Страница:
Сижэнь велела накрыть на стол, а Шэюэ уговорила Баоюя немного поесть. Вскоре явилась Цювэнь и сказала:
— Комната прибрана! Пусть только рассеется дым от жаровни, и господин может туда идти!
Поглощенный своими думами, Баоюй не ответил, лишь кивнул головой.
— Кисть и тушечница на месте, там, где вы приказали, — сказала девочка-служанка, входя в комнату.
— Ладно, — откликнулся Баоюй.
— Завтрак готов, — доложила другая служанка. — Где будете есть, второй господин?
— Покоя от вас никакого нет, — рассердился Баоюй. — Ну, несите сюда!
Вскоре принесли завтрак, и Баоюй обратился к Шэюэ и Сижэнь:
— Поешьте со мной, одному не хочется, уж очень тоскливо на душе.
— Мы недостойны сидеть с тобой за столом, — возразила Шэюэ. — Твоя просьба — просто каприз.
— Ничего особенного здесь нет, — заметила Сижэнь. — Сколько раз ели и пили вместе! Если это пойдет ему на пользу, можно и нарушить обычай!
И вот Баоюй занял место в центре стола, Сижэнь и Шэюэ по обе стороны от него.
После еды девочки-служанки подали чай для полоскания рта.
Держа в руках чашку, Баоюй сидел молча, словно о чем-то задумавшись, а потом вдруг спросил:
— В комнате все прибрано? Можно идти?
— Ведь вам уже сказали об этом, — ответила Шэюэ, — к чему снова спрашивать?
Посидев немного, Баоюй ушел в приготовленную для него комнату, воскурил благовония, расставил на столе фрукты, велел всем уйти и запер дверь.
После этого он взял листок розовой бумаги, произнес молитву и, обмакнув кисть в тушь, написал:
«Владелец двора Наслаждения пурпуром воскуривает благовония и подносит ароматный чай в надежде, что душа сестры Цинвэнь снизойдет и насладится жертвами». Дальше шли стихи:
— Что-то ты очень быстро! — произнесла Сижэнь. — Тебе и там скучно стало?
Баоюй лукаво усмехнулся:
— На душе было тревожно, и хотелось побыть одному. А сейчас печаль рассеялась, и я решил прогуляться.
С этими словами он вышел в сад и, дойдя до павильона Реки Сяосян, крикнул:
— Сестрица Дайюй дома?
— Кто это? — послышался в ответ голос Цзыцзюань. Она откинула дверную занавеску, выглянула наружу и, увидев Баоюя, с улыбкой сказала: — Это вы, второй господин? Барышня дома! Пожалуйте!
Баоюй последовал за Цзыцзюань и услышал голос Дайюй:
— Скорее проси второго господина!
Подойдя к комнате Дайюй, Баоюй увидел по обе стороны двери параллельные надписи:
— Чем занимаешься, сестрица?
— Сейчас допишу сутру, и поговорим, — ответила Дайюй, подходя к нему. — Посиди! Осталось две строчки.
Она приказала Сюэянь налить Баоюю чаю.
— Не беспокойся, пиши, — махнул рукой Баоюй, и тут взгляд его упал на висевшую на стене полосу шелка с изображением Чан Э и ее прислужницы, а рядом — девы-небожительницы, тоже с прислужницей, которая держала что-то наподобие узла. Обе как бы плыли в клубящихся облаках.
Эта картина, подражание Ли Лунмяню[29], называлась «Соперничество в стужу», и надпись к ней была сделана смешанным каллиграфическим почерком.
— Ты, наверное, недавно повесила эту картину, сестрица? — спросил Баоюй.
— Да. Вчера служанки убирали в комнате, я вспомнила о ней, велела разыскать и повесить.
— А на какой сюжет картина? — поинтересовался Баоюй.
— Ты сам прекрасно знаешь! — засмеялась Дайюй. — А еще у меня спрашиваешь!
— Забыл, сестрица, — промолвил Баоюй. — Напомни, если не трудно!
— Неужели забыл изречение: «Луна льет на землю холодный свет, иней блестит, Циннюй и Суэ не боятся стужи, они соперничают в красоте».
— Вспомнил! — воскликнул Баоюй. — Сюжет оригинальный! И очень кстати, ведь наступили холода!
Он стал внимательно рассматривать картину.
Сюэянь тем временем подала Баоюю чай. Пока он пил, Дайюй окончила писать и сказала:
— Прости, что была к тебе невнимательна…
— К чему церемонии, сестрица! — прервал ее Баоюй и вдруг заметил, как хороша Дайюй в своей меховой куртке и надетой поверх нее белой безрукавке, подбитой горностаем, в расшитой цветами парчовой юбке, похожей на ту, что некогда носила Ян гуйфэй, с пышными волосами, заколотыми всего одной шпилькой.
Поистине:
— Нет, — отвечала девушка. — С утра до вечера пишу, руки совсем одеревенели. Где уж тут играть?!
— Не огорчайся, — промолвил Баоюй. — Цинь, конечно, инструмент благородный, но привлекательного в нем мало. Никогда не слышал, чтобы игра на цине принесла кому-нибудь богатство и долголетие, она только навевает печаль и горестные думы. А как трудно разобрать ноты, сколько надо потратить на это сил! У тебя и без того здоровье слабое, так что избегай лучше лишних хлопот.
Дайюй рассмеялась.
— Это он и есть? — спросил Баоюй, указывая на висевший на стене цинь. — А почему такой маленький?
— Не такой уж он маленький, — с улыбкой возразила Дайюй. — Я в детстве немного училась играть, и этот цинь приспособили нарочно для меня, с большим мне бы не управиться. Сделан он не из сухого тунга, как это бывает обычно, но так искусно, что звук удивительно приятный. Цинь этот старинный. Посмотри, сколько на нем трещинок! Как волосков в бычьем хвосте. Словом, инструмент хороший.
— А новых стихов не сочинила?
— С тех пор как появилось наше поэтическое общество, я почти не занимаюсь стихами, — отвечала Дайюй.
— Не обманывай, — засмеялся Баоюй. — Сам слышал, как ты пробовала положить на музыку вот эти строки:
— Как мог ты услышать? — удивилась Дайюй.
— Я как раз возвращался домой с террасы Ветра в зарослях осоки, когда услышал прекрасную мелодию. Постоял немного и ушел — не захотел мешать. Ты мне только скажи: почему мелодия, ровная и спокойная в начале, стала к концу заунывной?
— Мелодия зависит от настроения, — объяснила Дайюй. — Меняется настроение, меняется и мелодия: здесь нет твердо установленных правил.
— Вот как! — произнес Баоюй. — Жаль, что я не разбираюсь в музыке! Выходит, я слушал напрасно!
— С древности и до наших дней редко встречаются люди, способные определить по игре состояние души играющего, — улыбнулась Дайюй.
Баоюй понял, что сказал лишнее, и умолк, не желая огорчать Дайюй. Так хотелось излить душу, но он не в силах был произнести ни слова. Дайюй тоже молчала, жалея о сказанном — слова вырвались сами собой, и Баоюй мог обидеться за чрезмерную холодность.
Баоюй же, опасаясь, что Дайюй истолковала его слова превратно, с улыбкой промолвил:
— Ладно, сестрица, пойду навещу третью сестру Таньчунь.
— Передай ей от меня поклон, — попросила девушка и, проводив Баоюя, задумалась: «Чего-то Баоюй недоговаривает; он то пылок, то холоден. Не пойму, в чем дело!»
Тут пришла Цзыцзюань и спросила:
— Вы больше не будете писать, барышня? Тогда я уберу кисть и тушечницу!
— Убери, — ответила Дайюй, прошла во внутренние покои, легла и снова задумалась.
— Может, выпьете чаю, барышня? — снова послышался голос Цзыцзюань.
— Не хочется. Я полежу, а ты занимайся своими делами!
Цзыцзюань вышла в прихожую и вдруг заметила Сюэянь, та тоже сидела задумавшись.
— И тебя что-то тревожит? — спросила Цзыцзюань.
— Не шуми, сестра, — ответила Сюэянь, вздрогнув от неожиданности. — Я нынче кое-что слышала, сейчас расскажу. Только смотри — никому ни слова!
Поджав губы, она кивнула на дверь, ведущую во внутренние покои, и сделала знак Цзыцзюань выйти.
На террасе Сюэянь тихо спросила:
— Ты слышала, сестра, что Баоюй помолвлен?
— Не может быть! — Цзыцзюань даже вздрогнула.
— Ну что ты говоришь! — вспыхнула Сюэянь. — Все, кроме нас, давно знают!
— Кто тебе сказал?
— Шишу. Говорит, будто невеста и богатая и красивая и способности у нее незаурядные. Дочь какого-то правителя.
В этот момент из комнаты послышался кашель. Опасаясь, как бы Дайюй не вышла и не услышала разговор, Цзыцзюань дернула Сюэянь за рукав, велев замолчать, а сама заглянула в комнату. Там было тихо, и девушка снова обернулась к подруге.
— Как же это Шишу тебе рассказала? — спросила она.
— Неужели не помнишь? Позавчера наша барышня послала меня к третьей барышне Таньчунь, но той дома не оказалось, была только Шишу. Мы с ней разговорились. Я мимоходом сказала, что второй господин Баоюй чересчур избалован, а она отвечает: «Что правда, то правда. Только и умеет, что играть да дурачиться! Как дитя малое, а ведь уже помолвлен!» Я спросила, было ли обручение, она ответила, что было, что сватом выступал какой-то господин Ван, родственник господ из восточного дворца Нинго, поэтому справок о невесте наводить не стали, сразу и сговорились.
«Странно!» — подумала Цзыцзюань и спросила:
— Почему же у нас в доме никто об этом не говорит?
— Таков наказ старой госпожи. Она боится, как бы Баоюй глупостей не натворил, если узнает… Шишу предупредила меня, чтобы никому ни слова. Если узнают, всем будет ясно, что это я проболталась.
Снова кивнув на дверь, ведущую во внутренние покои, она продолжала:
— Барышне я ничего не сказала, а тебя обманывать не хочу.
— Барышня вернулась! Наливайте чай! — вдруг прокричал попугай в клетке.
Девушки испуганно обернулись и пошли в комнату. Дайюй, тяжело дыша, сидела на стуле. Цзыцзюань принялась с ней болтать, чтобы немного развлечь, но Дайюй сердито сказала:
— Никого не дозовешься! Где вы были?
Она легла на кан и велела опустить полог. Цзыцзюань и Сюэянь вышли из комнаты, так и не узнав, слышала ли их разговор Дайюй.
Дайюй слышала, но не все поняла. Ее словно бросили в бушующее море, она подумала, что сбывается ее недавний сон, что, как говорится, на нее обрушились тысяча печалей и десять тысяч терзаний. Уж лучше умереть, чем стать свидетельницей крушения своей заветной мечты. Да и чего могла ждать она, сирота? Теперь она знает, что делать. День ото дня она будет подтачивать свое здоровье, чтобы через полгода, самое большее через год навсегда покинуть этот бренный мир.
Дайюй легла и притворилась спящей. Она не стала надевать теплую одежду, укрываться одеялом. Служанки то и дело заглядывали в комнату узнать, не нужно ли чего-нибудь, но Дайюй лежала не шевелясь, и девушки не стали ее тревожить. В этот вечер Дайюй не ужинала.
Когда настало время зажигать лампы, Цзыцзюань заглянула за полог, увидела, что одеяло лежит у барышни в ногах, и осторожно ее укрыла. Дайюй продолжала неподвижно лежать, но как только служанка отошла, снова сбросила одеяло.
Цзыцзюань между тем допытывалась у Сюэянь:
— Ты уверена, что все, о чем ты мне рассказывала, правда?
— Еще бы! — отвечала Сюэянь.
— А от кого узнала Шишу?
— От Сяохун.
— Боюсь, барышня слышала наш разговор, — покачала головой Цзыцзюань. — Видишь, какая она грустная! Лучше молчать об этом деле.
Поговорив еще немного, девушки собрались спать. Цзыцзюань снова зашла к Дайюй и снова ее укрыла. О том, как прошла ночь, мы рассказывать не будем.
На следующий день Дайюй проснулась рано, но не стала никого звать и, убитая горем, сидела на постели.
Цзыцзюань встревожилась:
— Что это вы, барышня, так рано проснулись?
— Легла рано, вот и проснулась, — бросила Дайюй.
Цзыцзюань разбудила Сюэянь, и они стали помогать Дайюй приводить себя в порядок. Дайюй невидящими глазами глядела в зеркало, но вдруг по щекам ее покатились слезы-жемчужины, омочив платочек.
Поистине:
— Зажги тибетские благовония!
— Барышня, вы не спали почти всю ночь! — сказала Цзыцзюань. — Зачем же вам благовония? Неужели снова будете писать?
Дайюй кивнула.
— Вы и так проснулись чуть свет, — произнесла Цзыцзюань. — Смотрите, как бы не переутомиться!
— Ничего! — ответила Дайюй. — Чем раньше я все перепишу, тем лучше! Хоть тоску немного развею. Память о себе оставлю. Увидите мой почерк — и вспомните!
Снова слезы покатились из глаз Дайюй. Цзыцзюань окончательно растерялась и, вместо того чтобы утешить Дайюй, сама расплакалась.
Дайюй теперь не прикасалась ни к чаю, ни к пище и постепенно слабела.
Изредка Баоюй, возвратившись из школы, забегал навестить ее, но Дайюй ничего ему не говорила, все таила в себе, понимая, что они уже не дети и нельзя вести себя так, как когда-то. Баоюю хотелось утешить девушку ласковыми словами, но он боялся ее расстроить — она и без того все время болела.
Теперь при встречах молодые люди обменивались ничего не значащими словами. Как говорится, желая сблизиться, все больше отдалялись друг от друга.
Матушка Цзя и госпожа Ван любили и жалели Дайюй, но забота их проявлялась лишь в том, что они не скупились на докторов. Откуда им было знать, что у нее на душе. Цзыцзюань знала, почему болеет барышня, но не смела об этом никому рассказать. Дайюй между тем таяла на глазах.
Через полмесяца она уже с трудом могла есть даже рисовый отвар. Ей казалось, что все только и говорят о свадьбе Баоюя, что люди со двора Наслаждения пурпуром заняты приготовлениями к предстоящему торжеству.
Иногда Дайюй навещала тетушка Сюэ, Баочай совсем не показывалась, и это усиливало подозрения Дайюй. Она не желала никого видеть, отказывалась от лекарств, единственное, чего ей хотелось, — это скорее умереть. Во сне ей чудилось, что кого-то уже называют второй госпожой, эти мысли зловещей тенью преследовали Дайюй.
Наступил день, когда она уже ничего не могла есть и лежала в полузабытьи, ожидая смерти.
Если хотите узнать, что было дальше с Дайюй, прочтите следующую главу.
Глава девяностая
Итак, настал день, когда Дайюй совсем перестала есть, решив уморить себя голодом.
Первое время, когда Дайюй навещали, она еще заставляла себя что-то сказать, но в последние дни вообще перестала разговаривать. На душе у нее становилось то смутно, то светло.
Матушка Цзя понимала, что неспроста Дайюй тает день ото дня, и раза два с пристрастием допрашивала Цзыцзюань и Сюэянь. Но те не осмеливались сказать правду.
Цзыцзюань не терпелось узнать, как идут приготовления к свадьбе Баоюя, но она не решалась заговорить об этом с Шишу, опасаясь, как бы дело не получило огласки, ведь это убило бы Дайюй.
Сюэянь уже раскаивалась в том, что проболталась, и охотно взяла бы свои слова обратно, но знала, что это невозможно, и помалкивала.
Наконец Цзыцзюань поняла, что надежды на выздоровление нет никакой, поплакала и тихонько сказала Сюэянь:
— Присмотри за барышней, а я пойду к старой госпоже, госпоже Ван и второй госпоже Фэнцзе, спрошу, что делать. Барышне совсем плохо.
Только Цзыцзюань вышла, как Дайюй лишилась сознания. Сюэянь, юная и неопытная, подумала, что Дайюй умерла, и сердце у нее сжалось от страха и жалости, она уже сердилась на Цзыцзюань, что та долго не возвращается.
Наконец снаружи послышались шаги. Девочка с надеждой подбежала к двери, ведущей в прихожую, откинула занавеску, услышала, как зашуршала занавеска на наружной двери. Но вошла не Цзыцзюань, а Шишу. Ее послала Таньчунь справиться о здоровье Дайюй.
— Как чувствует себя барышня? — спросила Шишу.
Вместо ответа Сюэянь сделала ей знак войти. Поглядев на Дайюй, Шишу затрепетала от страха и спросила:
— Где сестра Цзыцзюань?
— У старой госпожи, — отвечала Сюэянь и, пользуясь тем, что Дайюй без сознания, а Цзыцзюань нет, осторожно тронула Шишу за руку и спросила: — Помнишь, ты говорила, что какой-то господин Ван сватал свою дочь за второго господина Баоюя? Это правда?
— Конечно правда!
— А сговор когда?
— Какой сговор? — удивилась Шишу. — Я рассказала тебе лишь то, что слышала от Сяохун. А потом ходила ко второй госпоже Фэнцзе и из ее разговора с сестрой Пинъэр узнала, что это сватовство друзья предлагали господину Цзя Чжэну, чтобы снискать его расположение и добиться покровительства. Между прочим, старшая госпожа плохо отозвалась о семье невесты, но не это главное, потому что с ее мнением никто не считается. Дело в том, что старая госпожа давно присмотрела для Баоюя невесту из девушек, живущих у нас в саду. Но старшая госпожа об этом не знала. А старая госпожа лишь приличия ради решила с ней посоветоваться о сватовстве. Еще госпожа Фэнцзе сказала, что старая госпожа решила просватать Баоюя по своему усмотрению и ни о каком другом сватовстве слышать не хочет.
— Что ты говоришь? — воскликнула Сюэянь, забыв об осторожности. — Выходит, напрасно наша барышня решила себя погубить.
— С чего ты это взяла? — удивилась Шишу.
— Ничего ты не знаешь! — воскликнула Сюэянь. — Недавно я рассказала Цзыцзюань о нашем с тобой разговоре, а барышня услышала и стала себя изводить.
— Тише! — сказала Шишу.
— Да она без сознания! — промолвила Сюэянь. — Сама погляди! И жить ей осталось не больше двух дней!
В это время вернулась Цзыцзюань.
— Неужели нет другого места для разговоров? — возмутилась она. — Уж лучше убейте ее прямо сейчас!
— Не верю, что эти разговоры так сильно подействовали на барышню! — вскричала Шишу.
— Не сердись на меня, сестра! — произнесла Цзыцзюань. — Ничего ты не понимаешь! Иначе не стала бы болтать!
Дайюй вдруг закашлялась. Цзыцзюань бросилась к ней, а Шишу и Сюэянь сразу умолкли.
Цзыцзюань тихо спросила:
— Барышня, пить хотите?
Дайюй кивнула. Сюэянь налила в чашку воды и подала Цзыцзюань. Шишу тоже подошла к кану. И только было хотела заговорить, как Цзыцзюань знаком велела ей молчать.
Дайюй снова закашлялась.
— Барышня, выпейте воды!
Дайюй попыталась поднять голову, но не могла. Цзыцзюань забралась на кан, взяла чашку, отпила немного воды сама, а потом, поддерживая голову Дайюй, поднесла чашку к ее губам.
Девушка отпила глоток, но когда Цзыцзюань хотела взять чашку, жестом остановила ее и выпила еще глоток, после чего, переведя дух, в изнеможении опустилась на подушку.
Через некоторое время она открыла глаза и спросила:
— Кто здесь только что был? Шишу?
— Да, — ответила Цзыцзюань.
Шишу снова приблизилась к Дайюй и справилась о ее здоровье.
Дайюй поглядела на нее широко открытыми глазами, несколько раз кивнула и сказала:
— Когда вернешься домой, кланяйся от меня своей барышне!
Шишу подумала, что Дайюй устала, и тихонько вышла.
Дайюй между тем слышала почти весь разговор Шишу с Сюэянь, она только делала вид, что потеряла сознание, потому что у нее не было сил говорить. Из слов Шишу она поняла, что Баоюя только хотели просватать, но ничего не получилось. Мало того, старая госпожа, оказывается, решила сама женить Баоюя и выбрала невесту среди девушек, живущих в саду. Кто же эта девушка, если не она, Дайюй? Чем темнее ночь, тем светлее утро — на душе у Дайюй рассеялся мрак. Она уже собралась подробнее расспросить обо всем Шишу, но в это время пришли матушка Цзя, госпожа Ван, Ли Вань и Фэнцзе.
Дайюй не думала больше о смерти, клубок сомнений был распутан, но ей стоило огромных усилий даже коротко отвечать на вопросы пришедших ее навестить.
Фэнцзе обратилась к Цзыцзюань:
— Ты зачем вздумала нас пугать? Барышне, я смотрю, полегче!
— Она была совсем плоха! — оправдывалась Цзыцзюань. — Иначе я не осмелилась бы вас побеспокоить. Я и сама удивляюсь, ей стало гораздо лучше!
— Не надо ее ругать, — остановила Фэнцзе матушка Цзя. — Ей показалось, что Дайюй плохо, она и прибежала к нам. Это ее обязанность. Такое старание достойно похвалы.
Женщины поговорили еще немного и разошлись.
Поистине:
— Амитаба! Она выздоравливает! — говорила Сюэянь.
— Все это странно, — отвечала Цзыцзюань. — То вдруг заболела, а теперь сразу выздоровела.
— Что заболела, ничего странного в этом нет! Но так быстро выздороветь? Тут уж действительно есть чему удивляться! — произнесла Цзыцзюань. — Не иначе как судьба нашей барышни связана с судьбой Баоюя. Недаром говорят: «Свадьба — дело хлопотное, но нерасторжимы предначертанные судьбой брачные узы». Так случилось, что желание людей совпало с волей Неба… Помнишь, я как-то в шутку сказала Баоюю, что барышня Дайюй собирается уезжать на родину? Так он от волнения чуть не умер, подняв на ноги весь дом! А сейчас одного неосторожного слова оказалось достаточно, чтобы довести барышню чуть ли не до смерти! Верно говорят, что «судьба связывает людей за пятьсот лет до рождения».
Девушки засмеялись, а Сюэянь сказала:
— Счастье, что она поправилась! Впредь подобных разговоров заводить не будем! Если даже я увижу собственными глазами, что Баоюй женится, все равно не скажу ни слова.
— Так, пожалуй, лучше, — согласилась Цзыцзюань.
Не только Цзыцзюань и Сюэянь, остальные служанки тоже обсуждали случившееся каждая на свой лад, удивляясь странной болезни Дайюй.
Разговоры эти дошли до Фэнцзе, а также госпожи Ван и госпожи Син и очень их встревожили. Да и матушка Цзя догадывалась, в чем дело.
Однажды госпожи Син и Ван пришли вместе с Фэнцзе к матушке Цзя поболтать и завели разговор о Дайюй.
— Я и сама собиралась обсудить это с вами, — подхватила матушка Цзя. — Баоюй и Дайюй вместе росли, и привязанность их я считала детской. Но потом поняла, что Дайюй неравнодушна к Баоюю, и нередко именно это является причиной ее болезней. Им нельзя больше быть вместе, иначе это кончится плохо. Что вы на это скажете?
— Комната прибрана! Пусть только рассеется дым от жаровни, и господин может туда идти!
Поглощенный своими думами, Баоюй не ответил, лишь кивнул головой.
— Кисть и тушечница на месте, там, где вы приказали, — сказала девочка-служанка, входя в комнату.
— Ладно, — откликнулся Баоюй.
— Завтрак готов, — доложила другая служанка. — Где будете есть, второй господин?
— Покоя от вас никакого нет, — рассердился Баоюй. — Ну, несите сюда!
Вскоре принесли завтрак, и Баоюй обратился к Шэюэ и Сижэнь:
— Поешьте со мной, одному не хочется, уж очень тоскливо на душе.
— Мы недостойны сидеть с тобой за столом, — возразила Шэюэ. — Твоя просьба — просто каприз.
— Ничего особенного здесь нет, — заметила Сижэнь. — Сколько раз ели и пили вместе! Если это пойдет ему на пользу, можно и нарушить обычай!
И вот Баоюй занял место в центре стола, Сижэнь и Шэюэ по обе стороны от него.
После еды девочки-служанки подали чай для полоскания рта.
Держа в руках чашку, Баоюй сидел молча, словно о чем-то задумавшись, а потом вдруг спросил:
— В комнате все прибрано? Можно идти?
— Ведь вам уже сказали об этом, — ответила Шэюэ, — к чему снова спрашивать?
Посидев немного, Баоюй ушел в приготовленную для него комнату, воскурил благовония, расставил на столе фрукты, велел всем уйти и запер дверь.
После этого он взял листок розовой бумаги, произнес молитву и, обмакнув кисть в тушь, написал:
«Владелец двора Наслаждения пурпуром воскуривает благовония и подносит ароматный чай в надежде, что душа сестры Цинвэнь снизойдет и насладится жертвами». Дальше шли стихи:
Дописав последнюю строку, Баоюй зажег в курильнице благовонную свечу и сжег листок со стихами. Когда же свеча догорела, юноша отпер дверь и вышел из комнаты.
Когда мое воображенье
Твой светлый образ вдруг займет,
Ко мне приходит озаренье,
Безмерность чувств и дум полет.
Кто может сделать так, чтоб ветер
Вдруг волны вздыбил, мир потряс?
Явилась ты — и незаметно
Я успокоился тотчас.
Кто мог бы так тепло и тихо
Вести беседу, кроме нас?..
Уносит быстрое теченье
Речные воды на восток, —
Когда б на запад возвращенья
Навеки избежал поток?[25]
Тебя узреть храню надежду,
Но нет травы чудесной тут![26]
Лишь вижу, как твою одежду
Окутал мягкий изумруд…[27]
Поэтому меня, как прежде,
Печали всюду стерегут!
— Что-то ты очень быстро! — произнесла Сижэнь. — Тебе и там скучно стало?
Баоюй лукаво усмехнулся:
— На душе было тревожно, и хотелось побыть одному. А сейчас печаль рассеялась, и я решил прогуляться.
С этими словами он вышел в сад и, дойдя до павильона Реки Сяосян, крикнул:
— Сестрица Дайюй дома?
— Кто это? — послышался в ответ голос Цзыцзюань. Она откинула дверную занавеску, выглянула наружу и, увидев Баоюя, с улыбкой сказала: — Это вы, второй господин? Барышня дома! Пожалуйте!
Баоюй последовал за Цзыцзюань и услышал голос Дайюй:
— Скорее проси второго господина!
Подойдя к комнате Дайюй, Баоюй увидел по обе стороны двери параллельные надписи:
Еще с порога юноша спросил:
В окошке, украшенном зеленью темной,
Луна, проплывая, сияет.
Создатели древние «книг о бамбуке»[28]
Давно уж исчезли из мира.
— Чем занимаешься, сестрица?
— Сейчас допишу сутру, и поговорим, — ответила Дайюй, подходя к нему. — Посиди! Осталось две строчки.
Она приказала Сюэянь налить Баоюю чаю.
— Не беспокойся, пиши, — махнул рукой Баоюй, и тут взгляд его упал на висевшую на стене полосу шелка с изображением Чан Э и ее прислужницы, а рядом — девы-небожительницы, тоже с прислужницей, которая держала что-то наподобие узла. Обе как бы плыли в клубящихся облаках.
Эта картина, подражание Ли Лунмяню[29], называлась «Соперничество в стужу», и надпись к ней была сделана смешанным каллиграфическим почерком.
— Ты, наверное, недавно повесила эту картину, сестрица? — спросил Баоюй.
— Да. Вчера служанки убирали в комнате, я вспомнила о ней, велела разыскать и повесить.
— А на какой сюжет картина? — поинтересовался Баоюй.
— Ты сам прекрасно знаешь! — засмеялась Дайюй. — А еще у меня спрашиваешь!
— Забыл, сестрица, — промолвил Баоюй. — Напомни, если не трудно!
— Неужели забыл изречение: «Луна льет на землю холодный свет, иней блестит, Циннюй и Суэ не боятся стужи, они соперничают в красоте».
— Вспомнил! — воскликнул Баоюй. — Сюжет оригинальный! И очень кстати, ведь наступили холода!
Он стал внимательно рассматривать картину.
Сюэянь тем временем подала Баоюю чай. Пока он пил, Дайюй окончила писать и сказала:
— Прости, что была к тебе невнимательна…
— К чему церемонии, сестрица! — прервал ее Баоюй и вдруг заметил, как хороша Дайюй в своей меховой куртке и надетой поверх нее белой безрукавке, подбитой горностаем, в расшитой цветами парчовой юбке, похожей на ту, что некогда носила Ян гуйфэй, с пышными волосами, заколотыми всего одной шпилькой.
Поистине:
— Ну что, сестрица, играешь на цине? — неожиданно спросил Баоюй.
Ввысь устремилось древо из нефрита[30],
Оно стоит наперекор ветрам.
Душистый лотос, томно расцветая,
Едва хранит росу на лепестках.
— Нет, — отвечала девушка. — С утра до вечера пишу, руки совсем одеревенели. Где уж тут играть?!
— Не огорчайся, — промолвил Баоюй. — Цинь, конечно, инструмент благородный, но привлекательного в нем мало. Никогда не слышал, чтобы игра на цине принесла кому-нибудь богатство и долголетие, она только навевает печаль и горестные думы. А как трудно разобрать ноты, сколько надо потратить на это сил! У тебя и без того здоровье слабое, так что избегай лучше лишних хлопот.
Дайюй рассмеялась.
— Это он и есть? — спросил Баоюй, указывая на висевший на стене цинь. — А почему такой маленький?
— Не такой уж он маленький, — с улыбкой возразила Дайюй. — Я в детстве немного училась играть, и этот цинь приспособили нарочно для меня, с большим мне бы не управиться. Сделан он не из сухого тунга, как это бывает обычно, но так искусно, что звук удивительно приятный. Цинь этот старинный. Посмотри, сколько на нем трещинок! Как волосков в бычьем хвосте. Словом, инструмент хороший.
— А новых стихов не сочинила?
— С тех пор как появилось наше поэтическое общество, я почти не занимаюсь стихами, — отвечала Дайюй.
— Не обманывай, — засмеялся Баоюй. — Сам слышал, как ты пробовала положить на музыку вот эти строки:
Мелодия показалась мне необыкновенно чистой и красивой. Ну что, правду я говорю?
Не печалься, не унывай!
Разве наши земные сердца
Уподобить возможно луне,
Что плывет в небесах?
— Как мог ты услышать? — удивилась Дайюй.
— Я как раз возвращался домой с террасы Ветра в зарослях осоки, когда услышал прекрасную мелодию. Постоял немного и ушел — не захотел мешать. Ты мне только скажи: почему мелодия, ровная и спокойная в начале, стала к концу заунывной?
— Мелодия зависит от настроения, — объяснила Дайюй. — Меняется настроение, меняется и мелодия: здесь нет твердо установленных правил.
— Вот как! — произнес Баоюй. — Жаль, что я не разбираюсь в музыке! Выходит, я слушал напрасно!
— С древности и до наших дней редко встречаются люди, способные определить по игре состояние души играющего, — улыбнулась Дайюй.
Баоюй понял, что сказал лишнее, и умолк, не желая огорчать Дайюй. Так хотелось излить душу, но он не в силах был произнести ни слова. Дайюй тоже молчала, жалея о сказанном — слова вырвались сами собой, и Баоюй мог обидеться за чрезмерную холодность.
Баоюй же, опасаясь, что Дайюй истолковала его слова превратно, с улыбкой промолвил:
— Ладно, сестрица, пойду навещу третью сестру Таньчунь.
— Передай ей от меня поклон, — попросила девушка и, проводив Баоюя, задумалась: «Чего-то Баоюй недоговаривает; он то пылок, то холоден. Не пойму, в чем дело!»
Тут пришла Цзыцзюань и спросила:
— Вы больше не будете писать, барышня? Тогда я уберу кисть и тушечницу!
— Убери, — ответила Дайюй, прошла во внутренние покои, легла и снова задумалась.
— Может, выпьете чаю, барышня? — снова послышался голос Цзыцзюань.
— Не хочется. Я полежу, а ты занимайся своими делами!
Цзыцзюань вышла в прихожую и вдруг заметила Сюэянь, та тоже сидела задумавшись.
— И тебя что-то тревожит? — спросила Цзыцзюань.
— Не шуми, сестра, — ответила Сюэянь, вздрогнув от неожиданности. — Я нынче кое-что слышала, сейчас расскажу. Только смотри — никому ни слова!
Поджав губы, она кивнула на дверь, ведущую во внутренние покои, и сделала знак Цзыцзюань выйти.
На террасе Сюэянь тихо спросила:
— Ты слышала, сестра, что Баоюй помолвлен?
— Не может быть! — Цзыцзюань даже вздрогнула.
— Ну что ты говоришь! — вспыхнула Сюэянь. — Все, кроме нас, давно знают!
— Кто тебе сказал?
— Шишу. Говорит, будто невеста и богатая и красивая и способности у нее незаурядные. Дочь какого-то правителя.
В этот момент из комнаты послышался кашель. Опасаясь, как бы Дайюй не вышла и не услышала разговор, Цзыцзюань дернула Сюэянь за рукав, велев замолчать, а сама заглянула в комнату. Там было тихо, и девушка снова обернулась к подруге.
— Как же это Шишу тебе рассказала? — спросила она.
— Неужели не помнишь? Позавчера наша барышня послала меня к третьей барышне Таньчунь, но той дома не оказалось, была только Шишу. Мы с ней разговорились. Я мимоходом сказала, что второй господин Баоюй чересчур избалован, а она отвечает: «Что правда, то правда. Только и умеет, что играть да дурачиться! Как дитя малое, а ведь уже помолвлен!» Я спросила, было ли обручение, она ответила, что было, что сватом выступал какой-то господин Ван, родственник господ из восточного дворца Нинго, поэтому справок о невесте наводить не стали, сразу и сговорились.
«Странно!» — подумала Цзыцзюань и спросила:
— Почему же у нас в доме никто об этом не говорит?
— Таков наказ старой госпожи. Она боится, как бы Баоюй глупостей не натворил, если узнает… Шишу предупредила меня, чтобы никому ни слова. Если узнают, всем будет ясно, что это я проболталась.
Снова кивнув на дверь, ведущую во внутренние покои, она продолжала:
— Барышне я ничего не сказала, а тебя обманывать не хочу.
— Барышня вернулась! Наливайте чай! — вдруг прокричал попугай в клетке.
Девушки испуганно обернулись и пошли в комнату. Дайюй, тяжело дыша, сидела на стуле. Цзыцзюань принялась с ней болтать, чтобы немного развлечь, но Дайюй сердито сказала:
— Никого не дозовешься! Где вы были?
Она легла на кан и велела опустить полог. Цзыцзюань и Сюэянь вышли из комнаты, так и не узнав, слышала ли их разговор Дайюй.
Дайюй слышала, но не все поняла. Ее словно бросили в бушующее море, она подумала, что сбывается ее недавний сон, что, как говорится, на нее обрушились тысяча печалей и десять тысяч терзаний. Уж лучше умереть, чем стать свидетельницей крушения своей заветной мечты. Да и чего могла ждать она, сирота? Теперь она знает, что делать. День ото дня она будет подтачивать свое здоровье, чтобы через полгода, самое большее через год навсегда покинуть этот бренный мир.
Дайюй легла и притворилась спящей. Она не стала надевать теплую одежду, укрываться одеялом. Служанки то и дело заглядывали в комнату узнать, не нужно ли чего-нибудь, но Дайюй лежала не шевелясь, и девушки не стали ее тревожить. В этот вечер Дайюй не ужинала.
Когда настало время зажигать лампы, Цзыцзюань заглянула за полог, увидела, что одеяло лежит у барышни в ногах, и осторожно ее укрыла. Дайюй продолжала неподвижно лежать, но как только служанка отошла, снова сбросила одеяло.
Цзыцзюань между тем допытывалась у Сюэянь:
— Ты уверена, что все, о чем ты мне рассказывала, правда?
— Еще бы! — отвечала Сюэянь.
— А от кого узнала Шишу?
— От Сяохун.
— Боюсь, барышня слышала наш разговор, — покачала головой Цзыцзюань. — Видишь, какая она грустная! Лучше молчать об этом деле.
Поговорив еще немного, девушки собрались спать. Цзыцзюань снова зашла к Дайюй и снова ее укрыла. О том, как прошла ночь, мы рассказывать не будем.
На следующий день Дайюй проснулась рано, но не стала никого звать и, убитая горем, сидела на постели.
Цзыцзюань встревожилась:
— Что это вы, барышня, так рано проснулись?
— Легла рано, вот и проснулась, — бросила Дайюй.
Цзыцзюань разбудила Сюэянь, и они стали помогать Дайюй приводить себя в порядок. Дайюй невидящими глазами глядела в зеркало, но вдруг по щекам ее покатились слезы-жемчужины, омочив платочек.
Поистине:
Цзыцзюань не посмела утешать барышню, боясь навлечь на себя гнев. Когда утренний туалет был закончен, Дайюй с мокрыми от слез глазами посидела еще немного и приказала Цзыцзюань:
Я вижу застывающую тень —
Мое в воде весенней отраженье.
Тебя мне очень жалко, тень моя,
Но ведь и я достоин сожаленья.
— Зажги тибетские благовония!
— Барышня, вы не спали почти всю ночь! — сказала Цзыцзюань. — Зачем же вам благовония? Неужели снова будете писать?
Дайюй кивнула.
— Вы и так проснулись чуть свет, — произнесла Цзыцзюань. — Смотрите, как бы не переутомиться!
— Ничего! — ответила Дайюй. — Чем раньше я все перепишу, тем лучше! Хоть тоску немного развею. Память о себе оставлю. Увидите мой почерк — и вспомните!
Снова слезы покатились из глаз Дайюй. Цзыцзюань окончательно растерялась и, вместо того чтобы утешить Дайюй, сама расплакалась.
Дайюй теперь не прикасалась ни к чаю, ни к пище и постепенно слабела.
Изредка Баоюй, возвратившись из школы, забегал навестить ее, но Дайюй ничего ему не говорила, все таила в себе, понимая, что они уже не дети и нельзя вести себя так, как когда-то. Баоюю хотелось утешить девушку ласковыми словами, но он боялся ее расстроить — она и без того все время болела.
Теперь при встречах молодые люди обменивались ничего не значащими словами. Как говорится, желая сблизиться, все больше отдалялись друг от друга.
Матушка Цзя и госпожа Ван любили и жалели Дайюй, но забота их проявлялась лишь в том, что они не скупились на докторов. Откуда им было знать, что у нее на душе. Цзыцзюань знала, почему болеет барышня, но не смела об этом никому рассказать. Дайюй между тем таяла на глазах.
Через полмесяца она уже с трудом могла есть даже рисовый отвар. Ей казалось, что все только и говорят о свадьбе Баоюя, что люди со двора Наслаждения пурпуром заняты приготовлениями к предстоящему торжеству.
Иногда Дайюй навещала тетушка Сюэ, Баочай совсем не показывалась, и это усиливало подозрения Дайюй. Она не желала никого видеть, отказывалась от лекарств, единственное, чего ей хотелось, — это скорее умереть. Во сне ей чудилось, что кого-то уже называют второй госпожой, эти мысли зловещей тенью преследовали Дайюй.
Наступил день, когда она уже ничего не могла есть и лежала в полузабытьи, ожидая смерти.
Если хотите узнать, что было дальше с Дайюй, прочтите следующую главу.
Глава девяностая
Бедная девушка, потерявшая кофту, терпит обиды от служанок;
молодой человек, получивший в подарок фрукты, теряется в догадках
Итак, настал день, когда Дайюй совсем перестала есть, решив уморить себя голодом.
Первое время, когда Дайюй навещали, она еще заставляла себя что-то сказать, но в последние дни вообще перестала разговаривать. На душе у нее становилось то смутно, то светло.
Матушка Цзя понимала, что неспроста Дайюй тает день ото дня, и раза два с пристрастием допрашивала Цзыцзюань и Сюэянь. Но те не осмеливались сказать правду.
Цзыцзюань не терпелось узнать, как идут приготовления к свадьбе Баоюя, но она не решалась заговорить об этом с Шишу, опасаясь, как бы дело не получило огласки, ведь это убило бы Дайюй.
Сюэянь уже раскаивалась в том, что проболталась, и охотно взяла бы свои слова обратно, но знала, что это невозможно, и помалкивала.
Наконец Цзыцзюань поняла, что надежды на выздоровление нет никакой, поплакала и тихонько сказала Сюэянь:
— Присмотри за барышней, а я пойду к старой госпоже, госпоже Ван и второй госпоже Фэнцзе, спрошу, что делать. Барышне совсем плохо.
Только Цзыцзюань вышла, как Дайюй лишилась сознания. Сюэянь, юная и неопытная, подумала, что Дайюй умерла, и сердце у нее сжалось от страха и жалости, она уже сердилась на Цзыцзюань, что та долго не возвращается.
Наконец снаружи послышались шаги. Девочка с надеждой подбежала к двери, ведущей в прихожую, откинула занавеску, услышала, как зашуршала занавеска на наружной двери. Но вошла не Цзыцзюань, а Шишу. Ее послала Таньчунь справиться о здоровье Дайюй.
— Как чувствует себя барышня? — спросила Шишу.
Вместо ответа Сюэянь сделала ей знак войти. Поглядев на Дайюй, Шишу затрепетала от страха и спросила:
— Где сестра Цзыцзюань?
— У старой госпожи, — отвечала Сюэянь и, пользуясь тем, что Дайюй без сознания, а Цзыцзюань нет, осторожно тронула Шишу за руку и спросила: — Помнишь, ты говорила, что какой-то господин Ван сватал свою дочь за второго господина Баоюя? Это правда?
— Конечно правда!
— А сговор когда?
— Какой сговор? — удивилась Шишу. — Я рассказала тебе лишь то, что слышала от Сяохун. А потом ходила ко второй госпоже Фэнцзе и из ее разговора с сестрой Пинъэр узнала, что это сватовство друзья предлагали господину Цзя Чжэну, чтобы снискать его расположение и добиться покровительства. Между прочим, старшая госпожа плохо отозвалась о семье невесты, но не это главное, потому что с ее мнением никто не считается. Дело в том, что старая госпожа давно присмотрела для Баоюя невесту из девушек, живущих у нас в саду. Но старшая госпожа об этом не знала. А старая госпожа лишь приличия ради решила с ней посоветоваться о сватовстве. Еще госпожа Фэнцзе сказала, что старая госпожа решила просватать Баоюя по своему усмотрению и ни о каком другом сватовстве слышать не хочет.
— Что ты говоришь? — воскликнула Сюэянь, забыв об осторожности. — Выходит, напрасно наша барышня решила себя погубить.
— С чего ты это взяла? — удивилась Шишу.
— Ничего ты не знаешь! — воскликнула Сюэянь. — Недавно я рассказала Цзыцзюань о нашем с тобой разговоре, а барышня услышала и стала себя изводить.
— Тише! — сказала Шишу.
— Да она без сознания! — промолвила Сюэянь. — Сама погляди! И жить ей осталось не больше двух дней!
В это время вернулась Цзыцзюань.
— Неужели нет другого места для разговоров? — возмутилась она. — Уж лучше убейте ее прямо сейчас!
— Не верю, что эти разговоры так сильно подействовали на барышню! — вскричала Шишу.
— Не сердись на меня, сестра! — произнесла Цзыцзюань. — Ничего ты не понимаешь! Иначе не стала бы болтать!
Дайюй вдруг закашлялась. Цзыцзюань бросилась к ней, а Шишу и Сюэянь сразу умолкли.
Цзыцзюань тихо спросила:
— Барышня, пить хотите?
Дайюй кивнула. Сюэянь налила в чашку воды и подала Цзыцзюань. Шишу тоже подошла к кану. И только было хотела заговорить, как Цзыцзюань знаком велела ей молчать.
Дайюй снова закашлялась.
— Барышня, выпейте воды!
Дайюй попыталась поднять голову, но не могла. Цзыцзюань забралась на кан, взяла чашку, отпила немного воды сама, а потом, поддерживая голову Дайюй, поднесла чашку к ее губам.
Девушка отпила глоток, но когда Цзыцзюань хотела взять чашку, жестом остановила ее и выпила еще глоток, после чего, переведя дух, в изнеможении опустилась на подушку.
Через некоторое время она открыла глаза и спросила:
— Кто здесь только что был? Шишу?
— Да, — ответила Цзыцзюань.
Шишу снова приблизилась к Дайюй и справилась о ее здоровье.
Дайюй поглядела на нее широко открытыми глазами, несколько раз кивнула и сказала:
— Когда вернешься домой, кланяйся от меня своей барышне!
Шишу подумала, что Дайюй устала, и тихонько вышла.
Дайюй между тем слышала почти весь разговор Шишу с Сюэянь, она только делала вид, что потеряла сознание, потому что у нее не было сил говорить. Из слов Шишу она поняла, что Баоюя только хотели просватать, но ничего не получилось. Мало того, старая госпожа, оказывается, решила сама женить Баоюя и выбрала невесту среди девушек, живущих в саду. Кто же эта девушка, если не она, Дайюй? Чем темнее ночь, тем светлее утро — на душе у Дайюй рассеялся мрак. Она уже собралась подробнее расспросить обо всем Шишу, но в это время пришли матушка Цзя, госпожа Ван, Ли Вань и Фэнцзе.
Дайюй не думала больше о смерти, клубок сомнений был распутан, но ей стоило огромных усилий даже коротко отвечать на вопросы пришедших ее навестить.
Фэнцзе обратилась к Цзыцзюань:
— Ты зачем вздумала нас пугать? Барышне, я смотрю, полегче!
— Она была совсем плоха! — оправдывалась Цзыцзюань. — Иначе я не осмелилась бы вас побеспокоить. Я и сама удивляюсь, ей стало гораздо лучше!
— Не надо ее ругать, — остановила Фэнцзе матушка Цзя. — Ей показалось, что Дайюй плохо, она и прибежала к нам. Это ее обязанность. Такое старание достойно похвалы.
Женщины поговорили еще немного и разошлись.
Поистине:
Мы не будем рассказывать о том, как с этого дня Дайюй постепенно поправлялась, а вернемся к Сюэянь и Цзыцзюань. Глядя на свою барышню, они то и дело благодарили Будду.
Сердечную болезнь излечишь
Лекарством своего же сердца.
На шею тигра кто подвесил,
Тот сам и снимет колокольчик[31].
— Амитаба! Она выздоравливает! — говорила Сюэянь.
— Все это странно, — отвечала Цзыцзюань. — То вдруг заболела, а теперь сразу выздоровела.
— Что заболела, ничего странного в этом нет! Но так быстро выздороветь? Тут уж действительно есть чему удивляться! — произнесла Цзыцзюань. — Не иначе как судьба нашей барышни связана с судьбой Баоюя. Недаром говорят: «Свадьба — дело хлопотное, но нерасторжимы предначертанные судьбой брачные узы». Так случилось, что желание людей совпало с волей Неба… Помнишь, я как-то в шутку сказала Баоюю, что барышня Дайюй собирается уезжать на родину? Так он от волнения чуть не умер, подняв на ноги весь дом! А сейчас одного неосторожного слова оказалось достаточно, чтобы довести барышню чуть ли не до смерти! Верно говорят, что «судьба связывает людей за пятьсот лет до рождения».
Девушки засмеялись, а Сюэянь сказала:
— Счастье, что она поправилась! Впредь подобных разговоров заводить не будем! Если даже я увижу собственными глазами, что Баоюй женится, все равно не скажу ни слова.
— Так, пожалуй, лучше, — согласилась Цзыцзюань.
Не только Цзыцзюань и Сюэянь, остальные служанки тоже обсуждали случившееся каждая на свой лад, удивляясь странной болезни Дайюй.
Разговоры эти дошли до Фэнцзе, а также госпожи Ван и госпожи Син и очень их встревожили. Да и матушка Цзя догадывалась, в чем дело.
Однажды госпожи Син и Ван пришли вместе с Фэнцзе к матушке Цзя поболтать и завели разговор о Дайюй.
— Я и сама собиралась обсудить это с вами, — подхватила матушка Цзя. — Баоюй и Дайюй вместе росли, и привязанность их я считала детской. Но потом поняла, что Дайюй неравнодушна к Баоюю, и нередко именно это является причиной ее болезней. Им нельзя больше быть вместе, иначе это кончится плохо. Что вы на это скажете?