Бушин Владимир. Эоловы арфы

   - Мы не бежим! - отозвался кто-то. - Но это бессмысленно - ждать, когда тебя обложат, как волка, и хлопнут.
   - Что же, называйте нас дезертирами! - с вызовом выкрикнул другой голос.
   - Да, - спокойно и негромко сказал Энгельс, - именно только это слово к вам и подходит.
   Установилась напряженная тишина, столь напряженная, что было ясно долго она не продержится. И верно, ее нарушил сам Энгельс, он вдруг яростно и громко бросил:
   - Так вот, господа дезертиры, поговорим начистоту!
   Толпа опять зашевелилась, раздались нервные покашливания, неразборчивые восклицания.
   - Поговорим начистоту! - повторил Энгельс. - Многие из вас знают меня. Мы же знакомы с вами, дреер-обормюллерцы, не так ли?
   Все молчали. Кто-то с деланной усмешкой в голосе бросил:
   - Встречались!..
   - Вот именно! - подхватил Энгельс. - Встретились, посмотрели друг на друга и разошлись. Наш отряд был доволен тем, что вы нас оставили, ибо на войне непадежный союзник хуже врага: на него надеешься, а он в решающий момент вдруг оставляет поле боя и открывает тебя для удара противника с фланга или тыла.
   - Сейчас сражения нет!
   - Оно может возникнуть когда угодно. - Энгельс обвел рукой окрестные горы. - И нам лучше рассчитывать только на свои силы. Оставаясь с нами вместе, но желая избежать борьбы, вы оказываетесь пособниками врага.
   - Знаете!.. - раздался возмущенный голос.
   - Ничего не хочу знать! - тотчас перебил Энгельс - Обстановка слишком серьезна, чтобы мы еще находили время копаться в ваших душах. Я заявляю вам со всей определенностью: или вы возвращаетесь на свои позиции и выполняете революционный долг до конца, или сейчас же сматывайтесь ко всем чертям! Все!
   Энгельс резко повернулся и пошел прочь, его догнали бойцы-безансонцы. Беккер остался с отрядом.
   Через два часа Беккер пришел проститься: отряд в полном составе возвращался на оставленные позиции.
   Депеша, полученная Виллихом, предписывала ему немедленно прибыть в Донауэшинген и взять на себя командование всей артиллерией, которая в это время составляла сорок орудий. С твердым намерением отказаться от такой запоздалой чести Виллих в сопровождении Энгельса и безансонской роты отправился на главную квартиру.
   В Донауэшинген прибыли уже вечером. Виллих отправился по начальству, а Энгельс встретил Д'Эстера, и тот затащил его к себе.
   - Виллинген только что взят пруссаками, - сказал Д'Эстер, едва они остались одни. - А отряд Бленкера еще утром перешел у Базеля на швейцарскую территорию.
   - Я знал, что этот герой и тут окажется первым, - спокойно отозвался Энгельс.
   - Как видишь, обстановка осложнилась до крайности.
   - Что же делать?
   Д'Эстер помолчал, видимо решаясь на что-то, потом твердо проговорил:
   - Что делать тебе, я знаю.
   - Мне? - удивился Энгельс. - Почему именно мне?
   - А потому, дорогой Фридрих, что таких голов, как твоя, мало в Германии да и во всей Европе!
   - В каком смысле? Что ты хочешь сказать?
   - Я хочу сказать, - Д'Эстер подошел к Энгельсу и решительно упер палец ему в грудь, - что со дня на день может начаться побоище и твоя голова не заколдована от прусской конической пули...
   - Ах, понял, понял! - замахал рукой Энгельс. - Ты хочешь, чтобы я по причине некоторых особенностей своей головы последовал примеру героя Бленкера, то есть удрал бы в Швейцарию.
   - Да, - отбросил всякий камуфляж Д'Эстер, - я хочу, чтобы ты немедленно перебрался в Швейцарию.
   - Как крыса с тонущего корабля.
   - Ты нужен нашему делу, нужен Марксу, тебя некем заменить! - почти выкрикнул Д'Эстер, не обращая внимания на реплику о крысе.
   - Нет, я должен приобрести военный опыт.
   - Ты приобрел, сколько было можно. Зрелище окончательного разгрома тебя ничем не обогатит.
   - О, ошибаешься! Разгром, как я подозреваю, с особенной полнотой обнаруживает и изъяны военной организации, и скрытые качества человеческих душ. Я должен видеть и это.
   Д'Эстер нетерпеливо зашагал по комнате.
   - Ты понимаешь, какой тут риск! - Он то пожимал плечами, то нервно стискивал кулаки. - Я повторяю: вспомни о деле, которое тебя ждет, вспомни о Марксе! Я все предусмотрел: есть надежный человек, он переправит тебя на швейцарскую территорию около Зеккингена. Я хотел сегодня послать его за тобой в Фуртванген, но, к счастью, ты явился сам...
   - Спасибо, Карл, за заботу и предусмотрительность, но я могу вступить на швейцарскую землю только вместе со всеми бойцами нашего отряда. Это вопрос чести. Я не могу поступить иначе, а если даже и хотел бы послушаться тебя, это было бы крайне непрактично.
   - Непрактично? - Д'Эстер недоуменно свел густые брови.
   - Да, именно непрактично. История знает несколько случаев, когда бегство с поля боя не слишком вредило репутации беглеца. Вспомни Горация. Будучи военным трибуном, он в битве при Филиппах бросил щит, меч и дал стрекача. И это не помешало ему остаться великим поэтом. Все знают о его малодушном поступке и продолжают восхищаться его стихами. Поэзия - слишком своеобразная и прихотливая сфера человеческой деятельности. У меня же совсем другой случай. Если меня не убьют, вся моя последующая жизнь, как я думаю, будет борьбой. Там с репутацией дезертира я никому не буду нужен, и прежде всего - Марксу!
   - Ты не прав, не прав, - удрученно твердил Д'Эстер, не находя, что возразить по существу.
   - Нет, прав! - жестко сказал Энгельс. - Даже если бы я был трус, и тогда я заставил бы себя остаться здесь до конца. И прекратим этот разговор.
   Д'Эстер сокрушенно вздохнул.
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
   Побоище, которого так опасался Д'Эстер, может быть, полное уничтожение или пленение армии повстанцев висело в воздухе вполне реальной угрозой, но, к счастью, этого не случилось, и причина тут была одна медлительные, осторожные, трусливые действия прусских войск. Принц Вильгельм и генерал фон Пёйкер словно вполне удовлетворились тем, что блокировали крепость Раштатт с ее защитниками и предвкушали теперь сладость скорой расправы над ними. А основные силы повстанцев они, как видно, хотели просто изгнать с немецкой территории и этим ограничиться.
   Еще несколько дней продолжалась агония отступающей армии. Планы командования менялись ежечасно, приказы противоречили один другому, по необъяснимым причинам этот отряд получал предписание из пункта А прибыть в пункт Б, а тот - из Б в А.
   Наконец главнокомандующий принял решение сосредоточить все силы в Штюлингене, в пяти километрах от швейцарской границы. Отряды Виллиха и Беккера также должны были направиться туда. Им послали срочные депеши, а сам Виллих, взяв с собой несколько человек охраны, отправился в Нёйштадт навстречу своим волонтерам.
   Энгельс остался с безансонской ротой и седьмого июля привел ее в Штюлинген. На другой день Зигель произвел здесь смотр всем прибывшим силам. Это было скорбное и жалкое зрелище. Тысяч пять уставших, грязных, смирившихся со своим поражением людей мало походили на боеспособное войско. Однако Зигель продолжал петушиться. Он держался так бодро, словно завтра ему предстояло проехать на белом коне под триумфальной аркой. Он даже произнес речь, в которой четыре раза повторялось слово "победа".
   Энгельсу главнокомандующий оставил на имя Виллиха приказ и уехал в Тинген, находящийся на таком же расстоянии от швейцарской границы, как и Штюлинген, но к северу, а не к западу от нее. Туда должна была идти и вся армия, вернее, то, что от нее осталось.
   Вскоре со всем отрядом явился Виллих. Энгельс передал ему пакет с приказом. Виллих вскрыл его и прочитал вслух:
   - "Основная масса войск отправляется в Тинген и Вальдсхут и занимает там сильную позицию. Постарайтесь возможно дольше удержать линию обороны у Штюлингена и Эггингена..."
   Энгельс развернул карту:
   - Взгляни.
   - Да я и так знаю, - махнул рукой Виллих, но все-таки наклонился над картой. - "Сильная позиция"! Ты посмотри, в тылу у них будет Рейн, а впереди - высоты, вполне доступные для неприятеля и удобные для стрельбы с них.
   - Конечно, чепуха. Это только красивые слова для прикрытия своего намерения удрать в Швейцарию, скорее всего, через Зеккингенский мост. А мы, как всегда, должны "возможно дольше удерживать".
   - Да, да, но что делать! - Виллих стукнул кулаком по карте. - Ведь если мы не прикроем их и хоть немного на задержим пруссаков, может погибнуть не один Зигель, черт бы его побрал!
   На следующее утро, девятого июля, отряд переправился на левый берег Вутаха и запял позицию вдоль него от Эггингена до Вутёшингена, где Виллих расположил свой штаб. Между тем основные силы повстанцев устремились к Тингену.
   Вскоре оттуда пришел новый приказ Зигеля. Он писал, что, так как пограничный швейцарский кантон относится к повстанцам враждебно, он не может занять ту позицию, о которой говорилось в предыдущем приказе, и завтра выступает либо в Вальдсхут, либо за реку Альб, то есть уже к самой границе, к Рейну. Отряду Виллиха предписывалось следовать в том же направлении.
   - Ты прав! - воскликнул Виллих и, гневно скомкав приказ, бросил его на землю. - Зигель метит на Зеккингенский мост. Но так легко у него это не выйдет!
   Энгельс поднял бумагу, разгладил ее и спрятал в карман.
   - Фридрих, немедленно едем к нему!
   Наступал вечер, но до Тингена было всего каких-нибудь семь-восемь километров, поэтому оседлали лошадей и поехали.
   Тинген уже засыпал, когда командир отряда и адъютант, предъявив патрулям удостоверения, въехали на окраину. Деревня была переполнена войсками. Измученные бесконечными переходами, волонтеры спали, подложив под себя кое-какую одежонку, прямо на земле - в домах не хватало всем места, - благо погода стояла отменно теплая.
   Первым из командования, кого встретили прибывшие, оказался Людвиг Шлинке, недавний прусский офицер, затем торговец, а ныне генерал-квартирмейстер. Он сказал, что утром вся армия двинется на Зеккинген, а там через Рейн в Швейцарию.
   - Где Зигель? - раздраженно спросил Виллих, не вдаваясь в дальнейшие расспросы.
   Шлинке объяснил.
   Дом, в котором расположился главнокомандующий, был в центре деревни. Часовой не хотел впускать пришедших, ссылаясь на позднее время и на какой-то запрет, но Виллих просто оттолкнул парня, и они прошли.
   В большой, плохо освещенной комнате Зигель сидел над картой в позе человека, мучительно ищущего решения. Он не удивился вошедшим. Энгельс подумал, что он не удивился бы сейчас, пожалуй, и тому, если бы вошел генерал фон Пёйкер или даже сам принц Вильгельм.
   - Чем обязап, господа? - только и спросил Зигель.
   - Что ж, господин главнокомандующий, удираем за Рейн? - без околичностей бросил Виллих.
   - Зачем такие слова? - вяло возразил Зигель. - Не удираем, а отходим на правый берег Альба.
   - Точнее, к Зеккингенскому мосту?
   - Дело покажет, а пока - за Альб. Там, во-первых, есть возможность занять сильную позицию, ту самую, которую генерал Моро в 1800 году занимал против австрийцев. Во-вторых, туда же идет и дивизия... - Зигель запнулся и поправился: - Отряд Долля, с которым мы соединимся.
   - Позвольте заметить, - вмешался Энгельс, - что в данной ситуации сильная позиция Моро едва ли может быть нам полезна.
   - То есть как это? - встрепенулся Зигель. - Откуда вы знаете?
   - Из истории, господин главнокомандующий, из истории, - вздохнул Энгельс. - И, конечно, из того, что происходит сейчас. Дайте карту.
   Энгельс наклонился над картой, взял карандаш и показал, где полсотни лет назад стоял французский генерал, а где австрийцы. Выходило, что позиция Моро действительно была сильной и ее можно сейчас занять, но она обращена не в ту сторону, откуда, по всем данным, следует ожидать врага. Зигель был смущен.
   - Но... хорошо, - замялся он. - И все-таки надо идти за Альб. Там мы встретимся с Доллем...
   - Если он уже не перемахнул через Рейн, - насмешливо сказал Виллих.
   - Какие основания, полковник, у вас так думать? - вскинулся Зигель.
   - А есть ли у вас основания думать иначе? Ведь у вас давно уже нет никакой связи с его отрядом. Так?
   - Да, вот уже три дня, но...
   - Одним словом, - бесцеремонно перебил Виллих, - все ваши расчеты построены на песке. Если завтра вы кинетесь к Зеккингенскому мосту, то пруссаки могут смять вас а опрокинуть в Альб или Рейн. И на вашей совести будет гибель всего, что осталось. Поэтому выход один. - Виллих взял карандаш и наклонился над картой. - Надо повернуть обратно и идти на Гриссен...
   - Нет, я с этим не согласен. Зачем?
   - Затем, чтобы без паники, спокойно отойти вот на этот последний клочок баденской земли, со всех сторон окруженный швейцарской территорией. - Виллих обвел карандашом то место, о котором говорил. - На севере этого мешка находится Ештеттен, на юге - Лотштеттен, а между ними в горловине - Бальтерсвейль.
   - И что, и что? - засуетился Зигель.
   - В этой горловине мы займем оборону и дадим последний бой пруссакам. Фланги у нас будут прикрыты швейцарской границей, которую на сей раз пруссаки нарушить не посмеют: швейцарцы этого не допустят. А если пруссаки все-таки решатся, то возникнет весьма благоприятная для нас перспектива втягивания Швейцарии в войну.
   - Но разве мы сможем теперь противостоять неприятелю? Нет! Как главнокомандующий...
   - Позиция у Бальтерсвейля будет как раз во многом выгодна для наших войск. На столь узком пространстве противник не сможет в полной мере использовать преимущества своего огромного численного превосходства. А высоты за Бальтерсвейлем очень удобны для нашей артиллерии.
   - Но зачем этот последний бой?! - почти с отчаянием выкрикнул Зигель.
   - Энгельс, объясни ему. - Виллих устало махнул рукой и отошел от стола.
   - Только отступление с боем дает максимальные шансы на спасение наибольшего числа наших людей, - жестко проговорил Энгельс. - Ожидание боя будет держать отряды в напряжении, задержит их окончательную деморализацию. В противном же случае, то есть в случае простого бегства, деморализация завершится мгновенно, и уж тут мы полностью окажемся во власти прихоти пруссаков. Они, конечно, по лености или по трусости могут не тронуть нас и беспрепятственно выпустить за границу, но более вероятно, что они кинутся за хаотично бегущим противником, и тогда наше положение будет отчаянным. Разве не ясно?
   - И все же я отдал приказ об отходе за Альб, и я его не отменю.
   Виллих, стоявший в сумраке у дальней стены комнаты, вдруг сделал несколько больших быстрых шагов, вышел на свет и зло проговорил:
   - Нет, вы его отмените!
   - Полковник Виллих! Я тут главнокомандующий!
   - Младший лейтенант Зигель! У вас осталась последняя возможность предпринять разумное действие и тем несколько поправить свою репутацию. Садитесь и пишите новый приказ.
   Зигель еще поартачился с четверть часа, а потом все-таки взял бумагу и написал приказ о марше на Гриссен и Бальтерсвейль.
   Переход из Тингена и его окрестностей в район Ештеттен, Бальтерсвейль, Лотштеттен армия совершила беспрепятственно. Отряд Виллиха, по обыкновению приняв на себя обязанности арьергарда, следовал за войском, прикрывая его от опасности внезапного удара.
   Десятого июля все повстанческие силы, включая отряд Беккера, сосредоточились в заданном районе и стали лагерем. Виллих на высотах за Бальтерсвейлем тотчас выбрал позиции для артиллерии.
   Главная квартира расположилась в Лотштеттене. Здесь десятого июля состоялся последний военный совет. Обсуждался один вопрос: готовиться к обороне, к бою или уходить за Рейн.
   Виллих, повторив в основном те же доводы, что приводил недавно Зигелю, решительно выступил за оборону. Его поддержали два-три офицера. Казалось, к ним готовы присоединиться еще несколько человек. Но тут слово взял приглашенный на совет швейцарский комиссар тучный полковник Курц.
   - Господа! - сказал он торжественно. - Я уполномочен довести до вашего сведения решение моего правительства: если произойдет еще хоть одно сражение, то оно откажется предоставить вам убежище.
   Настала тягостная тишина. Было очевидпо, что слова Курца произвели большое впечатление на колеблющихся и с удовлетворением встречены большинством - теми, кто за немедленное отступление.
   - Решение вашего правительства, - разорвал тишину напряженный голос Энгельса, - противоречит принятым нормам международных отношений, не говоря уже об элементарных законах гуманности.
   - Я это решение не принимал, - невозмутимо ответил швейцарец. - Я уполномочен лишь передать его вам.
   - Ну а если сражение произойдет помимо нашей воли, если мы будем внезапно атакованы - вы и тогда не пустите нас на свою землю? - с холодным бешенством в глазах спросил Виллих.
   Курц помялся, поерзал в кресле, пожал плечами, наконец сказал:
   - Господа, мой вам совет: не медлите с отходом. Не медлите!
   После этого решение об отходе было принято подавляющим большинством.
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
   11 июля с раннего утра армия в спешном беспорядке устремилась на юг к переправам через Рейн. Пруссаки могли бы сейчас произвести огромные опустошения в этом клубящемся хаосе, но, по счастью, они, как и прежде, бездействовали.
   Виллих, видя, что все усилия напрасны и что дело вроде бы вопреки всем вероятиям завершается благополучно, насколько благополучным вообще может быть конец разбитой армии, снял оборону у Бальтерсвейля и сосредоточил отряд в Ештеттене. Как это ни горько, а надо было следовать за всеми.
   Около полудня Виллих готовился уже подать команду отряду сняться и двинуться к Рейну, как вдруг неожиданно явился конный вестовой офицер с письмом от Зигеля. Тот извещал, что уже находится в Швейцарии, в Эглизау, что все в порядке, что власти разрешили офицерам оставить холодное оружие и что отряду Виллиха следует немедленно тоже перейти границу.
   - Эглизау! - с отвращением проговорил Виллих. - Вспомнил о нас, каналья, когда оказался на том берегу!
   Да, надо уходить за Рейн, но Виллиху - и Энгельс полностью разделял с ним его чувство - противно было делать это по предписанию Зигеля, следовать за ним по пятам, повторять его движение.
   Всю дорогу до Лотштеттена и далее до самой грапицы они молчали, а когда уже в сумерках подошли к Рейну и надо было его переходить, Энгельс сказал:
   - Давай заночуем здесь. Проведем еще хоть одну ночь на родной земле.
   Виллих обрадовался предложению, понимая, конечно, что оно было далеко не безопасно.
   - Верно, заночуем, - сказал он. - Хоть не в один день с Зигелем перейдем границу, и то утешение.
   Приняв все необходимые меры на случай внезапного нападения неприятеля, наскоро поужинав, командир и адъютант пошли спать.
   Потому ли, что ночь была теплой и звездной, потому ли, что хотелось напоследок вволю надышаться воздухом родины, они, не сговариваясь, решили лечь не в палатке, а на открытом воздухе.
   Каждый думал, что сразу уснет, но сон не шел ни к тому, ни к другому. Оба молча лежали и смотрели в темное звездное небо.
   Энгельс думал о том, что все-таки правильно сделал, приняв участие в этой кампании, обреченность которой он понимал с самого начала. Он еще раз убедился: ничто не может заменить живого, непосредственного, личного опыта. Как много удалось повидать за эти недели и месяцы! Все это надо будет вместе с Марксом обдумать, проанализировать, взвесить. Но один важный вывод непреложно ясен ему уже теперь: колеблющаяся природа мелкой буржуазии непреодолима, и потому в будущих революционных боях рабочие должны позаботиться прежде всего о том, чтобы руководящую роль взять на себя, а не предоставлять ее таким, как Хёхстер и Брентано.
   Вспомнив о Марксе, Энгельс подумал, как трудно будет сообщить ему о гибели Молля, как эта весть его огорчит.
   - А Раштаттская крепость еще держится, - вдруг перебил его мысли Виллих.
   - Да, они оказались настоящими героями, ее защитники. Кто мог этого ожидать?
   Они еще помолчали, глядя широко открытыми глазами в небо.
   "Где теперь Карл? - подумал Энгельс. - В Париже? В Лондоне? Удалось ли ему соединиться с семьей? Или семья по-прежнему в Бингене?"
   - Послушай, - снова заговорил Виллих, - что, если нам двинуть завтра не на ту сторону Рейна, а обратно в Шварцвальд и по горным тропам, только ночью, добраться до Раштатта?
   Энгельс, зная, что собеседник его не видит, широко улыбнулся: такой энтузиазм не мог не тронуть.
   - Нет, Август, нет. Это чистейшая авантюра. Километров около двухсот по занятой неприятелем территории?.. Четыреста пятьдесят человек не иголка.
   - Хорошо, ну тогда давай переправим завтра отряд в Швейцарию, а сами - туда!
   Энгельс приподнялся и взглянул на Виллиха. В сумраке лицо его было напряженным и серьезным, в глазах то ли отражался звездный свет, то ли стояли слезы.
   Энгельс снова откинулся на спину.
   - Прости, но и это было бы авантюрой. Во-первых, мы отвечаем за отряд и не имеем права бросить его в чужой Швейцарии на произвол судьбы. Власти, как ты понимаешь, не будут к ним слишком любезны. А у них ни денег, ничего.
   - Но защитникам Раштатта еще хуже, - тихо и хрипло выговорил Виллих. - У них, может быть, уже кончаются боеприпасы, и кончилась еда, и нет воды.
   - Верно, возможно, все так и есть. Но, повторяю, на нашей совести отряд, с которым мы прошли всю кампанию, который верит нам.
   - Бойцы поймут нас, если мы завтра им все объясним.
   - Кроме того, - негромко, но твердо продолжал Энгельс, - более чем сомнительно, чтобы нам удалось пробраться в крепость, обложенную со всех сторон вот уже две недели. Я уж не говорю о том, что дойти до нее, даже вдвоем, тоже дело непростое.
   - Я не узнаю тебя, Фридрих. Такая осмотрительность! Ты же смелый человек, я видел тебя в бою!
   - В бою другое дело. Я могу рисковать и даже люблю риск, но меня никогда не восхищали авантюры. А ты предлагаешь именно авантюру, Август. Ты не учитываешь даже того, что несколько дней мы оторваны от мира, не знаем, какие там новости, и вполне может статься, что Раштатт за это время пал. Представляешь, мы, преодолев огромные трудности, добрались с тобой наконец до крепости, а там - пруссаки!
   Виллих ничего не ответил, повернулся на бок и вскоре затих.
   Ночь прошла спокойно.
   Двенадцатого июля день с утра занимался такой же ясный и жаркий, как предыдущие. Леса и поля, облака и реки, дороги и тропы - все на земле и в небе было тихо, благостно и красиво, - все, кроме этих четырехсот пятидесяти человек, оборванных, уставших душой и телом, уставших той усталостью, что не проходит за ночь даже самого крепкого сна. Им, этим людям, предстояло в столь прекрасный день покинуть родину, оставив здесь свои разбитые надежды, и начать новую, неведомую жизнь на чужбине.
   Конные дозорные донесли, что на пять километров в округе противника нет. Виллих приказал построить отряд. Строились медленно, нехотя, словно ноги у всех были налиты свинцом. Когда наконец построились, Виллих, Энгельс и еще три офицера вышли к середине построения. Виллих сделал два шага вперед, осмотрел нечеткие ряды и негромко начал:
   - Солдаты! Борьба окончена, мы проиграли. Через полчаса вы покинете родную землю. Но пока мы здесь, на нашей земле, я хочу сказать вам несколько слов.
   Он говорил тем же хрипловатым голосом, что и ночью. Бойцы слушали внимательно.
   - Прежде всего вспомним тех, кого мы оставляем в этой земле. В суматохе отступления, в азарте боев нам далеко не всегда удавалось воздать им те почести, которые они заслужили. Так давайте же хотя бы теперь на последнем клочке немецкой земли, который еще принадлежит нам, почтим их память минутой молчания.
   Виллих сдернул фуражку, утренний ветерок взметнул: его волосы, и Энгельс вдруг заметил у него сбоку две неяркие седые пряди. Вслед за командиром обнажили голову все. Ряды бойцов подтянулись в скорбном молчании. Стало так тихо, что каждый, казалось, слышал стук своего сердца.
   Через минуту Виллих надел фуражку и продолжал:
   - А еще я хочу вам сказать: спасибо за верную службу революции. Никто не знает, как сложится наша жизнь дальше, какие события впереди, но если нас ждет новая революция и новые бои, то я хотел бы встретить их вместе с вами. Спасибо, солдаты...
   Виллих повернулся, и Энгельс увидел в его глазах тот же блеск, что поразил его во время ночного разговора.
   - Скажи и ты. - Виллих кивнул в сторону отряда.
   Что ж, пожалуй, надо. Эпгельс вышел на то место, которое только что занимал командир, и, немного помолчав, собравшись с мыслями, сказал:
   - Солдаты! Вы знаете, что командир отряда и я коммунисты. Поэтому с особой радостью мы наблюдали среди вас множество истинно пролетарских натур. Тех натур, которые слишком горды, чтобы кому бы то ни было льстить или принимать лесть от других, слишком проницательны, чтобы не видеть своекорыстия мелкой буржуазии, захватившей руководство нашим восстанием, но которые все же бесстрашно вступали в бой, поскольку речь шла о свободе и справедливости.
   Энгельс окинул взглядом ряды, остановился на нескольких особенно близких лицах, сейчас осунувшихся, темных, и продолжал:
   - Вам известно, что в нашем отряде мы с Августом Виллихом не одни коммунисты, нас много. И вот здесь, на последнем клочке свободной земли, в последний час нашего боевого братства, когда никто не посмеет лицемерить или сказать неправду, я хочу спросить: известен ли вам, солдаты, хоть один случай, когда бы коммунист спрятался в бою за спину товарища?
   Ряды одобрительно загудели, зашевелились, раздались голоса:
   - Нет! Не было такого!
   - Вы везде были с нами и всегда впереди!
   Энгельс поднял руку:
   - Спасибо, товарищи! Я смело задал вам этот вопрос, потому что своими глазами видел коммунистов в бою. Они достойно представляли здесь партию пролетариата, и никто не может бросить им ни малейшего упрека. Самые убежденные коммунисты были и самыми смелыми солдатами. Вспомните хотя бы Иосифа Молля, часовщика из Кёльна. Он был моим другом...