Страница:
Неспокойно было и по другому поводу. Московские процессы 1936 и начала 1937 года, материалы февральско-мартовского пленума ЦК ВКП(б) внесли дополнительную нервозность и тревогу. Не успело отзвучать эхо от пламенных речей участников пленума, как грянул мощный раскат грома – арест крупных фигур в высшем армейском эшелоне (маршала Тухачевского, командармов Якира, Уборевича, Корка). Скорый суд над ними и суровый приговор знаменовали наступление нового этапа для РККА – это хорошо понимал такой тонко чувствующий человек, каким являлся А.И. Тодорский.
По процессу Тухачевского проходил и комкор Б.М. Фельдман, близкий знакомый Александра Ивановича. Отношения между ними были более чем приятельскими. Не в пример взаимоотношениям с М.Н. Тухачевским, о чем скажем несколько позже. И хотя процесс был закрытым, все же некоторые представители наркомата обороны там присутствовали. Среди них был и начальник Морских Сил РККА флагман флота 1-го ранга В.М. Орлов. От последнего Тодорский (разумеется, под большим секретом) услышал много такого, что буквально потрясло его. Правда, еще ранее, на расширенном заседании Военного совета при НКО 1–4 июня, он имел возможность услышать о «заговоре» в РККА и составе заговорщиков, прочитать подготовленные ведомством Ежова показания арестованных военачальников. Однако рассказ Орлова о поведении и показаниях на суде обвиняемых превзошел все его предыдущие впечатления. Как мы уже отметили, с Фельдманом у Тодорского были прекрасные отношения, с Якиром, Корком и Эйдеманом он в 1928 году был в командировке в Германии, т.е. весь состав подсудимых был ему хорошо знаком. Первый и главный вопрос, заданный им Орлову, был, конечно, о том, показал ли кто из подсудимых на него как на заговорщика. Орлов поспешил успокоить Тодорского.
Из показаний В.М. Орлова: «После процесса военного центра Тодорский, зная о моем присутствии на процессе, задал мне вопрос, не назвал ли его, как участника заговора, кто-либо из подсудимых. Я дал отрицательный ответ и спросил Тодорского, почему он беспокоится по этому поводу. Тодорский заявил, что ему еще до процесса говорили, что в показаниях заговорщиков упоминалась его фамилия. Получив от меня отрицательный ответ, Тодорский заявил: «Слава богу, что обошлось без этого, теперь я буду чувствовать себя спокойнее»[443]
По правде говоря, совершенно спокойным Тодорский не мог быть уже потому, что он знал о наличии показаний на него. Впоследствии, в Лефортовской тюрьме, на вопрос, зачитывались ли ему показания, его изобличающие, Тодорский ответил, что он еще до ареста знал о наличии на него показаний Ефимова, Ланды и Седякина[444].
Обратимся и мы к стенограмме судебного заседания Специального Судебного Присутствия от 11 июня 1937 года. Как известно, все проходящие по делу лица (а их было 8 человек) на предварительном следствии и в суде дали развернутые показания, указав известных им людей, причастных к «заговору». Наибольшая опасность для Тодорского в этом плане могла исходить прежде всего от Тухачевского и Фельдмана, ближе других знавших его по предыдущей деятельности: от Тухачевского, как замнаркома, а от Фельдмана, как начальника ГУРККА. Однако Тодорский ими совершенно не был упомянут на протяжении всего судебного процесса. На вопрос – давал ли он еще кому-либо, кроме Наумова, Лапина и Хрусталева, задания по вредительству в системе Воздушного Флота, Тухачевский ответил: «Нет». На дополнительные вопросы: «А по центральному аппарату?», «А на местах?», ответ был один: «Нет».
Подсудимый Фельдман (чуть позже подследственные в своих показаниях будут называть Тодорского доверенным человеком Фельдмана), перечисляя лиц, которые были вовлечены им в заговор или известны ему как заговорщики, имени Александра Ивановича ни в качестве начальника Военно-воздушной академии, ни в качестве руководителя УВВУЗа нигде не указал. Говоря о вербовке в заговор работников военных академий, руководителей главных управлений НКО, Фельдман называет ряд лиц, однако Тодорского среди них нет. Изучение других материалов судебного производства, в которых находятся копии показаний людей, проходящих по данному делу, показывает, что и там обличающих Тодорского фактов не имеется. Словом, после процесса Тодорский вздохнул с определенным облегчением.
Однако и такое спокойствие (конечно, относительное) длилось совсем недолго – ровно через месяц после процесса (11 июля) арестовали его жену Рузю Черняк-Тодорскую, руководящего работника недавно образованного наркомата оборонной промышленности. Такой удар был для Александра Ивановича ошеломляющим, ибо с этой стороны он тогда менее всего ожидал опасности. Хотя ее первые сигналы прозвучали с арестом Г.Л. Пятакова – заместителя Серго Орджоникидзе, с семьей которого Тодорские поддерживали теплые отношения. Рузя Иосифовна в составе делегации, возглавляемой Пятаковым, ездила в Германию и Англию – все это ей поставили в вину. Кроме того, еще в апреле 1937 года был подвергнут аресту муж сестры Рузи Иосифовны.
Основные обвинения Р.И. Черняк-Тодорской: принадлежность к антисоветской троцкистской организации и вредительство в военно-химической промышленности, проводимое по указаниям Г.Л. Пятакова, а также шпионаж в пользу Японии. Почему именно Японии, а не Англии или Германии?.. Ответа на этот простой, казалось бы, вопрос в материалах ее дела отыскать очень трудно. Вменили ей не только вышеуказанное – дружба с недавно расстрелянным Б.М. Фельдманом весила не меньше. В материалах дела находим тому подтверждение: «…Достаточно было Тодорской позвонить ему по телефону и он перевел из РККА в запас 2 х военных инженеров Архипова и Львова, которых Тодорская приспосабливала себе в помощники».
Через три месяца Военная коллегия приговорила ее к расстрелу. На суде Рузя Иосифовна принадлежность к троцкистской организации и занятие вредительской деятельностью признала, а вот виновной себя в шпионаже категорически отвергла. О своем муже – А.И. Тодорском, о его работе и связях она на предварительном следствии и в суде не допрашивалась[445].
Одного этого удара, оказывается, Тодорскому было мало – через неделю после ареста жены арестовали его брата Ивана. Обвинения ему те же, что и Рузе Иосифовне – участие в троцкистской организации и вредительство в химической промышленности. Опять-таки в соответствии с указаниями Пятакова. О связях со старшим братом комкором Тодорским Иван Иванович не допрашивался и сам показаний о нем не давал. В середине сентября 1937 года (менее чем через два месяца после ареста) И.И. Тодорский был приговорен Военной коллегией к расстрелу. В последнем слове он заявил, что идейно с троцкизмом никогда связан не был и попросил суд о снисхождении к нему, ибо он на второй день после ареста «рассказал всю правду и раскаялся во всем»[446] Но судьи были неумолимы, они в своей практике слышали и не такое – охота за врагами народа находилась в самом разгаре – и одним «врагом» стало меньше.
Следователи ГУГБ с усердием допрашивают Р.И. Черняк-Тодорскую, а в это время товарищи по партии обсуждают поведение ее мужа. На закрытом партийном собрании УВВУЗа 23 июля 1937 года разбиралось персональное дело А.И. Тодорского в связи с арестом его жены и брата. Комкор грудью встал на защиту супруги, заявив, что ее хорошо знают видный деятель партии Розалия Землячка, и завотделом ЦК ВКП(б) Алексей Стецкий. Он особо подчеркнул, что его жена в октябрьские дни 1917 года участвовала в баррикадных боях и это может подтвердить член КПК Емельян Ярославский. А постановление Московского комитета партии от 25 октября 1917 г. о вооруженном восстании написано ее рукой – этот документ экспонируется в Музее Революции.
Учитывая обстановку, Тодорский на этом собрании заявил: «Недоверие партийное законно. Нужно действительно удивляться, как партия заботится о кадрах. Возьмите меня. Я ждал полного конца, что я могу лишиться членства в партии, что с арестом я могу быть лишен звания «комкора», но я знал, что своей головы не лишусь… Я не виноват… Я не делал перед партией, перед социалистической Родиной никаких преступлений. Субъективно я чист… Ни один враг народа до своего разоблачения ни разу не делал мне намека и во время встреч и выпивок, и не могли сделать, т.к. видели во мне убежденного большевика.
В этом отношении вы будете спокойны. Останусь ли я в партии или буду исключен, буду ли я арестован, я останусь честным перед партией… Мне не страшна советская тюрьма, потому что она советская».
Имеющиеся в архиве документы данного собрания дают возможность «подышать» атмосферой тех дней, почувствовать накал страстей, увидеть страдания человека, попавшего в опалу, понять, что все-таки тогда не все люди мыслили однообразно и руководствовались указаниями свыше.
Выступают ближайшие помощники Тодорского. Начальник 1-го отдела военинженер 1-го ранга В.В. Орловский заявляет, что в дни после ареста жены начальник УВВУЗа твердо держал себя в руках, не выпуская рычагов управления из рук. Ему вторит бригинженер Н.Г. Бруевич, говоря, что слова и заверения Тодорского звучат искренне и исключать его из партии нет особой необходимости. Другая же часть присутствующих настроена более радикально. Военинженер 1-го ранга В.В. Рязанов в своем выступлении заявил, что Тодорский не интересовался жизнью и работой жены: «Ваша слепота, Тодорский, привела Вашу жену в лагерь врагов. В кругу Ваших родных и свойственников арестовано четверо: жена, муж сестры, брат, муж второй сестры, а Вы ничего не замечали…»[447]
Видимо, серьезные доводы Тодорского послужили основанием для некоторого смягчения партийного наказания – вместо исключения он получил «всего лишь» строгий выговор с предупреждением… Мертвые сраму не имут, а живым приходилось жить и работать. Чтобы как-то обезопасить себя и заполучить некоторое алиби на будущее, Тодорский в январе 1938 года подал в ЗАГС заявление о разводе с женой.
В тех условиях несправедливых обвинений, в которых оказался Тодорский во второй половине 1937 года, оставаться безразличным мог только совершенно бесчувственный человек. Свидетель Н.И. Попков, допрошенный по делу Тодорского, показал, что тот, находясь в доме отдыха «Сосны», допускал критические заявления в адрес наркома обороны Ворошилова. Попков заявил, что Тодорский чрезвычайно нервно реагировал на репрессии против партийных, советских и военных кадров: «Когда же кончится эта вакханалия? Ну год, ну два, а конец-то все же должен быть!..»[448]
Попкова дополняет другой свидетель «недостойного» поведения Тодорского в доме отдыха – В.М. Украинцев. Он показал, что начальник УВВУЗа нередко в присутствии обслуживающего персонала говорил: «Скоро и я перейду на хлеба НКВД…»[449] Данные слова дополнительно подтверждают вывод о том, что в 1937–1938 годах Тодорский изо дня в день ждал своего ареста. А это было настоящей пыткой, изматывающей человека морально и физически, вносящей изменения в психику и здесь можно с небольшой ошибкой утверждать, что находившимся на свободе было ненамного легче, нежели тем, кто томился в камерах и подвалах Лубянки и Лефортова.
В период дополнительной проверки дела А.И. Тодорского в 1954 году сотрудник ГВП подполковник юстиции Е.А. Шаповалов в качестве свидетелей вызвал тех же Попкова и Украинцева. Первый из них полностью подтвердил свои показания 1938 года, причем добавил к ним еще и обвинения в пьянстве и антисемитизме: «Тодорский, находясь в доме отдыха, злоупотреблял сильно алкогольными напитками… Я был неоднократно свидетелем, когда Тодорский вел антисоветские разговоры. Особенно резко отрицательно он отзывался о евреях, допуская при этом различные оскорбительные эпитеты по их адресу…»[450]
Приходится удивляться твердолобости свидетеля Попкова (притом дважды свидетеля) – прошло уже пятнадцать лет, а он все так же пышет ненавистью к «врагам народа», ни на йоту не изменившись за это время. К тому же есть серьезные основания сомневаться в правдивости его слов, особенно о евреях. Суть сомнений в том, что Тодорский просто не мог так грубо, как свидетельствует Попков, оскорблять евреев и вот по какой причине: все его ближайшее окружение в последние годы (на службе и вне ее) состояло в основном из евреев: Борис Фельдман, Яков Смоленский (помполит в Военно-воздушной академии), братья Лазарь и Григорий Аронштамы. Более того – его родная жена Рузя Иосифовна являлась чистокровной еврейкой. И все родственники по линии жены, естественно, принадлежали к этому везде гонимому и легко ранимому народу. Так что здесь, по-видимому, Попков сильно ошибается, приписывая Тодорскому не им сказанные слова.
Говоря об одних и тех же событиях, совершенно иную позицию занял в 1954–1955 гг. В.М. Украинцев. Уже ни единого худого слова не говорит о Тодорском бывший директор «Сосен»: «Дом отдыха «Сосны» в основном работал как однодневный. В утвержденном списке на лиц, имеющих право пользоваться домом отдыха «Сосны», был… и Тодорский А.И. Последний в течение двух лет (1937–1938 гг.) приезжал почти каждый выходной день…
В период пребывания в доме отдыха, обычно вечерами и в воскресные дни, до самого отъезда всегда находился в обществе. Любил поиграть в биллиард, посещал кино и другие виды развлечения… Причем я никогда не видел, чтобы он с кем-либо особенно дружил. Его можно было видеть то с одной группой отдыхающих, то с другой. Выпивал мало – для настроения, я его пьяным никогда не видел. В дом отдыха он приезжал один, а иногда с взрослой дочерью…
В период заезда отдыхающих и весь последующий день я, как правило, находился среди отдыхающих. Лично я никогда не слышал, чтобы в каком бы то ни было виде (он) выражал недовольство Советской властью или ее руководителями.
Что касается дискредитации членов Политбюро или других ответственных работников – как военных, так и гражданских, я от него никогда не слышал.
Если в показаниях бывший мой помощник Попков Н.И. сослался на меня, что якобы я слышал, заявляю, что это вымысел Попкова Н.И. и ничем не обоснован. Он просто клеветал.
В заключение хочу сказать, что мое личное впечатление, которое сохранилось спустя уже более полутора десятка лет о Тодорском – хороший и честный человек»[451].
И все-таки Тодорский не молчал… Несмотря на сдерживающие тормоза партийной дисциплины, он все чаще и чаще стал высказывать свое негативное отношение к происходящему в стране. Что и нашло отражение в соответствующих документах НКВД – после ареста жены и брата на него там завели оперативное дело. Обратившись к этому досье, мы найдем различного рода справки о наблюдении за ним, докладные и доносы сослуживцев. Содержание этих документов, полученных по самым различным каналам, представляет для нас значительный интерес. Особенно обобщающая справка о высказываниях Тодорского по злободневным проблемам жизни страны, партии и армии.
Нет, не молчал Александр Иванович, забившись в угол в страхе за свою жизнь. Оказывается, он имел собственные суждения, свой взгляд на происходящее. Конечно, был и страх, но была и решимость высказаться, выразить свое возмущение на творимые вокруг безобразия. Терять ему, кроме свободы, было уже нечего. Судите сами.
7 февраля 1938 года: «Вопреки Конституции свободы слова и печати в СССР нет. Было бы хорошо, если бы свобода слова была хотя бы в Политбюро…»
9 февраля 1938 года: «Борьба партии и Советского правительства с врагами народа имеет своей целью терроризировать население до такой степени, чтобы третьему поколению было страшно что-либо предпринять против существующего строя. Нынешняя обстановка напоминает времена Ивана Грозного…»
17 февраля 1938 года: «Хорошо было Фейхтвангеру писать «Москва – 1937 г.», ему за это 25 лет не дадут».
Пометка от 6 марта 1938 года. Ознакомившись с материалами процесса над Бухариным, Рыковым и другими их подельниками, Тодорский, находясь в доме отдыха «Сосны», заявил, что «все-таки партруководство проглядело… Сталин говорил раньше: «Мы вам нашего Бухарчика не выдадим». На XVII партсъезде только после того, как Сталин зааплодировал Каменеву и Зиновьеву, остальные делегаты поддержали… Отвечать приходится таким, как Тодорский, а что же смотрели сверху?»
В данной справке также говорится, что Тодорский, в связи с объявлением ему партийного взыскания из-за ареста жены и брата, заявил о своей невиновности и высказал мнение, что вокруг наркома Ворошилова оказалось больше врагов народа, нежели вокруг него[452].
В деле Тодорского имеется выписка из показаний Г.В. Либермана, знавшего Александра Ивановича еще с Гражданской войны. Излагая содержание разговора между ними о поездке Тодорского в Италию, Либерман передает его слова о том, что «у нас проводится следующая политическая доктрина, преподанная Муссолини Гитлеру – придя к власти, совершенно необязательно опираться на тех людей, при помощи которых пришел к власти»[453].
По свидетельству Либермана, Тодорский часто заявлял ему: «Вы ведь знаете нашу восточную политику – «кнутом и пряником». Я всегда, отметил Либерман, причислял Тодорского к категории «недовольных»[454].
Удивительно то, что после всех этих высказываний в адрес партии, Сталина и Ворошилова Тодорский еще долго оставался на свободе. Версия о том, что о нем в НКВД просто забыли, отпадает сразу, ибо только что процитированные строки из досье на него опровергают такой вывод. И от должности его освободили не сразу, а только в сентябре 1938 года. Увольнение из армии по политическому недоверию последовало 17 сентября того же года.
А доносы на него были и не один. Природа их появления самая разная – одни по настоянию оперативных работников «органов», другие же по собственной инициативе автора, но все они в досье имеются и знакомство с ними схоже с копанием в грязном белье.
Так, в своем заявлении в НКВД член ВКП(б) с 1920 года В.С. Горшков пишет, что Тодорский, после назначения его начальником Военно-воздушной академии, в первый же день прихода туда приказал повесить в своем кабинете портрет Б.М. Фельдмана. Несколько позже в академии, сообщает Горшков, была устроена портретная галерея военачальников РККА, среди которых находился все тот же Фельдман[455].
Другой заявитель, член ВКП(б) с 1919 года И.Т. Зайцев, сообщал в Военный совет Белорусского военного округа о том, что Тодорский очень дружил с комкором И.С. Кутяковым и при обвинении последнего в антисоветской деятельности рьяно защищал его. В докладной записке на имя наркома обороны корпусной комиссар И.Г. Неронов указывает на возможные связи Тодорского с коринтендантом П.М. Ошлеем – бывшим начальником Военно-хозяйственного управления РККА, который в свою очередь был связан с осужденным врагом народа Г.Л. Пятаковым[456].
Знакомясь с этими материалами, с нетерпением ищешь строки, написанные рукой военкома УВВУЗа – ведь ему сам бог велел незамедлительно реагировать на такие вещи, что приключались с Тодорским. И мы находим их, эти строчки. Полковой комиссар Н.Т. Галкин в начале января 1938 года подготовил докладную записку на имя начальника ПУРККА Л.З. Мехлиса. Содержание записки будет приведено ниже, а сначала обратим внимание на следующую деталь. Дело в том, что тот же Галкин в период реабилитации А.И. Тодорского в 1955 году по просьбе сотрудника Главной военной прокуратуры написал свой отзыв о совместной работе с ним в УВВУЗе. Так вот что поражает – докладная записка на имя беспощадного Мехлиса, написанная в самый разгар репрессий против кадров РККА, по своему содержанию и тональности гораздо более положительна, нежели отзыв от января 1955 года. Удивительно, но это факт. Что здесь сыграло свою роль?
В докладной записке Галкин писал: «…Тодорский А.И. 23 июля 1937 г. парторганизацией УВВУЗ РККА был привлечен к партийной ответственности за то, что он, Тодорский, проявил притупление большевистской бдительности, оторвался от партийной жизни, не сумел разоблачить окружавших его врагов народа – брата и жену, арестованных органами НКВД…
Тодорский за последнее время имел ряд ответственных поручений, выходящих за рамки функций Управления ВВУЗ. Тодорскому было поручено написать Дисциплинарный Устав, который написан; был назначен председателем комиссии по выработке указаний по физической подготовке РККА и председателем комиссии по редактированию Закона по гражданской ПВО…
Отношение Тодорского к работе Управления. Тов. Тодорский грамотный, трудолюбивый и добросовестный работник, работает много. Военное дело хорошо знает и любит его. Вместе с тем медлителен в работе, нерешителен, без необходимого риска в работе, проявляет чрезвычайную осторожность и излишнюю страховку, что отрицательно отражается на работе УВВУЗ»[457].
Значит, Тодорский работает добросовестно, хотя и замедленно, при этом излишне не рискуя. Таков главный вывод, который можно вынести из приведенной докладной Галкина. Этот вывод по своей сути не должен был настроить Мехлиса против начальника УВВУЗа. А что касается чрезвычайной осторожности и излишней страховки, то любому, даже мало-мальски сведущему человеку понятно, откуда у Тодорского проистекали эти качества.
А между тем Галкину ничего не стоило «утопить» своего начальника, приведя в докладной записке известный ему негативный материал из жизни последнего. Например, он не стал обыгрывать факты злоупотребления спиртным со стороны Тодорского: «…Мне был известен факт пьянки Тодорского с Куликом (командармом 2-го ранга, начальником Артиллерийского управления РККА. – Н.Ч.), когда они в течение нескольких дней (3–4) пьянствовали с женщинами за городом. В эти дни Тодорский не являлся на службу». (Из письма Н.Т. Галкина Главному военному прокурору генерал-лейтенанту А. Вавилову, написанного в июле 1954 года)[458].
Хоть и сверхосторожен был Александр Иванович в 1937–1938 гг., однако это уже ничего не меняло – машина НКВД продолжала работать и его черед неумолимо приближался. Тодорский наводился еще на свободе – трудился, отдыхал и даже пьянствовал, а в это время на него в особую папку поступали показания лиц, арестованных за «участие в военном заговоре, возглавляемом Тухачевским». Это не считая тех доносов, которые шли по оперативным каналам. Мы же пока будем вести речь только о показаниях арестованных. Таковых к моменту ареста Тодорского набралось более десятка – 12 человек из числа высшего комначсостава «показали» на него. Все эти показания были затем приобщены к его следственному делу. К слову сказать, ни одной ставки с названными лицами Тодорскому так и не дали.
О чем же говорится в этих документах, содержание которых полностью Александр Иванович не знал, но о наличии которых догадывался? Изучение архивно-следственного дела позволяет узнать то, о чем до поры до времени он в полной мере не ведал.
Комдив Е.С. Казанский, бывший командир 5-го стрелкового корпуса, а еще ранее – начальник военно-учебных заведений РККА, в показаниях от 27 июня 1937 года (более чем за год до ареста Тодррского) характеризует его с отрицательной стороны. Однако напрямую он Тодорского участником заговора не называет, а только говорит, что своими антисоветскими разговорами готовил того для вербовки и что Тодорский разделял взгляды Казанского по всем вопросам положения в армии. «Я работал начальником отдела учебных заведений наркомата обороны… Тодорский А.И., бывший офицер, инспектор военно-учебных заведений, пьяница, морально разложившийся человек, ставящий свое личное благополучие выше всего, настроенный явно антисоветски… Доверенный человек Фельдмана…»[459]
Комбриг А.И. Сатин (начальник отдела Управления военно-учебных заведений РККА) в своих показаниях от 4 июня 1937 года заявил, что Тодорский ему известен как участник заговора. «Помимо завербованных мною лиц мне известны, как активные участники заговора, следующие лица: Тодорский Александр Иванович… О нем мне Казанский говорил, что он… посвящал его в ряд вопросов, связанных с антисоветским заговором. Кроме того, мне лично известно о тесной связи Тодорского с Фельдманом»[460].
Комкор Н.А. Ефимов, бывший начальник Артиллерийского управления РККА, на допросе 22 мая 1937 года (почти за полтора года до ареста Тодорского) показал, что в течение ряда лет у него на квартире собирался кружок его единомышленников: «Начиная с 1929 г. по 1931 г. групповые сборища лиц командного состава, преимущественно контрреволюционно настроенных, возобновились. Они также происходили у меня на квартире. На этих сборищах присутствовали: Белицкий, Венцов, Ошлей, Урицкий, Тухачевский, Тодорский – начальник Управления военно-учебных заведений…
По процессу Тухачевского проходил и комкор Б.М. Фельдман, близкий знакомый Александра Ивановича. Отношения между ними были более чем приятельскими. Не в пример взаимоотношениям с М.Н. Тухачевским, о чем скажем несколько позже. И хотя процесс был закрытым, все же некоторые представители наркомата обороны там присутствовали. Среди них был и начальник Морских Сил РККА флагман флота 1-го ранга В.М. Орлов. От последнего Тодорский (разумеется, под большим секретом) услышал много такого, что буквально потрясло его. Правда, еще ранее, на расширенном заседании Военного совета при НКО 1–4 июня, он имел возможность услышать о «заговоре» в РККА и составе заговорщиков, прочитать подготовленные ведомством Ежова показания арестованных военачальников. Однако рассказ Орлова о поведении и показаниях на суде обвиняемых превзошел все его предыдущие впечатления. Как мы уже отметили, с Фельдманом у Тодорского были прекрасные отношения, с Якиром, Корком и Эйдеманом он в 1928 году был в командировке в Германии, т.е. весь состав подсудимых был ему хорошо знаком. Первый и главный вопрос, заданный им Орлову, был, конечно, о том, показал ли кто из подсудимых на него как на заговорщика. Орлов поспешил успокоить Тодорского.
Из показаний В.М. Орлова: «После процесса военного центра Тодорский, зная о моем присутствии на процессе, задал мне вопрос, не назвал ли его, как участника заговора, кто-либо из подсудимых. Я дал отрицательный ответ и спросил Тодорского, почему он беспокоится по этому поводу. Тодорский заявил, что ему еще до процесса говорили, что в показаниях заговорщиков упоминалась его фамилия. Получив от меня отрицательный ответ, Тодорский заявил: «Слава богу, что обошлось без этого, теперь я буду чувствовать себя спокойнее»[443]
По правде говоря, совершенно спокойным Тодорский не мог быть уже потому, что он знал о наличии показаний на него. Впоследствии, в Лефортовской тюрьме, на вопрос, зачитывались ли ему показания, его изобличающие, Тодорский ответил, что он еще до ареста знал о наличии на него показаний Ефимова, Ланды и Седякина[444].
Обратимся и мы к стенограмме судебного заседания Специального Судебного Присутствия от 11 июня 1937 года. Как известно, все проходящие по делу лица (а их было 8 человек) на предварительном следствии и в суде дали развернутые показания, указав известных им людей, причастных к «заговору». Наибольшая опасность для Тодорского в этом плане могла исходить прежде всего от Тухачевского и Фельдмана, ближе других знавших его по предыдущей деятельности: от Тухачевского, как замнаркома, а от Фельдмана, как начальника ГУРККА. Однако Тодорский ими совершенно не был упомянут на протяжении всего судебного процесса. На вопрос – давал ли он еще кому-либо, кроме Наумова, Лапина и Хрусталева, задания по вредительству в системе Воздушного Флота, Тухачевский ответил: «Нет». На дополнительные вопросы: «А по центральному аппарату?», «А на местах?», ответ был один: «Нет».
Подсудимый Фельдман (чуть позже подследственные в своих показаниях будут называть Тодорского доверенным человеком Фельдмана), перечисляя лиц, которые были вовлечены им в заговор или известны ему как заговорщики, имени Александра Ивановича ни в качестве начальника Военно-воздушной академии, ни в качестве руководителя УВВУЗа нигде не указал. Говоря о вербовке в заговор работников военных академий, руководителей главных управлений НКО, Фельдман называет ряд лиц, однако Тодорского среди них нет. Изучение других материалов судебного производства, в которых находятся копии показаний людей, проходящих по данному делу, показывает, что и там обличающих Тодорского фактов не имеется. Словом, после процесса Тодорский вздохнул с определенным облегчением.
Однако и такое спокойствие (конечно, относительное) длилось совсем недолго – ровно через месяц после процесса (11 июля) арестовали его жену Рузю Черняк-Тодорскую, руководящего работника недавно образованного наркомата оборонной промышленности. Такой удар был для Александра Ивановича ошеломляющим, ибо с этой стороны он тогда менее всего ожидал опасности. Хотя ее первые сигналы прозвучали с арестом Г.Л. Пятакова – заместителя Серго Орджоникидзе, с семьей которого Тодорские поддерживали теплые отношения. Рузя Иосифовна в составе делегации, возглавляемой Пятаковым, ездила в Германию и Англию – все это ей поставили в вину. Кроме того, еще в апреле 1937 года был подвергнут аресту муж сестры Рузи Иосифовны.
Основные обвинения Р.И. Черняк-Тодорской: принадлежность к антисоветской троцкистской организации и вредительство в военно-химической промышленности, проводимое по указаниям Г.Л. Пятакова, а также шпионаж в пользу Японии. Почему именно Японии, а не Англии или Германии?.. Ответа на этот простой, казалось бы, вопрос в материалах ее дела отыскать очень трудно. Вменили ей не только вышеуказанное – дружба с недавно расстрелянным Б.М. Фельдманом весила не меньше. В материалах дела находим тому подтверждение: «…Достаточно было Тодорской позвонить ему по телефону и он перевел из РККА в запас 2 х военных инженеров Архипова и Львова, которых Тодорская приспосабливала себе в помощники».
Через три месяца Военная коллегия приговорила ее к расстрелу. На суде Рузя Иосифовна принадлежность к троцкистской организации и занятие вредительской деятельностью признала, а вот виновной себя в шпионаже категорически отвергла. О своем муже – А.И. Тодорском, о его работе и связях она на предварительном следствии и в суде не допрашивалась[445].
Одного этого удара, оказывается, Тодорскому было мало – через неделю после ареста жены арестовали его брата Ивана. Обвинения ему те же, что и Рузе Иосифовне – участие в троцкистской организации и вредительство в химической промышленности. Опять-таки в соответствии с указаниями Пятакова. О связях со старшим братом комкором Тодорским Иван Иванович не допрашивался и сам показаний о нем не давал. В середине сентября 1937 года (менее чем через два месяца после ареста) И.И. Тодорский был приговорен Военной коллегией к расстрелу. В последнем слове он заявил, что идейно с троцкизмом никогда связан не был и попросил суд о снисхождении к нему, ибо он на второй день после ареста «рассказал всю правду и раскаялся во всем»[446] Но судьи были неумолимы, они в своей практике слышали и не такое – охота за врагами народа находилась в самом разгаре – и одним «врагом» стало меньше.
Следователи ГУГБ с усердием допрашивают Р.И. Черняк-Тодорскую, а в это время товарищи по партии обсуждают поведение ее мужа. На закрытом партийном собрании УВВУЗа 23 июля 1937 года разбиралось персональное дело А.И. Тодорского в связи с арестом его жены и брата. Комкор грудью встал на защиту супруги, заявив, что ее хорошо знают видный деятель партии Розалия Землячка, и завотделом ЦК ВКП(б) Алексей Стецкий. Он особо подчеркнул, что его жена в октябрьские дни 1917 года участвовала в баррикадных боях и это может подтвердить член КПК Емельян Ярославский. А постановление Московского комитета партии от 25 октября 1917 г. о вооруженном восстании написано ее рукой – этот документ экспонируется в Музее Революции.
Учитывая обстановку, Тодорский на этом собрании заявил: «Недоверие партийное законно. Нужно действительно удивляться, как партия заботится о кадрах. Возьмите меня. Я ждал полного конца, что я могу лишиться членства в партии, что с арестом я могу быть лишен звания «комкора», но я знал, что своей головы не лишусь… Я не виноват… Я не делал перед партией, перед социалистической Родиной никаких преступлений. Субъективно я чист… Ни один враг народа до своего разоблачения ни разу не делал мне намека и во время встреч и выпивок, и не могли сделать, т.к. видели во мне убежденного большевика.
В этом отношении вы будете спокойны. Останусь ли я в партии или буду исключен, буду ли я арестован, я останусь честным перед партией… Мне не страшна советская тюрьма, потому что она советская».
Имеющиеся в архиве документы данного собрания дают возможность «подышать» атмосферой тех дней, почувствовать накал страстей, увидеть страдания человека, попавшего в опалу, понять, что все-таки тогда не все люди мыслили однообразно и руководствовались указаниями свыше.
Выступают ближайшие помощники Тодорского. Начальник 1-го отдела военинженер 1-го ранга В.В. Орловский заявляет, что в дни после ареста жены начальник УВВУЗа твердо держал себя в руках, не выпуская рычагов управления из рук. Ему вторит бригинженер Н.Г. Бруевич, говоря, что слова и заверения Тодорского звучат искренне и исключать его из партии нет особой необходимости. Другая же часть присутствующих настроена более радикально. Военинженер 1-го ранга В.В. Рязанов в своем выступлении заявил, что Тодорский не интересовался жизнью и работой жены: «Ваша слепота, Тодорский, привела Вашу жену в лагерь врагов. В кругу Ваших родных и свойственников арестовано четверо: жена, муж сестры, брат, муж второй сестры, а Вы ничего не замечали…»[447]
Видимо, серьезные доводы Тодорского послужили основанием для некоторого смягчения партийного наказания – вместо исключения он получил «всего лишь» строгий выговор с предупреждением… Мертвые сраму не имут, а живым приходилось жить и работать. Чтобы как-то обезопасить себя и заполучить некоторое алиби на будущее, Тодорский в январе 1938 года подал в ЗАГС заявление о разводе с женой.
В тех условиях несправедливых обвинений, в которых оказался Тодорский во второй половине 1937 года, оставаться безразличным мог только совершенно бесчувственный человек. Свидетель Н.И. Попков, допрошенный по делу Тодорского, показал, что тот, находясь в доме отдыха «Сосны», допускал критические заявления в адрес наркома обороны Ворошилова. Попков заявил, что Тодорский чрезвычайно нервно реагировал на репрессии против партийных, советских и военных кадров: «Когда же кончится эта вакханалия? Ну год, ну два, а конец-то все же должен быть!..»[448]
Попкова дополняет другой свидетель «недостойного» поведения Тодорского в доме отдыха – В.М. Украинцев. Он показал, что начальник УВВУЗа нередко в присутствии обслуживающего персонала говорил: «Скоро и я перейду на хлеба НКВД…»[449] Данные слова дополнительно подтверждают вывод о том, что в 1937–1938 годах Тодорский изо дня в день ждал своего ареста. А это было настоящей пыткой, изматывающей человека морально и физически, вносящей изменения в психику и здесь можно с небольшой ошибкой утверждать, что находившимся на свободе было ненамного легче, нежели тем, кто томился в камерах и подвалах Лубянки и Лефортова.
В период дополнительной проверки дела А.И. Тодорского в 1954 году сотрудник ГВП подполковник юстиции Е.А. Шаповалов в качестве свидетелей вызвал тех же Попкова и Украинцева. Первый из них полностью подтвердил свои показания 1938 года, причем добавил к ним еще и обвинения в пьянстве и антисемитизме: «Тодорский, находясь в доме отдыха, злоупотреблял сильно алкогольными напитками… Я был неоднократно свидетелем, когда Тодорский вел антисоветские разговоры. Особенно резко отрицательно он отзывался о евреях, допуская при этом различные оскорбительные эпитеты по их адресу…»[450]
Приходится удивляться твердолобости свидетеля Попкова (притом дважды свидетеля) – прошло уже пятнадцать лет, а он все так же пышет ненавистью к «врагам народа», ни на йоту не изменившись за это время. К тому же есть серьезные основания сомневаться в правдивости его слов, особенно о евреях. Суть сомнений в том, что Тодорский просто не мог так грубо, как свидетельствует Попков, оскорблять евреев и вот по какой причине: все его ближайшее окружение в последние годы (на службе и вне ее) состояло в основном из евреев: Борис Фельдман, Яков Смоленский (помполит в Военно-воздушной академии), братья Лазарь и Григорий Аронштамы. Более того – его родная жена Рузя Иосифовна являлась чистокровной еврейкой. И все родственники по линии жены, естественно, принадлежали к этому везде гонимому и легко ранимому народу. Так что здесь, по-видимому, Попков сильно ошибается, приписывая Тодорскому не им сказанные слова.
Говоря об одних и тех же событиях, совершенно иную позицию занял в 1954–1955 гг. В.М. Украинцев. Уже ни единого худого слова не говорит о Тодорском бывший директор «Сосен»: «Дом отдыха «Сосны» в основном работал как однодневный. В утвержденном списке на лиц, имеющих право пользоваться домом отдыха «Сосны», был… и Тодорский А.И. Последний в течение двух лет (1937–1938 гг.) приезжал почти каждый выходной день…
В период пребывания в доме отдыха, обычно вечерами и в воскресные дни, до самого отъезда всегда находился в обществе. Любил поиграть в биллиард, посещал кино и другие виды развлечения… Причем я никогда не видел, чтобы он с кем-либо особенно дружил. Его можно было видеть то с одной группой отдыхающих, то с другой. Выпивал мало – для настроения, я его пьяным никогда не видел. В дом отдыха он приезжал один, а иногда с взрослой дочерью…
В период заезда отдыхающих и весь последующий день я, как правило, находился среди отдыхающих. Лично я никогда не слышал, чтобы в каком бы то ни было виде (он) выражал недовольство Советской властью или ее руководителями.
Что касается дискредитации членов Политбюро или других ответственных работников – как военных, так и гражданских, я от него никогда не слышал.
Если в показаниях бывший мой помощник Попков Н.И. сослался на меня, что якобы я слышал, заявляю, что это вымысел Попкова Н.И. и ничем не обоснован. Он просто клеветал.
В заключение хочу сказать, что мое личное впечатление, которое сохранилось спустя уже более полутора десятка лет о Тодорском – хороший и честный человек»[451].
И все-таки Тодорский не молчал… Несмотря на сдерживающие тормоза партийной дисциплины, он все чаще и чаще стал высказывать свое негативное отношение к происходящему в стране. Что и нашло отражение в соответствующих документах НКВД – после ареста жены и брата на него там завели оперативное дело. Обратившись к этому досье, мы найдем различного рода справки о наблюдении за ним, докладные и доносы сослуживцев. Содержание этих документов, полученных по самым различным каналам, представляет для нас значительный интерес. Особенно обобщающая справка о высказываниях Тодорского по злободневным проблемам жизни страны, партии и армии.
Нет, не молчал Александр Иванович, забившись в угол в страхе за свою жизнь. Оказывается, он имел собственные суждения, свой взгляд на происходящее. Конечно, был и страх, но была и решимость высказаться, выразить свое возмущение на творимые вокруг безобразия. Терять ему, кроме свободы, было уже нечего. Судите сами.
7 февраля 1938 года: «Вопреки Конституции свободы слова и печати в СССР нет. Было бы хорошо, если бы свобода слова была хотя бы в Политбюро…»
9 февраля 1938 года: «Борьба партии и Советского правительства с врагами народа имеет своей целью терроризировать население до такой степени, чтобы третьему поколению было страшно что-либо предпринять против существующего строя. Нынешняя обстановка напоминает времена Ивана Грозного…»
17 февраля 1938 года: «Хорошо было Фейхтвангеру писать «Москва – 1937 г.», ему за это 25 лет не дадут».
Пометка от 6 марта 1938 года. Ознакомившись с материалами процесса над Бухариным, Рыковым и другими их подельниками, Тодорский, находясь в доме отдыха «Сосны», заявил, что «все-таки партруководство проглядело… Сталин говорил раньше: «Мы вам нашего Бухарчика не выдадим». На XVII партсъезде только после того, как Сталин зааплодировал Каменеву и Зиновьеву, остальные делегаты поддержали… Отвечать приходится таким, как Тодорский, а что же смотрели сверху?»
В данной справке также говорится, что Тодорский, в связи с объявлением ему партийного взыскания из-за ареста жены и брата, заявил о своей невиновности и высказал мнение, что вокруг наркома Ворошилова оказалось больше врагов народа, нежели вокруг него[452].
В деле Тодорского имеется выписка из показаний Г.В. Либермана, знавшего Александра Ивановича еще с Гражданской войны. Излагая содержание разговора между ними о поездке Тодорского в Италию, Либерман передает его слова о том, что «у нас проводится следующая политическая доктрина, преподанная Муссолини Гитлеру – придя к власти, совершенно необязательно опираться на тех людей, при помощи которых пришел к власти»[453].
По свидетельству Либермана, Тодорский часто заявлял ему: «Вы ведь знаете нашу восточную политику – «кнутом и пряником». Я всегда, отметил Либерман, причислял Тодорского к категории «недовольных»[454].
Удивительно то, что после всех этих высказываний в адрес партии, Сталина и Ворошилова Тодорский еще долго оставался на свободе. Версия о том, что о нем в НКВД просто забыли, отпадает сразу, ибо только что процитированные строки из досье на него опровергают такой вывод. И от должности его освободили не сразу, а только в сентябре 1938 года. Увольнение из армии по политическому недоверию последовало 17 сентября того же года.
А доносы на него были и не один. Природа их появления самая разная – одни по настоянию оперативных работников «органов», другие же по собственной инициативе автора, но все они в досье имеются и знакомство с ними схоже с копанием в грязном белье.
Так, в своем заявлении в НКВД член ВКП(б) с 1920 года В.С. Горшков пишет, что Тодорский, после назначения его начальником Военно-воздушной академии, в первый же день прихода туда приказал повесить в своем кабинете портрет Б.М. Фельдмана. Несколько позже в академии, сообщает Горшков, была устроена портретная галерея военачальников РККА, среди которых находился все тот же Фельдман[455].
Другой заявитель, член ВКП(б) с 1919 года И.Т. Зайцев, сообщал в Военный совет Белорусского военного округа о том, что Тодорский очень дружил с комкором И.С. Кутяковым и при обвинении последнего в антисоветской деятельности рьяно защищал его. В докладной записке на имя наркома обороны корпусной комиссар И.Г. Неронов указывает на возможные связи Тодорского с коринтендантом П.М. Ошлеем – бывшим начальником Военно-хозяйственного управления РККА, который в свою очередь был связан с осужденным врагом народа Г.Л. Пятаковым[456].
Знакомясь с этими материалами, с нетерпением ищешь строки, написанные рукой военкома УВВУЗа – ведь ему сам бог велел незамедлительно реагировать на такие вещи, что приключались с Тодорским. И мы находим их, эти строчки. Полковой комиссар Н.Т. Галкин в начале января 1938 года подготовил докладную записку на имя начальника ПУРККА Л.З. Мехлиса. Содержание записки будет приведено ниже, а сначала обратим внимание на следующую деталь. Дело в том, что тот же Галкин в период реабилитации А.И. Тодорского в 1955 году по просьбе сотрудника Главной военной прокуратуры написал свой отзыв о совместной работе с ним в УВВУЗе. Так вот что поражает – докладная записка на имя беспощадного Мехлиса, написанная в самый разгар репрессий против кадров РККА, по своему содержанию и тональности гораздо более положительна, нежели отзыв от января 1955 года. Удивительно, но это факт. Что здесь сыграло свою роль?
В докладной записке Галкин писал: «…Тодорский А.И. 23 июля 1937 г. парторганизацией УВВУЗ РККА был привлечен к партийной ответственности за то, что он, Тодорский, проявил притупление большевистской бдительности, оторвался от партийной жизни, не сумел разоблачить окружавших его врагов народа – брата и жену, арестованных органами НКВД…
Тодорский за последнее время имел ряд ответственных поручений, выходящих за рамки функций Управления ВВУЗ. Тодорскому было поручено написать Дисциплинарный Устав, который написан; был назначен председателем комиссии по выработке указаний по физической подготовке РККА и председателем комиссии по редактированию Закона по гражданской ПВО…
Отношение Тодорского к работе Управления. Тов. Тодорский грамотный, трудолюбивый и добросовестный работник, работает много. Военное дело хорошо знает и любит его. Вместе с тем медлителен в работе, нерешителен, без необходимого риска в работе, проявляет чрезвычайную осторожность и излишнюю страховку, что отрицательно отражается на работе УВВУЗ»[457].
Значит, Тодорский работает добросовестно, хотя и замедленно, при этом излишне не рискуя. Таков главный вывод, который можно вынести из приведенной докладной Галкина. Этот вывод по своей сути не должен был настроить Мехлиса против начальника УВВУЗа. А что касается чрезвычайной осторожности и излишней страховки, то любому, даже мало-мальски сведущему человеку понятно, откуда у Тодорского проистекали эти качества.
А между тем Галкину ничего не стоило «утопить» своего начальника, приведя в докладной записке известный ему негативный материал из жизни последнего. Например, он не стал обыгрывать факты злоупотребления спиртным со стороны Тодорского: «…Мне был известен факт пьянки Тодорского с Куликом (командармом 2-го ранга, начальником Артиллерийского управления РККА. – Н.Ч.), когда они в течение нескольких дней (3–4) пьянствовали с женщинами за городом. В эти дни Тодорский не являлся на службу». (Из письма Н.Т. Галкина Главному военному прокурору генерал-лейтенанту А. Вавилову, написанного в июле 1954 года)[458].
Хоть и сверхосторожен был Александр Иванович в 1937–1938 гг., однако это уже ничего не меняло – машина НКВД продолжала работать и его черед неумолимо приближался. Тодорский наводился еще на свободе – трудился, отдыхал и даже пьянствовал, а в это время на него в особую папку поступали показания лиц, арестованных за «участие в военном заговоре, возглавляемом Тухачевским». Это не считая тех доносов, которые шли по оперативным каналам. Мы же пока будем вести речь только о показаниях арестованных. Таковых к моменту ареста Тодорского набралось более десятка – 12 человек из числа высшего комначсостава «показали» на него. Все эти показания были затем приобщены к его следственному делу. К слову сказать, ни одной ставки с названными лицами Тодорскому так и не дали.
О чем же говорится в этих документах, содержание которых полностью Александр Иванович не знал, но о наличии которых догадывался? Изучение архивно-следственного дела позволяет узнать то, о чем до поры до времени он в полной мере не ведал.
Комдив Е.С. Казанский, бывший командир 5-го стрелкового корпуса, а еще ранее – начальник военно-учебных заведений РККА, в показаниях от 27 июня 1937 года (более чем за год до ареста Тодррского) характеризует его с отрицательной стороны. Однако напрямую он Тодорского участником заговора не называет, а только говорит, что своими антисоветскими разговорами готовил того для вербовки и что Тодорский разделял взгляды Казанского по всем вопросам положения в армии. «Я работал начальником отдела учебных заведений наркомата обороны… Тодорский А.И., бывший офицер, инспектор военно-учебных заведений, пьяница, морально разложившийся человек, ставящий свое личное благополучие выше всего, настроенный явно антисоветски… Доверенный человек Фельдмана…»[459]
Комбриг А.И. Сатин (начальник отдела Управления военно-учебных заведений РККА) в своих показаниях от 4 июня 1937 года заявил, что Тодорский ему известен как участник заговора. «Помимо завербованных мною лиц мне известны, как активные участники заговора, следующие лица: Тодорский Александр Иванович… О нем мне Казанский говорил, что он… посвящал его в ряд вопросов, связанных с антисоветским заговором. Кроме того, мне лично известно о тесной связи Тодорского с Фельдманом»[460].
Комкор Н.А. Ефимов, бывший начальник Артиллерийского управления РККА, на допросе 22 мая 1937 года (почти за полтора года до ареста Тодорского) показал, что в течение ряда лет у него на квартире собирался кружок его единомышленников: «Начиная с 1929 г. по 1931 г. групповые сборища лиц командного состава, преимущественно контрреволюционно настроенных, возобновились. Они также происходили у меня на квартире. На этих сборищах присутствовали: Белицкий, Венцов, Ошлей, Урицкий, Тухачевский, Тодорский – начальник Управления военно-учебных заведений…