Страница:
К началу июня 1937 года армейского комиссара 2-го ранга Славина (Бас) Иосифа Еремеевича, начальника Управления военно-учебных заведений РККА, а в недавнем прошлом начальника политуправления Ленинградского военного округа, обложили со всех сторон. В течение последних двух месяцев (апрель – май) он только и делал, что отбивался от разного рода пасквилей, как из рога изобилия посыпавшихся на него после окончания работы фёвральско-мартовского пленума ЦК ВКП(б). На примере Славина наглядно можно показать, как один из ответственных работников наркомата обороны в 1937 году ровно полгода (апрель – сентябрь) был фактически оторван от своих прямых обязанностей, потратив все это время на всякие разбирательства (партийные и служебные), на подготовку объяснительных записок, опровергающих клеветнические утверждения своих сослуживцев (бывших и настоящих).
Одним из первых на него поступило заявление члена Комиссии Советского Контроля Кисиса, написанное в начале апреля на имя наркома обороны маршала Ворошилова. Ознакомление с этим заявлением приводит к некоторым весьма примечательным выводам. Оно, как, вероятно, и другие «сигналы» с мест, валом повалившие в центр после пленума, страдает неконкретностью обвинения, расплывчатостью формулировок. Автор, стараясь отличиться и, так сказать, «не отстать от поезда», натужно силится припомнить подробности событий пятнадцатилетней давности, но у него это не совсем получается. Хотя уже само по себе обвинение оппонента в приверженности к троцкизму, пусть даже это случилось полтора десятка лет назад, в апреле 1937 года было чревато для последнего весьма большими последствиями. Последствиями, разумеется, неприятными, что вскоре и случилось. Приведем этот документ, как образчик послепленумовских доносов.
Кстати, о Константине Григорьевиче Сидорове очень тепло отзывается Евгения Гинзбург, автор бестселлера «Крутой маршрут». Заведующая отделом культуры газеты «Красная Татария», она еще в 1935 году была обвинена в пособничестве троцкистам, получив за это строгий выговор. Не примирившись с несправедливым решением, Гинзбург подает апелляцию в высшие партийные органы, а затем сама едет в Москву и обращается в поисках правды в Комиссию Партийного Контроля (КПК). Там она и встретилась с корпусным комиссаром Сидоровым, который по занимаемой им должности ответственного секретаря Парткомиссии ПУРККА являлся членом партколлегии КПК.
Обивая пороги различных кабинетов КПК, побывав у нескольких партследователей, почти отчаявшись найти эту неуловимую правду, Евгения Семеновна в один из таких критических для нее моментов повстречалась с Сидоровым.
«В какой-то момент показалось, что мне немного повезло на Ильинке (там размещалась КПК. – Н.Ч.). Член партколлегии Сидоров, работник ПУРа, проявил ко мне внимание и сочувствие. Он возмутился формулировкой… решения, в котором говорилось, между прочим: «запретить пропаганду марксизма-ленинизма».
– Черт знает что! Запретить коммунисту пропаганду марксизма! Ни в какие ворота не лезет! Усердие не по разуму.
Он обнадежил меня, что взыскание будет уменьшено. И действительно, к ноябрю я получила выписку, в которой «во изменение решения партколлегии по Татарии» строгий с предупреждением заменялся строгим. Пункт о запрещении преподавания и пропагандистской работы был совсем снят, а мотивировка «за примиренчество к враждебным партии элементам» была заменена более мягкой – «за притупление политической бдительности».
Сидоров, как и многие другие ответственные московские партийные работники, никак не предполагал дальнейшего разгула репрессий в партии и стране. Наоборот, по словам Е. Гинзбург, он надеялся на улучшение политического климата в партии, о чем и не преминул ей сказать.
– А затихнет немного обстановка, подадите через годик на снятие, – сочувственно напутствовал меня Сидоров и по искреннему выражению его лица видно было, что этот серьезный человек с большим партийным прошлым действительно надеется на возможность «затихания» обстановки.
Да, масштабов предстоящих событий не могли предвидеть даже такие умудренные опытом партийцы…»[326]
2 мая 1937 года Славин посылает на имя К.Г. Сидорова объяснительную записку, в которой утверждает, что «ни в 1923, ни в 1924 гг., о которых пишет тов. Кисис, я к троцкистской оппозиции не принадлежал, а стоял на позиции партии». Он также сообщает, что самого Кисиса хорошо знал по совместной работе в Екатеринославе в 1922–1923 гг. А что касается совместной поездки в Москву на ХIII партконференцию, то «в беседе с ним и некоторыми другими партийными работниками (точно не припомню), ехавшими с нами в одном вагоне на конференцию, я говорил о том, что, как мне казалось, дискуссия началась слишком обостренно и могла бы проходить в менее резких формах… Нигде, ни на одном собрании я этого не высказывал, так как колебаний в правильности политики партии у меня не было.
На ХIII Всесоюзной партийной конференции (декабрь 1923 г.) я голосовал вместе с партией. Как известно, на этой конференции только два начпуокра – Московский и Закавказский – голосовали с троцкистской оппозицией. На ХIII съезде партии (май 1924 г.), на котором я тоже был делегатом, я голосовал с партией»[327].
Здесь же Славин сослался на то, что его приверженность генеральной линии партии в означенный период могут подтвердить ответственные работники наркомата обороны (комдив И.Я. Хорошилов, дивинженер А.М. Аксенов) и ПУРККА (корпусной комиссар Н.И. Ильин, бригадный комиссар И.Г. Шубин), а также член Военного совета ЗабВО корпусной комиссар В.Н. Шестаков. В доказательство своих слов Славин приложил к объяснительной записке ряд документов: резолюцию партконференции 5 й армии; характеристику, данную ему парторганизацией Ташкентской военной школы; отзывы о его работе, выданные Киевским и Екатеринославским губкомами партии. Все перечисленные документы характеризовали Славина только с положительной стороны[328].
Примечательно, что в персональном партийном деле Славина показаний названных им в объяснительной записке лиц почему-то нет. Зато имеются показания (со знаком минус) других людей, тоже когда-то встречавшихся с ним в эти злополучные 1923–1924 гг. К тому же дело по обвинению Иосифа Еремеевича в троцкизме уже вышло за рамки ПУРККА, оно стало предметом внимания и партколлегии КПК при ЦК ВКП(б). Именно туда поступило в конце июня заявление бывшего секретаря Дальбюро ЦК ВКП(б) A.M. Буйко, в котором, в частности, говорилось: «Члены ВКП(б) Седякин и Славин, работавшие на Дальнем Востоке в 1924 г. – первый командармом, а второй начальником политического управления армии – в период острой борьбы партии с троцкистами не боролись за линию партии (не выступали на собраниях против троцкистов, отмалчивались). Уход с работы (с Дальнего Востока) названных лиц имел прямую связь с их непартийным поведением в то время…»[329]
Утверждение A.M. Буйко о переводе А.И. Седякина и И.Е. Славина с Дальнего Востока можно понять как их отстранение от занимаемых должностей. В подобных ситуациях, как правило, следовало или понижение в должности или, в лучшем варианте, назначение на равнозначный пост, но только во внутренних округах. Однако в данном случае, если следовать словам и логике Буйко, концы с концами не сходятся. Ни о каком отстранении, не говоря уже о понижении, не идет и речи: Седякин после 5 й армии получил под свое начало Приволжский военный округ, а Славин стал членом РВС Туркестанского фронта, а затем несколько лет работал заместителем начальника ПУРККА. Так что неувязочка вышла, товарищ Буйко!
Снежный ком, пущенный Кисисом по косогору, стремительно набирал скорость, превращаясь в могучую лавину, все сметающую на своем пути. К уже имеющимся материалам вскоре добавились новые: следователи Парткомиссии ПУРККА направили ряд запросов лицам, работавшим в 1923–1924 гг. в пуарме 5. Те не замедлили откликнуться и в августе 1937 года в кабинетах ПУРККА скопилось около десятка таких ответов. Среди них несколько было от гражданских лиц, но большинство принадлежало людям, продолжавшим службу в Красной Армии.
Несомненный интерес представляют слова начальника кафедры истории ВКП(б) Военной академии имени М.В. Фрунзе бригадного комиссара Г.Л. Баранцева, бывшего заместителя Славина в политуправлении 5 й армии. В заявлении, написанном по собственной инициативе в середине августа 1937 года, Баранцев писал: «Считаю необходимым сообщить ряд фактов об антипартийном поведении т. Славина И.Е. в 1923–24 гг….
Тов. Славин был в конце 1923 г. назначен нач. пуарм-5, я ему сдавал должность, а затем остался при нем заместителем. Вскоре после прибытия т. Славина по его инициативе были назначены в пуарм Шмидт[330], Березкин[331] и Липелис… Шмидт, назначенный нач. орготдела пуарма, был одним из троцкистских лидеров в Чите, вплоть до выступления троцкистским содокладчиком на общегородском партсобрании. Березкин и Липелис с ним солидаризировались… Славин держался двурушнической позиции, не выступая прямо за троцкизм, но и не критикуя его…»[332]
Все обличения в адрес Славина, поступившие в различные инстанции весной и летом 1937 года, можно подразделить на три неравные по количеству заявлений группы, соответствующие трем основным этапам его деятельности после гражданской войны. Первая из них, самая обширная, касается поведения Славина в бытность его начальником политуправления 5 й Краснознаменной армии. Вторая, сравнительно малая по количеству доносов, относится к периоду его работы начальником политуправления Ленинградского военного округа. И, наконец, третья группа доносов (будем называть вещи своими именами) содержит критику и обвинения начальника УВУЗа РККА.
Первую группу мы уже частично рассмотрели. Как было сказано, некоторые из заявлений по сути являлись голословными, в них отсутствовала необходимая аргументация тех или иных утверждений автора. Другие же, наоборот, грешили излишней детализацией описываемого события, приводя множество бытовых подробностей, чаще всего совершенно не относящихся к политической подоплеке данного вопроса. Примером такого «творчества» является заявление члена ВКП(б) М.Р. Подчасовой, написанное ею в начале июня 1937 года на имя Ворошилова. Голосовавшая в 1923 году за троцкистскую резолюцию, Мария Подчасова, страстно желая загладить эту свою вину, решительно разоблачает всех знакомых ей бывших троцкистов. К их числу она относит и Иосифа Славина.
«В 1923–24 гг. я училась в Свердловском университете, в общежитии со мной жила Кацнельсон Ф., активная троцкистка, к которой приходил Славин, когда приезжал в Москву из Читы.
Славин полностью разделял троцкистскую оппозицию, он не разоблачал враждебность троцкизма…
Мне это понятно потому, что я лично в 1923 г. совершила тяжкое преступление перед партией, голосовала за резолюцию врага, предателя. Славин же относился к нам сочувственно и это был единственный человек из приходивших к нам в общежитие делегатов 13 партсъезда, который не ругал и не позорил нас за сделанное преступление перед партией…
Славин был делегатом на 13 партсъезде, в день голосования резолюции по отчету ЦК ВКП(б) пришел в общежитие удрученным и когда его спросила Кацнельсон, за кого он голосовал, он ответил: «Ни за кого, я вышел и просидел в уборной в период голосования резолюции». Такой ответ вызвал бурю негодования Кацнельсон, она назвала его «гнилым интеллигентом»… Славин на это ей ответил: «Так выгоднее и полезнее, никто не придерется, ведь мог же у меня заболеть живот, а вот вас всех, видно, разгонят за то, что вы голосовали против ЦК».
Такова двурушническая позиция была у Славина во время 13 партсъезда, скрывавшего свою враждебно-троцкистскую идеологию от партии»[333].
Баранцеву и Подчасовой вторит дивизионный комиссар Л.Г. Якубовский, помполит 18-го стрелкового корпуса (ОКДВА). В своем письме на шля маршала Блюхера он сообщал: «…1923 г. явился более серьезным испытанием для меня… В пуарме-5 свирепствовал Шмидт (зам. нач. пуарма), который, пользуясь гробовым молчанием тогдашнего начпуарма тов. Славина, немало сделал для разложения армейской парторганизации…»[334]
Заявления, подобные вышеприведенным, с обвинениями Славина в пособничестве троцкизму, в 1937 году в различные партийные инстанции поступили также от военкома Сумского артиллерийского училища полкового комиссара Жлобницкото. помощника командующего войсками Харьковского военного округа по материальному обеспечению дивинтенданта О.П. Латсон-Крашинского, от члена партии Тулупчука (г. Севастополь) и еще нескольких человек.
Здесь, видимо, следует сделать остановку в цитировании обличительного материала на Славина и задать вполне резонный вопрос: «Ну а сам он где-либо, когда-нибудь говорил или писал (например, в анкетах) о своем отношении к Троцкому и троцкизму?». Да, говорил и писал. Обратившись к его личному партийному делу, находим там выписку из протокола открытого собрания ячейки ВКП(б) курсов марксизма-ленинизма при ЦК партии. Дело происходило в 1929 году, в период очередной чистки партийных рядов. В протоколе относительно Славина говорится, что в 1921 году он активно защищал линию Троцкого о профсоюзах, однако после статьи В.И. Ленина «О продналоге» понял свою ошибку и отошел от троцкизма. На вопрос одного из присутствующих на собрании: «Вы где-нибудь официально отказались от троцкистских взглядов?», Славин ответил: «Конечно, я был начпуарма и зам. нач. ПУРа и у меня ничего не осталось от моих взглядов». Окончательное решение данного собрания: «Проверен. Стаж с 1917 года».
Таким образом, Славин свои прошлые грехи и не думал скрывать от партии и ее организаций, о них есть сведения в его партийных документах, о них знали его товарищи. Хотя надо понять и другое: это было темное пятно в его партийной биографии и, вполне естественно, Иосиф Еремеевич не горел желанием на всех углах и перекрестках кричать о своей ошибке молодости и посыпать голову пеплом.
Славина, разумеется, волновал вопрос – а как же реагирует ПУРККА и нарком обороны на обвинения в его адрес? Как намерены там поступить с клеветниками (и с ним самим)? В подобном неведении для него проходили недели, месяц за месяцем. А между тем и Константин Сидоров тоже не терял времени даром: 9 июня (за два дня до суда над Тухачевским и спустя десять дней после самоубийства Гамарника) он подготовил обобщенный доклад по материалам на Славина и направил его Ворошилову. В этом докладе Сидоров отмечал: «…Познакомившись с материалами и опросив т.т. Кубяк, Караваева, Ильина, Булина, Латсона, Подчасову, установил:
т. Славин не отрицает спора с Кисисом о резкой форме борьбы с троцкизмом в 1923–24 гг., но отрицает колебания и принадлежность к троцкистской оппозиции.
Опрошенный т. Кубяк подтвердил в категорической форме троцкистские настроения Славина.
т.т. Караваев, Ильин, Якубовский, Булин заявили, что они не слышали в тот период выступлений т. Славина за линию партии в борьбе с троцкизмом.
Со своей стороны считаю, что т. Славин, будучи троцкистом в 1920 г., в 1923–24 гг. формально стоял за линию партии, а по существу оставался троцкистом. Только этим можно объяснить «гробовое молчание» т. Славина в бытность его нач. пуарма 5 в то время, как его заместитель – троцкист Шмидт вел активную троцкистскую борьбу против партии…
В бытность начальником политуправления ЛВО, Славин покрывал троцкистов – врагов народа Зюк и Гарькавого…
Также ему были известны отзывы Гарькавого о методах работы ОО (особых отделов НКВД. – Н.Ч.) как о жандармских, но он их покрывал и дезориентировал парторганизацию, заявляя: «Разве вы не знаете Гарькавого и Зюк?»
Поэтому не случайно, что Славин был не в ладу с быв. Командующим войсками ЛВО т. Беловым и наоборот «дружно» работал с врагами народа Примаковым и Гарькавым…
Все эти факты приводят меня к убеждению, что Славин по настоящее время остался троцкистом.
Докладывая об изложенном, считал бы освободить т. Славина от занимаемой должности начальника Управления Военно-учебных заведений РККА. Вопрос о его партийной принадлежности рассмотреть на Парткомиссии ПУРККА»[335].
Вот, оказывается, какими делами занималась Парткомиссия ПУРККА – кто сказал те или иные слова пятнадцать лет тому назад, в какую форму их облек; кто выступал тогда на собрании, а кто не удосужился это сделать и промолчал. Причины такого молчания произвольно домысливались и, конечно, не в пользу «молчунов». Что и видно на примере со Славиным. Ему уже несколько месяцев было известно, что на него «есть показания», он знал, что такие вещи просто так не кончаются и уже не ждал для себя ничего хорошего. Тем более, что вокруг шли аресты командиров и политработников, безупречно чистых в отношении троцкизма. Не то что он!
А что касается покровительства комбригу М.О. Зюку, бывшему командиру 4 й стрелковой дивизии, а также «либерального» отношения члена РВС ЛВО Славина к словам и поступкам бывших заместителей командующего ЛВО комкоров И.И. Гарькавого и В.М. Примакова, совместной и дружной работы с ними, то здесь обвинения строились на заявлениях недавних подчиненных Иосифа Еремеевича – начальников политотделов дивизий: 16 й стрелковой – бригадного комиссара Л.И. Идельсона, 67 й стрелковой – бригадного комиссара Ф.Н. Муромцева, помполита Артиллерийского НИИ бригадного комиссара А.И. Мошкина. бывшего заместителя Славина в политуправлении ЛВО корпусного комиссара И.Ф. Немерзелли, а также начальника санитарной службы округа бригврача Звоницкого.
В чем же обвинял Славина начподив 16 Идельсон? Да в том, что тот «плохо» реагировал на сигналы с мест. Например, на заявление командира 12-го стрелкового полка Попова, который, посетив однажды в 1935 году квартиру командира своей дивизии М.О. Зюка, увидел там одного из участников убийства С.М. Кирова (именно так и формулирует свои выводы бригадный комиссар Идельсон. – Н.Ч.) – некоего Левина.
Идельсон пишет: «Я предложил написать об этом… начпуокра тов. Славину. Это заявление тов. Поповым было написано и передано т. Славину. Несмотря на такой серьезный факт, как связь Зюка с убийцами т. Кирова и ряд других сигналов, доходящих до высказывания им открыто троцкистских взглядов и антисоветских анекдотов, Зюк был послан на должность командира дивизии на Дальний Восток, а затем на Украину»[336].
Далее Идельсон, закончив историю с Зюком, переходит к «разоблачению» Ильи Ивановича Гарькавого: «Зам. командующего войсками Гарькавый при обходе расположения частей лагеря в часы массовой работы выразил недовольство тем, что во всех подразделениях проходили партсобрания. Он заявил командиру дивизии т. Князеву следующее: «Чего вы «мудой» занимаетесь?». Я, услышав эту фразу, заявил ему – идут партсобрания. Он вторично заявил примерно следующее: «Что нужно делом заниматься, а не трепотней». Я об этом факте доложил тов. Славину. О недооценке политработы Гарькавым было известно и по другим делам.
Я решил об этих серьезных фактах доложить Вам (заявление Идельсона адресовано члену Военного совета ЛВО армейскому комиссару 2-го ранга П.А. Смирнову. – Н.Ч.). Я глубоко сомневаюсь, что эти серьезные сигналы, особенно в отношении Зюка, были доведены до сведения Наркома тов. Ворошилова и ЦК ВКП(б) тов. Славиным, ибо если они были известны, то Зюк не получил бы новое назначение на Восток и после его провала там, в 25 дивизию»[337]. Примерно такого же содержания были и заявления Мошкина, Муромцева и Звоницкого.
Лев Исаакович Идельсон напрямую о том не говорит, но по существу он обвиняет Славина в явном пособничестве и укрывательстве троцкиста Зюка, выражая тем самым своему бывшему начальнику политическое недоверие. То есть он стремится отмежеваться от Славина и показать, что у него с ним нет ничего общего. А в то же самое время, только месяцем раньше, другой бригадный комиссар – начподив 67 Муромцев утверждает совершенно обратное: Идедьсон входил в число любимчиков Славина и пользовался его полным доверием наряду с еще несколькими начподивами и помполитами. «Славин всюду подчеркивал, что это лучшие начподивы, не критиковал их работу, короче – Арш, Цейтлин, Серпуховитин и еще Идельсон… – самые приближенные и близкие… Пользовались всячески его покровительством, он их награждал (Цейтлина 1000 рублями), не взыскивал за грубые ошибки и упущения в работе…»[338]
Как отмечалось, третья группа обвинений касалась деятельности Славина на посту начальника Управления Военно-учебных заведений РККА. И здесь более всего преуспел, опередив всех как по количеству доносов, так и по их листажному объему, бывший секретарь парторганизации этого Управления полковник И.Ф. Нефтерев. Он уже в марте 1937 года охотно откликнулся (и был, так сказать, первой ласточкой в УВУЗе) на призыв пленума ЦК резко активизировать поиск врагов народа. А таких в УВУЗе, по его мнению, было предостаточно. Текст этого письма-доноса заслуживает того, чтобы его воспроизвести, ибо помыслы доносчика здесь видны как на ладони. Во-первых, это своего рода месть и Нефтерев хочет получить удовлетворение за нанесенную ему обиду (снятие с должности начальника отдела). Во-вторых, желание лично себя обезопасить, показав, насколько велика дистанция между ним и троцкистами из УВУЗа. В-третьих, это попытка расчистить поле для восстановления утраченных позиций и продвижения по службе – Нефтерев всегда считал себя незаслуженно обойденным. Кстати, довольно неуклюже выглядит попытка Нефтерева увязать между собой события, разделенные по времени в полгода (критика троцкистов в УВУЗе в марте 1937 года и его отстранение от должности в ноябре 1936 года).
Вождь партии, на февральско-мартовском пленуме ЦК обратился к коммунистам и беспартийным с просьбой немедленно сигнализировать о врагах народа, о своих подозрениях к ним, разрешив при этом обращаться в любую инстанцию, будь то партийная или советская. Иван Нефтерев не замедлил воспользоваться предоставленным правом, обратившись сразу к наркому обороны, почему-то проигнорировав, как парторг, своего куратора – Политическое Управление РККА.
«Глубоко прочувствовал и осознал всю историческую важность постановления последнего Пленума ЦK ВКП(б) и внимательно прослушал Ваш доклад и заключительное слово…, я решил сообщить Вам следующее:
1. Заместитель начальника УВУЗа РККА Артеменко Н.Ф. бывший троцкист; до обмена партдокументов скрывал свою принадлежность к троцкистской оппозиции.
Я, как парторг, выяснил это при заполнении регистрации листка на члена партии и немедленно об этом доложил тов. Славину, который не придал особого значения, сказал мне: «Ведь это было давно, ладно, не волнуйся, я переговорю с Осепяном». Затем я поставил в известность заместителя секретаря партбюро НКО тов. Симонова, который мне сообщил, что он Артеменко знал по работе в ПриВО как троцкиста, работавшего вместе с Мрачковским.
Одним из первых на него поступило заявление члена Комиссии Советского Контроля Кисиса, написанное в начале апреля на имя наркома обороны маршала Ворошилова. Ознакомление с этим заявлением приводит к некоторым весьма примечательным выводам. Оно, как, вероятно, и другие «сигналы» с мест, валом повалившие в центр после пленума, страдает неконкретностью обвинения, расплывчатостью формулировок. Автор, стараясь отличиться и, так сказать, «не отстать от поезда», натужно силится припомнить подробности событий пятнадцатилетней давности, но у него это не совсем получается. Хотя уже само по себе обвинение оппонента в приверженности к троцкизму, пусть даже это случилось полтора десятка лет назад, в апреле 1937 года было чревато для последнего весьма большими последствиями. Последствиями, разумеется, неприятными, что вскоре и случилось. Приведем этот документ, как образчик послепленумовских доносов.
ЛичноИтак, обвинять Славина начали издалека, использовав троцкизм как наживку на крючок опытного рыболова. Хотя заявление Кисиса и страдало отсутствием всякой конкретики, однако и по нему Славину пришлось отбиваться, ибо из Партийной комиссии Политуправления РККА от него затребовали объяснений. Бросается в глаза деталь – насколько малым по объему было заявление Кисиса и как пространно Славину пришлось опровергать эту напраслину на него. Хорошо еще, что во главе Парткомиссии ПУРККА стоял не ограниченно упертый Ефим Щаденко, а Константин Сидоров, умный и вдумчивый политработник, знавший Славина не один год и пытавшийся на первых порах доносительского вала во всем детально разобраться, отделить, насколько это было возможно, зерна от плевел. Однако затем, когда волна доносов и репрессий по ним приобрели масштабы «девятого вала», даже и Сидорову оказалось не под силу во всех персональных партийных делах соблюсти сугубую объективность, не поддаться эйфории обличительства.
Наркому обороны СССР
тов. Ворошилову К.Е.
Начальником Главного Управления Высших Военно-учебных учреждений РККА работает тов. Славин.
Сообщаю Вам, что тов. Славин в 23–24 г. в период ХIII-й партконференции стоял на троцкистских позициях. В то время тов. Славин работал на Дальнем Востоке, а я был секретарем Енисейского губкома партии.
Я встретил тов. Славина… по дороге в Москву на XIII-ю партконференцию. В поезде, среди делегатов, едущих на партконференцию, шла дискуссия вокруг тогдашних споров с оппозицией и в этой дискуссии тов. Славин защищал троцкистов.
Сообщаю Вам об этом для проверки, не скрывает ли тов. Славин этих своих троцкистских ошибок от партии.
Член КСК (Кисис)
7.IV.37 г. г. Москва[325]
Кстати, о Константине Григорьевиче Сидорове очень тепло отзывается Евгения Гинзбург, автор бестселлера «Крутой маршрут». Заведующая отделом культуры газеты «Красная Татария», она еще в 1935 году была обвинена в пособничестве троцкистам, получив за это строгий выговор. Не примирившись с несправедливым решением, Гинзбург подает апелляцию в высшие партийные органы, а затем сама едет в Москву и обращается в поисках правды в Комиссию Партийного Контроля (КПК). Там она и встретилась с корпусным комиссаром Сидоровым, который по занимаемой им должности ответственного секретаря Парткомиссии ПУРККА являлся членом партколлегии КПК.
Обивая пороги различных кабинетов КПК, побывав у нескольких партследователей, почти отчаявшись найти эту неуловимую правду, Евгения Семеновна в один из таких критических для нее моментов повстречалась с Сидоровым.
«В какой-то момент показалось, что мне немного повезло на Ильинке (там размещалась КПК. – Н.Ч.). Член партколлегии Сидоров, работник ПУРа, проявил ко мне внимание и сочувствие. Он возмутился формулировкой… решения, в котором говорилось, между прочим: «запретить пропаганду марксизма-ленинизма».
– Черт знает что! Запретить коммунисту пропаганду марксизма! Ни в какие ворота не лезет! Усердие не по разуму.
Он обнадежил меня, что взыскание будет уменьшено. И действительно, к ноябрю я получила выписку, в которой «во изменение решения партколлегии по Татарии» строгий с предупреждением заменялся строгим. Пункт о запрещении преподавания и пропагандистской работы был совсем снят, а мотивировка «за примиренчество к враждебным партии элементам» была заменена более мягкой – «за притупление политической бдительности».
Сидоров, как и многие другие ответственные московские партийные работники, никак не предполагал дальнейшего разгула репрессий в партии и стране. Наоборот, по словам Е. Гинзбург, он надеялся на улучшение политического климата в партии, о чем и не преминул ей сказать.
– А затихнет немного обстановка, подадите через годик на снятие, – сочувственно напутствовал меня Сидоров и по искреннему выражению его лица видно было, что этот серьезный человек с большим партийным прошлым действительно надеется на возможность «затихания» обстановки.
Да, масштабов предстоящих событий не могли предвидеть даже такие умудренные опытом партийцы…»[326]
2 мая 1937 года Славин посылает на имя К.Г. Сидорова объяснительную записку, в которой утверждает, что «ни в 1923, ни в 1924 гг., о которых пишет тов. Кисис, я к троцкистской оппозиции не принадлежал, а стоял на позиции партии». Он также сообщает, что самого Кисиса хорошо знал по совместной работе в Екатеринославе в 1922–1923 гг. А что касается совместной поездки в Москву на ХIII партконференцию, то «в беседе с ним и некоторыми другими партийными работниками (точно не припомню), ехавшими с нами в одном вагоне на конференцию, я говорил о том, что, как мне казалось, дискуссия началась слишком обостренно и могла бы проходить в менее резких формах… Нигде, ни на одном собрании я этого не высказывал, так как колебаний в правильности политики партии у меня не было.
На ХIII Всесоюзной партийной конференции (декабрь 1923 г.) я голосовал вместе с партией. Как известно, на этой конференции только два начпуокра – Московский и Закавказский – голосовали с троцкистской оппозицией. На ХIII съезде партии (май 1924 г.), на котором я тоже был делегатом, я голосовал с партией»[327].
Здесь же Славин сослался на то, что его приверженность генеральной линии партии в означенный период могут подтвердить ответственные работники наркомата обороны (комдив И.Я. Хорошилов, дивинженер А.М. Аксенов) и ПУРККА (корпусной комиссар Н.И. Ильин, бригадный комиссар И.Г. Шубин), а также член Военного совета ЗабВО корпусной комиссар В.Н. Шестаков. В доказательство своих слов Славин приложил к объяснительной записке ряд документов: резолюцию партконференции 5 й армии; характеристику, данную ему парторганизацией Ташкентской военной школы; отзывы о его работе, выданные Киевским и Екатеринославским губкомами партии. Все перечисленные документы характеризовали Славина только с положительной стороны[328].
Примечательно, что в персональном партийном деле Славина показаний названных им в объяснительной записке лиц почему-то нет. Зато имеются показания (со знаком минус) других людей, тоже когда-то встречавшихся с ним в эти злополучные 1923–1924 гг. К тому же дело по обвинению Иосифа Еремеевича в троцкизме уже вышло за рамки ПУРККА, оно стало предметом внимания и партколлегии КПК при ЦК ВКП(б). Именно туда поступило в конце июня заявление бывшего секретаря Дальбюро ЦК ВКП(б) A.M. Буйко, в котором, в частности, говорилось: «Члены ВКП(б) Седякин и Славин, работавшие на Дальнем Востоке в 1924 г. – первый командармом, а второй начальником политического управления армии – в период острой борьбы партии с троцкистами не боролись за линию партии (не выступали на собраниях против троцкистов, отмалчивались). Уход с работы (с Дальнего Востока) названных лиц имел прямую связь с их непартийным поведением в то время…»[329]
Утверждение A.M. Буйко о переводе А.И. Седякина и И.Е. Славина с Дальнего Востока можно понять как их отстранение от занимаемых должностей. В подобных ситуациях, как правило, следовало или понижение в должности или, в лучшем варианте, назначение на равнозначный пост, но только во внутренних округах. Однако в данном случае, если следовать словам и логике Буйко, концы с концами не сходятся. Ни о каком отстранении, не говоря уже о понижении, не идет и речи: Седякин после 5 й армии получил под свое начало Приволжский военный округ, а Славин стал членом РВС Туркестанского фронта, а затем несколько лет работал заместителем начальника ПУРККА. Так что неувязочка вышла, товарищ Буйко!
Снежный ком, пущенный Кисисом по косогору, стремительно набирал скорость, превращаясь в могучую лавину, все сметающую на своем пути. К уже имеющимся материалам вскоре добавились новые: следователи Парткомиссии ПУРККА направили ряд запросов лицам, работавшим в 1923–1924 гг. в пуарме 5. Те не замедлили откликнуться и в августе 1937 года в кабинетах ПУРККА скопилось около десятка таких ответов. Среди них несколько было от гражданских лиц, но большинство принадлежало людям, продолжавшим службу в Красной Армии.
Несомненный интерес представляют слова начальника кафедры истории ВКП(б) Военной академии имени М.В. Фрунзе бригадного комиссара Г.Л. Баранцева, бывшего заместителя Славина в политуправлении 5 й армии. В заявлении, написанном по собственной инициативе в середине августа 1937 года, Баранцев писал: «Считаю необходимым сообщить ряд фактов об антипартийном поведении т. Славина И.Е. в 1923–24 гг….
Тов. Славин был в конце 1923 г. назначен нач. пуарм-5, я ему сдавал должность, а затем остался при нем заместителем. Вскоре после прибытия т. Славина по его инициативе были назначены в пуарм Шмидт[330], Березкин[331] и Липелис… Шмидт, назначенный нач. орготдела пуарма, был одним из троцкистских лидеров в Чите, вплоть до выступления троцкистским содокладчиком на общегородском партсобрании. Березкин и Липелис с ним солидаризировались… Славин держался двурушнической позиции, не выступая прямо за троцкизм, но и не критикуя его…»[332]
Все обличения в адрес Славина, поступившие в различные инстанции весной и летом 1937 года, можно подразделить на три неравные по количеству заявлений группы, соответствующие трем основным этапам его деятельности после гражданской войны. Первая из них, самая обширная, касается поведения Славина в бытность его начальником политуправления 5 й Краснознаменной армии. Вторая, сравнительно малая по количеству доносов, относится к периоду его работы начальником политуправления Ленинградского военного округа. И, наконец, третья группа доносов (будем называть вещи своими именами) содержит критику и обвинения начальника УВУЗа РККА.
Первую группу мы уже частично рассмотрели. Как было сказано, некоторые из заявлений по сути являлись голословными, в них отсутствовала необходимая аргументация тех или иных утверждений автора. Другие же, наоборот, грешили излишней детализацией описываемого события, приводя множество бытовых подробностей, чаще всего совершенно не относящихся к политической подоплеке данного вопроса. Примером такого «творчества» является заявление члена ВКП(б) М.Р. Подчасовой, написанное ею в начале июня 1937 года на имя Ворошилова. Голосовавшая в 1923 году за троцкистскую резолюцию, Мария Подчасова, страстно желая загладить эту свою вину, решительно разоблачает всех знакомых ей бывших троцкистов. К их числу она относит и Иосифа Славина.
«В 1923–24 гг. я училась в Свердловском университете, в общежитии со мной жила Кацнельсон Ф., активная троцкистка, к которой приходил Славин, когда приезжал в Москву из Читы.
Славин полностью разделял троцкистскую оппозицию, он не разоблачал враждебность троцкизма…
Мне это понятно потому, что я лично в 1923 г. совершила тяжкое преступление перед партией, голосовала за резолюцию врага, предателя. Славин же относился к нам сочувственно и это был единственный человек из приходивших к нам в общежитие делегатов 13 партсъезда, который не ругал и не позорил нас за сделанное преступление перед партией…
Славин был делегатом на 13 партсъезде, в день голосования резолюции по отчету ЦК ВКП(б) пришел в общежитие удрученным и когда его спросила Кацнельсон, за кого он голосовал, он ответил: «Ни за кого, я вышел и просидел в уборной в период голосования резолюции». Такой ответ вызвал бурю негодования Кацнельсон, она назвала его «гнилым интеллигентом»… Славин на это ей ответил: «Так выгоднее и полезнее, никто не придерется, ведь мог же у меня заболеть живот, а вот вас всех, видно, разгонят за то, что вы голосовали против ЦК».
Такова двурушническая позиция была у Славина во время 13 партсъезда, скрывавшего свою враждебно-троцкистскую идеологию от партии»[333].
Баранцеву и Подчасовой вторит дивизионный комиссар Л.Г. Якубовский, помполит 18-го стрелкового корпуса (ОКДВА). В своем письме на шля маршала Блюхера он сообщал: «…1923 г. явился более серьезным испытанием для меня… В пуарме-5 свирепствовал Шмидт (зам. нач. пуарма), который, пользуясь гробовым молчанием тогдашнего начпуарма тов. Славина, немало сделал для разложения армейской парторганизации…»[334]
Заявления, подобные вышеприведенным, с обвинениями Славина в пособничестве троцкизму, в 1937 году в различные партийные инстанции поступили также от военкома Сумского артиллерийского училища полкового комиссара Жлобницкото. помощника командующего войсками Харьковского военного округа по материальному обеспечению дивинтенданта О.П. Латсон-Крашинского, от члена партии Тулупчука (г. Севастополь) и еще нескольких человек.
Здесь, видимо, следует сделать остановку в цитировании обличительного материала на Славина и задать вполне резонный вопрос: «Ну а сам он где-либо, когда-нибудь говорил или писал (например, в анкетах) о своем отношении к Троцкому и троцкизму?». Да, говорил и писал. Обратившись к его личному партийному делу, находим там выписку из протокола открытого собрания ячейки ВКП(б) курсов марксизма-ленинизма при ЦК партии. Дело происходило в 1929 году, в период очередной чистки партийных рядов. В протоколе относительно Славина говорится, что в 1921 году он активно защищал линию Троцкого о профсоюзах, однако после статьи В.И. Ленина «О продналоге» понял свою ошибку и отошел от троцкизма. На вопрос одного из присутствующих на собрании: «Вы где-нибудь официально отказались от троцкистских взглядов?», Славин ответил: «Конечно, я был начпуарма и зам. нач. ПУРа и у меня ничего не осталось от моих взглядов». Окончательное решение данного собрания: «Проверен. Стаж с 1917 года».
Таким образом, Славин свои прошлые грехи и не думал скрывать от партии и ее организаций, о них есть сведения в его партийных документах, о них знали его товарищи. Хотя надо понять и другое: это было темное пятно в его партийной биографии и, вполне естественно, Иосиф Еремеевич не горел желанием на всех углах и перекрестках кричать о своей ошибке молодости и посыпать голову пеплом.
Славина, разумеется, волновал вопрос – а как же реагирует ПУРККА и нарком обороны на обвинения в его адрес? Как намерены там поступить с клеветниками (и с ним самим)? В подобном неведении для него проходили недели, месяц за месяцем. А между тем и Константин Сидоров тоже не терял времени даром: 9 июня (за два дня до суда над Тухачевским и спустя десять дней после самоубийства Гамарника) он подготовил обобщенный доклад по материалам на Славина и направил его Ворошилову. В этом докладе Сидоров отмечал: «…Познакомившись с материалами и опросив т.т. Кубяк, Караваева, Ильина, Булина, Латсона, Подчасову, установил:
т. Славин не отрицает спора с Кисисом о резкой форме борьбы с троцкизмом в 1923–24 гг., но отрицает колебания и принадлежность к троцкистской оппозиции.
Опрошенный т. Кубяк подтвердил в категорической форме троцкистские настроения Славина.
т.т. Караваев, Ильин, Якубовский, Булин заявили, что они не слышали в тот период выступлений т. Славина за линию партии в борьбе с троцкизмом.
Со своей стороны считаю, что т. Славин, будучи троцкистом в 1920 г., в 1923–24 гг. формально стоял за линию партии, а по существу оставался троцкистом. Только этим можно объяснить «гробовое молчание» т. Славина в бытность его нач. пуарма 5 в то время, как его заместитель – троцкист Шмидт вел активную троцкистскую борьбу против партии…
В бытность начальником политуправления ЛВО, Славин покрывал троцкистов – врагов народа Зюк и Гарькавого…
Также ему были известны отзывы Гарькавого о методах работы ОО (особых отделов НКВД. – Н.Ч.) как о жандармских, но он их покрывал и дезориентировал парторганизацию, заявляя: «Разве вы не знаете Гарькавого и Зюк?»
Поэтому не случайно, что Славин был не в ладу с быв. Командующим войсками ЛВО т. Беловым и наоборот «дружно» работал с врагами народа Примаковым и Гарькавым…
Все эти факты приводят меня к убеждению, что Славин по настоящее время остался троцкистом.
Докладывая об изложенном, считал бы освободить т. Славина от занимаемой должности начальника Управления Военно-учебных заведений РККА. Вопрос о его партийной принадлежности рассмотреть на Парткомиссии ПУРККА»[335].
Вот, оказывается, какими делами занималась Парткомиссия ПУРККА – кто сказал те или иные слова пятнадцать лет тому назад, в какую форму их облек; кто выступал тогда на собрании, а кто не удосужился это сделать и промолчал. Причины такого молчания произвольно домысливались и, конечно, не в пользу «молчунов». Что и видно на примере со Славиным. Ему уже несколько месяцев было известно, что на него «есть показания», он знал, что такие вещи просто так не кончаются и уже не ждал для себя ничего хорошего. Тем более, что вокруг шли аресты командиров и политработников, безупречно чистых в отношении троцкизма. Не то что он!
А что касается покровительства комбригу М.О. Зюку, бывшему командиру 4 й стрелковой дивизии, а также «либерального» отношения члена РВС ЛВО Славина к словам и поступкам бывших заместителей командующего ЛВО комкоров И.И. Гарькавого и В.М. Примакова, совместной и дружной работы с ними, то здесь обвинения строились на заявлениях недавних подчиненных Иосифа Еремеевича – начальников политотделов дивизий: 16 й стрелковой – бригадного комиссара Л.И. Идельсона, 67 й стрелковой – бригадного комиссара Ф.Н. Муромцева, помполита Артиллерийского НИИ бригадного комиссара А.И. Мошкина. бывшего заместителя Славина в политуправлении ЛВО корпусного комиссара И.Ф. Немерзелли, а также начальника санитарной службы округа бригврача Звоницкого.
В чем же обвинял Славина начподив 16 Идельсон? Да в том, что тот «плохо» реагировал на сигналы с мест. Например, на заявление командира 12-го стрелкового полка Попова, который, посетив однажды в 1935 году квартиру командира своей дивизии М.О. Зюка, увидел там одного из участников убийства С.М. Кирова (именно так и формулирует свои выводы бригадный комиссар Идельсон. – Н.Ч.) – некоего Левина.
Идельсон пишет: «Я предложил написать об этом… начпуокра тов. Славину. Это заявление тов. Поповым было написано и передано т. Славину. Несмотря на такой серьезный факт, как связь Зюка с убийцами т. Кирова и ряд других сигналов, доходящих до высказывания им открыто троцкистских взглядов и антисоветских анекдотов, Зюк был послан на должность командира дивизии на Дальний Восток, а затем на Украину»[336].
Далее Идельсон, закончив историю с Зюком, переходит к «разоблачению» Ильи Ивановича Гарькавого: «Зам. командующего войсками Гарькавый при обходе расположения частей лагеря в часы массовой работы выразил недовольство тем, что во всех подразделениях проходили партсобрания. Он заявил командиру дивизии т. Князеву следующее: «Чего вы «мудой» занимаетесь?». Я, услышав эту фразу, заявил ему – идут партсобрания. Он вторично заявил примерно следующее: «Что нужно делом заниматься, а не трепотней». Я об этом факте доложил тов. Славину. О недооценке политработы Гарькавым было известно и по другим делам.
Я решил об этих серьезных фактах доложить Вам (заявление Идельсона адресовано члену Военного совета ЛВО армейскому комиссару 2-го ранга П.А. Смирнову. – Н.Ч.). Я глубоко сомневаюсь, что эти серьезные сигналы, особенно в отношении Зюка, были доведены до сведения Наркома тов. Ворошилова и ЦК ВКП(б) тов. Славиным, ибо если они были известны, то Зюк не получил бы новое назначение на Восток и после его провала там, в 25 дивизию»[337]. Примерно такого же содержания были и заявления Мошкина, Муромцева и Звоницкого.
Лев Исаакович Идельсон напрямую о том не говорит, но по существу он обвиняет Славина в явном пособничестве и укрывательстве троцкиста Зюка, выражая тем самым своему бывшему начальнику политическое недоверие. То есть он стремится отмежеваться от Славина и показать, что у него с ним нет ничего общего. А в то же самое время, только месяцем раньше, другой бригадный комиссар – начподив 67 Муромцев утверждает совершенно обратное: Идедьсон входил в число любимчиков Славина и пользовался его полным доверием наряду с еще несколькими начподивами и помполитами. «Славин всюду подчеркивал, что это лучшие начподивы, не критиковал их работу, короче – Арш, Цейтлин, Серпуховитин и еще Идельсон… – самые приближенные и близкие… Пользовались всячески его покровительством, он их награждал (Цейтлина 1000 рублями), не взыскивал за грубые ошибки и упущения в работе…»[338]
Как отмечалось, третья группа обвинений касалась деятельности Славина на посту начальника Управления Военно-учебных заведений РККА. И здесь более всего преуспел, опередив всех как по количеству доносов, так и по их листажному объему, бывший секретарь парторганизации этого Управления полковник И.Ф. Нефтерев. Он уже в марте 1937 года охотно откликнулся (и был, так сказать, первой ласточкой в УВУЗе) на призыв пленума ЦК резко активизировать поиск врагов народа. А таких в УВУЗе, по его мнению, было предостаточно. Текст этого письма-доноса заслуживает того, чтобы его воспроизвести, ибо помыслы доносчика здесь видны как на ладони. Во-первых, это своего рода месть и Нефтерев хочет получить удовлетворение за нанесенную ему обиду (снятие с должности начальника отдела). Во-вторых, желание лично себя обезопасить, показав, насколько велика дистанция между ним и троцкистами из УВУЗа. В-третьих, это попытка расчистить поле для восстановления утраченных позиций и продвижения по службе – Нефтерев всегда считал себя незаслуженно обойденным. Кстати, довольно неуклюже выглядит попытка Нефтерева увязать между собой события, разделенные по времени в полгода (критика троцкистов в УВУЗе в марте 1937 года и его отстранение от должности в ноябре 1936 года).
Вождь партии, на февральско-мартовском пленуме ЦК обратился к коммунистам и беспартийным с просьбой немедленно сигнализировать о врагах народа, о своих подозрениях к ним, разрешив при этом обращаться в любую инстанцию, будь то партийная или советская. Иван Нефтерев не замедлил воспользоваться предоставленным правом, обратившись сразу к наркому обороны, почему-то проигнорировав, как парторг, своего куратора – Политическое Управление РККА.
«Глубоко прочувствовал и осознал всю историческую важность постановления последнего Пленума ЦK ВКП(б) и внимательно прослушал Ваш доклад и заключительное слово…, я решил сообщить Вам следующее:
1. Заместитель начальника УВУЗа РККА Артеменко Н.Ф. бывший троцкист; до обмена партдокументов скрывал свою принадлежность к троцкистской оппозиции.
Я, как парторг, выяснил это при заполнении регистрации листка на члена партии и немедленно об этом доложил тов. Славину, который не придал особого значения, сказал мне: «Ведь это было давно, ладно, не волнуйся, я переговорю с Осепяном». Затем я поставил в известность заместителя секретаря партбюро НКО тов. Симонова, который мне сообщил, что он Артеменко знал по работе в ПриВО как троцкиста, работавшего вместе с Мрачковским.