Бушин Владимир. Эоловы арфы

   - Надо спешить! - сказал Энгельс.
   - Нет, - ответил Виллих, - мы должны двигаться еще осторожнее.
   Он послал часть стрелков обойти деревню справа, часть - слева, а вся колонна продолжала неспешно идти прямо по дороге.
   Костров виднелось все больше, но выстрелы прекратились. Догнав залегший у околицы авангард, отряд осторожно вступил в деревню. Ожидали залпов из всех окон, из-за каждого угла, но было тихо и спокойно. Так дошли до деревенской ратуши. Там толпилось несколько крестьян. Они рассказали, что в деревне действительно располагался прусский сторожевой пост и что после нескольких выстрелов по авангарду он поспешно отступил в сторону Нейтхарта.
   После короткого совещания и отдыха было решено идти дальше, хотя не все командиры были уверены, что это следовало делать: ведь враг уже предупрежден.
   Двигались тем же порядком, только авангард был теперь впереди всего шагов на тридцать. Энгельс по-прежнему шел во главе первой колонны, рядом с драгунами.
   Весь путь до Нейтхарта прошли в полной тишине, без всяких осложнений. Деревня встретила безмолвием. Решили было, что пруссаки здесь не задержались. Не останавливаясь, шли с удвоенной осторожностью. Так и миновали деревню: ни выстрелов, ни сигнальных костров.
   После Нейтхарта дорога пошла в гору. До Карлсдорфа, где, как предполагалось, стояли основные силы прусского авангарда, теперь уже рукой подать.
   Виллиху придавала решимости мысль о том, что противник не знает численности его отряда. Ведь вполне возможно, что их принимают за разведку. Он считал, что все же стоит рискнуть, ради острастки пруссакам.
   Авангард уже преодолел подъем, но едва он скрылся за перевалом, как вдруг раздался окрик: "Стой! Кто идет?" Ясно было, что авангард напоролся на полевой караул противника. Тотчас сообразив это, Энгельс выхватил шашку и бросился вперед, в кромешную тьму: ведь в авангарде лишь десять студентов. За спиной он услышал чей-то возглас: "Погиб адъютант!" - и в ту же секунду впереди блеснули вспышки и раздался залп. Одна пуля прошелестела у Энгельса над головой, и две - справа. Авангарду надлежало броситься на рядом находящегося врага, как было заранее решено, со штыками наперевес, а он вместо этого ответил стрельбой. Грохот пальбы удвоился. И тут случилось непредвиденное и непоправимое: струсили баденские драгуны. Они дружно повернули коней назад и, хлеща их плетьми, смяли первые пять-шесть рядов колонны. Потом, когда Энгельс об этом узнал, он понял, что именно бросок вперед спас его, в противном случае он первым был бы сбит драгунами и растоптан копытами их ошалевших коней, как это случилось с тем штабным офицером, который заступил его место в строю.
   А сейчас в первой колонне началась сумятица, усиливающаяся тем, что по ней открыли огонь внезапно появившиеся конные караулы пруссаков. В слабом свете начинавшегося утра Энгельс видел, как в полном беспорядке отряд рассеивался по полю молодой ржи. Падали и кричали раненые, всюду валялись ружья, шапки, ранцы. Пули свистели со всех сторон. Энгельс понял, что вторая колонна открыла огонь по головному отряду, по своим. Подхватив с земли чье-то ружье и размахивая шашкой, он бросился прямо под пули второй колонны, крича во все горло:
   - Болваны! Своих побьете! Прекратить!
   Тут случилась еще одна неожиданность. Пятиконные орудийные упряжки, как и драгуны, тоже начали разворачиваться обратно, развернулись и, опять-таки подобно драгунам, смяли вторую колонну и развалили ее. Огонь по своим прекратился, но теперь смятение приобрело уже всеобщий характер.
   Энгельс повернулся и снова побежал вперед. Там, впереди, ругаясь и размахивая руками, Виллих носился по полю на коне, собирая разрозненные группы волонтеров.
   - Позор! - кричал он. - Ничтожества! Трусы!
   Но странное дело, вместо того чтобы воспользоваться паникой противника и довершить его разгром, обратить в бегство - а Энгельс видел, что для этого достаточно одного эскадрона кавалерии или сравнительно плотного оружейного огня двух-трех стрелковых рот, - вместо этого пруссаки прекратили всякий огонь и поспешно скрылись. "Право же, они не большие герои, чем наши!" - горько усмехнулся Энгельс.
   Стало совсем светло. Оказалось, что в отряде всего шесть человек раненых. Безансонская рота первой пришла в себя. Быстро собрали брошенное оружие и снаряжение. В свете утра, когда всем стало ясно, что отряд ребячески смалодушничал, что угроза была сильно преувеличена, многим сделалось стыдно и тошно.
   Но думать о дальнейшем движении вперед теперь не приходилось: и фактор внезапности утерян, и дух уже не тот. Отряд был построен и медленным, усталым шагом двинулся назад, в Нейтхарт. На всякий случай сзади следовало прикрытие.
   Виллих спешился и шел с отрядом прикрытия. Тут же был и Энгельс. Они долго шагали молча. Потом Виллих мрачно сказал:
   - А где же, черт бы его побрал, батальон Клемента?
   Энгельс невесело пошутил:
   - Должно быть, он и в самом деле пошел в наступление через тот Фридрихсталь-вюртембергский.
   Снова помолчали, и снова первым заговорил Виллих:
   - Могу сказать тебе честно, что в сегодняшней неудаче больше всех виноват я. Ночной бой - это очень сложное и трудное дело, у него кое в чем совсем иная психология, чем у дневного, и к нему надо было готовить отряд заранее. А я этого не делал.
   - Ничего, - попытался утешить командира Энгельс. - Отряд, слава богу, цел и почти невредим. А урок этот пойдет на пользу. Нет иного способа приобретения военного опыта, как только в боях и неудачах.
   Нейтхарт миновали не останавливаясь, а когда вошли в Шпёк, то с запада, со стороны Фридрихсталя, вдруг донеслась перестрелка.
   - Видно, это проснулся Клемент, - сказал Энгельс. - Надо бы поддержать его фланговым ударом. Это поможет и нашим солдатам оправдаться в собственных глазах.
   - Хотя он и не заслуживает того, - тяжело вздохнул Виллих, - но ты прав. Бери две роты и двигай.
   - Есть!
   У волонтеров, выделенных для удара, действительно было заметно желание оправдаться за недавнюю оплошность, но едва роты расстались с отрядом и свернули на идущую вправо дорогу, как им встретился вестовой офицер от Клемента. Тот сообщал, что батальон под давлением превосходящих сил противника отступает, держа направление на Бланкенлох. Энгельс хотел было сказать, что, мол, ни на что другое мы и не рассчитывали, но вспомнил конфуз своего отряда и вовремя осекся. Вместо этого спросил:
   - Почему вы не поддержали нас полтора часа назад?
   Офицер залепетал что-то невнятное о чьей-то неготовности, чьем-то запоздании, какой-то ошибке... Энгельс прервал его:
   - Ясно. Доложите своему командиру, что мы шли на помощь вам, но теперь поворачиваем и идем тоже в Бланкенлох. До скорой встречи!
   Роты повернули обратно, вышли на главную дорогу и вскоре догнали основные силы отряда. Доклад Энгельса, казалось, оставил Виллиха совершенно равнодушным, он только все качал головой, как бы подтверждая, что именно так оно и должно было быть.
   Уже вблизи Бланкенлоха из-за деревьев, стоявших на повороте дороги, вдруг выскочил всадник. Увидев отряд, он тотчас осадил коня и повернул обратно, но, потоптавшись на месте, опять повернулся: он был явно в нерешительности. Постояв, конный все-таки шагом двинулся навстречу. Вскоре Виллих и Энгельс узнали его. Это оказался офицер генерального штаба Фридрих Бёйст. Он был известен им еще и как соредактор Фридриха Аннеке по "Новой Кёльнской газете" - неплохой помощницы "Новой Рейнской", тоже закрытой совсем недавно, буквально неделю назад.
   - Господа, это вы? - со смешанным чувством радости и удивления спросил Бёйст.
   - А вы, как видно, приняли нас за прусский авангард? - устало прищурил глаза Виллих.
   - Откровенно говоря... - Бёйст несколько смутился. - Во всяком случае, в Карлсруэ получено известие, что отряд ваш разбит и уничтожен, а его командир, адъютант и все офицеры погибли...
   - Это кто же принес такую новость? Уж не доблестные ли драгуны-баденцы?
   - Да, они, они. Говорили, что пруссаки встретили вас картечью, зажигательными ядрами и что они спаслись лишь благодаря чистой случайности.
   - Мерзавцы! Смешали наши ряды, бросили нас, а теперь еще и бессовестно лгут. Я доберусь до них!
   - Но что же случилось на самом деле?
   - Долго рассказывать. Как видите, отряд цел, и это главное.
   Впереди показалась большая колонна. Это были пфальцские и баденские войска. Виллих дал команду своему отряду принять вправо. Где-то в самом конце колонны в окружении штабистов в своей венгерке с трехцветными галунами гарцевал на коне главнокомандующий Шнайде. Увидев Виллиха и Энгельса, он крикнул:
   - Господа! Куда же вы? Ведь неприятель там! - Он указал своей ладонью на север.
   Вид у Шнайде был весьма бодрый. Судя по всему, он хорошо выспался в эту ночь на мягкой постели и недурно позавтракал.
   - Да, да, он там! - злобно бросил Виллих. - Взгляните на него, господин Шнайде, хотя бы один разок!
   - Он тоже очень хочет взглянуть на вас! - добавил Энгельс.
   Главнокомандующий опешил от такой дерзости, но, пока он пришел в себя и собрался ответить, лошадь унесла его так далеко, что было бы нелепо оборачиваться и кричать вслед распустившимся офицерам, - на это у него хватило соображения.
   ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
   После бессонной ночи, прошедшей в марше, после пережитой встряски отряд нельзя было вести навстречу неприятелю, пусть даже такая встреча и представлялась маловероятной. Надо было прежде всего подумать о том, как накормить солдат и дать им возможность хоть немного отдохнуть. Этим сразу и занялись, как только прибыли в Бланкенлох.
   Однако относительный покой продолжался здесь недолго: часа через два со всем своим войском и штабом возвратился Шнайде. Виллих и Энгельс прервали завтрак и вышли на улицу полюбоваться шествием. Судя по слегка запыленному, а в остальном совершенно безупречному внешнему виду войска, до встречи с неприятелем дело так и не дошло.
   Когда мимо проезжал Шнайде, Энгельс опять не сдержался и громко, так, что можно было услышать в марширующих рядах, сказал:
   - Долгожданное рандеву опять не состоялось!
   Они вернулись к завтраку, а через полчаса, когда заканчивали его, от Шнайде прискакал офицер связи с приказанием немедленно явиться.
   - Ну, как видно, господин главнокомандующий хочет влепить нам за наши языки, - сказал Виллих, едва офицер ушел.
   - Неужели в такой обстановке он находит возможным тратить на это время? - удивился Энгельс.
   - Находит! А теперь особенно найдет. Ведь под его командованием сегодня уже восемь или девять тысяч, и не только пфальцы, есть и баденцы, а кроме того, около двадцати пяти орудий.
   - Откуда тебе известно?
   - Как откуда? Разве мы с тобой не видели это собственными глазами часа три назад?
   - II ты все разглядел, все запомнил?
   - Профессиональный глаз, профессиональная память.
   Энгельс позавидовал такой наблюдательности своего командира.
   Через полчаса они оба опять предстали перед Шнайде. Тот удивил их. Он держался так, словно никакой недавней дерзости и не было, более того, он светился обходительностью и едва ли не лаской, когда начал говорить:
   - Господа, я рад видеть вас снова!..
   А объяснялось все очень просто: военное положение становилось с каждым днем тяжелее, и Шнайде был до крайности заинтересован в каждой более или менее надежной боевой единице.
   Как только пфальцская армия перешла Рейн, главнокомандующий объединенными силами Мерославский приказал защищать все переправы от Шпейера на севере до Книлингена на юге, прикрывать Карлсруэ и сделать район Книлингена сборным пунктом всей объединенной армии, а в случае необходимости отступать и дальше. Из всего этого Шнайде уразумел только одно: надо прикрывать столицу. И теперь вся пфальцская армия вместе с некоторыми приданными ей частями баденской армии в бездействии стояла в окрестностях Карлсруэ. Переправы защищены не были. Когда пруссаки перешли Рейн у Гермерсгейма и создали сильное предмостное укрепление, готовясь к переправе на правый берег своих крупных сил, Шнайде получил приказ послать крупный и энергичный отряд, усиленный артиллерией, для ликвидации предмостного укрепления. Однако Шнайде, во-первых, промедлил с выполнением приказа, а во-вторых, послал отряд из четырехсот пятидесяти необученных рекрутов без единого орудия. Отряд возглавлял опытный и смелый командир майор Теофиль Мневский, поляк. Но что он мог поделать! Конечно же, его атака была отбита, отряд понес тяжелые потери, а пруссаки еще более расширили и укрепили свои позиции на баденском берегу. Теперь тридцать тысяч прусских войск беспрепятственно переправлялись через Рейн.
   - Господа! У меня для вас отрадная новость. Появилась возможность пополнить ваш отряд свежими силами и артиллерией. - Шнайде посмотрел на офицеров в ожидании благодарности.
   Но Виллих спросил сдержанно:
   - Что же это за силы?
   Шнайде заглянул в какую-то бумажку и радостно сообщил:
   - Во-первых, батальон пфальцских волонтеров из города Кандель; во-вторых, колонна имени Роберта Блюма; в-третьих, батальон баденского народного ополчения под командованием Кнюри.
   - Что значит колонна? - нелюбезно спросил Виллих. - Сколько это человек?
   - Колонна, - Шнайде поерзал в кресле и снова заглянул в бумажку, это отряд. В нем, если не ошибаюсь, человек сто - сто двадцать.
   - Почему они взяли имя несчастного Блюма? - спросил Энгельс.
   - Этого я не могу сказать. Знаю лишь, что они не только взяли имя погибшего героя, но и идут под красным знаменем.
   - А кто такой Кнюри? - мрачно поинтересовался Виллих.
   - Разве я сказал Кнюри? Книрим!
   - Хорошо. Кто этот Книрим?
   - Ах, господи боже мой! - замахал руками Шнайде, опять заглядывая в бумажку. - Не Книрим, а Книри!.. Впрочем, тут непонятно написано.
   Энгельс засмеялся. А Виллих едва владел собой.
   - Ну а артиллерия какая? - спросил он, не желая больше выяснять, кто такой этот Кнюри-Книрим-Книри.
   - Я даю вам шесть орудий, переданных нам баденцами.
   - Шесть?
   Ни Виллих, ни Энгельс не ожидали такого, это было реальное дело.
   - Да, шесть, - ответил Шнайде и, помявшись, добавил: - Я пишу сейчас донесение Мерославскому. Он интересовался вашим отрядом. Надеюсь, вы не станете возражать, если я сообщу ему не только о предоставленной вам помощи, но и о том, что вы этой помощью вполне удовлетворены.
   - Пишите, пишите, - поморщился Виллих.
   Через час после того как командир и адъютант вернулись в свой отряд, подкрепление действительно прибыло. Но это оказалось совсем не то, что обещал Шнайде. Старый шельмец оставался верен себе. Кандельский батальон состоял всего-навсего из капитана, лейтенанта, фельдфебеля, капрала, двух солдат и знаменосца без знамени. Остальные разбежались на пути из Канделя к Книлингенскому мосту.
   В "колонне имени Блюма" оказалось не сто, а лишь шестьдесят человек, имевших, впрочем, весьма воинственный вид, обретенный не в боях, а в смелых рейдах по реквизиции у населения провианта.
   Что касается батальона баденского народного ополчения, то он явился, кажется, в довольно полном составе, но изрядная часть его была пьяной. Вскоре выяснилось, что командир отряда называет себя по-разному в зависимости от количества алкоголя в крови. Будучи трезвым, что случалось редко, он называл себя Книрим, в легком подпитии - Кнюри, пьяным - Книри.
   Единственное, что обрадовало всех в отряде, это полученные пушки, хотя их опять-таки оказалось не шесть, как было обещано, а четыре.
   Как ни был Виллих озабочен состоянием пополнения, разбираться в этом сейчас не было времени. Приходилось брать таких людей, какие есть, ибо отряд получил приказ срочно выступить в северо-восточном направлении через Вейнгартен к склонам гор Крайхгау - и там ждать дальнейших указаний. Дело в том, что над баденской армией, которая под командованием Людвика Мерославского вела оборонительные бои против трех корпусов принца Вильгельма Прусского в излучине Неккара, на севере Бадена, нависла угроза окружения. Надо было помочь ей этого избежать. И отряд Виллиха первым посылали на это трудное дело.
   После короткого и совершенно недостаточного отдыха в полдень того же двадцать первого июня отряд выступил из Бланкенлоха и через пять часов хорошего марша был в Вейнгартене. Тут не плохо было бы отдохнуть, но приказ требовал достичь гор Крайхгау возможно быстрее, и потому отряд, не останавливаясь, пошел дальше.
   Энгельс заметил, что и в пфальцских, и в баденских войсках стало меньше хвастовства и беспечности, ибо они уже поняли, что враг значительно превосходит их численно и настроен отнюдь не благодушно. Но естественное и здоровое беспокойство часто переходило в крайность: пруссаки стали мерещиться и тут и там, и спереди и сзади. Лишний раз убедиться в этом пришлось сразу, как только дорога за Вейнгартеном стала подниматься в гору. Из-за поворота появился патруль и несколько местных крестьян, все они кричали: "Пруссаки! Пруссаки!" Виллих тотчас развернул отряд к бою, а адъютанта послал обратно в Вейнгартен, чтобы поднять там тревогу.
   Энгельс выполнил задание, но когда спустя часа полтора вернулся на место, где оставил отряд, то не нашел ни отряда, ни следов сражения. Стало ясно, что тревога была ложной.
   Он принялся торопить и без того резвую Рет, надеясь нагнать своих в Обергромбахе, но их не оказалось и там. Как видно, Виллих спешил достичь сегодня Брухзаля. А уже наступал вечер, смеркалось, и Энгельс решил остаться ночевать в Обергромбахе. Здесь располагался пфальцский батальон под командованием врача Эйгена Освальда, члена Военной комиссии временного правительства Ифальца.
   Освальд был лет на двадцать старше Энгельса, ему явно близилось к пятидесяти, но его открытое, крупных черт лицо светилось такой приветливостью, добротой и одновременно решимостью, энергией, что Энгельс не только сразу почувствовал к нему расположение, но и словно ощутил в нем сотоварища-ровесника.
   Знакомясь, Энгельс, назвав себя, с улыбкой добавил:
   - Но я еще и Освальд тоже.
   - Как так? - Освальд вскинул темные, изогнутые, как у женщины, брови, придававшие удивительное своеобразие его мужественному лицу.
   - Когда-то я опубликовал несколько работ под таким псевдонимом.
   - Ах, вот оно что!
   Энгельс, кажется, тоже расположил к себе Освальда, и тот пригласил его переночевать вместе, в одном доме.
   Когда уже укладывались спать, Освальд сказал:
   - Я, конечно, кое-что читал из ваших работ. С чем-то согласен, с чем-то нет. Но сейчас меня вот что интересует. Вы человек явно философского склада ума. Да, да, это несомненно, вы прежде всего философ! - подчеркнул Освальд, заметив какое-то протестующее движение Энгельса. - И вот вы, философ, очертя голову бросились в политику. Ведь между философией и политикой нет ничего общего. Первая - уединенное созерцание, тишина; вторая - дела, поступки, коловращение страстей миллионов.
   - Нет, - Энгельс поднялся на локоть, - вы ошибаетесь. Все философы всегда были детьми своего времени, своего народа. Их философские идеи взрастают на самых питательных и драгоценных соках родного народа, концентрируя их. Вам не приходила мысль, что тот же самый творческий дух народа, который ныне так бурно строит руками рабочих железные дороги, создает и философские системы в головах философов?
   Освальд ничего не ответил, только полувопросительно-полунедоуменно хмыкнул.
   - А дело обстоит именно так! Поверьте, - Энгельс откинулся на подушку, чтобы легче было говорить, - всякая истинная философия...
   - Как это всякая истинная? - перебил Освальд. - Разве вы считаете, что истинных философий может быть несколько? Разве вы не признаете истинной только свою философию?
   - Истинной философией я называю ту, которая полнее всего соответствует своему времени, научному представлению своего века о мире. Менялось время, и, естественно, менялись философские системы. Ведь это так?
   - Так, - словно поневоле согласился Освальд.
   Энгельсу не лежалось спокойно, он снова лег на бок, оперся на локоть.
   - Поскольку философия - это духовная конденсация своего времени, живая душа культуры, то рано или поздно наступает момент, когда она не только внутренне, то есть по содержанию, но и внешне, по своему проявлению, вступает в контакт и во взаимодействие с реальным миром современности.
   - И вот этот момент наступил? - тихо спросил Освальд.
   - Да! - решительно сказал Энгельс. - Ныне философия стала мирской, а мир философским. Ныне философия проникает в сердца современников, в обуревающие эти сердца чувства любви и ненависти.
   - И именно поэтому вы здесь?
   - Именно поэтому.
   Они помолчали. Каждый, видимо, думал о своем. Минут через пять Освальд вдруг спросил:
   - А вы не боитесь смерти? Вы думаете о ней?
   - Ни один человек, если он не тупица, не может не думать о смерти, ответил Энгельс, но ему не хотелось затевать новый серьезный разговор: после трудного дня клонило в сон, и он решил закончить дело шуткой: - Но, как сказал один философ, пока есть я, нет смерти, а когда она придет, меня не будет, - так что мы с ней никогда не встретимся.
   - Прекрасная концепция! - воскликнул Освальд, поняв желание собеседника закончить на этом разговор и уснуть. - Ну, покойной ночи.
   ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
   22 июня, как только взошло солнце, вместе с батальоном Освальда Энгельс отправился в Брухзаль. Там он наконец-то нашел своих.
   В Брухзаль прибывали все новые и новые силы, вскоре здесь сконцентрировались вся пфальцская армия и некоторые части баденской. Неизвестно зачем в Брухзале появились и члены правительства Пфальца. Как они своим присутствием могли помочь делу, неизвестно, ибо деятельной и полезной фигурой среди них был, пожалуй, лишь один Д'Эстер, встреча с которым очень обрадовала Энгельса. Д'Эстер и член временного правительства Бадена молодой журналист Амандус Гёгг - Энгельс помнил его по правительственному обеду в Карлсруэ - были единственными гражданскими чиновниками, которые старались наладить снабжение войск, обеспечить всех жильем, внести организацию и порядок в разного рода текущие дела. Именно при их содействии Энгельсу удалось получить дополнительные боеприпасы, поступившие из Карлсруэ.
   Вечером этого же дня отряд Виллиха вместе с отрядом под командованием вновь назначенного на боевую должность Фридриха Аннеке выступил из Брухзаля дальше на север, чтобы первым встретить неприятеля, нависавшего с обоих флангов.
   Когда уже начало смеркаться, отряды расстались: Аннеке продолжал движение на север, а Виллих свернул направо, чтобы прикрывать правый фланг со стороны гор.
   Ночь в отряде Виллиха прошла спокойно, а утром двадцать третьего от Аннеке прискакал всадник и передал записку, в которой говорилось, что враг приближается и решено отступать.
   - Как? С какой стати? - взревел Виллих, прочитав записку. - Они что же, думают в игрушки играть! Коня мне!
   - Я с тобой, - сказал Энгельс.
   - Нет, останься здесь. Я вернусь скоро. Готовь отряд к выступлению.
   Виллих возвратился на взмыленном коне часа через полтора таким же злым и негодующим, каким уезжал.
   - Ну как? - тревожно спросил Энгельс.
   - Мне пришлось уговаривать Аннеке принять сражение! - клокотал Виллих. - Я сам выбрал им позиции для орудий. Они согласились только после того, как я клятвенно заверил их, что наш отряд через час будет рядом с ними. Мы можем выступить немедленно?
   - Можем, - сказал Энгельс. - Но, кажется, не придется...
   - Что такое?
   - В твое отсутствие офицер связи доставил из главной квартиры приказ начальника штаба нашей армии...
   - Техова? - нетерпеливо перебил Виллих.
   - Техова. Он сообщает, что основные силы пфальцской армии направляются на север на помощь Мерославскому, которому грозит окружение в широкой излучине Неккара. Завтра Шнайде и Техов должны соединиться с баденцами.
   - Ну, ну! - еще нетерпеливее вырвалось у Виллиха.
   - А нам предписывается немедленно двинуть на северо-восток, в горы, и там ждать дальнейших распоряжений.
   Виллих спрыгнул с лошади, взял из рук Энгельса приказ, начал было читать его сам, но тут же вернул: он знал, что слова адъютанта не нуждаются в проверке.
   Что ж, придется послать Аннеке соответствующее донесение о полученном приказе, предоставить ему свободу действий, а самим немедленно идти на Оденгейм.
   Так и сделали. Дорога до Оденгейма заняла часа два. Когда деревня показалась вдали, Виллих послал несколько баденских кавалеристов, приданных для связи, в объезд налево, чтобы разведать, нет ли там пруссаков, а отряд, несколько замедлив темп, продолжал движение.
   Беспрепятственно вошли в деревню. Все было тихо. Из домов стали осторожно появляться жители. На площади у ратуши Виллих остановил отряд. Вскоре пришел бургомистр, крепкий, чуть седоватый старик лет шестидесяти. То негодуя, то заискивающе улыбаясь, он рассказал, что вчера вечером в деревне побывали прусские гусары. Они реквизировали у населения фураж, но не увезли его, а заперли в сарае и, строго-настрого запретив прикасаться к нему, сказали, что приедут за ним сегодня.
   - Негодяи обобрали нас дочиста! - причитал старик. Он, конечно, рассчитывал, что теперь фураж будет возвращен. Но отряд Виллиха тоже нуждался в корме для лошадей, и другого случая добыть его, как только здесь, могло и не представиться. Поэтому, выслушав гневный и слезный рассказ о бесчинстве прусских гусаров, командир отряда сказал как-то неопределенно: