Страница:
Не возлагая особо больших надежд на руководство наркомата обороны, Березкин, отправив письмо на имя Е.А. Щаденко, посылает аналогичное заявление в адрес Г.М. Маленкова – секретаря ЦК ВКП(б), курирующего кадры высшей номенклатуры. Суть заявления в последних его строчках: «Как хозяйственник и партработник, делаю все, что могу, чтобы помочь фронту громить ненавистных оккупантов. Но своей работой неудовлетворен. Мог бы в армии принести больше пользы. Хочу в Красную Армию на любую работу, куда пошлет ЦК или НКО.
Лично прошу о направлении в действующую армию…»
Как и в первом случае (с Е.А. Щаденко) это письмо также дошло до адресата. Маленков дал поручение Управлению кадров ЦК ВКП(б) разобраться с делом Березкина. Оттуда письмо переправили в ГлавПУР. Итак, все вернулось на круги своя – позицию ГлавПУРа мы уже знаем. В ответе заведующему отделом военных кадров Управления кадров ЦК партии, подписанном упомянутым выше дивизионным комиссаром Н.В. Пупышевым, в качестве основного аргумента звучит следующее: «ГлавПУРККА считает, что в настоящее время использовать его (Березкина. – Н.Ч.) на политработе в Армии, в соответствии с его военным званием, не представляется возможным»[541].
Формальным поводом для такого отказа в ведомстве Мехлиса – Щербакова послужило то, что Березкин свыше пяти лет не находился на партийно-политической работе. А почему такое случилось и кто в этом виновен – там, как видно из документов личного дела и переписки ГлавПУРККА с опальным корпусным комиссаром, никого это не волновало.
Все отрицательные ответы официальных инстанций на свои письма Березкин получил. Но он не сдается, продолжая напоминать о себе и своей просьбе И.В. Сталину, секретарям ЦК ВКП(б) А.А. Андрееву и Г.М. Маленкову, наркому внутренних дел СССР Л.П. Берия и другим руководителям партии и правительства, с которыми до войны ему приходилось не раз встречаться на торжественных мероприятиях, посвященных триумфу советской авиации. Но все было тщетно, особенно когда у руля ГлавПУРККА стоял известный в армии и стране борец с врагами народа Л.З. Мехлис.
Когда Мехлиса сняли с должности начальника ГлавПУРККА и на его место заступил секретарь МГК А.С. Щербаков, у Березкина вновь затеплилась надежда на изменение своей участи к лучшему. Он одно за другим направляет Щербакову несколько писем-жалоб с той же просьбой – отправить его на фронт, резонно задавая тому вопрос, на который хочет получить такой же определенный ответ: «Почему сейчас, в условиях Отечественной войны, я должен оставаться вне рядов армии и работать в артели, когда армии так нужны опытные кадры?.. В армии, на фронте я могу быть использован гораздо целесообразнее…»
И далее: «Мне стыдно сейчас быть вне рядов армии, наряду со стариками и инвалидами. Мне, корпусному комиссару, с орденом Ленина на груди стыдно во время Отечественной войны советского народа отсиживаться в артели. Меня работницы артели спрашивают, почему я во время войны не в армии, раз я так много лет работал в армии раньше. Что я им могу ответить? Сказать, что меня не берут? Почему?
Может быть мое высокое воинское звание является препятствием? Трудно подыскать соответствующую работу? Если меня сейчас используют председателем артели, то, очевидно, что в армии я безоговорочно пойду на любую работу, лишь бы она была мне по силам, независимо от моего высокого звания…»[542]
Измученный до предела ожиданием решения своей участи, Березкин в сентябре 1943 года в очередном своем обращении к А.С. Щербакову вполне сознательно пишет: «…Если я не могу служить в армии на командно-политической работе, прошу Вас разрешить принять меня рядовым бойцом. Мне 42 года, возраст призывной…»[543]
В частности, Марк Федорович и не так уже и настаивал именно на политической работе. Он несколько раз напоминал, что у него есть и опыт командной деятельности в войсках, что он в свое время на «отлично» сдал курс вождения танков БТ, Т-26 и Т-27.
Конечно, рядовым солдатом его никто бы на фронт не отправил – на дворе уже был не сорок первый год и время народного ополчения кануло в лету. Однако и на должности высшего и старшего комначсостава его не торопились назначать. И только в конце 1943 года, когда прошло более двух лет после начала войны, Березкин все-таки «допек» высокое начальство, хотя на фронт, в действующую армию, его так и не пустили. А пришлось довольствоваться малым – службой в Гражданском Воздушном Флоте, основные силы которого в годы войны входили в состав авиации дальнего действия (АДД) Красной Армии. Одним словом, некоторое моральное удовлетворение Березкин этим назначением все же получил.
Пришлось довольствоваться малым как в должности, так и в воинском звании. В отношении должности – приказом Главного Управления ГВФ от 23 декабря 1943 года Березкин назначается исполняющим обязанности начальника Азербайджанского управления ГВФ. В 1944 году он уже полновластный начальник этого управления, которым руководит до августа 1945 года. Что же касается воинского звания, то следует сказать по этому поводу несколько подробнее. И вот почему. При переаттестации политсостава РККА в конце 1942 года и присвоении ему системы воинских званий, аналогичных командному составу, большинство политработников, в том числе и действующей армии, в этом плане серьезно пострадало, получив, как минимум, знаки различия на одну ступень ниже, нежели следовало ожидать, исходя из количества ромбов или «шпал» на их петлицах.
Например, не все корпусные комиссары получили причитающиеся им звание генерал-лейтенанта – многие стали только генерал-майорами. Такое же звание получали и дивизионные комиссары, находившиеся на соответствующей должности политсостава. За исключением нескольких случаев все бригадные комиссары, относившиеся к «генеральскому» звену политсостава, стали всего лишь полковниками (пример Л.И. Брежнева).
У Березкина были все основания на получение чисто генеральского звания – три ромба на его петлицах позволяли это сделать вне всякого сомнения и без всяких проволочек, к тому же и предыдущие командные и политические должности, занимаемые им в РККА, говорили за то, что уж на генерал-майора он смело мог претендовать. Однако не тут-то было…
Какие уж там велись переговоры и какая переписка по этому вопросу велась, нам пока неизвестно, но остается несомненным фактом то, что должность и.о. начальника Азербайджанского управления ГВФ в конце 1943 года принимал никто иной, как подполковник М.Ф. Березкин. Да, да, подполковник Березкин!.. Видимо, у Марка Федоровича не было иного выбора, как согласиться на такой вариант решения вопроса о его возвращении в ряды Красной Армии. Но подполковник!.. Две звезды старшего офицера на погонах вместо прежних трех «генеральских» ромбов!.. Так Березкин опустился на четыре ступени вниз…
В Гражданском Воздушном Флоте Березкин прослужил около десяти лет. После Азербайджана он работал в центральном аппарате – сначала заместителем начальника Управления капитального строительства ГВФ, а затем в такой же должности в Управлении материально-технического снабжения. С середины 1947 года и вплоть до своей кончины в мае 1951 года полковник Березкин руководил Красноярским управлением ГВФ. Все эти годы он не отказывался от своего намерения возвратиться в ряды Военно-Воздушных Сил. Свидетельством тому служат неоднократные обращения Березкина с такой просьбой к Министру Вооруженных Сил СССР, Главкому ВВС и руководству ГВФ.
В его личном деле на данную тему имеется любопытный документ, датированный 10 октября 1948 года и адресованный начальнику Красноярского управления ГВФ подполковнику М.Ф. Березкину. Это официальный ответ из Главного Управления Гражданского Воздушного Флота на его письмо Н.А. Булганину.
«Сообщаю резолюцию начальника ГУГВФ генерал-лейтенанта тов. Байдукова на Вашем личном письме, посланном на имя Министра Вооруженных Сил СССР Маршала Советского Союза т. Булганина 1 октября 1948 г.:
«Т. Березкину. Письмо Ваше, направленное на имя тов. Булганина, я прочитал и считаю:
1. Что вопрос с офицерским составом в ГВФ уже решен Правительством и Вам я об этом говорил по телефону. 2. Переход в Армию непосредственно на командную должность в ВВС нецелесообразен, имея в виду крайнюю необходимость сохранения руководящих кадров в ГВФ. Байдуков. 19.10.48»[544]
Получив такой ответ из Москвы, подписанный начальником секретариата ГУГВФ майором В. Казаковым, Березкину почему-то вспомнились события десятилетней давности. Некоторые сцены из той далекой довоенной жизни, когда советская авиация семимильными шагами поднимала себя до мирового уровня. Это было тогда, когда корпусной комиссар Березкин, помощник начальника Управления ВВС РККА по политической части, впервые познакомился с молодым летчиком-испытателем капитаном Егором Байдуковым, включенным в состав экипажа Валерия Чкалова, готовившегося к проведению рекордного перелета на дальность. Тогда – три ромба у Березкина и одна капитанская «шпала» у Байдукова. Сейчас – две звезды подполковника у Марка Федоровича и тоже две звезды, но генеральские у Георгия Филипповича. И соответствующий им тон разговора! Вот так меняются времена!
Но для М.Ф. Березкина время как бы остановилось или более того – подалось вспять. Ибо ни в работе, ни в должности и в звании у него все эти годы не было никакого движения вперед. Отсюда и общая неудовлетворенность собой, своей работой, своей жизнью. Все это, вместе взятое, безусловно, самым серьезным образом отразилось на состоянии его здоровья – ведь умер Березкин сравнительно молодым, когда ему было всего сорок девять лет.
Слово о Ворошилове
Лично прошу о направлении в действующую армию…»
Как и в первом случае (с Е.А. Щаденко) это письмо также дошло до адресата. Маленков дал поручение Управлению кадров ЦК ВКП(б) разобраться с делом Березкина. Оттуда письмо переправили в ГлавПУР. Итак, все вернулось на круги своя – позицию ГлавПУРа мы уже знаем. В ответе заведующему отделом военных кадров Управления кадров ЦК партии, подписанном упомянутым выше дивизионным комиссаром Н.В. Пупышевым, в качестве основного аргумента звучит следующее: «ГлавПУРККА считает, что в настоящее время использовать его (Березкина. – Н.Ч.) на политработе в Армии, в соответствии с его военным званием, не представляется возможным»[541].
Формальным поводом для такого отказа в ведомстве Мехлиса – Щербакова послужило то, что Березкин свыше пяти лет не находился на партийно-политической работе. А почему такое случилось и кто в этом виновен – там, как видно из документов личного дела и переписки ГлавПУРККА с опальным корпусным комиссаром, никого это не волновало.
Все отрицательные ответы официальных инстанций на свои письма Березкин получил. Но он не сдается, продолжая напоминать о себе и своей просьбе И.В. Сталину, секретарям ЦК ВКП(б) А.А. Андрееву и Г.М. Маленкову, наркому внутренних дел СССР Л.П. Берия и другим руководителям партии и правительства, с которыми до войны ему приходилось не раз встречаться на торжественных мероприятиях, посвященных триумфу советской авиации. Но все было тщетно, особенно когда у руля ГлавПУРККА стоял известный в армии и стране борец с врагами народа Л.З. Мехлис.
Когда Мехлиса сняли с должности начальника ГлавПУРККА и на его место заступил секретарь МГК А.С. Щербаков, у Березкина вновь затеплилась надежда на изменение своей участи к лучшему. Он одно за другим направляет Щербакову несколько писем-жалоб с той же просьбой – отправить его на фронт, резонно задавая тому вопрос, на который хочет получить такой же определенный ответ: «Почему сейчас, в условиях Отечественной войны, я должен оставаться вне рядов армии и работать в артели, когда армии так нужны опытные кадры?.. В армии, на фронте я могу быть использован гораздо целесообразнее…»
И далее: «Мне стыдно сейчас быть вне рядов армии, наряду со стариками и инвалидами. Мне, корпусному комиссару, с орденом Ленина на груди стыдно во время Отечественной войны советского народа отсиживаться в артели. Меня работницы артели спрашивают, почему я во время войны не в армии, раз я так много лет работал в армии раньше. Что я им могу ответить? Сказать, что меня не берут? Почему?
Может быть мое высокое воинское звание является препятствием? Трудно подыскать соответствующую работу? Если меня сейчас используют председателем артели, то, очевидно, что в армии я безоговорочно пойду на любую работу, лишь бы она была мне по силам, независимо от моего высокого звания…»[542]
Измученный до предела ожиданием решения своей участи, Березкин в сентябре 1943 года в очередном своем обращении к А.С. Щербакову вполне сознательно пишет: «…Если я не могу служить в армии на командно-политической работе, прошу Вас разрешить принять меня рядовым бойцом. Мне 42 года, возраст призывной…»[543]
В частности, Марк Федорович и не так уже и настаивал именно на политической работе. Он несколько раз напоминал, что у него есть и опыт командной деятельности в войсках, что он в свое время на «отлично» сдал курс вождения танков БТ, Т-26 и Т-27.
Конечно, рядовым солдатом его никто бы на фронт не отправил – на дворе уже был не сорок первый год и время народного ополчения кануло в лету. Однако и на должности высшего и старшего комначсостава его не торопились назначать. И только в конце 1943 года, когда прошло более двух лет после начала войны, Березкин все-таки «допек» высокое начальство, хотя на фронт, в действующую армию, его так и не пустили. А пришлось довольствоваться малым – службой в Гражданском Воздушном Флоте, основные силы которого в годы войны входили в состав авиации дальнего действия (АДД) Красной Армии. Одним словом, некоторое моральное удовлетворение Березкин этим назначением все же получил.
Пришлось довольствоваться малым как в должности, так и в воинском звании. В отношении должности – приказом Главного Управления ГВФ от 23 декабря 1943 года Березкин назначается исполняющим обязанности начальника Азербайджанского управления ГВФ. В 1944 году он уже полновластный начальник этого управления, которым руководит до августа 1945 года. Что же касается воинского звания, то следует сказать по этому поводу несколько подробнее. И вот почему. При переаттестации политсостава РККА в конце 1942 года и присвоении ему системы воинских званий, аналогичных командному составу, большинство политработников, в том числе и действующей армии, в этом плане серьезно пострадало, получив, как минимум, знаки различия на одну ступень ниже, нежели следовало ожидать, исходя из количества ромбов или «шпал» на их петлицах.
Например, не все корпусные комиссары получили причитающиеся им звание генерал-лейтенанта – многие стали только генерал-майорами. Такое же звание получали и дивизионные комиссары, находившиеся на соответствующей должности политсостава. За исключением нескольких случаев все бригадные комиссары, относившиеся к «генеральскому» звену политсостава, стали всего лишь полковниками (пример Л.И. Брежнева).
У Березкина были все основания на получение чисто генеральского звания – три ромба на его петлицах позволяли это сделать вне всякого сомнения и без всяких проволочек, к тому же и предыдущие командные и политические должности, занимаемые им в РККА, говорили за то, что уж на генерал-майора он смело мог претендовать. Однако не тут-то было…
Какие уж там велись переговоры и какая переписка по этому вопросу велась, нам пока неизвестно, но остается несомненным фактом то, что должность и.о. начальника Азербайджанского управления ГВФ в конце 1943 года принимал никто иной, как подполковник М.Ф. Березкин. Да, да, подполковник Березкин!.. Видимо, у Марка Федоровича не было иного выбора, как согласиться на такой вариант решения вопроса о его возвращении в ряды Красной Армии. Но подполковник!.. Две звезды старшего офицера на погонах вместо прежних трех «генеральских» ромбов!.. Так Березкин опустился на четыре ступени вниз…
В Гражданском Воздушном Флоте Березкин прослужил около десяти лет. После Азербайджана он работал в центральном аппарате – сначала заместителем начальника Управления капитального строительства ГВФ, а затем в такой же должности в Управлении материально-технического снабжения. С середины 1947 года и вплоть до своей кончины в мае 1951 года полковник Березкин руководил Красноярским управлением ГВФ. Все эти годы он не отказывался от своего намерения возвратиться в ряды Военно-Воздушных Сил. Свидетельством тому служат неоднократные обращения Березкина с такой просьбой к Министру Вооруженных Сил СССР, Главкому ВВС и руководству ГВФ.
В его личном деле на данную тему имеется любопытный документ, датированный 10 октября 1948 года и адресованный начальнику Красноярского управления ГВФ подполковнику М.Ф. Березкину. Это официальный ответ из Главного Управления Гражданского Воздушного Флота на его письмо Н.А. Булганину.
«Сообщаю резолюцию начальника ГУГВФ генерал-лейтенанта тов. Байдукова на Вашем личном письме, посланном на имя Министра Вооруженных Сил СССР Маршала Советского Союза т. Булганина 1 октября 1948 г.:
«Т. Березкину. Письмо Ваше, направленное на имя тов. Булганина, я прочитал и считаю:
1. Что вопрос с офицерским составом в ГВФ уже решен Правительством и Вам я об этом говорил по телефону. 2. Переход в Армию непосредственно на командную должность в ВВС нецелесообразен, имея в виду крайнюю необходимость сохранения руководящих кадров в ГВФ. Байдуков. 19.10.48»[544]
Получив такой ответ из Москвы, подписанный начальником секретариата ГУГВФ майором В. Казаковым, Березкину почему-то вспомнились события десятилетней давности. Некоторые сцены из той далекой довоенной жизни, когда советская авиация семимильными шагами поднимала себя до мирового уровня. Это было тогда, когда корпусной комиссар Березкин, помощник начальника Управления ВВС РККА по политической части, впервые познакомился с молодым летчиком-испытателем капитаном Егором Байдуковым, включенным в состав экипажа Валерия Чкалова, готовившегося к проведению рекордного перелета на дальность. Тогда – три ромба у Березкина и одна капитанская «шпала» у Байдукова. Сейчас – две звезды подполковника у Марка Федоровича и тоже две звезды, но генеральские у Георгия Филипповича. И соответствующий им тон разговора! Вот так меняются времена!
Но для М.Ф. Березкина время как бы остановилось или более того – подалось вспять. Ибо ни в работе, ни в должности и в звании у него все эти годы не было никакого движения вперед. Отсюда и общая неудовлетворенность собой, своей работой, своей жизнью. Все это, вместе взятое, безусловно, самым серьезным образом отразилось на состоянии его здоровья – ведь умер Березкин сравнительно молодым, когда ему было всего сорок девять лет.
Слово о Ворошилове
Рассматривая репрессии против командных кадров Красной Армии в 1937–1938 годах как одну из самых мрачных страниц ее истории, никак нельзя при этом обойти вниманием роль и место К.Е. Ворошилова. Личность названного деятеля из ближайшего окружения Сталина, в определенные периоды их взаимоотношений – его близкого товарища, давшего за годы пребывания на посту наркома обороны санкцию на арест многих сотен, если не тысяч своих боевых соратников, нуждается в особом повествовании. Разумеется, не таком, как посмертный панегирик А. Акшинского[545]. И даже не таком, как вышедшее в серии «Жизнь замечательных людей» исследование В. Кардашова[546]. Выдержанные в мажорных тонах, эти книги страдают своей явной односторонностью, преобладанием только розового цвета. В них почти ничего не говорится о недостатках в служебной деятельности Ворошилова, об отрицательных качествах его характера и стиля деятельности, в том числе на посту наркома обороны СССР. И совершенно не рассматривается проблема «вклада» первого маршала в разгром командных, политических, инженерно-технических кадров РККА в 1937–1938 годах. В данной главе мы постараемся в определенной мере восполнить этот пробел.
В нашем повествовании уже приходилось обращаться (главы «В Красной Армии врагов вообще немного…», «Маршал Егоров». «Боевые подруги» и др.) к личности бывшего наркома обороны (1925–1940 гг.), его поступкам и словам в годы Большого Террора. Казалось бы, вышеприведенный материал достаточно полно характеризует этого «видного» функционера ВКП(б) – КПСС. И тем не менее, мы будем неправы, ограничившись только изложенным, ибо еще невозможно на сегодняшний день исчерпать до конца, высветить все грани мозаики общественно-политической жизни страны в незабвенные 30 е годы. Как, впрочем, невозможно до глубины, до самого донышка, разобраться во всех сложностях и перипетиях характера человека, его личностных взаимоотношениях с другими людьми.
Роль маршала Ворошилова в советской военной истории получила к настоящему моменту времени достаточно однозначную оценку. Занимая в течение 15 лет пост народного комиссара по военным и морским делам (с 1934 по май 1940 г. – наркома обороны), он, безусловно, внес определенный свой вклад в дело строительства и развития вооруженных сил страны. Надо отметить, что Ворошилов имел неплохие качества комиссара и задатки организатора, которых ему вполне хватало для исполнения обязанностей члена Реввоенсовета армии в Гражданскую войну и даже командующего войсками округа в период сокращения Красной Армии. Но их оказалось явно недостаточно, когда началась военная реформа с ее широкой программой механизации и моторизации РККА, пересмотром устаревших (и устоявшихся) взглядов на способы ведения боя и операции, на взаимодействие родов войск, формы обучения и воспитания личного состава.
К тому же уровень военной подготовки самого наркома и председателя Реввоенсовета СССР совершенно не соответствовал требованиям к руководителю военного ведомства государства. Специального военного образования Ворошилов не имел, да, откровенно говоря, и не стремился к этому, тяготясь своей работой в военведе. Мы уже приводили на этот счет его письмо к Сталину. О нежелании Ворошилова повышать свои военные познания говорит хотя бы тот факт, что он за все двадцать лет межвоенного периода (1920–1940 гг.) так и не удосужился хотя бы раз пройти обучение на Высших академических курсах (ВАК) или КУВНАС (Курсах усовершенствования высшего начальствующего состава). Не говоря уже о программе военной академии. Это был не Петр Первый, который за знаниями ездил даже за границу. Далеко ему было и до Михаила Фрунзе, этого удивительного самородка, талантливого как в теории военного дела, так и в его практике.
Общее образование наркома ограничивалось двухгодичной земской школой. Что же касается военной подготовки, то он, будучи уже два года наркомвоенмором, в 1927 году так оценивал ее: «Я – рабочий, слесарь по профессии, и не имею специальной военной подготовки. Я не служил в старой армии. Моя военная «карьера» началась с того, что в 1906–1907гг. я перевозил нелегально оружие в Донецкий бассейн и там строил вместе со всей нашей организацией большевистские военные дружины»[547].
Известна невысокая оценка В.И. Лениным полководческих «талантов» Ворошилова на посту командующего 10 й армией в Царицыне в 1918 году. В частности, вождь партии отмечал его грубые ошибки в оценке военно-политической и стратегической обстановки, критиковал, критиковал его за приверженность к отжившим формам партизанщины, за пренебрежение к принципам военного искусства и опыту военных специалистов. Особой критике Ленин подверг ворошиловский метод достижения доставленных целей ценою неоправданных потерь в живой силе и технике.
Ворошилов многие годы оставался «на плаву» исключительно благодаря всесторонней поддержке его со стороны Сталина. Только и только поэтому он смог полтора десятка лет занимать должность народного комиссара обороны СССР, хотя с годами, в условиях бурного развития военной теории и средств вооруженной борьбы, все более отчетливо просматривалась его непригодность как руководителя военного ведомства. В этом отношении, на наш взгляд, весьма справедлива характеристика Ворошилова, данная маршалом Г.К. Жуковым. Она приводится в записи Константина Симонова: «Он (Ворошилов. – Н.Ч.) так до конца и остался дилетантом в военных вопросах и никогда не знал их глубоко и серьезно. Однако занимал высокие посты, имел претензии считать себя вполне военным и глубоко знающим военные вопросы человеком»[548].
Маршал Ворошилов не любил касаться темы репрессий против комначсостава Красной Армии в бытность его наркомом обороны, особенно во второй половине 30 х годов. Современники утверждают, что он всячески уходил от нее, если даже такой вопрос задавался ему в прямой постановке. Видимо, чувство личной вины за содеянное все же довлело над его совестью и он, страшась ответственности за невинно погубленные жизни лучших представителей «красных офицеров», все время пытался свалить весь грех на своего патрона – И.В. Сталина. Вот как описывает такие попытки военный историк генерал-лейтенант Н.Г. Павленко: «В начале 60 х годов мне неоднократно доводилось встречаться с Ворошиловым. Он охотно рассказывал о своем жизненном пути, не уклонялся даже от того, как он оказался в одной из пещер Кисловодска на совещании участников «новой оппозиции» во главе с Зиновьевым. Но когда в ходе беседы речь заходила о репрессиях 1937–1938 годов, он как-то сразу тушевался и отвечал на вопросы весьма сдержанно. Однажды я его спросил: сожалел ли когда-либо Сталин о гибели выдающихся полководцев? Вот что он ответил:
– Сталин не столько сожалел об их гибели, сколько стремился возложить ответственность за этот тяжкий грех на одного меня. Конечно, я с этим согласиться не мог и всегда отбивался.
Ворошилов не хотел признавать своей вины в разгуле репрессий. Он пытался переложить ее на других. «Решение о расправе над Тухачевским и другими, – продолжал он, – навязали нам Сталин, Молотов и. Ежов»[549].
Совсем иначе оценила деятельность Ворошилова комиссия Политбюро ЦК КПСС по дополнительному изучению материалов, связанных с репрессиями, имевшими место в период 30–40 х и начала 50 х годов. Так, в записке, подготовленной ею в декабре 1988 года, дается персональная оценка степени участия в указанных репрессиях лиц, входивших в руководство ВКП(б) и Советского правительства. В этом «черном» списке Ворошилов входит в пятерку наиболее запачканных кровью невинных жертв сталинской системы. Впереди него, помимо Сталина, стоят лишь такие одиозные личности, как Молотов, Каганович и Берия.
Проанализируем, как «смотрится» Ворошилов на фоне так называемых списочных (альбомных) дел. В первой книге мы упоминали о распространенной во второй половине 30 х годов преступной практике, заключавшейся в том, что в НКВД составлялись специальные списки (альбомы) лиц, дела которых подлежали рассмотрению в Военной коллегии или в Особом Совещании. Причем им заранее (до суда) определялась мера наказания. Она подразделялась на три категории: первая – расстрел, вторая – заключение в места лишения свободы на срок от 8 до 25 лет, и третья – заключение в исправительно-трудовой лагерь сроком до 8 лет или высылка в отдаленные районы страны.
Эти списки НКВД направлял лично Сталину, который вместе с другими членами Политбюро ЦК ВКП(б) изучал и визировал их. В настоящее время обнаружена лишь часть таких списков, но и обнародованная цифра, давая лишь некоторое представление о масштабах разгула репрессий в стране, потрясает воображение. За 1937–1938 годы таких списков найдено 383. На них имеются собственноручные резолюции членов Политбюро, содержащие не только согласие с предлагаемыми мерами репрессий, но и поощрение действий карательных органов. Из этих 383 списков Сталиным подписано 362, Молотовым – 373, Ворошиловым – 195, Кагановичем – 191. Имеются также подписи А.А. Жданова, А.И. Микояна, Н.И. Ежова, С.В. Косиора. Например, из 44 тысяч человек, включенных в названные 383 списка (это, как правило, видные работники партии, военные деятели, руководители производства, в том числе оборонной промышленности), 39 тысяч подлежали осуждению по первой категории, 5 тысяч – по второй и только 102 человека – по третьей[550].
Комиссия ЦК КПСС однозначно утверждает, что «Ворошилов несет прямую ответственность за то, что в 1937–1939 годах по сфальсифицированным материалам были обвинены в участии в так называемом «военно-фашистском заговоре» многие видные деятели и командиры Красной Армии». В архиве КГБ выявлено свыше 300 санкций Ворошилова на арест крупных военачальников. Только запросы и справки НКВД СССР, направленные в 1937–1938 годах на его имя о санкционировании увольнений и арестов командных кадров РККА, составляют 60 томов. В ряде случаев Ворошилов сам являлся инициатором репрессий в отношении лиц высшего комначсостава (примеры И.Ф. Федько, В.М. Орлова, П.А. Смирнова)[551].
Ставшие в настоящее время известными документы 20 х и 30 х годов свидетельствуют о том, как медленно нарком Ворошилов, нередко со значительным опозданием, поворачивался лицом ко всему новому в области военной науки и техники. Между тем, независимо от его воли и желания в Красной Армии к началу 30 х годов сформировалась довольно большая группа теоретиков и практиков, достигших значительных успехов в области теории и боевого применения авиации, бронетанковых войск, ракетостроения, воздушного десантирования. Их знаниями Ворошилов, безусловно, не мог обладать, но вот вовремя поддержать энтузиастов, создать им необходимые условия для дальнейшей плодотворной работы, наконец, вынести тот или иной вопрос на рассмотрение правительства – такие проблемы были вполне по плечу наркому обороны, к тому еще и председателю Реввоенсовета страны (до 1934 года). Однако он считал для себя зазорным и неприемлемым учиться у этих специалистов, прислушиваться к их мнению, часто не укладывающемуся в прокрустово ложе прежних, а потому привычных представлений. Вот если Сталин скажет «да», тогда совсем другое дело – в таком случае Ворошилов перечить уже не мог и начинал претворять в жизнь указания вождя.
Несмотря на то, что к 1938 году Ворошилов уже более десяти лет возглавлял вооруженные силы страны и руководством партии считался видным военным деятелем, знавшим как теорию, так и практику военного дела (к тому времени вышли из печати три издания его книги «Оборона СССР»), он, к великому сожалению, в нуждах обороны многого не понимал. Известно, например, что весной 1937 года на одном из заседаний Военного совета при наркоме обороны начальник Генерального штаба А.И. Егоров поднял вопрос о слабой оборудованности Западного театра военных действий. Для того, чтобы хотя бы частично устранить этот недостаток, он предложил на случай колебания линии фронта в будущей войне подготовить командный пункт для штаба Западного фронта в Могилеве. Ворошилов с грубостью набросился на Егорова, обвинив его в пораженчестве и в попытках извратить доктрину «воевать только на чужой территории».
Чтобы избежать очередных разносов и обвинений в пораженчестве, руководство Генерального штаба (маршал Егоров, его заместители комкоры В.Н. Левичев и С.А. Меженинов) пытались проводить некоторые мероприятия оборонного характера втайне от наркома. Например, комкор Меженинов, обсуждая с соответствующими руководителями возможные варианты эвакуации военно-учебных заведений на восток в случае неудачного хода военных действий, крайне опасался, как бы об этом не узнал нарком. Но тому, конечно же, обо всем донесли и Меженинов в глазах Ворошилова стал очередным «пораженцам» со всеми вытекающими отсюда последствиями[552].
Сейчас уже можно с полной уверенностью утверждать, что Ворошилов был полностью осведомлен о готовящихся арестах лиц высшего командно-начальствующего состава Красной Армии. Более того, телеграммами за его подписью или звонками от его имени намеченные к аресту военачальники вызывались в Москву якобы на «заседание» или «совещание», а в пути или по приезду в столицу они препровождались на Лубянку. Таким образом, Ворошилова необходимо по праву считать прямым пособником НКВД при исполнении злодейского замысла – уничтожения костяка Красной Армии, ее основы – руководящего командно-начальствующего состава.
О том, как арестовывали военачальников Красной Армии, скажем еще несколько слов. Уже отмечалось, что в НКВД продумывали буквально все до деталей, постоянно совершенствуя на основе накопленного опыта механизм работы репрессивного аппарата. Важным этапом в единой цепи действий органов НКВД являлось проведение ареста намеченного во «враги народа» того или иного военачальника. Особенно тех, кто имел в подчинении не только войсковые части и соединения, но и органы управления со средствами связи. К таковым в первую очередь относились командующие войсками военных округов, их заместители. Этих лиц, как правило, накануне ареста старались оторвать от штаба округа, вызвав в Москву якобы на служебное совещание или на беседу к наркому обороны на предмет нового назначения (пример И.Э. Якира, И.Н. Дубового, Я.П. Гайлита, М.К. Левандовского, С.А. Туровского, М.В. Сангурского). Или же, «заботясь о здоровье», отправляли на отдых в санаторий, нередко вместе с семьей (В.К. Блюхер, Е.И. Ковтюх, А.Я. Лапин), где и подвергали аресту.
О подробностях ареста Якира спустя четверть века поведал его сын, а тому, в свою очередь, рассказал об этом порученец командарма В.А. Захарченко. Салон-вагон, в котором Якир ехал в Москву, был отцеплен от поезда в Брянске. В купе, где он отдыхал, вошли несколько сотрудников местного управления НКВД, а также прибывшие представители центрального аппарата ГУГБ НКВД. Один из них профессиональным движением вынул из-под подушки спящего Якира его пистолет. Проснувшемуся командарму предъявили ордер на арест, приказали одеть штатский костюм и вывели к стоявшему наготове автомобилю. Вскоре несколько машин уже мчались в направлении столицы.
В нашем повествовании уже приходилось обращаться (главы «В Красной Армии врагов вообще немного…», «Маршал Егоров». «Боевые подруги» и др.) к личности бывшего наркома обороны (1925–1940 гг.), его поступкам и словам в годы Большого Террора. Казалось бы, вышеприведенный материал достаточно полно характеризует этого «видного» функционера ВКП(б) – КПСС. И тем не менее, мы будем неправы, ограничившись только изложенным, ибо еще невозможно на сегодняшний день исчерпать до конца, высветить все грани мозаики общественно-политической жизни страны в незабвенные 30 е годы. Как, впрочем, невозможно до глубины, до самого донышка, разобраться во всех сложностях и перипетиях характера человека, его личностных взаимоотношениях с другими людьми.
Роль маршала Ворошилова в советской военной истории получила к настоящему моменту времени достаточно однозначную оценку. Занимая в течение 15 лет пост народного комиссара по военным и морским делам (с 1934 по май 1940 г. – наркома обороны), он, безусловно, внес определенный свой вклад в дело строительства и развития вооруженных сил страны. Надо отметить, что Ворошилов имел неплохие качества комиссара и задатки организатора, которых ему вполне хватало для исполнения обязанностей члена Реввоенсовета армии в Гражданскую войну и даже командующего войсками округа в период сокращения Красной Армии. Но их оказалось явно недостаточно, когда началась военная реформа с ее широкой программой механизации и моторизации РККА, пересмотром устаревших (и устоявшихся) взглядов на способы ведения боя и операции, на взаимодействие родов войск, формы обучения и воспитания личного состава.
К тому же уровень военной подготовки самого наркома и председателя Реввоенсовета СССР совершенно не соответствовал требованиям к руководителю военного ведомства государства. Специального военного образования Ворошилов не имел, да, откровенно говоря, и не стремился к этому, тяготясь своей работой в военведе. Мы уже приводили на этот счет его письмо к Сталину. О нежелании Ворошилова повышать свои военные познания говорит хотя бы тот факт, что он за все двадцать лет межвоенного периода (1920–1940 гг.) так и не удосужился хотя бы раз пройти обучение на Высших академических курсах (ВАК) или КУВНАС (Курсах усовершенствования высшего начальствующего состава). Не говоря уже о программе военной академии. Это был не Петр Первый, который за знаниями ездил даже за границу. Далеко ему было и до Михаила Фрунзе, этого удивительного самородка, талантливого как в теории военного дела, так и в его практике.
Общее образование наркома ограничивалось двухгодичной земской школой. Что же касается военной подготовки, то он, будучи уже два года наркомвоенмором, в 1927 году так оценивал ее: «Я – рабочий, слесарь по профессии, и не имею специальной военной подготовки. Я не служил в старой армии. Моя военная «карьера» началась с того, что в 1906–1907гг. я перевозил нелегально оружие в Донецкий бассейн и там строил вместе со всей нашей организацией большевистские военные дружины»[547].
Известна невысокая оценка В.И. Лениным полководческих «талантов» Ворошилова на посту командующего 10 й армией в Царицыне в 1918 году. В частности, вождь партии отмечал его грубые ошибки в оценке военно-политической и стратегической обстановки, критиковал, критиковал его за приверженность к отжившим формам партизанщины, за пренебрежение к принципам военного искусства и опыту военных специалистов. Особой критике Ленин подверг ворошиловский метод достижения доставленных целей ценою неоправданных потерь в живой силе и технике.
Ворошилов многие годы оставался «на плаву» исключительно благодаря всесторонней поддержке его со стороны Сталина. Только и только поэтому он смог полтора десятка лет занимать должность народного комиссара обороны СССР, хотя с годами, в условиях бурного развития военной теории и средств вооруженной борьбы, все более отчетливо просматривалась его непригодность как руководителя военного ведомства. В этом отношении, на наш взгляд, весьма справедлива характеристика Ворошилова, данная маршалом Г.К. Жуковым. Она приводится в записи Константина Симонова: «Он (Ворошилов. – Н.Ч.) так до конца и остался дилетантом в военных вопросах и никогда не знал их глубоко и серьезно. Однако занимал высокие посты, имел претензии считать себя вполне военным и глубоко знающим военные вопросы человеком»[548].
Маршал Ворошилов не любил касаться темы репрессий против комначсостава Красной Армии в бытность его наркомом обороны, особенно во второй половине 30 х годов. Современники утверждают, что он всячески уходил от нее, если даже такой вопрос задавался ему в прямой постановке. Видимо, чувство личной вины за содеянное все же довлело над его совестью и он, страшась ответственности за невинно погубленные жизни лучших представителей «красных офицеров», все время пытался свалить весь грех на своего патрона – И.В. Сталина. Вот как описывает такие попытки военный историк генерал-лейтенант Н.Г. Павленко: «В начале 60 х годов мне неоднократно доводилось встречаться с Ворошиловым. Он охотно рассказывал о своем жизненном пути, не уклонялся даже от того, как он оказался в одной из пещер Кисловодска на совещании участников «новой оппозиции» во главе с Зиновьевым. Но когда в ходе беседы речь заходила о репрессиях 1937–1938 годов, он как-то сразу тушевался и отвечал на вопросы весьма сдержанно. Однажды я его спросил: сожалел ли когда-либо Сталин о гибели выдающихся полководцев? Вот что он ответил:
– Сталин не столько сожалел об их гибели, сколько стремился возложить ответственность за этот тяжкий грех на одного меня. Конечно, я с этим согласиться не мог и всегда отбивался.
Ворошилов не хотел признавать своей вины в разгуле репрессий. Он пытался переложить ее на других. «Решение о расправе над Тухачевским и другими, – продолжал он, – навязали нам Сталин, Молотов и. Ежов»[549].
Совсем иначе оценила деятельность Ворошилова комиссия Политбюро ЦК КПСС по дополнительному изучению материалов, связанных с репрессиями, имевшими место в период 30–40 х и начала 50 х годов. Так, в записке, подготовленной ею в декабре 1988 года, дается персональная оценка степени участия в указанных репрессиях лиц, входивших в руководство ВКП(б) и Советского правительства. В этом «черном» списке Ворошилов входит в пятерку наиболее запачканных кровью невинных жертв сталинской системы. Впереди него, помимо Сталина, стоят лишь такие одиозные личности, как Молотов, Каганович и Берия.
Проанализируем, как «смотрится» Ворошилов на фоне так называемых списочных (альбомных) дел. В первой книге мы упоминали о распространенной во второй половине 30 х годов преступной практике, заключавшейся в том, что в НКВД составлялись специальные списки (альбомы) лиц, дела которых подлежали рассмотрению в Военной коллегии или в Особом Совещании. Причем им заранее (до суда) определялась мера наказания. Она подразделялась на три категории: первая – расстрел, вторая – заключение в места лишения свободы на срок от 8 до 25 лет, и третья – заключение в исправительно-трудовой лагерь сроком до 8 лет или высылка в отдаленные районы страны.
Эти списки НКВД направлял лично Сталину, который вместе с другими членами Политбюро ЦК ВКП(б) изучал и визировал их. В настоящее время обнаружена лишь часть таких списков, но и обнародованная цифра, давая лишь некоторое представление о масштабах разгула репрессий в стране, потрясает воображение. За 1937–1938 годы таких списков найдено 383. На них имеются собственноручные резолюции членов Политбюро, содержащие не только согласие с предлагаемыми мерами репрессий, но и поощрение действий карательных органов. Из этих 383 списков Сталиным подписано 362, Молотовым – 373, Ворошиловым – 195, Кагановичем – 191. Имеются также подписи А.А. Жданова, А.И. Микояна, Н.И. Ежова, С.В. Косиора. Например, из 44 тысяч человек, включенных в названные 383 списка (это, как правило, видные работники партии, военные деятели, руководители производства, в том числе оборонной промышленности), 39 тысяч подлежали осуждению по первой категории, 5 тысяч – по второй и только 102 человека – по третьей[550].
Комиссия ЦК КПСС однозначно утверждает, что «Ворошилов несет прямую ответственность за то, что в 1937–1939 годах по сфальсифицированным материалам были обвинены в участии в так называемом «военно-фашистском заговоре» многие видные деятели и командиры Красной Армии». В архиве КГБ выявлено свыше 300 санкций Ворошилова на арест крупных военачальников. Только запросы и справки НКВД СССР, направленные в 1937–1938 годах на его имя о санкционировании увольнений и арестов командных кадров РККА, составляют 60 томов. В ряде случаев Ворошилов сам являлся инициатором репрессий в отношении лиц высшего комначсостава (примеры И.Ф. Федько, В.М. Орлова, П.А. Смирнова)[551].
Ставшие в настоящее время известными документы 20 х и 30 х годов свидетельствуют о том, как медленно нарком Ворошилов, нередко со значительным опозданием, поворачивался лицом ко всему новому в области военной науки и техники. Между тем, независимо от его воли и желания в Красной Армии к началу 30 х годов сформировалась довольно большая группа теоретиков и практиков, достигших значительных успехов в области теории и боевого применения авиации, бронетанковых войск, ракетостроения, воздушного десантирования. Их знаниями Ворошилов, безусловно, не мог обладать, но вот вовремя поддержать энтузиастов, создать им необходимые условия для дальнейшей плодотворной работы, наконец, вынести тот или иной вопрос на рассмотрение правительства – такие проблемы были вполне по плечу наркому обороны, к тому еще и председателю Реввоенсовета страны (до 1934 года). Однако он считал для себя зазорным и неприемлемым учиться у этих специалистов, прислушиваться к их мнению, часто не укладывающемуся в прокрустово ложе прежних, а потому привычных представлений. Вот если Сталин скажет «да», тогда совсем другое дело – в таком случае Ворошилов перечить уже не мог и начинал претворять в жизнь указания вождя.
Несмотря на то, что к 1938 году Ворошилов уже более десяти лет возглавлял вооруженные силы страны и руководством партии считался видным военным деятелем, знавшим как теорию, так и практику военного дела (к тому времени вышли из печати три издания его книги «Оборона СССР»), он, к великому сожалению, в нуждах обороны многого не понимал. Известно, например, что весной 1937 года на одном из заседаний Военного совета при наркоме обороны начальник Генерального штаба А.И. Егоров поднял вопрос о слабой оборудованности Западного театра военных действий. Для того, чтобы хотя бы частично устранить этот недостаток, он предложил на случай колебания линии фронта в будущей войне подготовить командный пункт для штаба Западного фронта в Могилеве. Ворошилов с грубостью набросился на Егорова, обвинив его в пораженчестве и в попытках извратить доктрину «воевать только на чужой территории».
Чтобы избежать очередных разносов и обвинений в пораженчестве, руководство Генерального штаба (маршал Егоров, его заместители комкоры В.Н. Левичев и С.А. Меженинов) пытались проводить некоторые мероприятия оборонного характера втайне от наркома. Например, комкор Меженинов, обсуждая с соответствующими руководителями возможные варианты эвакуации военно-учебных заведений на восток в случае неудачного хода военных действий, крайне опасался, как бы об этом не узнал нарком. Но тому, конечно же, обо всем донесли и Меженинов в глазах Ворошилова стал очередным «пораженцам» со всеми вытекающими отсюда последствиями[552].
Сейчас уже можно с полной уверенностью утверждать, что Ворошилов был полностью осведомлен о готовящихся арестах лиц высшего командно-начальствующего состава Красной Армии. Более того, телеграммами за его подписью или звонками от его имени намеченные к аресту военачальники вызывались в Москву якобы на «заседание» или «совещание», а в пути или по приезду в столицу они препровождались на Лубянку. Таким образом, Ворошилова необходимо по праву считать прямым пособником НКВД при исполнении злодейского замысла – уничтожения костяка Красной Армии, ее основы – руководящего командно-начальствующего состава.
О том, как арестовывали военачальников Красной Армии, скажем еще несколько слов. Уже отмечалось, что в НКВД продумывали буквально все до деталей, постоянно совершенствуя на основе накопленного опыта механизм работы репрессивного аппарата. Важным этапом в единой цепи действий органов НКВД являлось проведение ареста намеченного во «враги народа» того или иного военачальника. Особенно тех, кто имел в подчинении не только войсковые части и соединения, но и органы управления со средствами связи. К таковым в первую очередь относились командующие войсками военных округов, их заместители. Этих лиц, как правило, накануне ареста старались оторвать от штаба округа, вызвав в Москву якобы на служебное совещание или на беседу к наркому обороны на предмет нового назначения (пример И.Э. Якира, И.Н. Дубового, Я.П. Гайлита, М.К. Левандовского, С.А. Туровского, М.В. Сангурского). Или же, «заботясь о здоровье», отправляли на отдых в санаторий, нередко вместе с семьей (В.К. Блюхер, Е.И. Ковтюх, А.Я. Лапин), где и подвергали аресту.
О подробностях ареста Якира спустя четверть века поведал его сын, а тому, в свою очередь, рассказал об этом порученец командарма В.А. Захарченко. Салон-вагон, в котором Якир ехал в Москву, был отцеплен от поезда в Брянске. В купе, где он отдыхал, вошли несколько сотрудников местного управления НКВД, а также прибывшие представители центрального аппарата ГУГБ НКВД. Один из них профессиональным движением вынул из-под подушки спящего Якира его пистолет. Проснувшемуся командарму предъявили ордер на арест, приказали одеть штатский костюм и вывели к стоявшему наготове автомобилю. Вскоре несколько машин уже мчались в направлении столицы.