Судила Антона Степановича Булина 28 июля 1933 года Военная коллегия в составе председателя В.В. Ульриха и членов – диввоенюристов И.Т. Никитченко и А.Д. Горячева. В судебном заседании Булин виновным себя не признал, от показаний, данных им на предварительном следствии, отказался и заявил, что он оклеветал многих честных людей и себя лично. Сказал также и о том, что свое заявление от 16 ноября 1937 года на имя наркома внутренних дел, где признает свое участие в контрреволюционной организации, он категорически отрицает и правильность его не подтверждает. А заговорщиком он никогда не был. Все лица, которые его уличают, дают ложные сведения, а почему они так поступают – ему об этом неизвестно. В последнем своем слове Антон Степанович просил высокий суд глубоко разобраться в его деле. И суд разобрался – за 20 минут Военная коллегия признала доказанным, что он, Булин, совершил преступления, предусмотренные ст.ст. 58–1 «б», 58–8, 58–9 и 58–11 УК РСФСР и приговорила дважды заместителя начальника ПУРККА, члена ЦК ВКП(б) к расстрелу с лишением воинского званая «армейский комиссар 2-го ранга» и конфискацией имущества. Приговор приведен был в исполнение на следующий день. А реабилитация затянулась на целых семнадцать лет – до октября 1955 г.[370]
   Несколько слов о сыновьях А.С. Булина. Старший из них, Сергей, 1919 года рождения. В связи с арестом родителей он был исключен из комсомола. Накануне ареста работал слесарем по ремонту на заводе «Красный пролетарий» в Москве. Арестован 23 ноября 1937 года и препровожден в Бутырскую тюрьму. Постановлением Особого Совещания от 19 августа 1938 года осужден, как социально опасный элемент, к пяти годам ИТЛ. Срок отбывал в Березлаге (Архангельская область), где и умер 20 декабря 1941 года. Реабилитирован посмертно в феврале 1956 года[371].
   Младший сын А.С. Булина, Владимир, 1920 года рождения, ученик 9-го класса средней школы, был арестован одновременно со старшим братом. Также в один день (19 августа 1938 года) Особое Совещание осудило и его к лишению свободы в ИТЛ, как социально опасного элемента. Только срок ему, по сравнению с Сергеем, уменьшили до трех лет – видимо, подошли «дифференцированно». Срок он отбывал на Дальнем Востоке, в Комсомольске-на-Амуре и вместе с матерью дожил до своей реабилитации (в августе 1956 года) и до посмертной реабилитации отца – Антона Степановича Булина[372].

Дважды погруженные во тьму

   Людям, недостаточно хорошо знающим события 1937–1938 годов, может показаться явно несуразной одна особенность в движении кадров того времени. Например, назначение на ответственную политическую работу лиц комначсостава, занимавших до этого командные или инженерно-технические должности. Ведь одно дело, когда такое движение, пусть и чрезвычайно быстрое, происходит все же по определенной какой-то стезе – командной, политической или иной – тогда такое положение легко объясняется. Другое же дело, когда членом Военного совета, притом освобожденным, в одночасье в одном округе становится командир дивизии, а в другом – начальник автобронетанковых войск. Названный первый факт относится к Ф.И. Голикову (БВО), а второй – к М.П. Магеру (ЛBO).
   Но так картина видится только непосвященному. Суть в том, что до назначения сначала командиром полка, а затем и дивизии Ф.И. Голиков (впоследствии Маршал Советского Союза) длительное время находился на политической работе в войсках, занимая там должности вплоть до заместителя начальника политуправления Приволжского военного округа. Что же касается М.П. Магера, то тут обстановка почти аналогичная: его последняя должность на политработе – начальник политического отдела кавалерийского корпуса. И если служебная карьера Голикова во второй половине 30 х годов складывалась вполне нормально и ему удалось благополучно миновать скалы и рифы периода большого террора, то этого никак нельзя сказать о Магере. О нем-то и пойдет наш последующий разговор.
   «Прокурору при Управлении НКВД
   по Ленинградской области
   Нет сил больше никаких переносить произвол и беззаконие, которые я вынужден переносить в течение одиннадцати месяцев. За мной нет преступлений. Меня арестовали на основании клеветнических данных. В течение пяти месяцев меня избивали и истязали (с 10 сентября 1938 г. по18 января 1939 г.), доведенный этими беззаконными действиями до предела, я вынужден был подписывать протоколы, которые писались без меня. Я подписывал протоколы, которые писались в моем присутствии, но без моего участия. Я писал так называемые собственноручные показания. Только в периоды. когда я под воздействием лгал и клеветал, истязания прекращались. Но когда я оправлялся от пережитых мучений и заявлял следствию, что все «мои» так называемые показания ложны. После такого заявления история начиналась снова, меня начинали снова избивать, истязать. Мне в течение 9 месяцев не давали возможности написать заявления в высшие органы. Таким способом следствие получало от меня указанные выше материалы. Я не знаю, как получены показания в отношении меня. Но на сегодня я категорически заявляю, что я не виновен и требую немедленного освобождения из-под стражи…
   Магер
   4 августа 1939 года»[373]
   Арестовали члена Военного совета ЛВО комкора М.П. Магера 10 сентября 1938 года без всяких на то законных оснований – запоздалая санкция на его арест военным прокурором округа диввоенюристом Шмулевичем была дана только спустя четверо суток. Нелепо, видимо, задавать такой вопрос: «А ждал ли Магер своего ареста? Боялся ли он этого?» Ответ здесь однозначен – конечно, ждал и боялся, ибо тогда все люди, тем более ответственные партийные, советские и военные работники каждый день с содроганием ожидали, когда за ними придут. Особенно ночью. Отчего же Магеру в этом плане быть исключением? К тому же у него перед глазами уже прошло немало примеров исковерканных судеб его бывших сослуживцев и за год пребывания на посту члена Военного совета округа Максим Петрович насмотрелся и наслушался об этом предостаточно.
   Теперь наступил и его черед. Предъявленное обвинение не блистало особой новизной – все то же участие в антисоветском военно-фашистском заговоре и проведение контрреволюционной работы в подчиненных ему войсках. Указанное обвинение основывалось прежде всего на показаниях арестованных органами НКВД командиров РККА И.А. Халепского, Б.У.Троянкера, А.И. Лизюкова, С.И.Богданова, С.И. Арефьева, Н.Н. Погольского. Л.Д. Муркина, И.Ф. Немерзелли, П.А. Смирнова, А.В. Федотова, И.А. Коробова, Н.Н. Андреева, а также партийных и советских работников Ленинграда: В.П. Харламова, А.И. Петровского и Б.П. Позерна.
   В начале предварительного следствия Магер признал себя виновным в предъявленном ему обвинении, но впоследствии он от этих показаний отказался. Как все это происходило на деле, он подробно излагал в своих заявлениях в различные инстанции – от начальника тюрьмы до Прокурора СССР и Генерального секретаря ЦК BKП(б). Перед нами один из таких документов. В сентябре 1939 года (через год после ареста) Магер, обращаясь к начальнику Ленинградской тюрьмы, пишет:
   «На протяжении трех с половиной месяцев мною подано было ряд заявлений в ЦК ВКП(б) т. Сталину (два заявления), Народному комиссару обороны (два заявления), Народному комиссару внутренних дел СССР (два заявления), начальнику Управления НКВД при Л.О. (Ленинградской области. – Н.Ч.) (пять заявлений), Прокурору при НКВД Л.О. (одно заявление), Верховному Прокурору и Главному военному прокурору (одно заявление), секретарю ЦК ВКП(б) т. Жданову (одно заявление). В этих заявлениях я подробно излагал обстоятельства и причины моего ареста, весь процесс следствия и мои объяснения по существу предъявленных мне обвинений. До настоящего времени никаких результатов поданные мною заявления не дали. Возникает вопрос о целесообразности подачи заявлений вообще… Меня арестовали 10 сентября 1938 г., обстановка ареста была самая загадочная, мне не было предъявлено никаких документов на право ареста, с этого первого беззаконного акта начинается вся последующая, сплошь беззаконная история. Причиной моего ареста послужили показания арестованных участников заговора, каким образом были получены эти показания, для меня неизвестно, по существу же этих показаний могу заявить, что они с начала и до конца являются ложными, клеветническими…»[374]
   О чем же говорилось в тех показаниях, которые Магер так категорически отрицал, называя их насквозь лживыми? Например, бывший начальник автобронетанковых войск РККА командарм 2-го ранга И.А. Халепский показывал, что «Магера, члена Военного совета ЛВО я завербовал в 1933 г. путем моего личного большого влияния на него, личных хороших дружеских отношений, бесед, поощрений. В АБТ (Автобронетанковом Управлении. – Н.Ч.) он ведал школьными вопросами, в его руках находилось повседневное и практическое руководство школами. Через него я проводил работу в учебном процессе в танковых Вузах».
   Корпусной комиссар И.Ф. Немерзелли, бывший начальник Военно-политической академии имени Н.Г. Толмачева (она до 1938 года дислоцировалась в Ленинграде): «С Магер я установил связь с середины 1937 года у меня на квартире… Магер мне прямо заявил, что ему от Смирнова (армейский комиссар 1-го ранга П.А. Смирнов был предшественником Магера на посту члена Военного совета ЛВО, а Немерзелли в течение нескольких лет работал у Смирнова заместителем. – Н.Ч.) известно о моем участии в заговоре и проводимой мной контрреволюционной деятельности. Зная от Смирнова, что руководство заговором должно перейти в руки Магера, я подтвердил ему свою принадлежность к заговору…»
   Бывший член Военного совета МВО корпусной комиссар Б.У. Троянкер показал: «От Булина (армейский комиссар 2-го ранга А.С. Булин в 1937 году – начальник Управления по командному и начальствующему составу РККА. – Н.Ч.) мне известны, как участники антисоветского военного заговора: Магер Максим Петрович, комбриг, член Военного совета ЛВО… Когда начался усиленный разгром заговора и многих уже арестовали, в сентябре 1937 года я обедал вместе с Булиным в столовой СНК. Разговор зашел об арестах и о том, кто еще не арестован. На мои расспросы Булин сказал, что один известный мне работник Магер Максим Петрович, который бывал у меня, как знакомый, является участником заговора, но, кажется, стоит вне подозрений…»[375]
   Обвиняемый Б.П. Позерн, бывший секретарь Ленинградского обкома ВКП(б), на следствии заявил: «Петровский сообщил все это, упомянул мне фамилию члена РВС Магер… Я так понял, что на Магера возлагаются большие надежды в этом деле, так по словам Петровского, Магер является одной из ведущих фигур в заговоре…»[376]
   К указанным выше материалам, добытым в НКВД еще до ареста Магера, в процессе предварительного следствия по его делу дополнительно поступили показания «заговорщиков» корпусного комиссара Т.К. Говорухина (бывшего начальника политуправления ЛВО), комдива М.Ф. Букштыновича (бывшего заместителя начальника штаба округа), комбрига Л.В. Картаева и некоторых других, изобличавших Максима Петровича в активной антисоветской деятельности.
   На самом первом этапе сил на сопротивление следствию Магеру хватило только на двое суток – 12 сентября 1938 года он вынужден написать заявление о своем участии в военном заговоре, при этом назвав ряд своих «сообщников». Ровно через год, уже будучи опытным тюремным обитателем, он с ужасом вспоминает об этих первых днях своего пребывания в застенках Ленинградского УНКВД:
   «На первом допросе 10 сентября я честно заявил следствию, что я не виновен, никаких преступлений против партии и Советской власти никогда не творил. Я просил следствие объективно и подробно расследовать и проверить имеющиеся в распоряжении следствия факты. Я был абсолютно убежден, что подобное расследование разоблачит всех клеветников и покажет мою невиновность. Следствие вместо объективного и всестороннего расследования всех имеющихся фактов стало на преступный и незаконный путь в производстве следствия. Меня с первого же допроса начали жестоко избивать, истязать, после чего я пролежал пять суток в постели. В последующем во все время допросов избиения и истязания с каждым днем принимали все более и более жестокие формы, меня заставляли непрерывно стоять по 35–40 часов с поднятыми вверх руками, меня избивали систематически по 3–5 дней непрерывно, лишали необходимого отдыха по целым шестидневкам. Так продолжалось в течение пяти месяцев до 18 января 1939 года…»[377]
   Мучителей своих М.П. Магер запомнил на всю оставшуюся жизнь. Он их неоднократно называет в многочисленных заявлениях и жалобах. Вот их имена: заместитель начальника особого отдела ЛВО капитан госбезопасности К.А. Самохвалов, начальник 2-го отделения 5-го отдела УНКВД по Ленинградской области лейтенант госбезопасности М.Г. Рассохин и его помощник сержант госбезопасности П.Б. Кордонский, оперуполномоченный особого отдела ЛВО В.Я. Анчифоров. В том же ряду Магером названы и помощник начальника особого отдела Славин и следователь Лавров (их инициалы, к сожалению, не обнаружены). Это о них Максим Петрович пишет: «Все указанные лица, одни в большей, другие в меньшей мере принимали участие в производстве следствия. Конечно, ни один из них честно не признает своего участия в тех истязаниях, которые они учиняли надо мной во время допросов… Применяя эти преступно-варварские методы, следствие требовало от меня признания в несуществующих преступлениях. Насколько мне позволяли силы, я доказывал мою невиновность, но все мои доказательства не приостановили применявшихся истязаний, а наоборот, по мере того, как я из последних сил выбиваясь, доказывал свою невиновность, следствие, в свою очередь, еще более ожесточилось в своих истязаниях, что доводило меня до полного изнеможения. Я терял способность не только к сопротивлению, но и в здравом мышлении…»[378]
   Понятно, что Магер борется за свое физическое выживание. Но его волнует не только это. Во многих его заявлениях в высшие инстанции красной нитью проходит мысль о том, что в системе НКВД орудует шайка настоящих врагов народа, наносящих непоправимый вред государству. Он недоумевает: «Для меня совершенно непонятно, каким образом до сих пор вся гнусная преступная практика не разоблачена. При одной мысли, что до сих пор в системе НКВД имеются подобные явления, становится жутко. Жутко становится не только от того, что суду представлены ложные и фальшивые материалы, на основании которых должны судить людей, ни в чем не повинных. Но ведь эти же материалы служат информацией для партии и правительства, вот ведь в чем весь ужас, что партию и правительство обманывают. Это и есть самое важное, что я хотел сказать в своих заявлениях…»[379] Слова «партию и правительство обманывают» в тексте заявления были подчеркнуты самим Магером.
   День 18 января 1939 года – важный рубеж в тюремной жизни Максима Петровича. Именно тогда он, собрав остатки сил, окончательно отказывается от всех ранее данным им ложных показаний на себя и других людей, оклеветанных им. Следователи неистовствовали, но и Магер уже не намерен был сдаваться. Он с ужасом вспоминает предшествующие дни: «…В деле имеются протоколы, написанные до 18 января 1939 года, все эти протоколы написаны в моем присутствии, но без моего участия, подписывал я эти протоколы под воздействием. Все, что в этих протоколах написано, есть клевета, ложь, фантазия следователя… Доведенный… истязаниями во время допросов до невменяемого состояния, я исполнял все требования следствия, я делал все, что от меня требовали. Следствие требовало для себя нужных показаний, я эти клеветнические показания давал, я клеветал не только на себя, но и на людей, деятельность которых для меня была неизвестна. От меня требовали признаний в форме заявлений, я эти заявления под диктовку следствия писал и подавал три раза. От меня требовали в письменной форме показаний, я эти показания начинал много раз писать. Все, что мною написано, с начала и до конца ложно. Я об этом все время не переставал говорить. Написано это было под тяжелым воздействием…»[380]
   Следует отметить, что и до января 1939 года у Магера было несколько попыток отказа от своих показаний. Так, 25 сентября 1938 года он отказывается от ранее данных им показаний, однако на следующий день снова подтверждает их (нам понятно, после каких мер воздействия) и на последующих допросах «дает» подробные показания о заговорщической деятельности. «…17 декабря 1938 года я подписал протокол, неизвестно кем написанный (фальшивый документ). Подписал я этот протокол после 3 хдневного непрерывного избиения и истязания. Таким образом в деле оказались три ложных документа. Все, что имеется в деле, от начала до конца является ложью и клеветой…»
   Если у Магера на первых порах еще и была какая-то, пусть даже призрачная, надежда на объективность в действиях следствия, то вскоре и она бесследно исчезла. В этом его окончательно убедила встреча с важным лицом, близким к окружению наркома НКВД Л.П. Берия. «…Мое заявление, лично сделанное комиссару Управления НКВД по Ленинградской области Гоглидзе в ноябре месяце 1938 г. о том, что мои показания ложны, что эти показания я дал под физическим воздействием, и о том, что я страдаю невинно, осталось без всякого внимания, а истязания после этого заявления приняли более жестокий характер. На всем протяжении следствие не только не стремилось разоблачить ложь и клевету, а наоборот стремилось охранить ложь и клевету. Мои просьбы расследовать ряд фактов, дать мне ряд очных ставок с лицами, давшими клеветнические показания, следствием под всевозможными предлогами оттягивались, так и не были удовлетворены. Я не могу утверждать, насколько широко применялась преступная практика в процессе производства следствия, но участие людей, принимавших в этом участие, само за себя говорит…»
   Далее М.П. Магер перечисляет лиц, принимавших участие в его допросах и истязаниях в стенах Ленинградской тюрьмы – то было все руководство 5-го отдела УНКВД по Ленинградской области и особого отдела ЛВО. «…Участие указанных выше лиц в беззаконно-преступных методах ведения следствия по моему делу указывает о наличии круговой поруки в сокрытии всех этих беззаконных и преступных деяний от партии и правительства, и с другой стороны болезненное самомнение о своей непогрешимости не давало многим работникам, особенно молодым, своевременно рассмотреть это вредное явление в практической работе…»[381]
   О том, что не он, комкор Магер, преступник, а таковыми являются следователи НКВД, ведущие его дело, Максим Петрович откровенно, не боясь последствий, высказывал в ряде своих заявлений. «…На практике получилось таким образом, что следствие было в полной зависимости от наличия показаний арестованных. О том, насколько эти показания отвечают действительности, для следствия оставалось полной неясностью, брали все на веру, поэтому и находились в полной зависимости от той клеветы, которая была в отношении меня, а если принять во внимание заботы по охранению этой клеветы со стороны лиц, занимавшихся моим делом, то в этом случае картина будет совершенно ясна. Клевета осталась клеветой неразоблаченной и заботливо охраняемой следствием. Я не знаю, возможно это было сделано сознательно, с явно преступной целью, в чем я не сомневаюсь, чья-то преступная рука в отношении моего дела несомненно имела касательство. Иначе чем же можно объяснить то, что мне без всякой вины, не имея никаких преступлений, приходится вот уже второй год сидеть в тюрьме и переносить моральные и физические страдания. Повторяю, объяснить это можно только преступным отношением к делу работников, имевших касательство к моему делу. Обманули партию, народного комиссара. Сейчас тот же процесс совершается в отношении судебных органов, если это совершится и в отношении обмана судебных органов, то более классического случая клеветы и обмана не найти. Я не теряю надежды до конца в том, что большевистская справедливость восторжествует. Пусть даже уничтожат меня, но я твердо верю в то, что мерзавцы-преступники будут разоблачены и понесут достойную кару…»[382]
   Обвинение М.П. Магера в принадлежности к военному заговору по ходу следствия обрастало и другими, сопутствующими ему «прегрешениями». Например, ему вменили в вину злостное вредительство в войсках ЛВО. Речь шла о том, что он, будучи членом Военного совета округа, в 1937 году вместе с командующим войсками П.Е. Дыбенко якобы умышленно допустил выброску парашютного десанта при сильном ветре, вследствие чего четыре парашютиста разбились насмерть, а 58 человек получили увечья различной тяжести. Об этом мы уже упоминали, повествуя о судьбе П.Е. Дыбенко.
   Основные события в 1939–1940 годах по делу М.П. Магера развивались следующим образом. 10 июня 1939 года оно было следствием закончено и направлено на рассмотрение Военной коллегии. На ее подготовительном заседании 20 августа 1939 года было решено, что Магер предается суду по двум пунктам 58 й статьи Уголовного Кодекса РСФСР: 58–1«б» и 58–11. Судебное же заседание состоялось не на следующий день, как это обычно бывало на практике, а через три с лишним месяца (27 ноября 1939 года). Коллегия, заседавшая в следующем составе: председатель – диввоенюрист А.М. Орлов, члены – бригвоенюристы И.В. Детистов и А.Г. Суслин, решила возвратить дело на доследование в Главную военную прокуратуру, оставив прежней меру пресечения – содержание под стражей. В судебном заседании Магер виновным себя не признал, назвав ложными показания лиц, изобличавших его в антисоветской деятельности. По поводу же своих показаний, в которых он признавал себя виновным, Максим Петрович заявил, что все они явились результатом применения к нему незаконных методов ведения следствия со стороны работников госбезопасности.
   Приведем выдержку из материалов этого судебного заседания:
   «Суд установил:
   1) Показания участника заговора Халепского, изобличающего Магера, неконкретны и противоречивы, а в части обвинения Магера во вредительстве явно неправдоподобны, так как следствие вредительской деятельности Магера не подтвердило. Ввиду этого суд не придал значения показаниям Халепского.
   2) По поводу показаний о Магере другого осужденного участника заговора Смирнова суд пришел к заключению, что они вызывают сомнение в своей правдоподобности, так как не будучи уведомлен об участии Магера в заговоре, он, Смирнов, якобы был связан с ним по контрреволюционной работе.
   3) Уличавшие ранее Магера в участии в заговоре Говорухин, Коробов, Андреев и Богданов от данных ранее показаний отказались, причем дело Говорухина Военной коллегией с рассмотрения снято, а Богданов (полковник Семен Ильич Богданов, будущий маршал бронетанковых войск. – Н.Ч.) судом оправдан»[383].
   Результаты работы Главной военной прокуратуры появились нескоро. Собственно говоря, она и не проводила каких-либо значительных дополнительных следственных действий по делу Магера ввиду явной надуманности многих обвинений, о чем уже сказано выше. 2 февраля 1940 года заместитель Главного военного прокурора диввоенюрист Н.П. Афанасьев вынес постановление, в котором говорилось:
   «…Имея в виду, что хотя Военной коллегией и вынесено определение о доследовании дела Магера, но это доследование не вызывается необходимостью, так как все необходимые данные нашли по делу достаточное освещение и установлено:
   а) что Магер, являясь членом ВКП(б) с 1915 года, участником гражданской войны, дважды орденоносцем, за все время пребывания в партии и армии не имел колебаний от генеральной линии партии. На должность члена Военного совета Ленинградского военного округа назначен по личному представлению наркома обороны;
   б) что вредительства с его стороны не было;
   в) что «признание» Магера во время следствия о своем участии в военно-фашистском заговоре – есть результат избиений его со стороны бывших работников особого отдела Ленинградского военного округа Рассохина и других, которые ныне за нарушение социалистической законности арестованы и предаются суду.
   Руководствуясь ст. 221 УПК,
   постановил:
   Дело в отношении Магера Максима Петровича дальнейшим производством на основании ст. 4 п. 5 УПК РСФСР прекратить.
   Магер Максима Петровича из-под стражи немедленно освободить»[384].
   Итак, да здравствует свобода!.. Позади остались кошмарные бесконечные месяцы и годы тюремных застенков. Впереди столь долгожданная свобода, встреча с семьей. Что он будет делать в первые дни после освобождения, Максим Петрович в деталях не представлял, но он точно знал: все это будет для него в радость, которую он вовсе не намерен был скрывать от окружающих.
   В те дни Магер искренне считал, что все страшное для него уже позади, что ошибка, совершенная в отношении него, больше никогда не повторится. Ведь высшая военная судебная инстанция (Военная коллегия) фактически его оправдала, а Главная военная прокуратура и вовсе отринула весь ворох надуманных обвинений и инсинуаций в его адрес. Свое освобождение из тюрьмы Магер по праву считал закономерным финалом его твердой позиции перед следствием после 18 января 1939 года и настойчивых заявлений в высокие союзные инстанции.