдения, оснащенный приборами для прослушивания, в надежде, что Робина, как любого подростка, привлечет обилие электронной аппаратуры и он заинтересуется магнитофонами и телекамерами. Однако Робин не проявил внимания к технике и продолжал увлеченно работать над собственной версией перевода «Илиады», не выпуская из рук потрепанный экземпляр книги, взятый в больнице. «Мальчик чем-то обеспокоен, – думала Санди. – Сейчас он жалеет, что рассказал о Серебряном озере. У Робина удивительная интуиция, и он догадывается, что его используют как наживку».
С.анди сознавала, что ей нечем гордиться, – по воле Миковски она превратилась в шпионку, выведывающую чужие тайны.
– Никто не должен видеть мальчишку, – во второй раз за время пути повторил ее шеф. – Похититель или похитители могут прогуливаться по городу, и тогда все накроется. Робин выйдет из фургона в резиновой маске, которые дети обычно надевают в канун Дня всех святых. Агент Бликли, играющая роль матери, держа ребенка за руку, доведет его до заранее нами снятого одинокого бунгало, в котором в обычный сезон клиентов почти не бывает, что вполне нас устраивает.
– Что известно об имени похитителя Биллингзли? – спросила Санди. – Кто-нибудь его слышал?
– Пока на него ничего нет, – проворчал Миковски. – Ведь не будешь ходить по домам и спрашивать: «Я ищу своего старого приятеля Биллингзли, вы, случайно, не знаете, где он сейчас находится?» И потом, вряд ли он назвал заправщику настоящее имя, у нашего похитителя их могут быть в запасе десятки. В списках жителей он не значится… Маленький городок, все друг друга знают, поэтому требуется большая осторожность. Малейшая оплошность – и мы погорим.
– Не удалось обнаружить замок? – поинтересовалась психолог.
– Разумеется, нет. Да и смешно было бы ожидать обратного – такие сооружения не вписываются в местную архитектуру. По моему мнению, мальчишка просто фантазирует. Скорее всего он прожил семь лет в каком-нибудь подвале, и описываемые им парки, фонтаны и озера существуют только в его воображении.
– Что ж, этого нельзя исключать, – согласилась Санди.
До въезда в город они больше не обменялись ни словом. Курортное местечко, носившее живописное название Серебряное озеро, словно сошло с послевоенной открытки. Никакого бетона, только бревенчатые строения, на перекрестках высятся грубые деревянные скульптуры: индейцы, охотники, гризли, стоящие на задних лапах, вытесанные топором и раскрашенные яркими красками. Вдоль шоссе – щиты с указателями в виде гигантских улыбающихся рыб.
– Мне вспоминается одна из картинок кубиков, в которые я играл в шестилетнем возрасте, – усмехнулся Миковски. – Никогда не удавалось сложить их правильно.
Как только они сели в машину, Санди с трудом сдерживалась, чтобы не смотреть на профиль своего начальника, на кудрявые черные волосы, низко падающие на лоб, и особенно на его руки, которые и руль-то держали с почти неприкрытой чувственностью. Она проклинала себя за то, что поддается столь классическим, столь очевидным «возбуждающим сигналам».
«Черт возьми, – говорила она себе, – я люблю анализировать чужие сантименты, но не терплю, когда сама начинаю их испытывать».
Пациентами Санди в основном были люди с высокоразвитым интеллектом, которые, подобно ей самой, спасались в абстракции научных изысканий, чтобы оградить себя от всего, что создавало хоть минимальную угрозу отношений, основанных на привязанности. С годами они постепенно превращались в мыслящие машины, у которых эмоций не больше, чем у робота, разыгрывающего шахматные комбинации. Не исключено, что ее ждал тот же финал… «Если только Робин не поможет, не даст мне ключ», – подумала Санди, до конца не сознавая, что она под этим подразумевает.
Туристический комплекс со всех сторон окружал сосновый лес, огромные деревья по высоте втрое превосходили самые большие постройки. Под покровом густых ветвей царил голубоватый полумрак.
– Возьмем одну комнату, – объявил Миковски, заезжая на стоянку отеля «Смеющийся лосось», – по-другому не получится. Одинокая женщина в гостинице для рыболовов сразу вызовет подозрение. Обещаю не забывать опускать крышку унитаза, но кровать придется делить – комнаты здесь очень малы. Чтобы пощадить твое целомудрие, я специально запасся пижамой. Надеюсь выдержать это испытание, ведь я уже забыл, когда в последний раз спал в одежде.
Санди страдала от того, что ее разлучили с Робином, но Миковски был категоричен:
– Ты мне нужна. У меня нет под рукой специалиста, занимающегося составлением психологического портрета преступника и его привычек. Тебе предстоит его заменить. Мы обойдем всех агентов по недвижимости, и во время встреч я постепенно выйду на разговор об этом чертовом замке, описанном мальчишкой. Попробуй за ними понаблюдать. Если у тебя возникнет впечатление, что они лгут, подашь знак.
Санди не слишком-то доверяла этой методике, вошедшей в моду благодаря детективной литературе и телесериалам, считая ее шарлатанством, но местное отделение располагало ограниченными возможностями, и она была вынуждена подчиниться распоряжению начальника.
Наскоро перекусив, они отправились в путешествие по агентствам. Миковски с видимым удовольствием изображал любящего супруга. Всякий раз, когда они переступали порог очередного офиса, шеф удваивал знаки внимания к «жене», словно стараясь подчеркнуть существующую между ними интимную близость: клал руку ей на плечи, по-хозяйски обнимал за талию. Да и в процессе беседы все время старался коснуться то ее колена, то бедра: едва уловимые контакты, которые будоражили Санди больше, чем ей бы хотелось. У нее было ощущение, что под пальцами Миковски от ее кожи исходило легкое потрескивание, которое слышали окружающие. Санди знала, что шеф провоцирует, забавляясь ее смущением. Не имея ни малейшего намерения с ней переспать, он лишь разжигал в своей жертве огонь ожидания, который должен был обернуться горьким разочарованием. Санди легко представляла его хвастовство перед коллегами: «Она вспыхнула как спичка, а я оставил ее с носом. Просто умора: спим в одной постели, а я хотя бы движение в ее сторону! Бедняга только этого и ждала… я же всю ночь проспал как младенец!»
Поймав себя на том, что предается глупым фантазиям вместо того, чтобы сосредоточиться на исследуемом объекте, Санди постаралась взять себя в руки. В третьем по счету агентстве ей показалось, что, когда Миковски представился Биллингзли, в глазах хозяина мелькнула нервозность.
– Простите? – растерялся мужчина.
– Билл Хинксли, – поправился Миковски, – а это моя жена Лора.
Владелец агентства по недвижимости пригласил их сесть. Через пять минут после начала беседы Санди уже имела полное представление о характере его мимики и бессознательных жестов. Когда он лгал из профессиональных соображений, то улыбался и смотрел в упор на собеседника. Если ему казалось, что противник имел глупость раскрыть перед ним свои карты, то довольно поглаживал живот. Напротив, при произнесении в его присутствии слов замок, ограда или когда Миковски забавы ради неразборчиво называл себя Биллом Хинксли, хозяин фирмы почесывал нос ногтем большого пальца. Этот тревожный жест был мимолетным, еле заметным, но весьма показательным.
– Я обратила внимание на то, что здесь почти нет иммигрантов, – вмешалась в разговор Санди, – выходцев из Мексики или кубинцев. Можно ли нанять прислугу за разумную цену? В Лос-Анджелесе, например, сколько угодно мексиканцев, готовых работать за кусок хлеба. Конечно, от таких работников мало проку, но ведь их не заставляют поддерживать в идеальном состоянии замок, не правда ли?
Поскольку мужчина уже трижды почесал кончик носа, сомнений у Санди не осталось, и она опустила руку на колено своего напарника. Тот мгновенно предъявил служебное удостоверение. Владелец агентства побледнел.
– Расследование ведется Федеральной службой, – сухим тоном произнес Миковски, – вы не хуже меня понимаете, что дело серьезное. Откажетесь сотрудничать – вам предъявят обвинение в сообщничестве с похитителями.
Мужчина совсем потерял самообладание и что-то забормотал. Его звали Джеффри Менцони. Сорокалетний толстячок с улыбкой человека, только что вышедшего из кабинета протезиста. От его шевелюры с неестественно редкими прядями за версту несло операцией по имплантации.
– Боже, – с усилием выговорил он, – откуда я знал, что речь идет о похищении? Ко мне действительно лет восемь – десять назад обратился некий тип, назвавшийся писателем, который пожелал снять уединенное жилище вдали от городского шума, чтобы спокойно работать. Денежки, судя по всему, у него водились. Он прослышал, что поблизости есть замок, что-то вроде миниатюрной усадьбы, построенной по заказу одного чудака еще в начале века – голливудского актера немого кино, подвизавшегося в роли мушкетеров. Просто подделка под старину, размалеванная одним декоратором-педиком.
– Стилизованная под замок? – уточнил Миковски.
– Да, – подтвердил Менцони. – Странная халупа, которой до тех пор никто не прельстился. Не слишком большая, к тому же вокруг так разрослись деревья, что она давно уже не видна со стороны шоссе. Декоратор, найденный этим типом, заново расписал дом, что привело к прямо-таки странному результату. Можно подумать, что усадьба принадлежит семейке Адамсов из знаменитого голливудского фильма ужасов. Биллингзли снял ее на десять лет, и аренда должна была возобновиться при условии, что никто не будет совать туда нос. Он взял на себя все восстановительные работы и хорошо платил – сразу видно, состоятельный человек. Я попробовал отыскать его фамилию в картотеке муниципальной библиотеки, но не нашел. Возможно, он пишет под псевдонимом? И потом, какое мне дело? Все творческие люди с приветом, их не всегда легко понять.
Через боковое стекло охотничьего автомобиля с кузовом «универсал», за рулем которого сидел Миковски, Санди равнодушно следила за пробегающим перед ее глазами однообразным пейзажем. Робин вместе с двумя агентами Федеральной службы ехал в другой машине – бронированном фургоне с затененными стеклами. Для перевозки мальчика решили использовать спецавтомобиль наружного наблюдения, оснащенный приборами для прослушивания, в надежде, что Робина, как любого подростка, привлечет обилие электронной аппаратуры и он заинтересуется магнитофонами и телекамерами. Однако Робин не проявил внимания к технике и продолжал увлеченно работать над собственной версией перевода «Илиады», не выпуская из рук потрепанный экземпляр книги, взятый в больнице. «Мальчик чем-то обеспокоен, – думала Санди. – Сейчас он жалеет, что рассказал о Серебряном озере. У Робина удивительная интуиция, и он догадывается, что его используют как наживку».
С.анди сознавала, что ей нечем гордиться, – по воле Миковски она превратилась в шпионку, выведывающую чужие тайны.
– Никто не должен видеть мальчишку, – во второй раз за время пути повторил ее шеф. – Похититель или похитители могут прогуливаться по городу, и тогда все накроется. Робин выйдет из фургона в резиновой маске, которые дети обычно надевают в канун Дня всех святых. Агент Бликли, играющая роль матери, держа ребенка за руку, доведет его до заранее нами снятого одинокого бунгало, в котором в обычный сезон клиентов почти не бывает, что вполне нас устраивает.
– Что известно об имени похитителя Биллингзли? – спросила Санди. – Кто-нибудь его слышал?
– Пока на него ничего нет, – проворчал Миковски. – Ведь не будешь ходить по домам и спрашивать: «Я ищу своего старого приятеля Биллингзли, вы, случайно, не знаете, где он сейчас находится?» И потом, вряд ли он назвал заправщику настоящее имя, у нашего похитителя их могут быть в запасе десятки. В списках жителей он не значится… Маленький городок, все друг друга знают, поэтому требуется большая осторожность. Малейшая оплошность – и мы погорим.
– Не удалось обнаружить замок? – поинтересовалась психолог.
– Разумеется, нет. Да и смешно было бы ожидать обратного – такие сооружения не вписываются в местную архитектуру. По моему мнению, мальчишка просто фантазирует. Скорее всего он прожил семь лет в каком-нибудь подвале, и описываемые им парки, фонтаны и озера существуют только в его воображении.
– Что ж, этого нельзя исключать, – согласилась Санди.
До въезда в город они больше не обменялись ни словом. Курортное местечко, носившее живописное название Серебряное озеро, словно сошло с послевоенной открытки. Никакого бетона, только бревенчатые строения, на перекрестках высятся грубые деревянные скульптуры: индейцы, охотники, гризли, стоящие на задних лапах, вытесанные топором и раскрашенные яркими красками. Вдоль шоссе – щиты с указателями в виде гигантских улыбающихся рыб.
– Мне вспоминается одна из картинок кубиков, в которые я играл в шестилетнем возрасте, – усмехнулся Миковски. – Никогда не удавалось сложить их правильно.
Как только они сели в машину, Санди с трудом сдерживалась, чтобы не смотреть на профиль своего начальника, на кудрявые черные волосы, низко падающие на лоб, и особенно на его руки, которые и руль-то держали с почти неприкрытой чувственностью. Она проклинала себя за то, что поддается столь классическим, столь очевидным «возбуждающим сигналам».
«Черт возьми, – говорила она себе, – я люблю анализировать чужие сантименты, но не терплю, когда сама начинаю их испытывать».
Пациентами Санди в основном были люди с высокоразвитым интеллектом, которые, подобно ей самой, спасались в абстракции научных изысканий, чтобы оградить себя от всего, что создавало хоть минимальную угрозу отношений, основанных на привязанности. С годами они постепенно превращались в мыслящие машины, у которых эмоций не больше, чем у робота, разыгрывающего шахматные комбинации. Не исключено, что ее ждал тот же финал… «Если только Робин не поможет, не даст мне ключ», – подумала Санди, до конца не сознавая, что она под этим подразумевает.
Туристический комплекс со всех сторон окружал сосновый лес, огромные деревья по высоте втрое превосходили самые большие постройки. Под покровом густых ветвей царил голубоватый полумрак.
– Возьмем одну комнату, – объявил Миковски, заезжая на стоянку отеля «Смеющийся лосось», – по-другому не получится. Одинокая женщина в гостинице для рыболовов сразу вызовет подозрение. Обещаю не забывать опускать крышку унитаза, но кровать придется делить – комнаты здесь очень малы. Чтобы пощадить твое целомудрие, я специально запасся пижамой. Надеюсь выдержать это испытание, ведь я уже забыл, когда в последний раз спал в одежде.
Санди страдала от того, что ее разлучили с Робином, но Миковски был категоричен:
– Ты мне нужна. У меня нет под рукой специалиста, занимающегося составлением психологического портрета преступника и его привычек. Тебе предстоит его заменить. Мы обойдем всех агентов по недвижимости, и во время встреч я постепенно выйду на разговор об этом чертовом замке, описанном мальчишкой. Попробуй за ними понаблюдать. Если у тебя возникнет впечатление, что они лгут, подашь знак.
Санди не слишком-то доверяла этой методике, вошедшей в моду благодаря детективной литературе и телесериалам, считая ее шарлатанством, но местное отделение располагало ограниченными возможностями, и она была вынуждена подчиниться распоряжению начальника.
Наскоро перекусив, они отправились в путешествие по агентствам. Миковски с видимым удовольствием изображал любящего супруга. Всякий раз, когда они переступали порог очередного офиса, шеф удваивал знаки внимания к «жене», словно стараясь подчеркнуть существующую между ними интимную близость: клал руку ей на плечи, по-хозяйски обнимал за талию. Да и в процессе беседы все время старался коснуться то ее колена, то бедра: едва уловимые контакты, которые будоражили Санди больше, чем ей бы хотелось. У нее было ощущение, что под пальцами Миковски от ее кожи исходило легкое потрескивание, которое слышали окружающие. Санди знала, что шеф провоцирует, забавляясь ее смущением. Не имея ни малейшего намерения с ней переспать, он лишь разжигал в своей жертве огонь ожидания, который должен был обернуться горьким разочарованием. Санди легко представляла его хвастовство перед коллегами: «Она вспыхнула как спичка, а я оставил ее с носом. Просто умора: спим в одной постели, а я хотя бы движение в ее сторону! Бедняга только этого и ждала… я же всю ночь проспал как младенец!»
Поймав себя на том, что предается глупым фантазиям вместо того, чтобы сосредоточиться на исследуемом объекте, Санди постаралась взять себя в руки. В третьем по счету агентстве ей показалось, что, когда Миковски представился Биллингзли, в глазах хозяина мелькнула нервозность.
– Простите? – растерялся мужчина.
– Билл Хинксли, – поправился Миковски, – а это моя жена Лора.
Владелец агентства по недвижимости пригласил их сесть. Через пять минут после начала беседы Санди уже имела полное представление о характере его мимики и бессознательных жестов. Когда он лгал из профессиональных соображений, то улыбался и смотрел в упор на собеседника. Если ему казалось, что противник имел глупость раскрыть перед ним свои карты, то довольно поглаживал живот. Напротив, при произнесении в его присутствии слов замок, ограда или когда Миковски забавы ради неразборчиво называл себя Биллом Хинксли, хозяин фирмы почесывал нос ногтем большого пальца. Этот тревожный жест был мимолетным, еле заметным, но весьма показательным.
– Я обратила внимание на то, что здесь почти нет иммигрантов, – вмешалась в разговор Санди, – выходцев из Мексики или кубинцев. Можно ли нанять прислугу за разумную цену? В Лос-Анджелесе, например, сколько угодно мексиканцев, готовых работать за кусок хлеба. Конечно, от таких работников мало проку, но ведь их не заставляют поддерживать в идеальном состоянии замок, не правда ли?
Поскольку мужчина уже трижды почесал кончик носа, сомнений у Санди не осталось, и она опустила руку на колено своего напарника. Тот мгновенно предъявил служебное удостоверение. Владелец агентства побледнел.
– Расследование ведется Федеральной службой, – сухим тоном произнес Миковски, – вы не хуже меня понимаете, что дело серьезное. Откажетесь сотрудничать – вам предъявят обвинение в сообщничестве с похитителями.
Мужчина совсем потерял самообладание и что-то забормотал. Его звали Джеффри Менцони. Сорокалетний толстячок с улыбкой человека, только что вышедшего из кабинета протезиста. От его шевелюры с неестественно редкими прядями за версту несло операцией по имплантации.
– Боже, – с усилием выговорил он, – откуда я знал, что речь идет о похищении? Ко мне действительно лет восемь – десять назад обратился некий тип, назвавшийся писателем, который пожелал снять уединенное жилище вдали от городского шума, чтобы спокойно работать. Денежки, судя по всему, у него водились. Он прослышал, что поблизости есть замок, что-то вроде миниатюрной усадьбы, построенной по заказу одного чудака еще в начале века – голливудского актера немого кино, подвизавшегося в роли мушкетеров. Просто подделка под старину, размалеванная одним декоратором-педиком.
– Стилизованная под замок? – уточнил Миковски.
– Да, – подтвердил Менцони. – Странная халупа, которой до тех пор никто не прельстился. Не слишком большая, к тому же вокруг так разрослись деревья, что она давно уже не видна со стороны шоссе. Декоратор, найденный этим типом, заново расписал дом, что привело к прямо-таки странному результату. Можно подумать, что усадьба принадлежит семейке Адамсов из знаменитого голливудского фильма ужасов. Биллингзли снял ее на десять лет, и аренда должна была возобновиться при условии, что никто не будет совать туда нос. Он взял на себя все восстановительные работы и хорошо платил – сразу видно, состоятельный человек. Я попробовал отыскать его фамилию в картотеке муниципальной библиотеки, но не нашел. Возможно, он пишет под псевдонимом? И потом, какое мне дело? Все творческие люди с приветом, их не всегда легко понять.