Страница:
В силу ст. 208 УПК РСФСР настоящее дело через Главную Военную Прокуратуру направить по подсудности.
Составлено в гор. Москве « »мая 1941 г.
Следователь 3 управления НКО СССР
мл. лейтенант гос. безопасности
(Чеворыкин)
«Согласен» Зам. нач. 3 Управления НКО СССР
майор гос. безопасности
(Осетров)
Справка: 1. Лисовский. Николай Васильевич арестован 22 февраля 1938 года, содержится в Лефортовской тюрьме.
2. Вещественных доказательств по делу нет.
Следователь 3 Управления НКО СССР
мл. лейтенант гос. безопасности (Чеворыкин) [207]
Насколько пространным было обвинительное заключение по делу комкора Лисовского, настолько же кратким оказался приговор, вынесенный ему.
Открыв на соответствующей странице УК РСФСР, действовавший накануне Великой Отечественной войны, находим статью 51. Она, в частности, гласит, что «в том случае, когда по исключительным обстоятельствам дела суд приходит к убеждению о необходимости определить меру социальной защиты ниже низшего предела, указанного соответствующей данному преступлению статьей или перейти к другой, менее тяжелой мере социальной защиты, в этой статье не обозначенной, он может допустить такое отступление, но не иначе, однако, как точно изложив в приговоре мотивы, вызвавшие это отступление».
Итак, судьи диввоенюрист А.М. Орлов, военные юристы 1-го ранга В.В. Буканов и А.А. Чепцов (последний вскоре после окончания Великой Отечественной войны сменит Ульриха на посту председателя Военной коллегии) при втором рассмотрении дела Лисовского сочли возможным в сложных и суровых условиях начавшейся войны применить к нему меру социальной защиты ниже минимальной, указанной в ст.ст. 58–1 «б» и 58–11. Почему они пошли на такое решение? Казалось бы, наоборот, неудачное начало войны для СССР должно было толкнуть их на ужесточение приговора, сваливая все случившиеся беды и провалы в действиях Красной Армии на голову ее бывших командиров и политработников. Время для такого вывода подошло как нельзя более удачное.
Но подобного почему-то не произошло в случае с Лисовским. Видимо, сработали некие невидимые пружины в мозгу судей, одетых в такую же форму, какую совсем недавно носили Лисовский и его товарищи по тюремным камерам. Не зря ведь они сослались на статью 319 УПК, которая в определенной мере служила обоснованием их действий:
«Суд основывает свой приговор на имеющихся в деле данных, рассматриваемых в судебном заседании. Оценка имеющихся в деле доказательств производится судьями по их внутреннему убеждению, основанному на рассмотрении всех обстоятельств дела в их совокупности».
Выходит, что при рассмотрении дела Лисовского внутренние мотивы членов Военной коллегии сработали таким образом, что он получил 10 лет лагерей, в то время как убеждения других военных юристов – членов той же коллегии, судивших по тем же самым статьям комдива В.К. Васенцовича (начальника штаба ОКДВА), дивизионного комиссара И.П. Зыкунова (начальника политуправления авиации особого назначения) дали поправку в сторону увеличения срока заключения в ИТЛ на целых пять лет. А бывшего начальника Военно-транспортной академии комкора С.А. Пугачева Военная коллегия в своем заседании, исключив из обвинительного заключения статью 58–1 «б» и оставив только 58–7 и 58–11, тем не менее упекла его на 15 лет в ИТЛ. Хотя и в этом случае она под председательством того же диввоенюриста А.М. Орлова также ссылалась на ст.ст. 319 и 320 УПК РСФСР.
Напомним, что приведенный выше приговор Н.В. Лисовскому относится ко второму рассмотрению его дела Военной коллегией Верховного суда СССР. А в первый раз – 8 апреля 1940 года – было вынесено решение о направлении дела на дополнительное расследование. Одной из причин такого решения явилось заявление Лисовского от 27 июля 1939 года (из Читинской тюрьмы) на имя наркома обороны Ворошилова, в котором он сообщил, что в процессе следствия к нему применялись незаконные методы допроса и что свои показания он дал в результате избиения.
Почти немыслимый в те годы случай: письму подследственного был дан ход. В результате появились объяснения следователей особого отдела ЗабВО Розанова и Васюка, упоминаемых в заявлении Лисовского. Например, лейтенант госбезопасности В.Н. Розанов, начальник 2-го отделения, принимавший участие в аресте и допросах Лисовского, писал в октябре 1939 года в своем объяснении на имя начальника особого отдела округа майора госбезопасности Клименко (вот он, взгляд изнутри):
Теперь время послушать рассказ самого Н.В. Лисовского о тех же днях и событиях. Вот что он писал уже из Бутырской тюрьмы 1 июня 1940 года в заявлении на имя К.Е. Ворошилова: «…Третий год (27 месяцев) я в тюрьме, не совершив никакого преступления перед Партией, Советской властью и Родиной. Единственная моя вина, что, не выдержав нечеловеческих, не поддающихся описанию способов ведения следствия, я оговорил себя и других. Но я был доведен до такого физического состояния, что передо мной стояло или умереть с пятном позора и клеймом врага народа, или дачей ложных показаний сохранить возможность восстановить на суде свое честное звание большевика… командира РККА и гражданина СССР. Если я этим оговором себя и других совершил преступление, то я и наказан как ужасами и следствия и содержания в Читинской тюрьме, так и тем моральным гнетом, который лежит на мне за, мои ложные показания…»
Характерно то, что в своих многочисленных жалобах и заявлениях Лисовский, сообщая всякий раз о нечеловеческих способах ведения следствия по его делу не раскрывает при этом подробности каждого из них. Видимо, серьезно опасался, что описание таких зверств помешает жалобе дойти до адресата. А сделал он это в сентябре 1955 года, давая показания как свидетель при реабилитации комкора И.К. Грязнова и других руководителей ЗабВО, репрессированных в 1937–1938 годах.
«…Мне известно, что Грязнов, Супрун (комдив К.Х. Супрун – помощник командующего войсками ЗабВО по материальному обеспечению. – Н.Ч.). Тарасов (начальник штаба ЗабВО. – Н.Ч.) и Давыдов (здесь, видимо, налицо опечатка. По всей вероятности, речь идет о комдиве Я.Л. Давыдовском, исполнявшем несколько лет – до назначения на этот пост Н.В. Лисовского – обязанности заместителя комвойск ЗабВО. Перед арестом командовал 11 м мехкорпусом, сменив комкора К.А. Чайковского. – Н.Ч.) были арестованы в 1937–1938 гг. органами НКВД. Если эти лица в своих показаниях на следствии признали себя виновными в участии в военном заговоре и оговорили, кроме себя, других лиц, то эти их показания являются вымышленными и вынужденными применением чрезвычайно жестоких, незаконных методов следствия, что я испытал на самом себе. Помимо простого избиения кулаками, палками, Хорхорин, Видякин, Розанов, Васюк, Першин и др. применяли ряд пыток. По отношению лично ко мне особым зверством отличались Видякин, Розанов, Васюк и Першин. (Как видим, Розанов стоит у Лисовского среди извергов следователей на втором месте. А уж потом идет Васюк, за спину которого хотел бы спрятаться Розанов. – Н.Ч.) Излюбленные методы: «конвейер», когда выдерживают стоя 10 и более дней, вернее суток, без минуты сна и отдыха; холодный карцер, где зимой температура доходила до 20–25 градусов мороза; «тарабаган», когда человека при прямых ногах задвигали головой под стол и выдерживали по 8 часов; «турецкое кресло» – человека сажали на ножку перевернутой табуретки, этот прием особо мучителен; «табуретка» – посадка на край табуретки с вытянутыми ногами; обливание водой зимой и постановка на сквозняк у открытой форточки или окна. Здесь я привел только наиболее характерные приемы, а каждый из помянутых выше следователей и другие изощрялись в изображении наиболее оскорбительных и причиняющих физическую боль приемах…»[210]
Обращаясь к страницам книги Л. Разгона, находим: «…Богомягков был дальневосточником, но Лисовский почти всю жизнь занимался нашей западной границей и возможным противником на Западе. Все, что происходило в 39 м и после, он воспринимал как нечто личное, происходящее о ним самим, Был непоколебимо уверен в неизбежности войны с Германией, считал наши территориальные приобретенья 39-го года несчастьем с военной точки зрения. Он долго и обстоятельно объяснял Богомягкову, что на бывших польских землях хорошо продолжать бой, но очень трудно принимать его… О теории «малой кровью, на чужой земле» он отзывался изысканным матом старого гвардейца.
22 июня 1941 года он встретил на нашем лагпункте в одиночестве – Богомягкова к этому времени перевели на другой лагпункт…»
Здесь прервем повествование сочинителя. Как уже было сказано ранее, у нас имеется возможность проверить степень достоверности сведений, сообщаемых автором. Из вышеприведенного отрывка у читателя вполне может сложиться впечатление, что в лагерь Лисовский попал задолго до начала войны – чуть ли не в 1939 году. Между тем из приговора Военной коллегии видно, что начало войны он встретил в камере Бутырской тюрьмы, притом в ожидании суда, который состоялся только 11 июля 1941 года, то есть спустя три недели после нападения фашистской Германии на Советский Союз. Таким образом, в части хронологии событий у Разгона нередко наблюдается явная передержка.
Как реагировали на начало войны кадровые военные, не по своей воле оказавшиеся в «зоне», видно из заявления Н.В. Лисовского на имя секретаря Президиума Верховного Совета СССР А.Ф. Горкина, отправленного из поселка Вожаель Коми АССР: «…Я просил суд отправить меня на фронт, но в этом мне было отказано».
По прибытии в лагерь, еще на пересыльном пункте Устьвымлага НКВД, 27 июля 1941 года я подал заявление в Президиум Верховного Совета Союза с просьбой об отправке на фронт. Не получая на него ответа, я месяца через три вторично подал заявление через начальника культурно-воспитательной работы гр-на Смирнова с такой же просьбой отправить меня на фронт. Всю жизнь я был военным, преданным своей Родине и свое неучастие в войне переживал крайне тяжело. Не получая ответа на свои заявления, я считал, что меня почему-то не считают достойным быть в рядах защитников Родины. В январе 1944 г. я снова подал заявление в Президиум Верховного Совета с ходатайством о пересмотре моего дела. Были затребованы на меня характеристики и автобиография. Прошло более года, в течение которого я еще несколько раз подавал заявления, и, наконец, в 1945 году было получено извещение, что моя просьба оставлена без удовлетворения.
…В лагерях работал и работаю честно, насколько раз премирован, два раза представлен на досрочное освобождение. В своих заявлениях я просил опросить хорошо знающих мою деятельность в Красной Армии маршалов Василевского, Конева, маршала авиации Астахова, генерала армии Соколовского, генералов Голикова, Цветаева В.Д., Ковалева М.П., Хозина М.С., Запорожченко М.И., Дзенита Я.П., Чанышева Я.Д., Гагена и др. Я уверен, что они не откажут в даче справедливой обо мне оценки…»[211]
Упоминаемые в заявлении Н.В. Лисовского советские маршалы и генералы в 20 е и 30 е годы более или менее длительное время являлись его подчиненными по службе, в основном в штабе Приволжского военного округа. Например, В.Д. Соколовский и Я.П. Дзенит были его заместителями, а мало кому еще известный тогда полковник А.М. Василевский руководил отделом боевой подготовки. М.С. Хозин и Я.Д. Чанышев в разное время командовали дивизиями в ПриВО, Ф.А. Астахов возглавлял ВВС округа. Хорошо знал Н.В. Лисовского Филипп Иванович Голиков, с 1927 по 1936 год сменивший в ПриВО несколько должностей различного профиля: начальника организационного отдела политуправления, военкома 32 й стрелковой дивизии, командира-комиссара 95-го стрелкового полка.
Справедливости ради необходимо отметить, что названные Лисовским его сослуживцы не отказались дать на него положительный отзыв. Особенно много усилий к освобождению Лисовского предпринимал Маршал Советского Союза А.М. Василевский, но даже и ему, занимавшему высокий пост начальника Генерального штаба Красной Армии, оказалось не под силу решение такой задачи. И это несмотря на то. что он часто встречался со Сталиным. Молотовым, Берия и другими лицами из высшего руководства страны. В том можно убедиться из содержания приводимых ниже документов. Первый из них датирован 28 марта 1946 года.
«…Было что-то чудовищное в том, что высокопрофессиональный работник, всю жизнь готовившийся к этой войне, сидит на зачуханном лагпункте и нормирует туфту в нарядах. А ведь в Генштабе сидел его бывший ученик и подчиненный Василевский! И Лисовский, кроме своих многочисленных заявлений с просьбой о посылке на фронт в любом качестве, писал одно за другим письма Василевскому и Шапошникову (в бытность Н.В. Лисовского начальником штаба ПриВО Б.М. Шапошников командовал войсками этого округа в 1931–1932 годах. – Н.Ч.), перепуливая их мимо цензуры, через вольняшек… Не может быть, чтобы ни одно из его писем не дошло до адресата! Но Лисовский продолжал отбывать свои срок. Он его отбыл полностью, от звонка до звонка…»[213]
Разгон сообщает очень интересные подробности. Например, как будучи в лагере, имея крайне скудную, информацию о положении на фронтах Великой Отечественной войны. Лисовский тем не менее предсказал направление главных ударов германской армии. Весной 1942 года с почти абсолютной точностью он определил направление будущего удара немецких войск на юг и юго-восток. По словам солагерника. Лисовский предупреждал о колоссальных военных неудачах в начальный период войны. И в то же время бывший комкор нисколько не сомневался в ее конечном итоге в пользу Советского Союза, даже тогда, когда немцы были под Москвой, и когда они вышли к Волге. Он только боялся, что не доживет до победного дня. Ему, как и всем остальным советским людям, очень хотелось узнать, что же будет с ними, со страной после окончания войны.
«Он все же узнал.
Это было в конце веселого и счастливого лета, полного надежд. Позади была весна XX съезда, а о том, что через полтора месяца начнется венгерское восстание, еще никто не подозревал. Мне передали, что меня разыскивает проживающий в Центральной гостинице Советской Армии Николай Васильевич Лисовский. Я сейчас же поехал туда…
Из огромного саркофагоподобного кресла с трудом (и не мудрено Лисовскому шел 71 й год. – Н.Ч.) поднялся совершенно высохший человек, который показался мне вполовину меньше ростом, чем тот, которым отличался Лисовский. На новом генеральском кителе были неумело нашиты знаки комкоровского звания. Этот мешковатый китель, эти роскошные диагоналевые вислые галифе, спускающиеся к новеньким сапогам на худеньких ногах. Маленькая и такая же худенькая старушка помогла мне успокоить плачущего старика, в котором ничего уже не оставалось ни от заместителя начальника Генштаба, ни от нормировщика Первого лагпункта.
Составлено в гор. Москве « »мая 1941 г.
Следователь 3 управления НКО СССР
мл. лейтенант гос. безопасности
(Чеворыкин)
«Согласен» Зам. нач. 3 Управления НКО СССР
майор гос. безопасности
(Осетров)
Справка: 1. Лисовский. Николай Васильевич арестован 22 февраля 1938 года, содержится в Лефортовской тюрьме.
2. Вещественных доказательств по делу нет.
Следователь 3 Управления НКО СССР
мл. лейтенант гос. безопасности (Чеворыкин) [207]
Насколько пространным было обвинительное заключение по делу комкора Лисовского, настолько же кратким оказался приговор, вынесенный ему.
КопияИ все же – почему Лисовского не расстреляли? Ведь у него на первом месте в обвинительном заключении стоит статья 58–1 «б», то есть измена Родине, за наличие которой Военная коллегия приговаривала к ВМН десятки и сотни командиров рангом повыше, и пониже Лисовского. Все подследственные это знали, как знал и Лисовский о последствиях данной «железной» расстрельной статьи. Выходит, все дело в тех самых статьях 319 и 320 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР, а также статье 51 Уголовного кодекса, что указаны в приговоре.
ПРИГОВОР
Именем Союза Советских Социалистических Республик
Военная Коллегия Верховного Суда СССР
в составе:
Председательствующего – диввоенюриста Орлова
Членов: военных юристов 1 ранга Чепцова и Буканова
При секретаре военном юристе 1 ранга – Рудаеве
В закрытом судебном заседании в гор. Москве 11-го июля 1941 года, рассмотрев дело по обвинению:
б. зам. командующего войсками Забайкальского военного округа, Лисовского Николая Васильевича, 1885 г.р., уроженца г. Барановичи, русского, несудимого, б. члена ВКП(б), в преступлениях, предусмотренных ст.ст. 58–1 «б» и 58–11 УК РСФСР.
Предварительным и судебным следствием установлено, что Лисовский с 1935 года являлся участником антисоветского военного заговора и по заданию руководителей этой организации проводил к-р деятельность.
Признавая Лисовского виновным в совершении преступлений, предусмотренных ст.ст. 58–1 «б» и 58–11. УК-РСФСР и руководствуясь ст.ст. 319 и 320 УПК РСФСР, а также и 51 УК Военная Коллегия Верховного Суда СССР,
Приговорила:
Лисовского Николая Васильевича лишить военного звания «комкор» и подвергнуть лишению свободы в ИТЛ сроком на 10 лет, с поражением в правах на 5 лет и с конфискацией лично принадлежащего ему имущества.
Срок наказания Лисовскому исчислять с 22 февраля 1938 года.
Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.
Подлинное за надлежащими подписями.
Верно: Зам.нач. 10 отд. 1 спецотдела НКВД СССР
капитан (Варламов)
31 августа 1945 г.[208]
Открыв на соответствующей странице УК РСФСР, действовавший накануне Великой Отечественной войны, находим статью 51. Она, в частности, гласит, что «в том случае, когда по исключительным обстоятельствам дела суд приходит к убеждению о необходимости определить меру социальной защиты ниже низшего предела, указанного соответствующей данному преступлению статьей или перейти к другой, менее тяжелой мере социальной защиты, в этой статье не обозначенной, он может допустить такое отступление, но не иначе, однако, как точно изложив в приговоре мотивы, вызвавшие это отступление».
Итак, судьи диввоенюрист А.М. Орлов, военные юристы 1-го ранга В.В. Буканов и А.А. Чепцов (последний вскоре после окончания Великой Отечественной войны сменит Ульриха на посту председателя Военной коллегии) при втором рассмотрении дела Лисовского сочли возможным в сложных и суровых условиях начавшейся войны применить к нему меру социальной защиты ниже минимальной, указанной в ст.ст. 58–1 «б» и 58–11. Почему они пошли на такое решение? Казалось бы, наоборот, неудачное начало войны для СССР должно было толкнуть их на ужесточение приговора, сваливая все случившиеся беды и провалы в действиях Красной Армии на голову ее бывших командиров и политработников. Время для такого вывода подошло как нельзя более удачное.
Но подобного почему-то не произошло в случае с Лисовским. Видимо, сработали некие невидимые пружины в мозгу судей, одетых в такую же форму, какую совсем недавно носили Лисовский и его товарищи по тюремным камерам. Не зря ведь они сослались на статью 319 УПК, которая в определенной мере служила обоснованием их действий:
«Суд основывает свой приговор на имеющихся в деле данных, рассматриваемых в судебном заседании. Оценка имеющихся в деле доказательств производится судьями по их внутреннему убеждению, основанному на рассмотрении всех обстоятельств дела в их совокупности».
Выходит, что при рассмотрении дела Лисовского внутренние мотивы членов Военной коллегии сработали таким образом, что он получил 10 лет лагерей, в то время как убеждения других военных юристов – членов той же коллегии, судивших по тем же самым статьям комдива В.К. Васенцовича (начальника штаба ОКДВА), дивизионного комиссара И.П. Зыкунова (начальника политуправления авиации особого назначения) дали поправку в сторону увеличения срока заключения в ИТЛ на целых пять лет. А бывшего начальника Военно-транспортной академии комкора С.А. Пугачева Военная коллегия в своем заседании, исключив из обвинительного заключения статью 58–1 «б» и оставив только 58–7 и 58–11, тем не менее упекла его на 15 лет в ИТЛ. Хотя и в этом случае она под председательством того же диввоенюриста А.М. Орлова также ссылалась на ст.ст. 319 и 320 УПК РСФСР.
Напомним, что приведенный выше приговор Н.В. Лисовскому относится ко второму рассмотрению его дела Военной коллегией Верховного суда СССР. А в первый раз – 8 апреля 1940 года – было вынесено решение о направлении дела на дополнительное расследование. Одной из причин такого решения явилось заявление Лисовского от 27 июля 1939 года (из Читинской тюрьмы) на имя наркома обороны Ворошилова, в котором он сообщил, что в процессе следствия к нему применялись незаконные методы допроса и что свои показания он дал в результате избиения.
Почти немыслимый в те годы случай: письму подследственного был дан ход. В результате появились объяснения следователей особого отдела ЗабВО Розанова и Васюка, упоминаемых в заявлении Лисовского. Например, лейтенант госбезопасности В.Н. Розанов, начальник 2-го отделения, принимавший участие в аресте и допросах Лисовского, писал в октябре 1939 года в своем объяснении на имя начальника особого отдела округа майора госбезопасности Клименко (вот он, взгляд изнутри):
«…В день ареста Лисовский для ведения следствия был передан оперуполномоченному Васюк (сержанту госбезопасности. – Н.Ч.), а на следующий день Видякин (заместитель начальника особого отдела ЗабВО, старший лейтенант госбезопасности. – Н.Ч.) мне приказал включиться в это дело…Комментировать сей документ нет никакой необходимости, ибо «кухня» работы следователей особого отдела видна здесь как на ладони. Из него, также отчетливо усматривается стремление следователя Розанова всячески выгородить себя и представить свою деятельность в выгодном свете. Он старается показать себя более гуманным и человечным, нежели другие следователи и его начальники. Розанов даже пытается опровергнуть утверждения Лисовского о применении к нему мер физического насилия.
В день ареста Видякин приказал Лисовского, во избежание камерного разложения его, в камеру не спускать, а держать в кабинете, где давать ему 4 х, 5 ти часовой отдых.
Лисовский стал давать показания без, каких-либо мер физического воздействия на 3 й или 4 й день после ареста и весь его первый протокол допроса проходил, вернее, писался в нормальной обстановке, вплоть до того, что Лисовскому приносились обеды по его выбору из оперативной столовой особого отдела, также как завтрак и ужин.
Кроме этого, Видякин приказал протокол Лисовскому на подпись до корректировки им – Видякиным и врагом народа Хорхориным (майор госбезопасности Г.С. Хорхорин до ареста в 1938 году занимал должность начальника УНКВД по Читинской области. – Н.Ч.) не давать и задержка в подписании протокола длилась в течение около 3 х месяцев, так как ни Видякин, ни Хорхорин «не могли выбрать время для его корректировки». После моих настояний протокол Видякиным и Хорхориным был просмотрен, но каких-либо существенных коррективов они не внесли и он был предложен Лисовскому для подписания. В течение этого периода времени Лисовский почти не допрашивался и находился в камере, где вел открытые переговоры с остальными заключенными – Тарасовым, Чайковским (комдив А.И. Тарасов до ареста работал начальником штаба ЗабВО, а комкор К.А. Чайковский в 1935–1936 годах командовал в этом округе 11 м механизированным корпусом. Накануне ареста исполнял обязанности заместителя начальника Управления боевой подготовки РККА. – Н.Ч.) и другими лицами из руководящего состава округа.
Когда было разрешено Видякиным и Хорхориным протокол дать Лисовскому на подпись, последний от его подписания отказался, но после 2 х суточного пребывания на допросе, его подписал.
Видякин мне заявил, что этот протокол ни его, Видякина, ни Хорхорина не удовлетворяет и приказал мне установить причастность Лисовского к так называемому «запасному центру», заявив, что об этом Видякин располагает вполне проверенными и серьезными, изобличающими Лисовского, документами. Когда я попросил у Видякина эти документы, он мне заявил, что я их не получу, а должен добиться от Лисовского показаний по этому вопросу, тут же добавив: «Я вам говорю по секрету – Лисовский является одним из руководителей этого запасного центра».
Когда я в процессе допроса Лисовского поставил перед ним этот вопрос впрямую, он вполне логично его разбил, заявив: «Не делайте надстройки организации над организацией. Меня, как участника организации, знает почти весь состав организации округа и, следовательно, если хоть один из участников организации будет арестован, он меня выдаст, а следовательно, будет провал и запасного центра. Я понимаю, что если бы меня знал очень ограниченный крут лиц, то, естественно, мне могли бы этот вопрос поставить и это было бы логично…»
Когда я Видякину доложил, что в причастности Лисовского к запасному центру я сомневаюсь и просил его показать те документы, которыми он располагает, он мне ответил: «Пойдете вместе с Лисовским в подвал» и больше с этим вопросом ко мне не обращался и допросов в этом направлении Лисовского не требовал. Спустя некоторое время Васюк мне передал, что Видякин его вызывал и приказал допрашивать Литовского под углом вскрытия в ЗабВО, помимо антисоветского заговора, военно-эсеровской организации, участником которой якобы является Лисовский.
Васюк в этом направлении Лисовского допрашивал в мое отсутствие и никаких показаний от него не добился. Когда я вызвал Лисовского на допрос и стал допрашивать его в этом направлении, он также показаний не дал, а его доводы о его непричастности к эсеровской организации показались мне убедительными и я снова пошел к Видякину и доложил, что считаю допрос в этом направлении Лисовского бесцельным. Видякин вторично мне заявил, что «я от вас отберу всех арестованных и отправлю с Лисовским в подвал», но также после этого с эсеровской организацией ко мне не приставал.
Последующие допросы Лисовского вел оперуполномоченный Васюк под моим руководством… Он же добился показаний от Лисовского и о шпионской деятельности, которые я считаю вполне правдоподобными, так как, заходя во время допроса его, видел, как он вполне убедительно детализировал свои показания. Должен сказать, что эти показания были добыты от Лисовского оперуполномоченным Васюк путем применения мер физического воздействия, применения которых потребовали в категорической форме Видякин и Хорхорин. Лисовский допрашивался оперуполномоченными Васюк и Першиным непрерывно в течение 4–5 суток, он стоял, били его по физиономии и т.п.
Когда же он дал эти показания, а затем протокол был подписан, он внес свои коррективы, исправляя собственноручно, что можно видеть на этом протоколе. Подписал протокол Лисовский без каких-либо мер физического воздействия.
Был еще один протокол допроса, если мне не изменяет память, на полутора листах, который был «необходим» Хорхорину для его выступления на областной партийной конференции по вопросу о том, что враги народа вели свою подрывную работу… Этот протокол допроса был добыт Васюком, подписывался Лисовским при мне и он в протоколе внес некоторые изменения уже после его подписания, которые Хорхориным были вырваны. Я этот протокол допроса, как не имеющий правдивости, приказал Васюку из дела Лисовского изъять, а поэтому где он в настоящее время, я не знаю.
В заявлении Лисовского (наркому обороны. – Н.Ч.) им указывается, что его били головой об стену. Это не соответствует действительности, таких мер к нему не применялось. Кроме этого, он указывает, что в соседнем кабинете допрашивалась какая-то женщина с применением мер физического воздействия и ему, Лисовскому, якобы заявляли, что это допрашивается его жена. Это действительности соответствует. Действительно, какую-то женщину допрашивал, если мне не изменяет память, бывший нач. 7 отделения Потопейко, а Васюк, допрашивая Лисовского в соседнем кабинете, как я уже позже узнал, он Лисовскому заявил, что это допрашивается его жена. Я об этом доложил Видякину, но он по отношению к Васюку никаких мер не принял.
В отношении самого дела на обвиняемого Лисовского, я считаю, что оно соответствует действительному положению вещей и убежден, что Лисовский враг»[209].
Теперь время послушать рассказ самого Н.В. Лисовского о тех же днях и событиях. Вот что он писал уже из Бутырской тюрьмы 1 июня 1940 года в заявлении на имя К.Е. Ворошилова: «…Третий год (27 месяцев) я в тюрьме, не совершив никакого преступления перед Партией, Советской властью и Родиной. Единственная моя вина, что, не выдержав нечеловеческих, не поддающихся описанию способов ведения следствия, я оговорил себя и других. Но я был доведен до такого физического состояния, что передо мной стояло или умереть с пятном позора и клеймом врага народа, или дачей ложных показаний сохранить возможность восстановить на суде свое честное звание большевика… командира РККА и гражданина СССР. Если я этим оговором себя и других совершил преступление, то я и наказан как ужасами и следствия и содержания в Читинской тюрьме, так и тем моральным гнетом, который лежит на мне за, мои ложные показания…»
Характерно то, что в своих многочисленных жалобах и заявлениях Лисовский, сообщая всякий раз о нечеловеческих способах ведения следствия по его делу не раскрывает при этом подробности каждого из них. Видимо, серьезно опасался, что описание таких зверств помешает жалобе дойти до адресата. А сделал он это в сентябре 1955 года, давая показания как свидетель при реабилитации комкора И.К. Грязнова и других руководителей ЗабВО, репрессированных в 1937–1938 годах.
«…Мне известно, что Грязнов, Супрун (комдив К.Х. Супрун – помощник командующего войсками ЗабВО по материальному обеспечению. – Н.Ч.). Тарасов (начальник штаба ЗабВО. – Н.Ч.) и Давыдов (здесь, видимо, налицо опечатка. По всей вероятности, речь идет о комдиве Я.Л. Давыдовском, исполнявшем несколько лет – до назначения на этот пост Н.В. Лисовского – обязанности заместителя комвойск ЗабВО. Перед арестом командовал 11 м мехкорпусом, сменив комкора К.А. Чайковского. – Н.Ч.) были арестованы в 1937–1938 гг. органами НКВД. Если эти лица в своих показаниях на следствии признали себя виновными в участии в военном заговоре и оговорили, кроме себя, других лиц, то эти их показания являются вымышленными и вынужденными применением чрезвычайно жестоких, незаконных методов следствия, что я испытал на самом себе. Помимо простого избиения кулаками, палками, Хорхорин, Видякин, Розанов, Васюк, Першин и др. применяли ряд пыток. По отношению лично ко мне особым зверством отличались Видякин, Розанов, Васюк и Першин. (Как видим, Розанов стоит у Лисовского среди извергов следователей на втором месте. А уж потом идет Васюк, за спину которого хотел бы спрятаться Розанов. – Н.Ч.) Излюбленные методы: «конвейер», когда выдерживают стоя 10 и более дней, вернее суток, без минуты сна и отдыха; холодный карцер, где зимой температура доходила до 20–25 градусов мороза; «тарабаган», когда человека при прямых ногах задвигали головой под стол и выдерживали по 8 часов; «турецкое кресло» – человека сажали на ножку перевернутой табуретки, этот прием особо мучителен; «табуретка» – посадка на край табуретки с вытянутыми ногами; обливание водой зимой и постановка на сквозняк у открытой форточки или окна. Здесь я привел только наиболее характерные приемы, а каждый из помянутых выше следователей и другие изощрялись в изображении наиболее оскорбительных и причиняющих физическую боль приемах…»[210]
Обращаясь к страницам книги Л. Разгона, находим: «…Богомягков был дальневосточником, но Лисовский почти всю жизнь занимался нашей западной границей и возможным противником на Западе. Все, что происходило в 39 м и после, он воспринимал как нечто личное, происходящее о ним самим, Был непоколебимо уверен в неизбежности войны с Германией, считал наши территориальные приобретенья 39-го года несчастьем с военной точки зрения. Он долго и обстоятельно объяснял Богомягкову, что на бывших польских землях хорошо продолжать бой, но очень трудно принимать его… О теории «малой кровью, на чужой земле» он отзывался изысканным матом старого гвардейца.
22 июня 1941 года он встретил на нашем лагпункте в одиночестве – Богомягкова к этому времени перевели на другой лагпункт…»
Здесь прервем повествование сочинителя. Как уже было сказано ранее, у нас имеется возможность проверить степень достоверности сведений, сообщаемых автором. Из вышеприведенного отрывка у читателя вполне может сложиться впечатление, что в лагерь Лисовский попал задолго до начала войны – чуть ли не в 1939 году. Между тем из приговора Военной коллегии видно, что начало войны он встретил в камере Бутырской тюрьмы, притом в ожидании суда, который состоялся только 11 июля 1941 года, то есть спустя три недели после нападения фашистской Германии на Советский Союз. Таким образом, в части хронологии событий у Разгона нередко наблюдается явная передержка.
Как реагировали на начало войны кадровые военные, не по своей воле оказавшиеся в «зоне», видно из заявления Н.В. Лисовского на имя секретаря Президиума Верховного Совета СССР А.Ф. Горкина, отправленного из поселка Вожаель Коми АССР: «…Я просил суд отправить меня на фронт, но в этом мне было отказано».
По прибытии в лагерь, еще на пересыльном пункте Устьвымлага НКВД, 27 июля 1941 года я подал заявление в Президиум Верховного Совета Союза с просьбой об отправке на фронт. Не получая на него ответа, я месяца через три вторично подал заявление через начальника культурно-воспитательной работы гр-на Смирнова с такой же просьбой отправить меня на фронт. Всю жизнь я был военным, преданным своей Родине и свое неучастие в войне переживал крайне тяжело. Не получая ответа на свои заявления, я считал, что меня почему-то не считают достойным быть в рядах защитников Родины. В январе 1944 г. я снова подал заявление в Президиум Верховного Совета с ходатайством о пересмотре моего дела. Были затребованы на меня характеристики и автобиография. Прошло более года, в течение которого я еще несколько раз подавал заявления, и, наконец, в 1945 году было получено извещение, что моя просьба оставлена без удовлетворения.
…В лагерях работал и работаю честно, насколько раз премирован, два раза представлен на досрочное освобождение. В своих заявлениях я просил опросить хорошо знающих мою деятельность в Красной Армии маршалов Василевского, Конева, маршала авиации Астахова, генерала армии Соколовского, генералов Голикова, Цветаева В.Д., Ковалева М.П., Хозина М.С., Запорожченко М.И., Дзенита Я.П., Чанышева Я.Д., Гагена и др. Я уверен, что они не откажут в даче справедливой обо мне оценки…»[211]
Упоминаемые в заявлении Н.В. Лисовского советские маршалы и генералы в 20 е и 30 е годы более или менее длительное время являлись его подчиненными по службе, в основном в штабе Приволжского военного округа. Например, В.Д. Соколовский и Я.П. Дзенит были его заместителями, а мало кому еще известный тогда полковник А.М. Василевский руководил отделом боевой подготовки. М.С. Хозин и Я.Д. Чанышев в разное время командовали дивизиями в ПриВО, Ф.А. Астахов возглавлял ВВС округа. Хорошо знал Н.В. Лисовского Филипп Иванович Голиков, с 1927 по 1936 год сменивший в ПриВО несколько должностей различного профиля: начальника организационного отдела политуправления, военкома 32 й стрелковой дивизии, командира-комиссара 95-го стрелкового полка.
Справедливости ради необходимо отметить, что названные Лисовским его сослуживцы не отказались дать на него положительный отзыв. Особенно много усилий к освобождению Лисовского предпринимал Маршал Советского Союза А.М. Василевский, но даже и ему, занимавшему высокий пост начальника Генерального штаба Красной Армии, оказалось не под силу решение такой задачи. И это несмотря на то. что он часто встречался со Сталиным. Молотовым, Берия и другими лицами из высшего руководства страны. В том можно убедиться из содержания приводимых ниже документов. Первый из них датирован 28 марта 1946 года.
«Генеральному Прокурору СССРДругой документ появился спустя три месяца – 19 июня 1946 года.
Действительному. Государственному Советнику юстиции
тов. Горшенину К.П.
Согласно договоренности по телефону направляем Вам письмо бывшего комкора Лисовского Н.В. о пересмотре дела, поступившее к нам через Маршала Советского Союза Василевского A.M. Аналогичное заявление Лисовского было направлено Вам 4 августа 1945 года.
Приложение: на 3 п/л.
Отв. секретарь комиссии по рассмотрению заявлений о помиловании при Президиуме Верховного Совета СССР
(Васнев)»
«Начальнику СевжелдорлагаПодобных ответов-отписок на свои заявления как из лагеря, так и из ссылки Николай Васильевич Лисовский получил немало. Но он неутомимо продолжал «бомбить» высокие инстанции, в том числе и своих бывших сослуживцев Б.М. Шапошникова, А.М. Василевского, Ф.И. Голикова (на завершающем периоде войны тот занимал должность начальника Главного Управления кадров НКО), о чем упоминает и Лев Разгон.
МВД
Прошу объявить заключенному Лисовскому Николаю Васильевичу, 1885 г.р., что по его заявлению на имя Маршала Советского Союза тов. Василевского было проверено его дело.
Оснований для пересмотра решения по его делу не имеется, жалоба оставлена без удовлетворения.
Зам. нач. отдела по спецделам
Прокуратуры СССР
Государственный советник юстиции 3 класса
(Белкин)»[212].
«…Было что-то чудовищное в том, что высокопрофессиональный работник, всю жизнь готовившийся к этой войне, сидит на зачуханном лагпункте и нормирует туфту в нарядах. А ведь в Генштабе сидел его бывший ученик и подчиненный Василевский! И Лисовский, кроме своих многочисленных заявлений с просьбой о посылке на фронт в любом качестве, писал одно за другим письма Василевскому и Шапошникову (в бытность Н.В. Лисовского начальником штаба ПриВО Б.М. Шапошников командовал войсками этого округа в 1931–1932 годах. – Н.Ч.), перепуливая их мимо цензуры, через вольняшек… Не может быть, чтобы ни одно из его писем не дошло до адресата! Но Лисовский продолжал отбывать свои срок. Он его отбыл полностью, от звонка до звонка…»[213]
Разгон сообщает очень интересные подробности. Например, как будучи в лагере, имея крайне скудную, информацию о положении на фронтах Великой Отечественной войны. Лисовский тем не менее предсказал направление главных ударов германской армии. Весной 1942 года с почти абсолютной точностью он определил направление будущего удара немецких войск на юг и юго-восток. По словам солагерника. Лисовский предупреждал о колоссальных военных неудачах в начальный период войны. И в то же время бывший комкор нисколько не сомневался в ее конечном итоге в пользу Советского Союза, даже тогда, когда немцы были под Москвой, и когда они вышли к Волге. Он только боялся, что не доживет до победного дня. Ему, как и всем остальным советским людям, очень хотелось узнать, что же будет с ними, со страной после окончания войны.
«Он все же узнал.
Это было в конце веселого и счастливого лета, полного надежд. Позади была весна XX съезда, а о том, что через полтора месяца начнется венгерское восстание, еще никто не подозревал. Мне передали, что меня разыскивает проживающий в Центральной гостинице Советской Армии Николай Васильевич Лисовский. Я сейчас же поехал туда…
Из огромного саркофагоподобного кресла с трудом (и не мудрено Лисовскому шел 71 й год. – Н.Ч.) поднялся совершенно высохший человек, который показался мне вполовину меньше ростом, чем тот, которым отличался Лисовский. На новом генеральском кителе были неумело нашиты знаки комкоровского звания. Этот мешковатый китель, эти роскошные диагоналевые вислые галифе, спускающиеся к новеньким сапогам на худеньких ногах. Маленькая и такая же худенькая старушка помогла мне успокоить плачущего старика, в котором ничего уже не оставалось ни от заместителя начальника Генштаба, ни от нормировщика Первого лагпункта.