Страница:
Ингри сглотнул, стараясь вернуть себе контроль над собственным голосом — ему был нужен его звук, чтобы удостовериться: он все еще хозяин своего рассудка.
— Я слышал об этом принце. Он был знаменитым военачальником, сражался с Аударом на протяжении двадцати лет — до поражения и смерти.
— До поражения — да. Что же касается смерти… Сыну моего сына было всего двадцать, когда я отнял у него его тело. Долина Священного древа к тому времени была покинута…
Мокрый лес, окутанный ледяным туманом, лишенные листвы деревья, тянущиеся из черной трясины… Корявые стволы, из трещин которых сочится смола, как гной из старческих глаз…
— Все воины, соединенные обрядом, были мертвы — погибли в битве или умерли от старости, — как те немногие, кто избег резни на Кровавом Поле. Все, кроме одного.
Глаза Венсела, как теперь казалось Ингри, тоже снились ему. Эти зрачки всасывали в себя видения… «Видения, которые не лгут», — однажды сказал Венсел. Возможно… Однако Ингри тоже знал, как лгать, говоря правду, знал, как обманчива истина и своевременное молчание.
«Тому, что я вижу, я верю. Но чего я не вижу?»
— Сопротивляться нам не удавалось. Многие смерти последовали быстро друг за другом — среди изгнанных членов клана Хорсривер, среди тех, в ком текла кровь древних королей. Я оказался заперт в бесполезном для меня теле ребенка, и мое нетерпение пожирало его — родственники сочли нас безумными. Потребовалось еще тридцать лет и новые смерти, прежде чем я снова обрел власть. Однако клана, который был бы готов сражаться за нас, больше не было. Я занялся политикой в попытке завоевать Вилд изнутри. Я копил богатства, обретал влияние, я научился сгибать тех людей, кого не мог сломать. Я высматривал трещины в королевском доме Дартаки и расширял их.
Видения тускнели, словно бессильные призраки, когда породившая их страсть начала остывать.
— Одного из графов Хорсриверов называли делателем королей, — слабым голосом пробормотал Ингри. — Это тоже был ты?
— Да, и его сыном, и сыном его сына. Я перепрыгивал из тела в тело, и во мне жизнь обретала невиданную густоту. Но мои сыновья больше не были добровольными жертвами. Боги, говорят, собирают души, не разрушая их, — это и есть доказательство, если бы таковое требовалось, что я не бог. Чтобы завоеванные умы не поглотило безумие, власть должна была принадлежать только одному… К тому времени вопроса о том, чьему, уже не возникало.
Полтораста лет я боролся, рассчитывал, истекал кровью и умирал, осквернив свою душу той давней фатальной ошибкой, из-за которой я пожирал души детей моих детей. И в один восхитительный момент я уже решил, что добился своего, что обновленный Вилд возродился. Однако новый король не обладал колдовской силой, в нем не звучала песнь этой земли, он не слышал зова древнего леса. Боги сжульничали. Я не был избавлен от своей вечной пытки. Моя война закончилась, но не была выиграна.
Вот так и появились странные знаменитые своей нелюдимостью графы Хорсриверы…
— Разве ты не можешь освободиться от того заклятия? — прошептал Ингри. — Как-нибудь?
Лицо Венсела исказилось, голос загремел:
— Неужели ты думаешь, что я не пытался?
Крик заставил Ингри поморщиться.
— Для этого нужно чудо, я думаю.
— О, боги давно охотятся за мной. — Улыбка Венсела была злобной. — Теперь они ужасно меня изводят. Они меня хотят, но я их не хочу, Ингри.
Ингри пришлось сделать усилие, чтобы его голос можно было расслышать.
— Чего же ты хочешь?
Выражение лица Венсела сделалось далеким, как будто горе, так долго сдерживаемое, превратило его в камень.
— Чего я хочу? За прошедшие столетия я очень многого хотел, но теперь мои желания сделались совсем простыми, как и подобает беспомощной старости. Такие простые вещи… Я хочу вернуть себе свою первую жену, и своих сыновей на рассвете их жизни…
Видение снова вспыхнуло перед глазами Ингри, слепя яркими цветами: смеющаяся женщина, стайка детей, скачущих на конях по топкому берегу Лура и восхищенно следящих за серой цаплей, взлетевшей в золото рассвета.
Мгновение Ингри мог прочесть в глазах Хорсривера: «Будь ты проклят за то, что заставил меня вспомнить!» Картины смерти в потоке крови, отчаяние поражения несли в себе менее пронзительную боль. Дрожащие пальцы Венсела сильнее сжали голову Ингри.
— Я хочу получить обратно свой мир.
«Ах… этот образ ты показал мне против воли… Он у тебя вырвался невольно».
Ингри облизнул губы.
— Но ты не можешь его получить. Это никому не удалось бы.
Красочная картина сменилась сухой, абсолютной тьмой, и Ингри понял, что больше видений не будет.
— Я знаю. Такое не по силам всем богам вместе, какое бы чудо они ни совершили. Мое желание несбыточно.
— Ты боишься, что боги уничтожат тебя?
На лице Венсела снова промелькнула странная улыбка.
— Я не боюсь — я об этом молю.
— Или… ты боишься наказания, которое тебя ждет? Боишься, что они обрекут твою душу на вечные мучения?
Венсел поднялся на носки и прошептал прямо в ухо Ингри:
— Это было бы лишним. — К бесконечному облегчению Ингри, граф отпустил его и сделал шаг назад. Склонив голову набок, он пристально взглянул в лицо Ингри. — Но ты все об этом узнаешь на собственном опыте, если тебе не повезет.
Если бы не поток обжигающих образов, которые Венсел обрушил на него, Ингри счел бы слова кузена бредом сумасшедшего. Какие бы откровения он ни намеревался вытряхнуть из Венсела, ничего подобного он не ожидал. Он был поражен до глубины души, и Венсел, несомненно, понял это по тому, как бессильно Ингри привалился к столу, хоть он и старался не выдать себя дрожью. Не поверить увиденному… хотел бы Ингри, чтобы такое оказалось возможно.
Ингри попытался найти прорехи в рассказе Венсела. Их оказалось достаточно — в описании и давних событий, и относительно недавних, — но самым странным было то, что Венсел даже не упомянул об армии призраков в Израненном лесу Йяды. Как мог Хорсривер скорбеть о Кровавом Поле и даже не вспомнить о своих покинутых, проклятых товарищах? Венсел признал, что наложил убийственное заклятие, пытаясь расправиться с Йядой, когда не могу же больше отпираться, но причину этого он по-прежнему скрывал. Не были ли эти умолчания связаны друг с другом?
В дверь комнаты постучали, и оба мужчины вздрогнули.
— Что там? — крикнул граф; его резкий тон должен был отбить всякое желание его тревожить.
— Милорд, — раздался голос дворецкого, — ее милость готова отправляться и умоляет вас присоединиться.
Венсел раздраженно сжал губы, но сдержался и ответил:
— Передай ей, что я сейчас приду. — Шаги удалились, и Венсел со вздохом повернулся к Ингри. — Мы должны посетить ее отца. Не слишком приятный вечер нас ожидает. Нам с тобой предстоит продолжить наш разговор.
— Я тоже хотел бы продолжить, — кивнул Ингри, задумался над своими словами и решил, что не станет прояснять двусмысленность — продолжать ли разговор или продолжать оставаться в живых.
Венсел все еще настороженно оглядел его с ног до головы.
— Понимаешь ли, наше семейное проклятие асимметрично. Если моя смерть принесет тебе несчастье, то противоположного сказать нельзя.
— Тогда почему ты не убьешь меня на месте? — Несмотря на все свое воинское искусство, Ингри не сомневался, что граф смог бы это сделать. Каким-нибудь образом…
— Это вызвало бы осложнения, которых, пожалуй, лучше избежать. Заклятие просто заменит тебя кем-то другим, возможно, менее подходящим. Скорее всего твоим кузеном Бирчгровом… если только ты не обзавелся каким-нибудь отпрыском в Дартаке, о котором я ничего не знаю.
— Я… я тоже о таком не знаю. Неужели тебе неизвестно, кто станет твоим наследником после меня?
— Ситуация со временем меняется, и контролировать события я не могу. Ты мог погибнуть в Дартаке. У Фары мог родиться сын. — Губы Венсела скривились. — Другие люди могли родиться или умереть. Я уже давно научился не тратить силы понапрасну, пытаясь разрешить проблемы, которые смоет поток времени. — Венсел прошелся по кабинету, словно пытаясь сбросить напряжение, сковывавшее его тело. Ингри пожалел, что не может позволить себе того же.
Снова повернувшись к Ингри, Венсел бросил:
— Похоже, мы на некоторое время оказываемся связаны друг с другом, хотим мы того или нет. Как насчет того, чтобы поступить ко мне на службу?
Ингри покачнулся. У него имелась тысяча вопросов, на которые никто, кроме Венсела, скорее всего не мог бы ответить. Близкое общение с графом могло кое-что ему открыть.
«А если я скажу „нет“, долго ли я проживу?»
Ингри решил протянуть время.
— Я многим обязан лорду Хетвару. Думаю, мне нелегко будет оставить его службу, а ему — нелегко меня отпустить.
Венсел пожал плечами.
— А если я попрошу его уступить тебя мне? Едва ли он откажет в такой услуге супругу принцессы Фары.
«Конечно, но я могу попросить Хетвара ответить уклончиво или затянуть дело».
— Если Хетвар согласится, не возражаю.
— Похвальная лояльность. Я не могу упрекнуть тебя за нее, я и сам рассчитываю на такое же твое отношение.
— Должен признать, что твое предложение меня заинтересовало.
Венсел сухо улыбнулся, давая понять, что уловил всю уклончивость ответа Ингри.
— Не сомневаюсь. — Он вздохнул и направился к двери, показав тем самым, что разговор закончен. Ингри послушно последовал за ним.
— Скажи мне еще одно, — попросил Ингри, прежде чем уйти.
Граф Хорсривер поднял брови, с любопытством взглянул на Ингри и кивнул.
— Что случилось с Венселом? Тем пареньком, которого я знал?
Хорсривер коснулся лба.
— Его воспоминания все еще существуют — в море других.
— Но не сам Венсел? Он уничтожен?
Граф пожал плечами.
— Где находится четырнадцатилетний Ингри, кроме как здесь? — Он показал на голову Ингри. — Может быть, он тоже уничтожен? Они оба оказались жертвами одного и того же врага. Если есть что-нибудь, что я ненавижу сильнее, чем богов, — это время. — Хорсривер жестом предложил Ингри выйти из кабинета. — Прощай. Будь добр, найди меня завтра.
В рассуждениях Венсела была какая-то ужасная ошибка, но в своем ошалелом состоянии Ингри никак не мог ее нащупать. Оказавшись снова на улице, он заморгал от ярких лучей заката. Его удивило, что Истхом все еще стоит: разве не должен был город рассыпаться в прах за ту небольшую вечность, что Ингри провел в доме Хорсривера? От него не должно было остаться камня на камне.
«Как это случилось со мной?»
Умолчания… Умолчания… События, оставшиеся неупомянутыми. Почему, испытывая такое отвращение к течению времени, Венсел теперь так торопится? Что заставило его отказаться от привычного уединения и проявлять такую активность? Ингри не сомневался: Хорсривер испытывает сильное давление, и это вызывает у него безмолвную ярость.
Покачав раскалывающейся головой, Ингри двинулся в сторону дворца хранителя печати.
Глава 17
— Я слышал об этом принце. Он был знаменитым военачальником, сражался с Аударом на протяжении двадцати лет — до поражения и смерти.
— До поражения — да. Что же касается смерти… Сыну моего сына было всего двадцать, когда я отнял у него его тело. Долина Священного древа к тому времени была покинута…
Мокрый лес, окутанный ледяным туманом, лишенные листвы деревья, тянущиеся из черной трясины… Корявые стволы, из трещин которых сочится смола, как гной из старческих глаз…
— Все воины, соединенные обрядом, были мертвы — погибли в битве или умерли от старости, — как те немногие, кто избег резни на Кровавом Поле. Все, кроме одного.
Глаза Венсела, как теперь казалось Ингри, тоже снились ему. Эти зрачки всасывали в себя видения… «Видения, которые не лгут», — однажды сказал Венсел. Возможно… Однако Ингри тоже знал, как лгать, говоря правду, знал, как обманчива истина и своевременное молчание.
«Тому, что я вижу, я верю. Но чего я не вижу?»
— Сопротивляться нам не удавалось. Многие смерти последовали быстро друг за другом — среди изгнанных членов клана Хорсривер, среди тех, в ком текла кровь древних королей. Я оказался заперт в бесполезном для меня теле ребенка, и мое нетерпение пожирало его — родственники сочли нас безумными. Потребовалось еще тридцать лет и новые смерти, прежде чем я снова обрел власть. Однако клана, который был бы готов сражаться за нас, больше не было. Я занялся политикой в попытке завоевать Вилд изнутри. Я копил богатства, обретал влияние, я научился сгибать тех людей, кого не мог сломать. Я высматривал трещины в королевском доме Дартаки и расширял их.
Видения тускнели, словно бессильные призраки, когда породившая их страсть начала остывать.
— Одного из графов Хорсриверов называли делателем королей, — слабым голосом пробормотал Ингри. — Это тоже был ты?
— Да, и его сыном, и сыном его сына. Я перепрыгивал из тела в тело, и во мне жизнь обретала невиданную густоту. Но мои сыновья больше не были добровольными жертвами. Боги, говорят, собирают души, не разрушая их, — это и есть доказательство, если бы таковое требовалось, что я не бог. Чтобы завоеванные умы не поглотило безумие, власть должна была принадлежать только одному… К тому времени вопроса о том, чьему, уже не возникало.
Полтораста лет я боролся, рассчитывал, истекал кровью и умирал, осквернив свою душу той давней фатальной ошибкой, из-за которой я пожирал души детей моих детей. И в один восхитительный момент я уже решил, что добился своего, что обновленный Вилд возродился. Однако новый король не обладал колдовской силой, в нем не звучала песнь этой земли, он не слышал зова древнего леса. Боги сжульничали. Я не был избавлен от своей вечной пытки. Моя война закончилась, но не была выиграна.
Вот так и появились странные знаменитые своей нелюдимостью графы Хорсриверы…
— Разве ты не можешь освободиться от того заклятия? — прошептал Ингри. — Как-нибудь?
Лицо Венсела исказилось, голос загремел:
— Неужели ты думаешь, что я не пытался?
Крик заставил Ингри поморщиться.
— Для этого нужно чудо, я думаю.
— О, боги давно охотятся за мной. — Улыбка Венсела была злобной. — Теперь они ужасно меня изводят. Они меня хотят, но я их не хочу, Ингри.
Ингри пришлось сделать усилие, чтобы его голос можно было расслышать.
— Чего же ты хочешь?
Выражение лица Венсела сделалось далеким, как будто горе, так долго сдерживаемое, превратило его в камень.
— Чего я хочу? За прошедшие столетия я очень многого хотел, но теперь мои желания сделались совсем простыми, как и подобает беспомощной старости. Такие простые вещи… Я хочу вернуть себе свою первую жену, и своих сыновей на рассвете их жизни…
Видение снова вспыхнуло перед глазами Ингри, слепя яркими цветами: смеющаяся женщина, стайка детей, скачущих на конях по топкому берегу Лура и восхищенно следящих за серой цаплей, взлетевшей в золото рассвета.
Мгновение Ингри мог прочесть в глазах Хорсривера: «Будь ты проклят за то, что заставил меня вспомнить!» Картины смерти в потоке крови, отчаяние поражения несли в себе менее пронзительную боль. Дрожащие пальцы Венсела сильнее сжали голову Ингри.
— Я хочу получить обратно свой мир.
«Ах… этот образ ты показал мне против воли… Он у тебя вырвался невольно».
Ингри облизнул губы.
— Но ты не можешь его получить. Это никому не удалось бы.
Красочная картина сменилась сухой, абсолютной тьмой, и Ингри понял, что больше видений не будет.
— Я знаю. Такое не по силам всем богам вместе, какое бы чудо они ни совершили. Мое желание несбыточно.
— Ты боишься, что боги уничтожат тебя?
На лице Венсела снова промелькнула странная улыбка.
— Я не боюсь — я об этом молю.
— Или… ты боишься наказания, которое тебя ждет? Боишься, что они обрекут твою душу на вечные мучения?
Венсел поднялся на носки и прошептал прямо в ухо Ингри:
— Это было бы лишним. — К бесконечному облегчению Ингри, граф отпустил его и сделал шаг назад. Склонив голову набок, он пристально взглянул в лицо Ингри. — Но ты все об этом узнаешь на собственном опыте, если тебе не повезет.
Если бы не поток обжигающих образов, которые Венсел обрушил на него, Ингри счел бы слова кузена бредом сумасшедшего. Какие бы откровения он ни намеревался вытряхнуть из Венсела, ничего подобного он не ожидал. Он был поражен до глубины души, и Венсел, несомненно, понял это по тому, как бессильно Ингри привалился к столу, хоть он и старался не выдать себя дрожью. Не поверить увиденному… хотел бы Ингри, чтобы такое оказалось возможно.
Ингри попытался найти прорехи в рассказе Венсела. Их оказалось достаточно — в описании и давних событий, и относительно недавних, — но самым странным было то, что Венсел даже не упомянул об армии призраков в Израненном лесу Йяды. Как мог Хорсривер скорбеть о Кровавом Поле и даже не вспомнить о своих покинутых, проклятых товарищах? Венсел признал, что наложил убийственное заклятие, пытаясь расправиться с Йядой, когда не могу же больше отпираться, но причину этого он по-прежнему скрывал. Не были ли эти умолчания связаны друг с другом?
В дверь комнаты постучали, и оба мужчины вздрогнули.
— Что там? — крикнул граф; его резкий тон должен был отбить всякое желание его тревожить.
— Милорд, — раздался голос дворецкого, — ее милость готова отправляться и умоляет вас присоединиться.
Венсел раздраженно сжал губы, но сдержался и ответил:
— Передай ей, что я сейчас приду. — Шаги удалились, и Венсел со вздохом повернулся к Ингри. — Мы должны посетить ее отца. Не слишком приятный вечер нас ожидает. Нам с тобой предстоит продолжить наш разговор.
— Я тоже хотел бы продолжить, — кивнул Ингри, задумался над своими словами и решил, что не станет прояснять двусмысленность — продолжать ли разговор или продолжать оставаться в живых.
Венсел все еще настороженно оглядел его с ног до головы.
— Понимаешь ли, наше семейное проклятие асимметрично. Если моя смерть принесет тебе несчастье, то противоположного сказать нельзя.
— Тогда почему ты не убьешь меня на месте? — Несмотря на все свое воинское искусство, Ингри не сомневался, что граф смог бы это сделать. Каким-нибудь образом…
— Это вызвало бы осложнения, которых, пожалуй, лучше избежать. Заклятие просто заменит тебя кем-то другим, возможно, менее подходящим. Скорее всего твоим кузеном Бирчгровом… если только ты не обзавелся каким-нибудь отпрыском в Дартаке, о котором я ничего не знаю.
— Я… я тоже о таком не знаю. Неужели тебе неизвестно, кто станет твоим наследником после меня?
— Ситуация со временем меняется, и контролировать события я не могу. Ты мог погибнуть в Дартаке. У Фары мог родиться сын. — Губы Венсела скривились. — Другие люди могли родиться или умереть. Я уже давно научился не тратить силы понапрасну, пытаясь разрешить проблемы, которые смоет поток времени. — Венсел прошелся по кабинету, словно пытаясь сбросить напряжение, сковывавшее его тело. Ингри пожалел, что не может позволить себе того же.
Снова повернувшись к Ингри, Венсел бросил:
— Похоже, мы на некоторое время оказываемся связаны друг с другом, хотим мы того или нет. Как насчет того, чтобы поступить ко мне на службу?
Ингри покачнулся. У него имелась тысяча вопросов, на которые никто, кроме Венсела, скорее всего не мог бы ответить. Близкое общение с графом могло кое-что ему открыть.
«А если я скажу „нет“, долго ли я проживу?»
Ингри решил протянуть время.
— Я многим обязан лорду Хетвару. Думаю, мне нелегко будет оставить его службу, а ему — нелегко меня отпустить.
Венсел пожал плечами.
— А если я попрошу его уступить тебя мне? Едва ли он откажет в такой услуге супругу принцессы Фары.
«Конечно, но я могу попросить Хетвара ответить уклончиво или затянуть дело».
— Если Хетвар согласится, не возражаю.
— Похвальная лояльность. Я не могу упрекнуть тебя за нее, я и сам рассчитываю на такое же твое отношение.
— Должен признать, что твое предложение меня заинтересовало.
Венсел сухо улыбнулся, давая понять, что уловил всю уклончивость ответа Ингри.
— Не сомневаюсь. — Он вздохнул и направился к двери, показав тем самым, что разговор закончен. Ингри послушно последовал за ним.
— Скажи мне еще одно, — попросил Ингри, прежде чем уйти.
Граф Хорсривер поднял брови, с любопытством взглянул на Ингри и кивнул.
— Что случилось с Венселом? Тем пареньком, которого я знал?
Хорсривер коснулся лба.
— Его воспоминания все еще существуют — в море других.
— Но не сам Венсел? Он уничтожен?
Граф пожал плечами.
— Где находится четырнадцатилетний Ингри, кроме как здесь? — Он показал на голову Ингри. — Может быть, он тоже уничтожен? Они оба оказались жертвами одного и того же врага. Если есть что-нибудь, что я ненавижу сильнее, чем богов, — это время. — Хорсривер жестом предложил Ингри выйти из кабинета. — Прощай. Будь добр, найди меня завтра.
В рассуждениях Венсела была какая-то ужасная ошибка, но в своем ошалелом состоянии Ингри никак не мог ее нащупать. Оказавшись снова на улице, он заморгал от ярких лучей заката. Его удивило, что Истхом все еще стоит: разве не должен был город рассыпаться в прах за ту небольшую вечность, что Ингри провел в доме Хорсривера? От него не должно было остаться камня на камне.
«Как это случилось со мной?»
Умолчания… Умолчания… События, оставшиеся неупомянутыми. Почему, испытывая такое отвращение к течению времени, Венсел теперь так торопится? Что заставило его отказаться от привычного уединения и проявлять такую активность? Ингри не сомневался: Хорсривер испытывает сильное давление, и это вызывает у него безмолвную ярость.
Покачав раскалывающейся головой, Ингри двинулся в сторону дворца хранителя печати.
Глава 17
Ингри прошел полпути до резиденции Хетиара, прежде чем реакция на случившееся проявилась в полной мере, заставив его колени подогнуться. Низкий выступ стены дома вполне подошел в качестве скамейки, и Ингри упал на него, обхватив руками голову и прижавшись спиной к все еще теплому камню. Его ощущения странным образом напоминали те, что он испытывал, когда его волк пытался вырваться наружу: он погрузился в закруживший его поток времени, а потом словно упал на землю после приснившегося полета. Только на этот раз не тело, а рассудок оказался в состоянии, когда защитная реакция опережает мысль в отчаянном стремлении выжить.
Проходившая мимо почтенная дама помедлила и пристально взглянула на раскачивающегося, обхватив себя руками, Ингри, но потом, отдав должное его возрасту, полу и вооружению, предпочла не интересоваться его самочувствием. Через некоторое время дрожь унялась, и разум Ингри вновь начал функционировать.
«Рассказ Венсела правдив… О пятеро богов!»
Не Венсела, а Хорсривера, поправил себя Ингри. Много ли от Венсела уцелело в этом щуплом кособоком теле, сказать было невозможно.
Вторая его мысль была окрашена завистью. Жить вечно! Как мог человек не стать счастливым, имея столько возможностей исправить старые ошибки, накопить богатства власть, знания? Однако размышления развеяли зависть. За свои многие жизни Хорсривер заплатил многими смертями — заклятие не давало ему никакой защиты от всех сопряженных с этим ужасов. «Быть сожженным заживо — весьма мучительная смерть. Не рекомендую», — сказал однажды Венсел, и Ингри тогда счел эти слова шуткой. Теперь, оглядываясь назад, он предположил, что скорее тот поделился пережитым.
Сделает ли человека уверенность в собственном выживании более смелым в битве? Действительно, многие из предков Венсела… нет, иначе — Хорсривера… умирали не в своей постели. А может быть, знание того, какие страдания несет смерть, сделает человека более трусливым? Ингри только что пережил, по милости Хорсривера, две самые чудовищные кончины, и одного воспоминания о них было достаточно, чтобы его чуть не вырвало. Призрачные образы других смертей множились, как отражения в двух стоящих напротив зеркалах, и от осознания их бесчисленности желудок Ингри снова судорожно сжался.
Потом Ингри осознал, что показанное ему Хорсривером было не единственной ценой, заплаченной за вечную жизнь. У Ингри не было детей, он даже никогда не задумывался о том, что значит иметь сына, но перспектива, нарисованная Хорсривером, вызвала в нем смутное, но тем не менее яростное желание защитить… Может быть, оно коренилось в его собственном детском стремлении заслужить одобрение отца, в светлых воспоминаниях о лорде Ингалефе, благодаря которым Ингри представлял себе, каким должен быть настоящий отец.
Что должен был чувствовать Хорсривер, глядя, как растут сыновья его сыновей, и зная, какая их ждет участь?
Каково было зачинать ребенка, все предвидя наперед? Открывал ли он им ожидающий их кошмар, как открыл его Ингри? Или он нападал без предупреждения? Или бывало и так и иначе? В каком возрасте овладевал он телами своих потомков? И какая разница была Хорсриверу — вторгаться ли в душу испуганного ребенка, растерянного юноши или взрослого мужчины, прожившего собственную жизнь, делавшего собственный выбор, возможно, имеющего жену и детей? Какова бы ни была разница, у Хорсривера было достаточно времени, чтобы перепробовать все варианты…
И дело не только в разных телах и разных женах. Куда девались души всех захваченных заклятием сыновей? Связанные вместе, поглощенные, но полностью не уничтоженные… Заклятие, похоже, украло у несчастных не только жизни, но саму вечность. Хорсривер тащил обломки душ через следующие поколения, через следующие века, весь этот перепутанный клубок истаивающих призраков. Не приходилось ли Хорсриверу — эта мысль поразила Ингри больше остальных, — не приходилось ли Хорсриверу своей рукой убивать любимого сына, зная о приближении собственной кончины, чтобы избавить его душу от погружения в этот ужас?
«Думаю, что такое могло случаться раз или два».
За четыре столетия, когда насилие часто безвременно обрывало жизни, наверняка возникали самые разные ситуации.
Опасный, могущественный, владеющий магией, бессмертный… и безумный. Оглядываясь назад, Ингри по-иному оценил едкую разговорчивость Венсела. Его странное поведение, вспышки энергии, перемежающиеся отшельничеством, все еще удивляли Ингри, но теперь он не искал им объяснений, подходящих обычному человеку. Ингри по-прежнему не понимал Венсела, но ему наконец открылась вся глубина этого непонимания. «Смотри на души», — сказала ему Йяда. Вот уж действительно…
Сколько еще повторений потребуется, прежде чем Венсел утратит свой даже уже теперь хрупкий рассудок и станет настолько невменяемым, что уже не сможет считаться нормальным человеком? Продолжающее действие заклятия на посторонний взгляд станет, возможно, казаться какой-то семейной болезнью, когда одного кровного родственника за другим поражает безумие — кого в юности, кого в зрелом возрасте…
«Только одно повторение, мне кажется».
Следующий переход будет отличаться от прежних, если Ингри проживет дольше Венсела. Об этом позаботится его волк. Будет отличаться, но совершенно не обязательно в лучшую сторону.
«Нет, не в лучшую…»
Если не считать того момента, когда Ингри получил дух волка, сегодняшний день стал самым ошеломляющим в его жизни — он начался со встречи лицом к лицу с богом, а кончился ужасными откровениями Венсела. Ингри ничего так не хотел, как дотащиться до дому, прижать к себе Йяду и выплакать новости, уткнувшись ей в плечо. До дому? Здание, где содержалась Йяда, домом Ингри не было.
«Но где бы ни была Йяда, там место и мне».
В хаосе и неразберихе битвы знамя, высоко поднятое над сражающимися и умирающими, было местом, где собирались растерянные и потерявшие командиров воины, местом, где можно перегруппировать силы, найти надежного товарища, спиной к окровавленной спине которого можно продолжать биться.
«И нужно предупредить ее об опасности трансформации».
Ингри с ужасом осознал, что жуткое наследие Венсела висело над его головой многие годы, а он ничего не подозревал. Выбор времени, когда его тело будет захвачено, был полностью во власти Венсела. Граф в любой момент мог перерезать себе горло, по своей воле совершив сверхъестественное переселение. Впрочем… поразмыслив, Ингри решил что Йяда может оказаться единственным человеком во всем Вилде, способным с одного взгляда определить подделку. Определить, но не обязательно понять, что произошло, а лживые измышления Венсела, произнесенные ртом Ингри и голосом Ингри, наверняка окажутся искусными и убедительными.
Ингри заставил себя подняться на ноги и снова пошел по улице, стараясь не шататься, как пьяный. Движение несколько взбодрило его тело и освежило ум. Дойдя до желтого каменного фасада дворца Хетвара, который был ему домом последние четыре года, Ингри помедлил, вспомнив о своем первом паническом порыве кинуться к патрону. Он внезапно почувствовал, что совершенно не представляет, что сказать Хетвару, однако хранитель печати ведь велел ему явиться. По крайней мере нужно узнать, не ждут ли его новые распоряжения. Ингри свернул к двери.
— У милорда посетители, — предупредил его привратник. Ингри едва не удрал, но вместо этого скромно сказал:
— Передай, что я подожду, и узнай, что милорду угодно мне приказать.
Привратник отправил пажа, который тут же вернулся с известием:
— Господин желает, чтобы вы явились в его кабинет, лорд Ингри.
Ингри кивнул, поднялся по широкой лестнице и свернул в знакомый коридор. Наступали сумерки, и слуга зажигал свечи в настенных подсвечниках. На стук в дверь Раздался ответ Хетвара:
— Войдите.
Ингри повернул ручку и проскользнул внутрь, но тут же с трудом подавил импульс сбежать. Вокруг письменного стола Хетвара сидели принц Биаст, просвещенный Льюко и сам настоятель-выборщик, Фритин кин Боарфорд. У стены стоял Геска; напряженная поза лейтенанта выдавала в нем человека, которому нелегко дается отчет перед начальством. Глаза всех присутствующих обратились на Ингри.
— Вот и хорошо, — сказал Хетвар. — Мы как раз обсуждали вас, Ингри. Оправились ли вы после утреннего нездоровья?
Выражение лица хранителя печати было откровенно насмешливым. Быстро перебрав в уме возможные варианты, Ингри решил, что ответа на этот вопрос не существует; поэтому он просто кивнул и стал всматриваться в своих неожиданных слушателей.
Настоятель Фритин приходился дядей графам-близнецам Боарфордам; это был представитель предыдущего поколения, избравший служение храму, поскольку слишком большое число старших братьев лишало его надежды унаследовать родовые земли. Его долгая карьера была типичной для священнослужителя и вполне достойной: если он и покровительствовал своим родичам, то всегда заботился о том, чтобы они ревностно служили храму. Его назначение в Истхом, сопровождавшееся важным постом выборщика, произошло около семи лет назад, ознаменовав кульминацию карьеры и возможности оказывать покровительство.
По наблюдениям Ингри, Фритин и Хетвар вполне уживались: оба они были прежде всего людьми практичными. Благодаря им Храмовый город и Королевский город чаще действовали сообща, чем противостояли друг другу, хотя бывали и исключения. В настоящий момент некоторая напряженность была вызвана приближающимися выборами, поскольку Хетвар полагал, что Фритин еще не определился с тем, кому отдаст голос: настоятель по матери был в родстве и с Хокмурами, и с Фоксбриарами. Фритин сумел использовать свое положение главы храма для того, чтобы пока что не пообещать свой голос никому. Не приходилось сомневаться, что он собирался извлечь пользу из такого положения вещей.
Ингри никогда не был уверен, что верховный настоятель снисходительно смотрит на его волка. Прощение Ингри даровал его предшественник; бумага с его подписью была единственной собственностью Ингри, которую он берег все последние десять лет; сейчас она хранилась в комнате Ингри в этом самом дворце. Ингри не было известно, является ли отвращение Фритина ко всему сверхъестественному следствием его теологических взглядов или личного отношения: настоятель так же не жаловал мистику, как и Хетвар.
«Так зачем же, интересно, он привел Льюко?»
Льюко как раз грыз палец и пристально смотрел на Ингри, что вызвало у того новый приступ беспокойства. Вежливо кивнув жрецу, Ингри стал ждать, когда кто-нибудь заговорит.
«Кто угодно, только не я. Пятеро богов, я недостаточно сообразителен для такой опасной компании».
Верховный настоятель сразу перешел к делу.
— Просвещенный Льюко сообщил нам, что вы утверждаете, будто пережили чудо сегодня утром в храме.
На мгновение Ингри задумался о том, как бы прореагировал Фритин, если бы он ответил: «Нет, я совершил чудо. Мне очень не хотелось, но бог так меня упрашивал…» Вместо этого Ингри ответил:
— Со мной не случилось ничего, что я мог бы доказать в суде, милорд. По крайней мере так мне сказали.
Льюко смущенно поежился под спокойным взглядом Ингри.
— Я там был, — холодно сказал настоятель.
— Да, милорд.
— Я не видел ничего. — К чести Фритина, хоть в его голосе мешались подозрение и тревога, тревога все-таки преобладала.
Ингри склонил голову, сохранив ничего не говорящее выражение лица. Если это кого-то и злит… Пусть сначала они выскажутся.
Принц-маршал Биаст с надеждой проговорил:
— Можно считать, что раз Сын Осени забрал душу Болесо, это свидетельствует против обвинений в звериной магии.
— Считать можно все что угодно, — добродушно кивнул Ингри. — И как только единственного свидетеля Камрила обнаружат утонувшим в Сторке, некому будет опровергнуть такое заключение. Я, во всяком случае, предпочту промолчать.
Верховный настоятель дернулся, уловив замаскированное оскорбление. Или совет? А может быть, угрозу? Ингри надеялся, что определить это точно окажется нелегко. Проницательные глаза Льюко блеснули вновь пробудившимся любопытством.
— Такого не случится, — сказал настоятель. — Камрил находится под стражей. Его ждет правосудие.
— Это хорошо. Тогда каким бы способом ни была спасена душа Болесо, по крайней мере его поступки получат оценку, которой заслуживают.
Биаст поморщился.
Хетвар решительно вмешался:
— Так скажите нам, лорд Ингри, когда вы обнаружили, что леди Йяда также заражена духом животного? — Ах, значит, они сравнивали то, что каждому из них говорил Ингри… Что ж, теперь этому не поможешь.
— В первый день после отъезда из замка.
С обычным своим обманчивым спокойствием Хетвар поинтересовался:
— И вы не сочли нужным сообщить об этом мне?
Стоящий у стены Геска, изо всех сил старавшийся сделаться невидимым, поежился.
«А кому же, как не Хетвару, ты писал свои доносы, Геска?»
Похоже, Хорсриверу, судя по тому, как своевременно тот их встретил. А если так, то остается ли и сейчас Геска его агентом?
— При первой же возможности, — ответил Ингри, — я сообщил о проблеме храму в лице просвещенной Халланы. Она направила меня к просвещенному Льюко. — «Ну, в определенном смысле…» — Я ожидал указаний священнослужителей, поскольку дело явно попадает в ведение храма, однако, увы, из-за переполоха с белым медведем вовремя их не получил. К тому времени, когда у меня появился шанс все рассказать, другие события заслонили это. — Другие события? Или то же самое, только с другой точки зрения? Кто, кроме богов, может заглядывать за все углы одновременно? Эта новая мысль не успокаивала. Ладно, переложим вину на святого — Льюко как раз со своего рода сухим одобрением смотрел, как Ингри выкручивается — и посмотрим, кто осмелится отчитывать его.
Ну конечно, не Хетвар: хранитель печати нахмурился, но переменил тему:
— Понятно. С девицей мы разберемся в свое время. До нас дошло более недавнее обвинение. Что вы скажете об утверждении Камрила, будто Венсел кин Хорсривер также скрывает в себе дух животного?
Ингри сделал глубокий вдох.
— Я скажу, что такое тяжкое обвинение, несомненно, заслуживает тщательного разбирательства со стороны храма.
Проходившая мимо почтенная дама помедлила и пристально взглянула на раскачивающегося, обхватив себя руками, Ингри, но потом, отдав должное его возрасту, полу и вооружению, предпочла не интересоваться его самочувствием. Через некоторое время дрожь унялась, и разум Ингри вновь начал функционировать.
«Рассказ Венсела правдив… О пятеро богов!»
Не Венсела, а Хорсривера, поправил себя Ингри. Много ли от Венсела уцелело в этом щуплом кособоком теле, сказать было невозможно.
Вторая его мысль была окрашена завистью. Жить вечно! Как мог человек не стать счастливым, имея столько возможностей исправить старые ошибки, накопить богатства власть, знания? Однако размышления развеяли зависть. За свои многие жизни Хорсривер заплатил многими смертями — заклятие не давало ему никакой защиты от всех сопряженных с этим ужасов. «Быть сожженным заживо — весьма мучительная смерть. Не рекомендую», — сказал однажды Венсел, и Ингри тогда счел эти слова шуткой. Теперь, оглядываясь назад, он предположил, что скорее тот поделился пережитым.
Сделает ли человека уверенность в собственном выживании более смелым в битве? Действительно, многие из предков Венсела… нет, иначе — Хорсривера… умирали не в своей постели. А может быть, знание того, какие страдания несет смерть, сделает человека более трусливым? Ингри только что пережил, по милости Хорсривера, две самые чудовищные кончины, и одного воспоминания о них было достаточно, чтобы его чуть не вырвало. Призрачные образы других смертей множились, как отражения в двух стоящих напротив зеркалах, и от осознания их бесчисленности желудок Ингри снова судорожно сжался.
Потом Ингри осознал, что показанное ему Хорсривером было не единственной ценой, заплаченной за вечную жизнь. У Ингри не было детей, он даже никогда не задумывался о том, что значит иметь сына, но перспектива, нарисованная Хорсривером, вызвала в нем смутное, но тем не менее яростное желание защитить… Может быть, оно коренилось в его собственном детском стремлении заслужить одобрение отца, в светлых воспоминаниях о лорде Ингалефе, благодаря которым Ингри представлял себе, каким должен быть настоящий отец.
Что должен был чувствовать Хорсривер, глядя, как растут сыновья его сыновей, и зная, какая их ждет участь?
Каково было зачинать ребенка, все предвидя наперед? Открывал ли он им ожидающий их кошмар, как открыл его Ингри? Или он нападал без предупреждения? Или бывало и так и иначе? В каком возрасте овладевал он телами своих потомков? И какая разница была Хорсриверу — вторгаться ли в душу испуганного ребенка, растерянного юноши или взрослого мужчины, прожившего собственную жизнь, делавшего собственный выбор, возможно, имеющего жену и детей? Какова бы ни была разница, у Хорсривера было достаточно времени, чтобы перепробовать все варианты…
И дело не только в разных телах и разных женах. Куда девались души всех захваченных заклятием сыновей? Связанные вместе, поглощенные, но полностью не уничтоженные… Заклятие, похоже, украло у несчастных не только жизни, но саму вечность. Хорсривер тащил обломки душ через следующие поколения, через следующие века, весь этот перепутанный клубок истаивающих призраков. Не приходилось ли Хорсриверу — эта мысль поразила Ингри больше остальных, — не приходилось ли Хорсриверу своей рукой убивать любимого сына, зная о приближении собственной кончины, чтобы избавить его душу от погружения в этот ужас?
«Думаю, что такое могло случаться раз или два».
За четыре столетия, когда насилие часто безвременно обрывало жизни, наверняка возникали самые разные ситуации.
Опасный, могущественный, владеющий магией, бессмертный… и безумный. Оглядываясь назад, Ингри по-иному оценил едкую разговорчивость Венсела. Его странное поведение, вспышки энергии, перемежающиеся отшельничеством, все еще удивляли Ингри, но теперь он не искал им объяснений, подходящих обычному человеку. Ингри по-прежнему не понимал Венсела, но ему наконец открылась вся глубина этого непонимания. «Смотри на души», — сказала ему Йяда. Вот уж действительно…
Сколько еще повторений потребуется, прежде чем Венсел утратит свой даже уже теперь хрупкий рассудок и станет настолько невменяемым, что уже не сможет считаться нормальным человеком? Продолжающее действие заклятия на посторонний взгляд станет, возможно, казаться какой-то семейной болезнью, когда одного кровного родственника за другим поражает безумие — кого в юности, кого в зрелом возрасте…
«Только одно повторение, мне кажется».
Следующий переход будет отличаться от прежних, если Ингри проживет дольше Венсела. Об этом позаботится его волк. Будет отличаться, но совершенно не обязательно в лучшую сторону.
«Нет, не в лучшую…»
Если не считать того момента, когда Ингри получил дух волка, сегодняшний день стал самым ошеломляющим в его жизни — он начался со встречи лицом к лицу с богом, а кончился ужасными откровениями Венсела. Ингри ничего так не хотел, как дотащиться до дому, прижать к себе Йяду и выплакать новости, уткнувшись ей в плечо. До дому? Здание, где содержалась Йяда, домом Ингри не было.
«Но где бы ни была Йяда, там место и мне».
В хаосе и неразберихе битвы знамя, высоко поднятое над сражающимися и умирающими, было местом, где собирались растерянные и потерявшие командиров воины, местом, где можно перегруппировать силы, найти надежного товарища, спиной к окровавленной спине которого можно продолжать биться.
«И нужно предупредить ее об опасности трансформации».
Ингри с ужасом осознал, что жуткое наследие Венсела висело над его головой многие годы, а он ничего не подозревал. Выбор времени, когда его тело будет захвачено, был полностью во власти Венсела. Граф в любой момент мог перерезать себе горло, по своей воле совершив сверхъестественное переселение. Впрочем… поразмыслив, Ингри решил что Йяда может оказаться единственным человеком во всем Вилде, способным с одного взгляда определить подделку. Определить, но не обязательно понять, что произошло, а лживые измышления Венсела, произнесенные ртом Ингри и голосом Ингри, наверняка окажутся искусными и убедительными.
Ингри заставил себя подняться на ноги и снова пошел по улице, стараясь не шататься, как пьяный. Движение несколько взбодрило его тело и освежило ум. Дойдя до желтого каменного фасада дворца Хетвара, который был ему домом последние четыре года, Ингри помедлил, вспомнив о своем первом паническом порыве кинуться к патрону. Он внезапно почувствовал, что совершенно не представляет, что сказать Хетвару, однако хранитель печати ведь велел ему явиться. По крайней мере нужно узнать, не ждут ли его новые распоряжения. Ингри свернул к двери.
— У милорда посетители, — предупредил его привратник. Ингри едва не удрал, но вместо этого скромно сказал:
— Передай, что я подожду, и узнай, что милорду угодно мне приказать.
Привратник отправил пажа, который тут же вернулся с известием:
— Господин желает, чтобы вы явились в его кабинет, лорд Ингри.
Ингри кивнул, поднялся по широкой лестнице и свернул в знакомый коридор. Наступали сумерки, и слуга зажигал свечи в настенных подсвечниках. На стук в дверь Раздался ответ Хетвара:
— Войдите.
Ингри повернул ручку и проскользнул внутрь, но тут же с трудом подавил импульс сбежать. Вокруг письменного стола Хетвара сидели принц Биаст, просвещенный Льюко и сам настоятель-выборщик, Фритин кин Боарфорд. У стены стоял Геска; напряженная поза лейтенанта выдавала в нем человека, которому нелегко дается отчет перед начальством. Глаза всех присутствующих обратились на Ингри.
— Вот и хорошо, — сказал Хетвар. — Мы как раз обсуждали вас, Ингри. Оправились ли вы после утреннего нездоровья?
Выражение лица хранителя печати было откровенно насмешливым. Быстро перебрав в уме возможные варианты, Ингри решил, что ответа на этот вопрос не существует; поэтому он просто кивнул и стал всматриваться в своих неожиданных слушателей.
Настоятель Фритин приходился дядей графам-близнецам Боарфордам; это был представитель предыдущего поколения, избравший служение храму, поскольку слишком большое число старших братьев лишало его надежды унаследовать родовые земли. Его долгая карьера была типичной для священнослужителя и вполне достойной: если он и покровительствовал своим родичам, то всегда заботился о том, чтобы они ревностно служили храму. Его назначение в Истхом, сопровождавшееся важным постом выборщика, произошло около семи лет назад, ознаменовав кульминацию карьеры и возможности оказывать покровительство.
По наблюдениям Ингри, Фритин и Хетвар вполне уживались: оба они были прежде всего людьми практичными. Благодаря им Храмовый город и Королевский город чаще действовали сообща, чем противостояли друг другу, хотя бывали и исключения. В настоящий момент некоторая напряженность была вызвана приближающимися выборами, поскольку Хетвар полагал, что Фритин еще не определился с тем, кому отдаст голос: настоятель по матери был в родстве и с Хокмурами, и с Фоксбриарами. Фритин сумел использовать свое положение главы храма для того, чтобы пока что не пообещать свой голос никому. Не приходилось сомневаться, что он собирался извлечь пользу из такого положения вещей.
Ингри никогда не был уверен, что верховный настоятель снисходительно смотрит на его волка. Прощение Ингри даровал его предшественник; бумага с его подписью была единственной собственностью Ингри, которую он берег все последние десять лет; сейчас она хранилась в комнате Ингри в этом самом дворце. Ингри не было известно, является ли отвращение Фритина ко всему сверхъестественному следствием его теологических взглядов или личного отношения: настоятель так же не жаловал мистику, как и Хетвар.
«Так зачем же, интересно, он привел Льюко?»
Льюко как раз грыз палец и пристально смотрел на Ингри, что вызвало у того новый приступ беспокойства. Вежливо кивнув жрецу, Ингри стал ждать, когда кто-нибудь заговорит.
«Кто угодно, только не я. Пятеро богов, я недостаточно сообразителен для такой опасной компании».
Верховный настоятель сразу перешел к делу.
— Просвещенный Льюко сообщил нам, что вы утверждаете, будто пережили чудо сегодня утром в храме.
На мгновение Ингри задумался о том, как бы прореагировал Фритин, если бы он ответил: «Нет, я совершил чудо. Мне очень не хотелось, но бог так меня упрашивал…» Вместо этого Ингри ответил:
— Со мной не случилось ничего, что я мог бы доказать в суде, милорд. По крайней мере так мне сказали.
Льюко смущенно поежился под спокойным взглядом Ингри.
— Я там был, — холодно сказал настоятель.
— Да, милорд.
— Я не видел ничего. — К чести Фритина, хоть в его голосе мешались подозрение и тревога, тревога все-таки преобладала.
Ингри склонил голову, сохранив ничего не говорящее выражение лица. Если это кого-то и злит… Пусть сначала они выскажутся.
Принц-маршал Биаст с надеждой проговорил:
— Можно считать, что раз Сын Осени забрал душу Болесо, это свидетельствует против обвинений в звериной магии.
— Считать можно все что угодно, — добродушно кивнул Ингри. — И как только единственного свидетеля Камрила обнаружат утонувшим в Сторке, некому будет опровергнуть такое заключение. Я, во всяком случае, предпочту промолчать.
Верховный настоятель дернулся, уловив замаскированное оскорбление. Или совет? А может быть, угрозу? Ингри надеялся, что определить это точно окажется нелегко. Проницательные глаза Льюко блеснули вновь пробудившимся любопытством.
— Такого не случится, — сказал настоятель. — Камрил находится под стражей. Его ждет правосудие.
— Это хорошо. Тогда каким бы способом ни была спасена душа Болесо, по крайней мере его поступки получат оценку, которой заслуживают.
Биаст поморщился.
Хетвар решительно вмешался:
— Так скажите нам, лорд Ингри, когда вы обнаружили, что леди Йяда также заражена духом животного? — Ах, значит, они сравнивали то, что каждому из них говорил Ингри… Что ж, теперь этому не поможешь.
— В первый день после отъезда из замка.
С обычным своим обманчивым спокойствием Хетвар поинтересовался:
— И вы не сочли нужным сообщить об этом мне?
Стоящий у стены Геска, изо всех сил старавшийся сделаться невидимым, поежился.
«А кому же, как не Хетвару, ты писал свои доносы, Геска?»
Похоже, Хорсриверу, судя по тому, как своевременно тот их встретил. А если так, то остается ли и сейчас Геска его агентом?
— При первой же возможности, — ответил Ингри, — я сообщил о проблеме храму в лице просвещенной Халланы. Она направила меня к просвещенному Льюко. — «Ну, в определенном смысле…» — Я ожидал указаний священнослужителей, поскольку дело явно попадает в ведение храма, однако, увы, из-за переполоха с белым медведем вовремя их не получил. К тому времени, когда у меня появился шанс все рассказать, другие события заслонили это. — Другие события? Или то же самое, только с другой точки зрения? Кто, кроме богов, может заглядывать за все углы одновременно? Эта новая мысль не успокаивала. Ладно, переложим вину на святого — Льюко как раз со своего рода сухим одобрением смотрел, как Ингри выкручивается — и посмотрим, кто осмелится отчитывать его.
Ну конечно, не Хетвар: хранитель печати нахмурился, но переменил тему:
— Понятно. С девицей мы разберемся в свое время. До нас дошло более недавнее обвинение. Что вы скажете об утверждении Камрила, будто Венсел кин Хорсривер также скрывает в себе дух животного?
Ингри сделал глубокий вдох.
— Я скажу, что такое тяжкое обвинение, несомненно, заслуживает тщательного разбирательства со стороны храма.