Страница:
В качестве главного организатора, террористической сети на территории Кремля объявлялся Л.Б. Каменев, к тому времени отбывавший наказание в связи с осуждением его в январе 1935 года по делу «Московского центра». С целью придания «кремлевскому делу» ярко выраженной политической окраски оно ведомством Ягоды увязывается с именами Троцкого, Зиновьева, с меньшевиками, монархистами, белогвардейцами, русскими эмигрантами и иностранными разведками. Но сделано это было Довольно грубо. По первоначальному замыслу это дело планировалось подать более крупно, нежели оно получилось в финале[258].
В ходе расследования состав группы обвиняемых быстро расширяется. В сетях НКВД оказываются родственники, друзья, знакомые арестованных и даже совершенно случайные лица, имевшие несчастье когда-то встретиться с ними. Сотни человек прошли через камеры предварительного заключения, из них 110 остались там в качестве, обвиняемых. В их число в первую очередь были включены военнослужащие – работники комендатуры Кремля и сотрудники Разведуправления РККА, а также слушатели военных академий. Затем шли конструкторы закрытых НИИ, редакторы периодических изданий и сотрудники правительственной библиотеки. Наряду с ними участниками заговора объявлялись также многочисленные сотрудники обслуживающего персонала Московского Кремля – кладовщики и снабженцы, телефонистки и плотники, закройщики и швейцары.
Каких-либо существенных фактов о наличии такой «преступной сети» на территории Кремля и причастности к ее существованию А.С. Енукидзе, Л.Б. Каменева и других лидеров оппозиции, кроме нескольких противоречивых и бездоказательных выдержек из показаний арестованных по этому делу лиц, на пленуме ЦК приведено не было. Однако, несмотря на явную абсурдность обвинений, пленум постановил вывести А.С. Енукидзе из состава ЦК ВКП(б) с исключением его из рядов партии[259].
Авель Енукидзе, член партии с 1898 года, еще совсем недавно связанный личными дружескими отношениями со Сталиным, был одним из весьма немногих в высшем эшелоне власти, кто в те времена осмеливался, пользуясь своим служебным положением, оказывать протекцию лицам непролетарского происхождения. С его ведома и согласия в некоторых кремлевских учреждениях работали специалисты, в том числе и несколько женщин, являвшиеся выходцами из дворян. Обвинение его в бытовом разложении подразумевало ни много ни мало, как повышенное внимание к молоденьким артисткам балета. И обвинять в этом закоренелого холостяка Енукидзе было по крайней мере ханжеством и лицемерием.
На. освободившуюся после Авеля Енукидзе должность вскоре был избран Иван Акулоа, работавший до того Прокурором СССР. Последнюю же занял человек, известный в советской юстиции, – Андрей Вышинский, которому суждено войти в историю как талантливому пособнику фальсификаторов следственных материалов и организаторов показательных процессов второй половины 30 х годов. Его имя еще не раз прозвучит по ходу нашего повествования и каждый раз в негативном плане.
Как отмечалось, в состав названной выше контрреволюционной террористической организации входили и несколько работников комендатуры Московского Кремля. В их числе секретарь для поручений А.И. Синелобов, два дежурных помощника коменданта, а также комендант Большого Кремлевского дворца и начальник административно-хозяйственного отдела. В частности, Синелобов якобы должен был обеспечить оружием Н.А. Розенфельд (бывшую жену брата Л.Б. Каменева, старшего библиотекаря кремлевской библиотеки) для совершения теракта. Он же, Синелобов, намечался как один из исполнителей убийства Сталина. Военная коллегия Верховного суда СССР 27 июля 1935 года из 110 человек обвиняемых к смертной казни приговорила только двух человек – А.И. Синелобова и М.К. Чернявского, бывшего начальника одного из отделений Разведуправления РККА. Остальные получили различные сроки лишения свободы – от двух до десяти лет. Несколько человек были направлены в ссылку[260].
После таких тяжких обвинений в адрес комендатуры Кремля, ареста и заключения в тюрьму части ее работников, коменданту Кремля Р.А. Петерсону далее оставаться в этой должности было просто невозможно. Данный пост Рудольф Августович занимал ровно пятнадцать лет, начав службу в РККА в качестве начальника связи, командира сводного отряда и начальника специального поезда Председателя Реввоенсовета Л.Д. Троцкого. Теперь же с Кремлем приходилось расставаться и расставаться безвозвратно. Хорошо еще, что из армии не уволили, что в число обвиняемых не попал и вообще легко отделался – только выговором по партийной линии («за притупление классовой бдительности») и освобождением от должности. Произошло это в апреле 1935 года. В проекте приказа по личному составу армии № 1164 от 10 апреля 1935 года предусматривалось направление Р.А. Петерсона слушателем Особого факультета Военной академии имени М.В. Фрунзе, однако рукой наркома эта формулировка была изменена – Ворошилов зачислил его в свое распоряжение.
А ведь ничего, казалось бы, не предвещало подобной развязки. В этом убеждаешься, знакомясь с личным делом Петерсона, читая находящиеся там аттестационные материалы. Вот. например, что отмечает командующий войсками Московского военного округа Г.Д. Базилевич в аттестации за 1926 год: «Сложнейшие задачи, лежащие на коменданте Кремля по охране правительства, наблюдению за боеспособностью школы ВЦИК и руководство всей хозяйственной жизнью Кремля – требуют исключительного напряжения всех сил, громадных практических навыков, знания жизни и умения быстро и, четко разрешать целый ряд сложных вопросов и требований. Работа т. Петерсона отмечается всеми, сталкивающимися с ним в деловой обстановке, как безупречная…В своей работе незаменим»[261].
Последние слова следовало бы сделать выводом из всего из всего содержания аттестации. Хотя в подлиннике записаны слова, гораздо более скромные: «Занимаемой должности вполне соответствует».
Примерно такую же оценку Петерсону дает руководство столичного военного округа и в последующие годы. Так, в аттестации за 1931 год командующий А.И. Корк и член РВС Г.И. Векличев сочли возможным отметить следующее: «Организация и выполнение охраны Кремля находится в отличном состоянии. Служба по охране съездов, проводимых в Большом театре, также протекает хорошо. Надлежащая постановка этого дела является заслугой тов. Петерсона. В своей работе проявляет много предусмотрительности, вдумчивости, инициативы и энергии…»[262]
Нам интересно, о чем гласит последняя аттестация (за 1934 год): «Тов. Петерсон по-прежнему отлично справляется со своей работой. Охрана Кремля в порядке. Выполнил огромную работу по перестройке Кремлевского дворца; эта работа правительством оценена – тов. Петерсон награжден орденом Ленина. Все задачи, которые ложились на тов. Петерсона в связи с воинскими парадами и демонстрациями, выполнял исключительно аккуратно и с большой предусмотрительностью до мельчайших деталей…»[263]
Видимо, Петерсон не раз просил свое начальство отпустить его на работу в войска. А оно, считая Рудольфа Августовича хорошим хозяйственником, сделало соответствующий вывод: «По войсковой линии может быть назначен на должность помощника комвойск округа по материальному обеспечению».
Людей Кремля, в одночасье попавших в опалу, на местах под различными предлогами на ответственные посты старались не брать. И Петерсон посчитал везением, когда командующий войсками Киевского военного округа командарм И.Э. Якир дал согласие взять его к себе помощником по материальному обеспечению, что вполне можно считать реализацией вывода последней аттестации. Осенью того же года Петерсон получит наряду с другими воинское звание «дивинтендант».
Арестовали Петерсона в 1937 году одним из первых в руководстве округа – 27 апреля. Видимо, показаний на него со стороны участников различных «блоков» и «центров» оказалось предостаточно – уже через четыре месяца (21 августа) Военная коллегия приговаривает его к расстрелу.
Встал вопрос о подборе достойной замены Р.А. Петерсону. Учитывая ключевое значение должности коменданта Кремля, за нее в 1935 году упорно боролись два могущественных ведомства – наркомат обороны и НКВД – каждое из них хотело видеть в этом кресле только своего представителя. Вопрос решался на самом высшем уровне. Ворошилов, опытный царедворец, употребил все свое влияние члена Политбюро, чтобы протащить своего кандидата. А такой человек у него был – военный комендант Москвы Петр Пахомович Ткалун, неплохо руководивший этим беспокойным хозяйством с 1926 года. Образцовый порядок в столице во время проведения массовых политических мероприятий (манифестации в честь съездов ВКП(б) и Советов, военные парады, похороны С.М. Кирова, встреча челюскинцев и т.д.) снискали ему славу опытного организатора, получившего одобрение со стороны высшего военного и политического руководства, в том числе Сталина. За эти заслуги на груди у Ткалуна к ордену Красного Знамени прибавляется еще один – Красной Звезды.
Итак, усилия наркома НКВД Г.Г. Ягоды не принесли ему успеха и комендантом Кремля решено было назначить П.П. Ткалуна. А чтобы хоть как-то снять напряжение, возникшее между двумя наркомами, пошли на компромисс: заместителем к Петру Пахомовичу пошел С.И. Кондратьев, чекист с большим стажем, до того командовавший дивизией особого назначения имени Ф.Э. Дзержинского.
Обратимся к послужному списку комдива П.П. Ткалуна. Из него видно, что вся его предыдущая деятельность (трудовая, командная и партийно-политическая) как нельзя лучше способствовала формированию качеств, необходимых для исполнения обязанностей главного стража высшего руководства партии и государства. Единственное, что его всегда смущало при заполнении различных партийных и служебных анкет – это то, что родился он в семье жандарма. Правда, жандарма железнодорожного, к тому же умершего, когда сыну едва исполнилось десять лет.
Окончив 2 хклассное железнодорожное училище на станции Ромодан, что недалеко от Полтавы, Петр Ткалун поступил в Сорочинскую учительскую семинарию. После нее он около года работает народным учителем. Вскоре его призывают в царскую армию и, как имеющего законченное среднее образование, направляют на учебу в Виленское военное училище. Ускоренный выпуск (учились всего полгода) состоялся в декабре 1916 года. Далее прапорщик Ткалун служит на офицерских должностях: командиром взвода 202-го пехотного запасного (г. Кострома) и 287-го армейского полка Юго-Западного фронта, где он избирается председателем солдатского комитета. Октябрьскую революцию встретил в Москве, где его вскоре назначили комендантом бывших дворянских учреждений и заместителем комиссара по ликвидации этих учреждений.
Служба в Красной Армии:
Август 1918 г. – январь 1919 г. – заместитель военкома и военком управления военных сообщений (ВОСО) Южного фронта.
Январь – апрель 1919 г. – военком управления ВОСО и заместитель начальника политуправления Украинского фронта.
Апрель – август 1919 г. – член РВС 1 й Украинской советской армии Украинского фронта.
Август 1919 г. – март 1920 г. – военком 44 й стрелковой дивизии, командир 2 й бригады 58 й стрелковой дивизии.
Март – май 1920 г. – председатель военно-политической комиссии 12 й армии, военком 2 й галицийской бригады, в плену у галичан и поляков.
Май – сентябрь 1920 г. – военком 25 й Чапаевской стрелковой дивизии.
Сентябрь 1920 г. – январь 1921 г. – военком штаба, член РВС 12 й армии.
Январь – июнь 1921 г. – военком штаба, заместитель начальника политуправления Киевского военного округа.
Июнь – декабрь 1921 г. – начальник и военком Киевской школы червонных старшин.
Декабрь 1921 г. – сентябрь 1924 г. – начальник и военком Харьковской школы червонных старшин.
Сентябрь 1924 г. – декабрь 1926 г. – начальник и военком Объединенной школы красных коммунаров.
Декабрь 1926 г. – ноябрь 1929 г. – комендант г. Москва.
Ноябрь 1929 г. – октябрь 1930 г. – председатель орудийно-арсенального треста ВСНХ.
Октябрь 1930 г. – апрель 1935 г. – комендант г. Москва.
Апрель 1935. г. – сентябрь 1937 г. – комендант Московского Кремля[264].
Арестовали Ткалуна 8 января 1938 года. После процесса Тухачевского (от члена Специального Судебного Присутствия командарма 1-го ранга И.П. Белова Ткалун знал о содержании показаний, прозвучавших там) прошло почти шесть месяцев и за это страшное время, ежедневно теряя боевых друзей и старых сослуживцев, Петр Пахомович не раз имел возможность поразмышлять о многом. В том числе и о собственной участи, о линии своего поведения в случае ареста и предъявления политических обвинений. Так это было или нет, но остается фактом – на другой день после ареста из-под его пера выходит содержательный документ, сильно смахивающий на обвинительное заключение, написанное в стиле сотрудников ГУГБ.
Первый из них – написал ли Ткалун данное заявление после побоев или же, взвесив все известные ему «за» и «против» и поверив посулам высокого чекистского начальства, решил не подвергать себя истязаниям, давая согласие подписывать все, что потребует от него следователь? Второе – почему в качестве заговорщиков им названы именно указанные лица, а не другие? Каков был при этом критерий отбора со стороны руководства Особого отдела ГУГБ и самого арестованного? Третье – зачем понадобилось ему (или им?) в качестве куратора заговора в Кремле выводить второстепенное лицо – Бориса Фельдмана, начальника Управления по командному и начальствующему составу РККА, к тому же уже полгода как расстрелянного в подвале Лубянки? Четвертое – сообщаемые Ткалуном фамилии якобы известных ему заговорщиков, находящихся на свободе, выглядят, по крайней мере, бессистемным набором людей, слабо связанных с его предыдущей работой на посту коменданта Кремля. И, наконец, пятое – зачем он «топит» своего заместителя комбрига С.И. Кондратьева? Только ли из-за личной неприязни между ними или же с целью дополнительного штриха в цепи обвинений Генриха Ягоды, выводимого на открытый процесс вместе с Н.И. Бухариным и А.И. Рыковым?
Попытаемся ответить на некоторые из них, базируясь на документах архивно-следственного дела № 967528 (Р-23564). На первый вопрос с достаточной уверенностью можно утверждать, что побоев, по крайней мере сильных, Петру Пахомовичу в начале следствия удалось избежать. Нам неизвестно, какими силами это было сделано, но напрашивается один вывод – только добровольным признанием своего участия в военном заговоре и обещанием назвать известных ему других заговорщиков. Подтверждением такого вывода является то, что ни в одном протоколе допроса или заявлении в различные инстанции Ткалун, в отличие от других арестованных военачальников, ни разу не упоминает о фактах его избиения следователями НКВД.
Относительно второго вопроса – почему в качестве заговорщиков он называет Осепяна, Булина и других? И здесь ответ достаточно прост – эти люди уже находились в тюрьме по обвинению в причастности к военному заговору и Ткалун, пользуясь служебной информацией и просто личным знакомством с руководством ГУГБ, имел о том достоверные сведения. К тому же об аресте и суде над Тухачевским, Фельдманом, Эйдеманом, Якиром сообщали все центральные газеты и Ткалуну можно смело было зачислять этих людей в заговорщики. Что же касается других названных им лиц, то ни один из них не находился на свободе к моменту ареста Ткалуна. Пик репрессий среди них пришелся на июль и ноябрь 1937 года. Все они в момент ареста работали в Москве, за исключением Векличева (Ростов-на-Дону). Германовича (Ленинград) и Петерсона (Киев).
Читая строки заявления Ткалуна на имя наркома Ежова, испытываешь двоякое чувство. С одной стороны – ему делает честь то, что он, согласившись давать признательные показания, делает это за счет тех лиц, которым такие признания уже никак не могли повредить или повлиять на их дальнейшую судьбу (Тухачевский со товарищи) или же мало что добавляли к уже имеющимся в их делах материалам (все остальные, Ткалуном названные). С другой стороны не покидает чувство досады и недоумения – с упомянутым выше К.А. Мерецковым служебные пути Ткалуна уже несколько лет не пересекались. Если до 1935 года, в бытность комендантом Москвы, он еще каким-то образом контактировал с начальником штаба столичного округа Мерецковым, то после отъезда последнего на равнозначную должность в Белорусский округ и ОКДВА, а затем советником начальника Генштаба в Испанию, подобные встречи и разговоры представляются весьма проблематичными.
Безусловно, Гамарник Ткалуну никогда ни этих, ни каких-либо других фамилий в качестве участников военного заговора не называл. И называть не мог по причине отсутствия у него каких-либо данных на сей счет. А появились они из-под пера Петра Пахомовича скорее всего по подсказке или даже по настоянию следователя Ушакова. Видимо, руководству Особого отдела ГУГБ очень хотелось подобраться к заместителю начальника Генштаба РККА комкору К.А. Мерецкову, чтобы показать свои «титанические усилия» по вскрытию очередной партии заговорщиков в высшем эшелоне наркомата обороны, на сей раз из заместительского звена. Потому-то, видимо, и попадает в этот список заместитель начальника Административно-Мобилизационного Управления (АМУ) дивизионный комиссар М.Е. Симонов и заместитель начальника Управления по командному составу РККА комдив И.Я. Хорошилов. А вот как там оказался командарм 2-го ранга М.Д. Великанов, один из немногих старых командующих войсками округов, остававшихся пока на свободе, остается только гадать. Хотя, впрочем, и здесь требуется поправка – к моменту написания Ткалуном данного заявления Великанов уже полмесяца как находился в тюрьме, чего отстраненный от дел бывший комендант Кремля, разумеется, мог и не знать. В чем уверенно можно не сомневаться, так это в том, что названные выше фамилии придуманы не самим Ткалуном, а подсказаны, вернее навязаны, ему следователем.
Относительно С.И. Кондратьева: несмотря на определенную натянутость во взаимоотношениях между комендантом Кремля и его заместителем (все-таки они, как ни крути, представляли интересы двух разных ведомств), Петр Пахомович дойти до того, чтобы, желая досадить Кондратьеву, зачислить его в заговорщики по собственной инициативе тоже не мог. Остается предположить – Николаев и Ушаков в обязательном порядке потребовали от него назвать в числе заговорщиков и сотрудников комендатуры Кремля, желательно чином покрупнее. Что и было выполнено. Несомненным остается и тот факт, что первоначальный текст заявления Ткалуна подвергался значительной правке со стороны Ушакова и Николаева.
Заявлением от 9 января 1938 года было положено начало многодневной тюремной эпопее Ткалуна по сочинению его «романа». Во втором томе архивно-следственного дела № 967528 сохранились многостраничные собственноручные показания Петра Пахомовича, помеченные разными днями января, февраля, апреля и мая 1938 года. Например, записи от 10, 13 и 20 января. Зачастую написанные карандашом с обеих сторон каждого листа бумаги, они имеют различного рода исправления и дополнения, сделанные на полях рукой Ткалуна. Все без исключения показания представляют собой ответы на вопросы, предварительно поставленные (вероятно в письменном виде) следователем. Нередко последующие показания объединяли несколько предыдущих, конкретизируя их в отдельных деталях. Затем уже, исходя из содержания показаний, рождались протоколы допросов.
При допросах Ткалуна следователей Особого отдела. ГУГБ интересовал широкий круг вопросов. В этом, например, можно убедиться, прочитав его собственноручные показания, написанные в течение пяти суток (20–24 февраля) и вобравшие в себя материал ряда предыдущих (от 10, 13 и 20 января 1938 года), а также составленный на основе этих показаний так называемый протокол допроса от 20 февраля. Чтобы еще раз подчеркнуть трудности в работе следователей, день и ночь бьющихся над добыванием «достоверных» данных о заговоре в Красной Армии, в первых строках нескольких протоколов допроса непременно фиксируется якобы имевшая место борьба по слому сопротивления арестованного. Так и в случае с Ткалуном – один из первых протоколов его допроса открывается вопросом следователя, содержащим констатацию факта будто бы полной капитуляции подследственного: «После долгого и упорного запирательства на следствии, под давлением неопровержимых фактов, уличающих Вас как шпиона и заговорщика, Вы, заклятый враг народа, наконец признали предъявленные Вам обвинения…»[266]
Итак, ко второй половине февраля 1938 года главный страж кремлевских кабинетов комдив Ткалун превратился в матерого шпиона и опытного заговорщика, а значит в заклятого врага трудового народа. И всю эту чушь он якобы безоговорочно признал. Если же это так, тогда оставалось самое малое – всего лишь надлежащее оформление материалов дела и передача его в Военную коллегию. Протокол допроса от 20 февраля вроде бы полностью подтверждает такое предположение – там имеются подробные признания в шпионаже в пользу Польши, показания об участии в украинской националистической организации и о подготовке военного переворота. Всего этого следователю Зиновию Ушакову было вполне достаточно, чтобы считать свой долг исполненным до конца. Однако его все же что-то смущало в деле Ткалуна. Он, видимо, сильно опасался, что оно развалится при мало-мальски серьезной проверке. Этим, по всей видимости, следует объяснить вынесение им постановления от 8 марта 1938 года, в котором, в частности, говорится:
В ходе расследования состав группы обвиняемых быстро расширяется. В сетях НКВД оказываются родственники, друзья, знакомые арестованных и даже совершенно случайные лица, имевшие несчастье когда-то встретиться с ними. Сотни человек прошли через камеры предварительного заключения, из них 110 остались там в качестве, обвиняемых. В их число в первую очередь были включены военнослужащие – работники комендатуры Кремля и сотрудники Разведуправления РККА, а также слушатели военных академий. Затем шли конструкторы закрытых НИИ, редакторы периодических изданий и сотрудники правительственной библиотеки. Наряду с ними участниками заговора объявлялись также многочисленные сотрудники обслуживающего персонала Московского Кремля – кладовщики и снабженцы, телефонистки и плотники, закройщики и швейцары.
Каких-либо существенных фактов о наличии такой «преступной сети» на территории Кремля и причастности к ее существованию А.С. Енукидзе, Л.Б. Каменева и других лидеров оппозиции, кроме нескольких противоречивых и бездоказательных выдержек из показаний арестованных по этому делу лиц, на пленуме ЦК приведено не было. Однако, несмотря на явную абсурдность обвинений, пленум постановил вывести А.С. Енукидзе из состава ЦК ВКП(б) с исключением его из рядов партии[259].
Авель Енукидзе, член партии с 1898 года, еще совсем недавно связанный личными дружескими отношениями со Сталиным, был одним из весьма немногих в высшем эшелоне власти, кто в те времена осмеливался, пользуясь своим служебным положением, оказывать протекцию лицам непролетарского происхождения. С его ведома и согласия в некоторых кремлевских учреждениях работали специалисты, в том числе и несколько женщин, являвшиеся выходцами из дворян. Обвинение его в бытовом разложении подразумевало ни много ни мало, как повышенное внимание к молоденьким артисткам балета. И обвинять в этом закоренелого холостяка Енукидзе было по крайней мере ханжеством и лицемерием.
На. освободившуюся после Авеля Енукидзе должность вскоре был избран Иван Акулоа, работавший до того Прокурором СССР. Последнюю же занял человек, известный в советской юстиции, – Андрей Вышинский, которому суждено войти в историю как талантливому пособнику фальсификаторов следственных материалов и организаторов показательных процессов второй половины 30 х годов. Его имя еще не раз прозвучит по ходу нашего повествования и каждый раз в негативном плане.
Как отмечалось, в состав названной выше контрреволюционной террористической организации входили и несколько работников комендатуры Московского Кремля. В их числе секретарь для поручений А.И. Синелобов, два дежурных помощника коменданта, а также комендант Большого Кремлевского дворца и начальник административно-хозяйственного отдела. В частности, Синелобов якобы должен был обеспечить оружием Н.А. Розенфельд (бывшую жену брата Л.Б. Каменева, старшего библиотекаря кремлевской библиотеки) для совершения теракта. Он же, Синелобов, намечался как один из исполнителей убийства Сталина. Военная коллегия Верховного суда СССР 27 июля 1935 года из 110 человек обвиняемых к смертной казни приговорила только двух человек – А.И. Синелобова и М.К. Чернявского, бывшего начальника одного из отделений Разведуправления РККА. Остальные получили различные сроки лишения свободы – от двух до десяти лет. Несколько человек были направлены в ссылку[260].
После таких тяжких обвинений в адрес комендатуры Кремля, ареста и заключения в тюрьму части ее работников, коменданту Кремля Р.А. Петерсону далее оставаться в этой должности было просто невозможно. Данный пост Рудольф Августович занимал ровно пятнадцать лет, начав службу в РККА в качестве начальника связи, командира сводного отряда и начальника специального поезда Председателя Реввоенсовета Л.Д. Троцкого. Теперь же с Кремлем приходилось расставаться и расставаться безвозвратно. Хорошо еще, что из армии не уволили, что в число обвиняемых не попал и вообще легко отделался – только выговором по партийной линии («за притупление классовой бдительности») и освобождением от должности. Произошло это в апреле 1935 года. В проекте приказа по личному составу армии № 1164 от 10 апреля 1935 года предусматривалось направление Р.А. Петерсона слушателем Особого факультета Военной академии имени М.В. Фрунзе, однако рукой наркома эта формулировка была изменена – Ворошилов зачислил его в свое распоряжение.
А ведь ничего, казалось бы, не предвещало подобной развязки. В этом убеждаешься, знакомясь с личным делом Петерсона, читая находящиеся там аттестационные материалы. Вот. например, что отмечает командующий войсками Московского военного округа Г.Д. Базилевич в аттестации за 1926 год: «Сложнейшие задачи, лежащие на коменданте Кремля по охране правительства, наблюдению за боеспособностью школы ВЦИК и руководство всей хозяйственной жизнью Кремля – требуют исключительного напряжения всех сил, громадных практических навыков, знания жизни и умения быстро и, четко разрешать целый ряд сложных вопросов и требований. Работа т. Петерсона отмечается всеми, сталкивающимися с ним в деловой обстановке, как безупречная…В своей работе незаменим»[261].
Последние слова следовало бы сделать выводом из всего из всего содержания аттестации. Хотя в подлиннике записаны слова, гораздо более скромные: «Занимаемой должности вполне соответствует».
Примерно такую же оценку Петерсону дает руководство столичного военного округа и в последующие годы. Так, в аттестации за 1931 год командующий А.И. Корк и член РВС Г.И. Векличев сочли возможным отметить следующее: «Организация и выполнение охраны Кремля находится в отличном состоянии. Служба по охране съездов, проводимых в Большом театре, также протекает хорошо. Надлежащая постановка этого дела является заслугой тов. Петерсона. В своей работе проявляет много предусмотрительности, вдумчивости, инициативы и энергии…»[262]
Нам интересно, о чем гласит последняя аттестация (за 1934 год): «Тов. Петерсон по-прежнему отлично справляется со своей работой. Охрана Кремля в порядке. Выполнил огромную работу по перестройке Кремлевского дворца; эта работа правительством оценена – тов. Петерсон награжден орденом Ленина. Все задачи, которые ложились на тов. Петерсона в связи с воинскими парадами и демонстрациями, выполнял исключительно аккуратно и с большой предусмотрительностью до мельчайших деталей…»[263]
Видимо, Петерсон не раз просил свое начальство отпустить его на работу в войска. А оно, считая Рудольфа Августовича хорошим хозяйственником, сделало соответствующий вывод: «По войсковой линии может быть назначен на должность помощника комвойск округа по материальному обеспечению».
Людей Кремля, в одночасье попавших в опалу, на местах под различными предлогами на ответственные посты старались не брать. И Петерсон посчитал везением, когда командующий войсками Киевского военного округа командарм И.Э. Якир дал согласие взять его к себе помощником по материальному обеспечению, что вполне можно считать реализацией вывода последней аттестации. Осенью того же года Петерсон получит наряду с другими воинское звание «дивинтендант».
Арестовали Петерсона в 1937 году одним из первых в руководстве округа – 27 апреля. Видимо, показаний на него со стороны участников различных «блоков» и «центров» оказалось предостаточно – уже через четыре месяца (21 августа) Военная коллегия приговаривает его к расстрелу.
Встал вопрос о подборе достойной замены Р.А. Петерсону. Учитывая ключевое значение должности коменданта Кремля, за нее в 1935 году упорно боролись два могущественных ведомства – наркомат обороны и НКВД – каждое из них хотело видеть в этом кресле только своего представителя. Вопрос решался на самом высшем уровне. Ворошилов, опытный царедворец, употребил все свое влияние члена Политбюро, чтобы протащить своего кандидата. А такой человек у него был – военный комендант Москвы Петр Пахомович Ткалун, неплохо руководивший этим беспокойным хозяйством с 1926 года. Образцовый порядок в столице во время проведения массовых политических мероприятий (манифестации в честь съездов ВКП(б) и Советов, военные парады, похороны С.М. Кирова, встреча челюскинцев и т.д.) снискали ему славу опытного организатора, получившего одобрение со стороны высшего военного и политического руководства, в том числе Сталина. За эти заслуги на груди у Ткалуна к ордену Красного Знамени прибавляется еще один – Красной Звезды.
Итак, усилия наркома НКВД Г.Г. Ягоды не принесли ему успеха и комендантом Кремля решено было назначить П.П. Ткалуна. А чтобы хоть как-то снять напряжение, возникшее между двумя наркомами, пошли на компромисс: заместителем к Петру Пахомовичу пошел С.И. Кондратьев, чекист с большим стажем, до того командовавший дивизией особого назначения имени Ф.Э. Дзержинского.
Обратимся к послужному списку комдива П.П. Ткалуна. Из него видно, что вся его предыдущая деятельность (трудовая, командная и партийно-политическая) как нельзя лучше способствовала формированию качеств, необходимых для исполнения обязанностей главного стража высшего руководства партии и государства. Единственное, что его всегда смущало при заполнении различных партийных и служебных анкет – это то, что родился он в семье жандарма. Правда, жандарма железнодорожного, к тому же умершего, когда сыну едва исполнилось десять лет.
Окончив 2 хклассное железнодорожное училище на станции Ромодан, что недалеко от Полтавы, Петр Ткалун поступил в Сорочинскую учительскую семинарию. После нее он около года работает народным учителем. Вскоре его призывают в царскую армию и, как имеющего законченное среднее образование, направляют на учебу в Виленское военное училище. Ускоренный выпуск (учились всего полгода) состоялся в декабре 1916 года. Далее прапорщик Ткалун служит на офицерских должностях: командиром взвода 202-го пехотного запасного (г. Кострома) и 287-го армейского полка Юго-Западного фронта, где он избирается председателем солдатского комитета. Октябрьскую революцию встретил в Москве, где его вскоре назначили комендантом бывших дворянских учреждений и заместителем комиссара по ликвидации этих учреждений.
Служба в Красной Армии:
Август 1918 г. – январь 1919 г. – заместитель военкома и военком управления военных сообщений (ВОСО) Южного фронта.
Январь – апрель 1919 г. – военком управления ВОСО и заместитель начальника политуправления Украинского фронта.
Апрель – август 1919 г. – член РВС 1 й Украинской советской армии Украинского фронта.
Август 1919 г. – март 1920 г. – военком 44 й стрелковой дивизии, командир 2 й бригады 58 й стрелковой дивизии.
Март – май 1920 г. – председатель военно-политической комиссии 12 й армии, военком 2 й галицийской бригады, в плену у галичан и поляков.
Май – сентябрь 1920 г. – военком 25 й Чапаевской стрелковой дивизии.
Сентябрь 1920 г. – январь 1921 г. – военком штаба, член РВС 12 й армии.
Январь – июнь 1921 г. – военком штаба, заместитель начальника политуправления Киевского военного округа.
Июнь – декабрь 1921 г. – начальник и военком Киевской школы червонных старшин.
Декабрь 1921 г. – сентябрь 1924 г. – начальник и военком Харьковской школы червонных старшин.
Сентябрь 1924 г. – декабрь 1926 г. – начальник и военком Объединенной школы красных коммунаров.
Декабрь 1926 г. – ноябрь 1929 г. – комендант г. Москва.
Ноябрь 1929 г. – октябрь 1930 г. – председатель орудийно-арсенального треста ВСНХ.
Октябрь 1930 г. – апрель 1935 г. – комендант г. Москва.
Апрель 1935. г. – сентябрь 1937 г. – комендант Московского Кремля[264].
Арестовали Ткалуна 8 января 1938 года. После процесса Тухачевского (от члена Специального Судебного Присутствия командарма 1-го ранга И.П. Белова Ткалун знал о содержании показаний, прозвучавших там) прошло почти шесть месяцев и за это страшное время, ежедневно теряя боевых друзей и старых сослуживцев, Петр Пахомович не раз имел возможность поразмышлять о многом. В том числе и о собственной участи, о линии своего поведения в случае ареста и предъявления политических обвинений. Так это было или нет, но остается фактом – на другой день после ареста из-под его пера выходит содержательный документ, сильно смахивающий на обвинительное заключение, написанное в стиле сотрудников ГУГБ.
«Народному Комиссару Внутренних ДелДействительно, это очень интересный документ, открывающий первую страницу «романа», написанного комдивом П.П. Ткалуном в «творческом содружестве» с комиссаром госбезопасности Н.Г. Николаевым-Журид и его помощником майором З.М. Ушаковым. Последний, как известно, успешно «ломал» таких крупных военачальников, как М.Н. Тухачевский, В.М. Орлов, Н.Д. Каширин, И.Э. Якир, Р.П. Эйдеман. Это первое такого рода со стороны Ткалуна заявление заставляет задуматься – а какими мотивами, собственно говоря, руководствовался при этом вчерашний комендант Московского Кремля? И что здесь написано под диктовку следователя, а что он добавил непосредственно от себя? И хотя тут многое ясно с первого взгляда, но вместе с тем возникает и масса всяких вопросов.
Генеральному Комиссару Государственной Безопасности
Н.И. Ежову
Арестованного П.П. Ткалуна
Заявление
Приступая к изложению своего участия в антисоветском военном заговоре, я хочу сказать Вам, что ничего от следствия не буду утаивать и искренне раскаиваюсь в своих тягчайших преступлениях перед Советской властью и перед Родиной.
В антисоветский военный заговор меня завербовал Якир в 1933 году во время моего нахождения вместе с ним на курорте в Кисловодске.
В Москве после этого я был связан по заговору с Гамарником, от которого я и получал все установки.
К Гамарнику я явился по указанию Якира. Гамарником на меня возложена была, как он выразился тогда, особо ответственная задача по участию в подготовке совершения переворота в Москве, поскольку я в то время был комендантом города Москвы.
За время моего участия в заговоре Гамарник назвал мне, как заговорщиков, следующих лиц: Осепяна, Булина, Векличева, Тухачевского, Халепского, Эйдемана, Корка, Петерсона, Фельдмана Б.М., Урицкого, Неронова, Левичева, Седякина, Уборевича. Алксниса, Хрипина, Орлова В.М., Авиновицкого, Ефимова Н.А., Смолина И.И., Германовича и других руководящих заговорщиков как центрального аппарата, так и округов.
Гамарник, мне казалось, полностью информировал меня о наиболее ответственных заговорщиках, потому что он мне неоднократно говорил, что я, как комендант города, на случай переворота или других важных событий должен знать основных участников заговора.
Гамарник, информируя меня о существе заговора, назвал мне некоторых лиц – участников право-троцкистского блока: Бухарина, Ягоду, Енукидзе, Уханова, Сулимова, Бубнова, Акулова, Пятакова, Лифшица и других.
В связи с моим назначением Комендантом Кремля Гамарник сказал мне, что моя роль в заговоре еще больше усиливается и мне лично от имени антисоветского центра поручается задача ареста членов Политбюро, ЦК ВКП(б), когда об этом получу сигнал от него или Ягоды.
Гамарник сказал мне. что о моей роли в заговоре знает Ягода и Фельдман Б.М., причем в экстренных случаях во время отсутствия Гамарника я могу обращаться к Фельдману.
Во время моей работы в Кремле Ягода неоднократно давал мне указания о моем сближении по работе с Паукером и Гулько, причем последнего он хотел одно время назначить ко мне заместителем. Эти указания Ягоды я понимал как директиву сближения с заговорщиками – чекистами Паукером и Гулько.
Рассказывая Гамарнику об этой директиве Ягоды, он мне подтвердил, что Паукер имеет от Ягоды такую же задачу по Кремлю, как и я.
Заканчивая настоящее свое заявление, я хочу сейчас же довести до Вашего сведения об известных мне заговорщиках, находящихся на свободе. Гамарник называл мне, как заговорщиков, К.А. Мерецкова, Симонова (Адм.-мобилизац. Управление – АМУ РККА), Великанова – командующего Забайкальского военного округа. Со слов Фельдмана мне известно об участии в заговоре его заместителя Хорошилова И.Я.
Сигнализирую Вам в отношении заместителя Коменданта. Кремля Кондратьева, что Ягода и особенно Буланов неоднократно давали мне чувствовать об их близости к нему. Хотя Ягода и Буланов прямо не говорили мне, что Кондратьев заговорщик, но у меня осталось твердое убеждение, что это именно так.
П. Ткалун
9 января 1938 г.»[265]
Первый из них – написал ли Ткалун данное заявление после побоев или же, взвесив все известные ему «за» и «против» и поверив посулам высокого чекистского начальства, решил не подвергать себя истязаниям, давая согласие подписывать все, что потребует от него следователь? Второе – почему в качестве заговорщиков им названы именно указанные лица, а не другие? Каков был при этом критерий отбора со стороны руководства Особого отдела ГУГБ и самого арестованного? Третье – зачем понадобилось ему (или им?) в качестве куратора заговора в Кремле выводить второстепенное лицо – Бориса Фельдмана, начальника Управления по командному и начальствующему составу РККА, к тому же уже полгода как расстрелянного в подвале Лубянки? Четвертое – сообщаемые Ткалуном фамилии якобы известных ему заговорщиков, находящихся на свободе, выглядят, по крайней мере, бессистемным набором людей, слабо связанных с его предыдущей работой на посту коменданта Кремля. И, наконец, пятое – зачем он «топит» своего заместителя комбрига С.И. Кондратьева? Только ли из-за личной неприязни между ними или же с целью дополнительного штриха в цепи обвинений Генриха Ягоды, выводимого на открытый процесс вместе с Н.И. Бухариным и А.И. Рыковым?
Попытаемся ответить на некоторые из них, базируясь на документах архивно-следственного дела № 967528 (Р-23564). На первый вопрос с достаточной уверенностью можно утверждать, что побоев, по крайней мере сильных, Петру Пахомовичу в начале следствия удалось избежать. Нам неизвестно, какими силами это было сделано, но напрашивается один вывод – только добровольным признанием своего участия в военном заговоре и обещанием назвать известных ему других заговорщиков. Подтверждением такого вывода является то, что ни в одном протоколе допроса или заявлении в различные инстанции Ткалун, в отличие от других арестованных военачальников, ни разу не упоминает о фактах его избиения следователями НКВД.
Относительно второго вопроса – почему в качестве заговорщиков он называет Осепяна, Булина и других? И здесь ответ достаточно прост – эти люди уже находились в тюрьме по обвинению в причастности к военному заговору и Ткалун, пользуясь служебной информацией и просто личным знакомством с руководством ГУГБ, имел о том достоверные сведения. К тому же об аресте и суде над Тухачевским, Фельдманом, Эйдеманом, Якиром сообщали все центральные газеты и Ткалуну можно смело было зачислять этих людей в заговорщики. Что же касается других названных им лиц, то ни один из них не находился на свободе к моменту ареста Ткалуна. Пик репрессий среди них пришелся на июль и ноябрь 1937 года. Все они в момент ареста работали в Москве, за исключением Векличева (Ростов-на-Дону). Германовича (Ленинград) и Петерсона (Киев).
Читая строки заявления Ткалуна на имя наркома Ежова, испытываешь двоякое чувство. С одной стороны – ему делает честь то, что он, согласившись давать признательные показания, делает это за счет тех лиц, которым такие признания уже никак не могли повредить или повлиять на их дальнейшую судьбу (Тухачевский со товарищи) или же мало что добавляли к уже имеющимся в их делах материалам (все остальные, Ткалуном названные). С другой стороны не покидает чувство досады и недоумения – с упомянутым выше К.А. Мерецковым служебные пути Ткалуна уже несколько лет не пересекались. Если до 1935 года, в бытность комендантом Москвы, он еще каким-то образом контактировал с начальником штаба столичного округа Мерецковым, то после отъезда последнего на равнозначную должность в Белорусский округ и ОКДВА, а затем советником начальника Генштаба в Испанию, подобные встречи и разговоры представляются весьма проблематичными.
Безусловно, Гамарник Ткалуну никогда ни этих, ни каких-либо других фамилий в качестве участников военного заговора не называл. И называть не мог по причине отсутствия у него каких-либо данных на сей счет. А появились они из-под пера Петра Пахомовича скорее всего по подсказке или даже по настоянию следователя Ушакова. Видимо, руководству Особого отдела ГУГБ очень хотелось подобраться к заместителю начальника Генштаба РККА комкору К.А. Мерецкову, чтобы показать свои «титанические усилия» по вскрытию очередной партии заговорщиков в высшем эшелоне наркомата обороны, на сей раз из заместительского звена. Потому-то, видимо, и попадает в этот список заместитель начальника Административно-Мобилизационного Управления (АМУ) дивизионный комиссар М.Е. Симонов и заместитель начальника Управления по командному составу РККА комдив И.Я. Хорошилов. А вот как там оказался командарм 2-го ранга М.Д. Великанов, один из немногих старых командующих войсками округов, остававшихся пока на свободе, остается только гадать. Хотя, впрочем, и здесь требуется поправка – к моменту написания Ткалуном данного заявления Великанов уже полмесяца как находился в тюрьме, чего отстраненный от дел бывший комендант Кремля, разумеется, мог и не знать. В чем уверенно можно не сомневаться, так это в том, что названные выше фамилии придуманы не самим Ткалуном, а подсказаны, вернее навязаны, ему следователем.
Относительно С.И. Кондратьева: несмотря на определенную натянутость во взаимоотношениях между комендантом Кремля и его заместителем (все-таки они, как ни крути, представляли интересы двух разных ведомств), Петр Пахомович дойти до того, чтобы, желая досадить Кондратьеву, зачислить его в заговорщики по собственной инициативе тоже не мог. Остается предположить – Николаев и Ушаков в обязательном порядке потребовали от него назвать в числе заговорщиков и сотрудников комендатуры Кремля, желательно чином покрупнее. Что и было выполнено. Несомненным остается и тот факт, что первоначальный текст заявления Ткалуна подвергался значительной правке со стороны Ушакова и Николаева.
Заявлением от 9 января 1938 года было положено начало многодневной тюремной эпопее Ткалуна по сочинению его «романа». Во втором томе архивно-следственного дела № 967528 сохранились многостраничные собственноручные показания Петра Пахомовича, помеченные разными днями января, февраля, апреля и мая 1938 года. Например, записи от 10, 13 и 20 января. Зачастую написанные карандашом с обеих сторон каждого листа бумаги, они имеют различного рода исправления и дополнения, сделанные на полях рукой Ткалуна. Все без исключения показания представляют собой ответы на вопросы, предварительно поставленные (вероятно в письменном виде) следователем. Нередко последующие показания объединяли несколько предыдущих, конкретизируя их в отдельных деталях. Затем уже, исходя из содержания показаний, рождались протоколы допросов.
При допросах Ткалуна следователей Особого отдела. ГУГБ интересовал широкий круг вопросов. В этом, например, можно убедиться, прочитав его собственноручные показания, написанные в течение пяти суток (20–24 февраля) и вобравшие в себя материал ряда предыдущих (от 10, 13 и 20 января 1938 года), а также составленный на основе этих показаний так называемый протокол допроса от 20 февраля. Чтобы еще раз подчеркнуть трудности в работе следователей, день и ночь бьющихся над добыванием «достоверных» данных о заговоре в Красной Армии, в первых строках нескольких протоколов допроса непременно фиксируется якобы имевшая место борьба по слому сопротивления арестованного. Так и в случае с Ткалуном – один из первых протоколов его допроса открывается вопросом следователя, содержащим констатацию факта будто бы полной капитуляции подследственного: «После долгого и упорного запирательства на следствии, под давлением неопровержимых фактов, уличающих Вас как шпиона и заговорщика, Вы, заклятый враг народа, наконец признали предъявленные Вам обвинения…»[266]
Итак, ко второй половине февраля 1938 года главный страж кремлевских кабинетов комдив Ткалун превратился в матерого шпиона и опытного заговорщика, а значит в заклятого врага трудового народа. И всю эту чушь он якобы безоговорочно признал. Если же это так, тогда оставалось самое малое – всего лишь надлежащее оформление материалов дела и передача его в Военную коллегию. Протокол допроса от 20 февраля вроде бы полностью подтверждает такое предположение – там имеются подробные признания в шпионаже в пользу Польши, показания об участии в украинской националистической организации и о подготовке военного переворота. Всего этого следователю Зиновию Ушакову было вполне достаточно, чтобы считать свой долг исполненным до конца. Однако его все же что-то смущало в деле Ткалуна. Он, видимо, сильно опасался, что оно развалится при мало-мальски серьезной проверке. Этим, по всей видимости, следует объяснить вынесение им постановления от 8 марта 1938 года, в котором, в частности, говорится: