Страница:
Наконец они добрались до большого дома, который предназначался для Венсела; он располагался на тихой улице в богатом купеческом квартале. Блестящие медные гвозди украшали крепкие доски входной двери. Ингри передал повод своего коня Геске, вскинул на плечо седельные сумки и проследил, как служанка проводила леди Йяду и ее дуэнью на второй этаж. Судя по растерянности служанки, она знала леди Йяду раньше, и случившееся с девушкой так же смущало домочадцев графа Хорсривера, как и их господина.
Прежде чем заняться пачкой донесений, прибывших в его отсутствие, Венсел сказал Ингри:
— Ужин будет подан через час — для тебя, леди Йяды и меня. Возможно, другой возможности поговорить без свидетелей нам долго не представится.
Ингри кивнул.
Его проводили в маленькую комнатку на верхнем этаже, где уже дожидались таз и кувшин с горячей водой. Комнатка явно принадлежала слуге того богатого купца, чей дом занял Венсел, но Ингри было все равно: он был рад уединению в любом случае. Свита Венсела, должно быть, ютится в еще большей тесноте или даже ночует на сеновале, да и Геске с солдатами вряд ли досталось более удобное помещение. Ингри надеялся, что они найдут утешение в угощении, которое им приготовил повар графа Хорсривера.
Ингри быстро и тщательно вымылся. Его гардероб был слишком ограниченным, чтобы на одевание потребовалось много времени: он взял с собой только дорожную одежду, не рассчитывая на светские приемы. Одевшись, Ингри бросил взгляд на постель, но преодолел искушение, не испытывая уверенности, что сумеет заставить себя снова встать. Вместо этого он спустился по узкой лестнице, намереваясь осмотреть дом и окрестные улицы и заодно проверить, если конюшня окажется рядом, распорядился ли Геска накормить коней. Однако на лестничной площадке Ингри помедлил, услышав из зала на первом этаже голос Венсела, и двинулся в том направлении.
Венсел разговаривал с дуэньей Йяды, слушавшей его с испугом в широко раскрытых глазах. Услышав шаги Ингри, Венсел обернулся и поморщился.
— Вы свободны, — бросил он дуэнье, которая сделала реверанс и заторопилась в комнату, судя по всему, отведенную пленнице. Венсел знаком предложил Ингри идти вперед, но у двери в столовую покинул его, чтобы посовещаться о чем-то со своим клерком.
Ингри, как и намеревался, вышел из дома и в сгущающихся сумерках обошел его со всех сторон. Когда он вернулся к парадному входу, его уже ждал слуга, который и проводил Ингри в комнату на втором этаже. Это оказалась не парадная столовая, почти не уступающая роскошью залу в графской резиденции, а уютный покой с окнами, выходящими на огородные грядки и конюшни. Тяжелая дверь, на взгляд Ингри, должна была заглушать все звуки. Маленький круглый стол в комнате был накрыт на троих.
Йяда явилась в сопровождении служанки, которая присела перед Ингри и поспешно ретировалась. Йяда была одета в соломенно-желтое шерстяное платье с высоким воротом. Наряд производил впечатление изящной скромности, хотя Ингри заподозрил, что кружево воротника должно было в первую очередь скрыть позеленевшие синяки на шее девушки. Венсел вошел сразу же следом за Йядой; ярко горевшие свечи заставили сверкать драгоценности на его богатой одежде. Не только богатой, но и чистой, отметил Ингри, пожалев, что в его собственных седельных сумках ничего подобного не оказалось.
Решив блеснуть изысканными манерами, Ингри церемонно усадил Йяду и придвинул кресло для Венсела, прежде чем сел сам. Сидя на равном расстоянии друг от друга, все трое чувствовали неловкость, пока слуги, которые явно получили ясные указания, не расставили накрытые крышками блюда и не удалились. Еда оказалась превосходной, хотя и в деревенском стиле: фаршированный фазан с бобами, ветчина с соусом и приправами, запеченные в тесте яблоки и кувшины с тремя сортами вина.
— Ах, — пробормотал Венсел, поднимая серебряную крышку с блюда, на котором оказался окорок, — могу ли я рискнуть попросить вас нарезать мясо, лорд Ингри?
Йяда бросила на Венсела настороженный взгляд. Ингри ответил кузену в равной мере напряженной улыбкой и ловко отрезал несколько ломтей. После этого, спрятав руки под столом, он натянул манжеты на свои повязки и стал ждать, какую еше колкость придумает Венсел. В результате за столом воцарилось молчание; все занялись едой.
Через некоторое время Венсел произнес:
— До меня доходили только слухи о трагических событиях в Бирчгрове, в результате которых погиб твой отец, а ты… выжил. Рассказы были такими путаными… и, безусловно обрывочными. Не мог бы ты ввести меня в курс дела полностью?
Ингри, с напряжением ожидавший вопросов насчет Халланы, в растерянности заколебался, потом собрался с мыслями. Целые годы он хранил молчание обо всем, что тогда произошло, а теперь рассказывал о них в третий раз за одну неделю. От повторений его рассказ сделался более гладким, как будто описание медленно вытесняло в его уме само событие. Венсел ел и слушал, хмурясь.
— Твой волк отличался оттого, которого выбрал твой отец, — сказал он, когда Ингри закончил рассказ, описав, насколько это было в его силах, беспорядок в своих мыслях, рожденный присутствием духа волка и начавшейся после случившегося лихорадкой.
— Ну да. Во-первых, он не был болен… по крайней мере так же, как другой волк. Я с тех пор гадаю, не страдают ли животные падучей или какой-то другой подобной болезнью.
— Откуда егерь твоего отца взял его?
— Не знаю. К тому времени, когда я поправился достаточно, чтобы начать задавать вопросы, егерь уже умер.
— Ха! А вот я слышал, — слегка подчеркнутое «я», многозначительная пауза… — что это был не тот волк, что изначально тебе предназначался. Мне говорили, что бешеный волк загрыз другого, пойманного с ним одновременно, накануне того дня, когда должен был состояться обряд, а нового нашли той же ночью сидящим у клетки — снаружи.
— Значит, ты слышал больше, чем рассказывали мне. Так могло случиться, я думаю.
Венсел нервно постучал ложкой по столу, потом спохватился и положил ложку на место.
— Твоя мать что-нибудь рассказывала тебе о твоем жеребце, — поинтересовался Ингри, — в то утро, когда ты проснулся переменившимся?
— Нет. Тем утром она умерла.
— Но не от бешенства!
— Нет. И все-таки я с тех пор все думаю… Она умерла, упав с лошади.
Ингри надул губы; глаза Йяды широко распахнулись.
— Конь тоже погиб, — добавил Венсел. — Переломал ноги, и грум прирезал его… как мне сказали. К тому времени, когда я начал задавать себе вопросы, моя мать была давно похоронена, а от коня ничего не осталось. Я долго медитировал у могилы матери, но так и не ощутил ее ауры. Ни призраков, ни ответов… Я очень тяжело пережил ее смерть — такую скорую, всего через четыре месяца после смерти отца. И я заметил сходство с твоим случаем, Ингри… но если брат и сестра Волфклиф составили какой-то план, имели какую-то цель, никто ничего не мог мне сказать.
— Или они противостояли друг другу, — задумчиво сказала Йяда, переводя глаза с одного мужчины на другого. — Как два замка-соперника на противоположных берегах Лура: каждый возводит все более высокие стены.
Венсел кивнул, признавая ее возможную правоту, но было заметно, что такая мысль не очень ему понравилась.
— С тех пор ты должен был придумать не одну теорию, Венсел, — сказал Ингри.
Граф пожал плечами.
— Предположения, догадки, фантазии… Мои ночи были полны ими, пока я совсем не изнемог под этим грузом.
Ингри погонял вилкой по тарелке последнюю клецку и тихо спросил:
— Почему же ты так ни разу и не поговорил со мной?
— Ты отправился в Дартаку. Насколько мне было известно, твое изгнание могло стать вечным. Потом твоя семья потеряла всякий твой след. Ты мог погибнуть — никто ничего о тебе не знал.
— Да, но потом? Когда я вернулся?
— Мне казалось, что ты нашел себе безопасное убежище под покровительством Хетвара. Ты был в большей безопасности. получив прощение от жрецов, чем я со своими секретами. Знаешь, я даже тебе завидовал. Разве поблагодарил бы ты меня, если бы я вернул тебя к сомнениям и неразберихе?
— Может быть, и нет, — неохотно признал Ингри.
В дверь комнаты резко постучали. Йяда вздрогнула, но Венсел просто крикнул:
— Войдите!
В дверь просунулась голова графского клерка, который доложил:
— Послание, которого вы ожидали, милорд, прибыло.
— А, хорошо, спасибо. — Венсел отодвинул кресло и поднялся на ноги. — Простите меня. Я вернусь через несколько минут. Прошу вас, продолжайте ужин. — Он показал на ожидающие на столе блюда.
Как только Венсел вышел, появились слуги, чтобы убрать пустые тарелки и подать новые блюда и вина; потом, молча поклонившись, они удалились. Ингри и Йяда посмотрели друг на друга и принялись исследовать блюда; на них оказались фрукты и сладости, и Йяда повеселела.
Ингри взглянул на закрытую дверь.
— Как вы думаете, принцесса Фара знает о жеребце Венсела?
Йяда выбрала себе медовый марципан и съела его, прежде чем ответить. То, как она нахмурилась, подумал Ингри, к качеству лакомства отношения не имело.
— Это объяснило бы некоторые вещи, которые были мне непонятны. Их отношения представлялись мне странными, хоть я и не ожидала, чтобы брак столь высокородной особы, как принцесса, оказался похож на брак моей матери — и первый, и второй. Пусть граф и некрасив, думаю, Фара хотела бы, чтобы он был в нее влюблен и оказывал ей больше знаков внимания, чем он это делает.
— Он не особенно любезен?
— О, граф всегда вежлив. Холодно вежлив. Я никогда не могла понять, почему в его присутствии Фара казалась испуганной: ведь он не только руку на нее не поднимал, он ни я разу голос не повысил. Однако если она боялась не его… или не только его, а за него, тогда, наверное, это все объясняет.
— Так был он в нее влюблен?
Йяда нахмурилась еще сильнее.
— Трудно сказать. Он так часто бывал мрачным, отстраненным и молчаливым, иногда по многу дней. Изредка, если в замке Хорсривер ожидались гости, он встряхивался и блистал любезностью и остроумием — граф ведь действительно прекрасно образован. И все же сегодня он с вами был более разговорчив, чем когда-либо за столом в присутствии своей жены. Впрочем… вы представляете для него интерес в той области, куда ей дороги нет. — Глаза Йяды скользнули по Ингри, и он понял, что девушка воспользовалась своим внутренним зрением.
«Теперь и вы тоже», — неожиданно осознал Ингри.
— У него было совсем мало времени на то, чтобы убедиться, что эта новая ситуация не угрожает его безопасности. Может быть, в этом и кроется объяснение того, почему он так настойчив. А ведь он давит на нас, вам не кажется? — По крайней мере Ингри явно чувствовал давление со стороны Венсела.
— О да. — Йяда задумчиво помолчала. — Или у него выплеснулось давно подавляемое желание… Ведь с кем до сих пор мог он даже заговорить о таком? Он обеспокоен, да, но и еще… Не знаю, как сказать: взволнован? Нет, тут какое-то другое чувство, более тонкое и странное. Нельзя же предположить, что это радость… — Губы Йяды скривились.
— Конечно, нет, — сухо проговорил Ингри.
Дверь распахнулась, и Ингри поднял глаза. Это вернулся Венсел. Извинившись, он снова уселся за стол.
— Вы закончили свои дела? — вежливо поинтересовалась Йяда.
— Более или менее. Если я этого еще не говорил, то позволь мне, Ингри, поздравить тебя с тем, как быстро ты справился со своей миссией. Не похоже, чтобы мне удалось повторить твой успех, к сожалению. Наверное, придется отправить вас завтра с леди Йядой вперед, поскольку ее присутствие в траурной процессии… э-э… может вызвать неловкость. Это мероприятие превращается чуть ли не в парад — предстоит ехать шагом до самого Истхома, да помилуют меня пятеро богов.
— Куда меня поместят в Истхоме? — напряженно спросила Йяда.
— Эта проблема все еще решается. К завтрашнему утру я буду знать. Вас не ждет ничего ужасного, если мне удастся поставить на своем.
Ингри пристально оглядел своих собеседников, позволив себе воспользоваться своим новым зрением.
— Вы двое очень отличаетесь друг от друга. Твое животное, Венсел, гораздо более темное. Дикая кошка Йяды напоминает мне тень, испещренную солнечными пятнами, но твой зверь… он уходит вниз, все глубже и глубже. — Далеко за пределы восприятия Ингри…
— Конечно. Думаю, что леопард был в самом расцвете сил, — сказал Венсел. Он улыбнулся Йяде, словно желая подчеркнуть, что его слова доброжелательны. — Его сила свежа и чиста. Воин Древнего Вилда был бы горд иметь такого зверя, если бы в те времена существовал клан кин Леопард.
— Но я ведь женщина, а не воин, — сказала Йяда, в свою очередь пристально взглянув на Венсела,
— Женщины Древнего Вилда принимали в себя священных животных. Разве вы об этом не знаете?
— Нет. — В глазах Йяды вспыхнул интерес. — Правда?
— О, обычно не как воительницы, хотя были и такие женщины. В некоторых племенах женщины становились знаменосицами, и тогда им воздавался самый высокий почет. Однако был и еще один вариант… еще одна связь со священными животными, которую женщины выбирали чаще. Впрочем, говоря «чаще», я имею в виду пропорцию: ведь таких женщин было очень мало.
— Знаменосицами? — странным тоном переспросила Йяда.
— Еще одна связь? — одновременно переспросил Ингри. В ответ губы Венсела изогнулись в улыбке рыболова, удачно закинувшего удочку.
— Самые могучие воины Вилда создавались с помощью обряда, вселявшего дух священного животного в человека. Однако можно было создать и кое-что еще, если дух животного при жертвоприношении вселить в другого зверя.
Йяда стряхнула с себя зачарованность и спросила:
— Выдумаете, что Болесо пытался… нет, подождите!
— Я так еще и не сумел понять, что затевал Болесо, но если он собирался следовать этой древней магии, то он все понял неправильно. Животное в конце его жизни приносили в жертву, так что дух его вселялся в тело молодого зверя, всегда той же породы и пола. Все то, чему научилось первое животное, передавалось вместе с его духом второму, а потом, в конце жизни второго, через жертвоприношение — третьему… и так далее. Так создавалась огромная плотность жизни, пока наконец в какой-то момент — через пять, шесть, десять поколений — зверь становился уже не зверем, а чем-то другим.
— Богом-зверем? — выдохнула Йяда.
Венсел развел руками.
— Возможно — в каком-то смысле. Иногда говорят, что боги именно таковы: вся жизнь мира вливается в них через ворота смерти. Они вбирают в себя нас всех. И все-таки боги нечто еще более загадочное, потому что вбирают, не разрушая, и становятся более самими собой с каждым добавлением. Великие священные животные были чем-то иным.
— Сколько же времени требовалось, чтобы создать такое животное? — спросил Ингри. Его сердце билось все быстрее, и он понимал, что участившееся дыхание выдает его острый интерес. И что Венсел все замечает…
«Почему мне вдруг стало так страшно от этой сказочки Венсела?»
Сама кровь Ингри, казалось, откликнулась на слова Венсела.
— Десятилетия, целые жизни… иногда столетия. Таких животных чрезвычайно ценили: они были ручными и необыкновенно умными, они понимали человеческую речь. Однако эта великая преемственность подвергалась многим опасностям, и не только по воле случая. Когда мужчина или женщина Древнего Вилда принимали в себя дух великого животного, они становились не просто могучими воинами. Они делались много могущественнее и опаснее. Немногие из священных созданий пережили нашествие Аудара. Многих принесли в жертву раньше времени, просто чтобы спасти от дартаканской армии. Жрецы Аудара особенно усердствовали в истреблении таких животных из страха перед тем, во что они могут превратиться. Или в кого они могли бы превратить нас…
— В волшебников? — выдохнула Йяда. — В волшебников Древнего Вилда? Не одним ли из них пытался стать Болесо?
Венсел взмахнул рукой.
— Давайте не будем путаться в названиях. Волшебник — даже незаконный, если он не связан правилами храма — это человек, одержимый демоном беспорядка и хаоса, священной тварью Бастарда, и магия, которой он владеет, имеет своим источником разрушение. Сила подобных демонов ограничена равновесием между миром материи и миром духов. Древние племена тоже имели таких волшебников, обязанных подчиняться власти белого бога. Великие священные животные принадлежали этому миру, и боги никогда не держали их в своих руках. Они не были частью силы богов и не были источником разрушения. Явление, нигде, кроме Вилда, неизвестное… Хотя их магия была чисто духовной, они могли воздействовать и на тела, управляемые разумом и духом. Власть шаманов очень отличалась от могущества племенных волшебников, и они даже не всегда бывали союзниками, хоть и принадлежали к одному клану. Это было одним из противоречий, которые ослабили нас во время дартаканского нашествия. — Взгляд Венсела сделался далеким, словно он всматривался в те древние события.
Йяда переводила глаза с Венсела на Ингри.
— Ох… — выдохнула она.
Ингри чувствовал, как кровь отхлынула от его лица. Ему казалось, что стены его крепости рушатся от подкопов Венсела.
«Нет, нет! Все это чепуха, бессмыслица, детские сказки! Венсел просто придумал жестокую шутку, чтобы посмотреть, проглочу ли я наживку…»
Вслух же он прошептал:
— Каким образом?
— Каким образом этот мудрый волк явился к тебе, хочешь ты сказать? — Венсел пожал плечами. — Хотел бы я это знать. Когда Аудар Великий, — в его устах это имя прозвучало зловеще, — вырвал сердце Вилда при Кровавом Поле — где находилось святилище Священного древа, которое он осквернил, — даже тогда ему не удалось уничтожить всех. Некоторые из воинов и шаманов не присутствовали на обряде случайно опоздав, и не попали в засаду.
Йяда бросила на Венсела еще более острый взгляд. Тот явно видел, какой интерес пробудил у своих слушателей, и продолжал:
— Даже полтора столетия преследований после победы Аудара не уничтожили всех знаний, как ни старались жрецы. Кое-что сохранилось, хотя по большей части не в виде письменных свидетельств, как в библиотеке замка Хорсривер, — их, конечно, специально собирали некоторые из моих предков, но ведь нужно было иметь, откуда собирать… Однако в глухих уголках, в горах и в болотах, на бедных хуторах — Кантоны, например, быстро сбросили дартаканское ярмо — традиции, если и не породившие их знания, сохранялись долго. Они передавались от поколения к поколению как тайные семейные или деревенские обряды, пусть их смысла уже никто и не понимал. То, чего даже Аудар не смог добиться, свершило Время-разрушитель. Я не думал, что после всех безжалостных гонений священные животные сохранились, но, похоже, выжили по крайней мере… два. — Голубые глаза Венсела впились в Ингри.
Мысли Ингри метались и, казалось, отчаянно скребли когтями по полу клетки. Ему удалось выдавить из себя только какой-то нечленораздельный звук.
— Чтобы тебя утешить, — продолжал Венсел, — могу сказать, что это объясняет твою долгую болезнь. Твой волк оказал на твою душу гораздо более сильное влияние, чем простые звери твоего отца или Йяды на них. Четыре столетия кажутся невозможно долгим временем — сколько же поколений волков они вместили? — и все-таки… — Пристальный взгляд Венсела заставил Ингри поежиться. — Да уж, действительно, вниз, все глубже и глубже… ты очень точно подметил. Воины, принявшие в себя дух зверя, с легкостью управляли своими животными: ведь обычные звери с готовностью подчинялись более мощному человеческому разуму. В Древнем Вилде, если бы тебе было суждено вместить в себя великое животное, этому предшествовало бы долгое приготовление и обучение, и ты получил бы поддержку других таких же воинов. Тебя не бросили бы, тебе не пришлось бы на ощупь искать свой путь, спотыкаясь в ужасе и сомнениях, едва не впадая в безумие. Так что неудивительно, что ты ответил на это тем, что искалечил себя.
— Разве я искалечен? — прошептал Ингри.
«И каким же чудовищем я оказался бы, если бы не был искалечен?»
— О да.
Йяда, проницательно взглянув на Венсела, поинтересовалась:
— А вы — нет?
Тот поднял руки ладонями вверх.
— В меньшей мере. У меня свои тяготы.
«Насколько в меньшей мере, Венсел?»
Сейчас Ингри не столько волновала мысль о том, что он, возможно, обнаружил источник наложенного на него заклятия, как предположение, что он может видеть перед собой свое зеркальное отражение.
Венсел снова повернулся к Ингри.
— Как бы то ни было, твое неведение оказалось для тебя спасительным. Если бы служители храма заподозрили, какого зверя ты на самом деле носишь в себе, они так легко не простили бы тебя.
— Не так уж легко мне это далось… — пробормотал Ингри.
Венсел помолчал, словно обдумывая новую мысль.
— Пожалуй… Связать великого зверя — это должно было потребовать немалых трудов. — На его губах промелькнула уважительная, даже боязливая улыбка. Потом Венсел взглянул на свечи, уже почти догоревшие в канделябре посередине стола. — Становится поздно. Завтра нас ждут новые заботы. Нам предстоит на некоторое время расстаться, но, Ингри, умоляю тебя: не делай ничего, что снова могло бы привлечь к тебе внимание, до тех пор, пока у нас не будет возможности поговорить.
Ингри едва позволял себе дышать.
— Я всегда думал, что мой волк — источник насилия, ярости, разрушения, убийства. Что еще способен он… способен я совершить?
— Это будет следующим уроком. Я преподам его тебе, когда мы оба окажемся в Истхоме. А пока, если ты дорожишь жизнью, храни свой секрет — и мой тоже. — Венсел устало поднялся из-за стола и распахнул дверь перед Ингри и Йядой — ясное указание на то, что и ужин, и откровенная беседа закончены. Ингри, едва державшийся на ногах, мог только поблагодарить за это богов.
Глава 9
Прежде чем заняться пачкой донесений, прибывших в его отсутствие, Венсел сказал Ингри:
— Ужин будет подан через час — для тебя, леди Йяды и меня. Возможно, другой возможности поговорить без свидетелей нам долго не представится.
Ингри кивнул.
Его проводили в маленькую комнатку на верхнем этаже, где уже дожидались таз и кувшин с горячей водой. Комнатка явно принадлежала слуге того богатого купца, чей дом занял Венсел, но Ингри было все равно: он был рад уединению в любом случае. Свита Венсела, должно быть, ютится в еще большей тесноте или даже ночует на сеновале, да и Геске с солдатами вряд ли досталось более удобное помещение. Ингри надеялся, что они найдут утешение в угощении, которое им приготовил повар графа Хорсривера.
Ингри быстро и тщательно вымылся. Его гардероб был слишком ограниченным, чтобы на одевание потребовалось много времени: он взял с собой только дорожную одежду, не рассчитывая на светские приемы. Одевшись, Ингри бросил взгляд на постель, но преодолел искушение, не испытывая уверенности, что сумеет заставить себя снова встать. Вместо этого он спустился по узкой лестнице, намереваясь осмотреть дом и окрестные улицы и заодно проверить, если конюшня окажется рядом, распорядился ли Геска накормить коней. Однако на лестничной площадке Ингри помедлил, услышав из зала на первом этаже голос Венсела, и двинулся в том направлении.
Венсел разговаривал с дуэньей Йяды, слушавшей его с испугом в широко раскрытых глазах. Услышав шаги Ингри, Венсел обернулся и поморщился.
— Вы свободны, — бросил он дуэнье, которая сделала реверанс и заторопилась в комнату, судя по всему, отведенную пленнице. Венсел знаком предложил Ингри идти вперед, но у двери в столовую покинул его, чтобы посовещаться о чем-то со своим клерком.
Ингри, как и намеревался, вышел из дома и в сгущающихся сумерках обошел его со всех сторон. Когда он вернулся к парадному входу, его уже ждал слуга, который и проводил Ингри в комнату на втором этаже. Это оказалась не парадная столовая, почти не уступающая роскошью залу в графской резиденции, а уютный покой с окнами, выходящими на огородные грядки и конюшни. Тяжелая дверь, на взгляд Ингри, должна была заглушать все звуки. Маленький круглый стол в комнате был накрыт на троих.
Йяда явилась в сопровождении служанки, которая присела перед Ингри и поспешно ретировалась. Йяда была одета в соломенно-желтое шерстяное платье с высоким воротом. Наряд производил впечатление изящной скромности, хотя Ингри заподозрил, что кружево воротника должно было в первую очередь скрыть позеленевшие синяки на шее девушки. Венсел вошел сразу же следом за Йядой; ярко горевшие свечи заставили сверкать драгоценности на его богатой одежде. Не только богатой, но и чистой, отметил Ингри, пожалев, что в его собственных седельных сумках ничего подобного не оказалось.
Решив блеснуть изысканными манерами, Ингри церемонно усадил Йяду и придвинул кресло для Венсела, прежде чем сел сам. Сидя на равном расстоянии друг от друга, все трое чувствовали неловкость, пока слуги, которые явно получили ясные указания, не расставили накрытые крышками блюда и не удалились. Еда оказалась превосходной, хотя и в деревенском стиле: фаршированный фазан с бобами, ветчина с соусом и приправами, запеченные в тесте яблоки и кувшины с тремя сортами вина.
— Ах, — пробормотал Венсел, поднимая серебряную крышку с блюда, на котором оказался окорок, — могу ли я рискнуть попросить вас нарезать мясо, лорд Ингри?
Йяда бросила на Венсела настороженный взгляд. Ингри ответил кузену в равной мере напряженной улыбкой и ловко отрезал несколько ломтей. После этого, спрятав руки под столом, он натянул манжеты на свои повязки и стал ждать, какую еше колкость придумает Венсел. В результате за столом воцарилось молчание; все занялись едой.
Через некоторое время Венсел произнес:
— До меня доходили только слухи о трагических событиях в Бирчгрове, в результате которых погиб твой отец, а ты… выжил. Рассказы были такими путаными… и, безусловно обрывочными. Не мог бы ты ввести меня в курс дела полностью?
Ингри, с напряжением ожидавший вопросов насчет Халланы, в растерянности заколебался, потом собрался с мыслями. Целые годы он хранил молчание обо всем, что тогда произошло, а теперь рассказывал о них в третий раз за одну неделю. От повторений его рассказ сделался более гладким, как будто описание медленно вытесняло в его уме само событие. Венсел ел и слушал, хмурясь.
— Твой волк отличался оттого, которого выбрал твой отец, — сказал он, когда Ингри закончил рассказ, описав, насколько это было в его силах, беспорядок в своих мыслях, рожденный присутствием духа волка и начавшейся после случившегося лихорадкой.
— Ну да. Во-первых, он не был болен… по крайней мере так же, как другой волк. Я с тех пор гадаю, не страдают ли животные падучей или какой-то другой подобной болезнью.
— Откуда егерь твоего отца взял его?
— Не знаю. К тому времени, когда я поправился достаточно, чтобы начать задавать вопросы, егерь уже умер.
— Ха! А вот я слышал, — слегка подчеркнутое «я», многозначительная пауза… — что это был не тот волк, что изначально тебе предназначался. Мне говорили, что бешеный волк загрыз другого, пойманного с ним одновременно, накануне того дня, когда должен был состояться обряд, а нового нашли той же ночью сидящим у клетки — снаружи.
— Значит, ты слышал больше, чем рассказывали мне. Так могло случиться, я думаю.
Венсел нервно постучал ложкой по столу, потом спохватился и положил ложку на место.
— Твоя мать что-нибудь рассказывала тебе о твоем жеребце, — поинтересовался Ингри, — в то утро, когда ты проснулся переменившимся?
— Нет. Тем утром она умерла.
— Но не от бешенства!
— Нет. И все-таки я с тех пор все думаю… Она умерла, упав с лошади.
Ингри надул губы; глаза Йяды широко распахнулись.
— Конь тоже погиб, — добавил Венсел. — Переломал ноги, и грум прирезал его… как мне сказали. К тому времени, когда я начал задавать себе вопросы, моя мать была давно похоронена, а от коня ничего не осталось. Я долго медитировал у могилы матери, но так и не ощутил ее ауры. Ни призраков, ни ответов… Я очень тяжело пережил ее смерть — такую скорую, всего через четыре месяца после смерти отца. И я заметил сходство с твоим случаем, Ингри… но если брат и сестра Волфклиф составили какой-то план, имели какую-то цель, никто ничего не мог мне сказать.
— Или они противостояли друг другу, — задумчиво сказала Йяда, переводя глаза с одного мужчины на другого. — Как два замка-соперника на противоположных берегах Лура: каждый возводит все более высокие стены.
Венсел кивнул, признавая ее возможную правоту, но было заметно, что такая мысль не очень ему понравилась.
— С тех пор ты должен был придумать не одну теорию, Венсел, — сказал Ингри.
Граф пожал плечами.
— Предположения, догадки, фантазии… Мои ночи были полны ими, пока я совсем не изнемог под этим грузом.
Ингри погонял вилкой по тарелке последнюю клецку и тихо спросил:
— Почему же ты так ни разу и не поговорил со мной?
— Ты отправился в Дартаку. Насколько мне было известно, твое изгнание могло стать вечным. Потом твоя семья потеряла всякий твой след. Ты мог погибнуть — никто ничего о тебе не знал.
— Да, но потом? Когда я вернулся?
— Мне казалось, что ты нашел себе безопасное убежище под покровительством Хетвара. Ты был в большей безопасности. получив прощение от жрецов, чем я со своими секретами. Знаешь, я даже тебе завидовал. Разве поблагодарил бы ты меня, если бы я вернул тебя к сомнениям и неразберихе?
— Может быть, и нет, — неохотно признал Ингри.
В дверь комнаты резко постучали. Йяда вздрогнула, но Венсел просто крикнул:
— Войдите!
В дверь просунулась голова графского клерка, который доложил:
— Послание, которого вы ожидали, милорд, прибыло.
— А, хорошо, спасибо. — Венсел отодвинул кресло и поднялся на ноги. — Простите меня. Я вернусь через несколько минут. Прошу вас, продолжайте ужин. — Он показал на ожидающие на столе блюда.
Как только Венсел вышел, появились слуги, чтобы убрать пустые тарелки и подать новые блюда и вина; потом, молча поклонившись, они удалились. Ингри и Йяда посмотрели друг на друга и принялись исследовать блюда; на них оказались фрукты и сладости, и Йяда повеселела.
Ингри взглянул на закрытую дверь.
— Как вы думаете, принцесса Фара знает о жеребце Венсела?
Йяда выбрала себе медовый марципан и съела его, прежде чем ответить. То, как она нахмурилась, подумал Ингри, к качеству лакомства отношения не имело.
— Это объяснило бы некоторые вещи, которые были мне непонятны. Их отношения представлялись мне странными, хоть я и не ожидала, чтобы брак столь высокородной особы, как принцесса, оказался похож на брак моей матери — и первый, и второй. Пусть граф и некрасив, думаю, Фара хотела бы, чтобы он был в нее влюблен и оказывал ей больше знаков внимания, чем он это делает.
— Он не особенно любезен?
— О, граф всегда вежлив. Холодно вежлив. Я никогда не могла понять, почему в его присутствии Фара казалась испуганной: ведь он не только руку на нее не поднимал, он ни я разу голос не повысил. Однако если она боялась не его… или не только его, а за него, тогда, наверное, это все объясняет.
— Так был он в нее влюблен?
Йяда нахмурилась еще сильнее.
— Трудно сказать. Он так часто бывал мрачным, отстраненным и молчаливым, иногда по многу дней. Изредка, если в замке Хорсривер ожидались гости, он встряхивался и блистал любезностью и остроумием — граф ведь действительно прекрасно образован. И все же сегодня он с вами был более разговорчив, чем когда-либо за столом в присутствии своей жены. Впрочем… вы представляете для него интерес в той области, куда ей дороги нет. — Глаза Йяды скользнули по Ингри, и он понял, что девушка воспользовалась своим внутренним зрением.
«Теперь и вы тоже», — неожиданно осознал Ингри.
— У него было совсем мало времени на то, чтобы убедиться, что эта новая ситуация не угрожает его безопасности. Может быть, в этом и кроется объяснение того, почему он так настойчив. А ведь он давит на нас, вам не кажется? — По крайней мере Ингри явно чувствовал давление со стороны Венсела.
— О да. — Йяда задумчиво помолчала. — Или у него выплеснулось давно подавляемое желание… Ведь с кем до сих пор мог он даже заговорить о таком? Он обеспокоен, да, но и еще… Не знаю, как сказать: взволнован? Нет, тут какое-то другое чувство, более тонкое и странное. Нельзя же предположить, что это радость… — Губы Йяды скривились.
— Конечно, нет, — сухо проговорил Ингри.
Дверь распахнулась, и Ингри поднял глаза. Это вернулся Венсел. Извинившись, он снова уселся за стол.
— Вы закончили свои дела? — вежливо поинтересовалась Йяда.
— Более или менее. Если я этого еще не говорил, то позволь мне, Ингри, поздравить тебя с тем, как быстро ты справился со своей миссией. Не похоже, чтобы мне удалось повторить твой успех, к сожалению. Наверное, придется отправить вас завтра с леди Йядой вперед, поскольку ее присутствие в траурной процессии… э-э… может вызвать неловкость. Это мероприятие превращается чуть ли не в парад — предстоит ехать шагом до самого Истхома, да помилуют меня пятеро богов.
— Куда меня поместят в Истхоме? — напряженно спросила Йяда.
— Эта проблема все еще решается. К завтрашнему утру я буду знать. Вас не ждет ничего ужасного, если мне удастся поставить на своем.
Ингри пристально оглядел своих собеседников, позволив себе воспользоваться своим новым зрением.
— Вы двое очень отличаетесь друг от друга. Твое животное, Венсел, гораздо более темное. Дикая кошка Йяды напоминает мне тень, испещренную солнечными пятнами, но твой зверь… он уходит вниз, все глубже и глубже. — Далеко за пределы восприятия Ингри…
— Конечно. Думаю, что леопард был в самом расцвете сил, — сказал Венсел. Он улыбнулся Йяде, словно желая подчеркнуть, что его слова доброжелательны. — Его сила свежа и чиста. Воин Древнего Вилда был бы горд иметь такого зверя, если бы в те времена существовал клан кин Леопард.
— Но я ведь женщина, а не воин, — сказала Йяда, в свою очередь пристально взглянув на Венсела,
— Женщины Древнего Вилда принимали в себя священных животных. Разве вы об этом не знаете?
— Нет. — В глазах Йяды вспыхнул интерес. — Правда?
— О, обычно не как воительницы, хотя были и такие женщины. В некоторых племенах женщины становились знаменосицами, и тогда им воздавался самый высокий почет. Однако был и еще один вариант… еще одна связь со священными животными, которую женщины выбирали чаще. Впрочем, говоря «чаще», я имею в виду пропорцию: ведь таких женщин было очень мало.
— Знаменосицами? — странным тоном переспросила Йяда.
— Еще одна связь? — одновременно переспросил Ингри. В ответ губы Венсела изогнулись в улыбке рыболова, удачно закинувшего удочку.
— Самые могучие воины Вилда создавались с помощью обряда, вселявшего дух священного животного в человека. Однако можно было создать и кое-что еще, если дух животного при жертвоприношении вселить в другого зверя.
Йяда стряхнула с себя зачарованность и спросила:
— Выдумаете, что Болесо пытался… нет, подождите!
— Я так еще и не сумел понять, что затевал Болесо, но если он собирался следовать этой древней магии, то он все понял неправильно. Животное в конце его жизни приносили в жертву, так что дух его вселялся в тело молодого зверя, всегда той же породы и пола. Все то, чему научилось первое животное, передавалось вместе с его духом второму, а потом, в конце жизни второго, через жертвоприношение — третьему… и так далее. Так создавалась огромная плотность жизни, пока наконец в какой-то момент — через пять, шесть, десять поколений — зверь становился уже не зверем, а чем-то другим.
— Богом-зверем? — выдохнула Йяда.
Венсел развел руками.
— Возможно — в каком-то смысле. Иногда говорят, что боги именно таковы: вся жизнь мира вливается в них через ворота смерти. Они вбирают в себя нас всех. И все-таки боги нечто еще более загадочное, потому что вбирают, не разрушая, и становятся более самими собой с каждым добавлением. Великие священные животные были чем-то иным.
— Сколько же времени требовалось, чтобы создать такое животное? — спросил Ингри. Его сердце билось все быстрее, и он понимал, что участившееся дыхание выдает его острый интерес. И что Венсел все замечает…
«Почему мне вдруг стало так страшно от этой сказочки Венсела?»
Сама кровь Ингри, казалось, откликнулась на слова Венсела.
— Десятилетия, целые жизни… иногда столетия. Таких животных чрезвычайно ценили: они были ручными и необыкновенно умными, они понимали человеческую речь. Однако эта великая преемственность подвергалась многим опасностям, и не только по воле случая. Когда мужчина или женщина Древнего Вилда принимали в себя дух великого животного, они становились не просто могучими воинами. Они делались много могущественнее и опаснее. Немногие из священных созданий пережили нашествие Аудара. Многих принесли в жертву раньше времени, просто чтобы спасти от дартаканской армии. Жрецы Аудара особенно усердствовали в истреблении таких животных из страха перед тем, во что они могут превратиться. Или в кого они могли бы превратить нас…
— В волшебников? — выдохнула Йяда. — В волшебников Древнего Вилда? Не одним ли из них пытался стать Болесо?
Венсел взмахнул рукой.
— Давайте не будем путаться в названиях. Волшебник — даже незаконный, если он не связан правилами храма — это человек, одержимый демоном беспорядка и хаоса, священной тварью Бастарда, и магия, которой он владеет, имеет своим источником разрушение. Сила подобных демонов ограничена равновесием между миром материи и миром духов. Древние племена тоже имели таких волшебников, обязанных подчиняться власти белого бога. Великие священные животные принадлежали этому миру, и боги никогда не держали их в своих руках. Они не были частью силы богов и не были источником разрушения. Явление, нигде, кроме Вилда, неизвестное… Хотя их магия была чисто духовной, они могли воздействовать и на тела, управляемые разумом и духом. Власть шаманов очень отличалась от могущества племенных волшебников, и они даже не всегда бывали союзниками, хоть и принадлежали к одному клану. Это было одним из противоречий, которые ослабили нас во время дартаканского нашествия. — Взгляд Венсела сделался далеким, словно он всматривался в те древние события.
Йяда переводила глаза с Венсела на Ингри.
— Ох… — выдохнула она.
Ингри чувствовал, как кровь отхлынула от его лица. Ему казалось, что стены его крепости рушатся от подкопов Венсела.
«Нет, нет! Все это чепуха, бессмыслица, детские сказки! Венсел просто придумал жестокую шутку, чтобы посмотреть, проглочу ли я наживку…»
Вслух же он прошептал:
— Каким образом?
— Каким образом этот мудрый волк явился к тебе, хочешь ты сказать? — Венсел пожал плечами. — Хотел бы я это знать. Когда Аудар Великий, — в его устах это имя прозвучало зловеще, — вырвал сердце Вилда при Кровавом Поле — где находилось святилище Священного древа, которое он осквернил, — даже тогда ему не удалось уничтожить всех. Некоторые из воинов и шаманов не присутствовали на обряде случайно опоздав, и не попали в засаду.
Йяда бросила на Венсела еще более острый взгляд. Тот явно видел, какой интерес пробудил у своих слушателей, и продолжал:
— Даже полтора столетия преследований после победы Аудара не уничтожили всех знаний, как ни старались жрецы. Кое-что сохранилось, хотя по большей части не в виде письменных свидетельств, как в библиотеке замка Хорсривер, — их, конечно, специально собирали некоторые из моих предков, но ведь нужно было иметь, откуда собирать… Однако в глухих уголках, в горах и в болотах, на бедных хуторах — Кантоны, например, быстро сбросили дартаканское ярмо — традиции, если и не породившие их знания, сохранялись долго. Они передавались от поколения к поколению как тайные семейные или деревенские обряды, пусть их смысла уже никто и не понимал. То, чего даже Аудар не смог добиться, свершило Время-разрушитель. Я не думал, что после всех безжалостных гонений священные животные сохранились, но, похоже, выжили по крайней мере… два. — Голубые глаза Венсела впились в Ингри.
Мысли Ингри метались и, казалось, отчаянно скребли когтями по полу клетки. Ему удалось выдавить из себя только какой-то нечленораздельный звук.
— Чтобы тебя утешить, — продолжал Венсел, — могу сказать, что это объясняет твою долгую болезнь. Твой волк оказал на твою душу гораздо более сильное влияние, чем простые звери твоего отца или Йяды на них. Четыре столетия кажутся невозможно долгим временем — сколько же поколений волков они вместили? — и все-таки… — Пристальный взгляд Венсела заставил Ингри поежиться. — Да уж, действительно, вниз, все глубже и глубже… ты очень точно подметил. Воины, принявшие в себя дух зверя, с легкостью управляли своими животными: ведь обычные звери с готовностью подчинялись более мощному человеческому разуму. В Древнем Вилде, если бы тебе было суждено вместить в себя великое животное, этому предшествовало бы долгое приготовление и обучение, и ты получил бы поддержку других таких же воинов. Тебя не бросили бы, тебе не пришлось бы на ощупь искать свой путь, спотыкаясь в ужасе и сомнениях, едва не впадая в безумие. Так что неудивительно, что ты ответил на это тем, что искалечил себя.
— Разве я искалечен? — прошептал Ингри.
«И каким же чудовищем я оказался бы, если бы не был искалечен?»
— О да.
Йяда, проницательно взглянув на Венсела, поинтересовалась:
— А вы — нет?
Тот поднял руки ладонями вверх.
— В меньшей мере. У меня свои тяготы.
«Насколько в меньшей мере, Венсел?»
Сейчас Ингри не столько волновала мысль о том, что он, возможно, обнаружил источник наложенного на него заклятия, как предположение, что он может видеть перед собой свое зеркальное отражение.
Венсел снова повернулся к Ингри.
— Как бы то ни было, твое неведение оказалось для тебя спасительным. Если бы служители храма заподозрили, какого зверя ты на самом деле носишь в себе, они так легко не простили бы тебя.
— Не так уж легко мне это далось… — пробормотал Ингри.
Венсел помолчал, словно обдумывая новую мысль.
— Пожалуй… Связать великого зверя — это должно было потребовать немалых трудов. — На его губах промелькнула уважительная, даже боязливая улыбка. Потом Венсел взглянул на свечи, уже почти догоревшие в канделябре посередине стола. — Становится поздно. Завтра нас ждут новые заботы. Нам предстоит на некоторое время расстаться, но, Ингри, умоляю тебя: не делай ничего, что снова могло бы привлечь к тебе внимание, до тех пор, пока у нас не будет возможности поговорить.
Ингри едва позволял себе дышать.
— Я всегда думал, что мой волк — источник насилия, ярости, разрушения, убийства. Что еще способен он… способен я совершить?
— Это будет следующим уроком. Я преподам его тебе, когда мы оба окажемся в Истхоме. А пока, если ты дорожишь жизнью, храни свой секрет — и мой тоже. — Венсел устало поднялся из-за стола и распахнул дверь перед Ингри и Йядой — ясное указание на то, что и ужин, и откровенная беседа закончены. Ингри, едва державшийся на ногах, мог только поблагодарить за это богов.
Глава 9
Кровать в комнате слуги заскрипела под весом Ингри, который рухнул на нее и стиснул руки на коленях. Интроспекция была привычкой, которой он всегда избегал, боясь того, что может ему открыться. Этой же ночью он наконец заставил свое восприятие обратиться внутрь.
Ингри прорвался сквозь привычный смутный страх, как сквозь густой туман, отметя в сторону цепляющиеся побеги самообмана, мешавшие его внутреннему зрению. Тратить на них время и внимание он больше не хотел. Когда-то он воспринимал живущего в нем волка как нечто вроде закапсулированного комка в животе, лишнего органа, не выполняющего никакой функции. Этого комка, волка, теперь не было на прежнем месте. Не было его и в сердце, и в уме Ингри, хотя попытка заглянуть в собственный разум показалась ему похожей на попытку увидеть свой затылок. Зверь действительно не был больше связан. Так где же?..
«Он в моей крови», — понял Ингри. Не в какой-то части организма, а повсюду. Волк не скрывался теперь в Ингри; он был им. От него не избавиться, как если бы это был кулак, который можно отрубить, или глаз, который можно вырвать: такие простые хирургические меры не помогут.
Ингри открылась возможная причина того, почему жители болот устраивали такие кровавые жертвоприношения, — причина, даже для них самих теперь скрытая в глубине веков. Они вечно враждовали с жителями Древнего Вилда и бились с воинами, несущими в себе духов животных, и шаманами лесных племен. Среди их пленников, должно быть, иногда оказывались такие, которых опасно было оставлять в живых. Так не преследовали ли когда-то кровавые жертвы мрачную практическую цель?
Не могло ли чисто физическое разделение — крови и тела — служить и духовному, освобождая душу от греха?
Начавшийся еще в древности путь вел, казалось, в кровавую трясину. Испытывая скорее холодное любопытство, чем какое-либо иное чувство, Ингри порылся в седельной сумке и вытащил шнур, снятый с балки в спальне Болесо. Положив его на постель рядом со своим кинжалом, он поднял взгляд к потолку, на который единственная свеча бросала странные тени. Да, такое можно совершить, это величайшее принесение себя в жертву. Связать себе ноги, подтянуть за шнур к балке, завязать узел… повиснуть вниз головой. Полоснуть острым как бритва клинком по горлу. Ингри мог выпустить своего волка в горячем алом потоке, положить конец своим мучениям, прямо здесь и сейчас. Избавить себя от всякого осквернения окончательным и бесповоротным отказом подчиниться.
«Я могу отвергнуть темную силу»…
Вступив в еще более непроглядную тьму.
Так что же, его душа, отвергнутая богами, просто тихо истает, как, по слухам, случается с разлученными с телом, проклятыми призраками? Такая судьба казалась не столь уж ужасной. Или… если он ошибается в цели обряда, превратится ли его растерянный дух под действием этой неизвестной силы в нечто… иное? Нечто невообразимое?
Знает ли об этом Венсел?
Все приманки, которые раскидал молодой граф, все его ухищрения ясно показывали, что Венсел думает об Ингри.
«В его глазах я добыча, и он следит, как я спасаюсь бегством».
Что ж, он мог лишить Венсела этого удовольствия.
Ингри поднялся, провел рукой вдоль балки, нащупал узкую щель между нею и досками потолка, просунул в нее шнур и снова уселся, глядя на свисающую из теней петлю. Он коснулся шнура, и хотя разум его казался холодным и отстраненным, рука его задрожала. Такое количество крови… на полу будет огромная лужа, которую утром придется вытирать какой-нибудь перепуганной служанке. А может быть, кровь просочится сквозь пол в расположенную этажом ниже комнату? Сообщит о случившемся, капая в темноте, растекаясь по подушке или лицу спящего? «Что это, гром? Уж не протекает ли крыша?» Потом высекут огонь, и в ярком свете свечи станет виден алый дождь. Наверное, начнутся крики…
Ингри прорвался сквозь привычный смутный страх, как сквозь густой туман, отметя в сторону цепляющиеся побеги самообмана, мешавшие его внутреннему зрению. Тратить на них время и внимание он больше не хотел. Когда-то он воспринимал живущего в нем волка как нечто вроде закапсулированного комка в животе, лишнего органа, не выполняющего никакой функции. Этого комка, волка, теперь не было на прежнем месте. Не было его и в сердце, и в уме Ингри, хотя попытка заглянуть в собственный разум показалась ему похожей на попытку увидеть свой затылок. Зверь действительно не был больше связан. Так где же?..
«Он в моей крови», — понял Ингри. Не в какой-то части организма, а повсюду. Волк не скрывался теперь в Ингри; он был им. От него не избавиться, как если бы это был кулак, который можно отрубить, или глаз, который можно вырвать: такие простые хирургические меры не помогут.
Ингри открылась возможная причина того, почему жители болот устраивали такие кровавые жертвоприношения, — причина, даже для них самих теперь скрытая в глубине веков. Они вечно враждовали с жителями Древнего Вилда и бились с воинами, несущими в себе духов животных, и шаманами лесных племен. Среди их пленников, должно быть, иногда оказывались такие, которых опасно было оставлять в живых. Так не преследовали ли когда-то кровавые жертвы мрачную практическую цель?
Не могло ли чисто физическое разделение — крови и тела — служить и духовному, освобождая душу от греха?
Начавшийся еще в древности путь вел, казалось, в кровавую трясину. Испытывая скорее холодное любопытство, чем какое-либо иное чувство, Ингри порылся в седельной сумке и вытащил шнур, снятый с балки в спальне Болесо. Положив его на постель рядом со своим кинжалом, он поднял взгляд к потолку, на который единственная свеча бросала странные тени. Да, такое можно совершить, это величайшее принесение себя в жертву. Связать себе ноги, подтянуть за шнур к балке, завязать узел… повиснуть вниз головой. Полоснуть острым как бритва клинком по горлу. Ингри мог выпустить своего волка в горячем алом потоке, положить конец своим мучениям, прямо здесь и сейчас. Избавить себя от всякого осквернения окончательным и бесповоротным отказом подчиниться.
«Я могу отвергнуть темную силу»…
Вступив в еще более непроглядную тьму.
Так что же, его душа, отвергнутая богами, просто тихо истает, как, по слухам, случается с разлученными с телом, проклятыми призраками? Такая судьба казалась не столь уж ужасной. Или… если он ошибается в цели обряда, превратится ли его растерянный дух под действием этой неизвестной силы в нечто… иное? Нечто невообразимое?
Знает ли об этом Венсел?
Все приманки, которые раскидал молодой граф, все его ухищрения ясно показывали, что Венсел думает об Ингри.
«В его глазах я добыча, и он следит, как я спасаюсь бегством».
Что ж, он мог лишить Венсела этого удовольствия.
Ингри поднялся, провел рукой вдоль балки, нащупал узкую щель между нею и досками потолка, просунул в нее шнур и снова уселся, глядя на свисающую из теней петлю. Он коснулся шнура, и хотя разум его казался холодным и отстраненным, рука его задрожала. Такое количество крови… на полу будет огромная лужа, которую утром придется вытирать какой-нибудь перепуганной служанке. А может быть, кровь просочится сквозь пол в расположенную этажом ниже комнату? Сообщит о случившемся, капая в темноте, растекаясь по подушке или лицу спящего? «Что это, гром? Уж не протекает ли крыша?» Потом высекут огонь, и в ярком свете свечи станет виден алый дождь. Наверное, начнутся крики…