Страница:
Да и могла ли иначе рассуждать женщина, не нарушившая целомудрия со дня смерти мужа? Теперь она лучше понимала происхождение холодных искорок отчуждения в зрачках Робина. Глаза зрелого человека, словно по недоразумению попавшие на лицо десятилетнего мальчика. Таких детей Джудит видела на военных фотографиях: напряженные черты, потухший, обращенный внутрь себя взгляд. Робин напоминал одного из таких маленьких старичков.
Не в состоянии больше оставаться наедине со своими мыслями, Джудит решила позвонить Джедеди и спросить у него совета. Несмотря на поздний час, трубку взяли после второго звонка, будто старик тоже не мог заснуть и все время находился возле телефона.
– Ну что, – поинтересовался он, – ты его видела?
Джудит постаралась как можно подробнее передать отцу все, что произошло за день. Голос ее звучал тихо, и Джедеди часто переспрашивал, останавливаясь на той или иной подробности.
– Скажи, что ты от него отказываешься, – наконец обронил он.
– Что?
– Скажи, пусть оставят его у себя. Не привози сюда мальчишку.
– Папа, это невозможно…
– Если положишь гнилой плод в одну корзину со здоровыми, он все их перепортит. Ты этого добиваешься?
– Нет… Просто у меня нет выбора.
– Я тебя предупредил! – Старик рассердился. – Он нам принесет несчастье. Оставь его, пусть проводят на нем опыты сколько вздумается. Ты напишешь расписку, и дело с концом. Им всегда нужны подопытные кролики.
– Папа, все не так просто…
Она не закончила фразы. Джедеди Пакхей бросил трубку.
Когда на следующее утро Джудит вместе с Робином вышла из здания Федеральной службы, у нее было странное ощущение, что ей поручено сопровождать инопланетянина. Никогда еще она не испытывала такой тревоги. Не глядя друг на друга, напряженные, скованные, они спустились по ступенькам.
«Он убежит, – все время вертелось у нее в голове. – Едва мы попадем на улицу, у него будет только одна мысль – поскорее удрать».
Джудит знала заранее, что не способна этому помешать. Пытаться удержать его, взять за руку – бессмысленно.
«Если я сделаю ставку на родительские чувства, то совершу ошибку. Он испугается».
– Главное, не вздумайте его обнимать, – предостерегла ее Санди. – Мальчик не выносит прикосновений. Никаких поцелуев, ни малейшей ласки. В его глазах это будет преступлением.
– Так, значит, мне нужно ему подыгрывать? – спросила Джудит.
Психолог ушла от прямого ответа.
– Будьте осторожны, не пытайтесь его расспрашивать. Не вступайте в конфликт с воображаемыми родителями, не критикуйте их. Нельзя убеждать ребенка, что он заблуждается, действовать так – все равно что идти по минному полю. Мы будем исправлять положение постепенно, шаг за шагом. Немедленно дайте мне знать, если поведение Робина резко изменится: станет агрессивным, или, наоборот, у него будет подавленное состояние, или он попытается нанести себе телесные повреждения. Не хочу вас пугать, но такое возможно. Ведь мы не знаем, какие чувства он питал к похитителю. Так или иначе, мальчик к нему привык. Это характерно для детей, которых насильственно удерживали не один год, – в конце концов возникает привязанность, и с ней невозможно не считаться.
– Но ведь негодяй над ним надругался…
– Не будем упрощать. Я думаю, если Робин упрямо отказывается нам помогать, то только потому, что хочет выгородить своего похитителя. Он не может все разложить по полочкам. В какой-то период жизни ребенок стремился убежать, но сегодня он понимает, что его отвергли. Он хотел убежать сам, но не ожидал, что ему укажут на дверь. Чувствуете разницу? Робин страдает, негодует, думает, что в нем разочаровались. Кроме того, он ревнует похитителя к ребенку, который со временем займет его место. Если бывший воспитатель говорил, что он теперь слишком взрослый, то вполне возможно, что Робин попытается «впасть в детство». Не удивляйтесь, если он начнет вести себя как трехлетний малыш. Да, реабилитация будет долгой. Ничего еще не потеряно, но и стопроцентной гарантии на успех тоже нет.
Выйдя на оживленную улицу, Джудит снова ощутила чудовищное бремя возложенной на нее ответственности, и ее охватила тревога. Робин смотрел по сторонам, и по его растерянному взгляду она догадалась, что прежде ему не доводилось бывать в большом городе. В момент, когда Джудит собиралась усадить его в такси, предусмотрительно заказанное Санди Ди Каччо, Робин спросил:
– Меня свяжут на время поездки?
– Ты не преступник, чтобы тебя связывать, – ответила Джудит, изо всех сил стараясь оставаться спокойной. – Я не собираюсь везти тебя в тюрьму.
– Во время допроса меня старались уверить, что вы – моя мать, – с достоинством проговорил Робин. – Я знаю, что это ложь. Если я за вами и следую, то только потому, что не знаю, куда мне идти. Но между нами все должно быть ясно. Мне отлично известно, кто моя мать, и уж во всяком случае это не вы. Незачем ломать комедию: вы просто надзирательница, приставленная ко мне, чтобы я не убежал, и не пытайтесь изображать кого-то другого. Не лучше ли нам заключить соглашение?
– Какое же?
– Обещаю не делать скандала и не пытаться скрыться до тех пор, пока мне не удастся как следует организовать побег. В то же время уведомляю вас, что как только я найду дорогу к своему дому, то буду считать себя свободным от всех обязательств и немедленно вас покину. Долг каждого военнопленного – предпринять все возможное для возвращения, не так ли?
Джудит случайно увидела свое отражение в зеркале заднего вида: в лице не было ни кровинки. Оживший мертвец из низкопробного фильма ужасов. Она едва не выпустила из рук чемодан.
– Что ж, это по крайней мере честная договоренность, – с трудом выдавила она.
Пальцы дрожали, и Джудит лишь со второй попытки удалось справиться с дверью такси.
«Ты проиграешь, – донесся откуда-то изнутри пораженческий голосок. – Никогда тебя не полюбит этот паренек, так не похожий на всех остальных».
Такси продолжало двигаться в плотном потоке машин. Словно во сне перед Джудит проносились улицы, деревья, дома. Как установить связь и создать подобие доверительных отношений с этим странным человечком, свалившимся на ее голову прямо с Марса? Если он проявит упорство и останется в своем эфемерном мире, она потеряет его навсегда. Робин проведет остаток дней в психиатрической лечебнице, окончательно отрезанный от нормальной жизни. Но как спустить его с небес на землю?
– Не нравится мне город, – вдруг произнес мальчик. – Грязь и уродство. Люди на редкость вульгарны. Те, с кем мне пришлось общаться, не отличались развитым интеллектом. Раньше я не имел дела с народом. Но может быть, я употребляю слова, значение которых вам не понятно? Скажите, если так. Я постараюсь выражаться проще. Буду вам очень обязан, если выполните мою просьбу.
Она так сильно стиснула ручку чемодана, что пальцы побелели. От надменности, исходившей от Робина, Джудит все больше становилось не по себе. Он считал себя центром вселенной, блистательно исполняя роль королевского отпрыска. Где, интересно, он этого набрался? В фильмах, книгах? Сдержанные жесты, словно он все время следит за впечатлением, которое производит на окружающих. Ни одного произвольного движения. Настоящая карикатура на взрослого. Просто ужас…
Джудит, готовая ко всему, ожидавшая увидеть перед собой сломленного, нервного, истеричного ребенка, возможно, с лицом, изуродованным нервным тиком, никак не могла заставить себя почувствовать хоть каплю симпатии к этому маленькому денди с ледяным взглядом. Красивый мальчик, но в его красоте есть что-то настораживающее. Что-то… металлическое .
Такси выехало на загородное шоссе, ведущее к аэропорту. Робин, застыв в глубине сиденья, наблюдал через боковое стекло за всем происходящим вокруг с таким видом, будто они проезжали по зоопарку. Иногда уголки его губ трогала улыбка, но Джудит не могла определить, что ее вызвало. Женщина больше не произнесла ни слова: боялась заговорить и услышать свою запинающуюся речь, которая могла не понравиться мальчишке. Она не привыкла к бурному излиянию чувств, в доме не принято было целоваться, а если уж изредка это и происходило, то лишь по случаю какого-нибудь семейного праздника. При этом важно было соблюдать чувство меры. «Только сухими губами!» – вдалбливал ей Джедеди. Если прежде Джудит боялась, что суровые правила их быта осложнят процесс привыкания Робина к новой обстановке, то теперь она понимала, как велико было ее заблуждение. «Что ж, тем лучше», – подумалось ей.
Все оставшееся время пути, пока они добирались до аэропорта, Джудит ломала себе голову, как ей умудриться трижды в неделю водить сына к детскому психиатру. В их деревушке, разумеется, такого врача не было. В Голден-Блаф жили только здоровые духом люди! Единственной возможностью оставалась поездка в ближайший городок, находившийся за двести миль, где имелся психдиспансер. Но был ли там специалист высокого класса? Встречались ли в его практике подобные случаи? Джудит не была уверена. За лечение Робина способно было взяться только какое-нибудь светило психоанализа, а разве хватит у нее для этого средств?
– Мы все-таки знаем друг друга, – вдруг сказал Робин, повернувшись к Джудит. – Ведь вы уже были моей надзирательницей в лагере для военнопленных, обтянутом колючей проволокой, не правда ли? Я вспомнил. Ваше лицо мне сразу показалось знакомым, только я не мог понять, когда мы встречались.
– Ты был совсем маленький, – почти прошептала Джудит. – Тебе исполнилось всего три года. Не думала, что тебе со мной было так плохо.
– Если говорить откровенно, – мальчик сдвинул брови у переносицы, – о том времени у меня почти не осталось воспоминаний. Лишь железная проволока, через нее был пропущен электрический ток, да? Моя мать Антония так говорила. Вы, кажется, меня не били… иначе я бы этого не забыл. Меня никуда не пускали, и все. Не вижу причины за это на вас обижаться. Каждый выполняет свою работу.
Как ни горько было Джудит слушать сына, она постаралась взять себя в руки. Рано взвиваться на дыбы… потом, как знать, нет ли здесь провокации? Спокойствие и терпение. Настоящая битва останется невидимой для глаз, она продлится годы, то будет кропотливый труд муравья, возводящего свой замок. Словесными стычками, рыданиями и истериками ничего не добьешься. Она будет сражаться, шаг за шагом отвоевывая утраченную когда-то территорию. Но главное – не спешить, ни в коем случае не пытаться быстрее решить исход боя. И не сдаваться, по крайней мере в самом начале!
– Остается уладить еще одно, – продолжил Робин. – Давайте сразу условимся соблюдать дистанцию, ведь наши отношения теперь не представляют секрета. Я сознаю, что вы ко мне приставлены для того, чтобы я не убежал, и у вас большие возможности – помощь агентов тайной полиции. Они хотели ввести меня в заблуждение этой историей с похищением, но я не так глуп. Мне известно, кто я и кто мои родители, так что не пытайтесь меня разубеждать, вы только потеряете время. Повторяю, я буду очень покорным пленником, но лишь до тех пор, пока мать или отец не приедут сюда, чтобы меня освободить. И когда этот час пробьет, вы обретете в моем лице злейшего врага, предпочитаю заранее вас предупредить.
Джудит слушала, поражаясь его странному акценту. Ей пришло в голову, что необычная манера речи еще больше отдаляла от нее сына. Робин очень четко произносил каждый слог и звук, подобно старым бостонским аристократам или дикторам на радио. Робин говорил так, как никогда и нигде не говорят дети, за исключением, может быть, двора английской королевы. Джудит ощутила прилив ненависти к человеку, который изуродовал ее сына, сделав из него ученую обезьянку. Чем он забил ему мозги, какими нелепыми баснями, чтобы полностью его подчинить? Впрочем, не все ли равно, раз ему это удалось?
«Путь к нему предстоит долгий, – подумала Джудит, стараясь подавить чувство гнева. – Хватит ли у меня сил?»
Да, она продержалась семь лет, все правильно. Другая на ее месте могла тысячу раз сойти с ума, стать алкоголичкой или свести счеты с жизнью. Но за семь лет борьбы силы ее иссякли. «Мое терпение истощилось», – признавалась она себе, не спуская глаз с серого полотна дороги. Вот в чем загвоздка. Хотелось все ускорить, побыстрее вновь завладеть тем, что возвращено. От Робина помощи ждать не приходилось. И опять ей выпутываться одной. Психоанализ тоже особых надежд не внушал. В лучшем случае лекарства превратят мальчишку в зомби, сделают бесхребетным.
«Ничего не наладится до тех пор, пока не будет пойман похититель, – размышляла Джудит. – Пока он для Робина остается сказочным героем, я не смогу на него влиять».
Она понимала, что не следует рассчитывать на улучшение отношений с сыном, пока тот не увидит своего героя в наручниках, жалкого, ничтожного, в окружении полицейских. Может быть, Робин посмотрит на все другими глазами, и у нее появится шанс развеять волшебные грезы. Только тогда, когда с палача будет сорвана маска, «наследный принц» станет тем, кто он есть на самом деле: несчастным, одураченным ребенком.
Нельзя забывать и о Джедеди . Джудит трепетала при мысли о том, как он мог себя повести. Ах, как горько она сожалела, что посвятила отца во все подробности прошлого образа жизни мальчика. «Мой самый большой недостаток в том, что я совсем не умею врать, – подумала Джудит. – Поздно. Что сделано, то сделано».
6
7
Не в состоянии больше оставаться наедине со своими мыслями, Джудит решила позвонить Джедеди и спросить у него совета. Несмотря на поздний час, трубку взяли после второго звонка, будто старик тоже не мог заснуть и все время находился возле телефона.
– Ну что, – поинтересовался он, – ты его видела?
Джудит постаралась как можно подробнее передать отцу все, что произошло за день. Голос ее звучал тихо, и Джедеди часто переспрашивал, останавливаясь на той или иной подробности.
– Скажи, что ты от него отказываешься, – наконец обронил он.
– Что?
– Скажи, пусть оставят его у себя. Не привози сюда мальчишку.
– Папа, это невозможно…
– Если положишь гнилой плод в одну корзину со здоровыми, он все их перепортит. Ты этого добиваешься?
– Нет… Просто у меня нет выбора.
– Я тебя предупредил! – Старик рассердился. – Он нам принесет несчастье. Оставь его, пусть проводят на нем опыты сколько вздумается. Ты напишешь расписку, и дело с концом. Им всегда нужны подопытные кролики.
– Папа, все не так просто…
Она не закончила фразы. Джедеди Пакхей бросил трубку.
Когда на следующее утро Джудит вместе с Робином вышла из здания Федеральной службы, у нее было странное ощущение, что ей поручено сопровождать инопланетянина. Никогда еще она не испытывала такой тревоги. Не глядя друг на друга, напряженные, скованные, они спустились по ступенькам.
«Он убежит, – все время вертелось у нее в голове. – Едва мы попадем на улицу, у него будет только одна мысль – поскорее удрать».
Джудит знала заранее, что не способна этому помешать. Пытаться удержать его, взять за руку – бессмысленно.
«Если я сделаю ставку на родительские чувства, то совершу ошибку. Он испугается».
– Главное, не вздумайте его обнимать, – предостерегла ее Санди. – Мальчик не выносит прикосновений. Никаких поцелуев, ни малейшей ласки. В его глазах это будет преступлением.
– Так, значит, мне нужно ему подыгрывать? – спросила Джудит.
Психолог ушла от прямого ответа.
– Будьте осторожны, не пытайтесь его расспрашивать. Не вступайте в конфликт с воображаемыми родителями, не критикуйте их. Нельзя убеждать ребенка, что он заблуждается, действовать так – все равно что идти по минному полю. Мы будем исправлять положение постепенно, шаг за шагом. Немедленно дайте мне знать, если поведение Робина резко изменится: станет агрессивным, или, наоборот, у него будет подавленное состояние, или он попытается нанести себе телесные повреждения. Не хочу вас пугать, но такое возможно. Ведь мы не знаем, какие чувства он питал к похитителю. Так или иначе, мальчик к нему привык. Это характерно для детей, которых насильственно удерживали не один год, – в конце концов возникает привязанность, и с ней невозможно не считаться.
– Но ведь негодяй над ним надругался…
– Не будем упрощать. Я думаю, если Робин упрямо отказывается нам помогать, то только потому, что хочет выгородить своего похитителя. Он не может все разложить по полочкам. В какой-то период жизни ребенок стремился убежать, но сегодня он понимает, что его отвергли. Он хотел убежать сам, но не ожидал, что ему укажут на дверь. Чувствуете разницу? Робин страдает, негодует, думает, что в нем разочаровались. Кроме того, он ревнует похитителя к ребенку, который со временем займет его место. Если бывший воспитатель говорил, что он теперь слишком взрослый, то вполне возможно, что Робин попытается «впасть в детство». Не удивляйтесь, если он начнет вести себя как трехлетний малыш. Да, реабилитация будет долгой. Ничего еще не потеряно, но и стопроцентной гарантии на успех тоже нет.
Выйдя на оживленную улицу, Джудит снова ощутила чудовищное бремя возложенной на нее ответственности, и ее охватила тревога. Робин смотрел по сторонам, и по его растерянному взгляду она догадалась, что прежде ему не доводилось бывать в большом городе. В момент, когда Джудит собиралась усадить его в такси, предусмотрительно заказанное Санди Ди Каччо, Робин спросил:
– Меня свяжут на время поездки?
– Ты не преступник, чтобы тебя связывать, – ответила Джудит, изо всех сил стараясь оставаться спокойной. – Я не собираюсь везти тебя в тюрьму.
– Во время допроса меня старались уверить, что вы – моя мать, – с достоинством проговорил Робин. – Я знаю, что это ложь. Если я за вами и следую, то только потому, что не знаю, куда мне идти. Но между нами все должно быть ясно. Мне отлично известно, кто моя мать, и уж во всяком случае это не вы. Незачем ломать комедию: вы просто надзирательница, приставленная ко мне, чтобы я не убежал, и не пытайтесь изображать кого-то другого. Не лучше ли нам заключить соглашение?
– Какое же?
– Обещаю не делать скандала и не пытаться скрыться до тех пор, пока мне не удастся как следует организовать побег. В то же время уведомляю вас, что как только я найду дорогу к своему дому, то буду считать себя свободным от всех обязательств и немедленно вас покину. Долг каждого военнопленного – предпринять все возможное для возвращения, не так ли?
Джудит случайно увидела свое отражение в зеркале заднего вида: в лице не было ни кровинки. Оживший мертвец из низкопробного фильма ужасов. Она едва не выпустила из рук чемодан.
– Что ж, это по крайней мере честная договоренность, – с трудом выдавила она.
Пальцы дрожали, и Джудит лишь со второй попытки удалось справиться с дверью такси.
«Ты проиграешь, – донесся откуда-то изнутри пораженческий голосок. – Никогда тебя не полюбит этот паренек, так не похожий на всех остальных».
Такси продолжало двигаться в плотном потоке машин. Словно во сне перед Джудит проносились улицы, деревья, дома. Как установить связь и создать подобие доверительных отношений с этим странным человечком, свалившимся на ее голову прямо с Марса? Если он проявит упорство и останется в своем эфемерном мире, она потеряет его навсегда. Робин проведет остаток дней в психиатрической лечебнице, окончательно отрезанный от нормальной жизни. Но как спустить его с небес на землю?
– Не нравится мне город, – вдруг произнес мальчик. – Грязь и уродство. Люди на редкость вульгарны. Те, с кем мне пришлось общаться, не отличались развитым интеллектом. Раньше я не имел дела с народом. Но может быть, я употребляю слова, значение которых вам не понятно? Скажите, если так. Я постараюсь выражаться проще. Буду вам очень обязан, если выполните мою просьбу.
Она так сильно стиснула ручку чемодана, что пальцы побелели. От надменности, исходившей от Робина, Джудит все больше становилось не по себе. Он считал себя центром вселенной, блистательно исполняя роль королевского отпрыска. Где, интересно, он этого набрался? В фильмах, книгах? Сдержанные жесты, словно он все время следит за впечатлением, которое производит на окружающих. Ни одного произвольного движения. Настоящая карикатура на взрослого. Просто ужас…
Джудит, готовая ко всему, ожидавшая увидеть перед собой сломленного, нервного, истеричного ребенка, возможно, с лицом, изуродованным нервным тиком, никак не могла заставить себя почувствовать хоть каплю симпатии к этому маленькому денди с ледяным взглядом. Красивый мальчик, но в его красоте есть что-то настораживающее. Что-то… металлическое .
Такси выехало на загородное шоссе, ведущее к аэропорту. Робин, застыв в глубине сиденья, наблюдал через боковое стекло за всем происходящим вокруг с таким видом, будто они проезжали по зоопарку. Иногда уголки его губ трогала улыбка, но Джудит не могла определить, что ее вызвало. Женщина больше не произнесла ни слова: боялась заговорить и услышать свою запинающуюся речь, которая могла не понравиться мальчишке. Она не привыкла к бурному излиянию чувств, в доме не принято было целоваться, а если уж изредка это и происходило, то лишь по случаю какого-нибудь семейного праздника. При этом важно было соблюдать чувство меры. «Только сухими губами!» – вдалбливал ей Джедеди. Если прежде Джудит боялась, что суровые правила их быта осложнят процесс привыкания Робина к новой обстановке, то теперь она понимала, как велико было ее заблуждение. «Что ж, тем лучше», – подумалось ей.
Все оставшееся время пути, пока они добирались до аэропорта, Джудит ломала себе голову, как ей умудриться трижды в неделю водить сына к детскому психиатру. В их деревушке, разумеется, такого врача не было. В Голден-Блаф жили только здоровые духом люди! Единственной возможностью оставалась поездка в ближайший городок, находившийся за двести миль, где имелся психдиспансер. Но был ли там специалист высокого класса? Встречались ли в его практике подобные случаи? Джудит не была уверена. За лечение Робина способно было взяться только какое-нибудь светило психоанализа, а разве хватит у нее для этого средств?
– Мы все-таки знаем друг друга, – вдруг сказал Робин, повернувшись к Джудит. – Ведь вы уже были моей надзирательницей в лагере для военнопленных, обтянутом колючей проволокой, не правда ли? Я вспомнил. Ваше лицо мне сразу показалось знакомым, только я не мог понять, когда мы встречались.
– Ты был совсем маленький, – почти прошептала Джудит. – Тебе исполнилось всего три года. Не думала, что тебе со мной было так плохо.
– Если говорить откровенно, – мальчик сдвинул брови у переносицы, – о том времени у меня почти не осталось воспоминаний. Лишь железная проволока, через нее был пропущен электрический ток, да? Моя мать Антония так говорила. Вы, кажется, меня не били… иначе я бы этого не забыл. Меня никуда не пускали, и все. Не вижу причины за это на вас обижаться. Каждый выполняет свою работу.
Как ни горько было Джудит слушать сына, она постаралась взять себя в руки. Рано взвиваться на дыбы… потом, как знать, нет ли здесь провокации? Спокойствие и терпение. Настоящая битва останется невидимой для глаз, она продлится годы, то будет кропотливый труд муравья, возводящего свой замок. Словесными стычками, рыданиями и истериками ничего не добьешься. Она будет сражаться, шаг за шагом отвоевывая утраченную когда-то территорию. Но главное – не спешить, ни в коем случае не пытаться быстрее решить исход боя. И не сдаваться, по крайней мере в самом начале!
– Остается уладить еще одно, – продолжил Робин. – Давайте сразу условимся соблюдать дистанцию, ведь наши отношения теперь не представляют секрета. Я сознаю, что вы ко мне приставлены для того, чтобы я не убежал, и у вас большие возможности – помощь агентов тайной полиции. Они хотели ввести меня в заблуждение этой историей с похищением, но я не так глуп. Мне известно, кто я и кто мои родители, так что не пытайтесь меня разубеждать, вы только потеряете время. Повторяю, я буду очень покорным пленником, но лишь до тех пор, пока мать или отец не приедут сюда, чтобы меня освободить. И когда этот час пробьет, вы обретете в моем лице злейшего врага, предпочитаю заранее вас предупредить.
Джудит слушала, поражаясь его странному акценту. Ей пришло в голову, что необычная манера речи еще больше отдаляла от нее сына. Робин очень четко произносил каждый слог и звук, подобно старым бостонским аристократам или дикторам на радио. Робин говорил так, как никогда и нигде не говорят дети, за исключением, может быть, двора английской королевы. Джудит ощутила прилив ненависти к человеку, который изуродовал ее сына, сделав из него ученую обезьянку. Чем он забил ему мозги, какими нелепыми баснями, чтобы полностью его подчинить? Впрочем, не все ли равно, раз ему это удалось?
«Путь к нему предстоит долгий, – подумала Джудит, стараясь подавить чувство гнева. – Хватит ли у меня сил?»
Да, она продержалась семь лет, все правильно. Другая на ее месте могла тысячу раз сойти с ума, стать алкоголичкой или свести счеты с жизнью. Но за семь лет борьбы силы ее иссякли. «Мое терпение истощилось», – признавалась она себе, не спуская глаз с серого полотна дороги. Вот в чем загвоздка. Хотелось все ускорить, побыстрее вновь завладеть тем, что возвращено. От Робина помощи ждать не приходилось. И опять ей выпутываться одной. Психоанализ тоже особых надежд не внушал. В лучшем случае лекарства превратят мальчишку в зомби, сделают бесхребетным.
«Ничего не наладится до тех пор, пока не будет пойман похититель, – размышляла Джудит. – Пока он для Робина остается сказочным героем, я не смогу на него влиять».
Она понимала, что не следует рассчитывать на улучшение отношений с сыном, пока тот не увидит своего героя в наручниках, жалкого, ничтожного, в окружении полицейских. Может быть, Робин посмотрит на все другими глазами, и у нее появится шанс развеять волшебные грезы. Только тогда, когда с палача будет сорвана маска, «наследный принц» станет тем, кто он есть на самом деле: несчастным, одураченным ребенком.
Нельзя забывать и о Джедеди . Джудит трепетала при мысли о том, как он мог себя повести. Ах, как горько она сожалела, что посвятила отца во все подробности прошлого образа жизни мальчика. «Мой самый большой недостаток в том, что я совсем не умею врать, – подумала Джудит. – Поздно. Что сделано, то сделано».
6
В самолете Робин не произнес ни слова, и для Джудит возвращение домой стало восхождением на Голгофу. По правде говоря, она тоже никогда не отличалась болтливостью. Сколько она себя помнила, ее всегда упрекали в том, что у нее рот на замке. Сначала в школе, потом в супружестве. Брукса этот недостаток жены приводил в ярость. «Черт побери! – ругался он. – Язык тебе, что ли, отрезали? Другие бабы трещат без умолку, а ты вроде немой! Мне иногда кажется, что я женат на калеке. Зато ночью, когда спишь, другое дело: так бормочешь, что просто заслушаешься. Есть от чего свихнуться».
Джудит знала, что разговаривает во сне, и с детства стыдилась своего ночного красноречия.
«Голос дьявола, голос твоей нечистой совести, – любил повторять Джедеди. – Нужно его заглушить. Ты должна спать с кляпом, тогда проклятые речи задохнутся. Если дать им волю, они сразу же вобьют дурные мысли в головы невинных детей, которые в десять раз лучше тебя».
С тех пор каждый раз перед тем, как лечь спать, Джудит засовывала в рот свернутую в комок тряпицу, которую отец привязывал ей к подбородку, чтобы ночью она не могла произнести ни звука. Особенную муку приспособление доставляло при насморке, и несколько раз Джудит чуть не задохнулась. У нее и по сей день сохранилась привычка не раскрывать рта по ночам, а в голове продолжал раздаваться голос Джедеди: «Пусть это умрет внутри тебя, понимаешь? Как пойманная оса в банке. Нельзя выпускать ее наружу. Ни в коем случае».
В детстве ей часто снился один и тот же кошмарный сон, будто она на школьном дворе во время перемены водит с подружками хоровод. Вдруг из ее рта вырывается целый рой жужжащих ос, которые набрасываются на школьниц. Девочки корчатся от боли, их лица начинают безобразно распухать от укусов, а Джудит не в состоянии им помочь.
Пусть это умрет внутри, как оса в банке .
Голос Джедеди. Она отчетливо его слышит, не голос – шипение. До сих пор на губах ощущает кляп, пропитанный вчерашней слюной.
Руки Джедеди выдвигают ящик столика у изголовья кровати, достают тряпичный шарик и подносят ко рту Джудит, уже одетой в ночную рубашку и смиренно сидящей на кровати. Неизбежная процедура кляпа. Для ее же блага. Нельзя вредить другим…
«Ты родилась со сросшейся глоткой? Просто сил никаких нет! – частенько срывалось у Брукса в первые годы их семейной жизни. – Мне кажется иногда, что я североамериканский охотник, связавшийся с какой-нибудь тупой индианкой. Скоро мы начнем объясняться жестами».
Джудит прекрасно осознавала свою ущербность, пробовала приучить себя к болтовне, но не могла: ей было отказано в нехитром удовольствии посплетничать, она не перемывала косточки соседям, как это делали другие женщины. Немудрено, что люди чуждались ее. Да и с детьми дела обстояли не лучше; общение обычно ограничивалось той или иной сугубо материальной потребностью: вымой банки, почисть миски …
Чтобы не навредить детям, Джудит привыкла разговаривать с ними мысленно, с помощью внутреннего голоса, которого те не могли услышать. Благодаря своей уловке, тайным беседам, о которых ее сыновья и дочь даже не подозревали, она в конце концов выработала для себя правильную, как ей казалось, стратегию поведения.
«Не следует проявлять чрезмерные материнские чувства: тогда дети будут сильнее меня любить, да я и сама еще крепче к ним привяжусь. Стану держаться на расстоянии, и они поступят так же, значит, тесной связи между нами не возникнет, а если однажды мне придется их потерять, я не испытаю больших страданий».
Но даже думай Джудит по-другому, Джедеди быстро положил бы конец любым проявлениям нежности в семье, в которых ему мерещилась тень кровосмешения. Он никогда не ласкал Джудит, когда та была маленькой, а теперь не прикасался к внукам – Бонни, Понзо и Доране.
«Нельзя развивать чувственность в детях, – повторял он, – сей демон пробуждается довольно рано».
По той же причине он не поощрял гигиенических процедур, да и сам мылся редко. В отличие от Брукса ему нравился дикий, неухоженный вид фермы, где непроходимые ежевичные заросли – колючая проволока, созданная самой природой, – окаймляли изгородь, сделанную руками человека. По глубокому убеждению Джедеди, сам Господь послал им это дополнительное средство зашиты. В дни молодости, рассказывал отец Джудит, когда его терзало томление плоти, он обнаженным забирался в кустарник и бродил в нем до тех пор, пока боль не заставляла его забыть обо всем остальном.
«Когда твои дети повзрослеют, я их научу смирять телесные муки», – с видимым удовольствием повторял Джедеди. Он всегда говорил «твои» дети, а не просто «дети» или «внуки», каждый раз подчеркивая, что не ставит себя на одну доску с существами, рожденными его дочерью от брака с чужаком. Однажды Джудит поймала себя на мысли, что тоже думает о них «дети Брукса», и ей стало страшно.
Таковы были невеселые размышления Джудит по дороге на ферму, пока она крутила баранку старенького пикапа, дожидавшегося ее на долговременной стоянке в аэропорту. Несмотря на все усилия, ей так и не удалось справиться с тревогой, посеянной в ее душе людьми из ФБР. Нет, Джудит отнюдь не была бесхитростной крестьянкой, чей образ взлелеян воображением горожанина; ее ума вполне хватало, чтобы упрекать Робина за внезапное вторжение, нарушившее хрупкое равновесие, наконец-то установившееся в ее жизни после гибели Брукса. Она радовалась обретенному спокойствию, тихой заводи вдовьего существования и не хотела больше страдать, испытывать новые потрясения.
«Он как выходец с того света, – с болью в сердце думала она, – его присутствие в доме будет противоестественным».
Как ни абсурдна была эта мысль, выкинуть ее из головы Джудит не удавалось.
У Джудит было смутное предчувствие, что Робин все перевернет вверх дном, разожжет новое пламя в Джедеди, который в последнее время стал сдавать. А она-то, глупая, надеялась, что со временем неистовство старика сойдет на нет, как гаснет костер, если в него не подбрасывать хворост. Приезд Робина произведет обратное действие: он, подобно кочерге, разворошит тлеющие угли, заставив разбушеваться почти умерший огонь.
Джудит знала, что разговаривает во сне, и с детства стыдилась своего ночного красноречия.
«Голос дьявола, голос твоей нечистой совести, – любил повторять Джедеди. – Нужно его заглушить. Ты должна спать с кляпом, тогда проклятые речи задохнутся. Если дать им волю, они сразу же вобьют дурные мысли в головы невинных детей, которые в десять раз лучше тебя».
С тех пор каждый раз перед тем, как лечь спать, Джудит засовывала в рот свернутую в комок тряпицу, которую отец привязывал ей к подбородку, чтобы ночью она не могла произнести ни звука. Особенную муку приспособление доставляло при насморке, и несколько раз Джудит чуть не задохнулась. У нее и по сей день сохранилась привычка не раскрывать рта по ночам, а в голове продолжал раздаваться голос Джедеди: «Пусть это умрет внутри тебя, понимаешь? Как пойманная оса в банке. Нельзя выпускать ее наружу. Ни в коем случае».
В детстве ей часто снился один и тот же кошмарный сон, будто она на школьном дворе во время перемены водит с подружками хоровод. Вдруг из ее рта вырывается целый рой жужжащих ос, которые набрасываются на школьниц. Девочки корчатся от боли, их лица начинают безобразно распухать от укусов, а Джудит не в состоянии им помочь.
Пусть это умрет внутри, как оса в банке .
Голос Джедеди. Она отчетливо его слышит, не голос – шипение. До сих пор на губах ощущает кляп, пропитанный вчерашней слюной.
Руки Джедеди выдвигают ящик столика у изголовья кровати, достают тряпичный шарик и подносят ко рту Джудит, уже одетой в ночную рубашку и смиренно сидящей на кровати. Неизбежная процедура кляпа. Для ее же блага. Нельзя вредить другим…
«Ты родилась со сросшейся глоткой? Просто сил никаких нет! – частенько срывалось у Брукса в первые годы их семейной жизни. – Мне кажется иногда, что я североамериканский охотник, связавшийся с какой-нибудь тупой индианкой. Скоро мы начнем объясняться жестами».
Джудит прекрасно осознавала свою ущербность, пробовала приучить себя к болтовне, но не могла: ей было отказано в нехитром удовольствии посплетничать, она не перемывала косточки соседям, как это делали другие женщины. Немудрено, что люди чуждались ее. Да и с детьми дела обстояли не лучше; общение обычно ограничивалось той или иной сугубо материальной потребностью: вымой банки, почисть миски …
Чтобы не навредить детям, Джудит привыкла разговаривать с ними мысленно, с помощью внутреннего голоса, которого те не могли услышать. Благодаря своей уловке, тайным беседам, о которых ее сыновья и дочь даже не подозревали, она в конце концов выработала для себя правильную, как ей казалось, стратегию поведения.
«Не следует проявлять чрезмерные материнские чувства: тогда дети будут сильнее меня любить, да я и сама еще крепче к ним привяжусь. Стану держаться на расстоянии, и они поступят так же, значит, тесной связи между нами не возникнет, а если однажды мне придется их потерять, я не испытаю больших страданий».
Но даже думай Джудит по-другому, Джедеди быстро положил бы конец любым проявлениям нежности в семье, в которых ему мерещилась тень кровосмешения. Он никогда не ласкал Джудит, когда та была маленькой, а теперь не прикасался к внукам – Бонни, Понзо и Доране.
«Нельзя развивать чувственность в детях, – повторял он, – сей демон пробуждается довольно рано».
По той же причине он не поощрял гигиенических процедур, да и сам мылся редко. В отличие от Брукса ему нравился дикий, неухоженный вид фермы, где непроходимые ежевичные заросли – колючая проволока, созданная самой природой, – окаймляли изгородь, сделанную руками человека. По глубокому убеждению Джедеди, сам Господь послал им это дополнительное средство зашиты. В дни молодости, рассказывал отец Джудит, когда его терзало томление плоти, он обнаженным забирался в кустарник и бродил в нем до тех пор, пока боль не заставляла его забыть обо всем остальном.
«Когда твои дети повзрослеют, я их научу смирять телесные муки», – с видимым удовольствием повторял Джедеди. Он всегда говорил «твои» дети, а не просто «дети» или «внуки», каждый раз подчеркивая, что не ставит себя на одну доску с существами, рожденными его дочерью от брака с чужаком. Однажды Джудит поймала себя на мысли, что тоже думает о них «дети Брукса», и ей стало страшно.
Таковы были невеселые размышления Джудит по дороге на ферму, пока она крутила баранку старенького пикапа, дожидавшегося ее на долговременной стоянке в аэропорту. Несмотря на все усилия, ей так и не удалось справиться с тревогой, посеянной в ее душе людьми из ФБР. Нет, Джудит отнюдь не была бесхитростной крестьянкой, чей образ взлелеян воображением горожанина; ее ума вполне хватало, чтобы упрекать Робина за внезапное вторжение, нарушившее хрупкое равновесие, наконец-то установившееся в ее жизни после гибели Брукса. Она радовалась обретенному спокойствию, тихой заводи вдовьего существования и не хотела больше страдать, испытывать новые потрясения.
«Он как выходец с того света, – с болью в сердце думала она, – его присутствие в доме будет противоестественным».
Как ни абсурдна была эта мысль, выкинуть ее из головы Джудит не удавалось.
У Джудит было смутное предчувствие, что Робин все перевернет вверх дном, разожжет новое пламя в Джедеди, который в последнее время стал сдавать. А она-то, глупая, надеялась, что со временем неистовство старика сойдет на нет, как гаснет костер, если в него не подбрасывать хворост. Приезд Робина произведет обратное действие: он, подобно кочерге, разворошит тлеющие угли, заставив разбушеваться почти умерший огонь.
7
Робина поразил вид поместья: бесконечный забор из колючей проволоки окружал море покрытых шипами кустов ежевики, откуда доносилось нестройное жужжание роившихся в дружном соседстве мух, ос и пчел. От ворот к дому вела узкая дорожка, над которой, казалось, вот-вот сомкнутся челюсти растущего по обе стороны кустарника, так что пикап оставлял после себя сломанные или вырванные с корнем ветки. Ежевичные заросли представляли собой сплошной, словно спутанный лапой гигантского кота клубок растительности, где переплелись воедино древесное волокно, плоды и колючки, – нечто таинственное и вместе с тем сокровенное, непроницаемое. Девственный лес в миниатюре, сквозь который можно пробираться только по узеньким проходам, явно временного характера, готовым зарубцеваться в следующем же году под напором новой жизни. На одном конце этой короны из колючих кустов, посреди небольшой лужайки, которую пока щадила растительность, располагалась ферма.
В зданиях, построенных из дерева и камня и образующих букву «П», по сей день угадывались черты их предшественника – оборонительного сооружения, способного выстоять при набегах индейцев. Но строгий облик форта не произвел на Робина отталкивающего впечатления, скорее наоборот. Здесь он чувствовал себя лучше, чем в шумной и разнородной пестроте городского пейзажа. Дверь в одном из помещений, где находился сарай, была открыта, там на решетчатых лотках стояли сотни пустых банок.
В воздухе носилось невообразимое количество мух и ос, несомненно, привлеченных горячим сахаром. Робин не знал, что запах варенья пропитал даже доски деревянного пола в комнатах, и это при том, что еще не работала плита! Но сладостная атмосфера изнеженности, разлитый в воздухе аромат тонкого наслаждения слишком резко контрастировали с суровым обликом фермы.
«Совсем как в той сказке, – подумал он, – где колдунья заманивает детей в котел с помощью пряничных домиков».
Джудит выключила зажигание. Она нервничала, предвидя неприятный момент встречи Робина со стариком, но Джедеди нигде не было видно. Очевидно, он решил проигнорировать церемонию возвращения «блудного сына» под отчий кров. Каждый раз, когда его посещали мистические откровения, он уходил из дому и уединялся в своем «скиту» – будке стрелочника на давно заброшенной железнодорожной станции, тихо превращавшейся в руины неподалеку от фермы.
Джудит пришлось собрать все свое мужество, чтобы повернуться к Робину. Она с трудом выдерживала его взгляд.
– Беги познакомься с братишками и сестренкой, – осмелилась она наконец произнести несколько слов. – Вы, дети, легче найдете общий язык… Они где-то здесь, в ежевичнике, рвут ягоды. Пойди вот по той аллейке. Если не найдешь, сразу поворачивай назад: в этом лабиринте можно заблудиться.
Джудит осознавала, как фальшиво прозвучали ее слова, она напоминала себе актрису, исполняющую роль, к которой у нее не лежит душа. Джудит себя ненавидела. После смерти Брукса она перестала задавать себе вопросы, ею овладело внутреннее оцепенение, отупение, к которому она очень быстро привыкла. Джудит вспомнила, что во времена ее учебы в колледже преподаватель рассказывал им о законе препятствия, в соответствии с которым у некоторых животных, например черепах, сознание пробуждается только в момент встречи с материальной преградой, возникшей на пути. Сразу же после ее преодоления животное вновь погружается в бессознательное состояние, напоминающее лунатизм. Джудит тогда испытала настоящее потрясение, узрев в этом законе символ ее собственного существования. В деревне женщинам не оставалось ничего другого, кроме превращения в сомнамбул, – то был единственный способ сделать жизнь переносимой. Сейчас таким препятствием стал Робин, он вынуждал ее выйти из летаргического сна. Правда, она пока не знала, сумеет ли с этим справиться.
Джудит проводила взглядом удалявшегося ребенка. Трудно было определить, что она в тот момент испытывала. Словно на обед ей предложили изысканное блюдо, включавшее множество разнородных компонентов, но она заранее знала, что завтра ее ждут головная боль и изжога, и оттого аппетит был безнадежно испорчен.
Робин мужественно вошел в лабиринт ощетинившегося кустарника. Жужжащие полчища насекомых лезли прямо в лицо. Стояла страшная жара, высохшая каменистая земля казалась безжизненной, бесплодной. Со всех сторон мальчика окружали непроходимые первобытные заросли ежевики, в воздухе стоял дурманящий запах прелых ягод. Никогда его настоящие родители не довели бы посадки до такой запущенности. Там, у него дома, парк всегда поддерживался в образцовом состоянии, живая изгородь была заботливо подстрижена и выровнена на французский манер. Здесь же царил настоящий хаос. Повсюду Робин видел ветки, сгибающиеся под тяжестью почти черных плодов. Ему захотелось сорвать их и попробовать, но он тут же почувствовал укол шипов по меньшей мере в десяти местах. Это оказалось не так просто, как он думал. Искусно сплетенная сеть крохотных колючек преграждала доступ к ежевике, и нужно было обладать невероятной ловкостью рук, чтобы избежать этой ловушки… или же защитить себя перчатками. Посасывая уже покрывающиеся волдырями пальцы, Робин продолжил путь. Он твердо решил включиться в игру и изучить как следует вражескую территорию, чтобы подготовиться к побегу. Тоскуя по Антонии, Робин в то же время осознавал всю важность испытания, которому его подвергали. Общество, в котором он очутился, было отвратительно, и приспособиться к нему значило проявить незаурядные способности. Робина поражало, что столь неразвитые человеческие особи могли пользоваться такой властью. Да, миром правили безумцы и дураки – Шекспир не ошибался.
Как ни храбрился Робин, но лабиринт приводил его в угнетенное состояние. Неотступно преследовали насекомые – слепни, осы, пчелы, никак не желавшие оставить мальчика в покое. Эти крохотные слабые создания мешали ему двигаться вперед, и он стал бояться, что кто-то из них его укусит. Зуд в руках, израненных колючками, становился нестерпимым. Аллеи лабиринта извивались, то раздваиваясь, то неожиданно смыкаясь; теперь ветки уже возвышались над его головой. «Я, наверное, заблудился», – подумал Робин. Судя по тому, что он видел, кустарник занимал площадь в несколько гектаров. Может быть, он совершал ошибку, стараясь двигаться все время прямо?
В зданиях, построенных из дерева и камня и образующих букву «П», по сей день угадывались черты их предшественника – оборонительного сооружения, способного выстоять при набегах индейцев. Но строгий облик форта не произвел на Робина отталкивающего впечатления, скорее наоборот. Здесь он чувствовал себя лучше, чем в шумной и разнородной пестроте городского пейзажа. Дверь в одном из помещений, где находился сарай, была открыта, там на решетчатых лотках стояли сотни пустых банок.
В воздухе носилось невообразимое количество мух и ос, несомненно, привлеченных горячим сахаром. Робин не знал, что запах варенья пропитал даже доски деревянного пола в комнатах, и это при том, что еще не работала плита! Но сладостная атмосфера изнеженности, разлитый в воздухе аромат тонкого наслаждения слишком резко контрастировали с суровым обликом фермы.
«Совсем как в той сказке, – подумал он, – где колдунья заманивает детей в котел с помощью пряничных домиков».
Джудит выключила зажигание. Она нервничала, предвидя неприятный момент встречи Робина со стариком, но Джедеди нигде не было видно. Очевидно, он решил проигнорировать церемонию возвращения «блудного сына» под отчий кров. Каждый раз, когда его посещали мистические откровения, он уходил из дому и уединялся в своем «скиту» – будке стрелочника на давно заброшенной железнодорожной станции, тихо превращавшейся в руины неподалеку от фермы.
Джудит пришлось собрать все свое мужество, чтобы повернуться к Робину. Она с трудом выдерживала его взгляд.
– Беги познакомься с братишками и сестренкой, – осмелилась она наконец произнести несколько слов. – Вы, дети, легче найдете общий язык… Они где-то здесь, в ежевичнике, рвут ягоды. Пойди вот по той аллейке. Если не найдешь, сразу поворачивай назад: в этом лабиринте можно заблудиться.
Джудит осознавала, как фальшиво прозвучали ее слова, она напоминала себе актрису, исполняющую роль, к которой у нее не лежит душа. Джудит себя ненавидела. После смерти Брукса она перестала задавать себе вопросы, ею овладело внутреннее оцепенение, отупение, к которому она очень быстро привыкла. Джудит вспомнила, что во времена ее учебы в колледже преподаватель рассказывал им о законе препятствия, в соответствии с которым у некоторых животных, например черепах, сознание пробуждается только в момент встречи с материальной преградой, возникшей на пути. Сразу же после ее преодоления животное вновь погружается в бессознательное состояние, напоминающее лунатизм. Джудит тогда испытала настоящее потрясение, узрев в этом законе символ ее собственного существования. В деревне женщинам не оставалось ничего другого, кроме превращения в сомнамбул, – то был единственный способ сделать жизнь переносимой. Сейчас таким препятствием стал Робин, он вынуждал ее выйти из летаргического сна. Правда, она пока не знала, сумеет ли с этим справиться.
Джудит проводила взглядом удалявшегося ребенка. Трудно было определить, что она в тот момент испытывала. Словно на обед ей предложили изысканное блюдо, включавшее множество разнородных компонентов, но она заранее знала, что завтра ее ждут головная боль и изжога, и оттого аппетит был безнадежно испорчен.
Робин мужественно вошел в лабиринт ощетинившегося кустарника. Жужжащие полчища насекомых лезли прямо в лицо. Стояла страшная жара, высохшая каменистая земля казалась безжизненной, бесплодной. Со всех сторон мальчика окружали непроходимые первобытные заросли ежевики, в воздухе стоял дурманящий запах прелых ягод. Никогда его настоящие родители не довели бы посадки до такой запущенности. Там, у него дома, парк всегда поддерживался в образцовом состоянии, живая изгородь была заботливо подстрижена и выровнена на французский манер. Здесь же царил настоящий хаос. Повсюду Робин видел ветки, сгибающиеся под тяжестью почти черных плодов. Ему захотелось сорвать их и попробовать, но он тут же почувствовал укол шипов по меньшей мере в десяти местах. Это оказалось не так просто, как он думал. Искусно сплетенная сеть крохотных колючек преграждала доступ к ежевике, и нужно было обладать невероятной ловкостью рук, чтобы избежать этой ловушки… или же защитить себя перчатками. Посасывая уже покрывающиеся волдырями пальцы, Робин продолжил путь. Он твердо решил включиться в игру и изучить как следует вражескую территорию, чтобы подготовиться к побегу. Тоскуя по Антонии, Робин в то же время осознавал всю важность испытания, которому его подвергали. Общество, в котором он очутился, было отвратительно, и приспособиться к нему значило проявить незаурядные способности. Робина поражало, что столь неразвитые человеческие особи могли пользоваться такой властью. Да, миром правили безумцы и дураки – Шекспир не ошибался.
Как ни храбрился Робин, но лабиринт приводил его в угнетенное состояние. Неотступно преследовали насекомые – слепни, осы, пчелы, никак не желавшие оставить мальчика в покое. Эти крохотные слабые создания мешали ему двигаться вперед, и он стал бояться, что кто-то из них его укусит. Зуд в руках, израненных колючками, становился нестерпимым. Аллеи лабиринта извивались, то раздваиваясь, то неожиданно смыкаясь; теперь ветки уже возвышались над его головой. «Я, наверное, заблудился», – подумал Робин. Судя по тому, что он видел, кустарник занимал площадь в несколько гектаров. Может быть, он совершал ошибку, стараясь двигаться все время прямо?