По другую сторону от священного огня Ингри заметил рыцаря Улькру и нескольких слуг Болесо; это было хорошо — значит, они прибыли в Истхом, как им и было велено. Улькра вежливо поклонился Ингри, хотя те придворные Болесо, которые сопровождали его гроб, постарались не встречаться с Ингри глазами — то ли помня о его неприязни, то ли просто побаиваясь его.
   Из каменного коридора, ведущего внутрь храма, донеслось пение хора; эхо заставляло слитные голоса звучать подобающе далекими и печальными. Поющие а колиты медленно выступили во двор: пять раз по пять, квинтет для каждого из богов, — одетые в голубые, зеленые, красные, серые и белые одежды. Позади них шестеро вельмож — Хетвар, близнецы Боарфорды и еще три графа-выборщика — несли носилки с телом принца.
   Тело Болесо было туго обернуто пахучими травами под роскошной одеждой, однако распухшее лицо оставалось на виду. Задержка, связанная с путешествием в столицу, привела к такой степени разложения, когда следовало бы хоронить тело в закрытом гробу, но погребение столь высокородного человека требовало присутствия свидетелей, и чем больше, тем лучше, чтобы предотвратить возможность появления самозванцев в будущем.
   Следом за носилками шли ближайшие родственники покойного. Биаста, роскошно одетого, но выглядящего очень усталым, сопровождал Симарк со штандартом принца-маршала, в знак траура свернутым вокруг древка. Граф Хорсривер поддерживал под руку принцессу Фару в строгом черном платье. Темные волосы принцессы, стянугые в узел и не украшенные ни драгоценностями, ни лентами, подчеркивали смертельную бледность ее лица. Фара в отличие от братьев не была высокой, и длинный подбородок Cтагхорнов у нее не был так заметен; она не была красавицей, но гордая осанка и умение держаться обычно скрадывали недостатки. Сегодня же принцесса выглядела осунувшейся и больной.
   Присутствие духа жеребца в Хорсривере казалось так хорошо скрытым, что могло быть принято просто за мрачность. «Нужно узнать у Венсела, как он это делает». Ингри начал догадываться, каким образом кузену удается избегать разоблачения жрецами, но цена его ужаснула.
   Ингри с облегчением обнаружил, что священный король не покинул ради похорон своей постели и не был принесен в храм на носилках. Уж очень походило бы на то, что одни носилки следуют за другими…
   Ингри направился за леди Хетвар, когда она заняла положенное место у входа в увенчанный куполом зал Сына. Огромное пространство заполнилось толпой; менее знатные придворные заглядывали в арку, ведущую во двор. Вельможи опустили носилки перед алтарем Сына, хор затянул новый гимн, а верховный настоятель Фритин вышел вперед, чтобы совершить церемонию проводов принца. Ингри пошире расставил ноги, заложил руки за спину и приготовился вытерпеть скучный обряд. К счастью, речи оказались формальными и краткими и никто не упомянул странных обстоятельств смерти Болесо. Даже Хетвар ограничился несколькими банальностями о трагически оборвавшейся молодой жизни.
   Из центрального двора донесся шорох: толпа раздвинулась, освобождая дорогу процессии со священными животными. Вели их другие служители, чем накануне, а Фафу, грозного белого медведя, заменила миниатюрная пушистая кошечка, уютно свернувшаяся в руках женщины в белых одеждах Бастарда. Мальчик, который вел рыжего жеребенка, оказался тем же самым; поскольку на этот раз его подопечного не приходилось успокаивать, паренек глазел по сторонам и, встретившись глазами с Ингри, испуганно вздрогнул, узнав его.
   Грумы проявляли чрезвычайную осторожность, подводя животных к носилкам, чтобы они смогли сообщить, забирает ли душу Болесо соответствующий бог. Никто из присутствующих особенно не ожидал, что голубая сойка Дочери или зеленый попугай Матери проявят какой-нибудь интерес, но толпа заволновалась, когда к носилкам подвели рыжего жеребенка. Животное проявило полное равнодушие, также как серый пес и белая кошечка. Служители растерянно переглянулись. Биаст мрачно нахмурился, а принцесса Фара была, казалось, готова упасть в обморок.
   Неужели душа Болесо проклята, отвергнута Сыном Осени, на которого, казалось бы, была самая большая надежда, и не востребована даже Бастардом? Неужели Болесо обречен стать истаивающим со временем призраком? Или он был так осквернен духами животных, принесенных им в жертву, что оказался в ловушке между миром материи и миром душ и был обречен на те самые муки, которые Ингри когда-то описывал Йяде?
   Верховный настоятель поманил к себе Биаста, Хетвара и просвещенного Льюко, который держался так незаметно, что Ингри даже не сразу его увидел. После того как они тихо посовещались, грумы начали заново подводить священных животных к носилкам.
   Жара и напряжение неожиданно оказали на Ингри странное действие. Зал поплыл у него перед глазами, правая рука начала болеть. Ингри незаметно попятился к стене, надеясь найти опору в ее прохладном камне. Этого оказалось недостаточно. Как раз в тот момент, когда к носилкам подвели рыжего жеребенка, Ингри рухнул на пол бесформенной грудой; только тихо звякнул о камни его меч.
 
   И тут неожиданно оказалось, что Ингри стоит в том, другом месте, в безграничном пространстве, где он однажды уже бывал, но только теперь, похоже, схватки не предвиделось: Ингри по-прежнему был в парадной одежде, и лицо его оставалось человеческим.
   Из рощи по-осеннему пахнущих опадающей листвой деревьев вышел рыжеволосый молодой человек. Он был высок, одет в кожаный охотничий костюм и леггинсы, за плечом висели лук и колчан. Его блестящие глаза сверкали, как лесной поток, нос осыпали веснушки, широкий рот смеялся. Голову молодого человека венчала корона из осенних листьев — бурых дубовых, красных кленовых, желтых березовых. Широко шагая, он вытянул губы и свистнул, и резкий высокий звук пронзил душу Ингри, как стрела.
   Из тумана появился огромный темный волк с отливающим серебром мехом; он подбежал к молодому человеку, приоткрыв пасть и вывалив язык, припал к земле, лизнул ногу охотника и перекатился на бок. Рыжеволосый юноша присел на корточки и почесал волку живот. Шею волка, примяв густую шерсть, охватывал ошейник из осенних листьев — таких же, как корона на голове охотника. Волк, казалось, смеялся… Молодой человек выпрямился и широко расставил ноги.
   Из чащи с большим достоинством, но так же нетерпеливо выбежал пятнистый леопард. Рядом с ним с растерянным видом шла Йяда. Шея леопарда была обвита гирляндой лиловых и желтых осенних цветов, Йяда держала ее, как поводок, но трудно было понять, кто из них кого ведет. Йяда была в том же запятнанном желтом платье, в котором Ингри увидел ее в первый раз, — том самом, что она носила во время трагической схватки с Болесо, и капли крови на нем казались свежими и сверкали, как рубины. На лице Йяды, когда она увидела веселое лицо рыжеволосого охотника, растерянность сменилась изумлением и ужасом. Леопард потерся о ногу молодого человека, едва не опрокинув его, и его раскатистое мурлыканье прозвучало как прерывистая песня.
   Юноша взмахнул рукой; Ингри и Йяда тут же повернулись к нему.
   Перед ними в мучительной неподвижности застыл Болесо. Он тоже выглядел так, как в ночь своей смерти: на нем была короткая мантия, под которой виднелись нанесенные краской на восковую кожу узоры. Их тусклые цвета вызвали у Ингри головную боль: они были неправильны, противоречили друг другу. Ингри пришел на ум невежда, который, услышав незнакомый язык, начинает ему подражать, или ребенок, еще не умеющий писать, но усердно, глядя на старшего брата, покрывающий лист бумаги бессмысленными каракулями.
   Для Ингри кожа Болесо была прозрачна. В клетке его ребер вихрились лающие и скулящие, рычащие и воющие сгустки тьмы. Кабан, пес, волк, олень, бобер, лис, сокол, даже перепуганный кот…
   «Результаты давних экспериментов?»
   Да, сила в этом сборище была, но она тонула в хаосе, в оглушительным шуме. Ингри вспомнил слова Йяды: «Сам его ум был похож на зверинец».
   Бог мягко произнес:
   — Он не может войти в Мои врата, пока не избавится от этих духов.
   Йяда сделала шаг вперед и умоляюще протянула руки к Сыну Осени.
   — Чего ты хочешь от нас, господин?
   Взгляд бога охватил всех стоящих перед ним.
   — Освободите его, если будет на то ваша воля, чтобы он смог войти в царство богов.
   — Ты желаешь, чтобы мы определили судьбу другого человека? — прошептала Йяда. — Не только в земной жизни, но в вечности?
   Сын Осени склонил набок увенчанную венком голову.
   — Ты же однажды сделала для него выбор, не так ли?
   Губы Йяды приоткрылись, потом сжались — не то от страха, не то от благоговения.
   Он тоже должен бы испытывать благоговение, подумал Ингри. Должен был бы упасть на колени… Вместо этого он чувствовал головокружение и гнев. Преклонение Йяды перед богом вызывало у него одновременно острую зависть и отвращение: как будто он смотрит на солнце в маленькую дырочку, в то время как Йяда свободно любуется светилом.
   «Но если бы мои глаза видели все шире, не ослепил бы меня этот свет?»
   — Ты готов… готов взять его на свои небеса, господин? — с изумлением и яростью спросил Ингри. — Он убивал — не ради защиты собственной жизни, а из-за безумия и злобы. Он пытался украсть власть, по праву ему не принадлежащую. Если я правильно догадываюсь, он покушался на жизнь собственного брата. Он был готов изнасиловать Йяду, если бы смог, и продолжать убивать — для собственного развлечения!
   Сын Осени поднял руки. Они сияли, словно на них падал свет осеннего солнца, отраженный лесным потоком.
   — Мои руки изливают милосердие, как полноводную реку, воин-волк. Разве ты хотел бы, чтобы я отмеривал его в соответствии с заслугами человека, как аптекарь из пипетки? Хотел бы ты стоять по пояс в чистой воде, оделяя по капле людей, умирающих от жажды на иссушенном берегу?
   Ингри растерянно молчал, но Йяда решительно ответила:
   — Нет, господин, я этого не хотела бы. Допусти его к своей реке, пусть он погрузится в ее бурное течение. Его потери — не выигрыш для меня, заслуженное им наказание меня не порадует.
   Бог ослепительно улыбнулся девушке. По ее лицу текли серебряные слезы — они казались благословением.
   — Это несправедливо, — прошептал Ингри. — Несправедливо по отношению ко всем тем, кто… кто пытался не свернуть с пути.
   — Ах, но я же не бог правосудия, — протянул Сын. — Разве вы оба предпочли бы предстать перед Отцом?
   Ингри судорожно сглотнул: он совершенно не был уверен, что этот вопрос — риторический; не был он уверен и в том, что случится, если он скажет «да».
   — Пусть выбирает Йяда. Я подчинюсь.
   — Увы, от тебя требуется большее, чем просто отойти в сторону, воин-волк. — Бог показал на Болесо. — Он не сможет войти в Мое царство, отягченный всеми этими изувеченными духами. Эта дверь — не для них. Изгони их из него, Ингри.
   Ингри оглядел животных, заточенных за ребрами Болесо.
   — Выпустить их из этой клетки?
   — Если ты предпочитаешь такую метафору, то да. — Медные брови бога сошлись на переносице, но в глазах сверкало веселье. Волк и леопард теперь сидели с обеих сторон от стройных обутых в охотничьи сапоги ног и не мигая смотрели на Ингри.
   Ингри прочистил горло.
   — Как это сделать?
   — Позови их.
   — Я… я не понимаю…
   — Соверши то, что делали твои предки друг для друга, творя последние очистительные обряды Древнего Вилда. Разве ты не знал? Когда они обмывали тело и заворачивали в саван, шаманы занимались душой усопшего. Каждый должен был помогать товарищу, был ли он просто воином, владевшим духом животного, или великим магом, пройти сквозь врата в конце жизни, и каждый мог рассчитывать на такую помощь. Великая цепь — рука в руке, голос за голосом, прошедшие очищение души, возносящиеся непрерывным потоком… — Голос бога смягчился. — Отзови эти несчастные создания, Ингри кин Волфклиф. Спой песнь, которая дарует им покой.
   Ингри стоял, глядя на Болесо. Широко раскрытые глаза принца смотрели на него с мольбой.
   «Думаю, глаза Йяды тоже были широко раскрыты и умоляли той ночью. Разве проявил ты к ней милосердие, мой никчемный принц? И к тому же я совершенно не умею петь».
   Ингри заметил, что Йяда пристально и с надеждой смотрит на него.
   «Во мне нет милосердия, леди. Придется мне позаимствовать его у тебя».
   Ингри сделал глубокий вдох и потянулся в глубь собственного существа. Потом проследил взглядом за одним вьющимся в клетке из ребер духом и протянул руку.
   — Выйди на свободу!
   Первый дух пролетел у него между пальцев, испуганный и растерянный, и исчез вдали. Ингри взглянул на бога.
   — Куда?..
   Взмах сияющей руки обнадежил его.
   — Все хорошо. Продолжай.
   — Выйди…
   Один за другим темные вихри вырывались из Болесо и рассеивались в ночи… или в лучах рассвета. Что бы это ни было, все духи уплывали в какое-то «сейчас» вне времени, как казалось Ингри. Наконец Болесо, все еще безмолвный, был освобожден от всех пятен тьмы.
   Ингри увидел перед собой юного бога, сидящего на рыжем жеребенке и протягивающего руку принцу. Болесо с сомнением и страхом смотрел на него снизу вверх, и Ингри услышал, как Йяда судорожно втянула воздух. Но тут Болесо вскарабкался на спину жеребенка позади бога. На лице принца было написано изумление, хотя и не радость.
   — Думаю, что его душа все еще ранена, господин, — сказал Ингри с непонятно откуда взявшейся уверенностью.
   — Ах, но я знаю великолепного целителя там, куда мы отправляемся, — ликующе рассмеялся бог.
   — Господин… — прошептал Ингри, глядя, как бог без помощи узды разворачивает своего скакуна.
   — Да?
   — Если каждый племенной шаман освобождал своего товарища, а тот — своего… — Ингри с трудом сглотнул. — Что случится с самым последним шаманом?
   Взгляд Сына Осени был загадочным. Он протянул руку, почти коснувшись сияющим пальцем лба Ингри. На мгновение Ингри показалось, что бог ничего ему не ответит, но потом Сын Осени пробормотал:
   — Это нам еще предстоит выяснить.
   Он ударил пятками рыжего жеребенка, и они исчезли.
 
   Ингри заморгал.
   Он наполовину лежал на жестком камне, наполовину сидел, привалившись к стене, глядя вверх, на купол храма Сына. Его окружало кольцо обеспокоенных людей — Теска, встревоженная леди Хетвар, двое-трое незнакомцев.
   — Что случилось? — прошептал Ингри.
   — Вы потеряли сознание, — хмурясь, ответил Геска.
   — Нет. Что случилось у катафалка? Только что?
   — Сын Осени забрал душу принца Болесо, — сказала леди Хетвар, оглянувшись через плечо. — Этот милый рыженький жеребеночек буквально уткнулся в него носом — тут уж сомневаться не приходится. Все испытали облегчение.
   — Да. Половина моих солдат билась об заклад, что он отправится к Бастарду. — На лице Гески промелькнула кривая улыбка.
   Леди Хетвар неодобрительно покачала головой.
   — Это неподходящая тема для пари, Геска.
   — Конечно, миледи, — послушно кивнул Геска, стирая с лица улыбку.
   Ингри приподнялся и сел, опираясь на стену. Движение заставило зал начать медленно кружиться, и он крепко зажмурился, потом осторожно открыл глаза. В то время, пока длилось его видение, Ингри казался себе невесомым, лишенным тела, но теперь его сотрясал озноб, рождающийся где-то в животе, хотя холодно ему не было, — словно тело приходило в себя после шока, отрицаемого рассудком.
   Леди Хетвар наклонилась вперед и положила матерински заботливую руку на влажный лоб Ингри.
   — Не заболели ли вы, лорд Ингри? Вы ужасно горячий.
   — Я… — Ингри хотел было решительно отвергнуть такое предположение, но передумал. Ему ничего так страстно не хотелось, как немедленно оказаться подальше от этого полного странных событий места. — Боюсь, что заболел. Умоляю меня простить, и передайте мои извинения вашему супругу. — «Нужно повидаться с Йядой». Ингри поднялся, опираясь на стену, и начал продвигаться к выходу. — Нехорошо было бы, если бы я вывалил свой завтрак на пол посреди церемонии.
   — Безусловно, — горячо поддержала его леди Хетвар. — Уходите скорее. Геска, помогите ему. — Дама проследила, как Геска подхватил Ингри, и только после этого снова повернулась к сыну.
   У алтаря снова запел хор, и жрецы двинулись к выходу из зала. Люди зашевелились, готовясь последовать за процессией. Ингри был благодарен шуму, который заглушил его собственные шаги. Ему показалось, что на другом конце зала просвещенный Льюко вытягивает шею, пытаясь высмотреть его, и Ингри постарался не встречаться глазами со жрецом. Держась за стену — отчасти ради опоры, отчасти чтобы не позволить толпе себя увлечь, — Ингри вышел из зала. К тому времени, когда они добрались до портика, Геска уже стал для него обузой.
   — Оставь меня, — выдохнул Ингри, стряхивая руку лейтенанта.
   — Но, Ингри, леди Хетвар сказала…
   Ингри даже не понадобился его колдовской голос: Геска отшатнулся от одного его мрачного взгляда. Он остался стоять, растерянно глядя вслед пробирающемуся сквозь толпу Ингри.
   К тому времени, когда Ингри добрался до лестницы, ведущей в Королевский город, он уже почти бежал. Он перепрыгивал через бесконечные ступени по две, по три за раз, рискуя покатиться вниз и сломать шею, а когда добрался до скрытого под строениями ручья, мчался так, что полы длинного плаща буквально вихрем взвивались вокруг сапог. Постучавшись в дверь дома, он был вынужден наклониться и опереться руками о колени, чтобы отдышаться, и едва не оправдал сказанное леди Хетвар: его желудок бунтовал так же бурно, как и легкие. Когда изумленный привратник открыл дверь, Ингри не удержался на ногах и ввалился в холл.
   — Леди Йяда… Где она?
   Прежде чем привратник успел открыть рот, ответ на вопрос Ингри дали быстрые шаги на лестнице. Йяда летела вниз под отчаянные вопли дуэньи:
   — Госпожа! Вам нельзя! Вернитесь и лягте в постель!
   Ингри выпрямился и стиснул руки девушки.
   — Как вы…
   — Я видела…
   — Пойдемте! — Ингри потащил Йяду за собой в гостиную, бросив через плечо слугам: «Прочь!»; всех их — привратника, мальчика-слугу, дуэнью и горничную — как ветром сдуло. Ингри захлопнул за собой дверь.
   Ингри и Йяда больше не держались за руки; теперь они приникли друг к другу, но это объятие ничего романтического в себе не имело: оно было выражением ужаса. Ингри не мог бы сказать, кто из них дрожит сильнее.
   — Что ты видела?
   — Я видела Его, Ингри. И слышала. И это был не сон, не благоухание в темноте — ясное видение при свете дня. — Йяда отстранилась, чтобы посмотреть в лицо Ингри. — И тебя я тоже видела. — Йяда смотрела так, будто не верила собственным глазам, хотя ее недоверие относилось явно не к видению. — Ты стоял лицом к лицу с богом и не придумал ничего лучше, как спорить с ним! — Она схватила Ингри за плечи и встряхнула.
   — Он забрал Болесо…
   — Я видела! Ох, благодаря милости Сына с меня снят мой грех! — Слезы текли по лицу реальной Йяды так же, как это было в видении. — Благодаря тебе тоже, Ингри… О, что за деяние! — Йяда покрывала поцелуями лицо Ингри, ее прохладные губы скользили по его покрытому потом лбу, щекам, векам.
   Ингри слегка отстранился и сквозь стиснутые зубы прошипел:
   — Я ничего такого не делал. Подобные вещи со мной просто не случаются!
   Йяда вытаращила на него глаза.
   — Я сказала бы, что они очень часто с тобой случаются.
   — Нет! Да! О боги! Я чувствую себя так, словно превратился в какой-то проклятый громоотвод во время грозы. Чудеса… Я должен держаться подальше от всех этих похоронных чудес, а они минуют цель и наваливаются на меня! Я не хочу, я не могу…
   Левая рука Йяды стиснула правую руку Ингри, и девушка опустила глаза.
   — Ох!
   Повязка снова была насквозь пропитана кровью. Йяда, ничего не говоря, подошла к комоду, порылась в ящике и нашла льняное полотенце.
   — Иди сюда и сядь. — Йяда подвела Ингри к стулу, сняла повязку и туго перевязала рану чистой тканью. Дыхание у них обоих наконец стало ровным. Йяде не пришлось бегом пересечь половину Истхома, но Ингри не удивился тому, что она запыхалась.
   — Твою руку нужно показать лекарю. Что-то с ней не так, — сказала Йяда, завязывая узелок.
   — Не стану спорить.
   Йяда наклонилась и отвела потную прядь со лба Ингри. Ее глаза что-то искали в его лице — что именно, он не знал. Взгляд Йяды смягчился.
   — Может быть, я и прикончила Болесо…
   — Нет, всего лишь убила.
   — …Но благодаря тебе я не обрекла его душу на проклятие богов. Это кое-что… это много!
   — Да. Если ты так считаешь. — Значит, то, что он сделал, он сделал для нее. Если его поступки порадовали Йяду, может быть, оно того стоило. Йяда и Сын…
   — Так вот в чем дело… вот для чего мы были направлены сюда. Ради избавления недостойной души Болесо. Мы выполнили волю бога, и теперь, когда все кончилось, нас можно бросить на произвол нашей собственной судьбы.
   Уголки губ Йяды поползли вверх.
   — Как это типично для тебя, Ингри: всегда видеть во всем темную сторону.
   — Кто-то же должен оставаться реалистом посреди всего этого безумия!
   Теперь и брови Йяды поползли вверх. Она подсмеивалась над Ингри.
   — Сплошная тьма и уныние — еще не реализм. Все прочие цвета тоже реальны. Ведь и я была избавлена, хоть и недостойна…
   Ингри мог бы почувствовать обиду, если бы смех Йяды не был так похож на пузырьки, щекочущие кожу при купании в горячем источнике.
   Йяда втянула воздух.
   — Ингри! Если единственная душа, прикованная к миру материи духами животных, причиняет богам такое страдание, что ради ее избавления они совершают чудеса руками таких неподходящих помощников, как мы, что же должны значить для них четыре тысячи душ?
   — Ты думаешь об Израненном лесе? О своем сне?
   — Сомневаюсь, что все уже закончено. По-моему, мы еще даже и не начали!
   Ингри облизнул губы. Он видел, куда ведет ее озарение, и только сожалел о том, что это так очевидно. Если освобождение единственной души сопровождалось для него таким смутным ужасом…
   — И не начнем, если меня сожгут, а тебя повесят. Я не говорю, что ты не права, но сначала лучше заняться тем, что важнее.
   Йяда в страстном отрицании замотала головой.
   — Я все еще не понимаю, что от меня требуется. Но что требуется от тебя — это я видела. Если твой огромный волк превратил тебя в шамана Древнего Вилда, последнего шамана — а так сказал сам бог, — то ты и в самом деле последняя надежда тех воинов. Очищение… те, кто пал при Кровавом Поле, так и не получили очищения, не были освобождены. Мы должны туда отправиться. — Йяда подпрыгнула на стуле, словно готовая немедленно пешком отправиться в путь.
   Руки Ингри стиснули запястья Йяды — и не только для того, чтобы удержать ее на месте.
   — Должен напомнить, что для этого имеются препятствия. Ты под арестом и ждешь суда, а я — твой тюремщик.
   — Ты уже предлагал раньше помочь мне бежать. И теперь я знаю куда! Разве ты не понимаешь? — Глаза Йяды горели.
   — И что потом? За нами пошлют погоню и вернут обратно, может быть, даже еще до того, как мы сумеем что-нибудь предпринять, и обвинения против тебя станут еще более суровыми, а меня уберут от тебя подальше. Давай сначала разрешим все проблемы в Истхоме — таков логический порядок, — а уж потом отправимся. Если твои воины ждали четыреста лет, они наверняка могут подождать еще немножко.
   — Могут ли? — Йяда нахмурила брови. — Ты уверен? Откуда ты знаешь?
   — Нам нужно сосредоточиться на одной проблеме за раз — самой срочной.
   Рука Йяды коснулась сердца.
   — Мне именно эта проблема представляется наиболее срочной.
   Ингри стиснул зубы. Йяда была прекрасной, любящей, страстной, ее коснулся бог — но все это не означало, что она всегда права.
   «Бог не просто коснулся ее — он лично даровал ей искупление, совершив ради этого чудо!»
   Что же удивляться, что она так пылает! Ингри чувствовал, что может растаять в ее сиянии.
   Однако искупление коснулось лишь ее души, ее прегрешения. Тело Йяды, ее преступление все еще были подвластны миру материи, политике Истхома. Ингри не знал, ради чего призвал его бог, но ведь не для того же, чтобы вместе с Йядой совершить явную глупость.
   Ингри сделал глубокий вдох.
   — Мне не снился твой сон об Израненном лесе. Я могу полагаться лишь на твое — хоть и очень живое — его описание. Призраки тают, лишенные пищи, которую раньше получали от своих тел. Почему же с этими такого не произошло? Не думаешь же ты, что они четыре столетия были замурованы в искалеченных деревьях?
   Ингри хотел пошутить, но Йяда восприняла его слова совершенно серьезно.
   — Мне так кажется. Что-то в этом роде… Нечто живое поддерживало их в мире материи. Помнишь, Венсел говорил, что Аудар прервал великий обряд?
   — Я не доверяю ничему, что говорит Венсел.
   Йяда с сомнением взглянула на Ингри.
   — Он же твой кузен!
   Ингри не мог понять, считает ли она этот аргумент доводом в пользу Венсела или наоборот.