Бушин Владимир. Эоловы арфы

   Феннеберг внимательно прочитал сообщение, помолчал, поднял на собеседника удивительно спокойные и ясные глаза:
   - И вы склонны все принять за чистую монету? Да это элементарное запугивание неприятеля, прием достаточно хорошо известный в истории войн.
   - Им нет необходимости нас запугивать, они и так располагают огромным перевесом сил. Сообщение в газете - результат или недосмотра, или уверенности в том, что оно не дойдет своевременно до Кайзерслаутерна.
   - Мне трудно с вами согласиться. Я все же думаю, что противник блефует.
   Энгельс долгим взглядом посмотрел в невозмутимо ясные глаза главнокомандующего и понял, что убеждать его бесполезно.
   ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
   Тихий провинциальный Бинген, утомленный первыми жаркими днями, убаюканный шелестом волн Рейна и Наэ, уже спал. Во всем городе еще светилось, может быть, с десяток окон, не больше. Но и они одно за другим гасли. Вскоре остались только два. Там, в освещенной комнате, сидели за столом четверо: Маркс, его жена, служанка Елена и Энгельс. В соседней комнате спали дети.
   - Ну, дальше, дальше, - торопила Женни рассказ мужа. - Из Бадена вы направились в столицу Пфальца. И что же?
   - Последняя глава нашей одиссеи не менее содержательна, чем предыдущие. - Маркс отхлебнул глоток остывшего чая. - В Кайзерслаутерне мы окончательно поняли, что все наши усилия тщетны. Ни вселить боевой дух в руководителей восстания, ни оживить и расширить восстание и здесь, в Пфальце, уже невозможно.
   - Куда там! - вздохнул Энгельс. - Самое большое, о чем они мечтают, это превратить Баден и Пфальц в подобие Швейцарии. Мне показывали в Карлсруэ брошюру Струве "Основные права немецкого народа", она снабжена картой, на которой тридцать шесть немецких государств превращены в двадцать четыре кантона - вот и вся революция!
   - Мы поняли это и решили ехать сюда, в Бинген, зная, что вы здесь. Вернее, Фридрих решил проводить меня к вам, а сам он возвратится в Кайзерслаутерн.
   - В Кайзерслаутерн? Зачем? - в один голос спросили Женни и Елена.
   - Ну, это наше, мужское дело, - желая замять вопрос, сказал Энгельс.
   Женни была на пятом месяце беременности, поэтому Маркс и Энгельс старались своим рассказом не слишком волновать ее, кое о чем умалчивая, а кое-какие обстоятельства представляя в забавном и смешном свете, далеко не всегда соответствовавшем их подлинному смыслу.
   - Хорошо, пусть Карл доскажет, но потом мы к этому вернемся. - Женни строго подняла палец, потом достала платок и завязала на нем узелочек.
   - Не отпустив меня одного, Фридрих, как всегда, оказался прав, продолжал Маркс. - Дело в том, что едва мы покинули землю мятежного Пфальца, как нас сразу же арестовали гессенские солдаты.
   В руке Женни слабо звякнула чашка. С прошлогодних февральских дней в Брюсселе, когда жандармы увели мужа из дому и всю ночь продержали в одной камере с буйно помешанным, от которого ему то и дело приходилось отбиваться, - с той проклятой ночи Женни ничего так не боялась, как ареста мужа.
   - Надели наручники? - чуть слышно спросила она, невольно опуская руку на живот.
   - Намеревались. Но Фридрих закатил им такую сцену! - От одного воспоминания об этом Марксу стало смешно. - Он грозил заклеймить их во всех европейских газетах, кричал, что пожалуется Пию Девятому, в негодовании своем с немецкого он переходил на английский, с английского на французский...
   - Кажется, это-то и произвело впечатление, - вставил Энгельс.
   - Как бы то ни было, а наручники мы надеть на себя не позволили. Но допроса избежать, увы, не удалось. Доставили нас в Дармштадт, через который мы всего несколько дней как проезжали, направляясь в Карлсруэ, там и учинили первый основательный допрос. Ну, спрашивают, кто, откуда. Мы отвечаем. Почему, говорят, разъезжаете по Германии, вместо того чтобы сидеть дома в такое беспокойное время. Что ты им на это ответил, Фридрих?
   - Я ответил, - безмятежно улыбнулся Энгельс, - что ныне мода такая не сидеть дома. Пример подали французский король и его премьер-министр, перебравшиеся из Парижа в Лондон. Вслед за ними канцлер Меттерних - уж на что домосед! - покинул Вену, а через несколько дней - и сам австрийский император. Потом Людвиг Первый, король Баварии, сломя голову мчится из Мюнхена...
   - О, вы могли их этим сильно разозлить! - подала голос долго молчавшая Елена.
   - Еще как! - воскликнул Маркс. - Но вы же знаете, это его любимое занятие.
   - Как, впрочем, и твое, - вставила Женни.
   - Отчасти, - согласно кивнул головой Маркс. - Еще он назвал им и саксонского короля, и сардинского, и, конечно, герцогов Леопольдов - и баденского, и тосканского, и добрался даже до валашского господаря Георгия Бибеску, бежавшего из Бухареста за границу...
   - И что же они на все это? - готовая вот-вот рассмеяться, спросила Женни.
   - Что! Фридрих говорит им: вот вы же не осуждаете всех этих господ за то, что, поддавшись моде сорок восьмого - сорок девятого годов, они пустились в странствия, так почему же у вас вызывает подозрение наше желание попутешествовать? А ведь мы, говорит, гораздо более скромные путешественники: в отличие от названных лиц, мы странствуем лишь в пределах нашего любимого отечества.
   Женни и Елена наконец рассмеялись.
   - Чем же это кончилось?
   - Тем, что дармштадтские мудрецы не знали, что с нами делать. Говорят: у нас есть основания подозревать, что вы участники восстания в Бадене и Пфальце. А улик никаких. Надо бы отпустить на свободу, а не хочется. И приняли дармштадтские мудрецы соломоново решение: отправим-ка их к мудрецам франкфуртским. На допросе во Франкфурте, - Маркс весело посмотрел на друга, - Фридрих то и дело донимал жандармского чиновника вопросом: "Скажите, а это правда, что Франкфурт - родина Гёте?" Тот его спрашивает: "Возраст?" Он отвечает: "Двадцать восемь" - и тут же: "Скажите, а это правда, что Франкфурт - родина Гёте?" Чиновник говорит: "Да... Ваше вероисповедание?" Фридрих отвечает: "Евангелическое". И опять: "Нет, это действительно, что Франкфурт?.."
   Женщины снова засмеялись, смешливо хмыкнул и Энгельс.
   - Так взвинтил беднягу, что тот уже не чаял, когда кончится допрос. Но Фридрих в конце ввернул ему еще и такое. Знаете, говорит, я все-таки не верю, что Гёте родился во Франкфурте, а вот тот факт, что в этом городе по приказанию Фридриха Второго арестовали, обыскали и продержали больше месяца под замком великого Вольтера, - этот факт не вызывает у меня никаких сомнений!
   Женни даже хлопнула от восторга в ладоши.
   - Это в самом деле так? - спросила Елена. - А почему Вольтер оказался во Франкфурте?
   - Видишь ли, - Энгельс веселыми глазами посмотрел в веселые глаза Елены, - он года три жил при дворе Фридриха. Ведь тот считал себя тоже философом и поэтом. Вначале все шло хорошо, но потом Вольтеру, видно, эта комедия наскучила, и он стал насмешничать над королевскими любимцами. Самодержцу, конечно, не понравилось, он охладел к писателю и вскоре отпустил его. Но на другой день после его отъезда Фридрих с ужасом вспомнил, что у Вольтера остался черновик его поэмы, которая своим скабрезным содержанием могла скомпрометировать августейшего автора.
   - Фридрих писал поэмы? - удивилась Елена.
   - Представь себе! - сокрушенно покачал головой Энгельс. - Говорят, что даже Наполеон в молодости написал несколько романов. Писательская слава ужасно соблазнительна, это сущий яд... Так вот, послали за Вольтером погоню. Догнали его только во Франкфурте. Тут все это и разыгралось обыск, арест.
   - Поэму отобрали? - спросила Елена.
   - Да, вероятно. Впрочем, не знаю точно. Достоверно известно другое Вольтер пытался бежать из-под стражи, но не удалось.
   - Если бы наш арест затянулся, мы бы последовали его примеру, и думаю, что под руководством Энгельса сумели бы избежать печального конца того побега.
   - Слава богу, что до этого не дошло! - с облегчением вздохнула Женни.
   - Не знаю, - проговорил Маркс, видимо увлекшись и забыв о положении жены. - Я бы все-таки хотел хоть раз в жизни совершить побег из-под стражи. Вольтер был тогда в два раза старше меня и все-таки дерзнул!
   - Ах, как у тебя поворачивается язык! - взмолилась Женни.
   - Не печалься, - сказал Энгельс. - Я опасаюсь, как бы судьба не предоставила тебе таких шансов в избытке. По количеству высылок ты, кажется, уже превзошел Вольтера.
   - Возможно, но побег, согласись, это особая статья! - продолжал упорствовать Маркс.
   Елена встала, с укором взглянула на Маркса:
   - Я вижу, начались такие разговоры, что пора убирать со стола и ложиться спать.
   - Да, время позднее, - с поспешной готовностью, выдававшей недовольство тем же самым, поддержала ее Женни. - Пора. Ведь завтра опять нелегкий день.
   - Карл, - сказал Энгельс, тоже вставая, - пойдем перед сном пройдемся, подышим весенним воздухом.
   - Идите, - согласилась Женни. - Только недолго - пока мы будем стелить постели.
   На улице было не так темно, как это казалось из окна. Легко различались и дома, и палисадники, и ветви белой сирени в них. Теплая тихая ночь медленно плыла над городом. Со стороны Рейна иногда накатывали волны прохлады и речного запаха.
   Друзья немного постояли, привыкая к темноте и безмолвию, потом не спеша пошли вдоль улицы.
   - Какая благодать! - Маркс всей грудью вдохнул освежающий воздух. - И вымотался же я за эти дни...
   Несколько шагов они прошли молча.
   - Ты когда-нибудь купался ночью? - неожиданно спросил Энгельс.
   - В реке? Нет. А ты? - Маркс заинтересовался.
   - Я вырос на Вуппере, он почти весь вонюч и красен от бесчисленных красилен на его берегах, но все-таки мы, мальчишки, находили места, где вода прозрачна, и купались. Иногда и ночью. О, это великое удовольствие!.. А у тебя детство и юность прошли на роскошном Мозеле - и ты никогда не купался! Позор! Вот еще пробел в твоей жизни. Но его легче восполнить, чем побег из-под стражи. Давай?
   - Купаться сейчас? - весело оторопел Маркс. - Но у нас даже нет полотенца!
   - Чепуха. Обойдемся. Теплынь-то какая!
   Энгельс взял друга за руку и повлек его за собой куда-то в сторону, между домами, вниз. Минут через десять они оказались на отлогом, поросшем травой берегу. Энгельс быстро разделся и вошел в воду. Блаженно вскрикнув, он лег грудью на воду и поплыл к середине реки. Маркс тоже вошел в воду. Она была черной, таинственной, пугающей. Но отставать от друга он не хотел. Поплыл. Было и жутко, и весело: огромная река казалась живым загадочным хаосом, готовым в любой миг поглотить тебя, и радовало, что, преодолевая это ощущение, все-таки плывешь навстречу хаосу.
   Энгельс уплывал все дальше и скоро стал не виден во тьме. Маркс ощутил одиночество и беспокойство.
   - Фридрих! - крикнул он. - Не заплывай далеко! Давай назад!
   Прошло минут пять, пока тот наконец вынырнул из тьмы, радостно пофыркивая.
   Обратно шли возбужденные, легкие.
   - Прекрасно, прекрасно! - то и дело восклицал Маркс. - Я и не подозревал, что это такое удовольствие. Словно и не было всех этих последних дней, таких утомительных, изматывающих...
   Энгельс довольно поддакивал.
   Когда уже подходили к дому, он вдруг вернулся мыслью к оставленному разговору:
   - Вот мы упоминали Вольтера... Тебе не приходилось читать его переписку с Екатериной Второй?
   - Нет. Я знаю об этой переписке только из его биографий.
   - А я читал на французском языке. Есть ли она на немецком, не знаю. Да, они переписывались лет пятнадцать, до самой его смерти. Меня поразило и возмутило то, как он ей льстил.
   - Ну, он же почти всю жизнь был монархистом. В старике намешано столько! Чего стоят лишь эти два афоризма: о церкви говорил, что ее надо раздавить, как гадину, а о боге - что если бы его не было, то его следовало бы выдумать.
   - И все-таки это легче понять, чем то, как он заискивал, до какого самоуничижения доходил в письмах к ней. Ты не поверишь! Он писал ей, что она выше Ликурга и Солона, Ганнибала и Петра Великого...
   Маркс весело засмеялся. Где-то вблизи стукнула калитка, - видно, какой-то полуночник, испугавшись смеха во тьме, юркнул в палисадник.
   - Да, да! Что она благотворительница человеческого рода, святая, ангел, перед которым людям надо благоговейно молчать, что она равна богородице...
   Маркс опять засмеялся.
   - Он даже недоумевал, как это она нисходит до переписки с таким ничтожеством, с таким старым вралем, как он! Представляешь?
   - Я бы этому не поверил, если бы услышал не от тебя. Но все-таки у старика есть оправдание. Да, он всю жизнь проповедовал идею просвещенного абсолютизма, любезничал с Людовиком Пятнадцатым, три года жил у Фридриха, переписывался с Екатериной, с Густавом Шведским и якшался еще черт знает с кем из коронованных особ. Но все его заигрывания с ними, все скитания по дворам монархов Европы всегда заканчивались разрывом и враждой. Он бежал из Версаля, бежал из Потсдама и, конечно же, бежал бы из Царского Села. А ведь это совсем иное дело, чем то, что мы видим ныне. Все эти хёхстеры, брентано, струве на словах объявляют себя непримиримыми врагами абсолютизма, а на деле ищут возможности помириться с герцогами и королями.
   - Это, конечно, так. Но я думаю о другом: до чего же въедлива монархическая идея, до чего живуче представление о некоем избраннике благодетеле и отце народа, а то и всего человечества, если даже такой ум, как Вольтер, был их пленником!
   - Да, - сказал Маркс, - тут у коммунистов хватит работы... Слушай, о том, что купались, - ни слова!
   - Хорошо!
   Они тихо, думая, что все уже спят, вошли в дом. Но Женни не спала, она накинулась на них:
   - Ну, где это вас носит! Уж я думала, не случилось ли чего... Почему у вас мокрые волосы?
   - Мы купались в Рейне, - вдруг испугавшись, что жена подумает что-то худшее, поспешно и неожиданно признался Маркс.
   - Купались? Очень хорошо, - безразлично отозвалась Женни. - А теперь - спать.
   - Фридрих! Она не верит. - Маркс был разочарован и даже задет тоном жены. Конечно, он не желал бы ее тревожить, но все же...
   - Ну и как водичка? - Женни вскинула брови.
   - Мы восполняли пробелы в наших биографиях. - Энгельс повинно склонил голову. - Ведь вот вы никогда не купались ночью...
   - Я? Нет, купалась. И не раз.
   - Что такое? - протер глаза Маркс. - Я думал, что знаю о своей жене все. И вот оказывается... Ты выдумываешь! Энгельс, это от зависти.
   - Вовсе нет. Я купалась ночью и в Трире, когда ты учился в университете, и в Крейцнахе, куда мы ездили с мамой. И должна сказать, что очень люблю ночные купания.
   - Ах, выдумки! Кто это все подтвердит?
   - Хватит, хватит. Никто не подтвердит тебе этого сейчас, но потом я могу найти свидетелей. А теперь - спать, спать. Господин Энгельс, вам постлано в угловой комнате.
   Энгельс пожелал супругам покойной ночи и вышел.
   Когда они остались одни, Маркс миролюбиво сказал:
   - Все-таки признайся, что ты выдумала насчет ночных купаний. Это же так страшно - лезть в черную воду!.. Я знаю, у беременных женщин бывают иногда разного рода мании, некоторые, как видно, любят похвастать.
   - Ничуть я не хвастаю, - улыбнулась Женни, - но, право, об этом потом. А теперь скажи мне, окончательно решено, что Энгельс возвращается в Пфальц?
   - Да, ни о чем другом он не хочет и слушать. Ты же его знаешь!
   Минут через пять со свечой в руке Маркс пошел посмотреть, хорошо ли устроился друг. Он бесшумно открыл дверь и поднял свечу над головой. Ткнувшись лицом в подушку, свободно распластав свое большое тело, Энгельс уже спал крепким сном человека, который прошел трудный путь и готовился завтра снова в дорогу.
   Маркс подошел, поправил одеяло. В дверях еще раз обернулся, посмотрел на спящего.
   - Спи.
   И сам он всю ночь спал крепко, но ему дважды снилось одно и то же: черный шевелящийся хаос и белые плечи человека, удаляющегося в его глубину. Оба раза Маркс ощутил во сне чувство одиночества и тревоги.
   ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
   Наутро они расстались. Маркс еще на день-другой оставался по делам в Бингене, а затем с мандатом Центрального комитета демократов Германии, выданным ему Д'Эстером, отправился в Париж под предлогом переговоров с французскими социалистами. Семья должна была последовать за ним позже.
   Энгельс поехал опять в Кайзерслаутерн.
   Прибыв туда, он обнаружил, что за дни его отсутствия в восставшей пфальцской столице произошли некоторые перемены. Раньше всего Энгельс узнал о том, что Феннер фон Феннеберг за прямую причастность к несуразной попытке взять крепость Ландау, предпринятой Бленкером, смещен с должности главнокомандующего. Это, конечно, радовало. Но тут же Энгельс и огорчился, ибо, во-первых, обязанности главнокомандующего возложили на семидесятилетнего штабного генерала Феликса Ракийе, поляка; во-вторых, Бленкер безнаказанно продолжал свои воинственные забавы. Он, как видно, хотел взять реванш за позорную неудачу с Ландау и с этой целью решил отбить у неприятелей родной ему Вормс, расположенный в Гессен-Дармштадте, в нескольких километрах от пфальцской границы, на левом берегу Рейна. Не встретив никакого сопротивления со стороны нескольких гессенских солдат, составлявших гарнизон, с барабанным боем, во главе преданного ему батальона герой вступил в город. Все гессенские солдаты разбежались, а два десятка из них, оставшихся по болезни, были торжественно приведены к присяге на верность имперской конституции. Все было прекрасно! Но на другой день рано утром с правого берега Рейна по городу ударила артиллерия. Это войска генерала Пёйкера стреляли самыми настоящими ядрами и гранатами. Кажется, не успел раздаться второй залп, как "освободителей" уже и след простыл...
   Были и другие новости. Самой отрадной была, пожалуй, та, что наконец-то правительства Бадена и Пфальца договорились об объединении командования войсками. Главнокомандующим был назначен поляк Людвик Мерославский, имеющий довольно большой и разнообразный военный опыт, несмотря на свои тридцать четыре года. Сюда он прибыл прямо из Сицилии, где командовал революционными силами, правда, не слишком удачно.
   В первый же вечер на квартиру к Энгельсу, снятую им на окраине города, явился Д'Эстер. Выслушав рассказ о непредвиденных приключениях на пути в Бинген, расспросив о Марксе, Вейдемейере и их семьях, Д'Эстер сказал:
   - Раз ты вернулся, то, я думаю, ты не захочешь сидеть без дела. По поручению правительства я могу предложить тебе на выбор несколько гражданских и военных должностей.
   - Нет, Карл!..
   - Не спеши с отказом. Например, разве плохо, если бы ты стал командовать артиллерией?
   - Но ведь этим занимается подполковник Аннеке. - Энгельс иронически подчеркнул слово "подполковник".
   - Он теперь заведует мастерскими, изготовляющими боевые припасы.
   - Отрадно. Я ему давно советовал заняться чем-нибудь подобным... Но дело не в этом...
   - Не хочешь военную должность, займи гражданскую, Что ты скажешь по поводу должности заместителя министра внутренних дел?
   - И та и другая должности очень заманчивы, и, поверь, я охотно принял бы их, если бы восстание носило пролетарский характер. Но у меня, Карл, есть опыт Эльберфельда. Я там взял на себя как раз артиллерию и фортификационные работы. Чем это кончилось, ты знаешь. Меня предали и изгнали!
   - Но там с тобой рядом не было Д'Эстера...
   - Был Мирбах. А он тоже имел немалое влияние, хотя, честно скажу, твое влияние здесь больше и ты можешь сделать больше.
   - Ну вот!
   - И все-таки я не соглашусь. Здешние хёхстеры, если им потребуется, и тебя предадут так же легко, как там предали меня. Нет, я не приму никакую должность - ни военную, ни гражданскую. Это и меня убережет от повторения того, что однажды уже было пережито, и руководителей восстания - от распрей. Я предпочитаю находиться на положении политического эмигранта, изгнанного из Пруссии.
   - И до каких же пор?
   - Если пруссаки действительно вторгнутся в Пфальц, если начнутся боевые действия, тогда я тотчас возьмусь за оружие, тогда меня никому не придется просить. Я хочу, я должен приобрести хоть какой-то военный опыт и не упущу удобный случай, если он представится.
   Д'Эстер помолчал, явно огорченный решительностью отказа.
   - Пойми, Карл, иначе я не могу, - нарушил молчание Энгельс.
   - Видишь ли, - Д'Эстер озадаченно развел руками, - ты слишком приметная фигура, и все обратят внимание на твое неучастие в деле, оно покажется странным.
   - Ты меня не совсем понял. Я не говорил о полном неучастии. Я буду принимать участие, и, может быть, довольно активное, но я не хочу занимать официальных должностей. Охотников до них здесь сейчас хватает. Я не хочу ничем связывать себя, как связал в Эльберфельде, ибо это восстание, как ты понимаешь, не наше, не пролетарское восстание...
   - Но нужно, теперь же нужно хоть какое-нибудь доказательство твоей доброй воли. Напиши, например, статью, цикл статей для нашей правительственной газеты.
   - Это я подумаю.
   - Нет, я тебя очень прошу, очень.
   Д'Эстер так настойчиво уговаривал, что Энгельс не только согласился, но и сразу после его ухода сел писать. Статья получилась решительной, страстной. Намеренно идеализируя положение, желая внушить читателям жажду борьбы, Энгельс изобразил Баден и Пфальц энергичными, сплоченными легионами, готовыми сражаться "на стороне свободы против рабства, на стороне революции против контрреволюции, на стороне народа против государей, на стороне революционной Франции, Венгрии и Германии против абсолютистской России, Австрии, Пруссии и Баварии".
   Статья появилась в правительственной газете "Вестник города и деревни" на другой день, третьего июня, и вызвала множество толков. У большинства руководителей восстания и членов правительства она породила двойственное чувство: с одной стороны, им, конечно, было лестно увидеть себя столь могучими врагами контрреволюции; с другой - это их путало, ибо на самом деле они были совершенно неспособны на героические акции, готовностью к которым их наделял Энгельс. Из этих двух чувств страх оказался гораздо сильнее. Поэтому в большинстве своем они были крайне недовольны статьей, хотя открыто никто ничего ее автору не возразил.
   Энгельс сразу написал вторую статью, еще более решительную и горячую. Принес ее в редакцию и попросил главного редактора прочитать тут же, в его присутствии. Тот долго отнекивался, ссылаясь на занятость, но автор был настойчив. Читал редактор медленно, вдумчиво, то и дело возвращаясь к уже прочитанному тексту. Наконец он чуть отодвинул статью и поднял глаза на Энгельса.
   - Статья написана прекрасно! - сладким голосом провозгласил редактор, и Энгельс сразу понял, что он не хочет ее печатать. - Ваш слог, которым восхищается вся Германия, здесь проявился во всей своей силе.
   - Ну так напечатайте ее хотя бы как образец стиля, - усмехнулся Энгельс.
   - Да, но... как бы это выразиться? Статья получилась слишком возбуждающей. Тут надо кое-что поправить, убрать, смягчить.
   - Я ничего делать не буду.
   - О, я могу взять эту работу на себя!
   - Ни в коем случае. В моей статье все должно быть моим до последней точки. Верните мне статью.
   - Но, господин Энгельс... Дело не безнадежно!
   Энгельс протянул руку, взял статью, поднялся и вышел.
   Через два часа к нему прибежал Д'Эстер, которому сообщили о конфликте в редакции.
   - Что случилось? - бросил он с порога.
   - То самое, о чем я тебе говорил, - почти равнодушно ответил Энгельс. - Они уже испугались меня и не чают, как отделаться.
   Д'Эстер взял со стола статью и быстро пробежал ее, неуверенно сказал:
   - Но, может быть, все-таки ты кое-что поправил бы?
   - Так и быть, поправлю! - Энгельс взял статью и медленно стал рвать ее на мелкие части.
   - Ну, как хочешь, - вздохнул Д'Эстер.
   Энгельс собрал клочки бумаги, положил их в пепельницу и поджег.
   - Ты знаешь, кого я тут сегодня встретил? - вдруг весело сказал он. Иосифа Молля! Ведь это мой старый друг. Он только что прибыл и уже отправляется завтра в Пруссию с очень важным поручением. Он хочет привезти оттуда канониров для вашей армии.
   - Опасная затея. Кто это ему поручил? Начальник генерального штаба?
   - Да, он - Техов. Конечно, очень рискованно, но надо! Капониров у нас особенно не хватает.
   Энгельс вытряхнул пепел в окно, поставил пепельницу и вдруг заговорил взволнованно и быстро:
   - Я так устал от ваших хитроумных борцов с их безмятежной манерой делать революцию, мне так осточертели их двусмысленности и уловки, что меня неодолимо потянуло к старому верному товарищу. Мне просто необходимо побыть в обществе этого смелого, цельного и решительного человека. Иначе, ей-богу, я и сам покроюсь тут плесенью. Я поеду с ним...
   - В Пруссию?
   - Нет, я только провожу его до Кирхгеймболандена.
   - Но это же на самой границе с Гессен-Дармштадтом! Это опасно. В любой час туда могут нагрянуть войска генерала Пёйкера и схватить вас. Мало тебе того, что почти в тех краях ты уже был только что арестован!
   - Ну, это было все-таки в самом Гессене, а теперь я границу не перейду.
   Д'Эстер вытащил из кармана газету и протянул Энгельсу.
   - Взгляни-ка. Это все та же "Кёльнская газета", за которой я теперь регулярно захожу в казино. Вот тут.
   Энгельс нашел указанное место и стал читать. Это был приказ о розыске его и еще нескольких товарищей по эльберфельдскому восстанию. За обер-прокурора приказ подписал прокурор Эльберфельда господин Эйххорн. "На основании распоряжения королевского судебного следователя о приводе следующих лиц, - читал Энгельс, - настоятельно прошу все гражданские и военные власти, которых это касается, принять меры к розыску лиц, приметы которых описаны ниже и которые бежали, чтобы скрыться от следствия, начатого против них по поводу преступления, предусмотренного статьей 96 Уголовного кодекса, и в случае поимки арестовать и доставить их ко мне, а именно: 1. Фридриха Энгельса..." Дальше шло описание примет.