Буджолд Лоис. Священная охота

   Отряд направился к восточным воротам столицы, ведущим в Королевский город. Местные каменщики отличались редким искусством, и вдоль извилистых улиц высились дома из золотистого камня; стекла окон блестели из глубоких проемов. Крыши из красной черепицы сменили дранку или всегда готовую вспыхнуть солому: раньше пожары чаще уничтожали поселения-близнецы, чем войны. Городские стены были хорошо укреплены, хотя городские дома, теснившиеся внутри, начали уже выплескиваться за их пределы, делая грозные укрепления довольно бессмысленными.
   Наконец Ингри, Йяда и их эскорт свернули в узкую извилистую улицу в торговом квартале и спешились перед небольшим каменным домом в ряду таких же строений, примыкавших друг к другу, хотя явно выстроенных в разное время и разными мастерами. Ингри подумал, что граф Хорсривер, должно быть, владеет всеми домами на улице — эта ценная собственность скорее всего досталась ему как приданое принцессы Фары. Дом не был ни так велик, ни так богат, как тот, где они останавливались в Оксмиде, но выглядел достаточно удобным, тихим и уединенным.
   Ингри спешился и передал коней — своего и Йяды — людям Гески.
   — Передай милорду Хетвару, что я явлюсь к нему, как только удостоверюсь в должном присмотре за пленницей. И пришли сюда моего слугу Теско, если обнаружишь его достаточно трезвым. Пусть он захватит те вещи, которые мне понадобятся на ближайшие несколько дней, — в первую очередь чистую одежду. — Ингри поморщился: все кости у него болели, шов на голове чесался, сводя его с ума, дорожная кожаная одежда пропахла конским потом и была покрыта грязью. Леди Йяда, которая, стягивая перчатки, осматривалась вокруг, выглядела такой же свежей и элегантной, какой была утром.
   Привратник распахнул перед ними дверь; служанка, выполнявшая роль дуэньи, вдвоем с горничной проводила Йяду в отведенную для нее комнату, а мальчик-слуга следом отнес туда их багаж. Ингри опустил на пол седельные сумки и обвел взглядом узкий холл.
   Привратник неуклюже поклонился ему.
   — Мальчик сейчас вернется и проводит вас в вашу комнату, милорд.
   — Это не к спеху, — хмыкнул Ингри. — Если мне предстоит нести ответственность за содержание здесь пленницы, мне лучше все тут осмотреть. — Он двинулся к ближайшей двери.
   Дом имел достаточно простую планировку. На первом этаже находились кладовые, кухня и каморка, где жили повариха и судомойка, столовая, гостиная и закуток под лестницей, в котором ютился привратник. Ингри выглянул в единственную ведущую наружу дверь: за ей виднелся огороженный со всех сторон двор с колодцем. На втором этаже оказались две спальни и комната, предназначенная для хозяйского кабинета. Поднявшись на площадку следующего этажа, Ингри за одной из дверей услышал женские голоса — там были покои, отведенные Йяде. Самый верхний этаж занимали помещения для слуг.
   Спустившись вниз, Ингри обнаружил, что мальчик-слуга тащит его седельные сумки в одну из спален на втором этаже. Мебели там было мало — узкая кровать, умывальник, единственное кресло и покосившийся гардероб. Ингри усомнился в том, что в доме кто-то жил до того, как гонец, посланный графом Хорсривером, явился сюда прошлой ночью с распоряжениями. Легкие шаги и скрип кровати этажом выше сказали Ингри, что комната леди Йяды находится прямо над его спальней. Такая близость была и обнадеживающей, и смущающей. Услышав на лестнице шаги, Ингри распахнул дверь.
   Йяда как раз подняла руку, чтобы постучаться к нему. В другой руке она держала немного помятое письмо просвещенной Халланы. Позади девушки виднелась дуэнья — шпионка Венсела? — с подозрением посматривавшая на свою подопечную.
   — Лорд Ингри, — проговорила Йяда, вернувшись к формальному тону, — просвещенная Халлана поручила вам доставить это письмо. Вы это сделаете? — Ее пристальный взгляд безмолвно напомнил Ингри о словах волшебницы: «Тому, кому оно адресовано, и никому другому».
   Ингри взял письмо и взглянул на нацарапанное на нем имя.
   — Вы знаете, кто это, — он вгляделся пристальнее, — просвещенный Льюко?
   — Нет. Но если Халлана доверяет ему, он должен быть надежным человеком и обладать острым умом.
   «Разве это что-то доказывает? Халлана и мне доверяла».
   Служитель храма, и умный, и порядочный, может оказаться врагом для оскверненных древней магией…
   Ингри по-прежнему было до смерти любопытно узнать, что сообщает о нем и о странных событиях в Реддайке Халлана. Единственным способом выяснить все это, не вскрывая письма самому, было присутствовать при том, как его вскроет адресат. И если он доставит послание по пути во дворец Хетвара, он избавится от необходимости скрывать его существование или лгать своему господину, а Хетвар не сможет потребовать у него письмо. Если хранитель печати будет недоволен, Ингри сможет притвориться, будто не сомневается: добросовестное выполнение поручения — именно то, чего ожидал бы Хетвар от своего верного помощника.
   — Да. Я передам письмо.
   Йяда закивала, и Ингри подумал: не прочла ли она эти его мысли по глазам. А может быть, девушка так же проницательно судила о людях, как и Халлана…
   — Не выходите из дома, — добавил Ингри. — Так лучше для вашей безопасности. И заприте дверь своей комнаты тоже. Полагаю, что все удобства, которые может предоставить этот дом, в вашем распоряжении. — Ингри бросил взгляд на стоящую позади Йяды дуэнью, и та почтительно поклонилась, подтверждая его слова. — Я не знаю, что потребует от меня лорд Хетвар, так что ужинайте без меня, когда пожелаете. Я вернусь, как только смогу.
   Ингри сунул письмо за пазуху, вежливо поклонился Йяде и спустился по лестнице. Ему хотелось вымыться, надеть чистую одежду и поесть, но все эти приятные вещи приходилось отложить.
   Поручив привратнику передать распоряжения своему слуге на случай, если Теско появится до его возвращения, Ингри вышел из дома.
   Знакомые запахи и звуки странно приободрили его. Ингри шел по извилистым мощенным булыжником улицам, потом пересек полузасыпанный ручей и стал взбираться по крутой лестнице, ведущей в Храмовый город. После двух крутых поворотов он, запыхавшись, оказался перед воротами в башне и через них вошел в верхнюю часть города. В темном углу у маленькой часовни, в которой прохожие вставляли подношения, чтобы обеспечить безопасность столицы, мерцало несколько свечей, и Ингри задумчиво сделал священный знак Пятерки. Выйдя снова на вечерний свет, Ингри свернул направо.
   Еще через несколько минут он вышел на площадь перед храмом, миновал колонны портика и оказался на священной территории.
   Двор был открыт свету небес, и посередине его на плитах очага ровно горел священный огонь. Сквозь арку, ведущую в один из пяти увенчанных огромными куполами приделов храма, Ингри увидел приготовления к какой-то церемонии — по-видимому, похоронам: перед алтарем Отца стоял катафалк, окруженный скорбящими родственниками. Еще несколько дней, и вокруг тела принца Болесо тоже будут проводиться те же обряды.
   Служители храма выводили во двор священных животных, которым предстояло совершить свое маленькое чудо — сообщить о том, кто из богов готов забрать душу усопшего. Каждого зверя служитель в одеждах соответствующего цвета должен был подвести к катафалку, а жрец по поведению животного решить, в чьи руки попадает ожидающая решения душа. От этого зависели не только молитвы плакальщиков, но и более материальные вещи — на какой алтарь попадут и соответственно какому ордену достанутся приношения родственников покойного. Ингри был бы склонен смотреть на обряд с цинизмом, если бы не то обстоятельство, что ему не раз приходилось видеть, каким неожиданным для всех участников оказывался результат божественного выбора.
   Женщина в зеленом одеянии ордена Матери принесла большого зеленого попугая, который, сидя у нее на плече, издавал встревоженные крики. Молодая служительница в голубых цветах Леди Весны крепко прижимала к себе сойку, а лохматый серый пес лежал у ног пожилого жреца Отца. Парень в красно-коричневой мантии ордена Сына привел брыкающегося рыжего жеребенка, шкура которого отливала медью, а белки выкаченных глаз сверкали в отблесках огня. Животное фыркало и вырывалось, едва не сбивая с ног служителя, и Ингри, осмотревшись, понял причину этого.
   Следом за остальными во двор медленно вышел огромный белый медведь — высотой не уступающий пони, а в ширину вдвое его превосходящий. Глаза-щелки медведя имели цвет замерзшей мочи и отличались примерно такой же выразительностью. От ошейника животного тянулась длинная толстая серебряная цепочка, и конец ее держал служитель в белых одеждах Бастарда. Молодой человек явно с трудом сдерживал страх и постоянно переводил взгляд с медведя на идущего рядом мужчину огромного роста, бормочущего какие-то успокоительные слова.
   Этот гигант производил не меньшее впечатление, чем медведь. Он был не только высок, но и широкоплеч, а густые рыжие волосы, завязанные в хвост, падали ему на спину, еле удерживаемые массивными серебряными пряжками — такими же массивными, как позвякивающие на руках браслеты. Блестящие голубые глаза смотрели на окружающих с дружелюбным смущением, и Ингри затруднился бы сказать отражается ли в этих глазах сообразительность или тупость. Одежда великана — туника, штаны и развевающийся плащ — была скроена просто, но окрашена в ослепительно яркие цвета и расшита замысловатыми узорами. На огромных сапогах сверкали серебряные накладки, а рукоять длинного меча украшали грубо ограненные драгоценные камни. В ножнах на поясе висел не кинжал, а топор, тоже с рукоятью в драгоценных камнях; лезвие его выглядело острым как бритва.
   Темноволосый человек в такой же, хоть и менее яркой, одежде прислонился к колонне, сложив на груди руки; он тоже был высоким, хоть и на голову ниже своего спутника. На происходящее он смотрел с выражением глубочайшего сомнения, не обращая никакого внимания на умоляющие взгляды, которые бросали на него храмовые служители.
   Ингри отвернулся от занятной сцены и переключил внимание на женщину в белой мантии Бастарда; на плече ее виднелись шнуры жрицы, а руки были полны свежевыстиранного белья: женщина явно спешила по какому-то хозяйственному делу. Ингри еле успел ухватить ее за рукав, прежде чем жрица скрылась в ведущем куда-то в глубь храма проходе. Жрица неохотно остановилась и недовольно взглянула на Ингри.
   — Простите меня, просвещенная. Я привез письмо для просвещенного Льюко и должен вручить его ему в собственные руки.
   Выражение лица жрицы тут же сделалось если не более дружелюбным, то, во всяком случае, весьма заинтересованным. Она оглядела Ингри с ног до головы, и он подумал, что сейчас вполне похож на усталого после долгой дороги гонца.
   — Тогда идите за мной, — сказала жрица и резко развернулась, направившись туда, откуда пришла. Хоть ноги у Ингри и были длинными, ему пришлось приложить немалые усилия, чтобы не отстать.
   Женщина провела Ингри через незаметную боковую дверь на лестницу, ведущую ко дворцу верховного настоятеля; по узкому извилистому проходу они вышли к длинному двухэтажному каменному зданию. Войдя в него и поднявшись по еще одной лестнице, они попали в путаницу коридоров, и Ингри порадовался, что жрица не ограничилась указаниями, а решила его проводить. Они миновали несколько хорошо освещенных комнат, где трудились писцы, судя по склоненным головам и скрипу перьев.
   Дойдя наконец до нужной двери, жрица постучала в нее. Спокойный мужской голос откликнулся:
   — Войдите!
   За дверью оказалась узенькая комнатка; впрочем, возможно, она казалась узкой из-за обилия заполняющих ее вещей. Вдоль стен тянулись забитые книгами полки; книги лежали и на столах, вперемешку с бумагами и множеством самых разнообразных предметов. В углу на подставке виднелось седло.
   Человек, сидевший в кресле у окна за одним из столов, оторвался от бумаг, которые просматривал, и вопросительно поднял брови. Он тоже был одет в белые одежды ордена Бастарда, однако его мантия выглядела поношенной, а на плече отсутствовали говорящие о ранге шнуры. Пожилой жрец был худым и высоким, с коротко остриженными седыми волосами. Ингри принял бы его за клерка или секретаря какого-нибудь вельможи, если бы не то почтение, с которым служительница Бастарда склонилась перед ним.
   — Просвещенный, этот человек привез для вас письмо. — Она взглянула на Ингри. — Как ваше имя, сэр?
   — Ингри кин Волфклиф.
   Женщине его имя явно ничего не сказало, но брови человека за столом поднялись еще выше.
   — Спасибо, Марда, — сказал он, вежливо отпуская жрицу. Та снова почтительно поклонилась и вышла, закрыв за собой дверь.
   — Просвещенная Халлана поручила мне доставить вам это письмо, — сказал Ингри, делая шаг к столу и протягивая конверт.
   Просвещенный Льюко отложил свои бумаги и резко выпрямился.
   — Халлана! Надеюсь, с ней ничего не случилось?
   — Нет… то есть с ней было все в порядке, когда я ее видел в последний раз.
   Льюко настороженно взглянул на письмо.
   — Дело… сложное?
   Ингри помедлил, прежде чем ответить.
   — Халлана не показывала мне письма. Но я думаю, что сложное.
   Льюко вздохнул.
   — Ну, все-таки это не еще один белый медведь… Не думаю, чтобы Халлана подарила мне белого медведя. Вернее, надеюсь…
   Ингри на мгновение забыл о цели своего прихода.
   — Я видел белого медведя во дворе храма. Он… э-э… производит большое впечатление.
   — Он совершенно устрашающий, на мой взгляд. Грумы просто рыдали. Да помилует нас Бастард, неужели они в самом деле собираются использовать его во время похорон?
   — Именно так это выглядело.
   — Нам следовало просто поблагодарить князя и отправить медведя в зверинец. Куда-нибудь подальше от столицы.
   — Как он здесь оказался?
   — В качестве сюрприза. Его привезли на лодке.
   Какого же размера должна быть для этого лодка!
   Льюко улыбнулся изумлению Ингри и сразу стал выглядеть на несколько лет моложе.
   — Я ее вчера видел: она привязана у причала ниже по течению. Совсем не такая большая, как можно было бы ожидать. — Льюко провел рукой по волосам. — Что касается медведя, то это дар, а может быть, взятка. Его привез этот рыжеволосый великан с какого-то острова в холодном южном море — то ли князь, то ли пират, кто его разберет. Князь Джокол, которого его преданная команда ласково называет Джокол Раскалыватель Черепов, как мне говорили. Я полагаю, что белого медведя нельзя приручить, но этот князь растил своего любимца с тех пор, когда тот был крошечным медвежонком, — что делает его дар, пожалуй, еще более ценным. Страшно представить, что за путешествие они проделали — те моря знамениты своими штормами. Подозреваю, что этот князь совершенно безумен. Как бы то ни было, на содержание медведя он пожертвовал храму несколько больших слитков чистого серебра — что, похоже, и лишило смотрителя храмового зверинца решимости отказаться от такого дара. Или взятки.
   — Взятки ради чего?
   — Раскалыватель Черепов желает увезти на свой обледенелый остров вместо белого медведя священнослужителя-кинтарианца. Каждый жрец должен быть горд и счастлив совершить такой подвиг ради веры. Храм объявил, что добровольцы могут прибыть в столицу. Об этом объявляли дважды… Если никто не объявится ко времени отплытия князя, придется принимать меры — возможно, вытаскивать подвижника из-под кровати. — На лице Льюко снова промелькнула улыбка. — Я могу позволить себе посмеиваться: меня-то не пошлют. Ну ладно… — Льюко снова вздохнул, придвинул к себе письмо — так, чтобы восковая печать оказалась сверху — и низко склонился над ним.
   Веселье покинуло Ингри, он снова насторожился. Его кровь — та самая кровь, — казалось, быстрее побежала по жилам. Льюко не носил на плече шнура волшебника, от него не пахло демоном… и тем не менее храмовые волшебники передним отчитывались… обращались к нему с самыми сложными своими проблемами…
   Льюко положил руку на печать и на мгновение закрыл глаза. Что-то словно вспыхнуло вокруг него; Ингри ничего не увидел и ничего не учуял, но волосы у него на голове зашевелились. Он почувствовал что-то похожее на тот мучительный трепет, который ощутил однажды в прошлом; тогда источник был гораздо мощнее, но восприимчивость Ингри — слабее. В конце своего бесплодного паломничества в Дартаку, в присутствии сухонького, сгорбленного, усталого, совершенно обыкновенного с виду человека, который спокойно сидел перед Ингри, а через него мира материи касался бог…
   «Льюко не волшебник, он святой, по крайней мере отмеченный богом».
   И он знает, кто такой Ингри; похоже, он живет здесь в храме уже давно, судя по состоянию его кабинета, а Ингри никогда раньше его не видел… или не замечал. Определенно Льюко не бывал среди тех настоятелей, которые являлись к хранителю печати или в королевский дворец: помнить их всех входило в обязанности Ингри.
   Льюко поднял глаза; теперь в них уже не было заметно веселья.
   — Вы служите хранителю печати Хетвару, не так ли? — мягко поинтересовался он.
   Ингри кивнул.
   — Это письмо было вскрыто.
   — Но не мной, просвещенный.
   — Кем же?
   Ингри лихорадочно думал. Письмо попало от Халланы к Йяде, потом к нему… Йяда? Наверняка нет. Оставляла ли его где-нибудь Йяда, вынимала ли из кармана своей амазонки? Она была в этой одежде все время, за исключением… за исключением того ужина с графом Хорсривером. А Венсел выходил из-за стола, чтобы ознакомиться со срочным сообщением… ну да! Графу ничего не стоило заставить дуэнью позволить ему порыться в вещах пленницы, но неужели Венсел рассчитывал, что какой-то шаманский трюк позволит ему провести волшебника?
   «Но ведь Льюко не волшебник… или все-таки волшебник?»
   — Без доказательств любое мое предположение может оказаться клеветой, просвещенный, — уклончиво ответил Ингри.
   Взгляд Льюко стал пугающе пронзительным, и Ингри испытал облегчение, когда внимание жреца снова переключилось на письмо.
   — Что ж, посмотрим, — пробормотал Льюко и вскрыл письмо, сломав печать.
   Несколько минут он внимательно читал послание, потом потряс головой и поднялся, чтобы наклониться ближе к окну. Дважды он переворачивал исписанный лист вверх ногами, а один раз, искоса взглянув на Ингри, поинтересовался:
   — Говорит ли вам что-нибудь фраза «разорвал свой цеп»?
   — Э-э… может быть, «цепи»?
   — Ах, конечно! — обрадовался Льюко. — Так гораздо понятнее. — Он стал читать дальше. — А может быть, и нет…
   Он дочитал до конца, нахмурился и начал читать письмо заново, рассеянно махнув рукой куда-то в угол:
   — По-моему, где-то там есть складной стул. Присядьте, лорд Ингри.
   К тому времени, когда Ингри разыскал стул, разложил его и уселся, Льюко оторвался от письма.
   — Жаль мне того шпиона, которому пришлось расшифровывать это, — с сочувствием сказал он.
   — Халлана пользовалась шифром?
   — Нет. Просто такой у нее почерк. Да еще, как я понимаю, писала она в спешке. Нужна привычка — а уж у меня она есть, — чтобы все это разобрать. Что ж, мне случалось тратить силы, получая за труды меньшую награду. Не от Халланы — она всегда пишет о важных вещах, это один из ее не слишком удобных для окружающих талантов. Ее ласковая улыбка прячет священное неистовство. И безжалостность. Спасибо Отцу за смягчающее влияние Освина… хоть оно и невелико.
   — Вы хорошо ее знаете? — поинтересовался Ингри.
   «И знаете ли, почему этот образец добродетели пишет именно вам из всех служителей храма в Истхоме?»
   Льюко свернул письмо и постучал им по столу.
   — Я был назначен ее наставником, много лет назад, когда она так неожиданно сделалась волшебницей.
   Но ведь учить волшебника может только другой волшебник. Значит… Как прыгающий по воде камешек, ум Ингри скользнул мимо двух настойчивых вопросов и остановился на третьем:
   — Как может человек сделаться бывшим волшебником? И не пострадать при этом? — Ингри помнил, что в обязанности того дартаканского святого входило лишать силы незаконных волшебников, которые, как говорили, отчаянно сопротивлялись этой процедуре. Льюко совсем не походил на такого ренегата.
   — Есть способ отказаться от подобного дара. — На лице Льюко было написано наполовину сожаление, наполовину радость. — Если человек своевременно решит проделать все необходимое.
   — Разве это не мучительно?
   — Я не говорил, что дело легкое. — Голос Льюко стал еще тише. — На самом деле тут требуется чудо.
   Так что же представляет собой этот человек?
   — Я уже четыре года служу в Истхоме. Удивительно, что наши пути ни разу до сих пор не пересекались.
   — Но это не так. В определенном смысле… Я очень хорошо знаком с вашим делом, лорд Ингри.
   Ингри напрягся: ведь Льюко недаром выбрал такое слово — «дело».
   — Вы были тем храмовым волшебником, которого посылали на расследование в Бирчгров? — Ингри нахмурился. — Мои воспоминания о том времени перепутаны и отрывочны, и вас я не помню.
   — Нет, то был другой человек. Мое участие заключалось в другом. Храмовый следователь привез мне из замка пепел, чтобы я восстановил записку с признанием.
   Ингри нахмурил брови.
   — Разве это не такая задача, которую просвещенная Халлана назвала бы слишком крутой для храмовой магии? Разве по силам кому-нибудь восстановить порядок из хаоса?
   — Ну, в определенной мере… Увы, месяц работы и, возможно, год моего служения — и, как выяснилось, ради совершенной малости. Я был в ярости. Что вы помните о просвещенном Камриле? Молодом священнослужителе, которого совратил ваш отец?
   Ингри напрягся еще больше.
   — После знакомства, которое длилось в течение часа за ужином и еще четверти часа во время обряда… не слишком много. Все внимание Камрила было поглощено моим отцом. Я для него был незначительным добавлением. И откуда вы, в конце концов, знаете, кто кого совратил? — язвительно заключил Ингри.
   — Это-то было ясно. Менее ясно — как удалось уговорить Камрила. Он согласился не за деньги и, думаю, не потому, что ему угрожали. Была какая-то причина — Камрил, наверное, думал, будто совершает доброе дело, чуть ли не героическое, но что-то получилось ужасно неправильно.
   — Как вы можете судить о том, что было у него на сердце, раз вы даже не знаете, о чем он думал?
   — Ну, об этом мне гадать не пришлось — все было написано в его письме. Как только мне удалось его восстановить… Три страницы, кричавшие о горе, вине, раскаянии. И ни единого факта, о которых мы бы уже не знали, — поморщился Льюко.
   — Если Камрил написал признание, то кто его сжег? — спросил Ингри.
   — Об этом я могу только гадать. — Льюко откинулся в кресле, проницательно глядя на Ингри. — И все же я уверен в своей догадке больше, чем во многих вещах, в отношении которых имеются неопровержимые свидетельства. Известна ли вам разница между волшебником, который повелевает своим демоном, и волшебником, который находится у него в подчинении?
   — Халлана говорила о чем-то подобном. Мне это показалось ужасно сложным.
   — Изнутри-то нет. Разница очень проста. Пропасть между человеком, который пользуется силой в своих целях, и силой, которая использует в своих целях человека… иногда не шире муравьиного шага. Я знаю, я сам однажды подошел опасно близко к этой пропасти. Я уверен: после несчастья, погубившего вашего отца, а вас… вас сделавшего тем, чем вы стали, власть над Камрилом захватил демон. То ли волшебника ослабило отчаяние, то ли с самого начала демон был сильнее — этого теперь никто не узнает, но в глубине души я уверен: последним, что сделал Камрил, было написанное им признание, а первое, что сделал демон, захватив власть, — это сжег его.
   Ингри раскрыл рот, потом закрыл его. Он уже давно отвел Камрилу роль предателя, и теперь ему неприятно было осознать, что молодой волшебник, в свою очередь, мог оказаться каким-то странным образом предан.
   — Так что, видите ли, — мягко продолжал Льюко, — судьба Камрила занимает меня… более того, не дает мне покоя. Боюсь, что не могу, увидев вас, не вспомнить о ней.
   — Не удалось ли служителям храма узнать, жив Камрил или мертв?
   — Нет. Было одно сообщение о незаконном волшебнике в Кантонах лет пять назад, которым мог оказаться Камрил, но след его оказался потерян.
   Ингри начал произносить вопрос: «Кто…», но передумал и спросил:
   — Что вы такое?
   Льюко развел руками:
   — Теперь всего лишь простой храмовый надзиратель.
   «Надзиратель над кем?»
   Может быть, над всеми храмовыми волшебниками Вилда? «Всего лишь» и «простой» казались совсем не подходящими к данной ситуации словами.
   «Этот человек может быть для меня очень опасен, — напомнил себе Ингри. — Он уже знает слишком много».
   И, к несчастью, узнает еще больше…
   Льюко снова взглянул на письмо и начал задавать Ингри вопросы о том, что произошло в Реддайке. Удивляться тут было нечему, Ингри и не сомневался: большая часть событий описана Халланой.
   Ингри обо всем рассказал — честно и подробно, но так немногословно, как только мог. Беда заключалась как раз в деталях, каждая новая фраза была чревата новыми вопросами. Однако сжатый отчет Ингри как будто удовлетворил священнослужителя; по крайней мере то, как освободился волк Ингри, Льюко обсуждать не стал.