Церковь, как ни странно, устояла и после революции. Сначала до нее попросту не доходили руки у юных безбожников, потом ее уже собрались было ломать, но спас Кузьма Кафтанов, чья обитавшая в Тиксоне престарелая мамаша была истово верующей. Памятуя о кремлевском покровителе Кузьмы, препятствовать ему не осмелились, хотя документик-сигнал, как водится, начальник НКВД в папочку подшил старательно, но впоследствии выдрал и спалил от греха подальше, когда от Сталина последовала директива кончать с безбожием. (А потом под эту директиву с превеликой радостью закатал по пятьдесят восьмой местного рабкора высочайше отмененного журнала «Безбожник», имевшего нахальство постельно ублажать супругу начальника в отсутствие последнего.)
   На двустворчатых дверях, правда, красовался огромный ржавый замок – Сережа пояснил, что священника Шантарск обещает прислать давно, да все как-то не доходят руки до Заполярья.
   Сфотографировались на фоне церкви, потом Света трудолюбиво засняла всех на видео, не обойдя вниманием и обоих хвостов, вновь объявившихся в отдалении. На сей раз изображать беззаботных гуляк посреди обширной немощеной площади им было сложнее, и они, видимо, не измыслив ничего лучшего, притворились, что тоже ужасно заинтересовались памятником архитектуры – один даже показывал напарнику на крест и, судя по оживленной, деланной жестикуляции, пытался что-то объяснять, искусствовед хренов.
   Вновь оказались на площади, окаймленной четырьмя зданиями-монстрами, где нелепо торчал пустой постамент и болтался в вышине официальный триколор, выцветший до того, что превратился в штандарт неизвестной державы. Шпики не отставали.
   Завернули в небольшой магазинчик, где причудливо смешались парочка книжных полок, стеклянная витрина со съестным и прилавок, снабженный горделивой табличкой: SOUVENIRS-ANTIQVAR. Где оказались единственными потенциальными покупателями – шпики в магазин не пошли, но видно было в запыленное окно, что торчат поодаль.
   Антиквариат был представлен полудюжиной военных фуражек советского образца, без разлапистого орелика, кучкой разномастных монет, несколькими крохотными бюстиками Ленина и тому подобной ерундой. Впрочем, Мазур чисто случайно углядел и кое-что стоящее. Кликнул мгновенно оживившуюся продавщицу, явно не избалованную наплывом ценителей антиквариата.
   Кацуба смотрел через плечо, пока Мазур вертел в руках вынутый из ножен морской кортик. Подержал ножны с затертыми, едва различимыми изображениями якоря и корабля.
   – Старинный? Нет, вон совдеповский герб на ручке...
   – Сталинский, – сказал Мазур. – Однозначно.
   – А из чего видно?
   Мазур показал ему желтую рукоятку:
   – С сорок восьмого года начали ставить кнопку-держалку. А поскольку ее тут нет, значит, выпущен до сорок восьмого. Вот и вся премудрость.
   Он с нешуточным сожалением сунул кортик в потертые ножны, покачал на ладони. Вещь была качественная. Советские кортики времен папы Брежнева, если откровенно – дерьмо собачье. Разве что златоустовские с большой натяжкой можно назвать хорошими, но попадались они редко. Пластмасса рукоятки, такое впечатление, делалась из переплавленных зубных щеток – крошилась и ломалась от любого удара. Остальные детали – из поганенькой мягкой меди, которую можно поцарапать чуть ли не спичкой, да вдобавок перекладина крохотная, и одна ее половинка выгнута так, что кортик практически невозможно держать в руке.
   Зато сталинский, как бы к Иосифу Виссарионовичу ни относиться, – совсем другое дело. Рукоять из прочного эбонита и надежной латуни, сама ложится в руку. А в общем, морские кортики советских времен – почти точная копия старинного русского наградного образца 1803 года...
   – Да покупай, чего там, – сказал Кацуба. – Ишь, глаза разгорелись. Контора стерпит, командировочные не считанные. Глядишь, и пригодится...
   Мазур обрадовано расплатился, сунул кортик во внутренний карман куртки. У книжной полки дурноматом орал Сережа – как выяснилось, углядевший пьяными глазками забытую бог весть с какого года книжку врага перестройки Лигачева и пришедший от этого в неистовство. Он громогласно грозил продавщице, что запишет ее в красно-коричневые и устроит тут постоянный демократический пикет, а та отругивалась простыми русскими словами, потом лениво предложила девчонке, только что продавшей Мазуру кортик:
   – Валь, в милицию позвони, что ли...
   – Да они все возле штаба, теть Зин, – столь же лениво отозвалась та. – Петька сейчас заскакивал, говорил...
   Именно эта ее реплика вдруг магическим образом успокоила шумного Сережу. Он поморгал осоловелыми глазами, что-то усиленно соображая, потом ринулся к Мазуру:
   – Тьфу ты, Вова, я забыл совсем... Поехали! Посмотришь, как мы тут военщину к ногтю берем... Миша ты ж интересовался...
   – А то как же, – сказал Кацуба хладнокровно. – В самом деле, Гоша, подгоняй тачку, глянем на здешние плюрализмы...
* * *
   ...Особого шумства не наблюдалось, но и мирными буднями назвать происходящее язык не поворачивался. Трехэтажное зданьице, чрезвычайно похожее на музей (так что закрадывалось подозрение, что их строили по одному, типовому проекту), было огорожено чисто символически – редкая оградка из тоненьких железных прутьев не доставала человеку и до пояса. Судя по вывескам, здесь идиллически уживались и городской военкомат, и штаб воинской части, как полагается, укрытой за комбинацией цифр.
   Вокруг оградки с трех сторон (с четвертой тянулась высокая бетонная стена, видимо, окружавшая гараж) лениво кучковались человек сто. Мазур высмотрел самые разные типажи – и довольно чисто одетых пожилых дамочек психопатического облика, привычных на любом демократическом митинге, и поддавших молодых верзил, явно забредших от нечего делать, и угрюмых работяг, судя по каскам и спецовкам – то ли шахтеров, то ли докеров, и просто праздных зевак обоего пола.
   Кое-где виднелись самодельные плакатики, однообразно призывавшие военных убираться к чертовой матери, власти России – пойти навстречу чаяниям народа, не желающего жить рядом с кладбищем отравляющих веществ, а депутатов Госдумы – оказать содействие. Судя по тому, что здесь не наблюдалось ни депутатов, ни властей России, данные плакаты были поэтическим преувеличением. Среди них сиротливо затесался вовсе уж нелепый здесь лозунг: «Выдайте зарплату за февраль, гады!»
   Внутри, за оградкой, столь же лениво бродили человек двадцать в милицейских бушлатах, а один, усатый кряжистый старшина, стоя вплотную к демонстрантам, о чем-то беседовал вполне мирно, и Мазур расслышал, как он горестно вздохнул:
   – Петрович, тебе хоть бастовать можно, а нам самим третий месяц не платили, только нам-то бастовать законом запрещено...
   Слева что-то орал в мегафон вспотевший бородач, чем-то неуловимо напоминавший Сережу, но не в пример более пузатый. Его слушали, но вяло. Сережа, шатаясь, тут же ринулся в толпу, как рыбка в воду, моментально выискал знакомых, кого-то хлопал по плечу, кому-то показывал на стоявших кучкой «питерских ученых», словом, развил бурную деятельность.
   – Ну, все, – сказал Кацуба тихонько. – Глазом не успеем моргнуть, как окажемся батальоном поддержки из столиц...
   Голос у него при этом, впрочем, был скорее довольный. Мазур индифферентно пожал плечами, спросил:
   – Про корабль ничего не слышно?
   – Гоша говорит, придет завтра. Невтерпеж?
   – Хуже нет – ждать да догонять...
   – Это точно. А посему отойдем-ка. У хорошего командира солдаты без дела болтаться не должны... – Он отвел Мазура метров на двадцать в сторонку, сунул под нос фотографию. – Как тебе?
   – Да ничего, в общем, – осторожно сказал Мазур.
   На черно-белом снимке была изображена светловолосая женщина лет тридцати – тонкий нос, пухлые губы, очки в тонкой оправе. Симпатичная и отчего-то ужасно напоминает не особенно строгую учительницу младших классов.
   – Доведись, трахнул бы?
   – Мог бы...
   – Прекрасно, – удовлетворенно сказал Кацуба, спрятал снимок.
   – А что такое? – забеспокоился Мазур.
   – Да ничего особенного, – бодро ухмыльнулся Кацуба. – Серега обещал нынче же нас отвести на малину «зеленых», возможно, она там будет. Если так – совсем хорошо. Ну, а коли не придет, закинем тебя в музей. Задача у тебя будет простая – в два счета обаять данную фемину по имени Катенька, ухитриться нынче же уложить ее в постельку, причем непременно у нее на хате, поскольку там нет микрофонов, ну, а дальнейшему учить тебя не стоит, а? Чтобы крепче спала, кинешь ей в чаек или там в винцо одну таблеточку, – он сунул Мазуру в ладонь пластиковую трубочку. – Потом возьмешь ключи и отдашь одному милому мальчику, который будет терпеливо торчать на лестнице...
   – Ты что?
   – А ничего, – буднично сказал Кацуба. – Отдаю приказ, только и всего. Я ж тебя не с педиком заставляю трахаться, полковник. Что поделать, если ты как раз и есть ее типаж, не мне же в столь похабном облике за дамами ухлестывать? В общем, мне позарез нужны ключи. От музея. Директором коего наша Катенька имеет честь работать. И путей тут только два – либо проводим в жизнь мою идею, либо придется дать ей по голове в темном переулке, инсценировав ограбление, и вместе с кошельком увести и ключики... Тебя такой вариант устраивает?
   – А ты ведь можешь... – сказал Мазур. Кацуба сощурился:
   – Знал бы ты, полковник, сколько всего я могу, когда служба требует... Понимаешь, сам я не большой спец во вскрытии замков и отключении сигнализаций, а подручного по этой части у меня тут нет. А в музей темной ночкой залезть необходимо.
   – Зачем? – глупо спросил Мазур.
   – Ну-у, полковник... – протянул Кацуба. – Альзо, камераден? Не хочешь же ты, чтобы милая женщина получила по голове из-за твоего чистоплюйства? Если это тебя утешит, считай, что я дерьмо. Только помни, что тут уже образовалось несколько трупов, и надо постараться, чтобы жмуриков не прибавилось...
   Он смотрел Мазуру в глаза и слегка улыбался – жилистый, битый профессионал. Бесполезно было чирикать с ним о морали, этике и прочих общечеловеческих ценностях. И вообще – если угодил в дерьмо, глупо повязывать белый галстук...
   – Ладно, – мрачно сказал Мазур, на миг передернувшись от ощущения облепившей внутри грязи. – Дисциплина превыше всего. А если не получится?
   – Получится, – заверил Кацуба. – Баба одинокая, в такой дыре на стенку от тоски полезешь, а ты у нас – экземпляр хоть куда... Если не получится – тогда, конечно, придется по голове, но, разумеется, с максимальной деликатностью....
   Они вздрогнули, повернули головы – оказалось, этот звук издал камень, смачно шлепнувшийся в стену. Следом полетел второй, вдребезги разлетелось оконное стекло на втором этаже.
   Милиционеры, стряхнув сонную одурь, подскочили к оградке, завертели головами. Кряжистый старшина, стуча дубинкой по железным прутьям, взревел:
   – Совсем делать нечего, козлы?!
   – Пошли-ка наших уводить, – распорядился Кацуба. – А то, чего доброго, по шее получат, если начнется карусель...
   Но до заварушки как-то не дошло – стражи порядка поорали, из толпы вдоволь поматерились в ответ, и восстановилось прежнее положение дел. К Мазуру с Кацубой протолкался благоухающий перегаром Сережа, волоча за рукав высоченного белокурого типа, заорал издали:
   – Вова, Миша, все путем! Сейчас поедем к ребятам, ради такого случая все соберутся! Знакомьтесь, это Свен Кристиансен, заграничный коллега! В полном контакте с Европой работаем, мужики!
   – Я есть отчен рат! – подтвердил заграничный коллега, улыбаясь во все свои сорок четыре зуба.

Глава шестая
«Зеленая малина»
Сказала другу «да»...

   Трехкомнатная квартира, куда они угодили, была битком набита книгами и защитниками природы – преимущественно мужского пола в разной степени алкогольного опьянения. У этой компании, отметил Мазур, имелось все же одно несомненное достоинство: в нее было чрезвычайно легко в р а с т а т ь. Если только тебя держат за своего – а их, конечно же, держали. Мигом со всеми перезнакомились (Мазур тут же забыл большинство имен), хлопнули по стаканчику, перемешались. Кацуба с маху собрал вокруг себя наиболее оживленных и принялся им горячо объяснять, что одна из столиц российской демократии, а именно город Санкт-Петербург, конечно же, поможет местным собратьям в их несгибаемой борьбе против злокозненной военщины – для чего, собственно говоря, их могучая кучка сюда и прибыла. Кацубу принимали на «ура». Ему, а заодно и случившемуся рядом Мазуру, продемонстрировали священную реликвию – закатанный в пластик листок из блокнота, на котором скачущим почерком психопата было начертано: «Да ну, херня все это...» Оказалось, реликвия являет собою автограф самого Сахарова, с трепетом извлеченный одним из присутствующих из мусорной корзины Верховного Совета в те судьбоносные дни, когда судьба демократии еще висела на волоске.
   Когда они воздали должное реликвии, многозначительно и уважительно закатывая глаза, изобразив на лицах благоговейный трепет, шабаш принял несколько более деловой оборот – Сережа, игравший здесь не последнюю скрипку, вывалил на стол груду фотографий и каких-то машинописных листочков. Кацуба, прежде чем во все это углубиться, украдкой толкнул Мазура локтем и показал глазами на кухню. Ничего не попишешь, нужно было работать. Мазур искренне надеялся, что физиономия у него простецкая и веселая – не станешь же отрабатывать перед зеркалом обаятельные улыбки...
   Потащился в кухню, как на эшафот. В комнате гомонили, рослый и белобрысый варяжский гость Кристиансен громко обещал поддержку европейского общественного мнения всем здешним начинаниям – для будущего заповедника он уже успел подыскать звучное название «Северная жемчужина».
   – Ага, вот и Володя забрел, – обрадованно сказала Света. – Знакомьтесь, это Катя, это Володя. Володя у нас в теории не силен, на него все эти разговоры только тоску наводят. Зато под водой – второй Ихтиандр.
   Мазур вежливо раскланялся. Честно говоря, он уже гораздо меньше сетовал на злую судьбу, заставившую выступать в роли суперспецагента-обольстителя, – в жизни Катя оказалась даже симпатичнее, чем на скверной черно-белой фотографии. Чертовски милая женщина, заставлявшая мужские мысли поневоле сворачивать на проторенную дорожку. Судя по тому, как непринужденно общалась с ней Света, они уже успели познакомиться, и Света сделала все, чтобы с маху новую подругу обаять.
   – Вот Володя нам колбасу и порежет, – как ни в чем не бывало заявила Света. – Он у нас холостяк, а потому хозяйничать привычен.
   И, прекрасно маскируя все под пустенькую женскую болтовню, в три минуты успела вывалить Кате кучу полезной информации – что Володя Микушевич золотой мужик, вот только женщин малость пужается по причине врожденной робости, а потому сил не хватает равнодушно смотреть, как прозябает без женской теплоты и участия человек мужественной профессии.... В таком примерно ключе. И без предупреждения смылась из кухни под предлогом исполнения профессиональных обязанностей.
   – Вы действительно такой робкий? – спросила Катя не без любопытства. – Наши водолазы – нахальней нахального, в себе уверены, как бульдозеры...
   – Да глупости, конечно, – сказал Мазур. – Это она так шутит.
   – Значит, и вы – как бульдозер?
   «А ведь выгорит, – подумал Мазур, ведомый мужским инстинктом. – Кокетство в голосок определенно подпущено».
   Самое главное теперь – не держать долгих пауз и развивать наступление. На тесной хрущевской кухоньке разворачивалась старая, как мир, игра – женщина должна была не отпугнуть излишней холодностью симпатичного нездешнего кавалера, но и не позволить ему питать вздорные мысли касаемо своей легкодоступности. Кавалер, со своей стороны, должен был уверить, что он не какой-то там истаскавшийся кобель, не способный пропустить ни одной юбки, что он, старомодно выражаясь, очарован. А еще – что люди они взрослые, удрученные одиночеством, а на дворе, вообще-то, приближается к самому концу двадцатый век, пуританством отнюдь не грешащий...
   Получается. Мазур видел по ее глазам, что у него есть все шансы. И не терзался больше угрызениями совести – прав циник Кацуба, не юную школьницу совращаешь, прекрасно знает, чего хочет, главное – жениться не обещать...
   Идиллию эту безбожно нарушил Сережа, ворвавшийся с воплем:
   – Где-то тут колбаса была! Ага, вот... А вы что это здесь? В отрыве от демоса?
   – А мы тут кокетничаем в отрыве от демоса, – сказала Катя не без вызова, и Мазур окончательно уверился: выгорит...
   – И как, получается? – спросил Сережа скорее оторопело.
   Катя оглянулась на Мазура, засмеялась и с тем же вызовом отчаянно махнула рукой:
   – А вот получается!
   «Сука ты, каперанг», – подумал Мазур, многозначительно ей улыбаясь. Сережа таращился на них так, словно впервые вспомнил о существовании у гомо сапиенс двух полов, покрутил головой:
   – Ну ладно, колбасу несите. Володя, а ты материалы так и не посмотрел? Пошли-ка!
   Мазур, насильно увлекаемый из кухни, успел еще переглянуться с Катей, и оба рассмеялись.
   – Ты сюда зачем пришел? – недовольно сказал Сережа. – Работать или хвост распускать? – Судя по амплитуде его колебаний, он успел осушить не меньше пары стаканов, пока Мазур подбирал ключики к сердцу милой женщины. – Воркуете тут...
   Мазур пожал плечами:
   – Очаровательная женщина. Тоже из ваших?
   – Да нет, – досадливо поморщился Сережа. – Надина сестра. Ты же с Надей знакомился? Вот где толковая баба, вся жизнь в экологии, без всяких воркований...
   «И ничего удивительного», – подумал Мазур, с брезгливым состраданием разглядывая помянутую Надю, ронявшую пепел с сигареты прямо на стол и что-то громогласно растолковывавшую Кацубе, чуть ли не тыча его носом в загадочный синий график. Остренькая истеричная физиономия, пучок волос, стянутых чуть ли не аптечной резинкой, дерганые жесты, землистого цвета кожа... Б-р-р!
   – Родные сестры? – спросил он.
   Мазур мысленно передернулся. Надо же, как замысловато любит пошутить природа...
   Он покорно уселся за стол. Сережа тут же навалил перед ним гору бумаги – пачку газетных вырезок, продемонстрированных с особой гордостью, фотографии, листки бледных ксерокопий...
   Мазур без всякой охоты перебрал несколько вырезок, где под статьями с вымученно-сенсационными заголовками повсюду стояло: «С. Оболенский», и тут до него дошло, отчего сосед так нетерпеливо ерзает на стуле.
   – А, вот что... – сказал Мазур. – Это ты и есть – С. Оболенский? А почему не Шереметев? Тоже хорошая фамилия, графская...
   Спохватился, изобразил самую добродушную улыбку, но сосед по столу иронии не подметил, с готовностью подхихикнул. Он уже был в шаге от того блаженного состояния, когда забывал о засевших под кроватью милитаристах и начинал проявлять вялый интерес к особам противоположного пола – Мазур успел изучить его нехитрый «унутренний мир».
   Одна из статеек была проиллюстрирована картой. Ага, понятно теперь, почему другая статья поименована «Загадки Тиксонского треугольника». Все три затонувших корабля лежали в треугольнике, равностороннем, со стороной километров примерно в тридцать, образованном Тиксоном и двумя архипелагами крохотных островков.
   – Острова, надо полагать, необитаемые? – спросил Мазур ради имитации дружеского разговора. И налил соседу водки.
   – Ага. Так, скалы... В войну на одном спасся кочегар с «Сибирякова», то ли шлюпку туда прибило, то ли плотик... Здесь, правда, собираются строить радиомаяк. Вот на этом. Безымянный, мы его собираемся назвать островом Николая Второго, мэр обещал помочь... Там сейчас геодезисты привязку делают. Я хотел с ними интервью сделать, да все некогда из-за наших дел...
   Мазур притворился, что старательно прочитал парочку статей, одобрительно хмыкнул: «Круто, Серега!», взялся за снимки и ксерокопии. И сразу посерьезнел.
   Как к местным «зеленым» ни относись, а сбор материала они смогли организовать качественно. Здесь нашлось все, что могло прекрасно дополнить рассказ Котельникова: фотографии мертвых рыбаков (точнее, переснятые с чьих-то вполне профессиональных снимков копии). Масштабные линейки, таблички с цифрами – снимали либо органы, либо прокуратура, надо полагать, у военных и эти орлы так просто не выцарапали бы... Протоколы вскрытия – вернее, их ксерокопии. На листках с грифом Тиксонского морского порта – выводы и заключения комиссии, разбиравшей гибель водолаза.
   Мазур подумал, что Котельникову не помешал бы легонький втык – иные из этих документов и он должен был бы представить группе, однако не представил. Ну, это дела глаголевцев, пусть сами и разбираются, сами раздают втыки... Слишком хорошо Мазур знал родные вооруженные силы и оттого не питал иллюзий – в этакий вот медвежий угол резиденты типа Котельникова попадают в результате какого-то прокола. Почетная ссылка (или не особенно и почетная), наказание для проштрафившегося, контры с начальством... Впрочем, и это – проблемы глаголевцев...
   Щедро налил Сереже водки, огляделся. Компания, как и бывает в таком состоянии застольников, разбилась на несколько совершенно не интересовавшихся друг другом крохотных толковищ. Страшненькая сестра Кати по-прежнему горячо и страстно просвещала Кацубу, то и дело разворачивая перед ним новые бумаги. Кацуба внимал с самым живейшим интересом. Шишкодремов угрюмо слушал бородатого деятеля, азартно поливавшего грязью армию вообще и представляемый Шишкодремовым военный флот в частности. Раскрасневшаяся Света, словно бы невзначай расстегнувшая целых три пуговицы на блузке, ворковала с варяжским гостем. Тот, по всему видно, таял и млел, распустив хвост почище любого павлина.
   Воровато огляделся. Сережа был надежно нейтрализован водкой, погрузившись в полунирвану, а вот красавицы Кати что-то не видать... Кремовое платье мелькнуло в прихожей, куда Мазур незамедлительно и направился. Галантно взял у нее из рук пальто:
   – Позвольте...
   – Господи, сто лет пальто не подавали...
   – Всегда к вашим услугам, – заверил он, стоя вплотную. – Уходите уже?
   Во взгляде у нее определенно было сожаление. «Выгорит», – мысленно вздохнул Мазур.
   – В музей пора.
   – На экскурсию? – открыто улыбнулся он, согласно легенде не подозревавший, где работает его собеседница (она ж об этом и не заикнулась...)
   – Если бы... Заведую я им. Музеем.
   – Серьезно? – изобразил он легкую оторопелость.
   – Серьезно.
   – А я-то думал, что в музеях одни старушки... – Мазур отступил на шаг, откровенно любуясь ею. – Без вас там не обойдутся?
   – Увы... Нужно подежурить до вечера. Придут слесаря чинить трубы, придется присмотреть и бутылкой стимулировать...
   – Вам помощник в этом ответственном деле не нужен? – спросил Мазур. – Слесаря – народ грубый...
   – Ну, подумаем...
   – Серьезно. Я вот тут вспомнил, что лет двести не был в музеях, пробелы в культурном уровне потрясающие...
   – Приходите, – сказала она, глядя почти столь же откровенно. – У нас, конечно, не Эрмитаж...
   – Не печальтесь, – сказал он. – Есть в вашем музее кое-что, чего и в Эрмитаже не сыщется... Слово Ихтиандра.
   – Музейные экспонаты?
   – Сокровища, – сказал Мазур, оглядывая ее с той откровенностью, что считается отчего-то признаком открытости мужской души и женщинам втайне нравится.
   Дальнейшая словесная игра, коей они предавались еще пару минут, была, собственно, ни к чему – сладилось. Когда за ней захлопнулась дверь, Мазур вернулся к столу. Сердечный друг Сережа уже уснул, примостив физиономию в тарелку. Вскоре комнату, направляясь в прихожую, покинула сладкая парочка – импортный «зеленый» человек Свен Кристиансен и питерская журналисточка Света Шаврова, особа свободных взглядов. Рука белобрысого варяга уже уверенно пребывала в регионе, который можно было именовать талией исключительно из чистой деликатности. Из прихожей донеслось веселое щебетанье – и входная дверь звонко захлопнулась.
   Мужская логика порой – вещь смешная и загадочная. Ни с того ни с сего Мазур, глядя вслед упорхнувшей парочке, ощутил самую натуральную ревность. Хотя и понимал, что в данной ситуации это чувство сродни ревности к своим ластам, которые взял поплавать кто-то другой. А ласты к тому же и не твои...
   Вскоре, к некоторому его ошеломлению обнаружилась еще одна парочка, рука об руку покинувшая квартиру, – бравый Шишкодремов и Катина непрезентабельная сестрица Надя, страшилка печального образа. Мазур покрутил головой – интересы Кацубы простирались в самых неожиданных направлениях, столь прихотливо разветвлялись, что Мазур отчаялся их понять. Можно еще сообразить, зачем брать в разработку эту самую Надю, равно как и Кристиансена, но за каким чертом майору понадобился музей?
   Он зашел в ванную выпить воды – на столе не нашлось ничего безалкогольного. Из ванны на него грустно смотрел вставший на дыбки крупный пестрый хомячок, должно быть, сосланный туда на время визита гостей, чтобы не раздавили.