Страница:
Неожиданно Робин услышал приглушенный смешок. Очевидно, дети Джудит Пакхей наблюдали за ним, потешаясь над его беспомощностью. Задетый за живое, Робин весь напрягся. Дети неожиданно появились прямо перед его носом на повороте в новый колючий коридор, преградив ему дорогу. Два мальчика и девочка стояли, выстроившись по росту: перепачканные с ног до головы, одетые в лохмотья, с заскорузлыми исцарапанными руками. Одинаково белокурые, все они были очень похожи на Робина. Это странное обстоятельство сначала его озадачило. Тот что постарше, кажется Бонни, представлял грубый и очень грязный слепок с самого Робина двухлетней давности. Те же нос, рот, светло-голубые глаза ездовой собаки хаски, как любила шутить Антония.
«Подставные лица, фигуранты, – мелькнула у Робина мысль, – отобранные по внешним признакам. Не стоит доверяться ложному впечатлению».
Такая практика была широко распространена в древности. Фараоны, императоры часто использовали двойников, чтобы уберечься от нападения врагов. Робин об этом знал.
– Так ты и есть Робин? – грубо спросил старший. – Мать предупредила о твоем приезде. Давай сразу кое-что уясним, а то нам не поладить. Ты пропал, а значит, утратил все права. Ты больше не главный, хотя тебе и десять лет. Это не считается . Старший – я, и ты должен мне подчиняться. Потерял свое место – значит, теперь ты полный ноль, уяснил?
У него был дерзкий взгляд, губы кривились в недоброй ухмылке. Руки, покрытые шрамами, вполне могли принадлежать взрослому мужчине.
– Ты совсем маленький, – подхватил его братец Понзо или Бонзо, – меньше Дораны, хуже девчонки, вбей себе это в голову! Ты будешь ее слушаться: если она что прикажет, обязан выполнить. И твои игрушки тебе никто не вернет – не жди, хотя они почти все сломаны.
– Ты еще должен показать себя с хорошей стороны, – уточнил старший. – Руки у тебя девчоночьи, сразу видно, что неженка. И манеры задаваки. Но ничего, мы тебя выдрессируем. А не мы, так этим займется Джедеди. В любом случае тебе лучше покориться.
Беседа продолжалась в подобном тоне еще минуты три, было видно по всему, что ей предшествовала не одна репетиция. Робин за все время не раскрыл рта. Удивление постепенно сменилось чувством беспокойства. От этих дурно воспитанных детей исходили мощные волны злой энергии, а к этому он не привык. Казалось, что Бонни был гораздо старше восьми лет, у него уже имелся жизненный опыт.
– Это он умер еще до нашего рождения? – вдруг спросила девочка.
– Он не умер, – возразил сестре Понзо, – а был похищен, но в семье не оказалось денег, чтобы уплатить выкуп, и его нам не вернули.
– Тогда он все-таки мертвый, – не унималась малышка. – Когда выкуп не платят, детей всегда убивают. Здесь вовсе не он, а привидение.
Она насупилась, отошла от брата и, приблизившись к Робину, ткнула указательным пальцем в его руку. У девочки было хорошенькое измазанное личико под копной грязных нечесаных волос.
– У мертвых всегда холодная кожа, – затараторила Дорана, – они портят еду, к которой прикасаются: сливки прокисают, а картошка чернеет, если мертвые садятся за один стол с живыми, это же все знают!
– Заткнись, – приказал Бонни, – он не мертвый. Не трогай его – он нечистый, так сказал дед. – И, стараясь поймать взгляд Робина, добавил: – Знай свое место – ты здесь никто. Будешь нашей собакой, щенком, слугой, ясно? Если я прикажу: «Стань на четвереньки!», ты ответишь: «Гав! Гав!» – и вильнешь хвостом.
Последнее заявление вызвало дружный хохот. Не сговариваясь, дети взялись за руки и, обступив Робина, закружились в хороводе, словно торжествуя победу над непрошеным гостем. Жестикулируя на все лады, маленькие зверьки вздымали облака сухой пыли.
– Собака! – задыхалась от восторга Дорана. – Гав! Гав! И он будет писать, как пес, задирая кверху лапу!
– Ему наденут ошейник, а в зубы дадут палку, – вторил ей Понзо.
Наконец Бонни поднял руку, заставив всех замолчать.
– Тебе уже не десять лет, – произнес он, наморщив лоб от чрезмерного умственного усилия. – Теперь ты растешь… наоборот. Ты теперь совсем маленький, младенец.
– Младенец! – обрадовалась Дорана. – Захочу – дам ему соску, могу я дать ему соску?
– Конечно, – одобрил Понзо, – и если ему велят сесть на горшок, он должен подчиниться.
– Слышал? – прорычал Бонни. – Так и договоримся. Взрослые ничего не должны знать, их дело – сторона. Ты станешь пупсом Дораны. Со временем мы разрешим тебе чуть-чуть подрасти, но запомни, ты никогда не будешь больше меня!
И чтобы достойно завершить возведение Робина в этот сан, дети принялись осыпать его ударами, явно стараясь причинить ему боль, после чего мальчику было приказано поднести поближе ведра с ежевикой, оставленные в кустах. Тяжесть металлических сосудов его поразила, тонкие ручки сразу же врезались в пальцы.
Тем временем дети снова принялись собирать ягоды, продолжая насмешничать. То они жестами подзывали его, как собаку, то дразнили «ниггером». Дорана несколько раз пнула мальчика ногой, получая очевидное наслаждение от этих упражнений.
Робин старался держаться спокойно. Он обязан был претерпеть все унижения и сохранить хладнокровие. Антония и Андрейс испытывали своего сына, чтобы привить ему умение вовремя пойти на хитрость, выждать нужный момент.
Бонни, Понзо и Дорана работали как звери, в этом им нельзя было отказать. Детские руки обчищали кусты с неподражаемой ловкостью, но, несмотря на все мастерство, ветки оставляли на их коже кровавый след, на что они вовсе не обращали внимания. Как только ведра были доверху наполнены, Бонни объявил, что пора возвращаться на ферму.
– В твоих же интересах не пытаться ловчить, – наставлял он Робина, когда их маленькая процессия выходила из лабиринта. – Со стариком Джедом шутки плохи. Если выкинешь какой-нибудь фортель, он тебя заставит самого себя наказать – высечь букетиком из колючих веток. Мы-то все через это прошли, но тебе вряд ли придется по вкусу. И не жди особых милостей, по-моему, Джед имеет на тебя зуб из-за дерьма, в которое ты влип…
Намеки Бонни были непонятны Робину, он едва удержался, чтобы не поправить мальчишку. Тот коверкал грамматику так, что у Робина волосы вставали дыбом на голове. Только когда ягоды были перенесены в сарай и тщательно укрыты от мух, дети переступили порог центрального здания. В ветхой гостиной, обставленной с удручающей безвкусицей, пол издавал отвратительный скрип. Желая заполнить наступившую паузу, Робин стал рассказывать, что у сегунов феодальной Японии существовал обычай настилать в замках особые «поющие» полы, чтобы ночью можно было легко обнаружить подкрадывающегося убийцу. Робин считал эту историю занимательной, однако никто не слушал, и его голос растворился в глухом шипении Понзо и Дораны, затеявших ссору.
– Заткни глотку, – прошептал Бонни, толкая его локтем. – Здесь всем наплевать на твои басни. Да и говоришь ты мерзко, вставляешь словечки, которых никто не понимает. Запомни: истории про косоглазых или, скажем, про ниггеров никому не интересны.
Но тут вмешалась Джудит.
– Робин, – тихо произнесла она, – я не знаю, как тебя воспитывали раньше, но у нас в семье не принято, чтобы дети учили уму-разуму взрослых. Сегодня это не так уж важно, потому что с нами нет дедушки, но я уверена, ему не понравилось бы, что ты стараешься показать свою ученость. Тебе придется расстаться с привычкой употреблять иностранные слова и говорить о вещах, которые происходят в других странах, потому что дедушка этого не выносит. Он и так недоволен, что я научила твоих братьев читать.
– Вот тут он прав, – прозвучал голос Бонни, – без книг можно отлично обходиться. У меннонитов, например, вообще нет школ, и никто не заставляет детей читать. Это даже считается грехом, особенно для девчонок.
Собрав всю свою выдержку, Робин кивком показал, что готов покориться. Он ощутил в груди знакомый холодок: им вновь овладевала паника. Джудит Пакхей опустила на плечо сына большую шершавую ладонь.
– Не огорчайся, – со вздохом промолвила она. – Постепенно приспособишься, усвоишь наши правила. Главное, чтобы ты поскорее выбросил из головы мусор, который в ней накопился. Работа тебе поможет. А когда у тебя будет больше мускулов, чем мозгов, ты сразу почувствуешь себя лучше.
До конца ужина больше общие разговоры не велись. Джудит и Робин ели без аппетита. Дети продолжали тихонько переругиваться на своем уродливом языке, тонкостей которого Робин не понимал. Пища не отличалась изысканностью, но была обильной. Бонни и Понзо попросили добавки. На другом конце стола был поставлен прибор, но место оставалось незанятым. Робин предположил, что оно предназначалось для Джедеди. После того как все насытились, Джудит велела детям немедленно подниматься наверх, в спальни. За время ужина ей так и не удалось справиться с тревогой. Робин заметил, что женщина вздрагивала при малейшем шорохе, бросая беспокойные взгляды на дверь.
Бонни подал пример остальным, быстро поднявшись по ступенькам лестницы, ведущей на второй этаж. Каждому предназначалась отдельная спальня, а вот ванной комнаты не оказалось. Возле кроватей стояли эмалированные ведра, которые нужно было выносить по утрам. Вид комнат вызвал у Робина брезгливость: обшарпанные, неухоженные, с потрескавшимися потолками и облупившимися стенами. Дети спали не в пижамах, а в ночных рубахах из грубого полотна на твердых как камень матрасах. Для освещения помещений использовались висевшие над дверью слабенькие 25-ваттные лампочки.
– Никаких замков и задвижек, – прокомментировал Бонни. – Дед не разрешает. Считает, что дети не должны закрывать двери. По ночам он делает обход – прокрадывается на цыпочках и проверяет, чтобы мы себя не трогали. В твоих интересах, парень, всегда держать руки поверх одеяла, понимаешь, о чем я говорю?
Комната Робина находилась в дальнем конце коридора, суровая келья, которую самый строгий монах не упрекнул бы в излишествах.
– А теперь в постель, – распорядился Бонни. – Завтра на заре опять примемся за ягоды. По утрам работается лучше – меньше мух. Если ночью увидишь деда, не смотри ему в глаза и держи язык за зубами. Вообще старайся быть на задворках, будто ты самый распоследний слуга-ниггер. Членом семьи станешь, когда дед этого захочет, а пока ты что-то вроде привидения. И если он вздумает на тебя помочиться, ты должен не возмущаться, а стоять как столб и ждать, пока он не стряхнет последнюю каплю!
– Он может такое сделать? – поразился Робин.
– Да он и не на то способен, – прошептал Бонни, в голосе которого уже не было прежней уверенности. – Джедеди здесь всем заправляет, он и отца нашего убил, потому что тот ему перечил. Не забывай об этом.
Робин весь напрягся.
– Ты думаешь, он убил вашего отца? – спросил он изумленно. – Да ты шутишь!
– Он и твой отец, дурачок! – присвистнул мальчишка. – Нечего болтать лишнее, но это чистая правда. Все знают. В своих владениях Джедеди распоряжается жизнью и смертью всего, что движется. Так что не задирай перед ним нос – раскаешься!
На этом мрачном предостережении диалог закончился, и Бонни вышел из спальни, оставив Робина в сильном волнении.
8
9
«Подставные лица, фигуранты, – мелькнула у Робина мысль, – отобранные по внешним признакам. Не стоит доверяться ложному впечатлению».
Такая практика была широко распространена в древности. Фараоны, императоры часто использовали двойников, чтобы уберечься от нападения врагов. Робин об этом знал.
– Так ты и есть Робин? – грубо спросил старший. – Мать предупредила о твоем приезде. Давай сразу кое-что уясним, а то нам не поладить. Ты пропал, а значит, утратил все права. Ты больше не главный, хотя тебе и десять лет. Это не считается . Старший – я, и ты должен мне подчиняться. Потерял свое место – значит, теперь ты полный ноль, уяснил?
У него был дерзкий взгляд, губы кривились в недоброй ухмылке. Руки, покрытые шрамами, вполне могли принадлежать взрослому мужчине.
– Ты совсем маленький, – подхватил его братец Понзо или Бонзо, – меньше Дораны, хуже девчонки, вбей себе это в голову! Ты будешь ее слушаться: если она что прикажет, обязан выполнить. И твои игрушки тебе никто не вернет – не жди, хотя они почти все сломаны.
– Ты еще должен показать себя с хорошей стороны, – уточнил старший. – Руки у тебя девчоночьи, сразу видно, что неженка. И манеры задаваки. Но ничего, мы тебя выдрессируем. А не мы, так этим займется Джедеди. В любом случае тебе лучше покориться.
Беседа продолжалась в подобном тоне еще минуты три, было видно по всему, что ей предшествовала не одна репетиция. Робин за все время не раскрыл рта. Удивление постепенно сменилось чувством беспокойства. От этих дурно воспитанных детей исходили мощные волны злой энергии, а к этому он не привык. Казалось, что Бонни был гораздо старше восьми лет, у него уже имелся жизненный опыт.
– Это он умер еще до нашего рождения? – вдруг спросила девочка.
– Он не умер, – возразил сестре Понзо, – а был похищен, но в семье не оказалось денег, чтобы уплатить выкуп, и его нам не вернули.
– Тогда он все-таки мертвый, – не унималась малышка. – Когда выкуп не платят, детей всегда убивают. Здесь вовсе не он, а привидение.
Она насупилась, отошла от брата и, приблизившись к Робину, ткнула указательным пальцем в его руку. У девочки было хорошенькое измазанное личико под копной грязных нечесаных волос.
– У мертвых всегда холодная кожа, – затараторила Дорана, – они портят еду, к которой прикасаются: сливки прокисают, а картошка чернеет, если мертвые садятся за один стол с живыми, это же все знают!
– Заткнись, – приказал Бонни, – он не мертвый. Не трогай его – он нечистый, так сказал дед. – И, стараясь поймать взгляд Робина, добавил: – Знай свое место – ты здесь никто. Будешь нашей собакой, щенком, слугой, ясно? Если я прикажу: «Стань на четвереньки!», ты ответишь: «Гав! Гав!» – и вильнешь хвостом.
Последнее заявление вызвало дружный хохот. Не сговариваясь, дети взялись за руки и, обступив Робина, закружились в хороводе, словно торжествуя победу над непрошеным гостем. Жестикулируя на все лады, маленькие зверьки вздымали облака сухой пыли.
– Собака! – задыхалась от восторга Дорана. – Гав! Гав! И он будет писать, как пес, задирая кверху лапу!
– Ему наденут ошейник, а в зубы дадут палку, – вторил ей Понзо.
Наконец Бонни поднял руку, заставив всех замолчать.
– Тебе уже не десять лет, – произнес он, наморщив лоб от чрезмерного умственного усилия. – Теперь ты растешь… наоборот. Ты теперь совсем маленький, младенец.
– Младенец! – обрадовалась Дорана. – Захочу – дам ему соску, могу я дать ему соску?
– Конечно, – одобрил Понзо, – и если ему велят сесть на горшок, он должен подчиниться.
– Слышал? – прорычал Бонни. – Так и договоримся. Взрослые ничего не должны знать, их дело – сторона. Ты станешь пупсом Дораны. Со временем мы разрешим тебе чуть-чуть подрасти, но запомни, ты никогда не будешь больше меня!
И чтобы достойно завершить возведение Робина в этот сан, дети принялись осыпать его ударами, явно стараясь причинить ему боль, после чего мальчику было приказано поднести поближе ведра с ежевикой, оставленные в кустах. Тяжесть металлических сосудов его поразила, тонкие ручки сразу же врезались в пальцы.
Тем временем дети снова принялись собирать ягоды, продолжая насмешничать. То они жестами подзывали его, как собаку, то дразнили «ниггером». Дорана несколько раз пнула мальчика ногой, получая очевидное наслаждение от этих упражнений.
Робин старался держаться спокойно. Он обязан был претерпеть все унижения и сохранить хладнокровие. Антония и Андрейс испытывали своего сына, чтобы привить ему умение вовремя пойти на хитрость, выждать нужный момент.
Бонни, Понзо и Дорана работали как звери, в этом им нельзя было отказать. Детские руки обчищали кусты с неподражаемой ловкостью, но, несмотря на все мастерство, ветки оставляли на их коже кровавый след, на что они вовсе не обращали внимания. Как только ведра были доверху наполнены, Бонни объявил, что пора возвращаться на ферму.
– В твоих же интересах не пытаться ловчить, – наставлял он Робина, когда их маленькая процессия выходила из лабиринта. – Со стариком Джедом шутки плохи. Если выкинешь какой-нибудь фортель, он тебя заставит самого себя наказать – высечь букетиком из колючих веток. Мы-то все через это прошли, но тебе вряд ли придется по вкусу. И не жди особых милостей, по-моему, Джед имеет на тебя зуб из-за дерьма, в которое ты влип…
Намеки Бонни были непонятны Робину, он едва удержался, чтобы не поправить мальчишку. Тот коверкал грамматику так, что у Робина волосы вставали дыбом на голове. Только когда ягоды были перенесены в сарай и тщательно укрыты от мух, дети переступили порог центрального здания. В ветхой гостиной, обставленной с удручающей безвкусицей, пол издавал отвратительный скрип. Желая заполнить наступившую паузу, Робин стал рассказывать, что у сегунов феодальной Японии существовал обычай настилать в замках особые «поющие» полы, чтобы ночью можно было легко обнаружить подкрадывающегося убийцу. Робин считал эту историю занимательной, однако никто не слушал, и его голос растворился в глухом шипении Понзо и Дораны, затеявших ссору.
– Заткни глотку, – прошептал Бонни, толкая его локтем. – Здесь всем наплевать на твои басни. Да и говоришь ты мерзко, вставляешь словечки, которых никто не понимает. Запомни: истории про косоглазых или, скажем, про ниггеров никому не интересны.
Но тут вмешалась Джудит.
– Робин, – тихо произнесла она, – я не знаю, как тебя воспитывали раньше, но у нас в семье не принято, чтобы дети учили уму-разуму взрослых. Сегодня это не так уж важно, потому что с нами нет дедушки, но я уверена, ему не понравилось бы, что ты стараешься показать свою ученость. Тебе придется расстаться с привычкой употреблять иностранные слова и говорить о вещах, которые происходят в других странах, потому что дедушка этого не выносит. Он и так недоволен, что я научила твоих братьев читать.
– Вот тут он прав, – прозвучал голос Бонни, – без книг можно отлично обходиться. У меннонитов, например, вообще нет школ, и никто не заставляет детей читать. Это даже считается грехом, особенно для девчонок.
Собрав всю свою выдержку, Робин кивком показал, что готов покориться. Он ощутил в груди знакомый холодок: им вновь овладевала паника. Джудит Пакхей опустила на плечо сына большую шершавую ладонь.
– Не огорчайся, – со вздохом промолвила она. – Постепенно приспособишься, усвоишь наши правила. Главное, чтобы ты поскорее выбросил из головы мусор, который в ней накопился. Работа тебе поможет. А когда у тебя будет больше мускулов, чем мозгов, ты сразу почувствуешь себя лучше.
До конца ужина больше общие разговоры не велись. Джудит и Робин ели без аппетита. Дети продолжали тихонько переругиваться на своем уродливом языке, тонкостей которого Робин не понимал. Пища не отличалась изысканностью, но была обильной. Бонни и Понзо попросили добавки. На другом конце стола был поставлен прибор, но место оставалось незанятым. Робин предположил, что оно предназначалось для Джедеди. После того как все насытились, Джудит велела детям немедленно подниматься наверх, в спальни. За время ужина ей так и не удалось справиться с тревогой. Робин заметил, что женщина вздрагивала при малейшем шорохе, бросая беспокойные взгляды на дверь.
Бонни подал пример остальным, быстро поднявшись по ступенькам лестницы, ведущей на второй этаж. Каждому предназначалась отдельная спальня, а вот ванной комнаты не оказалось. Возле кроватей стояли эмалированные ведра, которые нужно было выносить по утрам. Вид комнат вызвал у Робина брезгливость: обшарпанные, неухоженные, с потрескавшимися потолками и облупившимися стенами. Дети спали не в пижамах, а в ночных рубахах из грубого полотна на твердых как камень матрасах. Для освещения помещений использовались висевшие над дверью слабенькие 25-ваттные лампочки.
– Никаких замков и задвижек, – прокомментировал Бонни. – Дед не разрешает. Считает, что дети не должны закрывать двери. По ночам он делает обход – прокрадывается на цыпочках и проверяет, чтобы мы себя не трогали. В твоих интересах, парень, всегда держать руки поверх одеяла, понимаешь, о чем я говорю?
Комната Робина находилась в дальнем конце коридора, суровая келья, которую самый строгий монах не упрекнул бы в излишествах.
– А теперь в постель, – распорядился Бонни. – Завтра на заре опять примемся за ягоды. По утрам работается лучше – меньше мух. Если ночью увидишь деда, не смотри ему в глаза и держи язык за зубами. Вообще старайся быть на задворках, будто ты самый распоследний слуга-ниггер. Членом семьи станешь, когда дед этого захочет, а пока ты что-то вроде привидения. И если он вздумает на тебя помочиться, ты должен не возмущаться, а стоять как столб и ждать, пока он не стряхнет последнюю каплю!
– Он может такое сделать? – поразился Робин.
– Да он и не на то способен, – прошептал Бонни, в голосе которого уже не было прежней уверенности. – Джедеди здесь всем заправляет, он и отца нашего убил, потому что тот ему перечил. Не забывай об этом.
Робин весь напрягся.
– Ты думаешь, он убил вашего отца? – спросил он изумленно. – Да ты шутишь!
– Он и твой отец, дурачок! – присвистнул мальчишка. – Нечего болтать лишнее, но это чистая правда. Все знают. В своих владениях Джедеди распоряжается жизнью и смертью всего, что движется. Так что не задирай перед ним нос – раскаешься!
На этом мрачном предостережении диалог закончился, и Бонни вышел из спальни, оставив Робина в сильном волнении.
8
Когда на лестнице смолкли детские шаги, Джудит принялась за мытье посуды. У нее так дрожали руки, что она едва не выронила тарелку, чего ни разу не случалось после того дня, когда Джудит узнала о смерти Брукса. Ее не оставляло ощущение, что Джедеди затеял нехорошую игру. Джудит все время казалось, что он бродит где-то рядом, словно койот, подстерегающий домашнюю кошку, чтобы расправиться с ней. Наверняка во время ужина отец наблюдал за ними через щели ставен; весь вечер она затылком ощущала его взгляд, а это всегда было для Джудит худшим испытанием. Дорого бы она сейчас дала, чтобы затянуться сигаретой, как часто делала, пока жила с Бруксом.
«Ты и замуж-то вышла, чтобы иметь возможность курить», – раздался в ее голове тоненький злорадствующий голосок.
Джудит сварила кофе и села за стол, хотя просто валилась с ног от усталости. Ей давно не приходилось уезжать на дальние расстояния, и это путешествие показалось ей бесконечно долгим, особенно последний час, когда в машине воцарилась мертвая тишина. Сегодня, когда Джудит увидела детей, возвращавшихся после сбора ягод, на мгновение ей стало легче. Робин нес ведра – это уже хорошо, значит, старался подладиться к ребятам. Но позже он все испортил своей невообразимой тирадой о японских королях или ком-то еще… Откуда мальчишка его лет мог знать о существовании подобных вещей и иметь наглость сообщать взрослым эти бесполезные сведения с явной целью оскорбить, унизить… Джедеди такого не потерпит, это очевидно.
Больше всего на свете Джудит сейчас хотелось вернуться к прежнему, привычному существованию и думать только о варенье, о завтрашней поездке, о продовольственных магазинах, которые ей предстоит посетить. Джудит любила вылазки в город, служившие безупречным предлогом хоть ненадолго ускользнуть из дома. В дороге, за рулем пикапа, заполненного аккуратно упакованными коробками с ежевичным желе, она испытывала настоящее блаженство и могла ехать и ехать так хоть на край земли.
Дверь веранды скрипнула, и на пороге гостиной появилась фигура Джедеди. Высокий, худой – о таких говорят «кожа да кости», – он, если бы его нарядить во все черное, вполне мог сойти за проповедника времен первоначального христианства, какими их обычно показывают в фильмах. Однако старик ни в коей мере не стремился следовать этому фольклору и круглый год не снимал спецовки механика, которую в Военно-морских силах США называют рабочим комбинезоном . В любой сезон шоферское облачение Джедеди поражало безукоризненной чистотой и было так туго накрахмалено, что делалось ломким, как картонная упаковка. В болтавшейся на нем как на вешалке жесткой обертке старик казался страстотерпцем, доведшим себя до крайней стадии истощения; его прозрачные светло-голубые глаза по цвету сравнялись с вылинявшей от беспрестанной стирки тканью комбинезона, фуражка с длинным козырьком скрывала голый как бильярдный шар череп. Джедеди было всего шестьдесят пять лет, но долгие годы старательного умерщвления плоти, бесконечных воздержаний и постов произвели в его теле такое чудовищное опустошение, что он казался восьмидесятилетним. Когда его уволили с железной дороги, он начал с угрожающей скоростью терять в весе, и в деревне все решили, что его точит неизлечимая болезнь. Однако ничего подобного не происходило, просто Джедеди перестал нормально питаться, ограничив каждый прием пищи ломтем хлеба и кружкой молока. Он так исхудал, что сельские мальчишки наградили его прозвищем Джек-Фонарь из-за сходства со знаменитым скелетом, который в канун Дня всех святых разгуливает с фонариком из тыквы со свечой внутри.
При появлении отца Джудит вскочила с места. Продолжай она сидеть, Джедеди дал бы ей пощечину. Его не смущало, что это была уже тридцатитрехлетняя женщина: до конца дней Джудит для него останется девчонкой. Сколько раз отец, не стесняясь Бонни и Понзо, давал ей взбучку за подгоревшее варенье, и Джудит никогда не пыталась протестовать. Со смертью Брукса старик стал в доме полновластным хозяином. По правде говоря, Джудит никогда не верила в равенство мужчины и женщины. Раз уж природа не удосужилась сделать самок способными противостоять самцам физически и побеждать их голыми руками, то и голову ломать над этим не стоило. Пресловутое равенство придумали горожанки, дамочки, которые и настоящих-то мужиков никогда не видели. В деревне другое дело – тут каждый играл ту роль, которую назначил ему Господь. Однажды Джедеди ей сказал: «Только представь, как это было бы дико и мерзко, если бы мужчина вздумал рожать детей вместо женщины. Ведь так? Заруби себе на носу: когда девица начинает корчить из себя мужика – это столь же дико и мерзко».
Старик сел за стол, и Джудит поспешила налить ему молока. Обычно в таких случаях молоко оставалось нетронутым, но отец требовал, чтобы перед ним всегда была полная кружка. Если бы Джудит нарушила ритуал, то подверглась бы наказанию. В гневе Джедеди и сегодня мог разложить дочь на столе, задрав ей юбку, чтобы было удобнее, и отхлестать ремнем по ляжкам. Ниже он никогда не бил – синяки на икрах заметили бы соседи. Джудит знала, что порку следовало переносить стоически: отец не выносил хныканья. Однако себя старик тоже не щадил. Нередко можно было видеть, как во дворе он, обнаженный до пояса, наносит себе удары веником из колючих веток.
– Он здесь? – сухо поинтересовался Джедеди. – Ты привезла его, несмотря на то что я тебе сказал?
– Отец, – вздохнула женщина, – у меня не было выбора. Робин не собачонка, которую можно выкинуть на дороге.
– Что ты говоришь? А ведь дорога была неблизкой! Ты могла потерять его в магазине, в торговом центре: послать за конфетами и побыстрее уехать. Я бы так и поступил.
– Но кругом полиция. Разве можно так поступать?
– Значит, все-таки взяла мальчишку! Решила положить гнилое яблоко в одну корзину со здоровыми? Он чужой, не тобой воспитан. Ты отлично знаешь, откуда он явился. Я наблюдал за ним весь вечер – у него плохая аура. Если позволить ему общаться с детьми, он их развратит. Ночью будет залезать к ним в кровати со своими ласками. Его на это натаскали, и теперь он не успокоится. Ты этого добиваешься?
Джудит отвернулась, ее щеки пылали. Она терпеть не могла, когда отец затрагивал подобные темы.
– И потом, – не унимался Джедеди, – он уже не ребенок. Посмотри на его глаза. Бывалый субъект. Пойми, его осквернили, и здесь ничего не исправить. Мальчишку нужно изолировать, отделить от здоровых членов семьи.
– Как изолировать? – пролепетала Джудит.
– Очень просто. Нельзя допустить, чтобы он продолжал общаться с братьями и тем более с сестрой. Он их всех испортит, как больное животное, если его пустить в загон к здоровым. Я запрещаю ему собирать ягоды вместе с детьми. Мне самому придется им заняться, понаблюдать. Посмотрю, можно ли его очистить. Построю для него загон – там он и будет жить. И никаких контактов. Ни с ребятишками, ни с тобой – ты слишком слаба. Женщинам не дано устоять перед происками дьявола. Посажу-ка я его на карантин! Неплохая мысль. Через сорок дней приму окончательное решение.
«Совсем как с Бруксом…» – пронеслось в голове у Джудит, но она постаралась заглушить внутренний голос. Джедеди просто обожал карантины и цифру сорок[6]. Столько дней он отвел на карантин Робина, трижды по сорок месяцев отсчитал для Брукса, а ей сколько? Может быть, сорок лет?
Она вздрогнула. Грех, нельзя отдаваться во власть кощунственных мыслей. Заметив, что ее трясет, Джудит скрестила руки на животе, чтобы скрыть от взгляда отца дрожащие пальцы. Когда Джедеди еще работал на железной дороге, ему часто приходилось отгонять на запасный путь вагоны с зараженными животными. У нее до сих пор стоит в ушах жалобное блеяние несчастных баранов, брошенных прямо под лучами палящего солнца, она помнит ужасающую вонь, исходившую от отцепленных вагонов, к которым не должна была приближаться ни одна живая душа.
– Построю-ка я ему хижину в загоне, – снова раздался отцовский голос, в котором слышалось удовлетворение, – а днем буду брать его с собой на станцию, чтобы приучался к труду. Я быстро пойму, чего он стоит. Джедеди ему не провести – телячьими нежностями его не проймешь.
Огромные костлявые руки старика беспокойно заерзали по поверхности стола, будто пытались размять затвердевшую на морозе глину. Раздалось короткое покашливание, с некоторых пор заменявшее ему смех.
– Говорил я тебе – твои дети слишком смазливы. Вот и этого выкрали потому, что он возбуждал похоть у тех, кто на него смотрел. Из него сделали шлюху, гнусную игрушку. Содомиты пользовались им как женщиной, разве сотрешь с души такое пятно? Он безнадежен. Но то же грозит и другим… Бонни, Понзо и Доране. Красота – сущее проклятие, бич Божий. Я тебе сказал об этом в первый же день, как ты привела в дом Брукса. Стоило бы воспользоваться каленым железом, чтобы избавить детей от тяжкого груза. И если бы у нас с тобой хватило духу, мы поставили бы им клеймо на лбу и щеках для их же блага. Истинно верующие так бы и поступили… Красота – это дьявол, отправляющий тебе телефонограмму, а ты имеешь глупость каждый раз отвечать «да» на вопрос телефонистки, согласна ли ты получить его послание.
Джудит хотелось, чтобы отец замолчал и ушел прочь. Ей никогда не удавалось определить, собирается он просто ее напугать или рассчитывает когда-нибудь перейти от слов к делу. Она представила, как раскаленное клеймо, которым они прежде метили баранов, касается нежной кожи детей, и подавила тяжелый вздох, готовый вырваться из ее груди.
Ночью Робину приснился странный сон. Он лежал в закрытом ящике, может быть, в саркофаге, а кто-то, наклонившись над крышкой, пропищал игриво: «У серебряных рыбок глазки еще не смотрят! Что-то вы сегодня раненько…»
Полная бессмыслица, но Робин мгновенно проснулся. Ему показалось, что в дверь быстро прошмыгнула какая-то длинная фигура. А раньше фигура стояла у изголовья кровати и наблюдала, как Робин спит.
«Ты и замуж-то вышла, чтобы иметь возможность курить», – раздался в ее голове тоненький злорадствующий голосок.
Джудит сварила кофе и села за стол, хотя просто валилась с ног от усталости. Ей давно не приходилось уезжать на дальние расстояния, и это путешествие показалось ей бесконечно долгим, особенно последний час, когда в машине воцарилась мертвая тишина. Сегодня, когда Джудит увидела детей, возвращавшихся после сбора ягод, на мгновение ей стало легче. Робин нес ведра – это уже хорошо, значит, старался подладиться к ребятам. Но позже он все испортил своей невообразимой тирадой о японских королях или ком-то еще… Откуда мальчишка его лет мог знать о существовании подобных вещей и иметь наглость сообщать взрослым эти бесполезные сведения с явной целью оскорбить, унизить… Джедеди такого не потерпит, это очевидно.
Больше всего на свете Джудит сейчас хотелось вернуться к прежнему, привычному существованию и думать только о варенье, о завтрашней поездке, о продовольственных магазинах, которые ей предстоит посетить. Джудит любила вылазки в город, служившие безупречным предлогом хоть ненадолго ускользнуть из дома. В дороге, за рулем пикапа, заполненного аккуратно упакованными коробками с ежевичным желе, она испытывала настоящее блаженство и могла ехать и ехать так хоть на край земли.
Дверь веранды скрипнула, и на пороге гостиной появилась фигура Джедеди. Высокий, худой – о таких говорят «кожа да кости», – он, если бы его нарядить во все черное, вполне мог сойти за проповедника времен первоначального христианства, какими их обычно показывают в фильмах. Однако старик ни в коей мере не стремился следовать этому фольклору и круглый год не снимал спецовки механика, которую в Военно-морских силах США называют рабочим комбинезоном . В любой сезон шоферское облачение Джедеди поражало безукоризненной чистотой и было так туго накрахмалено, что делалось ломким, как картонная упаковка. В болтавшейся на нем как на вешалке жесткой обертке старик казался страстотерпцем, доведшим себя до крайней стадии истощения; его прозрачные светло-голубые глаза по цвету сравнялись с вылинявшей от беспрестанной стирки тканью комбинезона, фуражка с длинным козырьком скрывала голый как бильярдный шар череп. Джедеди было всего шестьдесят пять лет, но долгие годы старательного умерщвления плоти, бесконечных воздержаний и постов произвели в его теле такое чудовищное опустошение, что он казался восьмидесятилетним. Когда его уволили с железной дороги, он начал с угрожающей скоростью терять в весе, и в деревне все решили, что его точит неизлечимая болезнь. Однако ничего подобного не происходило, просто Джедеди перестал нормально питаться, ограничив каждый прием пищи ломтем хлеба и кружкой молока. Он так исхудал, что сельские мальчишки наградили его прозвищем Джек-Фонарь из-за сходства со знаменитым скелетом, который в канун Дня всех святых разгуливает с фонариком из тыквы со свечой внутри.
При появлении отца Джудит вскочила с места. Продолжай она сидеть, Джедеди дал бы ей пощечину. Его не смущало, что это была уже тридцатитрехлетняя женщина: до конца дней Джудит для него останется девчонкой. Сколько раз отец, не стесняясь Бонни и Понзо, давал ей взбучку за подгоревшее варенье, и Джудит никогда не пыталась протестовать. Со смертью Брукса старик стал в доме полновластным хозяином. По правде говоря, Джудит никогда не верила в равенство мужчины и женщины. Раз уж природа не удосужилась сделать самок способными противостоять самцам физически и побеждать их голыми руками, то и голову ломать над этим не стоило. Пресловутое равенство придумали горожанки, дамочки, которые и настоящих-то мужиков никогда не видели. В деревне другое дело – тут каждый играл ту роль, которую назначил ему Господь. Однажды Джедеди ей сказал: «Только представь, как это было бы дико и мерзко, если бы мужчина вздумал рожать детей вместо женщины. Ведь так? Заруби себе на носу: когда девица начинает корчить из себя мужика – это столь же дико и мерзко».
Старик сел за стол, и Джудит поспешила налить ему молока. Обычно в таких случаях молоко оставалось нетронутым, но отец требовал, чтобы перед ним всегда была полная кружка. Если бы Джудит нарушила ритуал, то подверглась бы наказанию. В гневе Джедеди и сегодня мог разложить дочь на столе, задрав ей юбку, чтобы было удобнее, и отхлестать ремнем по ляжкам. Ниже он никогда не бил – синяки на икрах заметили бы соседи. Джудит знала, что порку следовало переносить стоически: отец не выносил хныканья. Однако себя старик тоже не щадил. Нередко можно было видеть, как во дворе он, обнаженный до пояса, наносит себе удары веником из колючих веток.
– Он здесь? – сухо поинтересовался Джедеди. – Ты привезла его, несмотря на то что я тебе сказал?
– Отец, – вздохнула женщина, – у меня не было выбора. Робин не собачонка, которую можно выкинуть на дороге.
– Что ты говоришь? А ведь дорога была неблизкой! Ты могла потерять его в магазине, в торговом центре: послать за конфетами и побыстрее уехать. Я бы так и поступил.
– Но кругом полиция. Разве можно так поступать?
– Значит, все-таки взяла мальчишку! Решила положить гнилое яблоко в одну корзину со здоровыми? Он чужой, не тобой воспитан. Ты отлично знаешь, откуда он явился. Я наблюдал за ним весь вечер – у него плохая аура. Если позволить ему общаться с детьми, он их развратит. Ночью будет залезать к ним в кровати со своими ласками. Его на это натаскали, и теперь он не успокоится. Ты этого добиваешься?
Джудит отвернулась, ее щеки пылали. Она терпеть не могла, когда отец затрагивал подобные темы.
– И потом, – не унимался Джедеди, – он уже не ребенок. Посмотри на его глаза. Бывалый субъект. Пойми, его осквернили, и здесь ничего не исправить. Мальчишку нужно изолировать, отделить от здоровых членов семьи.
– Как изолировать? – пролепетала Джудит.
– Очень просто. Нельзя допустить, чтобы он продолжал общаться с братьями и тем более с сестрой. Он их всех испортит, как больное животное, если его пустить в загон к здоровым. Я запрещаю ему собирать ягоды вместе с детьми. Мне самому придется им заняться, понаблюдать. Посмотрю, можно ли его очистить. Построю для него загон – там он и будет жить. И никаких контактов. Ни с ребятишками, ни с тобой – ты слишком слаба. Женщинам не дано устоять перед происками дьявола. Посажу-ка я его на карантин! Неплохая мысль. Через сорок дней приму окончательное решение.
«Совсем как с Бруксом…» – пронеслось в голове у Джудит, но она постаралась заглушить внутренний голос. Джедеди просто обожал карантины и цифру сорок[6]. Столько дней он отвел на карантин Робина, трижды по сорок месяцев отсчитал для Брукса, а ей сколько? Может быть, сорок лет?
Она вздрогнула. Грех, нельзя отдаваться во власть кощунственных мыслей. Заметив, что ее трясет, Джудит скрестила руки на животе, чтобы скрыть от взгляда отца дрожащие пальцы. Когда Джедеди еще работал на железной дороге, ему часто приходилось отгонять на запасный путь вагоны с зараженными животными. У нее до сих пор стоит в ушах жалобное блеяние несчастных баранов, брошенных прямо под лучами палящего солнца, она помнит ужасающую вонь, исходившую от отцепленных вагонов, к которым не должна была приближаться ни одна живая душа.
– Построю-ка я ему хижину в загоне, – снова раздался отцовский голос, в котором слышалось удовлетворение, – а днем буду брать его с собой на станцию, чтобы приучался к труду. Я быстро пойму, чего он стоит. Джедеди ему не провести – телячьими нежностями его не проймешь.
Огромные костлявые руки старика беспокойно заерзали по поверхности стола, будто пытались размять затвердевшую на морозе глину. Раздалось короткое покашливание, с некоторых пор заменявшее ему смех.
– Говорил я тебе – твои дети слишком смазливы. Вот и этого выкрали потому, что он возбуждал похоть у тех, кто на него смотрел. Из него сделали шлюху, гнусную игрушку. Содомиты пользовались им как женщиной, разве сотрешь с души такое пятно? Он безнадежен. Но то же грозит и другим… Бонни, Понзо и Доране. Красота – сущее проклятие, бич Божий. Я тебе сказал об этом в первый же день, как ты привела в дом Брукса. Стоило бы воспользоваться каленым железом, чтобы избавить детей от тяжкого груза. И если бы у нас с тобой хватило духу, мы поставили бы им клеймо на лбу и щеках для их же блага. Истинно верующие так бы и поступили… Красота – это дьявол, отправляющий тебе телефонограмму, а ты имеешь глупость каждый раз отвечать «да» на вопрос телефонистки, согласна ли ты получить его послание.
Джудит хотелось, чтобы отец замолчал и ушел прочь. Ей никогда не удавалось определить, собирается он просто ее напугать или рассчитывает когда-нибудь перейти от слов к делу. Она представила, как раскаленное клеймо, которым они прежде метили баранов, касается нежной кожи детей, и подавила тяжелый вздох, готовый вырваться из ее груди.
Ночью Робину приснился странный сон. Он лежал в закрытом ящике, может быть, в саркофаге, а кто-то, наклонившись над крышкой, пропищал игриво: «У серебряных рыбок глазки еще не смотрят! Что-то вы сегодня раненько…»
Полная бессмыслица, но Робин мгновенно проснулся. Ему показалось, что в дверь быстро прошмыгнула какая-то длинная фигура. А раньше фигура стояла у изголовья кровати и наблюдала, как Робин спит.
9
С первыми лучами солнца Джудит пробудилась от тяжелого забытья: всю ночь ее преследовали кошмары. Она сразу же подумала о том, лежат ли ее руки поверх одеяла. С раннего детства Джудит, едва проснувшись, с замирающим сердцем приступала к этой проверке, дрожа при мысли, что ее могли застать на месте преступления, она прекрасно понимала: отец во время ночных обходов не делает для нее исключения. Совсем молодая вдовушка… Не искушал ли дочь нечистый, распаляя ее плоть? И правда, ей очень не хватало Брукса, не только общения с ним, но и его близости. Кто бы мог подумать, когда муж был еще жив, Джудит почти не получала удовольствия от его объятий.
«Ты не можешь расслабиться, – ухмылялся Брукс. – Тебе все время мерещится, что Джедеди стоит за дверью и подслушивает, разве я не прав?»
Да, он был прав во всем, кроме одного… Ей не мерещилось – она точно знала. Джудит не сомневалась, что Джед затаился где-то поблизости и, приложив ухо к створке двери или перекладине, ловит каждый звук, доносящийся из их спальни. Страх перед отцом свел на нет все ночи ее недолгой супружеской жизни. Джудит лишь дважды или трижды удалось испытать наслаждение, когда они, благодаря стараниям Брукса, затерялись в лабиринте и там любили друг друга под надежной защитой ежевичных кустов. В мыслях она часто возвращалась к этим мгновениям счастья, которое в ее глазах было греховным. Джедеди часто повторял: «Честные женщины всегда холодны в постели».
Поднявшись, Джудит налила воду в фарфоровую миску и приступила к утреннему туалету. Она мылась не снимая ночной рубашки, как моются монахини, – этого требовал отец. Старик был уже на ногах. Он утверждал, что спит не более трех часов, и любил рассказывать, как талант бодрствовать почти круглые сутки помог ему обойти сотню претендентов на место служащего в железнодорожной компании. «Я всю ночь напролет не смыкал глаз в будке стрелочника, – посмеивался он, – немногие могли этим похвастаться».
Джудит прислонилась к стене и сбоку посмотрела в окно. Во дворе старик, раздевшись до пояса, орудовал топором. Обнаженный, с выпирающими ребрами, он еще больше походил на скелет. «Тешет колья для загона, – догадалась она. – До полудня все будет готово».
Теперь Джудит готова была сама умолять Робина бежать, попытать счастья в бродяжничестве и, главное, никогда сюда не возвращаться. Она снова вспомнила о Бруксе… об унесшей его жизнь трагической случайности. По официальной версии ее муж неудачно остановил трактор неподалеку от ямы, в которую спустился, чтобы выкорчевать пень. Он не поставил машину на ручной тормоз, и старенький «Джон Дир», купленный уже подержанным, стал медленно сползать к краю, а потом и вовсе перевернулся, обрушив на своего хозяина тонну ржавого железа.
Такое описание происшествия было представлено в отчете шерифа… однако существовала и другая версия, согласно которой Джедеди снял машину с ручника и задал нужное направление движению трактора, который в конце концов и свалился на голову зятя. Домыслы? Злые языки? Доказать невозможно. Все знали, что в течение десяти лет Брукс и Джедеди люто ненавидели друг друга. Чем не пища для сплетен? Хуже всего приходилось Джудит. Изо дня в день она страдала от противостояния домашних как от прогрессирующей болезни. По мнению Джеда, Брукс был наглецом, не уважал стариков и ни во что не верил. Сплошное скопище пороков: обжора, пьяница и потаскун, – Брукс хотел разбогатеть, вырубить ежевичник, заняться разведением свиней, использовать новейшие химические удобрения и электрические машины. Кроме того, Брукс имел неосторожность приобрести телевизор, что сразу превратило его в непримиримого врага Джедеди. Телевизор, кстати, старик разбил вдребезги на следующий же день после похорон…
«Ты не можешь расслабиться, – ухмылялся Брукс. – Тебе все время мерещится, что Джедеди стоит за дверью и подслушивает, разве я не прав?»
Да, он был прав во всем, кроме одного… Ей не мерещилось – она точно знала. Джудит не сомневалась, что Джед затаился где-то поблизости и, приложив ухо к створке двери или перекладине, ловит каждый звук, доносящийся из их спальни. Страх перед отцом свел на нет все ночи ее недолгой супружеской жизни. Джудит лишь дважды или трижды удалось испытать наслаждение, когда они, благодаря стараниям Брукса, затерялись в лабиринте и там любили друг друга под надежной защитой ежевичных кустов. В мыслях она часто возвращалась к этим мгновениям счастья, которое в ее глазах было греховным. Джедеди часто повторял: «Честные женщины всегда холодны в постели».
Поднявшись, Джудит налила воду в фарфоровую миску и приступила к утреннему туалету. Она мылась не снимая ночной рубашки, как моются монахини, – этого требовал отец. Старик был уже на ногах. Он утверждал, что спит не более трех часов, и любил рассказывать, как талант бодрствовать почти круглые сутки помог ему обойти сотню претендентов на место служащего в железнодорожной компании. «Я всю ночь напролет не смыкал глаз в будке стрелочника, – посмеивался он, – немногие могли этим похвастаться».
Джудит прислонилась к стене и сбоку посмотрела в окно. Во дворе старик, раздевшись до пояса, орудовал топором. Обнаженный, с выпирающими ребрами, он еще больше походил на скелет. «Тешет колья для загона, – догадалась она. – До полудня все будет готово».
Теперь Джудит готова была сама умолять Робина бежать, попытать счастья в бродяжничестве и, главное, никогда сюда не возвращаться. Она снова вспомнила о Бруксе… об унесшей его жизнь трагической случайности. По официальной версии ее муж неудачно остановил трактор неподалеку от ямы, в которую спустился, чтобы выкорчевать пень. Он не поставил машину на ручной тормоз, и старенький «Джон Дир», купленный уже подержанным, стал медленно сползать к краю, а потом и вовсе перевернулся, обрушив на своего хозяина тонну ржавого железа.
Такое описание происшествия было представлено в отчете шерифа… однако существовала и другая версия, согласно которой Джедеди снял машину с ручника и задал нужное направление движению трактора, который в конце концов и свалился на голову зятя. Домыслы? Злые языки? Доказать невозможно. Все знали, что в течение десяти лет Брукс и Джедеди люто ненавидели друг друга. Чем не пища для сплетен? Хуже всего приходилось Джудит. Изо дня в день она страдала от противостояния домашних как от прогрессирующей болезни. По мнению Джеда, Брукс был наглецом, не уважал стариков и ни во что не верил. Сплошное скопище пороков: обжора, пьяница и потаскун, – Брукс хотел разбогатеть, вырубить ежевичник, заняться разведением свиней, использовать новейшие химические удобрения и электрические машины. Кроме того, Брукс имел неосторожность приобрести телевизор, что сразу превратило его в непримиримого врага Джедеди. Телевизор, кстати, старик разбил вдребезги на следующий же день после похорон…